Дорогие гости Мамин-Сибиряк Дмитрий

– У вас тут тишь да покой, точно в деревне. Ни в жизнь не догадаешься, что повсюду вокруг соседи. И настроение от этого такое, будто ты на отдыхе. Вы могли бы принимать туристов, чаем поить. У нас в нашем ветхом доме… Вера, Мин и я, мы живем над лавкой моего мужа, на Уолворт-роуд… так вот, у нас все страшно старомодно. А у вас такая красота кругом!..

Миссис Вайни обвела одобрительным взглядом гостиную, вычурное убранство которой пополнилось новыми элементами с тех пор, как Фрэнсис мельком видела ее в последний раз. Появилась старинная чугунная топка, в ней стоит букет бумажных маков; диванчик накрыт чем-то вроде шенилловой скатерти с помпончиками по краям; каминная полка теперь сплошь заставлена открытками и разными безделушками: эбеновые слоники, медные обезьянки, фарфоровый Будда, испанский веер… а вот и тамбурин со свисающими лентами.

– Как раз перед вашим приходом я говорила дочерям, – воодушевленно продолжала миссис Вайни, – мол, до чего же приятно воображать, как в старину здесь жили благородные дамы, в этих своих капорах и изящных платьях! А какие юбки были у тех платьев! Сколько ярдов ткани уходило на каждую! Поневоле задумаешься, как же они бедняжки ходили в них, по тогдашним-то улицам, заваленным навозом. Или хотя бы как поднимались по лестницам. А уж про посещение кое-каких укромных местечек я вообще…

– Мама! – хором воскликнули дочери, и громче всех миссис Барбер.

Миссис Вайни округлила глазки-пуговки:

– А что такого? Миссис Рэй понимает, что я шучу. И мисс Рэй тоже, я уверена. Кроме того, здесь одни женщины.

Девочка запротестовала: нет, здесь не одни только женщины, здесь есть и мальчики. Миссис Вайни благодушно улыбнулась:

– Ну ты поняла, что я имела в виду.

Нет, девочка не поняла, потому что Морис никакая не женщина и Сидди не женщина. Сидди еще даже и не мальчик, он еще слишком маленький…

– Довольно уже, милочка, – резко оборвала ее Вера, а озадаченная Фрэнсис подумала: «Сидди?»

Девочка обиженно выпятила свои недетские губы, но замолчала. Миссис Вайни снова заговорила: да, она прямо в восторге от дома.

– Какая удача для Лил и Лена! И как замечательно Лил украсила комнаты! Она у нас в семье единственная художественная натура, сызмалу такой была… Нет, Лил, ничего я не придумываю! – Миссис Вайни подмигнула Фрэнсис. – Смотрите, она зарделась как маков цвет.

– Это все ее художественная натура, – сказала Вера своим обычным суховатым тоном.

– Даже не знаю, в кого она такая. Уж точно не в меня! А что касается ее дорогого отца, царствие ему небесное, так он картинку не то что нарисовать, а и на гвоздь-то ровно повесить не мог…

Ее слова прервал странный шум: сопение, поскуливание, попискивание, будто зверек какой завозился. Фрэнсис с матерью тревожно встрепенулись. Сестры же, наоборот, разом притихли. Вера перегнулась через подлокотник диванчика и заглянула в большую соломенную сумку, стоявшую рядом на полу, – сумку, которую Фрэнсис все это время принимала за обычный портплед, но которая на самом деле оказалась переносной корзинкой для младенцев. Минута напряженного ожидания. Женщины перешептывались. Проснулся? Нет? Снова засыпает? Заснул? Но потом сопение возобновилось – и почти сразу разрешилось истошным воплем.

– Ути, мой хороший!

– Ты наше золотко!

– Ну-ну, тише!

– А вот и мы!

Вера запустила руки в корзинку и вытащила брыкающегося младенца в желтом вязаном костюмчике, – это и был Сидди. Вера передала ребенка Нетте, и та уложила его к себе на колени. Он по-прежнему дергал ножками-ручками и орал; его большая багровая голова моталась на тонкой, как стебель, шейке.

– Может, улыбнешься этим милым дамам? – спросила Нетта. – Не хочешь, да? А ведь миссис Рэй и мисс Рэй проделали очень долгий путь, чтобы тебя увидеть! Ах, какие рожицы мы корчим!

– Верно, он голодный? – предположила миссис Вайни, поскольку младенец не унимался.

– Да он всегда голодный, этот кроха. Весь в своего папочку по этой части.

– А как подгузник?

Нетта пощупала попку ребенка:

– Сухой. Он просто хочет пообщаться с нами. Правда, мой сладкий? Эй?

Она принялась качать младенца на коленке. Голова у него замоталась еще сильнее, но крики начали стихать.

Мать Фрэнсис, любившая детей, подалась вперед, чтобы рассмотреть получше.

– Маленький император, да и только, – улыбнулась она.

– Ага, Сидди у нас такой, – согласилась миссис Вайни, показывая редкие зубы. – Во всяком случае, орет уж точно, как особа королевских кровей. Вы только поглядите на него! Похож на огромную репку, правда? Мы надеемся, когда он подрастет, тело у него все-таки станет соразмерным голове. А вот у его старшего брата было ровно наоборот – помнишь, Нетта? Такая крохотная головенка была, хоть чулки на ней штопай! – Она вытерла выступившие от смеха слезы. – А у вас есть еще дети, миссис Рэй? Вы же не против, что я интересуюсь?

– Нисколько не против, – ответила мать Фрэнсис, отводя глаза от младенца, подпрыгивающего на коленках Нетты. – У меня было трое детей. Оба моих сына погибли на войне.

Веселое выражение вмиг сбежало с лица миссис Вайни.

– Ох, извините, бога ради. Всей душой вам сочувствую. У моего брата тоже два сына не вернулись с войны – а третий вернулся с выжженными глазами, совсем слепой. И муж Веры, Артур, тоже погиб на фронте. Знаете, миссис Рэй, в свое время я безумно хотела сыновей. Но выносить мальчика никак не получалось, уж неведомо почему. У меня было два выкидыша и один мертворожденный – все мальчики, причем последний ну до чего прелестный малютка…

– Что такое мертворожденный? – спросила девочка.

Женщины проигнорировали вопрос.

– Я помню, – подала голос Мин. – Помню, как папа тогда плакал, а мне сказал, что ему перец в глаза попал.

– Он был замечательный человек, твой отец, – улыбнулась миссис Вайни. – Ирландец, миссис Рэй. Чувствительный, как все ирландцы. Да, мы с ним оба страшно убивались по нашему последнему. Но знаете, теперь я не уверена, что хотела бы выкормить, выпестовать, вырастить сыночка для того лишь, чтобы он погиб на войне, как его двоюродные братья. – Она тяжело вздохнула и покачала головой.

Улыбка вновь сошла с лица миссис Вайни, и вдруг стало видно, что ее румянец – не румянец вовсе, а частая паутинка полопавшихся сосудов на желтых одутловатых щеках. Ее маленькие глазки внезапно показались беззащитно-обнаженными – как будто жизнь потрепала бедную женщину так крепко, подумалось Фрэнсис, что у нее даже ресницы выпали.

– Что такое мертворожденный? – повторила девочка.

Вера наконец ответила:

– То, чем лучше бы оказалась ты.

Мать Фрэнсис ошеломленно вытаращилась на нее. Миссис Барбер опустила голову, сгорая от стыда. Но гостьи покатились со смеху самым бессердечным образом, и миссис Вайни вытащила из рукава носовой платок, чтобы вытереть обильно слезящиеся глаза. Младенец сначала наблюдал за весельем с величайшей серьезностью, а потом вдруг фыркнул, словно поняв шутку, – и все снова расхохотались. Нетта принялась его тискать и подбрасывать на коленях, чтобы он фыркнул еще разок, да погромче. Голова у Сидди болталась, по подбородку текли слюни, и он возбужденно сучил ножками, пиная Нетту в живот.

Затем в общем настроении произошла легкая, но заметная перемена. Вера порылась в сумочке и предложила Фрэнсис с матерью сигареты. Миссис Рэй, опять ошеломленная, помотала головой, и Фрэнсис неохотно сделала то же самое. Но все женщины помоложе чиркнули спичками, прикурили, потянулись к пепельнице и возобновили разговор, прерванный появлением хозяек дома. В разговоре постоянно упоминался некто, кого они иронически называли «его милость» или «его светлость». «Ну, сами можете догадаться, что он ответил!», «Да я на него вообще плевать хотела!» – а миссис Вайни время от времени слабо протестовала: «Ох, ну зачем вы так? Ваш бедный отчим только добра вам желает!»

Семья, как хорошо отлаженный механизм, преодолела незначительное препятствие в виде внезапного вторжения миссис и мисс Рэй и зажила своей привычной жизнью. Фрэнсис, переводя внимательный взгляд с одной сестры на другую, ясно поняла, какую роль каждая из них играла, а вернее, была вынуждена играть в соответствии с требованиями этого семейного механизма: холодная Вера, эмоциональная Нетта, простодушная Мин.

Ну и конечно, миссис Барбер – Лилиана, Лили, Лил. Она все это время держалась в сторонке – то опиралась локтем о каминную полку, то клала ладонь на ручку диванчика – и поминутно с беспокойством поглядывала на Фрэнсис и ее мать. На ней было сливового цвета платье из дорогой мягкой ткани, с кружевом кроше на груди и по краю коротких рукавов, каковой наряд дополнялся оливково-зелеными чулками и яркими турецкими туфельками. На шее у нее висели красные деревянные бусы, щелкавшие при каждом ее движении, как костяшки счетов. «Единственная художественная натура в семье», – сказала про нее мать, и действительно, по манере одеваться – броско, но со вкусом – миссис Барбер разительно отличалась от своих сестер, наряженных, как танцовщицы кордебалета: платья из искусственного шелка, ажурные чулки, высокие каблуки, цепочки на запястьях и щиколотках. Да и выговор у нее, в отличие от них, был правильный, без малейшего кокнийского акцента. Теперь миссис Барбер отошла от сдвинутых у камина кресел, а ее маленький племянник подбежал к ней и о чем-то шепотом попросил. Она взяла его за руку, провела к столу в другом конце комнаты и стала собирать для него булочки и печеньки, оставшиеся там после чаепития. Мальчик взял у нее тарелку с лакомствами и осторожно прижал к груди. Когда содержимое тарелки стало с нее сползать, миссис Барбер поддернула подол платья и опустилась на колени, чтобы подхватить ее и выровнять. Все это она сделала одним плавным, текучим движением, показав пятки и округлые белые икры, просвечивающие сквозь оливково-зеленые чулки. Мальчик отгрыз кусок печенья, и на кружевную грудь миссис Барбер посыпались крошки.

