Тень в воде Фриманссон Ингер

Глава 4

Этим утром тележка казалась особенно тяжелой и неуправляемой, будто ее колесики перестали вращаться. Ханс-Петер помог ей выкатить тележку из чулана и нагрузить полотенцами, постельным бельем, мылом, туалетной бумагой и пакетиками шампуня. А потом они с Жюстиной ушли. Ариадна стояла в столовой и смотрела, как они удаляются по Дроттнинггатан. Было ветрено, волосы Жюстины развевались. Она несла птицу, прижимая ее к груди, точно ребенка, – совсем как мама Ульфа, когда испечет хлеб.

– Тебе, может, неприятно, – сказала Жюстина, вынося птицу. – Не знаю, как ты относишься к животным. Но одно могу тебе сказать: бояться не нужно. Он чувствует, кто мне нравится, а кто нет.

Ариадна не знала, что ответить.

Жюстина откинула волосы с лица и указала на дверь каморки за стойкой.

– К сожалению, мы там наследили, – сказала она, смущенно улыбнувшись и оттого мгновенно похорошев и помолодев.

– Я уберу.

– Этого только не хватало. Я уже убрала. Кажется, ничего не пропустила.

Птица была большая, с черно-серым оперением. Она смотрела на Ариадну, быстро моргая. Интересно, о чем она думает? Умеют ли птицы думать?

– Как ее зовут? – тихо спросила Ариадна.

– У нее нет имени. – Жюстина наморщила лоб. – Не нашлось ей имени. Иногда мне хочется, чтобы ее как-то звали. Но вообще мы обходимся и так. Я почему-то не смогла придумать подходящее. Назовешь Ефремом или Путте – и унизишь ненароком, – засмеялась она.

Птица тихо заклекотала.

Они стояли в дверях, готовясь выходить. Ханс-Петер обнял Жюстину за плечи. Та смотрела прямо в глаза Ариадны и словно светилась. Она протянула листок с номером телефона:

– Человек не должен терпеть такие издевательства, Ариадна. Такое нельзя прощать. Ты знаешь, где мы живем. Вот телефон, можешь звонить в любое время. Я хочу, чтобы ты это помнила.

Ариадна покраснела.

– Все будет нормально, – прошептала она.

Едва они ушли, как Ариадна принялась заучивать номер. Он был ритмичным и простым, много восьмерок. Цифры легко укладывались в памяти. Она их не забудет. Разорвав листок на мелкие клочки, она выбросила их в мусорную корзину.

Ариадна снимала белье с двуспальной кровати в одном из номеров. Застывшие пятна спермы – подкатила тошнота, прежде она не замечала за собой такой реакции. Здесь ночевали влюбленные. А может, и нет. Пятна спермы еще не означают любовь.

Работало радио. Она его слушала больше по привычке – и еще потому, что так время шло быстрее. Хотя в этот день ей вовсе не хотелось, чтобы время шло быстрее.

Мы тебя заберем. Приходи к обсерватории.

Теперь он какое-то время будет добрым, почти преувеличенно дружелюбным. Ариадна не знала, притворяется он или нет. Это дружелюбие могло держаться неделю, а могло и несколько месяцев. Вот что было страшно – неизвестность. Конечно, имелись признаки того, что доброта скоро пройдет. Например, как он выпячивал нижнюю губу, которая твердела, наливалась кровью. Как начинал делать замечания по поводу ее внешности, по поводу всего, что она делала или не делала. Вспоминал все, что сделал и сказал хорошего за последнее время, желая взять слова обратно: она того не заслуживала, что это ему вдруг взбрело в голову!

Да, именно так. Наступил новый период ремиссии, чтобы она передохнула и набралась сил перед очередной вспышкой его гнева. Ариадна посмотрела на свои руки. На левой мизинец опух – наверное, сустав выбит. Глаза слезились. Как правило, вернувшись домой после работы, она принимала душ и мыла голову, но вчера не вышло. Грязная и некрасивая – обычно ее такой никто не видел, никто, кроме него, и оттого это лишь усиливало его презрение.

Намочив тряпку, Ариадна посыпала внутреннюю поверхность унитаза чистящим средством. По радио передавали музыкальную викторину. Слушатели звонили на радио, каждый мог выиграть музыкальный диск. Иногда Ариадне удавалось ответить на какой-нибудь вопрос. Не часто, но случалось. Тогда ее охватывала детская радость, хотелось немедленно побежать и рассказать кому-нибудь об этом, но почти всегда в те часы, когда она делала уборку, в гостинице больше никого не было.

Такой вопрос и прозвучал на этот раз. Несмотря на то что голова гудела, Ариадна сразу же ответила на него.

– Как называется самый большой остров греческого архипелага Додеканес?

– Родос, – пробормотала Ариадна.

Женщина, позвонившая на радио, сомневалась.

– Какой архипелаг? До… де…

Ведущий терпеливо повторил:

– Додеканес.

– Острова, острова… Островов-то на свете много, разве все упомнишь…

– Это правда. Островов на свете много. Небольшая подсказка: эти острова также называют «двенадцать островов».

– Вот оно что…

– Не помогло? Но я все же попрошу вас дать ответ…

– Крит, – почти злобно произнесла женщина, словно зная наперед, что ответ неверен, и пытаясь переложить часть ответственности на ведущего.

Она заказала песню Корнелиса Фресвика, которая начиналась с детского смеха и голосов. Ариадна ходила по комнате и собирала крышки от бутылок, обертки от шоколада, остатки винограда и кожуру бананов. Мусор валялся везде: на подоконниках, на тумбочках, на полу. Если бы постояльцы пользовались мусорными корзинами, это сильно облегчало бы ее работу. Вывалив мусор в большой мешок, Ариадна достала чистое постельное белье.

Ариадна по привычке проверила, нет ли на письменном столе чаевых, которые часто оставляли под телевизионным пультом. Напрасно. А ведь это была желанная прибавка к зарплате. Однажды она спросила Ханс-Петера:

– Как это обычно, можно делить, если хочешь?

– Делить не нужно, – ответил он. – Оставляй себе, ты выполняешь самую тяжелую работу.

Ханс-Петер и его подруга, Жюстина. Странное имя – точно не шведское. Но на вид шведка. Светлые, чуть вьющиеся недлинные волосы. Зеленоватые глаза. Что-то особенное во взгляде, будто лучи света и силы направлялись из ее зрачков прямо в глаза Ариадны.

Вот тебе часть моей силы. Не робей, дай сдачи!

Эта сила. Ариадна не смогла принять ее, она рассыпалась на жалкие щепки, на тонкие волокна.

Взяв ершик, она принялась энергично чистить унитаз, так что брызги воды летели на руки.

Ты не достойна ничего другого, чужое дерьмо – вот твоя участь.

Она сделала глубокий вдох, опустила плечи. Боль в груди, в легких. Грязным полотенцем Ариадна протерла зеркало. Распылила чистящее средство, протерла еще раз. Увидела свое изуродованное лицо.

Вот такая я, какая есть. И не достойна лучшего.

Она спустила воду и заменила рулон туалетной бумаги, свернув конец треугольником – следующему постояльцу будет проще. Затем вышла из туалета. Наконец-то первая комната готова! Ариадна потянулась за пультом, чтобы выключить радио, и в этот момент услышала голос ведущего, который задавал новый вопрос викторины:

– Как звали дочь Океана и Нике, богиню мести?

Услышав собственный голос, Ариадна поразилась его твердости.

– Немезида! – четко произнесла она. – Немезида!

Глава 5

К середине сентября Генри и Мэрта перебрались обратно в город. Микке помог перевезти вещи в два приема, нагрузив свой старенький «шевроле». Старики, как обычно, без устали благодарили.

– На душе спокойнее, когда знаешь, что домик зимой под присмотром, – сказал Генри, закрывая форточку на задвижку. – Как нам повезло, что мы познакомились с тобой.

– Да ладно… – пробормотал в ответ Микке. Его всегда смущала их чрезмерная благодарность. Он предложил им заодно сгрести опавшие листья – скоро уже пора, дожди зарядили всерьез.

Старики грустили, провожая еще одно лето – может быть, последнее в этом домике. Так они думали каждую осень. Кто знает, что сделает зима с двумя иссохшими, слабыми телами. И коту не нравилось переезжать обратно в городскую квартиру. Чувствуя приближающийся переезд, кот прятался все утро, пока они выносили коробки с вещами, отчего Мэрта разволновалась едва ли не до слез:

– Пожалуйста, Микке, я знаю, что твое время дорого, но Лис…

Микке стоял с ключами от машины в руке. Автомобиль он уже успел отогнать на откос, ведущий к дороге Хемслёйдсвэген. Багажник, как и половина заднего сиденья, был забит пакетами и коробками.

– Есть один способ… – вспомнил вдруг Генри и попросил Микке заехать в продуктовый «Ика» на улице Абрахамсбергсвэген и купить сардин в томатном соусе. Котик их обожал.

Сработало: не успел Генри открыть банку и поставить на крыльцо, как кот явился. Откуда он прибежал, осталось тайной, – наверное, наблюдал за ними из какого-то укрытия. Ждал, когда уедут. И как он собирался жить дальше? Глупое, недальновидное животное. Кот сожрал сардины с дикой жадностью, склонив треугольную голову набок. Как только беглец покончил с едой, старик взял его и положил на колени Мэрте, которая уже успела забраться на заднее сиденье автомобиля. В руках она держала букетик последней осенней календулы. Впрочем, на грядке, которую показала ему Мэрта, оставался еще очиток.

– Можешь собрать его потом, если захочешь. Правда, красивый? Может быть, порадуешь сердечного друга? Или маму? Она ведь обрадуется? И передай привет от Генри и Мэрты.

Городская квартира оказалась затхлой и некрасивой, меблировка нагоняла тоску, напоминая что-то из раннего детства, но Микке не мог понять что. Квартиру старики арендовали, и хозяин дома явно не слишком интересовался своей недвижимостью. Микке зашел в туалет, где не работал сливной бачок, пришлось набрать воды в ведро и смыть вручную. Сполоснув руки, он вытер их заскорузлым полотенцем, которое не меняли последние сто лет. Даже его глазу это было заметно.

– Справитесь тут одни?

– Спасибо тебе, спасибо большое. – Генри снова потянулся за бумажником и не сдавался, пока не всучил Микке деньги за бензин. И вообще-то был прав: машина – дорогое удовольствие.

– Приходи в гости, – сказала Мэрта, крепко обняв Микке.

– Мы, может, как-нибудь доковыляем до домика, если будет погода, – добавил Генри. – Порой так соскучишься по саду, сил нет. Но ты не волнуйся, мы закажем соцтакси.

Кот мяукнул, потершись о ноги хозяина.

– А тебе, Лис, придется остаться дома.

Микке не совсем понимал, как они жили до того, как он стал им помогать.

– Всего хорошего, – сказал он и вышел во двор. Они махали ему, стоя у окна. Взяв кота на руки, они помахали и его лапой.

Микке стал ежедневно наведываться в домик стариков, и вскоре это вошло в привычку. Он сгребал листья в кучи, устроил даже что-то вроде компостной ямы, куда скидывал гниющую листву. Встречая соседей, едва здоровался – заводить знакомства Микке не собирался. Хотя соседке слева приспичило пожать руку и представиться. Она была старой, но моложе Мэрты и Генри.

– Меня зовут Инее Молин. А тебя?

– Майкл, – нехотя ответил Микке, невольно произнеся английский вариант имени.

– Майкл? – повторила соседка.

– Да.

– Ты родственник Мэрты и Генри? – спросила она, приблизив свое лицо, словно изучая и оценивая Микке. Глаза, слезящиеся и красные, как будто неплотно прилегали к глазницам. На голове коричневый берет, весь в пятнах.

– Двоюродный племянник, – ляпнул Микке наугад.

– Да, своих детей у них, кажется, нет, – не сдавалась старуха.

– Нет. – Микке демонстративно взял грабли.

К счастью, старуха заглядывала нечасто. Осень становилась все дождливее. В домике было сыро и холодно, но под кроватью нашелся обогреватель – позеленевшее от времени ископаемое с электрической спиралью. Заискрив при включении, чудовище наполнило воздух запахом сгоревшей пыли. Усевшись достаточно близко к нему можно было даже согреться.

Иногда Микке брал в руки ружье, примериваясь к нему. Весило оно больше, чем можно было подумать. Ствол леденил руки. Микке вскидывал ружье на плечо, делая вид, что нажимает на курок.

Он брал с собой блокнот и карандаши, любил сидеть там и рисовать. Ничего особенного, совершенно ничего. Но рисунки его возбуждали, – значит, в них был хоть какой-то смысл.

Он рисовал женщин, обнаженных, связанных. Ноги задраны вверх, раздвинуты в стороны, схвачены петлями. Он рисовал груди, растекающиеся круглыми блинами. Он думал о Карле Фэй Тукер и об иголках, которые медленно пронзали ее кожу.

Пару раз он скатался в Хэссельбю, но прятаться в кустах становилось все сложнее. Иногда он видел ту женщину: она тоже сгребала листву вместе со своим новым мужчиной. Тем, который занял место Натана. Курятник у дерева пустовал. Наверное, птичка сдохла или умотала в теплые края.

Дома царила мрачная атмосфера. Нетта снова впала в депрессию и ныла дни напролет. Что у нее там, климакс? Микке пытался держаться подальше от дома, когда мать была там, но спать-то он все-таки приходил: пока еще не докатился до того, чтобы ночевать в домике. Да и Нетта не оставила бы его в покое, начала бы приставать и выведывать, где он шляется по ночам. Но домик – его личное дело, пусть только попробует сунуть туда свой нос.

Микке часто сидел за большим столом и планировал будущее. Или ежился у обогревателя, надев теплый темно-серый свитер, подаренный Неттой много лет назад, когда она все время что-то вязала.

Там, в тишине опустевшего садика, в голове Микке стала зреть идея. Потрясающая мысль, от которой по всему телу бежали мурашки. Он, Микаэль Гендсер, двадцати двух лет от роду, должен продолжить дело своего отца. У него впереди годы и годы, а отец успел лишь начать свой проект. Микке вдохнет новую жизнь в нарушенный трагическими обстоятельствами план. «Чип Трипс». Продолжить дело – его долг перед отцом. Это вопрос чести.

Был и еще один момент, связанный с честью отца. Та женщина в Хэссельбю. Она предала Натана дважды. И за это должна быть наказана.

Глава 6

Бесцельно колеся по улочкам Окесхова и Блакеберга, он постепенно приближался к Хэссельбю. Виски почти выветрился. Конечно, если вдруг остановит полиция и заставит дунуть в трубочку, то наказания не избежать. Но это его почему-то совсем не волновало. Вибрирующий гул машины успокаивал и расслаблял, словно он покачивался в воде лесного озера.

На дороге он был один, но не только он бодрствовал в этот час. Йилл работала в своей башне. Он так и видел ее: широкая спина, склонившаяся над экраном радара, руки на клавиатуре. Он почувствовал чисто физическое желание прикоснуться к ней, потрогать кожу, запустить пальцы в волосы, погладить мочки ушей – у нее милые уши, маленькие, красивой формы, это он заметил. Ее суховатый юмор, ее терпение, ее внимание и забота о нем.

Шесть лет отсутствия.

Но я не бросал тебя, это ты меня бросила.

Он миновал кладбище, где покоились родители Берит. Вспомнил, что отца в шутку называли Огуречным Королем. У него было имя в фермерских кругах и даже несколько дипломов, которые Берит после его смерти повесила на стены в домике на Вэтё.

Много лет назад Тор придумал называть будущую жену Огуревочкой. В прошлой жизни, когда ласковые прозвища рождались сами. От одной этой мысли в груди что-то сжалось.

Тор медленно ехал мимо вилл и типовых коттеджей с погасшими окнами. Везде темень. Люди спали, набираясь сил перед новым рабочим днем. Честные, порядочные люди, которые ходят на работу, верные своему долгу.

Когда он последний раз был у врача, тот основательно его проработал: говорил о страховых ресурсах, и каких-то комиссиях, и справках о состоянии здоровья. Густав Ведерёд был другом семьи, настоящим семейным доктором, как в прежние времена, а не каким-то загнанным участковым, который работает в поликлинике несколько месяцев, а потом мчится дальше, к карьерным вершинам. Доктор Густав, как они его называли, был терапевтом общей практики и лечил обоих мальчиков, когда тех одолевала очередная детская хворь. Но в этот раз он сдвинул очки на лоб и проговорил высоким, гнусавым голосом:

– Страховщики наседают. Пристали как банный лист. Грозятся прекратить выплачивать твое пособие.

– Да что там грозиться, гроши… – фыркнул Тор в ответ.

– Но дело в тебе, в твоей жизни.

– То есть?..

– Ты на длительном больничном, который уже был продлен дважды. Ведь так? Во второй раз я дал тебе два года. Прошу тебя, Тор, надо заняться собой.

Заняться собой. Как они с Берит смеялись над этим выражением! Взять себя в руки и заняться собой.

– Вот как? – отозвался Тор. – И как именно я должен это сделать?

– Пойми, Тор. Я больше не могу продлевать твой больничный, даже если мне всеми правдами и неправдами удастся убедить страховщиков – у тебя все-таки давление повышенное. Но если честно, это будет медвежья услуга.

– И что ты предлагаешь? Если серьезно? Отправишь меня в психушку или еще куда?

Доктор одернул рукава своего белого халата, который, кажется, сел от стирки. Вид у Густава Ведерёда был отчаявшийся.

– Ты же понимаешь, что должен захотеть сам. Больше ничто не поможет.

Часы показывали четверть второго. У желтого киоска, несколько лет назад превратившегося в уличную забегаловку, он повернул налево и по серпантину спустился к озеру Мэларен – спонтанно, без особого намерения.

Другой день, в конце зимы девяносто восьмого. Почему в тот день он не поехал на машине? Потому что хотел ехать той же дорогой, тем же способом, что и Берит. Он знал, что она дважды за последнюю неделю побывала в Хэссельбю. Он хотел понять ход ее мысли, ее чувства, что ею двигало. Спрашивать было слишком поздно, оставалось лишь восстановить путь, который она проделала в тот последний день перед исчезновением.

Он знал, что Берит добралась на метро до конечной станции, Хэссельбю. Оттуда – по крайней мере, в первый раз – пешком дошла до кладбища, было довольно холодно. Берит зажгла свечу на могиле и забыла там свои рукавицы. Много позже полиция вернула их Тору – застывшие, жесткие, не сохранившие и намека на запах Берит.

После кладбища она отправилась к дому Жюстины Дальвик, как будто что-то тянуло ее туда. Черт побери! Причем дважды. Первый раз она вернулась домой продрогшая, отчаявшаяся. Приняла теплую ванну и рано легла спать, а когда он попытался ее утешить, решила, что он хочет заняться любовью, – какая неловкость.

Так мы и жили, подумал он. Постоянное несовпадение фаз, кроме как в самом начале, первые месяцы светящегося счастья.

Через неделю после первой поездки в Хэссельбю она вернулась туда. И исчезла.

А вот и высокий белый каменный дом. Сквозь ветви деревьев пробивался свет окон. Тор поежился. Он заглушил мотор, но остался сидеть в автомобиле.

Неужели Жюстина Дальвик не спит в такой час? Живет ли у нее, как и раньше, птица? Держать дома такую большую птицу – уже признак ненормальности.

Тор вспомнил рассказы Берит о том, как над Жюстиной издевались в школе. Некоторые существа – как люди, так и животные – вызывают антипатию других существ. У его бабушки с дедушкой была курица, которую постоянно задирали сородичи. Мальчиком он пытался защищать ее от твердых клювов других птиц.

«И не старайся, парень, – говорила бабушка Ида. – На ней печать, от которой не избавиться».

«Избавиться, избавиться!» – кричал семилетний Тор, очень чувствительный мальчик.

Однажды на закате бабушка свернула шею затравленной курице. Стая жестоко исклевала ее, она потеряла почти все перья. Бабушка сварила курицу, и в доме долго стоял ее запах. Тор помнил, как отказывался есть и как бабушка отвечала, что понимает его, но таков закон природы – есть или быть съеденным. После, однако, признала, что лучше ее было похоронить: такой жесткой курицы она прежде не едала.

Тор вышел из машины, запер дверцу. Закурил. Сделал несколько шагов, глядя, как блестит озеро. Словно мятая фольга. Поднимался ветер. Кривая и ржавая калитка не была заперта, ею, наверное, уже не пользовались. Во дворе виднелась припаркованная «вольво». Тор вошел во двор, сердце оглушительно билось.

«Что я делаю?» – пронеслось в голове.

Он потушил сигарету о подошву и спрятал окурок в карман, затем подобрался вплотную к дому, хорошо понимая, что из окон освещенного помещения не видно, что происходит снаружи в темноте.

Жюстина Дальвик стояла у самого кухонного окна, и на секунду ему показалось, что она смотрит прямо на него. Она была полностью одета. Птицы не было видно. Жюстина стояла навытяжку, будто прислушиваясь. Тор был уверен, что к дому он подобрался совершенно беззвучно, но, может быть, его услышала птица. Кто знает, вдруг она, как собака, обладает сторожевым инстинктом?

Внезапное сострадание. Сострадание к ней. Ведь она мучилась, это было очевидно.

«Послушай, – подумал он, и внутри что-то перевернулось, – ты последней видела мою Берит. Ты что-то знаешь, ты должна знать, – но как заставить тебя рассказать?»

Она стояла неподвижно, точно восковая фигура, потом вдруг дернулась и пропала из поля зрения. Тор услышал, как открылась входная дверь, и через мгновение – ее крик, прямо в темноту:

– Что тебе нужно?! Убирайся! Оставь нас в покое!

Глава 7

Она занялась следующей комнатой. Ползая на коленях у душевой кабины, оттирала резиновый порожек. Во влажном помещении легко вырастали пятна красной плесени. Ульф старательно объяснял ей много лет назад, когда принимал на работу, с серьезным и немного смущенным видом:

– Понимаешь, гигиена ванной комнаты – показатель качества сервиса. Если унитазы грязные, хорошей репутации у гостиницы не будет. Поэтому я прошу, чтобы мои работники уделяли этому побольше внимания. – Раздвинув двери душевой кабинки, он показал пример.

Викторина закончилась, теперь радио выплескивало шумную музыку, и Ариадна уже собралась встать, чтобы его выключить, как вдруг кто-то прикоснулся к ней сзади. Испуганно вскрикнув, она обернулась и увидела Бритту Свантессон, мать Ульфа.

– Деточка, я тебя испугала? Прости, не хотела… – начала та и осеклась.

Ариадна неловко поднялась.

– Ничего, – пробормотала она.

Старуха прислонилась к косяку.

– Тебе нужна помощь, – сказала она.

– Ч-что?

– Я помогу тебе закончить уборку.

– Н-нет… не надо…

– Чепуха! Думаешь, я слепая? А в другой раз ты поможешь мне, и нечего тут обсуждать.

Не дожидаясь ответа, Бритта принялась пылесосить, и уже к часу пополудни уборка была окончена. Потом Бритта приготовила кофе и достала хлеб с сыром.

– Надо же и подкрепиться как-никак.

Лишь теперь Ариадна ощутила, что голодна просто зверски. Но откусывать, жевать было трудно. Гнездо выбитого зуба болело, язык все время норовил скользнуть именно туда. Отщипывая мелкие, мелкие кусочки, Ариадна засовывала их в приоткрытый рот. Бритта задумчиво наблюдала.

– Девочка моя, – покачала она головой.

Еще несколько часов назад Ариадна была готова расплакаться в любую минуту, слезы наполняли ее, то и дело переливались через край. Но не теперь. Теперь все было иначе, но как – она не могла объяснить. Как будто в нее вонзили железные вилы, которые поддерживали ее изнутри.

– Спасибо за помощь, – сказала она.

Бритта кивнула. Помолчав, она снова заговорила:

– Я слышала, что Ульф с вами говорил.

– Да.

– Ему сейчас нелегко.

– Я поняла.

Бритта отрезала кусок сыра и вздохнула.

– Жизнь – не всегда мед. А если и мед, то найдется ложка дегтя.

– Хорошая картина.

– Хм. Да. Но сегодня ему чуть лучше, удалось связаться с клиникой в США. Там настоящие эксперты.

– Он туда поедет?

– Да. Посмотрим, что скажут. Если что-то невозможно у нас, то вдруг возможно в другом месте. Главное – верить.

– Да. – Ариадна сделала глубокий вдох.

– И деньги, конечно. Деньги.

– Угу.

– Кстати, он продал две гостиницы. Расскажет вам со дня на день. Вчера определился.

– Ясно. – Ариадна напряглась.

– Так что теперь осталась только эта.

– Он сказал, что продаст все.

– Посмотрим. Может быть, не понадобится. Посмотрим.

Ариадна почувствовала, как внутри все встрепенулось от облегчения.

– Надеюсь, – сказала она.

Ветер рвал вывеску на фасаде дома напротив, она скрипела и ныла. Осень наступила всерьез.

Бритта опустила руки на колени.

– Дети есть дети, даже когда вырастут. Тебе ли не знать, у тебя есть ребенок.

– Угу. – Ариадна подумала о Кристе и Томми: отправились ли они на прогулку в лесу, несмотря на погоду?

– А как поживает твоя дочь? – мягко поинтересовалась Бритта.

– Неплохо.

– Я думала про… ее недостаток. Вы обращались к врачам в других странах?

– Нет… у нее это с рождения. Она родилась без зрения.

– Ясно…

– Они говорят, что ничего не поделаешь.

– Так часто говорят. Не надо верить всему, что они утверждают.

Ариадна встала, принялась собирать посуду.

– Мне надо спешить, – сказала она. – Вы добрая, Бритта. Спасибо, что помогали уборку.

Старуха посмотрела на Ариадну. Морщины лучиками разбегались от глаз.

– Мне все равно нечего делать.

– Обещаю, буду желать Ульфу удачи.

– Мы все желаем. Только удачи.

Почти два, оставался еще час свободного времени. Ариадна попрощалась с Бриттой, которая обещала запереть дверь, быстро спустилась по лестнице и вышла из гостиницы. На улице она надела темные очки. Шел дождь, но ей не было до него дела.

Несмотря на субботу, народу на улицах было немного. Ариадна прошла через кладбище Густава Адольфа, остановившись на миг перед могилой Улофа Пальме, сделала быстрый книксен и поспешила дальше. Капли дождя стекали по лицу. Криста. Взял ли он непромокаемую одежду для нее, если они все-таки отправились в лес? Иначе девочка обязательно простудится, она быстро схватывает простуду – слабые дыхательные пути. Он расписал прогулку в лесу как веселое приключение, но Ариадна знала, что девочка больше любит оставаться дома, лежать на кровати и слушать плеер. Однако возражать папе она почти никогда не решалась. Случалось, что он бил и ее – нечасто, несильно, но случалось. Таким образом выплескивая свое разочарование. Он хотел иметь много детей – говорил об этом в самом начале, как только они поженились.

– Маленькие девочки, похожие на тебя. И мальчики, похожие на меня. Мы с тобой нарожаем целый клан!

Что за бред.

Дойдя до Свеавэген, она перебежала улицу на красный свет. Вошла в продуктовый «Консум», спрятала темные очки в карман. Сейчас нужно хорошее зрение.

Она по-прежнему чувствовала лучи света и силы Жюстины; почти угасшие было, они засияли вновь, через них она и сама росла и становилась сильнее.

Скорее к хлебному прилавку. Это хороший магазин, но ей редко удавалось сюда зайти, всегда приходилось спешить домой, всегда спешить, – жизнь, полная страха и стресса.

Она и теперь спешила. Руки перебирали пакеты со свежим, только что упакованным хлебом: «Крестьянский к завтраку», несколько сортов. Томми обожал «Крестьянский к завтраку». Это его обрадует. И что хорошо в Швеции, на упаковке всегда пишут состав, от первого до последнего ингредиента. В аккуратных рамочках: состав и питательная ценность на сто граммов. Протеин, углеводы, жир, пищевые волокна, натрий. Сортировка упаковочного материала: мягкий пластик.

Ариадна выбрала два пакета «Крестьянского» разных сортов. Больше она ничего не взяла. Расплатилась в кассе и вышла из магазина.

Сегодня ей везло: машина еще не приехала. Ариадна поднялась по тропинке до самого здания обсерватории, запыхавшись: подъем был крут. В траве отдыхали дикие утки. Вид у них был несчастный. Ариадна подумала, что у них, наверное, мерзнут животы – если, конечно, они в этом отношении устроены так же, как люди.

Подальше, у детской площадки, были скамейки – сиди и любуйся городом. Сегодня здесь никого не было – кроме самой Ариадны. Быстро сняв куртку, она прикрыла ею пакеты с хлебом и поменяла содержимое.

Первый пакет она плотно закрыла и убрала в сумку. Держа в руках второй, спустилась к уткам. Те глухо закрякали, две поднялись и заковыляли к ней.

– Проголодались? – ласково произнесла Ариадна. – Идите сюда, у меня вкусный хлебушек!

Отщипывая куски хлеба, она бросала их в траву. Вся стая поднялась и вразвалочку заторопилась к ней. Утки ее совершенно не боялись. Одна из них, коричнево-пестрая, подошла к Ариадне и взяла хлеб прямо из руки. Ариадна спокойно и тихо говорила с утками:

– Какие вы красивые. Какие красивые птицы. Замерзли, проголодались? А вот и еда.

Скоро утки съели весь хлеб. Она посмотрела на часы – без пяти три. По дороге Ариадна выбросила пакет из-под хлеба в урну и дошла до Кунгстенсгатан как раз вовремя.