Жизнь и приключения Светы Хохряковой Догилева Татьяна

Все оказались «в шоколаде». Мэр позвонил директору ресторана, еще раз выразил восторги официантским хором и велел привести ресторан в приличный вид, он на него имеет большие виды – будет водить туда важные делегации и гостей, а то и принять их негде. Денег выделит на ремонт – как на ремонт архитектурного памятника сталинской эпохи, только уж и внутри надо сделать, как в те времена: красные дорожки на полу, соцживопись на стенах, льняные скатерти и хрусталь на столах.

– Будет сделано! – пообещал счастливый директор и вызвал всех официанток в кабинет. Объявил нас большими молодцами, обещал выписать каждой премию и велел работать над расширением репертуара – за каждое выступление будет большая надбавка к зарплате.

Мы вышли довольные донельзя. Пошли попить чайку и пообщаться. За чаепитием выяснилось, что весь Ежовск говорит про свадьбу Иры Газиматовой, о том, как официантки что-то там отчебучили, и всему городу хотелось выяснить, что же именно.

Версии выдвигались самые дикообразные: то жениха обварили кипятком, то мэр ушел из-за стола с молоденькой официанточкой, на глазах у всех бросив жену. Мы смеялись как дети малые – бездумно, беззаботно и искренне. Так что не вся моя жизнь в Ежовске была вымазана темными и унылыми красками. Бывали светлые минуты. Я до сих пор люблю тех женщин, вставших как одна на мою защиту. Тем более довелось нам и дальше поработать и попеть.

«Веселый Ежик» стал самым популярным рестораном в городе. Народ ломился, даже очереди вечерами выстраивались. Нас стало не хватать, и на двери прилепили объявление: «Требуются официантки».

Претенденток было хоть отбавляй, но брали не всех, а только тех, кто умел петь. Прослушивание проводили мы, но решающее слово было за Натальей Григорьевной. Она как-то умела чувствовать людей. И если видела, что претендентка голосистая, но вульгарная («из блядей» – как выражалась она), то ей сразу давался решительный отказ.

– Нам нужны душевные, простенькие, – говорила она нам, и мы соглашались.

С большими хлопотами набрали четырех женщин разного возраста; и пятой, видать из жалости, взяли осетиночку Карину. Вида она была самого побитого и по-русски говорила плохо. Даже прослушивания не было, не получилось прослушать, потому что Карина не поняла, что ее просят спеть; она твердила, что умеет работать официанткой, а «певица – нет! Нет!» – и в ужасе махала руками.

– Берем! Наша! – объявила Наталья Григорьевна директору.

Тот подивился такому выбору, но спорить не стал. Он вообще нас зауважал, советовался часто по поводу новой мебели и ремонта, который делали понемногу, чтобы не закрывать ресторан – денечки-то шли золотые.

С первых дней Карининой работы стало ясно, что официанткой она никогда не была. К клиентам шла как на расстрел; а если клиент выражал недовольство, что вынужден третий раз повторять заказ, она вся съеживалась, как собачка в ожидании удара. К тому же выяснилось, что живет она далеко, в деревне, в 20 километрах от города. Автобусы туда поздно не ходят, и она просила назначать ее только в первые смены.

В общем, по-всякому выходило, что Карина в ресторане не приживется. Но жалко ее было до слез. Чувствовалось, что горя она нахлебалась под завязочку.

Мы решили побороться за нее. Собрали совет и пригласили Карину.

– Ты, деваха, зачем в ресторан сунулась? – как можно мягче спросила Наталья Григорьевна дрожащую от страха Карину.

Та заплакала:

– Работа нужна. Деревня работа нет. Денег нет. Семья очень плохо. Мама болеет.

И завыла дальше по-своему. Мы молчали, оглушенные таким количеством бед.

– Ты, Карина, не реви. Мы тебе поможем. Значит так, в зале девчонки за тобой присмотрят. Одна к клиентам не подходи, попроси кого-нибудь – не откажут. Дальше – русский язык учить надо. Светка тебя учить будет, у нее мама училкой была, значит – это самое ее дело.

Я согласно кивнула и внесла свое предложение:

– А может, она и поживет у меня? Одни первые смены – фигня полная, никто не разрешит, да и денег в первой не заработаешь. Ей же деньги нужны.

– Умно, – обрадовалась Наталья Григорьевна. – Будешь у Светки жить. Выходные копи и на три-четыре дня домой будешь ездить. Идет?

В ответ Каринка отрицательно затрясла головой.

– Денег совсем нет за жилье платить.

Мы все почему-то рассмеялись этому ее в общем-то несмешному ответу.

И Каринка стала жить в моем доме. Сожительницей она оказалась замечательной. За три дня вылизала весь дом, готовила завтраки и всячески старалась мне услужить.

– Ты это, кончай. Я тебе не госпожа, а ты мне не служанка. Мы на равных. Понятно?

– Понятно, понятно, – кивала Каринка, видимо, чтобы не перечить мне, и продолжала вести себя по-прежнему.

