Дорогие гости Мамин-Сибиряк Дмитрий
Время вдруг странным образом скакнуло вперед, и Фрэнсис неожиданно для себя обнаружила, что игра началась. Для первого хода нужна шестерка, пояснил Леонард, и она раз за разом безуспешно крутила волчок, выкидывая другие цифры, в то время как фишки Леонарда и Лилианы уже прыгали по полю. Когда же она наконец вступила в игру, то сразу попала на одну из подправленных клеточек – там был нарисован скрипичный ключ, а значит, ей следовало спеть отрывок из какой-нибудь песни. Фрэнсис спела первое, что пришло на ум: «Ты скажи, барашек наш». Она ограничилась всего двумя строчками, причем выбрала тональность так неудачно, что высокая нота на слове «шерсти» прозвучала как мучительный писк. Но Леонард зааплодировал, словно она исполнила оперную партию, и, передвинув вновь зажженную сигарету в угол рта, воскликнул «браво!».
Леонард в свою очередь крутанул волчок и переместил красную фишку на клетку с нарисованным цветком. Он разыграл сложную пантомиму, производя волнообразные движения руками, а Лилиана и Фрэнсис попытались угадать, какой цветок он изображает. Маргаритка? Роза? Оказалось – вьющийся плющ, и все трое принялись шумно спорить, можно ли вообще считать плющ цветком. Леонард положил конец препирательствам, крутанув волчок за жену и быстро простучав ее фишкой по игровому полю. Фрэнсис не поняла, смухлевал он или нет, но синяя фишка проскользила вниз по змее в цилиндре и остановилась на одном из чернильных сердечек.
– Нет! – выпалила Лилиана. – Так нечестно!
– Все честно – правда, Фрэнсис?
– Ну…
– Вот видишь! Фрэнсис говорит, что все честно, а Фрэнсис у нас страшно умная. Я же говорил, что она жульничает. Только обещать горазда, хитрюга!
Лилиана выбросила вперед ногу и сильно пнула мужа. Фрэнсис услышала глухой удар пятки о его голень. Леонард взвыл, схватившись за ушибленное место, а Лилиана несколько секунд сидела неподвижно, явно обдумывая свой штраф. Потом поднялась на колени, стянула с запястья бренчащие браслеты и с пьяным торжеством хлопнула их на ковер рядом с игровым полем.
– Жульничество! – возмущенно заорал Леонард. – Она опять жульничает! Браслеты не считаются!
– Жульничество! – подхватила Фрэнсис. Она сложила ладони рупором. – Фу! Фу! Стыд и позор!
Лилиана резким жестом отмахнулась от них обоих:
– Очень даже считаются! Если плющ сошел за цветок, так и браслеты считаются!
– Чушь собачья!
– Никакая не чушь!
Еще немного поворчав, они неохотно ей уступили. Но Леонард с негодованием взглянул на Фрэнсис:
– И что она снимет в следующий раз? Волосок с головы?
Лилиана взяла свой стакан, и игра возобновилась. На следующем ходу Леонард переставил свою фишку на «музыкальную» клетку и, заметно оживившись, пропел «Все делают это» – на залихватский кокнийский манер, проглатывая окончания слов. Большие пальцы он засунул под мышки, словно лоточник, а под конец подался вперед и стал легонько тыкать жену в живот и бедра в такт мелодии.
Когда игра продолжилась, Леонард все еще мурлыкал под нос песенку. Пока Лилиана и Фрэнсис крутили волчок и передвигали фишки, он осушил свой стакан до дна. Фрэнсис заметила, что он, глотая пиво, искоса смотрел на игровое поле и явно просчитывал очередной ход. Когда настала его очередь, он крутанул волчок с такой силой, что тот отлетел далеко в сторону и скрылся в тени от дивана. Леонард бросился за ним и схватил со словами: «Пять, кажется! Так и есть – пять!» Тотчас стало ясно, что он рассчитал все таким образом, чтобы фишка оказалась на очередном сердечке.
Леонард удрученно уставился на жену:
– Ох, черт.
Фрэнсис тоже посмотрела на нее. Минуту назад Лилиана стащила с дивана еще одну подушку и сейчас сидела, прижимая ее к груди.
Она помотала головой:
– Нет!
– Ну же, не упрямься! – рассудительно произнес Леонард. – Ты ведь знаешь правила. Не я их придумал.
– Именно что ты!
– Нет, не я! А мистер… мистер Кидд! – Он поднял крышку коробки и сделал вид, будто читает инструкции производителя. – Думаю, он был одним из викторианских придурков, у которых одно на уме. Да, вот здесь черным по белому написано: «Если игрок попадает на клетку с сердечком, дама с самой сомнительной репутацией из числа присутствующих должна снять с себя какой-нибудь предмет одежды». А мы хорошо понимаем, – обратился он к жене, – что это уж всяко не Фрэнсис, правда?
Лилиана начала было улыбаться, но при последних словах улыбка застыла у нее на губах, потом дрогнула и исчезла. Она отвернула лицо от мужа. Нимало не обескураженный, Леонард продолжал:
– «Если же означенная дама отказывается снять один предмет одежды, то в качестве штрафа она должна снять два! Браслеты не считаются!» – Он откинул пальцем крышку коробки, словно показывая, что там написано, и тут же быстро захлопнул. – Ладно, мы будем милосердны и простим тебе номер с браслетами. Но правила есть правила, Лил. Давай играй по-честному. Хватит ломаться. Господи, можно подумать, она никогда раньше не раздевалась перед мужчиной – правда, Фрэнсис? Можно подумать…
– Ладно, – резко сказала Лилиана.
Она поднялась на ноги, бросив подушку на пол. Потом зачем-то встала на нее и переступила ногами, пытаясь удержать равновесие. Похоже, выпитый джин ударил ей в голову, весь сразу. Она сильно пошатнулась, нога у нее съехала с подушки, тяжело ударив пяткой об пол, и ее пышная грудь подпрыгнула.
Фрэнсис снова подумала о матери, пытающейся заснуть в комнате внизу. И вообще, сколько сейчас времени? Она понятия не имела. Она поискала взглядом часы, но не нашла.
Леонард, все такой же серьезный, говорил жене предостерегающим тоном:
– И помни, что я сказал. Никаких волосков и прочих подобных хитростей. Никаких сережек. Никаких…
– Да ладно, отстань!
Лилиана ненадолго задумалась, нахмурив брови, потом приняла решение и повернулась лицом к камину, а спиной к мужу и Фрэнсис – но больше к мужу. Фрэнсис, в оцепенении наблюдавшая за ней, увидела, как она поднимает подол юбки и нащупывает под ней край шелкового чулка. Увидела, как чулок морщится и становится непрозрачным, спускаясь вниз по бедру, колену, голени и наконец соскальзывая с приподнятой ступни. Ко времени, когда он был полностью снят, Леонард свистел и улюлюкал, как простой работяга какой-нибудь. Лилиана повернулась к нему и сделала насмешливый, неуклюжий реверанс. Затем скомкала чулок и замахнулась, собираясь бросить, – но на секунду застыла с поднятой рукой, словно решая, в кого бросить: в мужа или во Фрэнсис. Выбрав мужа, она швырнула со всей силы, но чулок развернулся в полете. Леонард поймал его и провел им по усам.
– Более педантичный малый, чем я, сейчас сказал бы, что на самом деле пара чулок считается одним предметом одежды… Но черт с тобой, я буду великодушен!
Он накинул чулок на шею и принялся возиться с ним, пытаясь завязать бантом поверх воротника. Лилиана плюхнулась обратно на подушку и подоткнула юбку вокруг ног. Юбка доходила только до щиколоток, и лампа ярко освещала ступни Лилианы. Почему-то эти сдвинутые вместе пухлые ступни, одна в чулке, другая голая, выглядели соблазнительнее и будоражили воображение сильнее, чем если бы обе были голыми. Фрэнсис старалась не смотреть на них, но помимо своей воли снова и снова украдкой поглядывала. Исключительно для того, чтобы разрушить властвующие над ней чары, она схватила стакан и безрассудно осушила до дна, хотя джина ей больше совсем не хотелось. И мгновенно почувствовала легкую дурноту.
Леонард наконец завязал бант на шее и стал походить на комичного кота с открытки. Хлопнув в ладоши, он опять перевел внимание на игровое поле:
– Allons-y?[15] Чья теперь очередь? А? Ваша, Фрэнсис?
Фрэнсис помнила, что следующей должна ходить Лилиана. Вероятно, и он тоже помнил. Но Лилиана не пошевелилась и не произнесла ни слова.
– Пожалуй, пора заканчивать игру, – сказала Фрэнсис.
– Заканчивать? – изумился Леонард. – Вы шутите! Самое интересное еще только начинается. Ну что, чья сейчас очередь? Ваша?
– Нет, – призналась Фрэнсис.
– Я так и думал. Давай, Лил! Не заставляй нас с Фрэнсис ждать. Мне же нужен второй чулок, верно?
Его голос действовал Фрэнсис на нервы. Леонард, словно мальчишка с кнутом, пытался подстегнуть игру, чтобы шла живее. Но игра оживляться определенно не желала. И весь вечер будто бы замедлил свое бурное течение и каким-то непонятным образом распался на несколько вялых потоков.
Лилиана молча крутанула волчок и, в соответствии с выкинутой цифрой, передвинула свою фишку к подножию одной из лестниц и вверх по ней, на пустую клетку. Затем настала очередь Фрэнсис, затем Леонарда и опять Лилианы – игра продолжалась без происшествий, хотя каждый раз, когда волчок начинал крутиться, Леонард весь напрягался, а немного погодя разочарованно ахал, или испускал стон, или хватался за голову, точно великосветский денди за карточным столом, проигрывающий свои деньги, свою лошадь, свое поместье, все свое состояние.
После Лилианы снова ходила Фрэнсис. Несмотря на опьянение, она сразу увидела, что выброшенная волчком цифра отправляет ее фишку на клетку с сердечком, и быстро сказала:
– У меня рука дрогнула. Я крутану повторно.
Однако Леонард возразил, еще быстрее:
– Повторно нельзя! Это тоже оговаривается в правилах. – Он сам взял желтую фишку и передвинул по клеточкам. – …Три, четыре, пять. Ага! Очередное сердечко! Возможно, я все-таки получу свою пару чулок! Что скажете, Фрэнсис?
Лилиана подтянула колени к груди и уткнулась в них лицом:
– Я больше не хочу играть. – Ее голос, приглушенный тканью юбки, звучал не очень внятно. – Вы сговорились против меня. Так нечестно!
– Давай-давай! – вскричал Леонард. – Мы ждем. Не отвиливай!
– Я не хочу играть, – проскулила Лилиана. Когда она подняла голову, ее лицо показалось Фрэнсис опухшим, бесформенным, почти уродливым. Она продолжала плаксиво, как маленький ребенок: – Я устала. У меня голова кружится. Ты меня напоил. Ты всегда норовишь меня напоить.
– Хорошенькое дело! – возмутился Леонард. – Вы с Фрэнсис хлестали тут джин, как парочка заправских пьяниц…
«Ох, заткнись!» – подумала Фрэнсис. Внезапно ей стало по-настоящему нехорошо. Она переменила позу, попыталась опереться рукой о пол и обнаружила, что пол находится не совсем там, где должен.
– Уже поздно, да ведь? – проговорила она заплетающимся языком. – Сколько сейчас времени?
– Сейчас самое время Лилиане приняться за дело.
– Мне надо лечь спать. Я плохо себя чувствую.
– Вам надо выпить еще немножко джина, вот и все. Ну же, Фрэнсис! Я думал, вам нравится игра. Неужели вы не хотите посмотреть представление?
Фрэнсис уставилась на него в тупом недоумении. Что она, вообще, здесь делает? Она знала, что ее комната рядом, прямо за стенкой, но у нее вдруг возникло паническое ощущение, будто она находится далеко от дома, среди незнакомых людей. И что за звук донесся снизу? Не дверь ли там стукнула?
– О господи, мне пора спать, – пробормотала Фрэнсис, начиная подниматься с пола.
Леонард вытянул руку.
– Не уходите! – И сердито схватил Фрэнсис за щиколотку. – Не портьте игру!
От неожиданности Фрэнсис слегка протрезвела. Она выдернула ногу из цепкой хватки Леонарда, пошатываясь наклонилась над игровым полем и передвинула красную фишку на последнюю клетку:
– Вот. Вы выиграли. Вы этого хотели, да?
Он насупился – то ли всерьез, то ли в шутку, Фрэнсис уже не понимала.
– Ну-у… так не интересно.
– Ничего не поделаешь. Я устала. Лилиана тоже.
– О, Лилиана не устала. Ей просто нравится говорить, что она устала. – Подняв глаза на Фрэнсис, он спокойно добавил: – Она наверняка скажет это сегодня еще раз, попозже. И опять не всерьез, а лишь бы поломаться.
Ответом на эти слова служило молчание. Леонард перевел взгляд на жену и сказал:
– А что такого? Фрэнсис не возражает. – От его недавней угрюмости не осталось и следа. Он откинулся на локтях и ухмыльнулся, показав все свои скученные зубы. – Она у нас женщина широких взглядов – правда, Фрэнсис?
Одергивая платье, Фрэнсис ответила без улыбки:
– Возможно, была однажды.
– Однажды? Всего лишь раз? – быстро отозвался Леонард. – Впрочем, зачастую больше раза и не требуется – к сожалению. Спросите у Лил.
Теперь он говорил таким мерзким тоном, что у Фрэнсис, глядевшей на него сверху вниз, возникло острое желание с размаху пнуть его в физиономию. Вместо этого она отвернулась и принялась всовывать ноги в туфли. «Упс!» – сказал Леонард, когда она покачнулась. Но именно Лилиана встала и подошла, чтобы ей помочь. Она и сама держалась на ногах нетвердо, лицо у нее было пятнисто-розовое, как тарелка ветчины, юбка смялась в гармошку над ступнями, одной босой, одной в чулке. Но она подставила руку, чтобы Фрэнсис на нее оперлась, и сказала добрым, усталым голосом – своим собственным:
– Мне очень жаль, Фрэнсис.
Фрэнсис наконец увидела часы: стрелки показывали без малого полночь. Когда она крепко взялась за руку Лилианы, ей вдруг представилось видение – печальный мираж – нескольких спокойных, приятных часов, которые они могли бы провести вдвоем в другом мире, в другой жизни. А что они сделали вместо этого? Бездарно потратили время на Леонарда. За весь вечер Фрэнсис даже ни разу не посмотрела ей в глаза искренне. Наоборот, подкалывала ее и подначивала – хлопала в ладоши и улюлюкала, когда она снимала чулок! Теперь Фрэнсис осознала, что поступала так из низкого, злого побуждения: встала на сторону Леонарда, чтобы наказать Лилиану за то, что она его жена.
Ничего этого Фрэнсис не могла сказать Лилиане. Покачав головой, она промолвила лишь:
– Мне тоже.
Она наконец восстановила равновесие, и пальцы Лилианы выскользнули из ее руки.
Леонард поднялся с пола, чтобы проводить Фрэнсис.
– По крайней мере, вам недалеко идти, – полушутливо произнес он, открывая дверь.
Его поведение вновь разительно переменилось. Когда Фрэнсис двинулась мимо него, он шагнул к ней столь решительно, что она испугалась, уж не собирается ли он ее поцеловать. Но Леонард просто дотронулся до ее локтя:
– Спасибо за компанию, Фрэнсис, было весело. Надеюсь, вы не обижаетесь на меня и мой длинный язык?
Фрэнсис обнаружила, что не в силах издать ни звука. Она молча помотала головой и вышла прочь.
При виде своего расплывчатого, отвратительно перекошенного лица в зеркале Фрэнсис настолько ужаснулась, что завесила трюмо снятым платьем, которое, впрочем, почти сразу соскользнуло на пол. Ей сильно хотелось в туалет, а потому, переодевшись в ночную рубашку и халат, она тотчас же поспешила вниз. Барберы по-прежнему оставались в гостиной – слава богу! Газовые рожки в холле по-прежнему горели, но из-под двери материной спальни свет не сочился, что тоже премного обрадовало Фрэнсис. Совершая какие-то невообразимые, беспорядочные телодвижения, она добралась до задней двери, вышла во двор и посетила уборную, после чего вернулась в кухню и налила себе стакан воды. Фрэнсис не помнила, как пила воду и как ставила стакан на место, – уже в следующий миг она отходила от стола с пустыми руками, а еще мгновение спустя поднималась по лестнице, и свет в холле был потушен. Потом она с грохотом захлопнула дверь своей спальни и скинула тапочки.
Фрэнсис с нетерпением приблизилась к вожделенной кровати, но как только забралась под одеяло и легла на спину, матрас под ней накренился, точно палуба корабля, и ей пришлось сесть прямо. Она обхватила голову руками и застонала. Господи, какой отвратный вечер! Ну почему, почему она не осталась у миссис Плейфер! Ей было так дурно, словно она наелась отравы. Чем дольше Фрэнсис сидела, тем отчетливее ощущала движение каких-то яростных потоков в своем теле: тяжелый плеск жидкости в желудке, пульсирующий шум крови в ушах. Наконец, невзирая на ходящий ходуном матрас, она осторожно легла на спину. Но легче не становилось, какую бы позу она ни принимала, и от себя было не убежать, не спрятаться. Закрыв глаза, Фрэнсис увидела какой-то футуристический кошмар: лестницы и змеи ядовитых цветов, чернильные сердечки, красную осклабленную физиономию Леонарда. Яснее всего, однако, она увидела Лилиану, нащупывающую застежку чулочной резинки. И шелковый чулок, сползающий с ноги, снова и снова.
6
Проснувшись наутро незадолго до шести, Фрэнсис почти не помнила подробностей своего вчерашнего общения с Барберами. Солнце за окном уже светило вовсю, но от минувшего вечера в памяти осталась лишь неразбериха смутных отголосков и впечатлений… шум и смех… липкий стакан в руке… Если не считать этого, голова у нее была ясная, и чувствовала она себя на удивление хорошо. Фрэнсис знала, что изрядно перебрала вчера, но никаких последствий возлияния она пока не ощущала, по каковой причине даже начала испытывать легкое самодовольство. Ведь есть же люди с особенно крепким организмом, которые могут выпить сколько угодно спиртного без всякого ущерба для самочувствия! Должно быть, она одна из них.
Но уже всего через пару минут, когда завыли фабричные гудки, ее состояние стало стремительно ухудшаться. Солнечный свет, пробивавшийся по краям занавесок, резал глаза. Она снова хотела в туалет, снова хотела пить, у нее так подводило живот, будто она не ела несколько дней. Однако, когда она попыталась сесть, кровать вдруг словно ожила и взбрыкнула под ней – и все внутренности Фрэнсис колыхнулись так резко, что ее едва не вырвало. Она поспешно откинулась на спину и минуту лежала пластом, судорожно сглатывая. Довольно скоро приступ дурноты прошел, но теперь Фрэнсис понимала, что о том, чтобы встать и спуститься вниз, и речи быть не может.
Слава богу, у нее есть ночной горшок! Она умудрилась сползти с кровати, вытащить из-под нее горшок и пристроиться над ним на корточках, а потом торопливо забралась обратно в постель. Теперь сердце у нее колотилось так, будто вот-вот лопнет. Фрэнсис не понимала, в чем дело. Может, она съела что-то несвежее у миссис Плейфер? Подавляя тошноту, Фрэнсис перебрала в памяти вчерашнее меню: суп, камбала, курятина, пудинг, сыр, мятный ликер…
При одной мысли о рюмке зеленого ликера желчь подкатила к горлу и разлилась во рту. Но на языке Фрэнсис ощутила вкус джина и лимонада. Да, джин с лимонадом. И черные сигареты.
И только тогда, медленно, но неотвратимо, начали всплывать, одно за другим – точно распухшие трупы в мутной воде, – воспоминания о вчерашнем вечере у Барберов. Она вспомнила, как полулежала в кресле, со стаканом в одной руке и сигаретой в другой. Вспомнила, как задержала пальцы над сигаретницей мистера Барбера, по-девичьи невинно на него глядя и чуть ли не хлопая ресницами: «Ах, я думала, вы не одобряете, когда женщины курят». Вспомнила, как пела во все горло «Ты скажи, барашек наш». Как хихикала и взвизгивала… Вспомнила, как…
Все, хватит! Нет, нет, нет!
Но он все-таки всплыл, самый безобразный труп из всех, раздувшийся до неимоверных размеров. Фрэнсис вспомнила, как мерзко ухмылялась, словно пьяный солдат, когда Лилиана стояла пошатываясь на диванной подушке, собираясь исполнить свой маленький стриптиз.
Она зарылась с головой в одеяло, борясь с волнами тошноты и жгучего стыда.
В семь часов прозвенел будильник Барберов, и она услышала, как мистер Барбер… черт, теперь уже для нее просто Леонард!.. она услышала, как Леонард тихо спустился вниз, а через пару минут вернулся и прошел в кухоньку. Фрэнсис недоверчиво прислушивалась к обыденным бодрым звукам, им производимым: вот он умывается, вот бреется, вот жарит себе завтрак. В какой-то момент он даже начал что-то напевать, и Фрэнсис не удивилась бы, заведи он вдруг в полный голос «Все делают это». Вызванный в воображении образ Леонарда с засунутыми под мышки большими пальцами тотчас же бешено запрыгал у нее под веками, и дурнота накатила с новой силой. Когда Фрэнсис услышала бульканье наливаемого чая, а потом позвякивание чашек и блюдец, которые Леонард понес в свою спальню, ей так мучительно захотелось тоже чашечку чаю, что она чуть не расплакалась.
После ухода Леонарда наступило несколько минут относительной тишины, затем Фрэнсис услышала шаги внизу: мать направлялась в кухню. Она подумала о плите, которую надо растопить, о бидоне молока, который надо забрать из сада, о завтраке, который надо приготовить, обо всех сегодняшних домашних делах. Хватит ли у нее сил? Никуда не денешься, придется попытаться. Чувствуя противную дрожь в желудке, Фрэнсис встала, всунула ноги в тапочки, надела халат. Так, пока все нормально. Она подошла к зеркалу. Глаза красные и опухшие, но лицо мертвенно-белое – даже губы и те белые. Волосы торчат дыбом, как у казненного на электрическом стуле.
Фрэнсис приложила все усилия, чтобы привести себя в порядок, и только потом решилась выйти из комнаты. На лестничной площадке не было никаких признаков жизни, если не считать запаха Леонардова жареного бекона.
Спустившись в кухню, она открыла рот, чтобы пожелать матери доброго утра, но вместо этого закашлялась. Надсадный кашель отдавал вчерашними мерзкими сигаретами и не унимался так долго, что она уже едва ли не начала корчиться в конвульсиях.
– Надеюсь, ты не простудилась, Фрэнсис, – наконец сказала мать, отрезая себе кусок хлеба.
Фрэнсис вытерла рукой мокрые губы, слезящиеся глаза и хрипло проговорила:
– Ты прекрасно знаешь, что я не простудилась.
– Хорошо провела время с мистером и миссис Барбер?
Она кивнула, проглотив какой-то вязкий комок, по вкусу и текстуре похожий на смолу.
– Мы не очень тебе мешали? Мы стали играть в дурацкую игру… – Она снова закашлялась. – «Змеи и лестницы». Ну и засиделись дольше, чем собирались.
– Да, я так и поняла.
Нарезанные ломтики хлеба уже лежали на тарелке. Сегодня их не подрумянишь – плита-то не растоплена. Мать принесла масленку и достала нож из буфетного ящика. Поскольку погода стояла теплая, масло подтаяло. Ощутив чуть прогорклый запах, Фрэнсис резко отвернулась. Должно быть, она побледнела еще сильнее: мать с укоризненным и одновременно сочувственным видом опустила нож и сказала:
– Право слово, Фрэнсис, на тебе просто лица нет! Не забывай, что ты не так молода, как мистер и миссис Барбер!
Фрэнсис смотрела в сторону, только бы не видеть подтаявшего масла.
– Мистер Барбер всего на год младше меня.
– Он мужчина, а мужской организм крепче женского.
– Звучит очень по-викториански.
– Положим. Но я всегда говорю, что на викторианцев возводят напраслину. Сколько лет миссис Барбер?
Фрэнсис замялась:
– Э-э… не знаю. Думаю, двадцать четыре или двадцать пять.
Она точно знала, что Лилиане двадцать два. Но полагалась на то, что мать уже достигла той поры жизни, когда определить возраст любого, кто младше сорока, весьма затруднительно. Поэтому она слегка растерялась, когда мать скептически прищурилась и сказала:
– Ну, миссис Барбер выглядит очень молодо для своих двадцати пяти. А что касается «змей и лестниц»…
– Славная викторианская игра, – торопливо вставила Фрэнсис.
– Да, и очень шумная, конечно же! Гораздо более шумная, чем мне помнится. Поразительно, что у тебя нашлись силы для нее. Ведь у тебя так болела голова, что ты отказалась от партии в бридж у миссис Плейфер.
Фрэнсис не нашлась, что ответить. Перед глазами снова мелькнуло видение Лилианы, снимающей чулок. Если бы только мать знала! При этой мысли ее обдало жаром. Дрожащей рукой она налила себе стакан воды и выпила единым духом, после чего как-то умудрилась растопить плиту. Но потом опять почуяла прогорклый запах, исходящий от масленки.
– Если ты не возражаешь, мама, я пойду прилягу на часок. Скоро придет разносчик от Таскера – ты же сможешь сама взять мясо? Я сейчас накину плащ и схожу за молоком…
– Молоко уже здесь. Мистер Барбер принес. И да, пожалуй, тебе следует лечь в постель. Не дай бог тебя кто-нибудь увидит в таком состоянии.
Фрэнсис налила себе еще стакан воды и тихонько вышла из кухни.
Значит, Леонард принес бидон, да? С чего бы вдруг? Должно быть, знал, что сегодня ей будет хреново. Неприятная мысль. Фрэнсис вспомнила, как вчера вечером он заставлял ее пить джин, снова и снова наполняя стакан. Практически силой вливал в нее! Но зачем, зачем ему это было нужно? Она вспомнила, как Леонард схватил ее за щиколотку. Вспомнила снова, как жеманно улыбалась, запуская пальцы в сигаретницу. А потом еще наклонялась к нему и игриво тыкала кулаком в колено. Ее захлестнула очередная волна стыда. Фрэнсис невольно остановилась посреди лестницы и закрыла ладонью глаза. Добравшись до своей спальни, она тотчас залезла в постель и лежала, прокручивая в уме сцены вчерашнего вечера, пока не забылась сном.
Когда она проснулась, без малого одиннадцать, ей было уже гораздо лучше. Она начала день заново: приняла ванну и даже выполнила кое-какую необременительную хозяйственную работу. Они с матерью разговаривали подчеркнуто вежливо. Съели обед в саду, в тени развесистой липы.
Лилиана по-прежнему не показывалась. Фрэнсис начала гадать, уж не выскользнула ли она незаметно из дома. С одной стороны, она надеялась, что так оно и было, а с другой… сама не знала, чего хочет. Прилив энергии пошел на убыль; на то, чтобы перенести посуду из сада в кухню, казалось, ушли последние силы. Фрэнсис собиралась в город сегодня – она обещала Кристине. Но стоило подумать о поездке в тряском автобусе, о четырех лестничных пролетах до квартиры Крисси… Нет, она не сдюжит. Когда мать уселась в гостиной с новой книжкой головоломок, Фрэнсис на цыпочках поднялась наверх и легла на кровать не раздеваясь.
Ее уже не тошнило, и то слава богу. В комнате было тепло и стоял уютный полумрак. Окно она открыла еще утром, но занавески не раздернула, и их колыхал легкий ветерок, отчего полоса света между ними становилась то шире, то уже, то ярче, то тусклее. Из сада доносился сладкий аромат лаванды и терпкий дух герани. Фрэнсис различала плеск воды в судомойне соседнего дома и свист чайника где-то на кухне, сначала звучавший все громче, все истошнее, а потом постепенно затихший. Звуки и запахи смешивались, переплетались, состязались между собой за преобладание, но сохраняли подобие неустойчивого равновесия. И она тоже сохраняла шаткое равновесие, ощущая себя бесконечно хрупким существом, покорным обстоятельствам.
Фрэнсис закрыла глаза и, кажется, задремала. Через какое-то время она смутно услышала, как дверь спальни Лилианы открылась и по лестничной площадке прошлепали тапочки. Потом шаги неуверенно замедлились, и что-то в этой неуверенности заставило ее проснуться полностью. Фрэнсис поняла, что сейчас произойдет, и в животе у нее противно заныло. Она еле успела принять сидячее положение, когда Лилиана постучалась.
– Ты здесь, Фрэнсис?
Она откашлялась:
– Да. Да, заходи.
Дверь открылась, и Лилиана робко шагнула в полутемную комнату:
– Ты не спала?
– Да нет, в общем-то.
– Я хотела справиться, как ты.
Правой рукой она держалась за дверную ручку, а левую поднесла к щеке и легонько надавила на нее костяшками. Несколько мгновений они с Фрэнсис смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Потом Фрэнсис откинула голову на железную спинку кровати:
– Черт, я чувствую себя препаршиво!
– Я тоже – совершенно отвратительно. Просто не знаю, что делать! Можно… можно я посижу с тобой немного?
У Фрэнсис опять заныло в животе, но она кивнула:
– Да, конечно.
Лилиана затворила дверь и направилась к креслу. На кресле валялась грудой вчерашняя одежда, вся провонявшая табачным дымом, и Лилиана нерешительно замедлила шаг.
– Я уберу позже. Сейчас сил нет, – сказала Фрэнсис. Она передвинулась назад, плотнее прижимаясь спиной к подушкам, и подобрала ноги. – Может, сюда? Ты не против?
Если Лилиана и заколебалась, то буквально на секунду. Она уселась на кровать в самом изножье, откинулась к стене и закрыла глаза. Теперь Фрэнсис разглядела, что веки у нее набрякшие и волосы тусклые, без обычного темного блеска. Лилиана была в юбке цвета оберточной бумаги и простой белой блузке с незатейливой фиолетовой вышивкой на манжетах и воротнике – словно на большее она сегодня оказалась не способна.
Она открыла глаза и встретилась с Фрэнсис взглядом:
– Извини за вчерашнее.
Фрэнсис моргнула, страшно смутившись:
– И ты меня извини.
– Не знаю, что на меня нашло. Я за весь вечер слова в простоте не сказала, одно кривляние. А Лен вел себя еще хуже. Представляю, какого ты о нас мнения! Лену ужасно стыдно.
– Неужели?
– Да-да! Ты мне не веришь?
Фрэнсис не знала, что и думать. Она вспомнила, как Леонард бодро расхаживал по кухне утром.
– Дело не в этом, – сказала она. – Просто… ох, Лилиана, я не понимаю твоего мужа. Конечно, он ни в чем не виноват. Я сама выставила себя дурой, я знаю. Но у меня такое впечатление, что ему нравилось наблюдать, как я это делаю… И он не очень хорошо обращался с тобой. Впрочем, здесь я от него не отставала.
Лилиана опустила глаза:
– Я этого заслуживаю.
– Что ты имеешь в виду?
Но Лилиана покачала головой и ничего не ответила.
Минуту-другую они сидели, тяжело вздыхая. Постепенно вздохи Фрэнсис превратились в стоны. Она потерла лицо ладонями.
– Ф-фух, ну и состояньице! В жизни так не напивалась. Желудок будто дубинкой до синяков исколочен. А в глаза точно пороху насыпали да еще втерли хорошенько. Может, покурим? Как думаешь, нам полегчает или станет хуже?
Они не знали, но решили попробовать. Фрэнсис достала папиросную бумагу, табак, стеклянную пепельницу и кое-как скрутила две сигареты.
Сделав первую затяжку, она откинулась на подушки:
– Смотри-ка… и впрямь помогает.
– Да? – с сомнением спросила Лилиана. – Я не уверена. У меня от табака возбуждение. – Она сказала это в невинном смысле, прижав ладонь к бьющемуся сердцу.
Но когда Фрэнсис услышала слово и увидела прижатую к груди руку, перед глазами у нее снова возникла одна из вчерашних сцен: Лилиана, пошатываясь, переступает ногами по подушке, чтобы удержать равновесие, потом пятка у нее срывается на пол, и груди подпрыгивают. Этот мысленный образ вызвал у нее смешанные чувства: растерянность, смущение и… и еще что-то, какой-то тошнотворный отголосок волнения, владевшего ею прошлым вечером.
Лилиана внимательно наблюдала за ней.
– О чем ты думаешь, Фрэнсис?
– Ну… – Фрэнсис затянулась сигаретой. – О том, как мерзко вела себя вчера.
– Вовсе не мерзко. А вот мы с Леном – да, мерзко.
– Мне вообще не следовало заходить. Вы двое что, ссорились перед моим появлением?
– Нет, не ссорились.
– Но Леонард наговорил тебе столько гадостей. Он часто позволяет себе такое?
– Лен малость перебрал вчера, вот и все. В любом случае я тоже говорю ему гадости.
– Но от этого же не лучше. А только хуже! Разве в браке допустима подобная жестокость?
– Мы с ним хорошо ладим на самом деле.
– Со стороны так не кажется.
– Да все мужья и жены такие. Нельзя же ожидать от брака любви, романтики и всего такого прочего, правда?
– Нельзя, по-твоему? Тогда зачем вообще нужен брак? Вы с Леонардом, должно быть, когда-то любили друг друга?
– Не знаю… Наверное, любили, да.
– Ты будто сомневаешься. Зачем же ты вышла замуж, если не была уверена?
Лилиана нахмурилась, водя кончиком сигареты по краю пепельницы:
– Ты уже спрашивала. Почему это тебя так интересует?
– Не знаю. Может, просто хочу понять.
– Да тут и понимать-то нечего. Это была… ошибка.
– Ошибка?
– Ну да. Мы с Леном по молодости совершили ошибку. Сделали глупость и теперь за нее расплачиваемся, вот и все. – Лилиана говорила смущенным тоном. Но, подняв взгляд и увидев на лице Фрэнсис непонимание, она продолжила почти раздраженно: – Ах, Фрэнсис, несмотря на весь свой ум, ты иногда бываешь ужасно тупой! Неужели непонятно, какого рода ошибку я имею в виду? Я забеременела, поэтому мы с Леном и поженились. – Она снова опустила глаза. – Ребенок умер сразу после родов.
Ошеломленная, Фрэнсис пробормотала:
– Извини, бога ради…
Лилиана начала кусать губу:
– Да ладно, все в порядке.
– Ничего не в порядке!
– Сейчас кажется, это было целую вечность назад.
– Я понятия не имела… мне очень жаль.
– Ты ведь не расскажешь матери?
– Конечно не расскажу.
– И не станешь думать обо мне плохо? Из-за того, что мы с Леном так поступили?
– Ты действительно считаешь, что это может как-то повлиять на мое отношение к тебе?
Лицо Лилианы немного прояснилось.
– Нет, не считаю. Но ты не такая, как все. Не такая, как родители Лена, к примеру. Они постоянно говорили мне всякие жестокие вещи. Что я нарочно забеременела, чтобы захомутать Лена, – словно сам он вообще не при делах! Что ребенок не от него, а невесть от кого. А когда ребенок умер, они сказали, что это мне наказание за грехи. Ах, Фрэнсис, все это было ужасно, ужасно! Думаю, я тогда немножко тронулась умом. И стала дурным, злым человеком. Я видеть не могла чужих младенцев. Не переносила даже Мориса, маленького сынишку Нетты. Она меня так и не простила за это. Никто меня не понимал. Мне говорили, мол, подумай обо всех мужчинах, погибших на войне, обо всех людях, умерших от инфлюэнцы, – и что значит один крохотный младенец по сравнению со всеми ними… Наверное, они были правы.
– Вовсе нет, – сказала Фрэнсис. – В жизни бывают события столь страшные, что единственная разумная реакция на них – легкое безумие. Ты сама это знаешь, верно?
Лилиана чуть поколебалась, потом кивнула и прошептала:
Читать бесплатно другие книги:
