Питер Врочек Шимун

– Разумеется, работает. А вы разве не за этим сюда шли?

– Понимаете, атомная станция – это замкнутая саморегулирующаяся система. Если все люди разом со станции исчезнут, ничего не случится, все системы продолжат работать в автоматическом режиме – теоретически. Одной загрузки атомного топлива в реакторе хватит на много лет работы. Так совпало, что третий блок – мой блок – был долгое время на ремонте и модернизации, поэтому загрузили его перед самой Катастрофой. В штатном режиме эксплуатации, на ста процентах мощности, он может работать больше пяти лет. Если снизить мощность примерно процентов до пятидесяти… что я и сделал… срок работы реактора увеличивается.

– Тогда почему остальные блоки не работают? – спросил Иван. – Или работают?

Федор улыбнулся.

– Не работают.

– Почему?

– Я их заглушил. Иначе бы они расплавились. Вот это проблема автоматического режима. Реактор вырабатывает воду для охлаждения и расплавляется. Останов. На это нужно примерно месяц, что ли? Поэтому я их заглушил. Нелегко пришлось, конечно. У меня есть «чувство реактора», это как у водителя есть чувство автомобиля, но там были чужие реакторы, не мои. Другая марка автомобиля. Четвертый блок у нас был на ремонте, поэтому мне пришлось заглушать только два. Первый и второй блоки. Второй быстро заглушился, без особых проблем, а вот с первым пришлось повозиться… Как на машине в гололед… впрочем, вам это ничего не скажет.

– Мне скажет, – Уберфюрер словно проснулся. Иван даже начал забывать, что скинхед рядом – потому что тот сегодня по большей части молчал.

– Тогда вы понимаете. Пару раз меня чуть не «занесло». Еще немного, и был бы тут второй Чернобыль.

– Да тут весь мир… – Убер замолчал, почесал затылок.

– Верно.

– Анекдот рассказать? – усмехнулся Уберфюрер и, не дожидаясь ответа, заговорил на два голоса: – Чукча, ты куда идешь? В Чернобыль, однако. Зачем, там же радиация? Чукча: в Москва – двадцать рентген в час, в Питер – десять рентген в час, в Чернобыле – пять рентген в час. Всей семьей загорать будем, однако!

Скинхед огляделся, дожидаясь реакции. Все молчали.

– Как-то не смешно, – сказал наконец Кузнецов. Иван кивнул.

Бывает, что и хорошие рассказчики рассказывают неудачные анекдоты…

И вдруг Мандела оглушительно захохотал.

– Ой, не могу… Оборжаться просто. Загорать будем… ха-ха-ха… ой… – он уперся руками в колени, выдохнул, но все равно продолжал трястись от смеха. – Не… могу… ха-ха-ха…

Уберфюрер молча смотрел на это представление, лицо бравого скинхеда словно высечено из гранита, ноздри бронзовые, как у коня Медного всадника.

– Сдается мне, – сказал Убер наконец, – что ты у нас расист, Мандела.

– Что? – негр перестал смеяться.

– Чукчи ему не угодили, – глаза Уберфюрера сузились. – Да я тебе за чукчей пасть порву, понял?

– А чем чукчи лучше негров? – Мандела выпрямился.

– Они далеко.

– Значит, центральное освещение? – старик покачал головой.

– Да. Мы думаем, метро снабжается отсюда, с ЛАЭС, – сказал Мандела.

Федор кивнул.

– Вполне может быть. Подземные линии электроснабжения. Думаю, их сделали как раз перед Катастрофой – как резервный канал передачи. Возможно, что подключены к этим резервным линиями не только мы… другими словами, многократное дублирование. По-военному, прямо скажем. Возможно, даже когда ЛАЭС выработает последнее топливо (впрочем, его у меня как раз много, хватит на дольше, чем я проживу), электричество в метро все равно будет.

Старик внимательно оглядел слушателей.

– Давайте я отведу вас туда, где вы будете спать, – предложил он.

Иван благодарно кивнул. События этого дня свалились на них, словно обвал туннеля. Да и полночи в противогазах – это кого угодно вымотает. Бойцы едва передвигают ноги. Сидят сейчас, клюют носами.

Иван шел за стариком по коридору и думал: атомная станция.

Ну, блин, серьезно, надо же, твою мать!

Она действительно существует. И работает.

Когда они шли по коридорам, освещенным лампами дневного света в потолочных светильниках, Иван не переставал вертеть головой. Стены, обшитые панелями (что это? дерево?) и украшенные плакатами вроде «Сотрудник, помни о радиационной безопасности! Твое потомство в твоих руках». Забавно звучит. Федор объяснил, что это было что-то вроде шутки, работники ЛАЭС готовились к празднику.

В коридорах стояли даже диваны для отдыха. По углам засохшие растения в огромных горшках. Полумрак скрывал следы прошедших лет.

Жаль, что Звездочет этого не увидит. И профессор Водяник.

Интересно, смогу ли я заснуть, зная, что надо мной нет многометровой толщи земли, что защищает меня от радиации и тварей? – подумал Иван. – Наверное, не сразу…

Угу. Скорее всего, коснусь подушки головой и отрублюсь.

Вымотался до такой степени, что сил нет даже уставать.

– Что это? – Иван огляделся. Огромное помещение, освещенное так, что резало глаза. Лампы тут были практически везде. Очень яркие. Очень.

Голые белые стены, блестящие от света десятков ламп дневного света. Гладкий пол. В центре зала – огромная окружность, словно составленная из сотен цветных квадратов. Некоторых квадратов не хватало, зияли провалы.

Под потолком зала – железные лестницы, рельсы-направляющие, в углу замер длинный цилиндр огромного крана… или подъемника? Серые станины уходили под потолок.

– Куда мы пришли? – спросил Иван.

– Центральный зал, – сказал Федор спокойно. – Под вашими ногами фактически – сам реактор. Вот этот круг, что вы видите, – с квадратиками – мы называем это «пятак». Это зона загрузки топлива в реактор. Видите, они разного цвета…

– Э-э… а почему мы пришли именно сюда?

– Здесь безопаснее. Я здесь сплю.

– Что, прямо на реакторе?! – Уберфюрер выглядел обалдевшим.

Старик усмехнулся.

– Зачем же прямо на реакторе? Вон там, в углу.

Иван оглянулся. Действительно, там, за металлическим стеллажом, заполненным какими-то механизмами и деталями, виднелся край полосатого матраса. Ну, старик. Кремень просто.

– Сумасшедший мир, – сказал Федор. – Разве я когда-нибудь думал, что буду спать в реакторном зале, чтобы защититься от излучения снаружи? Но здесь действительно безопаснее всего. Под вашими ногами – плита биологической защиты реактора, мы называем ее Елена. Толщина Елены несколько метров, над головой – бетонный козырек, который, теоретически, выдержит падение на него реактивного самолета.

– Офигеть, – только и сказал Уберфюрер. Огляделся.

– Это самое безопасное место на станции. Поверьте старику.

– По-моему, кто-то ни фига не понимает в блюзе, – сказал Уберфюрер. – Вот ты можешь отличить чикагский блюз от техасского? Скажи честно, можешь?

Негр перевел взгляд с одного на другого.

– Да ну вас к черту с вашим блюзом! – обиделся Мандела, скатал в валик матрас с подушкой, одеялом и ушел спать в другой угол.

Демонстративно.

Будь тут дверь, он бы ей хлопнул.

– Что ты к нему цепляешься? – спросил Иван. – А, Убер? Нормальный же парень.

– Нормальный, – согласился скинхед. Откинулся на подушку, заложил руки за голову. – Что я, не вижу? Но мне по приколу его цеплять, понимаешь? Да и вообще, подумай сам – вот я скинхед, правильно?

Иван посмотрел на свежевыбритую голову Убера и улыбнулся.

– Ну не знаю, как тебе сказать прямо…

– Да пошел ты, – беззлобно огрызнулся Уберфюрер. – Вот я скин, а он негр… Это же классическая ситуация настройки имиджа!

– Не понял. – Иван нахмурил брови. – Ты о чем?

– Вот я бритоголовый. Бритоголовый что делает, когда видит чернокожего? Правильно! Идет и задирает его черную задницу. Логично, брат? Логично. А если такой бритоголовый весь из себя скинхед стоит и не задирает негра, он что – боится, получается? Это значит, яиц у него совсем нет, у этого скинхеда? Так что все правильно, андестенд? А, например, если негр не замечает, что рядом с ним потенциальный расист, и не идет бить его арийскую задницу, он кто? Вот то-то. Короче, Иван. Не лезь к нам с Манделой. Мы сами разберемся. Это вопрос доминирования.

– Ты же говорил про имидж? – уточнил Иван.

– Да иди ты, – отмахнулся Уберфюрер. – Знаешь, почему я на самом деле его достаю?

– И почему?

– Не потому, что он черный, а потому, что слабый. Понимаешь? Он слабый. Терпит. Тот день, когда он мне даст в морду, будет последним днем моих над ним издевательств. А пока, извини, не заслужил. Вот так-то, брат.

– Ага, – сказал Иван. Смотри, какой воспитатель нашелся. Что-то не подозревал я в нем педагогических наклонностей. А они есть.

Уберфюрер потянулся. Зевнул так, что кожа на челюстях едва не лопнула.

– Давай спать, что ли?

Иван кивнул, лег, натянул одеяло до подбородка. Высоченный потолок реакторного зала мешал погрузиться в сон – непривычно высоко, непривычно большое пространство, вообще непривычно. Пол из свинца или что там еще, это же надо.

Но мы же добрались, верно?

Сон не шел. Не чувствовал Иван себя уютно. Вспомнился рассказ Водяника про Петра Первого, основателя Петербурга… мол, тот не мог спать в помещениях с высоким потолком, и ему всегда натягивали над кроватью полотно, как второй потолок. А еще Петр боялся тараканов. Иван зевнул. Тараканы – я ведь и не помню уже, как они выглядят. Закрыл глаза. Полежал. Еще полежал. Да что за ерунда! Спать хочется зверски, а сон не идет.

Он поднялся. Все вокруг спали. Сопение Кузнецова было тревожным, словно ему снился какой-то не очень хороший сон. Надеюсь, твой сон лучше, чем мои, подумал Иван.

Он нашел на полу свернутую в несколько раз ткань. Размотал – вполне приличный тент получится. Аккуратно, чтобы не разбудить, набросил ткань на стеллаж, так, теперь закрепить… Иван прижал край ткани тяжелой деталью, похожей на маховик дизеля, только с круглыми отверстиями на боку. Протянул полотно над спящими, чтобы оно легло на станину… перебросил на другую сторону. Все, готово. Иван отошел на несколько шагов, полюбовался сделанным. Вполне приличная палатка получилась.

Теперь можно и поспать.

Он вернулся так же, ступая неслышно, как крадущийся по улицам Питера диггер, пробрался между спящими. Лег на свою койку – она все еще хранила тепло его тела – и потянул на себя одеяло. Спать. Спать…

– Командир? – позвали его.

– Миша? – Иван открыл глаза. – Чего тебе?

Глаза Кузнецова блеснули в темноте. Он приподнялся и оперся на локоть, глядя на Ивана.

– Я тут подумал… Здорово, что мы дошли до ЛАЭС. Верно, командир?

«И помни, прямой путь – не всегда самый короткий», – вспомнил Иван.

– Верно, Миша. Спокойной ночи. Хороших снов.

– Приятно снова видеть человеческие лица, – Федор откашлялся. – Извините… А то живу здесь совершенным отшельником. Знаете, в старое время – до Катастрофы – была одна профессия, которая мне ну очень нравилась. Смотритель маяка, называется. Сидишь себе круглый год на крошечном островке, в каменной башне, слушаешь рокот волн, указываешь путь кораблям… Да, отличная профессия. А из меня, видите ли, получился только смотритель реактора. Не так романтично звучит… но все-таки, не жалуюсь. Только иногда так хочется с кем-нибудь перекинуться хоть парой слов… Кстати! Скажите, вам, Иван… ничего не говорит имя… – он помедлил. Провел пальцами по губам, словно в сомнении. – Энигма?

Иван чуть не захлебнулся чаем.

– Откуда вы?

– Ага, – лицо старика просветлело. – Значит, я не схожу с ума. Как у него дела?

– Нормально. Он слепой вообще-то.

– Я знаю, – кивнул Федор.

– Знаете?

– Конечно. Мы с ним долго разговаривали. Он мне рассказывал про свое ранение в тот раз, когда мы, скажем так, случайно созвонились. Это была микроволновая пушка, кажется.

Иван аккуратно поставил кружку на стол. Значит, Энигма не выдумал тот разговор? Какая приятная новость.

– Значит, он не всегда был слепым?

– Думаю, нет. Впрочем, вы и сами это знаете, верно?

Иван кивнул.

– Он раньше был диггером.

– Кем?

– Ну, кем-то вроде нас, – Иван обвел рукой сидящих у телевизора. Голубоватый свет экрана истончал силуэты сидящих Кузнецова, Седого, Манделы, Убера. – Разведчики, короче. Только он старше и круче… наверное.

Старик кивнул. Морщины собрались на лбу, разгладились.

– Ага, понимаю. Но, видимо, даже на опытных разведчиков случается проруха. Он рассказывал, что исследовал какой-то секретный объект… или лабораторию? Не помню точно. Там с ним и случилась эта… эта неприятность.

Иван хмыкнул.

– Да уж… обтекаемо сказано.

Один из силуэтов, облитый голубым свечением, встал и направился к столу, за которым сидели Иван со стариком.

Вблизи силуэт оказался Манделой, в руке у него была чашка с блюдцем.

– Еще чаю, пожалуйста, – произнес негр церемонно. – Если не затруднит.

– С удовольствием, сэр, – старик улыбнулся. Поднял чайник, наклонил над кружкой. Взвился вкусный – Иван на секунду даже задержал дыхание – пар, пахнущий чем-то… настоящим. Именно, подумал диггер. Куда уж нашим метровским чаям до него.

– Премного вам благодарен, добрый сэр, – отозвался Мандела, чуть поклонился, стоя с чашкой в руке. Повернулся, чтобы идти к телевизору…

– Что такое микроволновая пушка? – спросил Иван у Федора. Спина Манделы замерла. Напряглась. Иван видел это краем глаза.

– Вы знаете, что такое микроволновка? – спросил старик. – Такая печка для разогревания еды?

– Н-нет.

– Обычно они вот такого размера, – старик показал ладонями габариты микроволновки. – В них готовят еду… на, скажем, волнах, которые заставляют молекулы воды колебаться с такой скоростью, что вода закипает.

Иван попытался представить, как это может быть, и помотал головой.

– И как это повлияло на Энигму?

– Он попытался открыть дверь, а там была автоматическая защита – и она сработала. К счастью, он вовремя понял, что что-то не так, и успел убраться. Но словил напоследок микроволновый импульс. Краешком задело, но все равно…

– То есть?

Федор посмотрел на диггера.

– Грубо говоря, его глаза сварились.

Иван помолчал. Вот как, значит. А мозги у него, случайно, не сварились? Этим бы легко объяснились многие странности в поведении слепого.

– И где стояла эта… хмм… эта пушка?

Федор пожал плечами.

– Где-то около станции Невский проспект. Или Гостиный двор? В общем, где-то там. Какой-то секретный объект, я точно не знаю.

Иван вспомнил последний их с Шакилом «залаз». Как раз в районе Гостинки-Невского. И тот ствол на потолке, который целился в камни… и ничего не происходило. Автоматический пулемет?

Может, и не пулемет.

Может быть, Иван всего на полшага не дошел до того, чтобы свариться заживо?

Мандела все так же стоял рядом, словно забыл, зачем явился.

– Что вы там смотрите? – спросил Иван. До него долетали только обрывки песен и экспрессивных театральных выкриков. «Я задержу их, ничего». «Защищайтесь, господа», «Каналья!» и прочее.

Мандела пожал плечами.

– «Три мушкетера» называется. Хороший фильм, только непонятный немного.

Старик негромко засмеялся.

– А мне «Два бойца» нравятся, – сказал Иван, посмотрел на Федора. – У вас, случайно, нету?

– Здесь есть кто-то еще, – сказал Седой. Иван облизнул губы – растрескались совсем, помолчал. Пожилому скинхеду верилось сразу.

– То есть?

– Не один он здесь живет, зуб даю.

– Может, женщину от нас свою прячет? – предположил Иван. – Я бы так и сделал, наверное. Видок-то у нас бандитский, прямо скажем.

Седой покачал головой. С сомнением.

– Не знаю. Может, и женщину. Может, нет. Но точно кого-то прячет.

– Вы один живете, точно? – Иван смотрел в упор. – Мы думаем, здесь есть кто-то еще. Почему он или она от нас скрывается?

Федор помедлил. Иван видел, как сжались его руки с тонкими пальцами. Морщинистая кожа с синими узловатыми венами. Интересные у него мозоли, кстати…

– Никого здесь нет, – сказал Федор наконец. – Извините, мне надо побыть одному… простите…

И вышел. Иван посмотрел ему вслед. Интересно, от чего бывают такие мозоли? Он поднял свои ладони и внимательно разглядел. Понятно, от чего.

От лопаты.

В следующий раз Иван выбрал время, чтобы задать вопрос про мозоли. Сначала старик долго молчал.

Потом предложил диггеру одеться на выход.

Интересно, подумал Иван.

За корпусом ЛАЭС простиралось ровное поле.

– Раньше это был газон, – пояснил Федор глухо, сквозь маску.

– А теперь? – спросил Иван, хотя уже начал догадываться.

Кресты, сваренные из металлических трубок, торчали из земли. Их было несколько десятков. Некоторые – с надписями. Часть даже с оградками.

– Теперь это кладбище, – сказал Федор. Серый туман наползал на ЛАЭС. Гигантские трубы напоминали ноги огромного чудовища, застрявшего в мутной пелене.

Иван подошел к одной из оградок, наклонился, напряг зрение.

«Марина К. род. 1993» – прочитал он. На могилке лежали стебли бурого растения с острыми листьями и белесыми некрупными цветками. Иван слышал про традицию носить цветы на кладбище, но видел такое впервые. Кто она была старику? Иван покачал головой. Жена? Это не мое дело.

– Возвращаемся, – сказал старик. Иван кивнул.

Перед уходом они остановились, чтобы еще раз попрощаться с умершими. «Минута молчания в память павших. Сейчас!» Иван склонил голову.

– Я нахожу их везде и хороню здесь, – сказал старик. – Чтобы было – по-человечески. Понимаете, Иван?

– Да. Мне кажется, понимаю.

– Петербург – англицкий город, – сказал Федор.

– Ангельский?

Старик улыбнулся.

– Английский, то есть.

Он откинулся в кресле и начал читать – негромко, чуть отстраненно, с паузами в нужных местах:

– Прекрасен и сумрачен, как бабуин, что с английской гуляет трубкой, с английским зонтом, в клетчатом пледе шотландском и шарфе на шее большом.

Ко всем обращаясь по-русски, четко, до буквы звучит, ленинградских кровей он старинных, на любом языке говорит.

Странный для всех, равнодушен, ночью разводит мосты. Вантовый, ванты, калоши, булка, поребрик, носки.

Трубу он с собой не таскает. Дома забыл саксофон. Гордый.

Гордый. Звучит саксофон.

– А еще у этого бабуина должны быть пушкинские бакенбарды, – сказал голос Уберфюрера. Иван и не заметил, когда тот появился в библиотеке. Он повернул голову. Заново выбривший голову скинхед стоял, опираясь на спинку кресла жилистыми руками – Иван видел татуировку на его плече «серп и молот», наполовину закрытую рукавом футболки. Отсветы живого пламени ложились на скуластое, с запавшими щеками лицо Уберфюрера. Красивое и мрачное, как закат постъядерного мира.

Федор поднял голову, с каким-то новым чувством оглядел скинхеда.

– Верно, – сказал он наконец. – У вас есть чувство поэзии, Убер…

– Андрей, – сказал Уберфюрер.

Пришло время для того, ради чего они устроили этот безумный поход.

– Моя станция погибает, – сказал Иван. – Ее блокировали, перекрыли подачу электричества. Мы пришли сюда, чтобы дать Василеостровской свет. Вы можете это сделать?

Федор помолчал, разглядывая Ивана из-под густых бровей.

– Вы действительно думаете, что я могу включить свет на вашей станции? – спросил он наконец. – Отсюда?

Иван помолчал. Да, именно так я и думал.

– Это невозможно?

– Увы, нет. Значит, Энигма вам не все рассказал? – удивился Федор. – Понятно. Нельзя включить электроснабжение отсюда, Иван. ЛАЭС – просто источник. Это как батарейку в фонаре назвать выключателем. То есть выключить свет я могу, а вот включить…

Это было крушение.

Вернее, это было больше, чем крушение.

Это был полный конец.

– А распределительный щит, рубильник, грубо говоря, находится… где, вы думаете?

Иван помолчал. Вот как, значит, еще не все?

– В метро? – сказал он глухо.

– Именно.

– Значит, это конец, – подвел он итог. Да, пора нам домой. Здесь нам уже нечего делать.

– Почему же сразу конец? – Федор поднял брови. – Еще тогда, после звонка Энигмы я думал над этим вопросом. И просмотрел документы. Есть один вариант.

– Какой? – спросил Иван без особой надежды. Хватит заниматься ерундой, пора на Василеостровскую. Прав Мемов. Иван горько усмехнулся. Ис тория делается не на атомных станциях, не в фантастических проектах – она делается в туннелях метро.

– Вы меня слушаете?

– Да, конечно.

– Грубо говоря, Иван, вам придется дернуть за рубильник.

Иван несколько мгновений смотрел на Федора в упор. Он, что – так шутит?

– То есть?

– Система резервного электроснабжения создавалась не за один день. Под Петербургом множество военных и правительственных объектов – и система была заложена задолго до начала Катастрофы. Но в явном ее предчувствии, разумеется…

– А покороче? – попросил Иван.

– Включить подачу электричества можно на месте.

– Что-что?

– В самом метро. Смотрите. Вы знаете про мое… хобби…

Хоронить людей по-человечески? Конечно, знаю.

– Так вот. Одним из первых я похоронил тех, кто умер на самой ЛАЭС. Слушайте, Иван! Это важно. На станцию за несколько дней до Катастрофы приехала комиссия… несколько важных чиновников, ФСБшники, военные, МЧСники. Как понимаю, уже тогда стоял вопрос о возможном снабжении подземных сооружений электроэнергией. Именно это они и приехали проверять. Среди них был один интересный человек без определенного звания. Называли его инспектором. Когда я его хоронил, обнаружил вот это.