Миссис Барбер крошек не заметила. Она еще больше выпятила свои выпяченные губы и приложилась рассеянным поцелуем к белокурой макушке. Подняв голову, она встретилась с внимательным взглядом Фрэнсис и смущенно потупилась. Но чуть спустя снова вскинула глаза, увидела, что Фрэнсис по-прежнему с улыбкой смотрит на нее, и неуверенно улыбнулась в ответ.

Двоюродная сестренка мальчика наконец сообразила, что там, у стола, раздают угощения, подбежала к миссис Барбер и тоже потребовала печеньку. После чего миссис Вайни громко поинтересовалась, хватит ли печенья на всех… Фрэнсис взглянула на мать, и та еле заметно кивнула. Они встали и начали прощаться. На то, чтобы высвободиться из цепких щупальцев радушия миссис Вайни, потребовалось несколько минут, но наконец Фрэнсис с матерью выбрались на лестничную площадку.

Миссис Барбер сочла нужным выйти вместе с ними. Когда миссис Рэй уже стала спускаться по лестнице, миссис Барбер знаком попросила Фрэнсис задержаться и тихо заговорила:

– Ради бога, простите меня за кресло, мисс Рэй. Я знаю, вы заметили. И пожалуйста, передайте мои извинения вашей матушке. Не подумайте только, что мы и впредь собираемся без спросу брать ваши вещи. Просто моей матери нужно твердое кресло, поскольку у нее больные ноги и спина, а у нас с Леном такого нет.

– Не стоит извинений, – сказала Фрэнсис.

– Нет, очень даже стоит, но спасибо вам за такие слова. Так любезно с вашей стороны, что вы заглянули к нам. Наша семья страшно шумная… они скоро уйдут, не беспокойтесь. Они зашли-то всего на часок, но потом начался дождь. А вы, как я понимаю… – Она кивком указала на темное платье Фрэнсис. – Вы с матушкой были на каком-то печальном мероприятии?

Фрэнсис объяснила, что они навещали могилу отца.

Миссис Барбер пришла в ужас:

– Ох, и каково же вам было вернуться домой и застать здесь такое сборище!

Она схватилась за голову, приводя в беспорядок уложенные завитые волосы. На кружевной вставке платья у нее до сих пор оставались крошки. Фрэнсис испытала острое желание смахнуть их, как сделала бы заботливая мамаша или, что вернее в ее случае, заботливая старая дева. Сдержав дурацкий порыв, она направилась к лестнице.

– Пусть ваши близкие остаются здесь сколько пожелают, миссис Барбер. Вы нас нимало не побеспокоите, честное слово.

Спустившись вниз, однако, Фрэнсис ясно услышала женский смех и топот детских ног. Когда она закрывала дверь гостиной, балки над головой скрипнули… раз-другой… и даже стены, казалось, заскрипели – будто какой-то великан стиснул в ладонях дом и стал подбрасывать, в точности как Нетта тискала и подбрасывала на коленях своего фыркающего ребенка.

Мать, с видом крайнего утомления, уже расположилась в своем кресле у французских окон.

– Да уж! – вздохнула она. – Поразительно, что у миссис Барбер такая семья. Вернее сказать, поразительно, что в такой семье уродилась миссис Барбер. Я почему-то была уверена, что ее отец крупный предприниматель – она ничего такого не говорила? И что брат служит в торговом флоте?

Фрэнсис откинулась на спинку дивана:

– Брат служит… где? Ох, мама, не впадай в старческую забывчивость. Это ж я все нафантазировала, помнишь?

– Но отец-то у нее предприниматель?

– Отец давно умер. Миссис Вайни – вдова, вторично вышедшая замуж. За владельца лавчонки, которого все ее дочери дружно презирают. Не иначе той мануфактурной, что рядом с магазинчиком, где торгуют жареной рыбой. – Увидев непонимающий взгляд матери, она добавила: – Других-то мелких лавок на Уолворт-роуд нет, верно?

Мать задумалась:

– На Уолворт-роуд?… Да нет, Фрэнсис, быть такого не может.

– Ты что, совсем не прислушивалась к разговору?

– Ну, я все больше разглядывала убранство комнаты – вот уж миссис Барбер расстаралась! Точно дом Али-Бабы! Или Мулен Руж! Или Тадж-Махал! Лучше бы она выбрала простой деревенский стиль и на том успокоилась. Это что, нынче считается модным декором? Если бы твой дорогой отец… ты, кстати, кресло заметила?

– Миссис Барбер все объяснила. У ее матери беда со спиной.

– Да и не только со спиной, как я погляжу! Дочери у нее – чистые амазонки! А сама она коротышка, от земли не видать.

– Мне она понравилась, – улыбнулась Фрэнсис. – А тебе разве нет? Добрая общительная женщина.

– Ну да, – согласилась мать. – Только с общительностью, скажем прямо, у нее перебор. Почему люди такого разряда всегда так много о себе рассказывают? Еще чуть-чуть – и она продемонстрировала бы нам свои варикозные вены. – Миссис Рэй беспокойно посмотрела в сторону окна, выходящего на улицу. – Интересно, Доусоны видели, как она к нам заходит? Знаю, это не по-христиански, но я очень надеюсь, что миссис Вайни не собирается навещать нас слишком часто.

– А я надеюсь, что собирается, – сказала Фрэнсис. – Общение с ней меня здорово взбодрило, прямо как поход в шикарный кабак.

Мать уныло улыбнулась, потом вздрогнула и тревожно нахмурилась: наверху грохнул очередной взрыв смеха.

– Нет, я все-таки надеюсь, что они не зачастят к нам. В жизни не слышала такого бурного хохота. И шуточки у них весьма сомнительного свойства. Неудивительно, что мистер Барбер сбежал, бедняга. Да уж, Фрэнсис, не ожидала я, что у миссис Барбер такая родня. Если бы только мы знали… о боже. Не могу отделаться от чувства, что она…

– Что она нас облапошила? – с улыбкой спросила Фрэнсис, направляясь к кухне. – А по-моему, это делает ее только интереснее. Должно быть, ей пришлось изрядно потрудиться ради этих зеленых чулок.

Дети носились по комнатам еще с полчаса, и из гостиной по-прежнему слышались взрывы смеха. Потом наверху раздались шаги сразу многих ног, и пол заскрипел столь громко, что это могло означать лишь одно: сестры встали и ходили взад-вперед, передвигая кресла, наводя порядок и собирая свои вещи. Пока Фрэнсис с матерью пили чай, через счетчик в кухоньке с пыхтением пошел газ, и в раковине загремела посуда. Немного погодя на лестнице застучали каблуки, и женщины одна за другой спустились в туалет, вместе с протестующими детьми. Наконец состоялось медленное сошествие миссис Вайни, и началось долгое шумное прощание в холле. Девочка обнаружила обеденный гонг, ударила в него и получила подзатыльник.

Миссис Рэй взяла шкатулку для рукоделия и принялась шить с таким стоическим видом, словно твердо решила не морщиться и не вздрагивать от шума. Сама Фрэнсис сидела с раскрытой книгой на коленях, но, не в состоянии сосредоточиться, снова и снова перечитывала одну и ту же страницу. Как только передняя дверь закрылась и миссис Барбер стала подниматься по лестнице, Фрэнсис отложила книгу и, не удержавшись, на цыпочках подошла к окну. Вон они, направляются в сторону Камберуэлла. Идут в своих безвкусных плащах и причудливых шляпках – впереди горделиво выступает Нетта с ребенком на руках, воплощая собой Триумф Современного Материнства, а миссис Вайни, под руку с Верой и Мин, с прижатой к груди сумочкой из искусственной кожи, плетется черепашьим шагом позади, олицетворением добродушной поздневикторианской эпохи. Дети крутили в руках стебельки лаванды, сорванные из горшков в палисаднике. И в самом палисаднике валялись сломанные стебли.

– Любопытство сгубило кошку, – сказала мать с другого конца комнаты.

– Да ладно тебе, – не оборачиваясь, ответила Фрэнсис. – Я просто хочу убедиться, что они никого тут не забыли. Один, два, три, четыре, пять, шесть – семь, если считать младенца. Неужели целых семь? Уверена, час назад их было меньше.

– Может, они за это время размножились.

– Бедная миссис Вайни! Такие отечные щиколотки! Не ноги, а тумбы.

– Не пойти ли пересчитать ложки в кухне?

– Мама! Можно подумать, им нужны наши старые ложки! Скорее, это они оставили нам пару шиллингов на столике в холле. Незаметно, чтобы не конфузить нас…

В комнате наверху раздался глухой грохот, и Фрэнсис отвернулась от окна.

Мать наконец поморщилась:

– Нет, это ужасно, честное слово. Что миссис Барбер там делает, скажи на милость?

Снова послышался грохот, теперь на лестничной площадке. Заскрипели ступеньки, что-то деревянное тяжело застучало о балясины…

Фрэнсис быстро двинулась к двери.

– Она тащит вниз кресло!.. Сейчас обои обдерет!

Выйдя в холл и закрыв за собой дверь, она крикнула:

– Вам помочь, миссис Барбер?

– Спасибо, я справлюсь, – донесся задышливый голос.

Но Фрэнсис все-таки поднялась и обнаружила, что миссис Барбер, вся красная от натуги, дергает тяжелое громоздкое кресло, передние ножки которого застряли между балясинами. Соединенными усилиями они высвободили кресло, кое-как развернули на промежуточной площадке и благополучно спустили в холл.

Фрэнсис поставила кресло точно на прежнее место и похлопала по спинке:

– Ну что, приятель, как тебе маленькое приключение? Знаете, по-моему, на нем никто раньше и не сидел ни разу.

– Мне действительно не следовало его брать, – смущенно сказала миссис Барбер. – Меня сестры уговорили. Они мной командуют, всегда командовали. Наверное, кресло еще и ужасно старинное.

– Во всяком случае, мой отец так считал. Нет, ваши сестры правильно сделали. Я рада, что вы нашли ему применение.

– Вы очень добры. Спасибо вам.

Миссис Барбер уже повернулась к лестнице. До чего же она не похожа на своего мужа! Он бы задержался, стал лезть с разговорами. Пожалуй, Фрэнсис даже не хотелось ее отпускать. Она вспомнила, как очаровательно выглядела миссис Барбер, когда присела на корточки перед своим племянником и обтянутые зелеными чулками пятки выскользнули из узорчатых туфелек. Крошки с груди она уже стряхнула, но завитые локоны все еще были растрепаны, и у Фрэнсис опять возникло заботливое желание поправить ей прическу.

Вместо этого она сказала:

– У вас усталый вид.

Миссис Барбер поднесла ладонь к щеке:

– Да?

– Может, посидите со мной немножко? Не на этом страшилище, конечно… – Она махнула рукой в сторону кресла. – А в кухне. Буквально пять минут, а?

Миссис Барбер заколебалась:

– Мне бы не хотелось вас отвлекать…

– Вы меня ни от чего не отвлечете, кроме как от мыслей о хозяйственных делах. А о них я могу подумать в любое другое время. Ну же, скажите «да»! Я уже давно хотела вас пригласить. Мы с вами живем в одном доме, но почти не общаемся. Это как-то странно, вы не находите?

Фрэнсис говорила искренним тоном, и выражение лица у миссис Барбер переменилось.

– Пожалуй, – улыбнулась она. – Да, хорошо.

Они прошли в кухню, и Фрэнсис предложила миссис Барбер стул.

– Сделать вам чаю? – спросила она, когда Лил села.

– О нет, спасибо. Я весь день пила чай.

– Тогда, может быть, кусочек кекса?

– И кекс я ела! Но сами-то вы чаю выпьете, конечно?

Немного поразмыслив, Фрэнсис сказала:

– Честно говоря, чего мне сейчас по-настоящему хочется… – Она подошла к открытой двери, высунула голову в коридорчик и прислушалась, не раздаются ли в гостиной звуки движения. Ничего не услышав, она бесшумно закрыла дверь и засунула руку в карман фартука, висевшего на двери изнутри. – Мать не одобряет, что я курю, – тихо проговорила она, доставая табак, папиросную бумагу и спички. – Я думала, меня просто разорвет, пока смотрела, как дымят ваши сестры. Только учтите: если меня застукают, я все свалю на вас. Врать я умею, имейте в виду.

Фрэнсис села напротив миссис Барбер и протянула ей пакетик с папиросной бумагой:

– Будете?

Миссис Барбер коротко мотнула головой:

– Я так и не научилась скатывать.

– Я вам скатаю, если хотите.

Миссис Барбер поколебалась, кусая свои полные губы, потом озорно усмехнулась:

– Почему бы и нет? Давайте!

Казалось, все происходящее доставляло ей неподдельное удовольствие. Она зачарованно наблюдала, как Фрэнсис выкладывает два листочка бумаги и осторожно насыпает на каждую табаку из жестяной коробочки; затем положила обнаженные локти на стол и подалась вперед, чтобы получше рассмотреть, как первая сигарета обретает форму. Одно запястье у нее обхватывал красный деревянный браслет, под стать бусам на шее, но на пальцах украшений не было, если не считать тонкого обручального кольца и такого же тонкого помолвочного, с крохотными бриллиантами.

– Ух, как ловко у вас получается! – восхищенно сказала миссис Барбер, когда Фрэнсис поднесла сигарету к губам и провела кончиком языка по клейкой полоске. А через несколько секунд, когда и вторая сигарета была готова, она добавила: – Такие аккуратненькие, даже курить жалко!

Однако миссис Барбер взяла сигарету и наклонилась к зажженной спичке, которую протянула Фрэнсис. При этом она на мгновение положила руку ей на запястье, и Фрэнсис отчетливо ощутила живое тепло ее ладони и пальцев.

С сигаретой миссис Барбер выглядела как-то иначе – более взрослой, что ли. После первой затяжки она откинулась на спинку стула, небрежным привычным движением сняла с губы крошку табака и сказала:

– Видел бы нас сейчас Лен. Он прямо как ваша матушка, мисс Рэй: запрещает мне курить. Но с другой стороны, мужчины вечно норовят запретить женщинам все то, что сами охотно делают, – вы не замечали?

Миссис Барбер, разумеется, говорила о вещах сугубо житейских, но Фрэнсис, поискав глазами, куда бы стряхивать пепел, и наконец выдвинув на середину стола блюдце, откликнулась:

– Голосовать, например? Баллотироваться в парламент? Нет, никогда подобного не замечала. Так, что еще? Руководить промышленными предприятиями? Работать, состоя в браке? Требовать развода в судебном порядке? Остановите меня, если утомлю вас перечислением.

Миссис Барбер рассмеялась, одновременно выпуская дым. И смех этот, зримо явленный облачками дыма, вылетающими из чуть округленных полных губ, был таким теплым, таким искренним, таким непохожим на ее обычное машинальное хихиканье, что Фрэнсис испытала странное ликование оттого, что породила его своими словами.

Какое-то время они курили в тишине, которую нарушали лишь тихие кухонные звуки: тиканье часов, шуршание угольков в печи, мелодичный стук капель о раковину в судомойне.

Встретившись взглядом с миссис Барбер, Фрэнсис сказала:

– Я была рада познакомиться с вашей семьей.

В глазах миссис Барбер появилось недоверчивое выражение.

– Очень мило с вашей стороны, что вы так говорите.

– Я вовсе не из вежливости. Я всегда говорю, что думаю.

– Я не хотела, чтобы вы с ними встречались. Вы и ваша мать.

– Вот как? Почему?

– Ну… Лен сказал, что вы сочтете их вульгарными.

Фрэнсис почувствовала смутную вину, вспомнив, как наблюдала за уходящими гостьями из окна, и почувствовала еще что-то, более смутное, по отношению к миссис Барбер. Стряхивая пепел в блюдце, она твердо сказала:

– Я очень рада, что они зашли. Особенно мне понравилась ваша мать. Что с вами? Вы расстроились?

Миссис Барбер слегка поникла.

– Просто… ну… она действительно всем нравится. И беда в том, что она из кожи вон лезет, чтобы понравиться. Она постоянно в образе, моя мать, и постоянно переигрывает. Некоторые ее шуточки сегодня… Миссис Рэй, наверное, была в ужасе. И потом, она вечно расхаживает в этих своих старых дешевых тряпках, хотя сейчас у нее полно денег, чтобы купить приличную одежду. – Она с виноватым видом стряхнула пепел. – Нехорошо, конечно, говорить про нее такие вещи. Мама хлебнула горя в жизни, всякого повидала. Одно время мы жили страшно бедно – после смерти отца и до того, как она вышла за мистера Вайни. Даже стыдно сказать, до чего бедно. Мать тогда работала наизнос, вот почему у нее спина больная. А ноги ее вы видели?

Фрэнсис страдальчески поморщилась:

– Неужели ничем нельзя помочь?

– О, она чихать хотела на предписания врачей. Вдобавок мистер Вайни совсем не дает ей роздыха. Она должна все время что-то для него делать, каждый час дня и ночи. Для него праздно сидящая женщина все равно что нож, ржавеющий от бездействия. – Миссис Барбер повернула голову, услышав звон часов. – Ой, уже пять? Лен вот-вот вернется. Он сегодня был у родителей. Надо бы пойти прибраться. Его мать содержит дом в идеальной чистоте – нигде ни пылинки.

Впрочем, последние слова она произнесла с легким зевком и продолжала сидеть, наслаждаясь сигаретой и явно радуясь возможности говорить свободно и непринужденно. Сейчас миссис Барбер держалась без малейшей натянутости, какую Фрэнсис не раз замечала в ней прежде, когда она старалась показать свои хорошие манеры. Она поставила локоть на стол и оперлась подбородком о ладонь. Рука у нее округлая, плотная, гладкая. В ней нет ни единой резкой линии, с завистью подумала Фрэнсис. Она вся – теплый цвет и плавные изгибы. И ей, что называется, «уютно в своей коже» – она вся точно патока, щедро в нее влитая.

Теперь миссис Барбер блаженно улыбалась, вслушиваясь в тишину:

– Как же здесь чудесно, как тихо! Я впервые в жизни оказалась в таком тихом доме – во всяком случае, в такой тишине, как здесь, у вас. Она будто бархат. Когда становилось тихо в доме на Чевини-авеню, у родителей Лена, мне кричать хотелось. У нас с ним семьи совсем разные, знаете ли.

– Да?

– Да! Мы с сестрами воспитывались в католической вере, как наш отец. Не то чтобы мы по-прежнему ходили на мессу по воскресеньям или что-нибудь вроде. Но подобного рода вещи, они ведь остаются в тебе на всю жизнь. Родители Лена считают меня язычницей. Сами они нонконформисты. А его двоюродный брат служил в частях «черно-рыжих»…[11] Лен не такой, – поспешно добавила она, увидев выражение лица Фрэнсис. – Но его родители и братья… У них нет ни чувства прекрасного, ни интересов в жизни, ничего такого. Если вы при них раскроете книгу, вас назовут выпендрежницей. Здесь сидишь тихо в своей комнате – и мирная тишина вокруг. И никто ведать не ведает, чем ты там занимаешься. В домах, где я росла, было совсем иначе. Там помешаешь ложкой в стакане – все соседи слышат. Ах, мисс Рэй, вы не представляете, в каких ужасных домах мы жили! Как-то раз даже в доме с привидением.

Фрэнсис подумала, что она шутит.

– С привидением? И как же оно выглядело?

– Древний старик с длинной белой бородой. Причем не расплывчатый и полупрозрачный, как призраки в книжках, а совершенно материальный, в точности как живой человек. Я дважды видела, как он медленно спускается по лестнице. Мы с Верой видели.

Нет, она не шутила. Фрэнсис нахмурилась:

– И вы не боялись?

– Еще как боялись! Но он никому не причинял зла. Нам соседи про него рассказали. Он жил в том доме много лет назад, его жена умерла, и несчастный угас от тоски по ней. Они сказали, что он каждую ночь ходит вверх-вниз по лестнице, все жену ищет. Я иногда задаюсь вопросом, обитает ли он там по-прежнему. Грустно, если да, – правда? Ведь он хочет лишь одного – быть с любимой женой.

Фрэнсис зажгла свою потухшую сигарету и ничего не ответила. Она поражалась искренности миссис Барбер, простодушию, непосредственности – или как еще называется свойство натуры, которое позволяет говорить вслух такие вещи с такой откровенностью. Для самой Фрэнсис сообщить малознакомому человеку, что она видела привидение, было бы столь же немыслимо, как признаться, что она верит в эльфов и фей.

«Вот именно поэтому, – поняла она, – я никогда и не увижу привидения».

Внезапно настроение у Фрэнсис упало, совершенно для нее неожиданно. Она рассеянно вертела в пальцах спичечный коробок, ставила то на один торец, то на другой. Подняв наконец глаза, она встретилась с внимательным, обеспокоенным взглядом миссис Барбер.

– Боюсь, я вас расстроила, мисс Рэй.

Фрэнсис покачала головой и улыбнулась:

– Вовсе нет.

– Ужасно бестактно с моей стороны. Мне не следовало заводить разговор о привидениях и разных печальных вещах в такой день, как сегодня.

– Как сегодня? – недоуменно переспросила Фрэнсис. Потом сообразила: – В смысле, из-за моего отца? О нет. Нет, не надо думать о нем хорошо. Думайте так о моих братьях, если хотите. Я по ним каждый божий день тоскую. А что касается отца… – Она бросила коробок на стол. – Мой отец был невыносим при жизни, доставил нам неприятность своей смертью и до сих пор умудряется докучать нам.

– Ох… – пробормотала миссис Барбер. – Я… мне очень жаль.

Они снова погрузились в молчание. Фрэнсис подумала о своей всегда сдержанной и скрытной матери, сидящей в гостиной рядом. Но тишина разбавлялась все теми же уютными кухонными звуками, шорохом угольков, еле слышной музыкой судомойни… а миссис Барбер была столь откровенна… Фрэнсис вдруг почувствовала непреодолимое желание ответить ей такой же откровенностью и, глубоко затянувшись, снова заговорила приглушенным голосом:

– Просто мы с отцом никогда не ладили. У него были старомодные представления о женщинах… о дочерях, в частности. Я для него была сущим наказанием, как легко догадаться. Мы с ним спорили решительно обо всем, моя бедная мать только и делала, что разводила нас по углам. Ожесточеннее всего мы спорили о войне, в которой он видел некое Великое Приключение, тогда как я… О, я ненавидела войну с самого первого дня. Моего старшего брата, Джона-Артура, кротчайшего и тишайшего человека на земле, отец чуть ли не силком заставил записаться добровольцем, никогда ему этого прощу. Ноэль, мой другой брат, ушел воевать прямо со школьной скамьи, а когда его убили, у отца случилась целая серия «сердечных приступов», – иными словами, теперь он все время сиднем сидел в кресле, а мы с матерью суетились вокруг него как дуры. Он умер за несколько дней до Перемирия, но не от сердечного приступа, а от апоплексического удара, который его хватил, когда он прочитал какую-то статью в «Таймс», страшно его разозлившую. Ну а после смерти отца… – В голосе Фрэнсис появились горестные нотки. – Вы с вашим мужем, миссис Барбер, наверняка уже поняли, что мы с матерью далеко не так состоятельны, как может показаться на первый взгляд. Оказалось, мой отец вкладывал семейные деньги то в одно сомнительное предприятие, то в другое и в результате оставил нам кучу долгов, которые мы до сих пор выплачиваем и… вообще. – Она раздраженно раздавила окурок в блюдце. – Лучше не наводить меня на разговоры о нем. Я, конечно, не вполне к нему справедлива. Он был не таким уж плохим человеком, пусть хвастуном и трусом – ну так и все мы порой бываем трусами. Я привыкла его ненавидеть – это очень нехорошо, знаю. Но самое ужасное, что он сделал по отношению ко мне, так это то, что он умер. Пока он был жив, у меня были планы на жизнь, огромные планы… – Она на миг умолкла, может, потому, что голос осекся, а потом договорила: – Отец всегда говорил, что все мои планы закончатся ничем. И он бы, конечно, злорадно ухмыльнулся, если бы увидел, что я по-прежнему здесь, на Чемпион-Хилл… прямо как ваше привидение!

Фрэнсис улыбнулась, но миссис Барбер, смотревшая на нее серьезным, добрым взглядом, не улыбнулась в ответ.

– А какие у вас были планы, мисс Рэй?

– О, не знаю. Изменить мир. Все исправить. И… забыла уже.

– Забыли?

– Тогда было совсем другое время. Серьезное. Страстное. Но и наивное, как мне теперь кажется. Мы верили в… великие перемены. Мы ждали конца войны и верили, что после нее начнется совсем другая жизнь. И все действительно переменилось, правда? Но совсем-совсем не так, как мы ожидали. Ну и потом, тогда у меня был… один человек… помолвка, можно сказать… – Фрэнсис невольно бросила взгляд на кольца – обручальное и помолвочное – на пальце миссис Барбер. – Простите меня, миссис Барбер. Я не хочу скрытничать. Но и разводить сантименты не хочу. Я о чем… я пытаюсь сказать, что нынешняя моя жизнь… это не та жизнь, которой мне следовало бы жить. Не та жизнь, которая мне нужна! Не та жизнь, которую я себе представляла! – закончила она почти исступленным голосом.

«Господи, что я несу?» – подумала Фрэнсис. И почувствовала себя так глупо и нелепо, как если бы по неосторожности выставила на обозрение свой голый зад. Но миссис Барбер кивнула и деликатно потупилась, словно все поняв каким-то непостижимым образом. Когда же она наконец заговорила, то сказала следующее:

– Наверное, вам с матерью странно, что мы с Леном живем здесь, у вас.

– Ну что вы! – ответила Фрэнсис. – Я вовсе не это имела в виду.

– Я знаю. Но вам все равно должно быть странно. Мне очень нравится ваш дом. Мне захотелось жить в нем сразу, едва я переступила порог. Но вам, полагаю, просто дико видеть нас с Леном здесь – как будто мы взяли без спросу вашу одежду и носим ее задом наперед и шиворот-навыворот.

Миссис Барбер потянулась к блюдцу, застенчиво опустив голову, и красные деревянные бусины тихонько перестукнули. На самой макушке у нее Фрэнсис увидела крохотное пятнышко голой кожи, молочно-белое на фоне глянцевитых темных волос, пышно вьющихся вокруг.

– Вы необычайно милая женщина, миссис Барбер, – сказала она.

Миссис Барбер с удивленной улыбкой вскинула глаза и слегка поморщилась:

– Ах, не говорите так!

– Почему?

– Потому что рано или поздно вы непременно поймете, что это неправда, и разочаруетесь во мне.

Фрэнсис помотала головой:

– Не могу себе такого представить! Но теперь вы мне нравитесь еще больше. Мы будем друзьями, да?

Миссис Барбер рассмеялась:

– Надеюсь.

И этого оказалось достаточно. Они улыбнулись друг другу через стол, и между ними что-то произошло. Какое-то неуловимое изменение… будто что-то завязалось и укрепилось. Фрэнсис не придумала, с чем еще это можно сравнить, кроме как с каким-нибудь кулинарным процессом. Так яичный белок становится жемчужно-белым в горячей воде, так молочный соус загустевает в кастрюльке – незаметно, но в то же время осязаемо. Почувствовала ли это миссис Барбер? Похоже, да. Улыбка на миг застыла на ее губах, и во взгляде мелькнула неуверенность. Но набежавшее на лицо облачко столь же быстро растаяло. Миссис Барбер опустила глаза и снова рассмеялась.

В следующую секунду лязгнул замок передней двери: мистер Барбер вернулся из Пекхама. Женщины одновременно встрепенулись и переменили позы. Фрэнсис откинулась на спинку стула, а миссис Барбер подхватила ладонью одной руки локоть другой и глубоко затянулась сигаретой. Этой позой, этим жестом и новым наклоном головы, чуть набок, она живо напомнила Фрэнсис своих сестер. А когда заговорила шепотом, стала походить на сестер еще больше.

– Вы только послушайте, как он крадется! – (Мистер Барбер тихо шел через холл.) – Едва ли не на цыпочках! Боится, что мои все еще здесь.

– Он что, действительно их не любит?

– Да кто его знает! Иногда мне кажется, он просто притворяется, забавы ради.

С минуту они молча сидели в полутемной кухне, прислушиваясь к шагам мистера Барбера на лестнице и ощущая странную близость. Потом миссис Барбер со вздохом встала:

– Ладно, пойду, пожалуй.

– Уже?

– Спасибо за сигарету.

– Вы не докурили.

– Если я останусь, он пойдет меня искать. Заявится сюда и все высмеет, а мы с вами так славно посидели, и… Нет, лучше уж я пойду.

Фрэнсис тоже встала: