Законник Горький Максим
Стремянный и Гулевский переглянулись.
– Но розыск-то раскрывает? – осторожно уточнил Стремянный.
– А как же, – бодренько подтвердил Батанов. Но то ли врать настроения не было, то ли неловко стало крутить перед старым сыскарём. – Если честно, мужики, как своим: руки не дошли. Столько неотложной текучки, только успевай поворачиваться.
Зазвонил мобильник. Батанов, изобразив извиняющийся жест, отошел в сторону.
– Ты что-нибудь понял? – Гулевский потеребил нос. – Что может быть неотложней для уголовного розыска, чем раскрытие убийств?
Стремянный хотел ответить, но Батанов быстро вернулся.
– Вот, пожалуйста, клиенты ограбили проституток, – он для чего-то показал на телефон. – Просто повальное падение нравов. Придется срочно заниматься. А у меня каждая единица на счету. Да добро бы полноценные единицы были. А то – шантрапа, пацаньё необученное. Но даже тех, кто есть, вывели за штаты, реформаторы хреновы! А двух лучших вообще на увольнение. Возраст, видишь ли! Им там надо отчитаться о сокращении. Так вишь как вывернулись, – вместо того, чтоб друг дружку посокращать, додумались, – самые живые службы ощипывают.
Горячность Батанова была наигранной. Было заметно, как хочется ему увильнуть от неприятного разговора. Он даже, щелкнув по циферблату, протянул руку для прощания. Но вырвать ее из дружеской лапы Стремянного не получилось.
– Коля, – внушительно произнес Стремянный. – Надо наше дело порешать.
Закипевшему Гулевскому просительный тон показался неуместным.
– Что значит «наше»? – резко вмешался он. – Моё дело было похоронить. А теперь это как раз ваше дело. И – наисрочнейшее.
Неподатливый на нажим Батанов насупился. Но Гулевский уже «завелся».
– Послушайте. Но – послушайте же! – он ухватил начальника розыска за пуговицу куртки. – Что вообще происходит? Сначала этот напыщенный дурачок Мелешенко с час втирал мне мозги, что никакого преступления нет и не было. Может, мне и похороны почудились? Теперь вы – начальник угро! – ваньку валяете. Объясните, почему не работаете по убийству? Ведь все равно придется раскрывать. Так какой смысл волокитить, если завтра с вас и за «висяк» спросят, и за то, что не отработали по горячим следам?
Мясистое лицо Батанова побагровело.
Заметивший это Стремянный примирительно приобнял начальника угро за плечи; махнув Гулевскому, отвёл в сторону. Склонился к крупному мохнатому уху.
– Коля, ты, похоже, не въехал, кого я привел, – внушительно зашептал он. – У Ильи Викторовича на юбилее были и наш замминистра, и Генпрокуратура, и даже из Администрации президента. Так что – если не расковыряешь, тебя первого под прицел поставят.
– Опять блатной, – с тоской пробурчал Батанов. Стремянный с притворным сочувствием оттопырил губу.
– Протяпили мы с этими отравлениями, конечно, – нехотя признался начальник угро. – Звонок, считай, ночной был. А опергруппа в тот день крепко фестивалила, – пацан у одного родился. Ну, и послали на выезд недоумка. Даже в больницу съездить не удосужился, прыщ. Видно, боялся, что без него допьют. Я как назло в отгулах был. А зам наутро – тоже, поди, с похмелюги – увидел, что в рапорте труп без признаков насилия, и отфутболил материал в следственный комитет. Пока вышел, пока разобрался, – десять дней как ни бывало.
– И ты решил затихарить, – подсказал Стремянный. – Угадал?
Угадал, конечно. Батанов безысходно вздохнул.
– Коля, списать на бытовое отравление не получится! – поддавил Стремянный. – Надо форсировать. Другого выхода у тебя нет.
– Да уж понятно, – Батанов скосился на недобро зыркающего Гулевского. – Но только на такое раскрытие, да еще с задержкой, как у брюхатой бабы, кого попало не поставишь. А у меня сплошной пацанник. Год стажа – уже мнит себя матёрым. А сам как был неумехой, так и остался. Веришь, место происшествия осмотреть не умеют. Вот на «бабло» разводить, откуда только смекалка берется? Ушли киты, вроде тебя!..
– Придётся изыскать! – пресёк поток новых жалоб Стремянный.
– Не мне же за вас раскрывать.
Лицо Батанова нехорошо оживилось.
– А и впрямь, Евгений Геннадьевич! Кто ж лучше тебя-то? – сладко прохрипел он. – Тем более сам же говоришь – друг!
– Да если б можно, я со всей душой, – Стремянный, обращая сказанное в шутку, хохотнул. – Пройтись, так сказать, по местам боевой славы.
– Так и возьмись! – Батанов, в восторге от внезапно найденного выхода, попёр буром. – Нынешние против тебя и на четверть не годятся.
Он заискивающе потрепал Стремянного за рукав.
– Да ты сбрендил? – Стремянный вырвал руку. – Я – отставник! Даже элементарный опрос провести, – со мной разговаривать никто не станет. Или прикажешь удостоверение члена ветеранского совета предъявлять?
– А я дам, дам человечка! – с горячностью заверил готовый на всё Батанов. – В полное твоё распоряжение. Что скажешь: оформить там, допросить, справки по информучётам собрать, – тут как тут под рукой. И сам я на страховке. Любой твой звонок и – что надо – под козырёк. Евгений Геннадьевич, мамонт мой дорогой, да ведь за ради пользы твоего же дела.
Он вдруг повеселел, – на стоянку лихо зарулил битый жёлтенький «Оппелёк» с бампером, прикрученным проволокой.
– Я вам, пожалуй, Симку пошлю.
– Эсэмэс, что ли? – Гулевский, которому осточертело ждать, подошел вплотную.
Из «Оппеля» выбрался рослый, гибкий парень в длинном черном пальто, в лихой ковбойской шляпе, из-под которой выбивались вьющиеся светлые пряди, и в загнутых кверху шузах с металлическими набойками на носках.
– Симка, подь сюда! – крикнул ему Батанов.
На округлом Симкином лице при виде начальника появилась озадаченная улыбка, серо-зелёные, навыкате глаза, настороженно сузились. Бряцая набойками по асфальту, он уныло побрел к шефу.
– Один из лучших, – заверил Батанов.
Гулевский усомнился, – по металлическим набойкам да по кожаному пальто он опознал развязного полового беспредельщика, что встретился ему в следственном комитете.
– Судя по машине, новичок, – подколол Стремянный.
– Да, года еще не работает, – Батанов предпочёл не заметить издёвки. – Но – очень, очень схватывающий. К тому же как раз свободен… Знакомьтесь, Серафим Матусёнок.
– Чего это свободен? – расслышал Матусёнок. – Ничего не свободен. Вы ж знаете, Николай Панкратьевич, мы Максуда выпасаем. Сегодня как раз самый ключевой этап.
– Без тебя допасут.
– Как это без меня? – Матусёнок задохнулся. Обиженно захлопал длиннющими, загнутыми кверху ресницами, отчего на нос и румяные щеки посыпались снежинки. – Николай Панкратьевич, это уж вовсе не по понятиям. Симка, можно сказать, всё подготовил, прослушку, наружечку организовал, а лафе, получается, другим?
– Разберетесь меж собой, – сухо оборвал его Батанов.
– Да, разберётесь, как же, – Матусёнок не отступался. – Если меня сейчас отстраните, всё, как в прошлый раз, выйдет: все в шоколаде, одному Симке голый васер.
Тараторя, Матусёнок пытливо постреливал глазами на незнакомцев.
Батанов нетерпеливым жестом оборвал подчиненного.
– Надо плотно отработать материал по двойному отравлению, – приказал он. – Ты как будто им занимался.
– Да я на дух его не видел! – Матусёнок, поняв, в какую «засаду» его загоняют, аж задохнулся. – Там на самом деле выезжал…
– Вот и продолжишь, – невозмутимо перебил Батанов. Указал Матусёнку на присутствующих. – Это, чтоб знал, отец погибшего, наш полковник милиции, уважаемейший большой ученый… (Симка через силу изобразил приветливость). А это вообще легенда розыска, – ткнул Батанов в Стремянного. – Сейчас, правда, в отставке, но мастерство, как известно, не пропьешь. Фору даст любому. В общем, поступаешь в его неофициальное распоряжение. Его – команды и идеи, твоё – беспрекословное исполнение.
Подметив скепсис на лице Гулевского, внушительно, для посторонних, потряс пальцем.
– Чтоб понял важность задачи! Раскрыть отравление сына полковника милиции – дело чести подразделения! Так что, считай, – приказ! Раскроешь – в молодцах. Завалишь – ответишь.
Говорить о том, чем заволокиченное дело может обернуться для него самого, Батанов счёл излишним.
– Так, Николай Панкратьевич, мне ж на мобилу передали из дежурной части, чтоб сгонять по ограблению проституток! – припомнил Симка, в последней, слабой надежде увильнуть от стрёмного поручения. – Может, все-таки кого другого выделите?
– К проституткам – сгоняй, – разрешил Батанов. – Тем более к ним ты и без приказов горазд. Но сразу после – в полное распоряжение!
Он еще раз внушительно потряс пальцем; всунул Стремянному визитку, протянул Гулевскому руку, прощаясь. Но дотошный Гулевский ухватил его под локоть и взялся довести до здания УВД. Ему всё казалось, что начальник угро чего-то недопонял.
Серафим Матусёнок проводил Батанова совершенно убитым взглядом.
– Что? От денежного дела отстранили? – догадался Стремянный.
Симка уныло кивнул.
– Думал, хотя бы «тачку» отремонтирую, – он с тоской глянул на своё нежнолимонное диво. – А теперь другие, пальцем не пошевелившие, бабло поделят, а меня, как всегда, на безнадёгу бросили! Нет в жизни справедливости.
– Нет, – согласился Стремянный. – Так кто такой Максуд?
– Азик, – отшутился Матусёнок. Взгляд Стремянного построжел.
– Да расскажу. Чего уж теперь? Все равно мимо кассы.
«Авторитет» Максуд появился на их территории три месяца назад. Снял квартиру и затих. По информации агента, из числа окружения Максуда, тот крупно «забашлил» в Махачкале, и на дно лёг упакованным, – в страхе, что милиция встанет на его след. Как он заработал деньги, установить не удалось. Но и Максуд не знал, что именно разнюхали сыскари. На этом-то и построил Симка комбинацию, в реализацию которой, с ведома Батанова, привлек еще нескольких оперов из других служб. К телефону Максуда подключили прослушку, но так неловко, что он тут же догадался. Под окнами принялась прогуливаться служба наружного наблюдения. Максуду стало ясно, что арест – дело ближайших дней. Бандит заметался по квартире обложенным зверем. И тут тот же агент сообщил ему, что есть возможность откупиться от ментов. И тогда ему дадут беспрепятственно исчезнуть. Максуд, подёргавшись, согласился. И как раз сегодня его человек должен передать обусловленную сумму.
– Так как же, в конце концов, выйдете на реализацию? На чем посадите Максуда? – поторопил Стремянный.
Симка сбился:
– В смысле?.. Да ни на чем, конечно. Я ж говорю, на него ничего нет. «Отбаблится» и исчезнет с нашей территории… Будто сами так не делали?
Стремянный озадаченно огладил серебристый ёжик.
– Нет, Серафим, так мы не делали, – признался он. Встряхнулся.
– А с чего решил, что дело по отравлению – безнадёга? Не веришь, что раскроем?
– Да не к тому я, – Симка смутился. – Ведь, если начистоту, почему никто этим отравлением не занимался? У всех свои тёрки. А со жмуриков что возьмёшь?
Стремянный усмехнулся. Откровенность румяноликого оперативника, пусть даже с душком, вызывала в нём невольную симпатию.
– Вот что, – он прищурился, прикидывая. – Если отпущу на денёк, успеешь коммерческие разводки завершить?
Матусёнок, сглотнув, кивнул.
– А не стуканёте? – он опасливо ткнул в джип.
– Не обучен, – буркнул Стремянный.
Записав телефоны, он отпустил обрадованного оперка.
Гулевский мерил шаги возле «ДЭУ».
– Такое ощущение, что я в Зазеркалье, – пожаловался он. – Потерпевшие лебезят перед начальником розыска, чтоб он соизволил поработать по убийству. Да ведь как только он эту «темноту» повесит, его пометут. И поди ж ты, – сытый, самодовольный.
– Не пометут, – охолонил друга Стремянный. – Декабрь на излёте. Пока медицинское заключение всплывет, наступит январь. И, значит, убийство пройдет по учетам как нераскрытое за прошлый год. А за прошлый год и спрос другой. Так что если б не твои регалии, они б вовсе не пошевелились.
Стремянный с усилием завел машину. Облегченно выдохнул.
– Жива пока старуха. На завтра стоит разделиться, – предложил он. – Я сгоняю в бюро суд-мед экспертизы. А ты… Не возражаешь прокатиться до метро «Лоськово»? Пройдись в «Товарищество достойных». Поговори с охранниками, что ребят нашли. Обгляди обстакановку. После состыкуем результаты, наметим план оперативно-следственных действий. Без плана нельзя. Меня так мой шеф, следователь по особо важным делам Гулевский, учил, – он подмигнул. – Лады? Ну, куда я без твоего ястребиного глаза?
Гулевский неохотно согласился. Общение с равнодушными следователями, хитроватыми, погруженными в коммерцию сыскарями произвело на него тягостное впечатление. Он уже понял: чтоб этот изношенный, траченный коррозией механизм привести в действие, придется делать то, чего терпеть не мог: бегать по знакомым, хлопотать, жаловаться. И что с того Котьке? Да и ему самому. Ведь обнаружение убийцы не снимет главной, саднящей боли: сын ушел из жизни, так и не узнав, как раскаивается в своей вине отец. Но и отказать человеку, добровольно переложившему на себя чужой груз, он не мог.
Своя правда была и у Стремянного. Конечно, никакой ястребиный глаз, к тому же сильно запорошенный несчастьем, ему на самом деле нужен не был. Он просто тащил «подсевшего» друга на буксире, пытаясь «схватить» зажигание и возродить в нем энергию к жизни.
5
Секьюрити на входе в «Товарищество достойных» хмуро оглядели милицейское удостоверение, неохотно отворили дверную калитку. И Гулевский переступил границу элитного комплекса.
Когда-то, в начале девяностых, Гулевский под Первое мая впервые в жизни ехал на поезде из Ленинграда в Хельсинки. Погода выдалась невесенняя, схожая с нынешней, декабрьской. Хмарь, тяжелый снег налипал на закопченное вагонное оконце, грязная жижа стекала вдоль склизких обочин. Заваленная жухлым чёрным снегом, обломками досок полоса отчуждения, по которой ветер гонял клочки бумаги. Безысходный, навевающий уныние пейзаж. Климат, что с ним сделаешь?
И вдруг они пересекли границу. Не было полосатого пограничного столба, будки обходчика с финской вывеской, не появились пристанционные постройки. Погода, само собой, тоже не переменилась. Но местность преобразилась чудесным образом. Обочины отчего-то сделались аккуратненькими и будто подбитыми, словно солдатские кровати. Исчезли бесчисленные доски и прутья. Пропала и жижа, – должно быть, стекала по спрятанным желобкам в водостоки. Пассажиры в вагоне, дотоле сумрачные, радостно оживились. И Гулевский понял: хмарь не в климате, – в душах.
Подобное чувство испытал он, оказавшись в Товариществе. Перед ним лентой завивался и убегал вглубь территории сочноголубой пятиэтажный комплекс с лихими башенками на красной черепице, – символом счастья для новых русских. Сверху валом валили те же крупные мокрые снежинки, что и снаружи. Но по дорожкам сновала юркая снегоуборочная машина, оставляя позади себя чистенькую тротуарную плитку. В ладных, форменных робах орудовали лопатами дворники. Редкие в утренний час жильцы приветливо кивали незнакомцу. На пересечении дорожек стоял полосатый столб с цветными указателями – «подземный паркинг», «фитнесклуб», «прачечная», «теннисные корты», «детская площадка». Суровая зима выглядела здесь невсамделишной.
Гулевский выбрал указатель – «Администрация» и через минуту вошел в двухэтажный, из жёлтого кирпичика административный корпус.
Мимо открытых дверей, сопровождаемый потрескиванием компьютерных клавиатур и гулом людской речи добрался до пустующего «предбанника» в торце, заканчивающегося дверью из дубового шпона с надписью «Управляющий товариществом Б.С.Серебрянская».
Гулевский потянулся к истертой бронзовой ручке. Но из-за приоткрытой двери вдруг донесся женский голос с едва уловимым теплым акцентом. Рука его повисла в воздухе.
В кабинете кого-то распекали.
– Непряхин, у вас как с адекватностью? – вопрошал тот же голос со строгостью. Судя по интонации, принадлежал он хозяйке кабинета.
– Чего еще? – буркнул в ответ хриплый, мужской.
– Вы приходите по вызову в квартиру… Какой вызов, Нелли?
– Сломался смеситель в ванной, – обнаружился еще один женский голосок. – Не могут помыться.
– Вот именно. И что вы сообщили жильцам? Они мне звонили, чрезвычайно озадаченные. Не помните, Непряхин?..Вы их спросили, вы что, евреи, чтоб по пять раз на дню мыться? Так было, спрашиваю?.. Это в квартире израильского консула!
Она сделала паузу, с трудом удерживаясь от смеха. Второй женский голос заискивающе подхихикнул. Мужчина укоризненно вздохнул:
– Так если бесконечно включать-выключать, что угодно сломается. Это ж механизм.
– А кто послал консула на рынок за переходником в три четверти дюйма?
– Так кто ж знал, что сам поедет. Нешто холуев нет?
– Немедленно ступайте туда! – голос управляющей погрознел. – И если к концу дня неполадки не будут исправлены и жильцы не подтвердят, что у них нет претензий, положите на стол заявление…
Стоп! Вам бахилы выданы?
– Это которые?..
– У входа надеть и чтоб больше кирзачами по паркету не свинячить. Марш!
Из кабинета вывалился распаренный Непряев. Дородное его тело выпирало из узковатого оранжевого комбинезона.
– От стерва глазастая! – с уважением сообщил он Гулевскому, захлопывая дверь.
Гулевский успел втиснуть ступню, пошевелил ею. Через расширившуюся щель разглядел со спины изящную фигурку в белом жакете с красными отворотами и облегающей юбке.
– Теперь с вами, Нелли, – женщина в жакете обратилась к притулившейся сбоку от стола девушке. Голос ее посуровел. – Вам сообщили о том, как этот охламон обхамил жильцов?
– Так если б знала, что консула.
– Вы – диспетчер! – на этот раз управляющая возмутилась неподдельно. – И должны быть моей опорой. А вместо этого уже в который раз покрываете разгильдяев. В прошлый раз пожалели пьяного электрика, из-за чего едва не проглядели пожар. Не знала она, видишь ли! Да в этом доме вообще нормальных людей нет. Вип на випе! И мы им обязаны предоставлять вип-обслуживание. За это нам с вами хорошие деньги платят! Если не умеете спрашивать с обслуживающего персонала, то вам следует найти себе другую работу.
– Но, Беата Станисловна! – взмолилась девушка. – Мне никак нельзя увольняться.
Гулевский, сердце которого давно уж предвкушающе колотилось, услышав имя-отчество, привалился к косяку. Ему не почудилось. Это в самом деле Беата.
В двадцать пять лет, поздним июньским вечером, следователь Илья Гулевский завернул за угол прокуратуры и, будто самолет в птичью стаю, буквально воткнулся в группку школьниц-выпускниц.
– Вот ведь толоконный лоб! – тонкая как хворостинка и легкая как обечайка девчушка в белом кружевном платьице сердито отерла свой лоб. И – первая засмеялась.
Гулевский сглотнул, подтянул её к себе, тихонько поцеловал ушибленное место, разглядел легкую тревожную «косинку» в зрачках.
– Легче?
Она, озадаченная, кивнула.
– Тогда пойдем? – он протянул руку.
– Пойдем, – без колебаний согласилась она.
Притихшие подружки проводили их ошарашенными взглядами. Они прогуляли до рассвета, рука в руке. Утром, показав на окна своей квартиры, охватил ее личико и спрятал меж пальцев, будто в кокон спеленал; волнуясь, произнес: – Пойдем?
– Пойдем, – упавшим голосом согласилась она.
Такого лета в жизни Ильи Гулевского больше не было. Каждый день с ней был не похож на другой. Он засыпал, вспоминая теплый акцент (Беата Дымниц была из семьи обрусевших поляков), и просыпался, счастливый от мысли, что сегодня увидит ее. Звонкая, переполненная жизнью фантазёрка, она ничего не требовала. Просто порхала рядом и ухитрилась превратить его жизнь в праздник. Но потом он ощутил в ней ожидание. И вдруг испугался. Он чувствовал себя не выгулявшимся, не готовым поступиться привычной холостяцкой жизнью. Он не отказался от нее, просто замешкался. А она не захотела ждать. Будто бабочка, покружила еще, помахала крылышками, намереваясь опуститься. Но не получив сигнала на посадку, улетела в другую жизнь – поступила в Калининградский институт культуры. Спохватившись, Гулевский кинулся было следом – вернуть. Но тут его как раз бросили на раскрытие серийных краж автотранспорта, через месяц в группу влился курсант-выпускник Стремянный с его бесчисленными барышнями под рукой. И – потихоньку засосало. Какое-то время в Гулевском еще звучал колокольчиком тёплый девичий смех, но потихоньку затих. А еще через полгода он как-то вдруг женился. Родился сын. Вскоре защитил диссертацию. И образ Беаты окончательно затушевался меж доступными студентками, искавшими внимания своего преподавателя.
Теперь он стоял взмокший, сердце бухало метрономом.
– У меня ж муж на учете по онкологии, вы знаете, – робко напомнила начальнице Нелли.
– Как не знать! – едко подтвердила та. – Каждый раз, что-то прошляпив, вы мне об этом напоминаете. Но если б вы хоть чему-то учились! Нет, всё, хватит! Ищите другую работу.
– Как же это! – девушка ойкнула. – Беата Станисловна, родненькая!
Управляющая поспешно отвернулась от неё, чтобы скрыть невольную улыбку, заметила фигуру в проеме. Прищурилась. Прятаться дальше было бессмысленно.
– Что? Разносы по-прежнему не даются? – Гулевский вальяжной походкой вошел в кабинет. Беата вгляделась. Вспыхнула.
– Ступайте, Нелли! – прервала она разговор.
– Но, пожалуйста!
– После, после.
Девушка поднялась, с любопытством оглядела незнакомца и – выскочила наружу. Гулевский подошел вплотную, разглядел ухоженное, в самом начале увядания женское лицо, знакомую «косинку» в зрачках.
– Беата, – выдохнул он. – Ведь это ты. Поразительно, но всё та же. Будто при нашем знакомстве.
Он потянулся, как когда-то, к её лицу. Беата, всё еще огорошенная, отступила, рукой указала на диван, опустилась подле.
– Но как ты? Где? Что?…Впрочем, где, понятно. Черт, всё смешалось, – Гулевский потеребил переносицу.
По лицу Беаты пробежал лучик, – она вспомнила мальчишеский этот жест. Слегка оправилась.
– Тебя, кажется, надо поздравить? – произнесла она, задавая приятельский тон. Гулевский недоуменно приподнял подбородок. – Ну, как же. С юбилеем и – потом с орденом. Награда нашла героя.
– Так ты знаешь?! – удивился он.
– В наше время это нетрудно, – Беата кивнула на компьютер. – Набираешь в поиске фамилию. И – пожалуйста!
– Но всё-таки набираешь.
Беата нахмурилась, будто уличённая в чем-то предосудительном.
– В сущности, я знала, что ты состоишься. Не обязательно, что станешь ученым. Но что будешь, как моя доча говорит, в шоколаде, ждала. Ты ведь всегда шёл к цели ледоколом.
Краешек рта ее едва заметно изогнулся.
Он вспомнил, – так она делала, когда что-то в нём не нравилось. Вот и сейчас, – то ли похвалила, то ли упрекнула.
– Но как ты-то здесь оказалась? – Гулевский демонстративно огляделся. – Ведь поступила в институт культуры.
– И – получила диплом. И работала в музее, – подтвердила Беата.
– А потом как у всех. Пришли ухватистые девяностые, надо было выживать. Маленькая доча на руках. Закончила бухгалтерские курсы. Потом – финансовый.
– Ты – бухгалтер?! – поразился Гулевский.
– И – представь, очень неплохой. По рекомендации пригласили сюда. Осмотрелась, подсидела предыдущего управляющего. Во всяком случае, так говорят за моей спиной. Хотя вообще-то ни сном, ни духом. Но не спорю – репутацию надо поддерживать.
Глаза Беаты залучились знакомым лукавством.
– И – как управляешься?
– Трудно. Главная проблема, – она перешла на доверительный шепоток, – я, видишь ли, не ворую и взяток не беру. Но в это никто не верит. И всё время пытаются всунуть. А когда не получается, допытываются друг у друга, кто дал больше. И уже такого себе напредставляли, что о моих доходах и о связях в верхах легенды складывают. Ловкая из меня вышла интриганка.
Она заговорщически подмигнула. Гулевский невольно засмеялся, – из-под деловой женщины за сорок то и дело выглядывала прежняя, искрящаяся девчонка, которая, озорничая, норовила дать ему исподтишка пендаля.
– Совершенно не изменилась, – Гулевский накрыл ее ладошку своей.
Дверь без стука распахнулась, вошла крупная, несколько нескладная молоденькая женщина с глазами, спрятанными за толстыми линзами очков.
– Мамуль! Я ключи забыла, – баском выпалила она с порога, удивленно уставилась на диван. Смущенная Беата отдернула руку, поспешно поднялась, будто застигнутая на свидании школьница.
– Познакомься, Ариша. Мой старый друг юношества, а ныне крупный ученый-правовед Илья Викторович Гулевский, – представила она.
– Вижу, что друг, – съехидничала Ариша. Рядом с изящной матерью она казалась кукушонком, взращенным канарейкой.
Гулевский поднялся, протянул руку:
– Илья. Очень приятно.
Девушка поспешно сдернула очки, проморгалась, неуютно, глаза в глаза, приблизила лицо, близоруко сощурилась. Без очков лицо оказалось красивым, а в зрачках её Гулевский разглядел знакомую «косинку». Только не было в ней материнского лукавства.
– Нам приятно, что вам приятно, – с чопорной усмешкой ответила Ариша, взяла поданные матерью ключи и вышла, изобразив напоследок книксен.
– Саркастическая барышня, – Гулевскому казалось, что он сказал комплимент. Но лицо Беаты, дотоле приветливое, помрачнело.
Она одернула жакет. Обошла стол, будто баррикадой отгородилась.
– Так с чем нагрянул, баловень судьбы? – напомнила она. – Не станешь же врать, что разыскивал меня?
– Не стану, – подтвердил Гулевский, озадаченный внезапной переменой. – Но знаешь, теперь поражаюсь, почему не искал?
Увы! Попытка подхалимажа не подействовала. Беата поторапливающе передвинула пачку документов.
– Да, да, понимаю, – твоё время – твои деньги, – заторопился Гулевский. – Некоторое время назад возле вашей ограды охранники обнаружили двух отравленных ребят. Один из них умер на месте. Хотелось бы узнать подробности.
– Помню, – недоумевающе подтвердила Беата. – Но ты-то к этому какое отношение имеешь? Насколько знаю, давно не следователь.
– Один из двух, тот, что умер, – мой сын, – через силу выдавил Гулевский.
– Боже милосердный! Бедный, бедный мой, – Беата нащупала рукой спинку стула, осела.
В сущности ничего существенно нового Гулевский не услышал. Когда буйный пьянчужка рухнул перед входом, охранники, чтобы не смущать «платиновых» жильцов, решили оттащить его в сторону, к парку.
– Зачем же на морозе к парку? Разве не понимали, что замёрзнет? Почему не вызвать «Скорую» или на худой конец милицию? – неприятно удивился Гулевский.
Беата согласно кивнула.
– Я тоже потом их спрашивала. Стоят, моргают. Ещё удачно, что я как раз подъехала. Нагнулась, разобрала хрипы.
– Моего… ты обнаружила?
– Нет, я «Скорую» вызвала. Парень при мне шевельнулся, сделал какой-то жест в темноту. Почудилось, вроде, как пытается что-то сказать. Вот и приказала охране пройти по периметру. Так и обнаружили второго. К сожалению, уже неживого.
Беата виновато вздохнула.
– Кто именно обнаружил? – для проформы задал вопрос Гулевский.
– Охранник Бовин. Сегодня, как помню, не его смена. Впрочем, уточню.
Беата склонилась к селектору и потребовала выяснить, дежурит ли Бовин. Если да, – пригласить.
– В страшное, равнодушное время живём, – скорбно произнесла она. – Взять охранников. Бывшие милиционеры, семьи, у кого-то внуки. И, поди ж ты, – легче заморозить человека, чем утруждаться хлопотами. Мне кажется, в девяностых, когда всех втянули в повальную денежную гонку, из людей вымыли самое важное – сострадание… У тебя ж телефон названивает! – спохватилась она.
Гулевский подошел к вешалке, на которой повесил дублёнку, выдернул из бокового кармана вибрирующий мобильник.
Звонил Стремянный – из бюро судебно-медицинской экспертизы. По заключению эксперта, смерть наступила вследствие отравления одним из самых «тяжелых» психотропных – азалептином. При передозировке – полное нарушение рефлексов, вплоть до коматозного состояния. А смешение со спиртным приводит к необратимым изменениям в психике. В чистом виде – это зеленовато-жёлтый порошок из малюсеньких кристалликов. Так что попасть случайно в палёное спиртное никак не могло. Зато можно подмешать.
– Заключение, на минуточку, с полторы недели как готово. Не больно, как видишь, торопятся, – добавил Стремянный, намекая на предшествующий разговор. – А если отправлять по почте, ещё недели две сроков вылетит. Я уж сам позвонил этой Цыпко от твоего имени, чтоб срочно забирала.
– Правильно сделал, – согласился Гулевский. – Но сейчас главное – реанимация. Чем быстрей выйдет из комы Вадим, тем быстрей узнаем, с кем они общались.
– Не узнаем, – глухо ответил Стремянный. – Мне с полчаса как отзвонился Егор Судин. Вадим умер, Илья… Ты слышишь, что я сказал?
– Да, – Гулевский отключился.
– Вот ведь…оба, – жалобно произнес он.
– Я поняла, Илюша, – Беата кивнула. – Что ж делать, милый? Надо перетерпеть. И думать о близких, которые слабее тебя, и им нужна опора. Твоей жене наверняка еще хуже.
– Наверное.
Тонкая бровь Серебрянской недоуменно изогнулась.
Дверь открылась. В кабинет вступил мужской ботинок, обладатель которого задержался, зычно выговаривая кому-то в приёмной. Гулевский увидел вполоборота высокого, светло-русого молодого мужчину, скорее даже – парня.
– Вот что, Беата, – с порога начал он. Увидел постороннего и неловко закончил, – …Станисловна! Как хотите, но Непряхина надо гнать!
– Это ваша вотчина. Заслужил, выгоняйте! Что вы ко мне с любым вопросом? – с легким раздражением осадила его Беата.
– Мой главный инженер, Вадим Аркадьевич, – представила она. – Кажется, скоро покупку бахил для слесарей станет визировать в этом кабинете.
Светло-синие глаза Вадима Аркадьевича, с нежностью глядевшие на управляющую, померкли.
Читать бесплатно другие книги:
