Жизнь и приключения Светы Хохряковой Догилева Татьяна

Я попросила Маню по возможности приглядывать за домом и сообщить театральным, что какое-то время посижу в Москве. Она обещала выполнить все на пять с плюсом и похвасталась Илюшкой: растет и уже начал улыбаться. А через тройку дней позвонила Клава Козина и, захлебываясь эмоциями, начала рассказывать о событиях в городе:

– Светка! Привет! Мы все знаем, сиди в Москве и не рыпайся. За театр не волнуйся, его пока никто не тронет. ЧП в городе. Всю мэрию говном залило, им сейчас не до нас, – и она захохотала так громко, что мне пришлось вытянуть руку с трубкой, чтобы не оглохнуть. Я подождала, пока она успокоится, а потом потребовала подробностей.

Мэру, видать, надоели пикетчики, которых снимали и у которых брали интервью, он вышел к ним, стал по-хорошему, как он это умеет, по-свойски уговаривать не мозолить глаза и перестать дурить.

– Чего Витальку Парфенова в кутузку засадил? – задали ему вопрос, мол, не по-честному.

– Нет, мужики, тут все правильно. Если каждый сантехник на мэра бросаться начнет, что же тогда будет? Это что же за власть такая?

– Да ты сам Николина повалил, все видели, Виталька за товарища заступился. Он тебя и пальцем не тронул, все свидетели. И все свидетели, как ты драпал от избирателей своих. Очко заиграло, Федорыч?

Тут мэр взбесился, нервы у него, видать, и так на пределе были, и он стал орать:

– Не хотите по-хорошему, будет по-плохому. Каждая шавка еще рот свой поганый на меня разевает. Все к своему дружку отправитесь. Вызываю наряд милиции! – И пошел исполнять свою угрозу. Но пикетчики не испугались, спокойно дождались милицейских машин и организованно загрузились в них. Некоторым места не хватило, они пообещали ментам, что придут сами, и отправились к зданию ГУВД.

А на следующий день работники мэрии не смогли попасть на свои рабочие места. Каким-то образом прорвало все трубы, и все этажи были залиты фекалиями. Вонь стояла такая, что даже подойти к мэрии было невозможно. Кинулись сантехников со всего города собирать, а они все в кутузке сидят. Мэр орет:

– Саботаж! Диверсия! Всех в тюрьму засажу!

А как он их засадит, у них алиби – всю ночь под замком провели. Мэр требует, чтобы они бежали мэрию спасать, а те из камер выходить отказываются.

– Не-е-е, – говорят, – у тебя опять что-нибудь случится, а ты на нас всех собак повесишь. Мы уж лучше здесь свои пятнадцать суток отсидим, а ты там сам разбирайся.

– Во какие дела, поняла? Чего дальше будет, позвоню. Не унывай, Светка. Все тебе приветы шлют. Пока!

Козина и правда звонила и сообщала о развитии событий. Когда положение стало совсем уж катастрофическим, в город пригнали войска химзащиты, и люди в серебристых костюмах, похожие на космонавтов, начали выгребать дерьмо из здания мэрии, вроде и трубы залатали, но все равно – здание было безнадежно испорчено. Что делать дальше, никто не знал, мэр взбесился от злобы и укатил на свою новую трехэтажную дачу, сидит там и на звонки не отвечает. А в городе безвластие практически.

От всех этих сообщений мне было не по себе. Больно все далеко зашло. Ну и, конечно, предчувствия меня не обманули. Скоро стали звонить не только Клава Козина и Маша, но и другие, не так дружески расположенные ко мне люди. Они, в основном мужскими голосами, обзывали меня и как-то туманно угрожали. Я позвонила Леньке Грачу и сообщила о звонках.

– Твою мать! – сказал Ленька. – Вон как дела закрутились! Тебе, Светка, лучше сейчас куда-нибудь уехать, в какую-нибудь дыру, чтобы тебя там никто достать не смог. Поняла?

– Поняла, – ответила я и отключилась. Легла на диван и стала придумывать дыру. Ничего путного в голову не приходило. Я затосковала. И тут, хотите верьте, хотите нет, раздался звонок.

– Светочка? Вас беспокоят с Главного канала ЦТ. Вы не могли бы послезавтра вылететь в Корунду? У нас отпала одна из участниц и нам нужна срочная замена… – добрая женщина еще хотела что-то объяснить, но я ей не дала.

– Да! Могу! – заорала я в трубку.

– Прекрасно! Приезжайте на канал и все оформим. – И через день я летела в Корунду.

И вот сейчас я сижу под бивневым деревом и вспоминаю Ежовск. Театр, Манечка, мэр Егозин… Даже не очень верится, что они вообще существуют… «Сохрани театр», – попросил меня Антон Хуанович. Но, похоже, не смогу я выполнить просьбу своего учителя. Будущее мое туманно, если оно вообще будет, будущее это. Так мне стало горько, что я заплакала, а что мне еще оставалось делать? Нищенствовать уже было поздно, рынок работу прекратил, а попрошайничать у клиентов кафе Берналь строго запретил. Поплакав, я решила уже устраиваться спать, как ко мне заявилась Теа и привела с собой молодую беременную женщину. Сначала Теа сунула мне пакет, сказав: «Это твой ужин», а потом, сильно смущаясь, объяснила, что молодая женщина, пришедшая с ней – ее подруга, рожать будет в первый раз, очень волнуется, и, может быть, я могла бы ей что-нибудь сказать?

– Как тебя зовут? – первым делом спросила я.

– Рула, – последовал ответ. Я стала внимательно разглядывать молодую женщину. Красавицей ее назвать было нельзя, в ней, видимо, преобладала индейская кровь. Но она была такой открытой, такой доброй и славной, что я сразу прониклась к ней симпатией.

– Ну что, Рула, наверное, о мальчике мечтаешь? – Она закивала. А мне так стало обидно за девочек, что я пробурчала: – Всем вам мальчиков подавай. А девочкам что делать – вообще не рождаться?

– Нет, без девочек тоже невозможно. Но, понимаешь, наша страна все время воюет. Мужчин много гибнет. А нам нужны защитники, – объяснила мне спокойно Теа, но в словах ее звучала просьба, как будто в моих силах было назначить пол будущего ребенка. Но живот у Рулы был круглый, как мячик, и я не могла врать. Словно увидела эту девочку в животике, и сразу она мне так понравилась, что я встала на ее сторону. И изрекла:

– В общем так, Рула, в животе у тебя девочка, она специально первой рождается, чтобы тебе потом с сыновьями помогать, ты еще замучаешься с мальчишками этими. Девочка добрая, работящая и невозможная красавица, но ты, мамаша, можешь навредить ей, если будешь расстраиваться, что первый твой ребенок – девочка. Тогда она почувствует, что ее не хотят, и тоже не захочет вылезать на свет божий, а если все же вылезет, то будет очень злой и непослушной. Подойди ко мне поближе.

Рула приблизилась. Я положила ей руку на живот, и рука моя ощутила слабый толчок, точно девочка в животе меня приветствовала. Я тихо засмеялась и поцеловала то местечко, где чувствовала движение.

– Прелесть, просто прелесть у тебя там, в животе. Вы с отцом будете ею гордиться!

– Правда? – Глаза Рулы стали круглыми от удивления, радости и других смешанных чувств.

– Точно говорю, – уверила я будущую мамашу.

– А как ее зовут? – спросила меня Теа. Я подумала немного и выдала: – Лана. Второе имя давай, какое захочешь. Но она Лана.

Обе беременные рассмеялись, как девчонки, имя, видно, понравилось. Я присоединилась к ним, мне было весело думать, что в Корунде будет проживать моя тезка. Лана – это сокращенно от Светланы. Так что вечер закончился хорошо. Я поела бутербродов, принесенных Теа, и улеглась спать.

Утро тоже было ничего. Меня разбудила Теа и пригласила выпить кофе. Они с Берналем отправлялись в деревню. Теа накормила меня очень вкусными маленькими кукурузными блинчиками, потом принесла вкуснейший кофе и дала кое-какие рекомендации – разрешила пользоваться туалетом в кафе, сказала, что мыться можно в озере, которое прямо за полосой деревень, кормить меня будет Кончита, которая остается здесь за главную. А в завершение сунула мне деньги – объяснив, что это от Рулы и что та потихоньку настраивает мужа на появление девочки, а сама, счастливая, летает и уже обожает будущую дочь. Потом они с Берналем уехали на разбитом пикапчике с надписью «У Берналя». Мы с Кончитой долго махали им вслед.

Кончита принесла еще по чашке крепчайшего ароматного кофе и пачку сигарет. Мы прихлебывали кофе и с наслаждением курили.

– Не думала, что ты куришь, – сказала я.

– Покуриваю. Прячусь. Моя семья строгих правил, не любят, когда женщины молодые курят. Курят в основном старухи.

Мы помолчали.

– Слушай, Пепа, – Кончита выпустила колечко дыма и рассматривала, как оно медленно тает в воздухе. – Когда я увидела тебя в первый раз вчера, ты и впрямь была похожа на ненормальную. А сейчас гляжу – глаза умные, поступки обыкновенные, вид, конечно, странноватый, но, в общем, вполне здоровый человек. Ты правда о себе ничего не помнишь?

– Ровным счетом ничего, – лениво ответила я. – Видала, какой шрам на затылке, кто-то шарахнул, наверное, вот мозги и перемешались, просто часть их, видимо, осталась там, где ей и положено находиться.

– Нет, просто я к тому, что, может, поработаешь у меня, пока Берналь не вернется?

– Не думаю, что твои посетители будут рады новой официантке. Лично я на их месте не обрадовалась бы.

– Нет, официанткой тебе никак. А вот убраться, посуду помыть, столы протереть…

– Заметано. По утрам и вечерам буду посудомойкой и уборщицей. – Поскольку посетителей еще не было, я тотчас взяла метлу и стала подметать мусор, оставшийся со вчерашнего дня. Работенка была нетрудной и недолгой, справившись с ней, я отправилась к своему дереву. Села на любимое местечко и стала анализировать ситуацию. С одной стороны, я вроде и внедряюсь, как мне и велели, но с другой стороны, абсолютно ломаю имидж сумасшедшей голландки, вон даже Кончита заявила, что не очень-то я сумасшедшая. Не думаю, что в «Камино Хусто» меня погладят по моей лысой голове. Потом другая заковыка – живот у Тео хоть и был огурец огурцом, но я же не аппарат УЗИ, и спокойно из пузика может выползти не Илья-Берналь, а какая-нибудь Хуанита, и Берналь меня просто повесит на моем бивневом дереве. Так что мне надо на всякий случай подыскивать другое место обитания, и времени у меня немного, максимум через неделю Тео родит.

Рынок оживал, и я решила пойти побираться, хотела было отправиться на озеро и помыться, но решила, что для попрошайки лучше немытой.

Рынок уже был полон продавцами и покупателями и ходить по нему было одно удовольствие. Сначала я просто глазела на людей и на незнакомые мне дары местной земли, потом все-таки вспомнила о работе и начала робко протягивать свой пакет то покупателям, то продавцам. Ни одной медяшки я не получила, все меня грубо гнали и даже оскорбляли. Я ныла, что я больная иностранка и прошу на пропитание. Но мне отвечали, что я бездельница, и пропитание спокойно могу раздобыть в лесу. Жалости у местного населения я не вызывала ни на грошик, сделала вывод, что здесь просто не любят бездельников, и решила зарабатывать пением. Такая сумасшедшая певица. Я пристроилась у одной лавчонки и начала петь песенку из моего испанского репертуара. Пение мое вызвало страннейшую реакцию у хозяйки лавки – она завизжала. Потом стала прогонять меня, говоря, что своим воем я разогнала всех покупателей. Это меня страшно расстроило, я хотела ей даже сказать: «Дура корундская, не тебе судить о моем пении, мной вся Россия восхищалась». Но сдержалась, а только злобно сказала: «Где хочу – там и пою». Она стала угрожать, что сейчас позовет мужчин и они меня побьют. Я завелась не на шутку и тоже заорала, что у нее нет сердца, я зарабатываю, как умею, а мужчин я не боюсь, потому что сумасшедшая. Я их все перекусаю, и они тоже взбесятся, а потом еще громче затянула свою грустную песню. Хозяйка явно растерялась, похоже, силу тут уважали, и замолчала. Я продолжала голосить. Нельзя сказать, что на мои вопли прохожие не обращали внимания, они как-то изумленно косились на меня и старались пройти мимо, и ни один из них не подошел к прилавку. Я явно срывала торговлю. Уже почти хрипя, я закончила песню, ни я, ни торговка не заработали ни монетки. Обе пребывали в унынии.

– Им что, не нравится песня? – спросила я хозяйку.

– Ты очень плохо поешь. Давай так договоримся – на тебе монетку и три банана и ступай в другое место.

На том и порешили, она дала монетку, я на всякий случай сказала, что мало, ничего не понимая в местных деньгах, она прибавила еще две, я их сунула в карман, а бананы положила в пакет. Дислоцировалась к другому прилавку, через один от предыдущего, но краем глаза заметила, что к моему бывшему месту выступления ринулись несколько женщин – и из торговок, и из покупательниц. Они начали бодро сплетничать обо мне, хозяйка что-то горячо и выразительно объясняла, слушательницы охали и ахали и параллельно покупали овощи и фрукты, поглядывая на меня. Когда рассказы иссякли, женщины, видимо, чтобы разглядеть меня получше, ринулись к моему новому месту выступления. Хозяином прилавка был пожилой мужчина, поспокойнее, чем первая торговка, да и я уже не орала, а тихо напевала детскую песенку. Тетки делали вид, что поглощены покупками, а сами жадно разглядывали меня.

– Вы на ней дырку просверлите своими взглядами, – вдруг благодушно сказал хозяин. – Лучше бы подкинули денежку несчастной. – Тетки фыркнули и, забрав покупки, отошли. Хозяин насмешливо посмотрел им вслед и сказал: – Сейчас сплетничать побегут. Иностранцев у нас не любят. Но ты, прости уж старика за правду, больно страхолюдная.

– Я сумасшедшая голландка, – на всякий случай миролюбиво вставила я.

– А, – сказал старик без выражения, почмокал губами, что-то соображая, и заключил: – Поешь ты, конечно, хреново. У нас так не поют, но пооколачивайся здесь еще какое-то время, может, кто прибежит на тебя поглазеть, глядишь, и мне выгода будет. – И он протянул мне свежую морковку. Я стала задумчиво ее грызть, когда сгрызла всю, обратилась к своему покровителю:

– Сеньор, можно ли узнать ваше имя.

– Отчего же нельзя, зовут меня Фаробундо, но все кличут просто Фаро. И ты меня так называй.

Мы одновременно увидели, что к нам направляется группа женщин с корзинками для покупок. Я быстрым шепотом спросила:

– Так мне петь или нет?

Фаро также шепотом приказал:

– Пой, только тихо.

И я загундосила опять детскую песенку про кораблик. Вновь подошедшие покупательницы стали шумно здороваться с Фаро, спрашивать о его здоровье, об урожае и еще о чем-то, я уже не понимала – они трещали одновременно и разобраться в смысле их речей не представлялось возможным. Я отключилась, даже перестала наблюдать за ними, только старательно выпевала слова про маленький кораблик, который борется с большой волной и обязательно победит ее. Песенка была очень длинная, типа считалки, там все время все повторялось, но я как-то увлеклась, при этом погрузилась в некое сонное состояние, даже глаза закрыла, но губы мои неумолимо продолжали считать волны, которые должен одолеть кораблик.

– Замолчи, ради Святой Девы Гваделупской! – Фаро тряхнул меня за плечо. – Они уже ушли. – Я очнулась и, ничего не понимая, уставилась на продавца. Он протянул мне бутылочку с водой.

– Ты и впрямь с большим заскоком.

– Ну! – подтвердила я радостно.

– У нас попрошаек не любят. Народ трудолюбивый, знают – чтобы кушать, надо работать и за просто так денежки свои никому не отдадут. А вот к юродивым ничего относятся, с уважением. Вон сколько тебе надавали, видала? – И он протянул мне стаканчик, почти доверху наполненный монетками. – А у меня накупили чего надо и не надо. Трещали да тебя разглядывали, а ты все про кораблик, я думал, у меня голова лопнет, как арбуз. Ты больше про него не пой, ладно? А то и я чокнусь. А чего ты кислая такая? Вон сколько денег заработала.

– Да чего-то голова побаливает.

– На солнце пересидела. Жара начинается. Как тебя зовут-то?

– Пепа.

– Вот что, Пепа, лавочку свою я закрываю. У нас днем не торгуют, поеду домой, живу недалеко, прямо на озере, если хочешь – поехали со мной, помоешься, отлежишься. Живу я один, никто тебя тревожить не будет. А то небось не очень здорово, когда на тебя все пялятся…

Я кивнула больной головой в знак согласия и благодарности и только попросила:

– Давай сходим к Берналю, кофе попьем, мне надо поговорить с Кончитой.

– Что ж, можно. Ты иди, я пока остатки соберу, их немного, потом зайду за тобой.

И я поплелась. Кончита обрадовалась мне, но сдержанно. Посетителей не было. Она принесла две чашки кофе, и мы сели за столик, закурили.

– Сил никаких. Очень трудно одной, – пожаловалась она и воскликнула: – Скорее бы уже Тео родила!

Я безразлично отнеслась к ее восклицанию, мне было действительно нехорошо.

– Кончита, ты уж извини, сегодня я тебе не помощница. Приболела. – Лицо Кончиты враз осунулось еще больше. – Но ты не переживай. Как кафе закроешь – ничего не убирай и не мой. Я завтра очень рано появлюсь и все-все сделаю, только кухню не запирай, чтобы я тебя не будила.

Кончита вздохнула, абсолютно мне не поверив. Я почувствовала, как резко изменилось ее отношение. Я, между прочим, тоже на нее обиделась: во-первых, мне действительно было плохо, а во-вторых, как сумасшедшая, я имела право на снисхождение. Так мы и сидели молча, докуривая сигареты и дуясь друг на друга, пока не подошел Фаробундо.

– Привет, Кончита, не угостишь ли старика хорошим кофе?

Кончита вмиг оживилась, заулыбалась.

– О, Фаро! Какая честь! Вы редкий гость в нашем заведении. Для вас я сделаю самый лучший кофе на свете!

Фаро добродушно хохотнул, Кончита скрылась в кухне. Я думала, что Фаро будет расспрашивать, что за отношения у меня с Кончитой, но ни фига подобного, он откинулся на спинку стула, вытянул ноги и прикрыл глаза. Я воровато стянула из Кончитиной пачки еще одну сигарету.

– Подворовываешь? – вдруг сказал Фаро, не открывая глаз.

– Очень курить хочется, – объяснила я.

– Хочется курить – купи сигарет. Деньги у тебя есть.

– А где?

– Да здесь, в зале стоит автомат, бросишь три желтые монетки – получишь пачку. Отправляйся.

И я послушно заковыляла в зал. Из кухни уже торопилась Кончита, неся свой «самый лучший в мире» кофе. Я остановила ее и спросила:

– Ты прямо сияешь, кто этот Фаробундо? – Она быстрым шепотом ответила:

– Герой.

Быстро справившись с автоматом, я вернулась к столику. Фаро молча попивал кофе, а Кончита сияющими глазами его разглядывала. Я вытащила из новой пачки сигарету и положила на стол.

– Я тут у тебя сигарету из пачки позаимствовала, а Фаро сказал, что это воровство. Прости. Я действительно забыла, что у меня есть деньги в кармане. Просто я их давно не держала в руках, деньги эти, и совсем от них отвыкла.

Кончита слова не могла произнести от изумления. А Фаробундо окончательно добил ее, заявив, что забирает меня на ночь к себе, чтобы нормально отоспалась и поела.

– Кофе и правда был хорош, – закончил он и выложил на стол монетки. Кончита замахала руками.

– Не обижайте меня, сеньор Фаробундо. Берналь будет счастлив, узнав о вашем посещении.

– Тогда купи себе мороженого. Порадуй старика. Мне будет очень приятно угостить такую красавицу и умницу. – Он щелкнул пальцами, и лицо Кончиты зарделось, она даже прижала ладони к щекам. Видно, редко доставались ей такие комплименты.

У Фаробундо был мотоцикл с прицепом. Я села на сиденье, обхватив водителя сзади. Он предупредил, что дорога неважная. Мне показалось, что это была не дорога, а жестокий аттракцион, я пару раз чуть не вылетела из седла, и как только мотоцикл остановился – меня сразу вырвало. Мне было очень плохо, я с трудом стояла на ногах, а люди и предметы расплывались, как будто от жары плавились. Люди… Я имела в виду Фаробундо и Бабу-ягу, которая сидела каменным изваянием перед потухшим костерком. Я даже подумала, что у меня галлюцинации. Точь-в-точь у нас в театре была такая – седые длинные лохмы выбивались из-под черного платка, лицо темное-темное, а когда она открыла рот, приветствуя Фаро, обнаружилось во рту два зуба – снизу и сверху. Я поняла, что меня сейчас зажарят на костре и съедят. Но ни страха, ни желания сопротивляться такой жуткой перспективе в организме не возникло, ему было по фигу, и он, организм, рухнул, где стоял, и скрючился.

– Больную привез, бабушка Мейра. Надо помочь.

Баба-яга кивнула и что-то сказала. Фаробундо взял организм на руки, поднес к старухе, положил туловище на землю, а голову ей на колени. Старуха тотчас прижала свои костлявые ладони к моей бедной лысой голове и стала поглаживать. Я закрыла глаза, давно меня никто не гладил по голове с такой нежностью. Боль начала проходить, а я почему-то стала почмокивать, как младенец, и вскоре уснула. Спала я, видимо, недолго, проснулась от дикого голода, и мне сразу протянули кружку с горячей, очень жидкой кашей, я невежливо схватила ее и быстро, почти в один глоток выпила. В животе приятно заурчало, и я пришла в себя окончательно.

Старая Мейра сидела на низкой скамеечке перед небольшим костерком и с удовольствием попивала из своей кружки кашицу, Фаробундо был занят тем же, только глядел на меня.

– Ну как? – спросил он, встретив мой взгляд.

– Потрясающе!

– За это вымоешь всю посуду.

– За это я сделаю что угодно.

Мейра, доев свою кашу, протянула пустую кружку мне. Я осталась сидеть рядом с ней, ожидая, когда Фаро закончит трапезу. Он не торопился, потом задумчиво произнес:

– Бабушка Мейра, а не поможешь ли еще одной беде? Пепа сильно ударилась головой и ничего не помнит. Может, ты это исправишь?

Старуха повернулась ко мне и с удивлением спросила:

– Совсем ничего не помнишь?

Мне ничего не оставалось, как ответить:

– Совсем ничего.

Но в голосе моем звучала мольба. Похоже, Мейра ее услышала, усмехнулась и велела положить снова голову на колени. Я повиновалась, трепеща от страха и жгучего интереса. Она погладила меня и вдруг влепила довольно ощутимый подзатыльник.

– Поняла, за что? – прошепелявила старуха.

– Да, – ответила я.

– Ты из очень далекой страны. Я такой страны не знаю. Убежала из-за врагов. У тебя там много сильных врагов. Ты убежала. Потом жила здесь среди воды. Но жила плохо. Тебя обижали, и ты уплыла на плоту, тебе кто-то помогал. Большой камень ударил тебя по голове, но ты выжила. Сейчас побираешься в Лиане.

Мейра закончила монолог, вытащила откуда-то трубку и начала ее раскуривать. Я завороженно смотрела на нее. А Фаробундо, похоже, не удовлетворился полученными сведениями и с досадой сказал:

– Побирается, да все как-то неудачно. Ей бы делами какими заняться. Чем ты там у себя на родине занималась, кем работала?

Мейра посмотрела на меня и объявила:

– Она пела и играла с куклами.

Фаро опять остался недоволен:

– Что значит пела и играла с куклами? Богачка, что ли?

– Нет, бедная, – пыхнула трубкой Мейра.

– Иди мой посуду, – приказал мне Фаро, видимо, чтобы пошептаться со старухой наедине. Я собрала кружки и котелок. – Вон таз и ведро, – подсказал он, и я направилась в указанном направлении и занялась делом.

Фаро приставал к старухе, она отвечала односложно, а потом закрыла глаза и уснула или сделала вид, что уснула. Фаро постоял, понял, что ничего не добьется больше, и недовольно крикнул мне:

– Чего копаешься?

– Я готова.

– Тогда поехали домой.

Я молча забралась на мотоцикл. Теперь ко мне вернулись зрение, слух, обоняние и любопытство, и я жадно рассматривала окрестности. Похоже, это была деревня, но совсем не такая, как наши. Дома стояли очень далеко друг от друга, окруженные полянами и маленькими плантациями разных деревьев и кустарников. Но наблюдать пришлось недолго, скоро мы свернули на наезженную широкую тропиночку и очутились перед деревянным домом на сваях.

– Приехали, – сказал Фаро. – Добро пожаловать.

Я слезла с мотоцикла и обалдело уставилась на дом. Дом-то был как дом, ничего примечательного, я такие видела всюду в Лиане, но этот стоял почти на берегу озера, укрытый могучими старыми деревьями от солнечных лучей. Картинка была настолько прекрасной, что я завизжала от восторга и со всех ног, забыв обо всем на свете, побежала к воде. Не раздеваясь, забежала по пояс в озеро, вода была прохладной и абсолютно прозрачной, я нырнула с головой, а потом поплыла. Я плавала и плавала, ныряла, просто лежала, бултыхалась, пока Фаробундо не закричал:

– Вылезай немедленно!

Я вернулась и вылезла на берег, распласталась на песке и сказала:

– Блаженство!

Фаробундо захохотал:

– Какая же смешная! А тощая – ужас!

Одежда облепила тело, ткань была тонкая, просвечивала, так что я валялась, считай, голая. Но мне было по фигу, я была счастлива.

– Вставай! Пойдем, переоденешься. Поищу что-нибудь из своего!

Внутри дом оказался очень приятным. На редкость убранным, чистым, обставленным недорогой местной мебелью. Состоял он из просторной кухни – она же столовая, комнаты Фаро и еще одной маленькой, где стояла только кровать и маленький платяной шкаф без зеркала.

– Это твоя комната. В шкафу – одежда. Поройся, подбери чего-нибудь, – сказал Фаро и оставил меня одну.

Я открыла дверцы шкафа. В одном отделении висели рубашки, костюм темно-синего цвета и камуфлированная форма. А в другом – на полочках были майки, белье, шорты, на самых нижних аккуратными стопочками были сложены какие-то тряпочки и старые рубашки, которые хозяин, видимо, не носил уже. Именно там я и стала рыться. Обнаружила для себя гавайскую рубашку без рукавов и разорванные по шву камуфляжные шорты или мужские трусы.

Гавайку я напялила сразу, потому что в мокрой одежде в доме было достаточно прохладно. Она была мне безнадежно велика, но все, что надо, скрывала. А вот с шортами, конечно, нужно было что-то делать, и я крикнула:

– Сеньор Фаробундо! У вас есть нитки и иголка?

– Ну и вопрос! Чтобы у военного, пусть он даже и на пенсии, не было нитки и иголки? Держи, – и его рука просунула в комнату катушку ниток черного цвета с воткнутой в нее иголкой.

Я поблагодарила и занялась рукоделием. Очень скоро мой новый наряд был готов, я продемонстрировала его хозяину, тот сначала похохотал и сказал:

– Ты меня уморишь, скелетина. Все время с тобой хохочу. На улицу в этом не выходи. Деревня не Лиана, побить могут. Дома, конечно, болтайся, мне все равно. Ну-ка, подойди, дай разглядеть получше.

Он внимательно рассмотрел шорты, даже швы пощупал.

– Так. Шить ты, похоже, умеешь. Может, тебя портнихой определить?

Я пожала плечами. Шить я умела, но портнихой быть не хотелось, шитье – было занятием не из любимых. Вдруг в голове сверкнула мысль:

– Сеньор Фаро, там на нижних полках еще много барахла лежит. Можно его взять?

– Конечно, бери. Это я на тряпки по хозяйственным нуждам складываю.

– Отлично! – Я попросила ножницы, заперлась в комнате и начала рукодельничать. Возилась долго и с азартом, но когда света уже было мало – кукла на три пальца была готова. Хорошая такая получилась, в клетчатом сарафанчике.

– Фаро! У вас есть ручка, карандаш или фломастер? – Он дал мне синюю и красную ручки. Я быстро нарисовала лицо, а вместо прически короткими черточками обозначила стрижку-ежик, как у меня. Мне так понравилась кукла, что я сказала ей: – Привет, Пепа-2! – И поцеловала. Надела куклу на руку и пошла хвалиться хозяину. Он был на кухне и занимался приготовлением ужина.

– Здравствуйте, сеньор Фаробундо! Я ваша новая гостья, – заверещала я кукольным голосом. Мужчина от неожиданности уронил нож. – Ничего, ничего, прекрасный сеньор, не беспокойтесь. Пепа подберет. – Кукла двумя руками взяла нож и подала опешившему Фаро.

– Ну и ну! Если хотела удивить, то у тебя получилось, – выдохнул хозяин. У него что-то зашкворчало на плите, он резко ее выключил и опять повернулся ко мне: – Дай поглядеть.

Он взял Пепу-2, внимательно осмотрел, поцокал языком: «Занятно!», вернул куклу и спросил:

– И для чего она нам?

– Пригодится! – уверила я, и мы сели ужинать. Кормил он меня тушеными бобами с мясом, кушанье было вкусное, но очень острое. Я съела ложки три и больше не смогла, зато воды выпила немерено. Фаро был недоволен:

– Тебе надо есть, набирать вес. Так ты долго не выдержись, все время болеть будешь.

– Обещаю набирать вес, но завтра. Куплю что-нибудь из продуктов, которые мне подходят.

– И одежды купи. У нас нельзя ходить в одном и том же каждый день. На это обращают внимание. Жара, люди потеют. А продавец должен быть чистым и аккуратным.

– Я же не продавец.

– Но стоишь рядом с продавцом и покупателями.

– Значит, завтра я опять буду с вами на рынке?

– Поболтайся пока.

– Только можно я пешком выйду пораньше, а то ваш мотоцикл меня доконает.

– Да делай что хочешь. Не побоишься одна-то?

– Мотоцикла я боюсь больше.

– Нежная какая!

Я хотела вымыть посуду и прибраться в кухне, но он запретил:

– Кика придет и уберет.

– Кто это?

– Соседка. Я ее овощи тоже продаю. Мужа нет, детей пятеро. Все на огородах ковыряются, стоять на рынке некому и некогда. Если ты тут хозяйничать начнешь, она сильно обидится. Поэтому – отбой.

Я ушла в свою комнату, легла, мгновенно вырубилась и так же мгновенно проснулась. Солнце еще не взошло, но было уже светло. Настроение было хорошее. Хозяин встал еще раньше и уже возился на кухне.

– Доброе утро, сеньор Фаробундо!

– Ты думаешь? – ответил он мне приветливо.

– Я на озеро!

– Возьми полотенце, – покопался в каком-то шкафчике и выдал мне небольшой кусок старой простыни.

Озеро было как зеркало, вокруг царила тишина, только издали слышались звуки просыпающейся деревни да щебетание и песни невидимых мне птиц. Я разделась догола и вошла в воду. Она, конечно, была еще прохладнее, чем вчера, я взвизгнула и поплыла. Я как будто получала энергию от воды и готова была целовать эту воду. Подумав, что я излишне эмоциональна и надо с этим завязывать, я деловито выбралась на берег. На завтрак, слава богу, была яичница, совсем не острая, и я решила, что это добрый знак.

Одежду свою я нашла висящей на веревке в саду, видно кто-то ее постирал и повесил сушиться. Облачившись, я повесила на веревку полотенце и объявила Фаробундо, что готова идти.

Он дал мне бандану зеленого цвета, острую длинную палку, засунул в мой рюкзачок бутылку с водой и объяснил путь – все время прямо по дороге, выйду из деревни, будут поля, потом лес – «смотри под ноги, не наступи на змею», а потом начнутся домики, дома и сама Лиана. Инструкции были ясны и понятны. Я помахала рукой на прощание и, чувствуя себя пионеркой, отправилась в путь.

Деревню миновала быстро и вышла к полям, там росли какие-то злаковые, кукуруза и еще много чего, что я не могла опознать. Дальше начинался лес, мне стало жутковато. Лес был черным и абсолютно безжизненным. Место нехорошее, во всяком случае, мне стало не только страшно, но и самочувствие и настроение резко ухудшились. Я прибавила шаг. И только через полчаса среди горелых стволов стали появляться живые деревья, которых по мере моего продвижения становилось все больше и больше, а потом пошли пастбища, нормальные тропические заросли. Только тут я передохнула, села на дорогу и попила водички.

Сердце колотилось как бешеное, и я вдруг засомневалась, смогу ли добраться самостоятельно до Лианы, и ужасно расстроилась, потому что вдруг осознала, каким слабым стало мое тело. Порасстраивалась, а потом решила завязывать с телесной беспомощностью и бороться за восстановление формы, но ничего не форсировать, без фанатизма. С этой бодрой прекрасной мыслью я встала и медленным прогулочным шагом пошла по дороге. Стали появляться машины и мотоциклы. Ну и в конце концов мой поход закончился бесславно, так как около меня затормозил мотоцикл Фаробундо, и я заняла место позади него.

За пятнадцать минут мы докатили до рынка, и я рысью побежала к Кончите. Конечно, я опоздала, и девушка уже сама металась между столиками. Она зло посмотрела на меня и не ответила на приветствие. Я схватила смешную метелку и начала подметать утоптанную землю между столами, собрала мусор и руками понесла его в контейнер. Тут заместительница Берналя сжалилась и молча дала мне совок и ведро. Потом я из шланга полила территорию кафе, облилась сама и мокрая плюхнулась за стол в полном изнеможении.

– Ни фига себе! – еще раз поразилась я своей слабости и расстроилась. Из расстройства меня вывел запах кофе. Кончита сменила гнев на милость и поставила передо мной чашку. Протянула пачку сигарет, но я отрицательно мотнула головой и полезла в свой рюкзачок. Прямо в рюкзачке надела на пальцы куклу. Кукла вынырнула из-под стола и заканючила плаксивым голоском:

– Прости ты ее, прекрасная добрая девушка. Пепа такая соня! Я уж будила ее, будила, даже кусала, но она валялась как бревно. Я отчаялась и даже заплакала. У-у-у! Так горько я плакала. Потом слезы кончились, и я подумала: конечно, Пепа так долго не спала на кровати и на простынях. Ее можно понять и простить, правда?

– Конечно, можно, – очень серьезно ответила Кончита и вдруг начала хохотать. Я чмокнула ее в щеку и понеслась на рынок.

Фаробундо уже разложил свой товар на прилавке и спокойно сидел в плетеном старом кресле-качалке, ожидая, когда появятся покупатели, заинтересуются его овощами. Раньше я бы, не задумываясь, плюхнулась на землю, но после внушения Фаро о чистоте одежды воздержалась. Примоститься, кроме деревянной табуретки продавца, было некуда, и я плюхнулась на нее. Оглянулась на Фаро, он продолжал покачиваться в кресле и никак не отреагировал. Покупателей становилось все больше, жизнь рынка набирала обороты, но наш прилавок был сегодня как заговоренный, все проходили мимо.

Я ерзала на табуретке, ожидая хоть каких-то действий или указаний от хозяина, а ему или не хотелось торговать сегодня, или еще чего, он вообще прикрыл глаза и вроде как задремал. Я подождала-подождала, а потом, надев куклу на руку, начала от ее имени зазывать покупателей:

– Ах, добрые красивые сеньоры! Не проходите мимо этой молодой зеленой фасоли! Просто полюбуйтесь ею! Видите – на ней еще капли росы, они сверкают как бриллианты. Еще утром фасоль росла на грядке, но трудолюбивая Кика и ее пятеро детей своими руками собрали ее для вас!

И около нашего прилавка стала собираться небольшая толпа женщин с корзинками для овощей. Пока они еще не покупали, а только глазели на куклу, но с большим интересом и удовольствием, Пепа-2 явно нравилась зрительницам, многие из них были с детьми. Я заливалась соловьем, расхваливая каждый овощ, мое выступление оживило зрительниц, они начали посмеиваться и переговариваться одобрительно, но покупать не покупали, стеснялись вступить в разговоры с такой необычной продавщицей. Спасла положение маленькая девочка лет пяти. Она дернула мать за юбку и, сверкая глазами, возбужденно закричала:

– Мама, мама! Купи у куклы фасоль с бриллиантами!

Раздался взрыв хохота.

– А и то правда – раз в ушах бриллиантов нет, так пусть хоть на фасоли!

И мамаша со смехом подошла к прилавку:

– Почем нынче драгоценности?

Я оглянулась на Фаро.

– Три корунды – пакет, – объявил он и подошел к товару. Дальше я шутила и переговаривалась с покупательницами и их детьми, а Фаробундо отвешивал товар и получал деньги. Веселый гвалт привлекал новых покупателей. Так что через два часа у нас не было ничего, весь товар смели подчистую. Но народ не спешил расходиться, требуя продолжения диалога с куклой. Но Пепа-2 сказала:

– Я бедная куколка, очень устала с непривычки. Мне надо отдохнуть. Благодарю вас, добрые сеньоры и сеньориты, за такое прекрасное общение. С нетерпением буду ждать вас завтра, – поклонилась, послала два воздушных поцелуя и скрылась под прилавком. Там я незаметно сняла куклу и показала пустые ладони. Зрители зааплодировали и стали медленно расходиться, обсуждая между собой увиденное. Фаробундо пересчитал выручку и часть денег протянул мне:

– Заслужила.

– Самый прекрасный в мире кофе? – предложила я. Он согласно кивнул, и мы отправились к Берналю.

В кафе мы застали необычное оживление: и посетителей было немало, поэтому Кончита на бегу поприветствовала нас, указывая рукой на незанятый столик, но главное, около моего бывшего дерева начиналась какая-то стройка. Были завезены уже бревна, доски, куски железа, провода и еще какие-то стройматериалы, и несколько рабочих споро рыли ямы под сваи. Зрелище строительства меня не обрадовало. Я почему-то считала это местечко уже своим, и когда Кончита подбежала принять заказ, я поинтересовалась:

– Что сооружаете?

– Берналь прислал построить маленький домик, где Тео с ребеночком могли бы передохнуть! – Сердце мое бухнуло вниз живота.

– Родила? – почему-то прохрипела я.

– Нет! – Кончита махнула рукой – мол, некогда лясы точить, и исчезла, как привидение.