Питер Врочек Шимун
Красин отнимает фляжку от губ, смотрит на ее, затем на серого… и медленно наклоняет. Драгоценная коричневая жидкость льется вниз, в черную пенящуюся воду, и исчезает.
Организм вопит: не-е-е-ет!
Вернее, даже: НЕ-Е-Е-ЕТ! Только не это!
Красин разжимает пальцы и отпускает фляжку. Она падает в воду. Бульк. Вот и все.
Он выпрямляется и подносит ладонь к виску.
– Товарищ начальник экспедиции, подводная лодка С-189 свой поход закончила. Докладывал командир корабля лейтенант Красин.
Когда в следующее мгновение длинная рука ломает его грудную клетку, он думает: я победил.
Иван смотрит вперед.
На него смотрит кто-то. Если соотнести размеры этого кого-то и подводной лодки С-189, то… Иван молчит. Нечто нечеловеческое, равнодушное есть в том, кто смотрит на диггера. Иван видит только глаза. Этот кто-то больше лодки. Иван не в силах охватить его разумом, поэтому он просто ждет. Остатки воздуха в груди перегорают в едкую горечь. Иван висит.
И они глядят друг на друга. Потом этот кто-то срывается с места, плавно поворачивается – движение, мельтешение щупалец, – и все, этот кто-то плавно исчезает вдали.
Иван смотрит ему вслед, начиная чувствовать запоздалое удушье. От ужаса.
…Ледяная вода. Иван почувствовал, как его тащат, дергают – а хочется, чтобы оставили в покое, дали отдохнуть. Поспать… Захлестывающая в стекла противогаза вода. Ноги волочатся по чему-то упругому и в то же время мягкому. Пам. Песок. Бум. Камни.
Холод.
Режущий колени холод, от него хочется закрыть глаза и спать. Ступни обморожены.
Серое небо нависало, просвечивая белым и грозовым. Иван лежал на спине, раскинув руки, на стеклах были капли.
Он смотрел сквозь капли на это клубящееся летнее небо и думал, что сейчас сорвется и улетит туда. Да куда угодно улетит – только не к тому, что сидело в воде.
В поле зрения возникла голова Уберфюрера в маске. Окуляры тускло блеснули.
– Повезло тебе, что ты изолирующий противогаз надел, – сказал Убер. – А то бы захлебнулся к чертям собачьим. Ага. Этому что, этот вместо акваланга можно использовать. Как спасательные идэашки на подводной лодке. Регенеративный баллон, дыхательный мешок, все дела…
Иван поднялся. Вспомнился взгляд сквозь толщу воды. Бормотание Уберфюрера помогало прийти в себя, сбросить ощущение ужаса.
– Уровень здесь какой? – спросил он, чтобы хоть что-нибудь спросить.
– Нормальный уровень, – отмахнулся Уберфюрер. – Ты сядь. Пять рентген в час.
– Ни фига себе.
– Красин?! – он вдруг вспомнил.
Уберфюрер помолчал.
– Нету больше Красина. Вечная память… и так далее.
Иван повернулся к морю. Пошатываясь, сделал два шага и остановился. Дальше идти он не мог…
Как тогда в пещере, с пулеметом.
Не хотел.
Волны набегали на серый песок, убегали в пене, оставляя взамен клочки черных водорослей. Темное безжизненное пространство тянулось до горизонта, растворялось в серой туманной дымке. Иван повернул голову. Дальше по берегу увидел полузатопленный силуэт подводной лодки. Прощай, С-189. Прощай, лейтенант Красин…
Залив катил на песок серые безжизненные волны.
Иван постоял. Повернулся к остальным.
– Вы ничего не заметили… – он дернул щекой, – странного? Там, в воде?
Уберфюрер молча смотрел на Ивана.
– Что? – спросил тот. Оглядел притихший народ. – Ну-ка, рассказывайте.
– Там… не хотел говорить. Я когда вернулся за твоими вещами… в общем, там, на берегу…
– Ну!
– Там были следы, – сказал Убер.
– В общем, такие дела, – сказал Седой. – Ты говорил, что у нас был «пассажир» на лодке. Помнишь? С самого Питера который… в общем, мы думаем, он никуда не исчез.
– Так, – сказал Иван. Этого еще не хватало. – Думаете, он…
– Боюсь, этот «пассажир» уверен, что у него билет в обе стороны.
– Костер – это изобретение богов, – Уберфюрер протянул руки к пламени карбидки. – Жаль, не все это понимают.
Иван вспомнил станцию Чернышевскую, цыган… Горящее пламя, вокруг которого сидели бородатые мрачные люди.
– Точно.
Желтое пламя карбидки освещало подвал, куда они забрались, и так уютно, что здесь хотелось остаться надолго. А что? Всю жизнь в метро, что ли?
К сожалению, жизнь на поверхности для людей невозможна.
Вернее, возможна… но какая-то очень недолгая.
Зато в подвале можно снять противогазы и немного отдохнуть.
– Знаешь, давно заметил… Ты какой-то не питерский, – сказал Уберфюрер.
– Правда? – Иван удивился. – Почему ты так решил?
– Нет в тебе этой европейской интеллигентской тоски. Гнилой бездеятельной тоски. У англичан это называется сплин. У нас хандра.
Иван с интересом посмотрел на бравого скинхеда.
– Я-то ленинградец. Это ты у нас не из Петербурга, насколько помню. И не из Москвы.
– Ага, – Уберфюрер ухмыльнулся. – Я вообще черт-те откуда. Из Якутска, прикинь. Даже пока все не началось, это было далеко, а сейчас так вообще – другая звездная система. Десятки световых лет. Была республика Саха, стала республика Луна.
– Здесь-то ты как оказался? – Иван почесал ухо.
– Элементарно, Ватсон.
– Кто?
– Забудьте, сэр. Приехал в Москву отгулять дембельский аккорд, так сказать. На самом деле у меня жене было рожать через два месяца. А там вообще никуда не вырвешься. Так что я взял отпуск на три недели и рванул. Друзья, пьянки-гулянки, женщины… прощание с холостяцкой жизнью. Хоровод с оркестром, все дела. И вот когда от отпуска осталось всего ничего, друг говорит: давай, что ли, в Питер махнем на пару дней… – Уберфюрер по молчал. – Я и махнул. Так махнул, что до сих пор отмахаться не могу.
Молчание. Мандела приблизился, протянул руки к карбидной лампе. Долго смотрел, как сквозь пальцы просвечивает нежный коричнево-розовый свет.
– Так что же… – он посмотрел на Уберфюрера. – У тебя, выходит, в Урюпинске…
– Якутске!
– Якутске, извини. Дома у тебя жена осталась и ребенок? Когда все началось?
– Беременная, – нехотя поправил Уберфюрер. – Мы ребенка через три месяца ждали.
– Мальчика, девочку? – уточнил Иван и спохватился. Какая ему разница…
– Девочку, – сказал Уберфюрер наконец. Что же ты с собой делаешь. Иван впервые видел Убера таким. Впервые тот выглядел на свои сорок с лишним. Да что там сорок… на все девяносто.
– Думаешь, там они у тебя – выжили?
Уберфюрер повернул голову и посмотрел на Кузнецова холодным выгоревшим взглядом.
– А ты как думаешь, мальчик?
Кузнецов сконфуженно замолчал. В руках у него был старый металлический компас – из музея на лодке.
– На самом деле – не знаю, – сказал Уберфюрер. – У нас там метро нет. И морозы под пятьдесят градусов. А сейчас и того больше, наверное.
– К вам бомбу не бросали, скорее всего, – сказал Мандела. – Не должны были, по крайней мере. Что у вас там стратегического, кроме алмазов? – он помолчал. – Может, и живы, а?
– Оставь его в покое, – Иван тронул негра за плечо. – Не надо.
– Нормально! – резко сказал Уберфюрер. – Не один я такой. У всех в метро такая же фигня. Погулял, блин! Остался бы в своей Якутии, был бы с ними. Хоть в могиле, а все же с ними. А, как думаешь, борец с мировым апартеидом?
Начали собираться. Надели противогазы. Скоро придется менять фильтры, но пока обойдемся этими. Иван затянул горловину рюкзака, проверил, чтобы ничего не болталось, вдел руки в лямки. Вот и ладно. Сейчас будем выдвигаться. Он взял автомат и увидел, что к нему приближается Кузнецов.
Кузнецов приблизил противогаз к маске Ивана – для лучшей слышимости. Или – для секретности.
– Кто достоин быть диггером? – спросил он. Точно, для секретности. – Я знаю, командир, это глупый вопрос, но…
Иван задумался. Помолчал, глядя на Кузнецова. А Миша ведь действительно нацелился в его команду. Серьезный мальчик. Не хватало мне только второго Сазона…
Воспоминание о бывшем друге опять вызвало в нем вспышку жара и ярости.
Стоп.
Успокойся. Мальчишка тут ни при чем.
Дело во мне.
– Кто достоин быть диггером, значит? – сказал Иван. – Хорошо, я скажу тебе. Тот, кто выполняет три правила.
Первое: диггер храбр, но осторожен.
Второе: настоящий диггер всегда держит слово.
И третье: тела павших товарищей не должны оставаться на съедение тварям.
– Диггеры своих не бросают, – сказал Кузнецов. Глаза молодого мента горели даже сквозь стекла противогаза.
– Точно, – сказал Иван.
– Но… как?
– А вот так. – Иван достал гранату, жестами показал, как выдергивает кольцо, прижимает рычаг. – А потом прижимаешь рычаг и мертвецу вот сюда, – он сунул гранату себе под мышку, прижал руку другой рукой. – Такой сюрприз для твари. Попробуй тронь мертвого диггера – челюсть вырвет. Понятно?
Кузнецов восторженно кивнул. Эх, ты, мальчишка…
Иван поднялся, оглядел команду:
– Пошли с богом.
Оставайся на ночь в тепле, потому что утром всегда холоднее.
Мелкий дождь капал на плечи, едва слышно стучал по резине противогаза. Окуляры начали запотевать. Иван оглянулся – команда шла за ним. Мертвый лес (тот самый знаменитый Сосновый бор?) остался позади, скоро должна была начаться зона станции.
Иван видел в сером белесом тумане размытые очертания огромных корпусов. Высокие трубы уходили вверх и исчезали в дымке. Один раз им встретился указатель «Проход запрещен. Охраняемая зона» – покосившийся от старости. Краска на нем облупилась, лохмотьями свисала с заржавленного металла.
Пару раз встретились упавшие на землю побеги колючей проволоки. Кое-где появилась растительность. Обычная с виду трава, ничего опасного, но Иван предпочел вести команду в обход, через песчаные кочки.
Вдали колыхались серые заросли.
– Вполне возможно, – сказал перед выходом Водяник. – Что от жизни в подземельях мы утратим нужду в цветном зрении – как утратили ее некогда волки, охотившиеся в основном по ночам и в сумерках. Уже сейчас часть детей в метро рождается дальтониками. Вполне возможно, сказывается и повышенный радиационный фон… но думаю, дело все же не в этом. – Он помолчал. – Мы приспосабливаемся. Меняемся.
С каждым поколением заметна разница между детьми. Сейчас у новорожденных повышенные показатели собственного излучения, но, видимо, появляется что-то вроде иммунитета к радиации. Природа все равно берет свое – даже с таким неблагодарным объектом, как человек.
Но то, что наверху, я не могу отнести к нашей линии эволюции. Вполне возможно, это откат – восстановление системы. А может быть… и этого я опасаюсь даже больше…
Резервный вариант.
Построение экосистемы на других принципах. Тогда у человечества нет шансов. Увы.
Иван мотнул головой, переступил через ямку, в которой скапливалась дождевая вода. В грязном зеркале на мгновение отразился его силуэт. Капли разбили зеркало.
Через полчаса пути они вышли к внешнему периметру ЛАЭС. Столбы с облупившейся краской, покосившиеся, замерли вечными (увечными) часовыми на границе охраняемой некогда зоны. Сейчас только покосившаяся будка КПП мокла под дождем. За ржавым шлагбаумом, уткнувшимся одним концом в землю, начиналась неплохо сохранившаяся бетонка.
Ближайший к Ивану корпус ЛАЭС выглядел совершенно обычным. Словно здесь даже Катастрофы никогда не было. Впрочем, что бетонному саркофагу станции внешние изменения? Просто не стало людей. И все.
Иван переступил шлагбаум и остановился, поджидая остальных. Ровная размеченная территория. Голые мертвые кусты, очерчивающие пешеходные дорожки.
Уберфюрер встал рядом. Дождевые капли били его по брезентовому плащу и резиновой морде. Круглые окуляры. Убер постучал себя по мокрому носу противогаза, по банке фильтра. Иван кивнул, посмотрел на часы. Да, пора.
Жестами подозвал остальных.
«Приготовиться к смене фильтров». Глухой из-за маски голос тонул, смягчался в сыром воздухе. Внезапно мелкий надоедливый звук дождя прорезался далеким тоскливым воплем.
Иван вздрогнул.
Почему-то он сразу вспомнил серого человека, стоящего на корме лодки.
Да ну. Не может быть.
Отставить, показал Иван жестами. Бегом, за мной!
Сапоги застучали по влажной растрескавшейся бетонке. Корпус, нависающий над людьми (из-за тумана верхняя часть его была не видна, поэтому казалось, что здание ЛАЭС уходит ввысь на огромную высоту – как башня Охта-центра, не меньше), медленно проплывал слева. Казалось, он почти не двигается.
Внезапно дождь перестал. Словно его выключили. Тишина.
Вопль раздался вдалеке.
Раскатился, словно бы отразился от серых стен корпуса ЛАЭС. Из-за сильного тумана Иван не мог понять, откуда именно идет звук. Но, кажется, можно подождать не только с заменой фильтров.
«Внимание», – показал он жестом. За мной.
Иван поднял автомат к плечу, показал Уберу – вперед, я прикрываю. Похоже, не время для прогулок, будем следовать боевым порядком…
Убер два раза кивнул – понял – и двинулся вперед. Перебежка, стойка на колене, взмах рукой – следующий. Кузнецов пошел.
Давящее ощущение в затылке не проходило. Иван вдруг понял, что это ощущение было у него с самого начала – еще когда они вышли в море на ржавой подлодке. Но в тот момент он списал это на обстановку. Собаки Павлова, первое плавание. И прочее…
А похоже, тут что-то посерьезнее. Интуиция такая штука, ей верить надо.
С людьми, к сожалению, чутье не помогает. А вот в заброске…
Кузнецов, повинуясь жесту Ивана, побежал вперед. Не слишком ровно бежит, но упруго, подтянуто. Может, и сделаю из него диггера – данные у парня не так чтобы очень, но что-то в нем есть. Упрямство, может быть? Рюкзак вилял на спине Миши из стороны в сторону, словно пытался завалить хозяина. Кузнецов добежал и остановился, присел на колено. Вскинул автомат. Проверил – вправо, влево.
Молодец, подумал Иван. Следующий по…
И тут из рюкзака у Миши вывалился компас и начал падать. Иван (чертова скорость реакции) видел, как старый металлический компас летит на бетонку… Удар, подскок! Звон стекла.
Казалось, треснул не только циферблат, но и окружающая тишина.
Блин, подумал Иван.
Краем глаза он заметил движение. Повернулся. Взгляд сквозь прорезь автоматного прицела. Ничего. Только серый туман… изгибается? изгибается. Что-то крупное там прошло, между корпусами.
Не нравится мне вон тот кустик, подумал Иван. Совсем не нравится. Или перестраховываюсь? Тяжесть в затылке стала невыносимой. Ну же… решайся.
Иван вскочил. Резкими жестами показал: вперед, вперед, бегом!
Уберфюрер кивнул и побежал. Миша обернулся, посмотрел на Ивана – даже его противогаз выглядел виноватым. Вперед, показал Иван, бегом. Потом будем разбираться. Вперед! Бегом!
Миша наконец понял. Вскочил и побежал за скинхедом. Мандела пристроился за ними. Иван подождал Седого и побежал синхронно с ним.
Опять движение. Иван повернул голову. Чертовы окуляры, сужают поле зрения.
На мгновение ему показалось, что он видит, как гигантская, несоразмерная с окружающими зданиями фигура идет в тумане. Медленно, почти плывет… как во сне.
Дальше он уже бежал. Дыхание хрипело в фильтре.
Достигнув угла здания, Убер повернулся – дальше куда? Иван на мгновение прикрыл глаза, вспоминая схему. Так, туда жилые корпуса, сюда мед блок… вон туда третий блок РБМК. «Третий блок», – сказал тогда Энигма.
Будем надеяться, что старый диггер еще не совсем впал в маразм, когда это говорил.
Туда – Иван показал рукой.
Они побежали. Давление на затылок сначала чуть-чуть ослабло, затем стало еще сильнее. Да что за черт?
Сапоги и ботинки гулко стучали по серому асфальту. И, черт возьми, скоро совсем рассветет.
Быстрее!
Иван увидел, наконец, вход в корпус третьего блока. Огромное серое здание, символ атома на фасаде. Слева от входа – каменный бассейн, оттуда торчат гранитные блоки, как обломанные зубы. И что-то подходить туда – ну никак не хочется.
Металлические двери. С уцелевшими стеклами, что интересно. Кое-где стекла заменены досками и фанерой.
Высоченная труба, уходящая верхушкой в туман. На ней полосы – бордовые и серые.
Дыхание в противогазе стало натужным.
Окуляры запотели. Сквозь затуманенное стекло Иван видел качающуюся серую землю, далекий бассейн, гранитный парапет. Кажется, чертов бассейн щербато улыбается. Над серым зданием навис густой туман.
Вдалеке виднелись размытые силуэты гигантских толстых труб, похожих на короткие лапы гигантского животного. Из-за тумана казалось, что серый слон стоит над ЛАЭС, а туловище и голова его спрятались в низких облаках.
– Быстрее! – давление на затылок стало невыносимым.
Словно палец, упершийся туда, с бешеной силой и упорством толкал Ивана вперед. Подальше от того, кто шел за ними в сырой пелене.
Или, наоборот, к тому, что ждало их там, в третьем блоке ЛАЭС?
Позади он слышал тяжелую поступь. Седой начал вдруг тревожно озираться, словно тоже что-то почувствовал.
Неудивительно.
Иван прибавил ходу. Кто бы их ни преследовал, этот кто-то был уже совсем близко.
Тот серый человек?
Топая сапогами, они взбежали по ступеням.
Иван рванул дверь на себя. Закрыто! Черт, он бросился к следующей.
Уберфюрер с размаху ударил ногой – алюминиевая дверь сотряслась, но выдержала. Звякнуло треснувшее стекло.
Седой присел на колено и приставил своей недокалаш – «сайгу» к плечу.
Убер ударил еще. Бух!
Но должен же быть вход?! Зар-раза. Н-на! Иван прикладом выбил стекло, просунул руку. Постарался нащупать замок. Ни фига. Да где же ты там?! Пальцы наткнулись на что-то округлое и холодное, переходящее в другое округлое и холодное. Цепь, не сразу сообразил Иван.
Кузнецов вдруг подбежал и забарабанил по двери. Грохот.
– Помогите! – закричал он. Из-за противогаза звук получался «Пагите!». Пагите!
Что он делает?
Уберфюрер повернулся. Показал за плечо Ивана и потом себе на глаза. «Вижу цель». Иван кивнул.
Кажется, все. Отбегались на сегодня. Он поднял автомат к плечу, поставил предохранитель на одиночные. Вгляделся. Вдалеке мелькнула тень – быстро. Исчезла. Где же ты, сукин сын? Покажись.
Внезапно загремела цепь, бам – дверь распахнулась. Иван на рефлексе развернулся туда. Обошли, сволочи…
– Сюда! – крикнули оттуда. – Быстрее! Ну же!
Глава 18
ЛАЭС
– Мы из Кронштадта, – сказал Уберфюрер. Иван покачал головой – опять какая-то непонятная шутка.
– Добро пожаловать, – глухо сказал старик. Противогаза на нем не было, только белый небольшой респиратор. С одной стороны респиратор был отстегнут и висел на одной лямке. – Я вас уже давно жду.
Иван поднял брови.
– Нас? – он оглянулся. Мандела, Убер, Кузнецов, Седой. Сам Иван. Действительно. А кого еще старикану ждать, как не нас…
– Ну, если нас, то мы пришли.
Старик кивнул. Провел их в глубь здания, потом в комнату, отделанную светлым металлом. Еще не открыв следующую дверь, Иван понял, что там будет – и не ошибся. Душевая – огромная, каких Иван вообще никогда не видел. Голоса диггеров отражались от кафеля, покрывающего стены – бледно-желтого, впечатанного в серую штукатурку. Гулкое мокрое эхо. Старик показал, как включать воду – из заржавленных сифонов хлынула бледными струйками вода… теплая, почти горячая. Иван встал под душ прямо в противогазе. Оглушительно забарабанили капли по голове, по плечам, по спине. Окуляры стали мокрыми.
Диггеры вставали под струи душевых.
Вода лилась, смывая с них радиоактивную пыль.
Санобработка, ага. Иван вспомнил, как сидел с Катей в санпалатке на Василеостровской. Сто лет назад это было, не меньше.
Хлюпая резиной и капая водой, прошли в тамбур, затем в раздевалку – по стенам здесь находились железные шкафчики, выкрашенные в зелено-серый цвет. Один из шкафчиков был раскрыт, там висело старое полотенце.
– Можете снять противогазы, – сказал старик. – Здесь стерильно.
Закончив с переодеванием, Иван посмотрел на старика.
– Кто вы?
– Бахметьев моя фамилия. Федор. Я, если хотите… – на лице у него появилась странная, словно мышцы лица отвыкли, улыбка. Но вполне искренняя. – Я – водитель реактора.
До Катастрофы Федор Бахметьев работал на станции ведущим инженером управления, ВИУРом, ответственным за загрузку и эксплуатацию активной зоны реактора. В день Катастрофы вернулся в зал над активной зоной, потому что забыл там ключи от дома (ирония судьбы, верно? – сказал Федор), и, когда автоматические системы защиты станции сработали, он оказался взаперти. Со всяким могло случиться, сказал Федор. Мне вот повезло. Мда.
Сначала, когда двери начали закрываться, он решил, что это конец.
А вышло, что самое начало.
– Не буду рассказывать, как мне жилось, – сказал Федор. – Это долго и не слишком увлекательно… Главное – выжил. И продолжил работать. По специальности, хе-хе. Я и сейчас работаю. Реактор – капризная штука, но вполне надежная при должном уходе. Зато благодаря ему у меня есть электричество, горячая вода, душ, освещение, музыка, кино…
– Завели себе костерок, – уважительно протянул Уберфюрер.
– Именно.
– Раньше на ЛАЭС приходили люди, – пояснил Федор. – Но жили недолго, сами понимаете. К ним нельзя было даже подходить – такие дозы радиации у каждого, жутко просто. Однажды забрела беременная женщина… – старик потер лоб, словно воспоминание было не из легких. – Марина. Я по хоронил их за станцией – ее и младенца, – он помолчал. – Простите.
Молчание. Что тут скажешь? «Все истории разные – и все очень похожи». Катастрофа безжалостна.
– Вообще, конечно, самое удивительное, что станция уцелела… Я сам иногда не верю, – сказал Федор.
Иван кивнул. Про что-то такое говорил Водяник.
– Я слышал, Сосновый Бор – первоочередная цель в случае атомной войны.
Старик вздохнул.
– Боюсь, это все-таки была не атомная война. А если атомная, то ученые явно сели в лужу с оценкой ее последствий. Вот на такие последствия они рассчитывали? – он ткнул пальцем в мертвый пейзаж за окном с изогнутыми черными деревьями. – Или вот на такие?
– Мы слышали шум воды, – сказал Иван. – Это где-то здесь, на ЛАЭС? Неужели канализация все еще работает?
– Нет, – Федор покачал головой. – Это водосброс реактора. Станция забирает воду из моря для охлаждения реактора, затем отработанную воду сбрасывает обратно в Залив. Вклад в местную радиоактивность. Впрочем, очень незначительный – по сравнению с тем, что уже есть.
– Другими словами, – Иван помедлил. – Реактор все еще работает, вы хотите сказать?
Федор поднял брови, оглядел компанию Ивановых диггеров.