Законник Горький Максим

6

На следующий день Гулевский вышел на работу. Добраться по коридорам Академии до кафедры оказалось нелегким испытанием. Встречные, завидев его, стирали с лиц живое выражение и смотрели больными глазами, в разговоре сочувственно сбавляли голос. У женщин обильно выступали слезы. И оттого Гулевскому делалось многократно хуже, будто то и дело задевали ноющую заусеницу, не давая ей подсохнуть.

Лишь на кафедре удалось затвориться ото всех. Сотрудники не отвлекали, – Арлетта перехватывала визитёров в коридоре. То и дело доносился её сдавленный, будто возле палаты тяжелобольного, голосок.

Хуже то, что уединение, так им любимое, не шло на пользу. Попробовал дописать статью, обещанную в академический сборник, – «Позитивная ответственность в уголовном праве». Статья была написана на две трети. И не докончил ее лишь потому, что случилось несчастье с Костей. Помнилось, что писалось удивительно легко, формулировки лились из-под пера свободно, без усилия. Да и как не литься, если основные положения многажды и основательно продуманы. Но теперь, вернувшись к ней, убедился, что не в состоянии сформулировать ни одной новой идеи. Да что идеи? Фразы выходили корявые, кондовые. Попробовал для разгона перечитать написанное ранее – будто писал другой человек. Хотя почему «будто»? Две недели назад он и впрямь был другим. А этот, новый, что поселился в нём, никак не мог взять в толк, для чего вообще нужно писать подобные заумные, далекие от практических нужд опусы.

Закинув статью в нижний ящик, переключился на административные дела. Подтянул к себе новый приказ МВД «О комплексном реформировании системы воспитательной работы в органах внутренних дел и о дальнейшем совершенствовании работы по профилактике преступлений коррупционной направленности».

Раздраженно откинул приказ в сторону. От этих неизменных зачинов «о комплексном реформировании» того, чего нет, «о дальнейшем совершенствовании» того, что не делалось вовсе, он сатанел.

Далее в приготовленных Арлеттой стопочках – отчеты о командировках, служебные занятия, методические рекомендации, кафедральные протоколы. Собственно весь этот ворох дел был замкнут на заместителе Гулевского – Потапенко. Аккуратистка Катя давно уж с охотой перевалила на себя рутину делопроизводства, разгрузив начальника для научной деятельности.

Так что Гулевскому оставалось просматривать и подписывать готовые материалы.

Он пододвинул протокол заседания кафедры, проведенного в его отсутствие, и, едва глянув, обнаружил дополнительный, не согласованный с ним пункт – «Обсуждение материалов кандидатской диссертации соискателя кафедры Билялова «Уголовно-правовые меры в борьбе с захватом заложников в современной России (по материалам Северо-Кавказкого региона)». Решение – одобрить с контрольным обсуждением.

Гулевский нахмурился, – воспользовалась-таки Потапенко его отсутствием. Должно быть, совсем допекли её горячие кабардинцы.

Начальник одного из московских отделений милиции тридцатипятилетний Арсен Билялов принадлежал к авторитетному кабардинскому клану, продвигавшему его на должность министра внутренних дел республики. Но, чтобы обойти других претендентов, желательна была ученая степень. А заядлая горнолыжница Катя Потапенко ежегодно выезжала на Домбай. Там разыскал её отец Арсена и попросил помочь сыну с написанием диссертации. Потапенко охотно согласилась, не догадываясь, на какую муку себя обрекает. Вариант диссертации, принесенный улыбчивым кавказцем, Катю огорошил. Беспомощная работа, написанная в жанре пособия; без аналитики, первая глава на 13 страницах; со ссылками на отмененные постановления пленумов Верховного Суда. Даже среди студенческих рефератов не часто попадались такие откровенно слабые работы.

– Откуда всё это набрал? – поразилась Потапенко.

– Думал много, – лучась приветливостью, объяснился Арсен. С тех пор дважды диссертация выносилась на кафедральное обсуждение, и дважды «рубилась», – при общей симпатии к незлобливому Билялову пропустить беспомощный набор банальностей не позволяла научная добросовестность.

Гулевский, пробежав текст, коротко бросил: «Прости, Катюш. Но серость – это даже не остроумно. Предлагаю отчислить».

Потапенко посмотрела больными глазами.

Хлопотливые родичи Билялова окружили её в Терсколе такой липкой заботой, что она чувствовала себя угодившей в мёд мухой. Её давно уж подмывало, презрев научную добросовестность, самой набросать диссертацию. Но обмануть Гулевского было невозможно.

Всё, что она могла сделать, – вынести диссертацию на обсуждение в отсутствие Гулевского и за его спиной добиться положительной резолюции.

В дверь робко постучали. Потапенко, легка на помине, зашла с соболезнованиями.

– Что? Протащила-таки? – Гулевский приподнял протокол.

Полнокровная Потапенко запунцовела, тяжело опустилась на стул.

– Арсен попросил. Уезжает в отпуск, решили не оттягивать, – пролепетала Катя. Но колючий взгляд руководителя жёг ее.

– Да помогу я ему, Илья Викторович! – не выдержав, выкрикнула она.

– То есть напишешь за него диссертацию? – Гулевский сощурился.

– Ну, накидаю. Илья Викторович, не смотрите вы на меня так. Они ко мне уж на квартиру фрукты, вино привозить начали. Сидят, молчат, вздыхают… Знала бы раньше, за что берусь… В конце концов, все так делают. Не вовсе же бесталанный. С русским языком, правда, проблемы… Но перед защитой я его так натаскаю, что от зубов будет отскакивать! А денег не возьму, даже не думайте. А, Илья Викторович?

Гулевский промолчал. Потапенко, обрадованная, вскочила:

– Спасибо! Спасибо вам!

Выбежала она почти счастливая. Гулевский проводил её обескураженным взглядом, – всё смешалось в правовом хозяйстве. Вот и честную, бесхитростную Катю затянуло в общий, мутный водоворот.

В приоткрытую дверь поскребли ноготками. В проёме возникла Маргарита Зудина. После посещения «Товарищества достойных» встречи с Маргаритой Гулевский ждал со страхом.

– Разрешите, гражданин начальник? – с плохо удавшейся шутливостью произнесла она. Жадно вгляделась. Гулевского не видела после своего приезда на дачу.

– Да у тебя ж щеки ввалились! – охнула Маргарита. Собралась броситься, обнять. Но пустота в его взгляде будто стреножила.

Она потерянно опустилась напротив.

Гулевский постарался изобразить радость от встречи. Получилось, должно быть, квёло, – нежность в лице Маргариты сменилась насторожённостью.

– Я тебя тогда обидела, на даче, – холодность его она отнесла на счет последней их встречи. – Но всё вышло как-то непроизвольно. Просто прежде никогда таким не видела. Вот и испугалась. Но всего лишь на рассекундочку.

– Я понимаю. Всё понимаю, – поспешил успокоить ее Гулевский. – На самом деле это даже к лучшему.

– К лучшему?!

– Конечно же! Да как тебе было не испугаться? Ты ж меня себе напридумывала совсем другим. Привыкла видеть эдаким отлакированным. А тут вдруг увидела настоящего, без прикрас. Угрюмый, дикий старик. Который, конечно же, тебя не стоит и ни за что не станет ломать твою юную жизнь. Хотя бы потому, что скоро одряхлеет, – он взлохматил волосы, зашамкал ртом. – И шо оштанется? Бегать в аптеку за слюнявчиками да памперсами?

– Ты гонишь меня?! – поразилась чуткая Маргарита.

Гулевский принялся оправдываться, но получалось неубедительно. Лицо девушки дрогнуло.

– Так ты раздумал жениться? – догадалась она.

Гулевский смутился.

– Я не могу ломать тебе жизнь, – упрямо повторил он.

Маргарита испугалась.

– Но я ведь и не настаивала. Брак был твоей идеей, – нервно напомнила она. – В конце концов, можно как прежде, – она изобразила игривый жест пальчиками.

Гулевский выдавил жалкую улыбку:

– Марго, милая! Я остаюсь твоим научным руководителем. И буду рядом на защите. И место на кафедре за тобой застолблено. Потому что ты перспективный учёный. И для того, чтоб продвигаться в науке, тебе вовсе не обязательно терпеть рядом старого мухомора.

Маргарита вскочила, оскорбленная. Полные чувственные губы её задрожали, глазищи потемнели.

– Не сердись, – бессмысленно пробормотал он. На что еще должна сердиться женщина, которую бросают?

Тем не менее, Маргарита взяла себя в руки.

– Что ж, да будет так! – продекламировала она. – Но если всё-таки почувствуешь… Надеюсь, к тому времени мой телефон не сотрёшь из памяти.

Она вышла, распрямив плечи и откинув гордую головку.

Сколько раз пытался Гулевский понять истинное её к нему отношение. И вот, наконец, понял. Увы, как и всё в этой жизни, слишком поздно. Внутри него непрестанно позвенькивал колокольчик.

7

После обеда Гулевский набрал телефон Ирины Цыпко – узнать номер возбуждённого уголовного дела.

Цыпко замялась, что-то невнятно забубнила.

– Вы забрали медицинское заключение? – раздраженно перебил её Гулевский.

– Да, конечно. Сама съездила, – подтвердила Ирина. Она сглотнула, решаясь. – Я, как привезла заключение, хотела сразу… Но, оказывается, Виталий Борисович ещё раньше вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела за отсутствием состава преступления. И теперь надо сначала отменить то постановление у прокурора.

– Когда и на каком основании?! – вскричал Гулевский.

Цыпко вздохнула:

– Давно. Сразу как получил материалы из милиции. Виталий Борисович говорит: он был убежден, что труп сам отравился. В смысле… А мне забыл сказать…Но это было до того, как мы про вас узнали!

Гулевский, совершенно оглушённый, сидел среди стеллажей правовой литературы и сборников законодательных актов. Он не казался себе кабинетным ученым. И не только из статистики знал о нарастающем вале фальсификаций при расследовании уголовных дел. Но до сих пор полагал, что болезнь эта поразила прежде всего провинцию, и главная причина беззакония в малограмотности районных оперативников и следователей и в их бесконтрольности. И задача как раз в том и состоит, чтобы контрольно-надзорную систему, сложившуюся в столице, распространить в глубь России.

А тут – не где-то в глухом, богом забытом захолустье, а посреди Москвы руководитель крупного подразделения Следственного комитета и начальник уголовного розыска, даже не сговариваясь, хладнокровно скрыли от учёта двойное, совершённое опаснейшим способом убийство. И, судя по бесцеремонности и топорности, с какой всё это было проделано, – далеко не в первый раз.

Гулевский ещё поколебался, брезгуя выступать жалобщиком. Но обида и озлобление оказались слишком сильны. Он набрал прямой номер заместителя Генпрокурора Толстых.

О беде Гулевского Толстых знал, потому придал голосу скорбную интонацию. Впрочем, по мере того как тот рассказывал о своих процессуальных злоключениях, сочувствие сменилось ожесточением.

– Вот негодяи! – с чувством оценил Толстых. – И закон им уже не закон!.. Еще пару лет назад я б этого… Мелешенко, да? в пять минут в узел завязал. Да и не посмел бы фортеля такие выкидывать, зная, что за спиной надзирающий прокурор. А теперь придется Бастрыкина упрашивать. Потому что следственный комитет, видишь ли, отныне сам себе голова. Безнадзорными стали!

Толстых сделал паузу, напоминая Гулевскому, чьими усилиями следствие вывели из-под прокурорской длани. И хоть сам Гулевский ратовал совсем за другую свободу следствия, после общения с хамоватым Мелешенко и впрямь чувствовал себя виноватым. Да и знал, что склоняться перед заносчивым руководителем следственного комитета для руководителей прокуратуры – ножом по самолюбию.

– Помогу, конечно, – пообещал Толстых. – Уж собственному благодетелю должны они пойти навстречу.

Он всё-таки не удержался от подначки.

Ближе к вечеру Гулевскому перезвонила Ирина Цыпко и, радостная, сообщила, что все препоны преодолены, и уголовное дело, наконец, возбуждено. Поэтому уважаемый профессор может в любое удобное время зайти для признания потерпевшим.

Так приглашают на торжество.

– У вас составлен план расследования? Утвержден состав оперативно – следственной группы? Вынесены необходимые постановления о назначении экспертиз? – поинтересовался Гулевский.

Цыпко смешалась, – похоже, мысль о том, что за возбуждением уголовного дела начинается работа по раскрытию преступления, не приходила ей в голову.

– Я поговорю с Виталием Борисовичем, – пробормотала она, раздосадованная. Гулевский разъединился. Он не ждал многого от Цыпко, да и от ее «апломбированного» начальника. Куда больше полагался на старого, проверенного товарища – Женю Стремянного.

В последних числах декабря, вечером, в квартиру Гулевского ввалился раскрасневшийся, с мороза, Стремянный с хозяйственной сумкой, отвешивавшей руку.

– Дай, думаю, навещу старого сотоварища, погреюсь у холостяцкого очага, – промурлыкал он.

При слове «холостяцкого» завистливо зажмурился. Мимо хозяина протиснулся на кухню, принялся выгружать кастрюльки и банки.

– Ольга наготовила? – сообразил Гулевский. Похоже, супруги Стремянные приняли семейный подряд, – взяли его под опеку.

– А то! – Стремянный запыхтел растроганно. – Иди, говорит, корми, говорит. Или – назад не пущу, говорит. Объясняю, что не больно-то хотелось: молоденькие подкованные медички всегда наготове.

– Ты когда кончишь Ольге нервы трепать? – попенял Гулевский.

– Так для её же пользы. Бывает, конечно, делает обиженную нюню. Но зато всегда в тонусе.

Все эти бесконечные подколы в изложении Стремянного выглядели едва ли не педагогической поэмой о смекалистом муже, нашедшем управу на сварливую жену. Но Гулевский догадывался, каково всё это выслушивать стареющей женщине. Сколько раз звонила ему Ольга, жаловалась на блудливого супруга, грозила разводом, правда, с возрастом всё реже.

Стремянный меж тем выудил из кармана бутылку водки. С сожалением оглядел:

– Не то здоровье стало. В прежние времена литр могли бы выкушать. Так ведь был романтизм, закуска… Кстати, закуска как раз и сейчас ничего. Нюхни.

Он снял крышку. Гулевскому казалось, что он не голоден. Но потянувший котлетный дух подействовал, – выхватил сочащийся кругляшек, запустил в рот. Блаженно заурчал.

– Вкуснотища. Избаловала тебя Ольга.

– Потому и терплю, невзирая на старческое брюзжание, – обрадованный Стремянный ловко свинтил водочную головку, разлил по стаканам. – Дупло с молоденькими барышнями найти не проблема. Бодры, веселы, в бёдрах размашисты. Но как поварихи сильно уступают… Ну-с, за нас, молодых неутомимых парубков, – он протянул стакан хозяину.

– Не сопьемся без повода?

– Как это без повода? Без повода не обучены.

Гулевский едва не пролил рюмку.

– Нашел?! – задохнулся он.

– Во всяком случае, установили приметы отравителя, – Стремянный самодовольно пожевал губами, смахнул рукавом крошки со стола (аккуратист Гулевский едва заметно поморщился), подтянул сайру в томатном соусе.

– Вообще-то ничего супер-люпер делать не пришлось. Стандартная розыскная работёнка, – нехотя признал он. – Выйти на след отравителя было, как вскрыть эту жестянку, – он кулаком вбил в банку консервный нож. – Не схалтурили бы в самом начале, может, прямо по горячим следам и раскрыли.

Гулевский сделал нетерпеливое движение.

В первые два дня Стремянный переложил розыск на Матусёнка – сам по делам Ассоциации ветеранов правоохранительных органов уезжал из Москвы. Метро «Лоськово» – шумное, бойкое, выходящее наружу точнёхонько на пересечении широченных, покрытых новостройками проспектов. Огромный микрорайон буквально оброс многоэтажными торговыми центрами. «РИО», «Мега», «Ашан», «Перекрёсток», «Рамстор сити», в каждом из которых гнездились десятки кафе и ресторанов. Ресторанчиков хватало и на прилегающих улочках. Поди, обнаружь среди них место, в котором три недели назад побывали двое молодых, никому здесь не знакомых мужчин.

Матусёнок, благодарный Стремянному за то, что тот дал ему подзаработать, взялся за дело с энтузиазмом. Разбил схему прилегающего к метро района на зоны и принялся планомерно обходить кафе и ресторанчики, предъявляя фотографии погибших. Убедившись, что работы непочатый край, хитрец Матусёнок подкатился к Батанову, сослался на нетерпение Гулевского, который якобы едва удерживается, чтобы не позвонить министру, и выпросил в помощь пару участковых. Схема начала густо покрываться разноцветными стрелочками и кружочками, – проверенными точками. Но к тому моменту, как освободился Стремянный, результат оставался нулевым.

Среди оперативных правил Стремянного значилось – «если можешь не делать – не делай». В отличие от суетливого напарника он начал с того, что проштудировал судебно-медицинское заключение, переговорил с патологоанатомом. По мнению эксперта, при обнаруженной в теле Константина Погожева лошадиной дозе азалептина мужчина его комплекции способен продержаться на ногах не более двадцати, максимум, тридцати минут. Стремянный с секундомером в руке прошел тридцатиминутный маршрут от злополучной скамейки в сторону метро, после чего очертил циркулем полукруг, отсёк четыре пятых поисковой зоны, на всякий случай оставил их на участковых, а сам вместе с Матусёнком принялся обходить рестораны в шаговой доступности от парка. На второй день им повезло – фотографии опознали в ресторанчике «Ботик Петра».

Первым ребят смутно припомнил гардеробщик, из бывших ментов, – вроде, были такие, и, кажется, обслуживала Верка. Официантка Вера – полногрудая, увядающая крашеная блондинка далеко за тридцать, с усталыми, густо нарисованными глазами опознала обоих с первого взгляда. Появились они под вечер. К этому времени заканчивают рабочий день банковские офисы по соседству, и ресторан начинает наполняться шумными молоденькими менеджерами. Почему так сразу запомнила именно этих? Весёлые, в меру игривые. И потом, один уж больно ловко кадрился, – она ткнула в фото Вадима. Обычно клиенты пристают, упившись. А эти и пришли разве что слегка навеселе, да и заказали, смешно сказать, двести пятьдесят виски на двоих. Рот пополоскать. Виски сама принесла из буфета, разлила по фужерам, по просьбе клиентов, сунула по соломинке. Совершенно исключено, чтоб кто-то другой принял заказ с чужого стола, не сообщив обслуживающему официанту. Если б принялись распивать из-под полы, тоже обязательно заметила бы, – глаз намётанный. Да у них ни портфелей, ни пакетов, в которых можно было припрятать бутылку с улицы, не было. Даже деньги в рубахе держали.

– Деньги?! – вскинулся Стремянный.

– Ну да. Увесистая такая пачка, перетянутая скотчем. Вот этот из кармашка достал, – Вера постучала пальцем по фото Кости. – Он почему-то решил сразу рассчитаться.

– Кроме тебя, эти деньги кто-нибудь видел? – включился Матусёнок.

Вера припоминающе прищурилась:

– Да наверняка. Соседние столики уже забились, а они ещё меж собой спорить принялись. Второй настаивал, чтоб платить пополам. Так что деньгами махали у всех на виду.

Официантка недоуменно нахмурилась.

– Да что стряслось-то!? – взмолилась она.

– Отравили их, Вера, – сообщил Стремянный.

– Совсем?! – охнула официантка.

– Не совсем, но насмерть, – неловко сострил Матусёнок. – И по времени выпадает на ваш ресторан.

Щёки официантки пошли нездоровыми пятнами, губы злобно искривились.

– Тогда наверняка рыжая прошмандовка! Она мне сразу не глянулась, – выпалила она.

Стремянный и Матусёнок предвкушающе переглянулись. Новую посетительницу Вера приметила, едва та вошла в зал. Щуплая, в джемперочке, потёртых джинсиках, с облупленным носиком, рыжеватая мальчиковая стрижка «гаврош». Ничего примечательного. Пичужка и пичужка. Но – шустрая! Появилась, огляделась и – прямиком к этому столику. Подсела и что-то бойко защебетала.

Разговора Вера не слышала, – оформляла заказ. Но за столиком наблюдала, – всё-таки Вадим заинтересовал и даже начала подумывать, не пригласить ли к себе на ночь. И тут вдруг конкурентка. Пичужку, по мнению Веры, ребята не ждали и, скорее всего, знакомы с ней не были. Но с приходом её оба оживились. Заметила, что она протянула им какую-то купюру. От денег, видела, отказались. Но после этого поднялись и пошли к выходу, оставив девушку за столом. Присутствовавший при разговоре швейцар припомнил: точноточно. Вышли на крыльцо, поозирались. Когда вернулись в фойе, один другому бросил: «Наверное, удрал». По прикидке официантки, отсутствовали две-три минуты. Виски оставалось недопитым.

– Идеальная возможность подсыпать азалептин, – прокомментировал для Матусёнка Стремянный. – Брось порошок и помешивай себе соломинкой. Никто и внимания не обратит.

Когда ребята вернулись за столик, Вера подошла взять заказ у новой клиентки, но та отмахнулась: «Отвянь, шалава!» («На себя б посмотрела»!) Приподняла стакан с минералкой, произнесла что-то вроде тоста, под который все трое выпили. Потом глянула на часы, вскочила всполошено, махнула и выбежала в фойе. Вадим ещё крикнул вслед: «Мы догоним!» Вынимал ли при ней Костя деньги, не помнит. Швейцар пигалицу тоже вспомнил. Больше потому, что не сдала потёртую искусственную шубку в гардероб, а дерзко кинула перед ним: «Посторожи, дедок!» («Дедка нашла, прошмандовка»!), – а по выходе швырнула скрученную десятку. Видно, не густо с деньгами, если в кармане десятку крутит. Но куда пошла, выйдя из ресторана, ждал ли ее кто на улице, швейцар внимания не обратил, – обслуживал клиентов.

Стремянный побеседовал с остальным персоналом. Но больше никто рыженькую не запомнил. Похоже, в ресторан зашла в первый и, скорей всего, в последний раз.

После её ухода мужчины попросили счёт, расплатились. На всё про всё ушло минут пятнадцать.

Но вот что Вера подметила, – клиенты, до того искрившиеся, подшучивавшие, флиртовавшие, вдруг разом отяжелели и уходили, покачиваясь и словно спотыкаясь, хотя так на двухстах пятидесяти граммах и остановились. Даже головами мотали, будто силясь понять, откуда что навалилось.

– Стало быть, сомнений, что отраву подлила эта неустановленная девица, нет? – задумчиво уточнил Гулевский.

– Если исключить официантку, то больше некому, – Стремянный потянулся к рюмке. – Официантку «пробили». Мать-одиночка, квартирка в спальном районе, в ресторане с момента открытия. Кроме мужиков, что изредка водит домой, другого криминала за ней не замечено. Да и работала допоздна.

– Что за купюру совала рыженькая?

– Скорей всего, какая-то «набитая» легенда, чтоб убрать клиентов из-за столика. Что-нибудь вроде таксиста либо приставучего «извозчика», которого доблестные джентльмены должны спровадить. Мол, договорилась за одну цену, а вымогают больше.

– Как версия, возможно, – согласился Гулевский. – Но – дальше? Выйдя из ресторана, ребята, вместо того, чтоб идти к метро, что в пяти минутах, побрели по безлюдной парковой тропинке, по которой, кроме Товарищества, никуда не придешь. Девица повела?

– Скорее задала направление. Могла сказать, что живет в Товариществе, пригласила и пообещала встретить у входа, – Стремянный с сомнением почесал подбородок. – Не совсем же дура, чтоб идти вместе с отравленными. Всё-таки могут перед смертью успеть шейку переломить. Нет, если шла, то следом.

– Если шла? – недоуменно повторил Гулевский. – Так если не шла, то и затевать было не с чего. Сама ли, кто другой по её наводке, но – цель очевидна: дождаться, когда упадут, и ограбить. Вот Котьку и. . дождались. Что тебя здесь скребёт?

– Всё! – рявкнул Стремянный. Извиняющеся поднял ладони. – Всё не сходится. Начать с Котьки. Практически трезвый, нафарширован деньгами, знает, что ждут дома. А Котька, между прочим, однолюб. Не в папеньку, – съязвил он. – И попёрся искать приключения. Вадька, тот да. Хоть и женатый, но – юбочник. Тот запросто мог увязаться. Но если б один пошел.

– Если бы, – мечтательно протянул Гулевский. Если б Костя пошел к метро, то упал бы на людях. И это был бы шанс.

– Да и с девкой этой полная несуразица! – в сердцах признал Стремянный. – Вошла в огромный зал и – тут же, нате, бросилась, – лучших друзей встретила. Может, конечно, и впрямь просто глаз на них положила, а отраву решилась подсыпать, когда пачку денег узрела. А скорее, заранее знала, к кому шла. Моя основная версия, что девица эта – из клофелинщиц. А в зале сидел наводчик. Увидел деньги, высвистал пособницу.

– Ну-ну, – поторопил Гулевский.

– Но и тут не сходится! – Стремянный пристукнул по столу.

– Азалептин-то – не клофелин. Это с клофелином, пока начнет действовать, успеешь клиента куда угодно заволочь. А дальше обчищай сонного. Азалептин – мощный паралитик! Счет не на часы – на минуты! Какое ж надо точечное попадание, чтоб его дозировать! То есть рассчитать, какая доза через сколько начнет действовать, и быть уверенным, что за это время клиенты уйдут из ресторана и окажутся в зоне ограбления. Просто снайпер получается. Да отвлекись на что другое официантка, десяток лишних минут задержала с расчетом, и «отрубились» бы прямо в ресторане. И тогда двойное убийство – не шуточки! – оказывается бессмысленным. В ресторане у всех на виду карманы не обшаришь. Не маньячка же она.

– Что ж она, азалептин с клофелином перепутала? Пораспихала где попало по карманам.

– Да, всё на соплях, – удрученно кивнул Стремянный. – Кроме одного: только эта девица, и никто другой, подсыпала яд. И она или неведомый её подельник ограбили Костю. А значит, надо её сыскать.

Он задумчиво забарабанил пальцами по столешнице.

– Или ждать следующих отравлений, – предположил Гулевский.

Стремянный аж вздрогнул, – настолько совпали их мысли.

8

Как раскрываются тяжкие преступления? Чаще – сразу, по горячим следам. Порой – в результате длительного, скрупулезного поиска и анализа улик. А бывает – раскрытие выглядит фартом, даром судьбы. Но, как и во всяком деле, случайная в глазах завистников удача выпадает тому, кто её добивается.

Стремянный и Матусёнок в поисках неизвестной отравительницы работали не покладая рук: составили и распространили по гостиницам и ресторанам фотороботы, разослали ориентировки, в том числе в подразделения, специализирующиеся на работе с проститутками. Отрабатывали сутенёров.

По настоянию Стремянного, Матусёнок поднял и перелопатил уголовные дела и материалы об ограблениях с помощью клофелина (случаев криминального отравления сильнодействующими веществами не обнаружили вовсе). Изучались способы совершения преступлений, оставленные следы, приметы преступниц. По вынесенным приговорам встречался с осуждёнными, пытаясь через них выйти на след неизвестной. Сам Стремянный в надежде обнаружить источник приобретения азалептина активно отрабатывал «фармакологию». К ночи добирался он до дому, пропитанный лекарственными запахами. И подозрительная Ольга Тимофеевна мрачно гадала, в аптеке или в больнице завел супруг новую пассию.

Чем более вникал Стремянный в детали дела, тем более очевидным ему казалось предположение, что отравительница – каким бы несуразным и даже случайным ни выглядело преступление, – действовала не в одиночку, а была частью организованной группы. С недопонятыми пока целями, но – группы. Во всяком случае, наводчик существовал точно: кто-то же указал ей на жертвы, прежде, чем вошла в ресторан.

За дни и недели, истекшие с того дня, когда Стремянный взвалил на себя раскрытие убийства, он незаметно сблизился с молодым напарником.

Серафим Матусёнок при общении оказался не пустым трепачом, каким увидел его Гулевский, а смышленым, с острым глазом оперком. Убедившись, что со Стремянным можно быть откровенным, Симка рассказывал ему о том, о чем предпочитали молчать другие, – о закулисной стороне нынешней сыщицкой работы. В силу ли молодости, а скорее, бесшабашности, делал он это, лукаво посмеиваясь. И то, что для Стремянного было должностным преступлением, в устах Матусёнка выглядело легкой, простительной шалостью.

Именно общение с Матусёнком утвердило Стремянного в мысли, что разница между прежними сыщиками и нынешними не в том, что эти разучились раскрывать преступления. Хотя в целом уровень, как любил повторять сам, – ниже плинтуса. Но прежде опера, изобличив преступника, с гордостью волокли его в кутузку.

Нынешние же, со слов Симки, перво-наперво прикидывают, стоит ли объявлять о раскрытии преступления или выгодней укрыть от учёта – с пользой для собственного кошелька? Профессия перестала восприниматься как социальная миссия по очищению общества, а стала рассматриваться как возможность обогащения.

Впрочем, странно было бы иное. Если для всего чиновничества страны должность превратилась в доходное место, каким образом милиция могла остаться оазисом честности и законопослушания?

Сам же Матусёнок вызывал в Стремянном всё большую симпатию. Поступив на работу в милицию, он принял правила, установившиеся среди новых товарищей. И научился, подобно другим, использовать должностные преимущества к собственной выгоде. Но при этом, по наблюдениям Стремянного, сохранял внутреннюю чистоту. «Конечно, нельзя совсем не подпортиться, если справа-слева гнильё. А ты в общей куче», – подправлял себя Стремянный. Но здоровое начало в нём сохранялось, и Стремянному, чем дальше, тем больше, хотелось не просто использовать Матусёнка для раскрытия преступления, но, наперекор всему, взрастить из него истинного оперативника.

Да и самому Матусёнку общение с матёрым сыщиком было бесконечно интересно. Среди равных товарищей он казался себе крепким спецом. Но, оказавшись в одной упряжке с бывшим начальником «убойного» отдела, сразу разглядел в нём профессионала куда более высокой выучки, чем те, кто окружал его до сих пор.

Преимуществом Стремянного было и то, что в характере его не было морализаторства. Он обучал по принципу «делай как я», замечания и указания разбавлял бесчисленными шуточками и подколками. Меж ними установилось общение на равных, что особо оценил независимый Матусёнок Нередко «разбор полетов» продолжался за бутылкой, под хорошую закуску. И неизбежно перетекал к разговору о том, что волновало обоих, – о женщинах. Оба оказались бабниками, к тому же, любителями прихвастнуть. На свежие откровения молодого Стремянный отвечал ностальгическими воспоминаниями. Из любимых были, само собой, байки о молодеческих забавах под носом у бдительной супруги – Ольги Тимофеевны.

Матусёнок фыркал.

– А как нынче у вас с этим? – любопытствовал он.

– Ну, так не без барышень, – уходил от ответа Стремянный. – Хотя, если напрямоту, перевелись девушки с тонким художественным вкусом. В восьмидесятые мы с Гулевским, бывало, утомившись от оперативно-следственных мероприятий, выходили расслабиться на пляж и – обращали на себя внимание. А прошлым летом съездил в Серебряный бор. И что? – ходишь, ходишь по мясным рядам, из последних сил живот втягиваешь, – и хоть бы одна глазом повела. Совсем у людей вкус испортился.

Он подмигивал. Матусёнок хохотал. И всё более влюблялся в нового товарища.

Собственно, откровения Стремянного и навели Матусёнка на мысль доставить ему истинную благость.

В один из вечеров после бутылки «Парламента» он предложил продолжить отдых в гостях у двух подружек-студенток. «Тончайшие, изысканные существа», – убеждал Симка. Возбужденный «Парламентом» Стремянный, поколебавшись, изобразил разудалый жест, – согласился.

Подружки снимали двухкомнатную квартирку в панельной девятиэтажке на Профсоюзной. Дверь открыла плотная рослая шатенка в сильно декольтированном платье.

– Марианна, – представил ее Матусёнок. Прижав к себе, с чувством поцеловал в накрашенные губы. Предвкушающе облизнулся.

– А я Валерия! – вышедшая следом худощавая жгучая брюнетка с любопытством оглядела Стремянного. Карие глазки ее поблёскивали.

Блеск в глазах и оживление обеих девушек разъяснились, едва гостей ввели в проходную комнату. На колченогом журнальном столике, освещенном тусклым торшером, меж нехитрой закуской стояли две рюмки и опорожненная на три четверти бутылка армянского коньяка.

– Вижу, к встрече дорогих гостей подготовились добросовестно, – съехидничал Матусёнок, выгружая прихваченное спиртное.

– Мы-то готовы. Поглядим, на что готовы вы, – Марианна толкнула его в кресло и со смехом уселась на колени. Валерия подсела к Стремянному.

– Никак нервничаешь? – подметила она. Ободряюще улыбнулась.

– Расслабься.

Она пригнулась ниже, втянула ноздрями воздух.

– У, какой завораживающий одеколон! Ангелы, и те не устоят.

Одеколон на самом деле был «Шипр». Ревнивая Ольга Тимофеевна не баловала мужа поиском тонких ароматов. Но много ли надо мужчине, чтоб обрести утерянную самоуверенность? Всего лишь понравиться смазливой девчонке. Стремянный расцвёл. Подхватил со стола бутылку водки, ловко разлил.

– А не испить ли нам, девчатам и молодым парубкам, круговую за ради знакомства? – предложил он под общий одобрительный гул. Под благосклонными женскими взглядами по-гусарски приподнял локоток.

– За пьентных пань порасперши! – выкрикнул он и лихо опрокинул рюмку.

Ответом ему были аплодисменты, от которых литые плечи его сами собой браво развернулись. Всё выглядело как прежде. Он царил за столом, им любовались девушки.

Девчонки оказались лёгкими в общении, смешливыми и абсолютно раскованными. Друг друга, во всяком случае, они не стеснялись.

Не прошло и пятнадцати минут, как разохотившийся Матусёнок на глазах остальных принялся раздевать разомлевшую Марианну. Стремянный отвел смущенный взгляд.

– Неужто не нравится? – удивилась Валерия.

– Так отвык несколько. Старый уж бобёр, – не зная, куда деть руки, Стремянный огладил серебристый ёршик.

– Глупыш! Бобёр тем и хорош, что бобёр, – ласково шепнула девушка, шаловливо лизнула в шею. Проворными пальчиками принялась расстёгивать рубаху.

– Красиво излагаешь, – пробормотал Стремянный, пытающийся за шутливостью скрыть охватившее его смятение.