С учебой у нас не очень пошло. Я сбегала к соседке Мане, старшекласснице, набрала старых учебников и попыталась по ним учить Карину. Но через час абсолютно озверевала, потому что объяснений моих она не понимала, и чтобы не разораться на нее, прекращала занятие. Помощь пришла неожиданно от соседки Мани. Девочка она была чудесная, жила с больной теткой, ухаживала за ней. А родители ее были лесниками в запретной зоне К-14, часто приезжали то поодиночке, то вместе. Мне от них перепадали подарочки разные, а главное – дрова.

К осени дядя Петя подгонял машину дров из прекрасного сушняка. Хорошие люди. Так вот, дочь их, Маня, собиралась поступать в педагогическое училище, мечтала работать учительницей младших классов. Зашла она к нам как-то во время наших мучений по изучению русского языка и вдруг робко предложила:

– Давай, Свет, я попробую. Ты с ней по учебнику 7-го класса занимаешься. А мне кажется, ей с букваря начать надо.

И дело пошло.

Мане, видимо, нравилось чувствовать себя учительницей. А Каринка просто на глазах расцветала и обожала Маню, у которой, в отличие от меня, был педагогический талант. И через месяц Карина порхала по залу экзотической бабочкой. Подбегала с радостной улыбкой к клиентам и, приняв заказ, готова была просто пуститься в пляс оттого, что все поняла. Всех клиентов обслуживала, как дорогих родственников. Все были довольны, а мы – так просто гордились ею. Только не пускали ее обслуживать бандюков. Ну их, еще обидят и опять испугают. Перестав походить на жалкую собачонку, ожидающую удара, Карина внешне очень изменилась. Попросту говоря, стала неимоверной красавицей: оленьи глаза, смуглая нежная кожа, прекрасные густые каштановые волосы, стройная. Просто картинка. Пора было приобщать ее к искусству. В технический перерыв хор собрался прямо в зале, и Наталья Григорьевна сказала:

– Ну-ка спой нам что-нибудь по-своему.

Карина уже знала и про хор, и про прослушивание; и без всякого волнения и напряжения запела. Вот это был для нас шоковый сюрприз – голос у Карины оказался сильный, красивого тембра и огромного диапазона. Мы невольно зааплодировали, когда она закончила.

Наталья Григорьевна потрясенно покачала головой:

– Да, с таким голосиной тебе у нас явно делать нечего. В консерваторию двигать надо. Будешь оперной певицей. В Париже где-нибудь выступать!

Каринка вся съежилась как от удара, заплакала и вдруг рухнула на колени:

– Пожалуйста, не выгоняйте меня. Что я неправильно сделала? Простите, я исправлюсь, я буду стараться, только не гоните меня. Так много плохого, так много беды, и все время злые люди, только злые – обижали, обманывали, били. Никто ничем не помог. Кругом беда, плохо без родины. Вы первые добрые. Спасли меня. Вы мне все как родня. Не гоните от себя, пожалуйста. Пропаду без вас, и семья пропадет. Деньги получаю, лекарств маме купила. Мама ходить начала, за всех вас молится, и я молюсь каждый день. Чем я вас обидела?

Мы опешили. Бросились ее успокаивать, обнимать, целовать.

– Мы тебя любим, Каринка. Просто как лучше хотели!

– Не надо лучше. Я хочу как сейчас. Пожалуйста!

– Ты, Каринка, успокойся, – строго сказала Наталья Григорьевна. – Не хочешь в консерваторию – не надо. Будешь с нами петь. Только в хоре голосишко свой не выпячивай, пой, как все. А пару песен сольно споешь, но не на осетинском, а на русском. Чего-нибудь такое… такое… Во! Придумала! Будешь Нани Брегвадзе!

– Грузинский никогда не буду! – вскинулась Карина.

Глаза ее так сверкали, что мы поняли – точно не будет.

– Тьфу ты! Не грузинский, это я ошиблась, – соврала Наталья Григорьевна. – Романсы русские петь будешь.

– Русские буду, – сразу согласилась Карина.

И все вздохнули с облегчением.

Жизнь началась неплохая. Все с энтузиазмом ходили на спевки, выучили еще две казачьих. А Каринка в свободные вечера, под руководством Мани и под мой аккомпанемент, разучивала «Отвори потихоньку калитку». Получалось. Свадебные заказы посыпались на «Веселый Ежик», как из рога изобилия. Директору даже приходилось отказывать. И всегда в середине свадьбы Наталья Григорьевна объявляла:

– А сейчас официантки нашего замечательного ресторана тоже поздравят молодых и их гостей.

Проходили мы всегда на ура. А чего, прикольно же: бегают в белых фартучках, улыбаются, еду подносят, грязные тарелки убирают, а потом вдруг – бац! – и поют на сцене.

Пели мы хорошо, складно и душевно. Нравилось нам это занятие. А Каринка со своим голосищем вообще потрясала. Никто не верил, что она официантка, все считали, что это просто переодетая артистка из Москвы. И все время мучили ее:

– Ну скажи, что ты артистка. Сознайся. Небось консерваторию заканчивала?

При слове «консерватория» Каринка пугалась и убегала на кухню и больше уже обслуживать не выходила, чем еще больше заинтриговывала.

Так что жизнь, повторяю, была неплохая. Но вдруг на мою голову свалилась неожиданная напасть. Повадился в наш ресторан Володька, чтобы меня «доставать». Первый раз я его просто не узнала. Сел за столик в обеденное время какой-то военный, заказал 200 г водки, борщ и жаркое. Я стала его, как положено, обслуживать. Принесла графинчик с водкой, борщ и пожелала приятного аппетита. Вдруг он говорит:

– Может, присядешь, подруга?

Я вежливо отвечаю:

– Нам не положено.

А он грубить:

– Хорош выкобениваться!

Я взглянула на него строго и чувствую, кого-то он мне напоминает. Долго на него глядела, перебирая в памяти, кто бы это мог быть. Вдруг щелчок в мозге, и я даже вскрикнула: «Володька!» и плюхнулась на стул рядом с ним.

– Чего придуриваешься!

Он выпил полстакана водки и начал хлебать борщ. Подтянулись все официантки, которые были в зале.

– Володь, рассказывай, как живешь. Мы ведь тебя не признали. Смотрим – военный какой-то незнакомый. Ты чего в форме-то?

– Тесть велел к форме привыкать. Решил по своему ведомству меня пустить. Сейчас прохожу краткий курс обучения, потом первое звание получу. Буду вас от пожаров охранять.

Он продолжал хвастаться, как у него все здорово. А я смотрела на него ошарашенно, потому что никак не могла понять – как человек за два месяца мог так измениться, он растолстел; появился, как в деревнях говорят, «мясный подбородок», на шее сзади тоже наметились жировые складки, на лбу обозначились залысины; а его родинки, которые меня раньше умиляли, превратились в противные бородавки. Цвет лица стал красноватым от полопавшихся сосудов, что было признаком употребления изрядного количества алкоголя. А ведь раньше он вообще не пил, так – винца по праздникам.

– Володь, ты что, пить стал? – спросила я.

– Ага, спиваюсь из-за любви к тебе, прошмондовка! – он противно и громко захохотал. Я отметила, что и смех у него изменился. – Ну-ка, плесни еще полстаканчика.

Я выполнила пожелание клиента. Он поднял стакан и важно объяснил:

– Нам, пожарным, без этого никак нельзя. Служба очень опасная. Каждый день как на войне, в любую минуту погибнуть можем. Тесть сказал, если не выпивать, от стресса загнешься. Оно мне надо?

И он снова захохотал. Я пошла за вторым, и пока шла, поняла, на кого стал похож мой бывший возлюбленный – на своего тестя Газиматова Валерия Геннадьевича. И что-то подсказывало мне, что скоро он станет точной копией начальника пожарной охраны г. Ежовска. Надо же! А ведь симпатичный был, я влюблена в него была, мучилась, страдала, можно сказать, – и вот такое преображение: мурло-мурлом.

Я принесла ему жаркое. Он допил водку и начал жевать мясо, одновременно продолжая хвастаться своей новой жизнью, какую чудесную квартиру выбил им тесть на одной лестничной площадке с ним, какая в квартире прекрасная мебель и что скоро тесть обещал подарить иномарку. Все это было уже неинтересно и волновал меня один-единственный глупый вопрос: пукает ли Володька в присутствии Иры Газиматовой. Но этот вопрос я ему задать, конечно, не могла.

Он доел, встал, браво оправил свою военную форму без всяких знаков отличия и поблагодарил:

– Спасибо за хлеб-соль, за общение. Приятно вас всех увидеть было. Бывайте.

И направился к выходу. Я побежала за ним:

– Ты счет забыл оплатить!

Он развернулся в дверях и с наигранным удивлением спросил:

– Какой счет, Светочка?

– Перестань дурака валять – деньги за еду и напитки.

– Деньги тебе? – он мерзко зацокал языком, захохотал и громко пошутил: – Гусары и пожарные денег не берут!

И вышел.

Мне полагалось в таких случаях бежать за нерасплатившимся клиентом и на выходе, с помощью охранника, задержать хулигана, но здесь был нестандарт, и я побежала к директору, рассказала о случившемся. Директор, по-своему обыкновению, выматерился и, скрежетнув зубами, злобно сделал печальный вывод:

– Значит, еще один нахлебничек. Ладно, переживем. Ты, главное, не психуй и не нарывайся. Перетерпи, может, отвяжется.

Но гад этот не отвязывался. Повадился обедать каждый день в «Ежике» и, если была не моя смена, издевался над другими официантками, с каждым днем все больше наглел и оскотинивался.

Взялась было урезонить его Наталья Григорьевна, стала сама обслуживать, да с великой лаской, которую этот засранец никак не заслуживал:

– Володечка, как на службе, как дома, как Ирочка?

И получила:

– Чё ты, старая грымза, вокруг меня вертишься? Мне на твои отвисшие сиськи смотреть противно. Давай гони молодую. Светки нет? Тогда Маринку зови!

Наталья Григорьевна – женщина закаленная и спокойная – решила продолжать воздействовать добром:

– Зачем же ты, Володя, меня обижаешь? Столько лет работали вместе; я помню, как ты сюда первый раз пришел. Ой, совсем молоденький был. Прямо мальчишечка, хоть и после армии. Помогала тебе, помнишь? Но ты очень понятливый был, на лету все схватывал. Не зря тебя старшим назначили. И старшим ты хорошим был, справедливым. Авторитет себе сразу заслужил. Мы и сейчас тебя все любим…

Про любовь было лишнее.

– Любите?! – возопил Володька. – Всю свадьбу мне изговняли, поганки. И ты, дура старая, на сцену полезла. Не стыдно? Тебе уж в дом престарелых пора, а она – в певицы. Пошла от меня, видеть тебя не могу, дохлятиной от тебя несет.

Закалка Натальи Григорьевны не выдержала: она закрыла лицо руками, заплакала и, тяжело ступая, пошла. Мы все бросились за ней.

– Испортили все настроение, твари! – крикнул Володька, одним махом выпил стакан водки и ушел.

В подсобке Наталья Григорьевна лежала на диване с очень болезненным видом. Лицо было красным, как ошпаренное, и она очень странно всхлипывала с какими-то хрипами. Мы сразу вызвали «скорую». Врачи приехали, диагностировали гипертонический криз, 220 на 180, и увезли в больницу, где она пролежала две недели. Так закончилась попытка ответить добром на зло.

Мы ходили к директору, жаловались, объясняли, что все это плохо кончится: или он нас изведет поодиночке, или мы его отравим крысиным ядом. Но директор только скрежетал зубами и цедил:

– Не вижу выхода, не вижу.

Не хотелось ему ссориться ни с Володькой, ни с его тестем. Пожарная охрана всегда найдет, к чему в ресторане придраться, и прикрыть его. А уж Володька знал ресторан как свои пять пальцев и знал все слабые места его.

Директор отстегивал Газиматову круглую сумму каждый месяц, чтобы быть с ним в ладах. Директор скорее разгонит всех официанток и наберет новых, чем пойдет на конфликт с пожаркой. Но и нас он разгонять не хотел, так как мэр Егозин уже пару раз устраивал закрытые банкеты для важных гостей, а мы ублажали их своим пением. Гости оба раза обалдели от такого необычного явления, как хор официанток, и мэр был горд и счастлив.

Поэтому-то директор и скрежетал зубами от злости, но поделать ничего не мог.

И так как Володьку никто даже не одергивал, он отрывался вовсю. Нас к обеденному времени уже колотило, а он являлся в приподнято-возбужденном настроении и давай всех мучить. Язык его нес что попало, не стесняясь в выражениях. Когда мы подослали к нему красавицу Каринку, единственную ни в чем перед ним не виноватую, так как она не обслуживала его проклятую свадьбу, то он заявил на весь зал, что не желает, чтобы его обслуживала «чурка немытая с купленной санитарной книжкой».

– Да после нее вся зарплата на врачей уйдет, – обратился он, громко смеясь, к другим посетителям, считая свои гадости шуткой.

Карина сначала оцепенела, потом глаза ее вспыхнули недобрым огнем и она рванула на кухню, мы за ней. Когда прибежали, она стояла с огромным кухонным ножом. Повара попрятались в шкафах и за плитами.

– Я зарежу его сейчас, зарежу!

Мы перекрыли своими телами выход из кухни.

– Брось нож на пол, – сказала я.

Каринка непонимающе взглянула на меня, и я, как Маня на занятиях по русскому языку, медленно, ровно и спокойно повторила, словно диктовала Каринке предложение:

– Брось нож на пол.

И Каринка бросила. Я отшвырнула его подальше к плитам, обняла Карину и увела в подсобку. Там я велела ей переодеться и идти к Мане, Карина так и сделала; только пожаловалась, что очень холодно. Мы понадавали ей своих свитеров, но зубы у нее все равно выбивали мелкую дробь.

Все хмуро молчали, и было слышно, как в зале разоряется Володька.

Я сказала:

– Все, надо с этим кончать.

И пошла в зал, за мной боевым отрядом выдвинулись остальные. Я быстро подошла к столику нашего мучителя и села напротив:

– Хорош орать! Чего тебе надо?

Он, оглядев нас, весело ответил:

– Во! Чего надо? Жрать надо! Тащите водку, солянку и судака с картошкой! Живо!

– Марина, принеси! – скомандовала я.

И Маринка быстро все исполнила. Моментально на столике появились графин, горшочек с солянкой и хлеб. Но Вовка есть не стал, откинулся на спинку стула, блаженно потянулся и процедил:

– Что, сучки, достал я вас?

– Достал, – согласилась я.

– И это только начало, – пообещал представитель сильного пола собравшимся вокруг женщинам.

– Чем же мы тебе так не угодили, Володечка?

– И ты еще спрашиваешь, тварь? – веселость его сменилась злобой, глаза покраснели, и рожа как будто мгновенно раздулась.

«Сейчас его удар хватит», – понадеялась я мысленно.

– Это ты небось придумала, как мне свадьбу обговнять?

– Если кто и обговнял свадьбу, так только ты сам. Я-то видела, когда Светка спела и ей все зааплодировали, ты в сортир рванул, как подорванный, и сидел там полчаса, – сказала Маринка. – Что, обосрался на собственной свадьбе, герой?! За это ты нам мстить собираешься?

Для многих это сообщение было новостью, мы-то не следили за женихом, упиваясь триумфом, поэтому некоторые стали хохотать и, как злые дети в детсаду, кричать:

– Обосрался! Обосрался!

Вовка с каким-то утробным рыком поднялся и, тяжело опираясь на стол руками, трясясь от злобы, пообещал:

– Я вас всех угондошу, и поодиночке, и скопом – всех! А тебя, – он посмотрел мне в глаза, – тебя первую.

– Гондон может! – заорала я на весь зал.

И вдруг он плюнул мне в лицо, а я схватила со стола горшочек и плеснула солянкой в его харю.

Тут же кто-то завизжал:

– Охрана!

Володька хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на песок, и хлопал глазами, видимо, не совсем понимая, что произошло. Все лицо и китель были покрыты жиром, кусочками колбасы, капусты, лука. Но никто не смеялся, все ожидали смертоубийства.

– Ты – труп, – прохрипел Володька и одной рукой перевернул довольно тяжелый деревянный стол, а другой схватил стул и замахнулся, чтобы пришибить меня одним ударом. Шагнул вперед, я – синхронно назад. И тут с дикими воплями все официантки вцепились в стул, а я каким-то образом прыгнула на Володьку и начала его лупить изо всех сил по лицу, выдирать волосы и царапаться. Остальные последовали моему примеру, потому что стул Вовка выронил от неожиданности и боли. Потасовка получилась нешуточная.

Я где-то читала, что некоторые отдаленные храмы в Индии охраняли специально обученные кошки, и вот тому, кто непрошенно вторгался в храм, не было никакого спасения от этих бойцовых животин. Мы тогда напоминали как раз этих кошек, защищающих свои сокровища. Вовка тоже махался не по-детски – многим доставалось очень сильно, но травмы никого не останавливали.

Остановила милиция, которая ураганом ворвалась в зал; небось подлый охранник вызвал, сам-то не стал вмешиваться в инцидент, трус. Милиция нас долго растаскивала и укладывала на пол лицом вниз. В принципе это они хорошо сделали, потому что все устали очень после такого боя без правил.

Тут же нарисовался директор, раньше не мог, – дела, видать, у него какие-то важные были, пока его официанток убивали.

Ну а дальше скука пошла. Дознание, опрос свидетелей. Получилось, что виновных нет, то есть все виноваты в равной степени. За пострадавшим Владимиром Терещенко приехал тесть и увез растерзанного Вовку домой. А пострадавшая Светлана Хохрякова пошла к директору в кабинет и написала, что это она лично подбила всех женщин на драку, признает свою вину и просит уволить ее по собственному желанию. И пошла домой.

Дома были Каринка, уже пришедшая в себя, и Маня. Они бросились ко мне с расспросами, но у меня не было сил разговаривать. Я попросила у Мани теткино снотворное, она принесла. Я выпила таблетку и сразу заснула. Но во сне продолжала драться: то с Володькой, то еще с кем-то. Спала долго, до 12 часов. Дома уже никого не было, только завтрак стоял на столе. Я поела, снова легла и опять заснула. Проснулась, уже когда Каринка пришла из ресторана. Ей в красках расписали битву в «Веселом Ежике», и она испуганно смотрела на меня, но ни о чем не спрашивала. Правда, я ей все равно сказала:

– Ничего не будет, успокойся, все рассосется.

И я была права. Все рассосалось. По показаниям свидетелей, виноватым все-таки оказывался Терещенко. Ему так объяснили, когда этот придурок подал на меня в суд. Я подала встречный иск, и новый опрос свидетелей показал, что сначала «разжигал национальную рознь, потом угрожал жизни всех официанток и конкретно мне; нанес ущерб ресторанному имуществу». У меня была самооборона. Ко мне домой приезжал лично Газиматов и просил забрать заявление, а они, мол, отзовут свое. И положил на стол толстую пачку денег за «моральный ущерб».

Я деньги взяла не задумываясь. И заявление отозвала.

Терещенко стал пугалом в городе. Все в него тыкали пальцами и говорили: «Это тот, которого официантки отдубасили». Просто прохода не давали. И тесть отправил его, от греха подальше, в Поповскую пожарную часть. А Ирочка осталась в родном городе и раскатывала на новой иномарке.

Так закончилась наша битва за честь и достоинство. Мы победили. Но заявление об уходе директор подписал. Видимо, это условие входило в сложный переговорный процесс. Я только усмехнулась, когда мне об этом сообщили. Не хотелось обратно в ресторан. Как отрезало. Это заведение мне почему-то опротивело. Как представлю столики с крахмальными скатертями и красные дорожки на полу – прямо передергивало всю.

Неделю я провалялась в кровати не вставая. Сил не было, да и причины вылезать – тоже. Каринка готовила еду и убиралась, а я лежала лицом к стене, разглядывала старенький гобеленовый коврик и размышляла. Вывод моих размышлений был печальным: все мужики – подлецы. Никто за нас не заступился, из них, из мужиков. Ни директор, ни охранник. Никто из посетителей слова не вставил, когда Володька нас оскорблял. Сильного пола, видимо, больше не существует. То есть они, конечно, еще не женщины, но уже и не мужчины, так – мутанты.

А женщины молодцы, – наши, по крайней мере, – слабым помогли, обиженных защитили, предательниц не оказалось. И правильно, что я подала заявление об уходе. В общем-то в начале истории, приведшей к такой жестокой развязке, была я со своим первым опытом серьезных, как говорят, отношений с мужчиной. Значит, мне за все и отвечать. А то стали бы их всех дергать или увольнять – несправедливо.

Минус во всем этом был один – совершенно непонятно, как жить дальше. Вторую неделю лежания в кровати я посвятила обдумыванию именно этого вопроса. Он оказался крайне трудным, начинала болеть голова, а никаких решений на ум не приходило.

Тут приехал отец Мани, дядя Петя. Как всегда, подогнал машину дров. Дрова приняли Маня с Каринкой, потом поили дядю Петю чаем на кухне и о чем-то с ним шептались.

В результате шептаний дядя Петя ввалился в мою комнату и приказал:

– А ну вставай, Светка! Со мной поедешь в заповедник, подмогнешь нам с Люсей.

И я сразу встала, собралась и поехала с ним на грузовике в К-14. Объект этот был загадочным. Везде, где к нему могли подобраться люди, он был обнесен колючей проволокой, и везде стояли знаки «Радиоактивная опасность». Поэтому туда особо никто и не лез. А на самом деле это был заповедник. Возник он потому, что еще в советское время какой-то очень большой правительственный чин любил здесь бывать, так прикипел к этому месту, что объявил его закрытым заповедником всесоюзного значения, устроив нужные для этого документы в правительстве. Да еще, на всякий случай, соответствующие службы пустили слух, что на К-14 проводятся опасные военные испытания и чтоб туда ни-ни.

Потом началась перестройка, но К-14 остался со своим статусом. Новые правители охотиться не приезжали, но содержали объект в порядке; раз в год делали ремонт четырех охотничьих домиков, правили колючку и подкрашивали «Радиоактивную опасность». Ну не сами, конечно, а подгоняли солдат. Дальнейшая судьба объекта была неясна, но видимо, новые вершители судеб имели на К-14 какие-то планы, раз не давали заповеднику загнуться и никто ничего не приватизировал.

Царили здесь нынче дядя Петя, тетя Люся, олени и косули. Для охоты это местечко уже явно не годилось, так как животные абсолютно не боялись людей. Ну, не то чтобы они стали совсем домашним, но подходить к себе позволяли. Меня-то поначалу сторонились, но на пятый день уже плевали на мое приближение, пережидали недовольно, пока я их гладила. А к тете Люсе так прямо ластились. Стадо было небольшое: оленей особей тридцать и косуль столько же. Я целыми днями бродила за стадами и все не могла налюбоваться этими удивительными животными.

Однажды пришла замерзшая в дом, а тетя Люся как раз тесто для пельменей раскатывала. Я села поближе к печке, оторвала себе небольшой кусочек теста и стала лепить косульку. Косулька вышла корявенькая, но я вдруг увидела перед собой объявление о наборе в студию кукольного театра. Четко увидела, как наяву, каждую буковку, даже оторванный от объявления угол.

Поставила я свою косульку сохнуть и сказала:

– Загостевалась я у вас. Пора домой собираться.

Тетя Люся была женщина добрая, но малоразговорчивая.

– Надо так надо. Послезавтра Петр поедет, вот и отвезет тебя.

При воспоминании о вкуснейших тети-Люсиных пельменях, рот мой наполнился слюной, а желудок дал знать, что пора подумать и о нем. Он был неприхотлив, мой бедный маленький желудочек, мог подолгу обходиться без еды, но время от времени в него все-таки надо было что-нибудь забрасывать.

Я встала, огляделась и сразу сообразила, где добыть пропитание, на необитаемом острове этому быстро учишься. Один край моего песчаного полумесяца состоял из огромных валунов, погруженных в морскую воду, но верхние их части были на воздухе, лишь слегка омывались волнами. Самое место для морских улиток, сварить мне их не в чем, но можно сделать крохотные шашлычки, это, конечно, не очень-то вкусно, не то что суп из них, но вполне съедобно. И я полезла на камни.

Улитки были, и в большом количестве, но все какие-то мелкие, а мне нужны были покрупнее. И я перебиралась с камня на камень все дальше и дальше, набивая карманы крупняком. Так увлеклась, что когда камни кончились и передо мной открылся новый пляжик с золотым песком, просто не поверила глазам. Это местечко было гораздо красивее моего прежнего, а под пальмами валялись кокосы, вполне приличные на вид.

Я радостно вздрогнула: кокос – это не только еда, это еще и возможность утолить жажду. Про воду я даже запрещала себе думать, потому что знала – на островах ее практически не бывает, если нет какой-нибудь речушки.

Побежала к пальмам, уже на бегу отыскивая желтые или зеленые орехи. Схватила небольшой желтый кокосик, – я знала, в таких обязательно есть молоко. И вдруг что-то почувствовала. Не опасность, не страх, а острое ощущение обитаемости этой части Чалунгвы.

Стала оглядываться внимательно, но больше прислушивалась к себе, и интуиция подсказала двинуться по зарослям между пальмами. Я подкралась к кустам, стараясь не издать ни звука, раздвинула колючие ветки и увидела диво дивное: на тенистом берегу, между большими деревьями, стояла вместительная серая палатка, около нее виднелись явные следы человеческого присутствия – потухший костер, кастрюли, пустые пластиковые бутылки из-под воды, а неподалеку стояли на песке два плотика, один уже полностью готовый, а второй – недостроенный.

Я забыла и про голод, и про жажду. Час просидела в кустах, кормя москитов, чтобы понять, что людей нет. И только тогда вылезла на разведку.

Первым делом я обшарила палатку и среди матрасов и подушек нашла полбутылки воды. Боже! Это была самая вкусная вода на свете! Но я не допила, оставила про запас. Дальнейшее расследование привело меня к выводу, что здесь обитают местные рабочие, которые строят плоты. Валялись рубанки, топоры, острые мачете и веревки и кругом – стружки и опилки.

Так-так-так. Дело начинало проясняться. На мачте готового плотика гордо реял вымпел «Супергероя». Видно, по сценарию проекта, участники должны отправиться куда-то на плотах, но дело, как известно, застопорилось. Я стала осматривать готовый плотик. О! Это был не плотик, а мечта! Там все было, просто все! В центре стояла маленькая палаточка, а в палаточке – запас необходимого продовольствия: галеты, кокосы, пакеты растворимого молока и даже мешочек с сухофруктами. И конечно, несколько больших фляг с питьевой водой. Были ножи, вилки, кружки – и вообще всё-всё-всё. Плотик был небольшой, очень профессионально устроенный; поместиться на нем могли человек пять от силы.

Разорвала я пачку галет и съела их все, запивая оставшейся водой из найденной мной в палатке бутылки. Покопалась еще в запасах плотика и нашла блок сигарет и несколько зажигалок. Вот это да! Хотя чего удивляться-то. Официально на острове курить было строго запрещено, но в особых случаях сигареты выдавали сами администраторы. Видать, поход на плотах был причислен к особым случаям. Я, конечно, сразу закурила и подумала: «Ну вас всех в жопу! Поплаваю на плотике». И, даже не докурив, я стала двигать плотик по песку к воде, толкая его сзади. Работенка не из легких, но меня охватила маниакальная энергия, и скоро плот покачивался на воде.

Взошла на него и оттолкнулась веслом. Я имела представление, как управлять этим плавучим средством, – все-таки на озере выросла, – и потихоньку выгребла на большую воду. Легла на теплые бревна и расслабилась. Смотрела на заходящее солнце и думала, что делать дальше. Скоро станет совсем темно, свет здесь словно включался и выключался, как солнце пряталось – все, никаких сумерек, сразу кромешная темень, пока не взойдет Луна. Тогда опять все прекрасно видно, очень сильно светит.

Мне так славно было на плоту. Впервые я никого и ничего не опасалась и дышала легко и свободно. Дышала, дышала, да так и заснула. И хорошо так спала, без снов-кошмаров, которые меня мучили на Чалунгве, стоило только задремать где-нибудь под кустом. Наоборот, мне снилось, что я одна в целом океане, меня не кусают москиты, я смотрю в черное небо, усыпанное ярчайшими звездами и растворяюсь в этой красоте; потом появился Джонни, он положил свою чудесную морду на бревна плота и ласково на меня поглядывал, я погладила его, и он не отпрянул. Мы снова стали друзьями. Плот шел очень быстро, и я спросила:

– Джонни, почему он так быстро плывет?

И Джонни ответил:

– Здесь сильное течение.

– А-а! – понятливо закивала я, радуясь, что стала понимать язык дельфинов. – А куда же мы плывем?

– В Корунду, на Большую землю.

– Что я там буду делать?

– Сообразишь. Пойдешь в посольство.

– А долго до Большой земли?

– Если ничего не случится – еще три ночных перехода.

– Почему ночных?

– Так тебя же искать будут. Ночами незаметнее. Днем переждешь на острове, я тебя туда подгоню, а как солнце сядет – снова двинемся в путь.

– Как здорово, Джонни. Как ты изумительно все придумал. Спасибо! Я люблю тебя, Джонни!

– Я тоже тебя люблю, хоть ты и ведешь себя иногда, как последняя дура!

– Прости меня за все!

– Да ладно! Что я, женщин не знаю! Слушай, я буду иногда исчезать, но ты не бойся – я обязательно появлюсь вновь.

– Не пропадай надолго, я буду ждать тебя!

– Жди! – сказал Джонни, сделал «свечку» и исчез в глубинах.

Проснулась я оттого, что стало светать, то есть, всходило солнце. Я уже давно вставала по солнцу. И каждый раз захлебывалась от восторга, видя такое величие и красоту. Огромное оранжевое светило медленно выползало из океана и становилось все ярче и ярче. Я погрузилась в созерцание, и сердце мое билось все радостней. Когда солнечные лучи набрали силу и на солнце стало больно смотреть, я поняла, что пора заниматься делами: искать сухие ветки и вообще все, что сгодится для костра, идти за юккой, долго ее чистить, отбивать, промывать, а потом отваривать, чтобы…

Чтобы что? Кормить Илькину шайку? Так. Я же сбежала с Чилунгвы! Горячая волна счастья прокатилась по моему организму, от пяток до башки. И я стала прыгать и орать истошно:

– Сбежала! Сбежала! Ура! Свобода!

В тот момент я не думала о том, что со мной будет. Меня переполняло чувство победы. Я заставила себя успокоиться, чтобы понять хотя бы, где я.

А была я на совершенно новом незнакомом острове. Он был просто крохотный. Как водится – скала, дальше заросли невысоких деревьев и небольшой пляжик. Полоска песка совсем узкая, и сам песок черный, ну не то, чтобы антрацитовый, а так, скажем, цвета асфальта. Плотик мой наполовину лежал на этом самом песке, а наполовину в воде.

Я поднатужилась и целиком вытащила его на сушу. Донельзя осталась довольна своими действиями, но чтобы не растерять энтузиазм, решила заняться чем-нибудь полезным. Видно, боялась всяких мыслей и рассуждений, которые могли испортить мне настроение. Решила устроить себе пир – сварить суп из улиток. Тех, которых я насобирала на острове плотостроителей, я, естественно, там же и выкинула. Поэтому бодро отправилась на скалу, их там было видимо-невидимо. Одна беда – камни острые, в нескольких местах ноги поранила. А это плохо. Раны здесь заживают очень медленно от высокой влажности и песка. Плевать. Зато набила карманы битком крупными жирненькими улиточками. Набрала сушняка, его было не очень много, и не слишком сухого, но такому ассу по добыче огня это не проблема. Сначала я из самых сухих веточек наделала щепок, веточки наломала примерно по размеру спичек, дальше кучка потолще, а дальше уже шел ствол, его конечно можно и разрубить, но я не стала заморачиваться. Все делала с удовольствием: сначала подожгла обертку от галет, на нее домиком наложила щепочек, они быстро занялись, теперь тонких веточек, они пошипели малька, но стали гореть, и уже можно было по одной подкидывать толстые – они тоже шипели и дымили, но я помогала огоньку тонкими, которые быстро вспыхивали. А когда появились угольки, пришло время ствола: я положила его конец на угли сверху, еще подбросила веток и начала раздувать, и раздула – ствол был почти сухой. У меня получился полноценный костерок. Я быстро сбегала в палатку на плотике, схватила кастрюлю, зачерпнула морской воды, побросала туда улиток и поставила прямо на ствол, который уже превращался в хорошие крупные угли. Вода быстро закипела. Теперь предстояла тягомотина. Улиток так просто не съешь, – они же в домиках, – от горячей воды они сварились и наполовину вылезли из раковин, но надо было их извлечь целиком. Делать это надо чем-то острым; сгодилась вилка. Я вытаскивала улиток, складывала в тарелку, не забывая поглядывать на костер, подбрасывала веток. С улитками справилась, бросила их уже в питьевую воду в кастрюле и начала варить суп. Через десять минут он был готов. Я поставила кастрюлю в тень чуть-чуть остыть. Конечно, по уму туда надо бы юкки – местной картошки, и тушить все это с добавлением дикого лайма. Но чего нет, того нет. Зато есть соль и галеты. Я посолила и накрошила галет. Получилось офигенно. Я съела все и в блаженстве растянулась в тенечке. Но блаженство длилось недолго, как только я оказалась в бездействии, в мозг гадюками стали заползать противные мысли. Я представила, какой шухер сейчас на Чалунгве, все-таки исчезновение человека – неприятное событие и неизвестно, чем оно этому человеку грозит. Предположим, я даже доберусь до российского посольства и, предположим, меня даже отправят в Москву. Что меня ждет там? Совершенно ничего хорошего. Вдруг они объявят, что я сорвала дорогостоящий проект, повесят невменяемый штраф, который я, естественно, не смогу заплатить, и меня упекут в тюрьму? Это вполне в духе Калганова-старшего.

А младшенький может не захотеть тянуть всю эту канитель со штрафами и судами, он нетерпеливый, просто прибьет по-тихому. Мне от него даже в Ежовске не скрыться. Был он в Ежовске, два месяца прожил, не выходя из моего дома.