Что было, что будет... Стил Даниэла
– Ну, вот что, Олимпия, позволь тебе объяснить, как я ко всему этому отношусь, – как всегда высокопарно и назидательно, изрек он. – Я не намерен мириться с тем, что у меня растет дочь-революционерка, и считаю, что такие поползновения надо душить в зародыше. Я ни от кого не потерплю этой левацкой бредятины, надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду. Если она считает невозможным для себя появление на Аркадах, я откажусь платить за ее обучение в Брауне. Может вместо колледжа ехать рыть канавы в Никарагуа, или Сальвадор, или куда ей больше нравится, тогда и посмотрим, придется ли ей по нраву жизнь политического радикала. А станет вести такую жизнь, еще и в тюрьме может оказаться!
– Ни в какой тюрьме она не окажется, Чонси, не говори ерунды! – в отчаянии воскликнула Олимпия.
Ее бывший муж был настоящим столпом американского общества – упрямым и непримиримым. Никакие демократические преобразования не могли поколебать его убеждений. Может быть, в этом и крылась причина радикальных взглядов Вероники, это была ее реакция на образ жизни ее отца. Больших снобов, чем Чонси и его новая жена, было трудно найти, они оба были искренне убеждены, что у всех есть пони для игры в поло – или, по крайней мере, должны быть. Они вообще считали достойными своего внимания и общества исключительно аристократов, занесенных в Социальный реестр. Это был их критерий общественной значимости, а обычные люди для них попросту не существовали.
Олимпии, как и Веронике, воззрения Чонси были абсолютно чужды. Жизненная позиция Гарри была ей близка гораздо больше, хотя и он сейчас повел себя не самым разумным образом.
– Просто у твоей дочери обостренное чувство социальной справедливости, и я не вижу в этом ничего плохого. Надо только дать ей успокоиться, а там она и сама увидит, что никто от ее выхода в свет не пострадает и обиженным себя не почувствует. Обычный светский раут, а для них – веселая вечеринка. Я тебя умоляю, не затевай с ней никаких дискуссий! Если ты только заикнешься об оплате обучения, она вполне может выкинуть какую-нибудь глупость и откажется идти в колледж.
Но Чонси, похоже, ее не слышал и гнул свое:
– Вот тебе результат брака с евреем-радикалом! – Слова бывшего мужа больно ранили Олимпию. Олимпия замерла. Господи, неужели Чонси способен сказать такое вслух?!
– Что ты сказал? – ледяным тоном переспросила она.
– Ты слышала! – отрезал Чонси, не пытаясь смягчить свою резкость.
Иногда Чонси становился похож на героев фильмов тридцатых годов – спесивых и самодовольных. Такого откровенного чванства в приличном обществе теперь уже не увидишь – люди стали считаться с переменами в обществе и вести себя по крайней мере осторожнее. В этом отношении и Чонси, и Фелиция представляли собой редкие экземпляры.
– Никогда не смей говорить мне ничего подобного! Ты и мизинца его не стоишь. Теперь я понимаю, почему Вероника стала такой – она ни за что не хочет быть похожей на тебя. Господи, ты вообще когда-нибудь давал себе труд заметить, что вокруг тебя живут и другие люди, и они ничуть не глупее тебя, они работают, не в пример тебе!
Чонси в жизни не знал, что такое работать по-настоящему. Сначала он был сыном богатых родителей, потом стал проживать наследство, а теперь, как догадывалась Олимпия, кормится с фондов своей жены. Праздная публика, праздная жизнь, одни сплошные амбиции. Может, отцовское пренебрежение ко всему и ко всем и его чванство и пытается искупить Вероника?
– Да ты просто лишилась рассудка, Олимпия, когда перешла в их веру! Никогда не мог понять, как ты смогла на это пойти. Ты же из семьи Кроуфорд!
– Нет, я из Рубинштейнов! – гневно возразила она. – И я люблю своего мужа! Мой переход в его веру был для него очень важен. А тебя это никак не касается! Моя вера – это мое личное дело, ты к этому никакого отношения не имеешь.
Она кипела от негодования и обиды. Неужели этого человека она любила?! Какое счастье, что она встретила Гарри!
– И ты пошла против всего, чем дорожили твои предки, чтобы только потрафить человеку, исповедующему более левые взгляды, чем сами коммунисты! – Чонси никак не мог уняться.
– Да о чем ты говоришь? При чем здесь все это? Мы с тобой обсуждаем бал, на который хотим вывезти наших дочерей. Ни о каких политических взглядах речи не идет, ни о твоих, ни о моих! При чем тут коммунисты? И проблема не в Гарри, а в Веронике.
– Два сапога пара!
По сути дела, Чонси был прав, но Олимпия не собиралась этого признавать. Сперва надо урезонить Веронику, а потом уж нужно будет поговорить спокойно с Гарри. Он разумный человек, и она не сомневалась, что в конечном итоге тоже изменит свою точку зрения. Чонси – другое дело, этот никогда не упустит возможности показать себя во всей красе – со своей манией величия и самодовольством. Эти качества в нем весьма успешно культивировала его супруга. Наверное, поэтому они и жили душа в душу, что исповедовали одни и те же принципы.
Олимпия отказывалась понимать, как вообще она могла выйти замуж за Чонси, пускай даже и молоденькой дурочкой. Сейчас, в сорок четыре, оглядываясь назад, она находила этому единственное объяснение – любовь ослепила и оглушила ее, лишила разума.
– Чонси, еще раз говорю тебе: не вздумай угрожать Веронике тем, что не станешь оплачивать ее учебу. Если ты это сделаешь, она выкинет какой-нибудь финт похлеще, я ее знаю. Бал – это одно, а учеба – это ее будущее! Учти, если посмеешь – я на тебя в суд подам.
Плата за обучение детей вменялась Чонси по условиям развода, но Олимпия понимала, что бывший муж вполне способен забыть о последствиях и нарушить обязательство, только чтобы настоять на своем.
– Валяй, Олимпия, подавай на меня в суд, мне плевать! Если не доведешь до Вероники моего мнения, это сделаю я сам. Можешь даже сказать, что я им обеим откажу в этих деньгах, если они обе на Рождество не появятся на этом чертовом балу. Может, это ее образумит. Она же не захочет навредить Джинни, а если откажется от бала, сестра тоже пострадает. И мне плевать на твои угрозы и суды. Я им обеим ни копейки не дам, если обе не будут на Аркадах. Можешь надеть на нее наручники, напичкать успокоительным – выбирай любой способ, но она должна дебютировать!
Упрямый осел! Взрослый человек, а ведет себя как ребенок! Надо же, обратить пустячное дело в целую войну! Все окончательно потеряли голову, и это – из-за какого-то бала!
– Это нечестно по отношению к Вирджинии. Это шантаж, Чонси! Девочка и так расстроена. Джинни хочет поехать, и не ее вина, что так все обернулось. Прошу тебя, Чонси, хоть ты прояви благоразумие!
– Считай, что я беру Вирджинию в заложницы, чтобы заставить образумиться Веронику.
Олимпия и себя уже чувствовала заложницей. Конечно же, меньше всего она хотела начинать судебную тяжбу из-за оплаты обучения дочерей. Дети ей этого не простят, Вероника может наделать глупостей посерьезнее, да и Чарли будет не в восторге от такого поворота событий. Впрочем, из уст Чонси угроза звучала вполне реально.
– Чонси, ради бога, это же непорядочно! Речь идет всего-навсего о вечеринке, неужели из-за такой ерунды должны перессориться две семьи, а девочки остаться без колледжа?
Олимпия не стала говорить, что ей будет нелегко тянуть еще двух студентов – ведь она уже вносит часть платы за обучение сына. Не может же она требовать от Гарри взять это на себя, когда у девочек есть весьма состоятельный отец, который обязан платить за своих детей! А угроза наказать Вирджинию за упрямство сестры и вовсе несправедлива. Но Чонси привык к тому, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним. Он всегда, даже в юности, чувствовал себя хозяином жизни. Он и в их браке всегда на нее давил и, похоже, до сих пор не расстался с этой привычкой. Но вести себя так по такому ничтожному поводу?!
– Мне не нужна такая дочь, тоже мне – возмутительница спокойствия, революционерка! Олимпия, ради бога, представь, что я скажу своим друзьям, как буду выглядеть в их глазах?!
– Это не самое страшное в жизни, – ответила она.
Но для Чонси, судя по всему, такое положение дел казалось ужасающим. Ну как же! Его соплячка-дочь опозорила отца – проигнорировала такое событие, не появилась на балу! Как она посмела идти наперекор традиции, как посмела восстать против уклада жизни нескольких поколений их несравненного аристократического рода!
Для себя Олимпия уже решила, что, если Вероника наотрез откажется участвовать, она заставлять дочь не станет. Вирджиния же отправится на бал в любом случае, с сестрой или без. Затея Чонси сделать из нее заложницу – явный перебор и большая несправедливость.
– Даже не представляю себе большего унижения и не собираюсь поддаваться ее капризам! Можешь ей так и передать, Олимпия!
– А сам не хочешь ей сказать?
Олимпии надоела роль постоянного посредника. Она, само собой, взяла ее на себя, когда дети были маленькими. Но теперь, когда они выросли, пусть Чонси сам ведет с ними переговоры. Дочь только еще больше на нее обозлится. Если Чонси так хочет довести до нее свое мнение, пускай сделает это сам.
– И скажу! – бушевал бывший муж. – Не понимаю, как ты их воспитываешь? Слава богу, хоть у Джинни еще осталась капля здравомыслия.
– Мне кажется, надо дать страстям улечься, – вновь рассудительно предложила Олимпия. – Вернемся к этой теме в сентябре. Или даже позже. А пока я пошлю подтверждение от имени обеих. И чек. – Сумма была невелика, на Аркады приглашали девушек не столько из самых богатых семей, сколько из самых аристократических. – Веронике даже не надо знать, что ее записали. Скажем ей, что все решим осенью, а за лето, может, она изменит свое решение. В ее возрасте взгляды и убеждения так быстро меняются!
– Я не хочу, чтобы она считала, что настояла на своем. Пусть оставит при себе свое своенравие! Она должна это ясно понимать!
– Воображаю… – вздохнула Олимпия, воображая, какой последует взрыв эмоций.
Нет, все-таки не стоит сводить Чонси и Веронику сейчас. Если отец ее спровоцирует, Вероника упрется и будет стоять насмерть. Чонси никогда не был деликатным в общении. Он не умел ладить с дочерьми, да и с женой тоже. Деликатности в нем было, как в грузовике. Что до его принципов, то они даже Олимпию были способны толкнуть в объятия «коммуняк», как их называл Чонси. Да куда угодно, лишь бы подальше от этого сноба!
– Если потребуются фотографии, я пошлю два фото Вирджинии. – Никто не заметит их, не отличит. – И платье ей мы выберем. Прошу тебя, Чонси, не обостряй, оставим все как есть! Я сама все постараюсь уладить.
– Да уж постарайся! Если она не отступит от своего, за дело возьмусь я!
– Спасибо, что помог, – с сарказмом произнесла Олимпия, но Чонси, похоже, не заметил ее колкости.
– Хочешь, с ней Фелиция поговорит? – вдруг спросил он.
Услышав такое, Олимпия чуть не застонала. Тактом Фелиция не отличалась, да и девочки ее никогда не жаловали. Терпели только ради отца, в душе считая противной и неумной. И Олимпия с ними не спорила.
– Я сама этим займусь, спасибо.
Олимпии удалось завершить разговор раньше, чем он окончательно вывел ее из себя, а это уже было маленькое чудо. Общение с Чонси Уокером могло довести ее либо до бешенства, либо до полного измождения. После разговоров с бывшим мужем она всегда чувствовала себя абсолютно обессиленной.
Олимпия еще не успела прийти в себя, когда позвонила свекровь. О звонке миссис Рубинштейн ей доложила секретарша.
Олимпия удивилась. С чего бы это свекровь вздумала звонить в ее офис? Вряд ли из-за бала, Гарри редко посвящает мать в свои проблемы. Впрочем, все возможно – семейство было взбудоражено. Волны после шторма могли докатиться и до Фриды.
– Добрый день, Фрида, – поздоровалась Олимпия усталым голосом. Семейные распри отняли у нее последние силы, да и на работе день выдался не из легких. – Ничего не случилось?
– Это я у тебя хочу спросить. Мне позвонила Вероника и сказала, что страшно на тебя зла и хочет переночевать у меня.
Олимпия закусила губу. Ей не понравилось, что дочь пытается убежать от домашних проблем, хотя тесные отношения девочек с матерью Гарри она всячески приветствовала. Фрида была добрая, сердечная, мудрая женщина, золотое сердце. И детей Олимпии она любила как своих.
– Звоню узнать твое мнение, как мне следует ей ответить.
– Спасибо, Фрида. Вообще-то, я бы предпочла, чтобы она эти дни побыла дома, нам надо кое-что уладить. Возраст у девочек – сама понимаешь! Вот на выходные вместе с Максом я бы их к тебе отправила, если хочешь внука повидать.
– Отлично. Ты же знаешь, я люблю, когда они у меня. Джинни тоже пришлешь?
– Честно говоря, девочки поругались, – вздохнула Олимпия.
– Из-за чего?
– Из-за такой глупости, что даже говорить не хочется. Долго объяснять…
Фрида не стала признаваться невестке, что сын ей уже все рассказал. Он заезжал пообедать, в чем не было ничего из ряда вон выходящего, и поделился с матерью. Та восприняла проблему совершенно иначе и прямо ему об этом заявила. Сказала, что он преувеличивает, что такой бал – это только повод развлечься. Фрида никак не могла взять в толк, при чем тут дискриминация или какие-то гонения.
Гарри убежденно заявил, что это мероприятие расистского толка. Фрида возмущенно фыркнула и отчитала сына. Зачем раздувать из мухи слона? Этот бал – своего рода клубное мероприятие, сказала она. Может же существовать клуб молоденьких девушек протестантской веры. А еще Фрида напомнила сыну, что в ее отделении женской еврейской организации «Хадасса» тоже нет ни одной католички, но их за это никто не бойкотирует и не придает анафеме. Всякий клуб имеет право допускать в свои члены тех, кого считает нужным. К тому же для девочек, по ее мнению, это будет полезный опыт. Фрида считала, что Вероника должна уступить, и собиралась при первом же подходящем случае сказать ей об этом.
В ответ Гарри обвинил мать в либерализме и сразу после обеда поспешил распрощаться. На работу он вернулся в дурном расположении духа и за весь день ни разу не позвонил жене.
– Прости, что Вероника тебя побеспокоила, – извинилась Олимпия перед свекровью. – Это буря в стакане воды, но на данный момент страсти кипят и уступать никто не собирается.
– Могу я чем-то помочь? – поинтересовалась Фрида.
В этом была вся Фрида – деятельная и отзывчивая, всегда готовая к прощению, несмотря на все, что ей довелось пережить.
Олимпия искренне восхищалась свекровью. Фрида редко вспоминала вслух о своем детстве, но от мужа Олимпия знала, какой ужас она пережила, когда лишилась всех близких, и какие мучения ей выпали в концлагере. Долгие годы потом ее преследовали кошмарные сны, но у нее хватило ума обратиться к специалистам и пройти курс психотерапии. Характер у Фриды был золотой, и Олимпия испытывала к свекрови глубочайшую привязанность и уважение. Она не уставала благодарить небо за то, что оно послало ей такую свекровь.
– Боюсь, Фрида, ты тут вряд ли чем поможешь. История просто дурацкая, мне даже говорить о ней неловко. Дело в том, что девочки получили приглашение на бал дебютанток. Я в свое время тоже на таком была. Это давняя традиция, возможно, сейчас она выглядит нелепо, но для участниц это незабываемое событие. Конечно, находятся люди, как, например, мой бывший муж, которые считают, что без всей этой светской мишуры настоящий аристократ и дня прожить не может. Но это сущий вздор. Это всего лишь праздник – волшебный, трогательный бал, как в сказке про Золушку. На мой взгляд, никому от этого ни жарко ни холодно. Не буду спорить, это мероприятие для избранных, а Гарри с чего-то взял, что оно пронизано неонацистским духом. Вероника считает меня фашисткой, а Чонси объявил нас всех коммунистами и грозится не оплачивать обеим девчонкам учебу в колледже, если они вместе не явятся на Аркады. Это нечестно! Вероника еще не знает о его реакции, но утром она наотрез отказалась от бала и грозилась, что переедет жить к тебе. Дескать, из-за моих убеждений – они ей, видите ли, претят! А Джинни, наоборот, мечтает об этом бале, рвется покрасоваться. Гарри заявил, что никуда не поедет, и ничего не желает слушать. Чарли разозлился на Веронику. Сестры готовы друг другу горло перегрызть, а на меня так и вовсе ополчились все разом. Единственный человек в доме, кто еще сохраняет здравомыслие, это Макс, который заявил, что от этого бала одни неприятности и лучше бы уж девчонки никуда не ездили.
– Очень разумно! – Обе женщины посмеялись.
– Не знаю, Фрида, что теперь и делать. Это буря в стакане воды, я понимаю, но, знаешь, мне самой ужасно хочется, чтобы девочки там побывали. Ностальгия, наверное. Или дань традиции. Не думала, что все из-за этого встанут на уши. Я начинаю чувствовать себя чудовищем, что попросила их принять приглашение. Про Гарри и говорить боюсь, он меня убить готов. – Олимпия была по-настоящему расстроена, с таким трудом обретенное после разговора с Чонси спокойствие покинуло ее.
– А ты отправь их подышать воздухом, – посоветовала свекровь. – А с Джинни прокатись по магазинам, купите платья ей и Веронике. Сыну моему скажи, чтобы поумерил свой пыл. Нацисты – это те, кто в Германии жгут синагоги, им не до светских балов. – Сама она это ему уже высказала, когда он сегодня заезжал. – Не обращай на них внимания! Веронике надо дать время выпустить пар. Этим все и кончится, помяни мое слово! Сама-то в чем пойдешь? – вдруг оживилась Фрида, и Олимпия расхохоталась. Вопрос по существу.
– В смирительной рубашке. Если мое семейство не образумится, они доведут меня до сумасшествия. – Ей вдруг пришла в голову одна мысль, и Олимпия решила немедленно узнать, как отреагирует свекровь. Она хорошо помнила, что сказал на этот счет Гарри. – А ты, Фрида, не хотела бы поехать?
– Ты это серьезно?
Свекровь опешила. Из слов сына она поняла, что это невозможно, что мероприятие это сугубо для избранных «чистых» кровей. Вот почему сама она ни за что не стала бы задавать вопросы и приглашения не ждала. Но даже это не меняло ее убеждения, что внучки должны принять приглашение, – и это никак не связано с ее участием или неучастием.
Фрида Рубинштейн была необыкновенно тактичной свекровью, никогда не навязывала ни своего общества, ни своего мнения ни снохе, ни сыну, ни их детям. Мягкая по натуре, она с первого дня проявляла к Олимпии необычайную доброту – полная противоположность первой свекрови, которая, как и ее сын, отличалась снобизмом и зловредностью. «Яблоко от яблони недалеко падает» – пословица подтверждалась в обоих случаях.
– Конечно, серьезно! – подтвердила Олимпия, благодарная пожилой женщине за поддержку.
– Я думала, евреев и черных туда не пускают, – осторожно проговорила Фрида. Именно так сказал ей за обедом Гарри, этим-то и объяснялось его неприятие мероприятия.
– В приглашении об этом ни слова, – ответила Олимпия.
Впрочем, справедливости ради надо было признать, что в стародавние времена на сей счет существовали неписаные правила. Она надеялась, что теперь все стало иначе. Правда, сама она давно уже не интересовалась светскими условностями и не знала, подверглись ли изменениям прежние установки. Но ей и в голову не могло прийти не пригласить с собой Фриду – плевать на все правила и на то, что кому-то это может не понравиться!
– О чем мы вообще говорим? – взволнованно продолжала Олимпия. – Ты – член нашей семьи. Девочки расстроятся, если тебя там не будет. А мы с Гарри – тем более.
– О боже! Я и не думала, даже представить себе не могла… Вот Гарри-то удивится… Но я бы очень хотела хоть одним глазком взглянуть на эту красоту – девушки в длинных платьях, музыка… Где еще такое теперь увидишь?! А что же я надену?
Олимпия засмеялась, от души отлегло. Похоже, свекровь на ее стороне.
– Что-нибудь подберем. Поближе к делу пробежимся по магазинам, купим тебе роскошное платье.
Олимпия внезапно поняла, что для ее свекрови это действительно будет особенное событие – как и для Джинни. Да и для Гарри – только в ином смысле. Для Фриды этот бал словно олицетворяет все, чего она была лишена в юности. Она, вероятно, воспринимает его как запоздалый дар, как удивительный праздник, пусть и не ее молодости. В ее юности не было ничего подобного, там царила нужда и тяжкий труд в швейных мастерских. Поэтому для нее так много значит приглашение на такое шикарное мероприятие, тем более – из уст невестки. И Олимпия ни за что не лишит ее этого удовольствия. По голосу Фриды было слышно, как она взволнована.
– Но ведь надо будет что-то с длинным рукавом искать, – тихо проговорила та. Олимпия все поняла: Фрида, как всегда, была озабочена тем, как прикрыть свою лагерную отметину.
– Обещаю, мы выберем то, что надо. Подберем тебе идеальный наряд, – сердечно произнесла Олимпия.
– Вот и замечательно! В выходные я попробую поговорить с Вероникой. Нельзя, чтобы она испортила праздник сестре. Борец за социальные права, Чавес никогда не узнает, что она там жизнь прожигает, а вдвоем с Джинни им будет только веселее. Сыну моему скажи, нечего быть таким занудой. Ему просто фрак надевать неохота! А если не поедет – мы и без него прекрасно развлечемся. До декабря еще далеко, к тому времени все успокоятся. Не позволяй им портить тебе жизнь! Береги себя, деточка… – с нежностью проговорила Фрида.
За все тринадцать лет брака с Гарри Олимпия ни разу не слышала от свекрови худого слова. Напротив, она всегда могла рассчитывать на ее поддержку и понимание. Перейдя в иудейскую веру, Олимпия навеки завоевала любовь и преданность свекрови. Фрида была удивительной женщиной – она сразу поддержала выбор сына. А ведь на руках у Олимпии было трое своих детей, которых надо было еще растить и растить. Фрида, не жалея сил, вседа была готова прийти на помощь Олимпии. Вот и сейчас она сразу верно оценила ситуацию и все поняла с полуслова.
– Помечу себе в календаре. Давай назначим наш поход по магазинам на сентябрь, когда поступят в продажу осенние коллекции. Может, черный бархат? Что скажешь?
– Скажу, что ты самая потрясающая женщина на свете! И в черном бархате и без… – В глазах Олимпии заблестели слезы. – Мне повезло, что жизнь нас свела.
– Да будет тебе! И не загружай себя этими проблемами. Все будет хорошо! Гарри перекипит. Он ведет себя глупо, раздувает из мухи слона. – «Как и все остальные», – подумала Олимпия. – На один вечер может и поступиться своими принципами, повеселиться от души, вкусно поужинать – вместо того, чтобы закатывать тебе сцены.
Попрощавшись со свекровью, Олимпия почувствовала, что настроение ее улучшилось. Она даже похвалила себя за правильное решение пригласить на бал и Фриду. А что – это же выход из трудного положения… И Фриде радость, и ее влияние на Веронику может возыметь действие. Да и Гарри любит мать и считается с нею.
Прошло несколько минут, и в кабинет вошла еще одна из партнеров фирмы, Маргарет Вашингтон. И сразу заметила, что Олимпия чем-то озабочена.
– Похоже, этот день тебя доконал, – констатировала Маргарет.
У нее самой выдался трудный день, она корпела над апелляцией по коллективному иску, который фирма готовила против сети предприятий, сбрасывавших в реку токсичные отходы, но первые слушания проиграла. Маргарет по праву считалась одним из лучших адвокатов в их компании. Училась в престижнейших университетах – в Гарварде, потом на юридическом факультете в Йеле. Но она была темнокожей, и Олимпия не спешила делиться с ней своими проблемами – вдруг ненароком заденешь ее чувства или невольно обидишь. Она походила вокруг да около, но потом все же не удержалась и рассказала все.
Реакция Маргарет была точно такой же, как у свекрови:
– Господи боже ты мой! Мы губим природу химикатами, торгуем табаком и выпивкой, половина нашей молодежи сидит на наркотиках, которые можно достать на каждом углу, не говоря уже об оружии… У нас один из самых высоких в мире процентов самоубийств в возрасте до двадцати пяти, и мы при каждом удобном случае влезаем в военные действия там, где нас никто не просит и не ждет. Фонд социального страхования практически обанкротился, государство увязло в долгах, политики в подавляющем большинстве продажные, система образования трещит по швам… А от тебя твоя дочь и муж требуют, чтобы ты испытывала угрызения совести из-за какого-то игрушечного бала для белых? Ничего не понимаю! К твоему сведению: в гарлемском клубе, куда ходит играть в лото моя матушка, нет ни одной белой женщины. Но она почему-то не испытывает по этому поводу ни малейших угрызений совести. Гарри бы еще в пикет какой-нибудь записался! Это же не марш неонацистской молодежи, а бал молоденьких глупышек в нарядных белых платьицах. Знаешь что? Я бы на твоем месте обязательно заставила ее пойти, раз она, дурочка, сама не понимает. И совесть бы меня не мучила. Скажи своим, пусть угомонятся. Я вот, например, в студенческие годы в каких только акциях протеста не участвовала, однако же ваши Аркады меня нисколько не задевают.
– Мне и свекровь так говорит. А Гарри считает, это проявление неуважения ко всем его родным, погибшим в Холокосте. Я начинаю чувствовать себя подругой Гитлера Евой Браун.
– Ну, хорошо, хоть свекровь рассуждает здраво. А что она еще сказала? – с интересом спросила Маргарет.
Маргарет была красивая женщина, несколькими годами моложе Олимпии. В юности она даже подрабатывала фотомоделью, снималась для журналов «Харперз Базар» и «Вог» – чтобы было чем платить за учебу.
– Спросила, как я отнесусь, если она купит себе платье из черного бархата, и когда мы с ней сможем пройтись по магазинам.
– Вот именно! Такая же реакция, как у меня. Пошли их всех подальше, Олли! Пусть твоя революционерка умерит свой пыл, и мужу тоже пора образумиться. Правозащитники против этого бала не выступают? Ну так и ему нечего возмущаться. А твой бывший – просто козел!
– Это точно. Он бы предпочел отказаться от дочери, чем смириться с тем, что дочь отказывается выехать в свет. Я просто хочу, чтобы они получили удовольствие – как я в свое время. Никакого политического подтекста тут нет – и никогда не было. Мой первый бал пришелся на семидесятые годы. В шестидесятые, по-моему, они популярностью не пользовались, а в сороковые и пятидесятые на них еще женихов ловили, так что, можно сказать, тогда это была жизненная необходимость. Теперь об этом, конечно, речи не идет, девчонки просто наряжаются, форсят и флиртуют с кавалерами. Один-единственный вечер как дань традиции ради фотографий в семейный альбом. Никаких поруганных ценностей!
– Говорю же тебе, у нас в Гарварде было полно девчонок, которые выезжали на балы и в Нью-Йорке, и в Бостоне. Но лично мне было на это глубоко наплевать, меня это нисколько не трогало. Один раз подруга даже с собой приглашала, но у меня как раз фотосессия тогда была для одного модного журнала. Так что еще неизвестно, кто кому тогда завидовал!
– Слушай, Мэг! Так поедем с нами! – с воодушевлением предложила Олимпия.
– Ты серьезно? А что? Я бы с удовольствием полюбовалась на всех этих красоток и на снобов – их родителей.
У Олимпии даже в мыслях не было, что появление на Аркадах темнокожей Маргарет может кому-то показаться неуместным. Пусть ее предложение и было продиктовано порывом, но порыв этот был вполне искренним.
Итак, она уже пригласила на англосаксонский бал еврейку и афроамериканку, да и сама она, к слову сказать, тоже уже не была христианкой. Если же оргкомитету по какой-то причине это не понравится – это не ее проблема.
– Хорошо бы Гарри в конце концов одумался, – со вздохом произнесла Олимпия. Она совершенно не выносила ссор с мужем. После малейших размолвок с Гарри у нее все валилось из рук.
– Если нет – ему же хуже, много потеряет. Сам себя накажет. Дай ему время спуститься с небес на землю. Еще образумится, когда узнает, что мать с тобой солидарна и тоже считает, что обеим девочкам надо принять приглашение.
– Да, – вздохнула Олимпия. – Дело за небольшим – уговорить Веронику. В противном случае пускай они с Гарри на пару пикетируют бал. С транспарантами против любительниц мехов и в защиту животных, бездомных, безработных и представителей небелой расы.
Обе посмеялись, а спустя полчаса Олимпия уехала домой.
Вечером обстановка в доме царила напряженная. За ужином никто не проронил ни слова, но по крайней мере хотя бы все поели. Когда ложились спать, Гарри уже немного смягчился. Ни с ним, ни с Вероникой Олимпия о бале не говорила. Эта тема в доме вообще больше не обсуждалась, пока через три дня Вероника не получила письмо от отца, приведшее ее в бешенство.
В письме Чонси изложил свою угрозу касательно платы за обучение обеих дочерей в случае неучастия в Аркадах. Дочь бушевала, обвиняла отца в подлости, стремлении ими манипулировать, попытке сделать из нее заложницу и подвергнуть шантажу. Олимпия угрозу бывшего мужа никак не комментировала, только про себя отметила, что после этого сестры помирились. Вероника, правда, пока впрямую не сказала, что изменила свое решение, но и упираться перестала. Получив письмо отца, она забеспокоилась. Она боялась навредить сестре или вынудить мать оплачивать ее учебу. Но на отца она страшно разозлилась и не стеснялась в выражениях на его счет. Гнилые убеждения, бессовестное поведение – это были самые безобидные из ее выражений.
Олимпия отправила в оргкомитет подтверждение и взнос за обеих, написав, что дочери будут счастливы принять участие в бале. Мужу ничего не сказала, рассудив, что времени до декабря еще много и все уладится. Он лишь один раз высказался на эту тему, когда ее затронул приехавший на выходные домой Чарли. Гарри произнес тогда три слова, но этого было достаточно.
– Я не поеду, – проворчал он и вышел, оставив Олимпию беседовать с сыном.
– Дело твое, – негромко отозвалась Олимпия, хорошо помня слова свекрови и Маргарет Вашингтон. Она надеялась, что за семь месяцев может многое измениться.
Чарли согласился сопровождать на балу Джинни, хотя у той недавно и появился постоянный приятель. Она последовала совету матери и решила пока не приглашать на бал своего ухажера, ведь за семь месяцев еще много воды утечет.
Олимпия очень надеялась, что все с течением времени образуется.
Пока же страсти как будто улеглись. Ну и слава богу! Мир в семье, кажется, снова воцарился.
Глава 3
На летние каникулы Чарли приехал из Дартмута непривычно притихший. Это было совершенно не похоже на Чарли, ведь он учился успешно, играл в университете в теннис и хоккей, а недавно начал осваивать гольф.
Во время каникул Чарли встречался с друзьями, ходил с сестрами на тусовки и даже согласился пойти на свидание с одной из подруг Вероники, съездил с Максом в Центральный парк погонять мяч, а с наступлением жары повез на Лонг-Айленд на море. Внешне все было как обычно, Чарли ни дня не сидел на месте, но Олимпия чувствовала, что с сыном не все в порядке, и тревожилась за него. Сын был каким-то притихшим, отстраненным и поникшим. Вскоре Чарли должен был ехать в летний лагерь в Колорадо и всем говорил, что ждет не дождется отъезда.
Олимпия не могла себе представить, что гнетет ее старшего сына. Но и приставать к нему с расспросами, зная характер Чарли, не решалась.
Как-то в субботу утром, отправившись с мужем на теннисный корт, Олимпия сказала Гарри о своей тревоге. Чарли в этот раз остался дома с Максом, отпустив их поиграть. Они обожали играть в теннис или сквош. Тем более что для Олимпии и Гарри это была почти единственная возможность побыть наедине. Им нечасто доводилось оставаться вдвоем, ведь почти все вечера и выходные они проводили с сынишкой, поэтому каждая такая возможность была на вес золота. Но сейчас, когда Чарли был дома, у них появилась бесплатная нянька – тот всегда с готовностью вызывался побыть с братом.
– Я ничего не заметил, – отвечал Гарри, вытирая вспотевшее лицо полотенцем. Он выиграл матч, но с небольшим отрывом. Оба мастерски играли в теннис и находились в отличной форме. Сетования Олимпии на то, что старший сын как будто не в своей тарелке, его удивили. – Мне показалось, все как всегда. С чего ты взяла, что у него проблемы?
– Пожалуй, ничего определенного, но я же вижу, что его что-то тяготит. Я замечаю, когда он думает, что никто на него не смотрит, вид у него такой подавленный, а иногда встревоженный. Не могу понять, в чем дело. Может, ему учиться разонравилось? Или это дела сердечные?
– Олли, а может, ты все напридумывала? Мало ли о чем может думать молодой человек?! Тем более что Чарли всегда был склонен к философствованию. Он – человек не поверхностный, и потом, может же он хотя бы дома быть самим собой, не так ли? – Гарри наклонился к жене и поцеловал ее. – Хорошая была игра, правда?
– Еще бы! – Олимпия улыбнулась в ответ и прижалась к Гарри. – Ты же выиграл. Ты, когда выигрываешь, всегда доволен игрой.
– Зато в прошлый раз в сквош ты меня сделала!
– Только потому, что ты потянул ногу. А так ты не даешь мне ни малейшего шанса. В сквош ты намного сильнее меня.
Зато она лучше играла в теннис. Впрочем, спортивные амбиции были чужды Олимпии. Для нее гораздо важнее было то, что и ей, и Гарри по-прежнему хотелось быть вместе, быть вдвоем. Спустя столько лет их чувства нисколько не остыли.
– А ты сильнее меня профессионально, – сказал вдруг Гарри, и Олимпия удивилась. Никогда раньше Гарри ее не хвалил.
– Да нет, не говори глупостей. Это ты превосходный адвокат! Просто ты утешаешь меня после проигрыша. Я все поняла – это грубая лесть.
– Ничего подобного! Ты действительно стала лучшим адвокатом. Ты и студенткой была способной, мне ли не знать! Ты умеешь работать вдумчиво, основательно, скрупулезно и при этом сохраняешь творческий подход. Иногда ты просто творишь чудеса. Я восхищаюсь твоими успехами. Когда я был практикующим адвокатом, я тоже старался работать методично, но мне всегда недоставало этой творческой жилки. Ты же порой действуешь почти вдохновенно.
– Ого! Ты это серьезно? – Олимпия взглянула на мужа с признательностью, такой комплимент из его уст она слышала впервые.
– Абсолютно. Если мне понадобится совет юриста, я обращусь к тебе. А вот теннису учиться я бы у тебя, наверное, не стал.
Олимпия легонько ткнула мужа в бок, а он в ответ крепко поцеловал ее. Как же ей повезло с мужем! За все прожитые вместе годы у них практически не было разногласий, а случай с приглашением на бал был скорее исключением. Гарри остался, насколько могла убедиться Олимпия, при своем мнении, но она решила пока к нему не приставать. Благо, времени впереди оставалось еще много.
По дороге домой она снова заговорила о Чарли:
– Интуиция мне подсказывает, что его что-то гложет, он просто не хочет об этом говорить.
– Если все так и есть, в конце концов он сам заговорит с тобой, – заверил ее Гарри. – Всегда же так было, ты же знаешь.
Гарри хорошо знал, насколько близкие отношения связывают Олимпию со старшим сыном. Впрочем, его Олимпия обладала всеми мыслимыми достоинствами. Ему все в ней нравилось как в самом начале их совместной жизни, так и теперь. Точно так же, как и в ней за все эти годы не угасла любовь и уважение к своему избраннику. И еще Гарри знал, что обычно в отношениях с детьми чутье Олимпию не обманывает. И раз ей кажется, что с Чарли что-то не так, скорее всего, причина для волнений все же есть.
– Может, у него несчастная любовь? – предположил Гарри.
Олимпия знала, что в последнее время ее сын не был никем серьезно увлечен. Чарли – не затворник, и интересы у него весьма разнообразные, но постоянной девушки у него точно не было.
– Не думаю, что дело в девчонках. Мне кажется, тут что-то посерьезнее. Но что это может быть за проблема – ума не приложу.
– Во всяком случае, работа в лагере пойдет ему на пользу, – успокаивал жену Гарри.
А в это время Чарли самозабвенно предавался игре с младшим братом. Из-за дверей доносились шум и воинственные крики.
Чарли играл с Максом в ковбоев и индейцев, для боевой раскраски Чарли использовал зубную пасту и губную помаду матери.
При виде их физиономий Олимпия расхохоталась. Макс, в шортиках и ковбойской шляпе, носился по дому, целясь в сводного брата из игрушечного ружья. Гарри тоже включился в игру, а Олимпия сразу пошла на кухню готовить ленч. Хорошее настроение не покидало членов семьи все утро.
А спустя несколько дней из Дартмута пришел счет от психотерапевта. Олимпия заволновалась. Она осторожно задала вопрос Чарли, но тот успокоил мать, заверив, что с ним все в порядке. Чарли сказал, что весной покончил жизнь самоубийством один его друг и сначала это на него очень подействовало, но теперь все позади. Услышав это, Олимпия встревожилась еще больше, но виду не подала. Она в свое время перечитала немало книг по психологии переходного возраста и знала, что случаи, когда молодые люди без всяких внешних причин, вдруг неожиданно для всех совершают самоубийство, не так уж и редки. Она, конечно, думала и о погибшем юноше, но тревога за сына не оставляла ее.
Когда Олимпия поделилась своими страхами с Гарри, тот заметил, что у нее вконец расшатались нервы и что сам факт, что Чарли обратился к психотерапевту, уже обнадеживает. Плохо кончают обычно те, кто не идет за помощью. И потом – нет никакой связи между тем, что сделал приятель Чарли, и самим Чарли. Вполне естественно, что эта трагедия отразилась на психологическом состоянии юноши, но со временем все забудется. Олимпия согласно кивала головой, слушая Гарри, но покоя ее сердцу его слова не принесли. После этого несколько раз Чарли с отчимом играли по выходным в гольф, а однажды он приехал к Гарри в офис, и они вместе отправились обедать. Тогда Чарли и сказал, что его всерьез привлекает богословие и он даже подумывает после окончания университета принять сан. Гарри считал, что интерес Чарли к теологии остался в прошлом, но, как видно, он ошибался. Он всегда знал, что Чарли умеет заглянуть в душу другого человека и частенько находит выход из самых деликатных положений. Кто знает, может быть, мальчик примет правильное решение?! Но как к этому отнесется Олимпия?
За обедом, видимо не желая в деталях обсуждать свои планы на будущее с Гарри, Чарли пытался перевести разговор на бал дебютанток, но тут уж Гарри отказался говорить на эту тему. Сказал лишь, что не одобряет мероприятия, на которое допускаются только так называемые избранные.
На своем продолжала стоять и Вероника, но к моменту отъезда в компании подруг в Европу – а это был июль – она немного смягчилась. К тому времени Джинни уже успела заказать себе наряд – дивное бальное платье из белой тафты, с открытыми плечами и длинной юбкой, расшитой крошечными жемчужинами. Платье было точь-в-точь как свадебное. Джинни просто визжала от восторга.
Кроме того, тайком от Вероники они с Олимпией выбрали платье и для сестры. Облегающее, из белого атласа, с одной бретелью, идущей наискось через одно плечо – они обе решили, что Вероника такое бы надеть согласилась. Платье было элегантное и могло бы прекрасно подчеркнуть стройную фигуру Вероники. А Джинни больше понравился вариант с пышной юбкой. Оба платья были по-своему безупречны и в то же время подчеркивали индивидуальность характеров и стиля сестер.
Атласное платье Вероники Олимпия спрятала подальше в свой шкаф. С Вирджинией они условились вообще не говорить Вер о том, что выбирали платья для бала. Перед отъездом в Европу Джинни снялась поочередно в двух платьях для буклета, который готовил к балу оргкомитет. Обсуждать это с Вероникой они не стали. Главное, фотографии обеих участниц таким образом были предоставлены. Если потом Вероника станет возмущаться, тогда и будем объясняться, решили заговорщицы. А сейчас ни к чему нарушать установившееся спокойствие.
В Европу девочки уезжали в прекрасном настроении, от былой ссоры не осталось и следа. Двумя днями позже Чарли отбыл в Колорадо, а Олимпия с Гарри вместе с Максом отправились во Францию.
Они чудесно провели время в Париже. Макс терпеливо отправлялся с родителями на экскурсии и в музеи, не жаловался на усталость и не хныкал. Но, конечно, с большим удовольствием он гонял мяч с французской ребятней и отводил душу на аттракционах. По вечерам родители брали его с собой, когда шли в бистро. Макс с аппетитом уплетал пиццу и бифштексы с картошкой фри. Специально из-за Макса ездили за мороженым в магазин Бертильона на Иль Сен-Луи, а еще Максу очень понравились блины, купленные в Сен-Жермен с уличного лотка. И, конечно, в полном восторге он был, когда вместе с родителями поднялся на Эйфелеву башню.
Они остановились в небольшом отеле на Левом берегу, который Гарри приметил в одной из своих предыдущих поездок. Словом, поездка удалась на славу. Присутствие маленького сына в соседней комнате никак не отразилось на любовно-романтическом настрое супругов, тем более что Макс засыпал после насыщенных событиями дней моментально и не просыпался до самого утра.
В последний вечер они, к восторгу Макса, совершили долгую прогулку по Сене на речном трамвайчике, любуясь огнями Парижа и великолепными зданиями и памятниками, мимо которых проплывали. Уезжать из Парижа не хотелось, но все когда-нибудь кончается, а все хорошее кончается особенно быстро!
А потом они отправились на Ривьеру. Провели несколько дней в Сен-Тропе, на одну ночь остановились в гостинице в Монте-Карло, несколько дней провели в Каннах. Макс играл с детьми на пляже и даже мог объясняться со своими новыми приятелями по-французски. Правда, слова он говорил одни и те же, но это нисколько не мешало общению. Уже через неделю пребывания на море все трое прекрасно загорели. Гарри и Олимпия чувствовали себя такими же беззаботными, как и их сын. Они наслаждались буйабесом, омарами и рыбой. Макс, правда, не разделял восторгов родителей по поводу такой еды, но это не мешало им получать удовольствие от каждой минуты отдыха. Да и у Макса было немало радостей и собственных «детских» открытий.
Из Сен-Тропе Макс отправил старшему брату футболку на память, а тот в ответ засыпал их забавными открытками, в которых описывал свою жизнь в летнем студенческом лагере. Чарли тоже неплохо проводил время. Олимпия не находила в его посланиях никаких признаков уныния. И это ее успокаивало.
Венеция подарила им тоже незабываемые воспоминания. Волшебный город очаровал всех. Без устали ходили они по узким улочкам, на площади Сан-Марко Макс кормил голубей, проплывали на гондоле под Мостом Вздохов. А когда в этот момент Гарри поцеловал Олимпию, вспомнив слова гондольера, что это залог того, что они будут принадлежать друг другу вечно, Макс выразительно поморщился при виде целующихся родителей, а Вероника и Джинни дружно рассмеялись, глядя на смутившегося брата.
Последовавшая затем поездка по Северной Италии и Швейцарии умножила их впечатления. Они поселились в красивом отеле на Женевском озере, ездили в Альпы, а последние несколько дней провели в Лондоне. Макс заявил, что ему везде очень понравилось. Сестры и родители поддержали его – это летнее путешествие было похоже на волшебную сказку.
На обратном пути, в самолете, Олимпия была на удивление молчалива. Она целиком погрузилась в свои мысли. А думала она о том, что совсем скоро опустеет их дом, дочери уедут учиться, и когда еще они смогут собраться вот так же – все вместе?! И вряд ли уже повторится это удивительное путешествие, которое было таким чудесным…
Дни перед отъездом в колледж прошли в сплошной суете: девочки собирались, упаковывали вещи – от велосипедов до компьютеров, прощались с подружками. Джинни пришла в восторг, узнав, что несколько ее подруг тоже приняли приглашение на бал Аркады и будут дебютировать с ней вместе. Вероника продолжала презрительно морщить нос, пока в один прекрасный день не увидела фотографии Джинни в двух разных платьях – они лежали в ящике письменного стола Олимпии, где ей вздумалось искать почтовые марки. Не веря своим глазам, Вероника оцепенела, охваченная праведным гневом.
– Как ты могла?! – накинулась она на мать, а потом обвинила сестру в вероломстве.
Джинни не выдержала и тоже обрушилась на сестру:
– Почему мама должна платить за наше обучение из-за того, что ты хочешь показать характер и позлить отца? Ты об этом подумала?!
В знак протеста против позиции отца Вероника этим летом отказалась навестить Чонси в Ньюпорте. Джинни пришлось в одиночку нести этот крест и съездить к отцу в последние выходные перед отъездом в колледж.
– Это нечестно! Почему из-за твоего каприза должна страдать мама?
В конце концов Джинни до нее достучалась. Довершила благое дело Фрида, которая пригласила Веронику на обед и попросила сменить гнев на милость. И накануне отъезда Вероника сдалась. Она заявила, что делает это вопреки своим убеждениям и по-прежнему против снобистского мероприятия, но вынуждена подчиниться из-за упертости своего папаши. Сказала, что не хочет подставлять маму и потому покоряется. Олимпия, когда услышала это от Вероники, от души благодарила дочь и обещала сделать все, чтобы выезд в свет никоим образом не задел ее благородных убеждений и чувств. Причем в голосе Олимпии не было и тени иронии. Итак, примирение практически состоялось. Правда, с бальным платьем возникли проблемы. Вероника примерила платье и заявила, что оно ей категорически не нравится, хотя выглядела она в нем сногсшибательно. И не могла не видеть этого сама. Спутника у нее пока не было, но Вероника обещала этот вопрос продумать. Сообщить имя сопровождающего кавалера оргкомитету надо было не позднее Дня благодарения.
– Может, попросим кого-нибудь из друзей Чарли? – предложила Олимпия, но Вероника твердо заявила, что решит все сама. Пока надо было радоваться и тому, что она вообще согласилась участвовать в этом празднике, а давить на нее по поводу кандидатуры сопровождающего в этой ситуации было довольно рискованно. Олимпия решила больше не вмешиваться. По крайней мере, до поры до времени.
Единственным, кто по-прежнему твердо стоял на своей позиции, был Гарри. Он даже обсуждать эту тему отказывался. Он был, похоже, разочарован тем, что Вероника уступила давлению, но признал, что ей ничего другого не оставалось перед лицом позиции отца. Чтобы не создавать серьезных проблем матери, она вынуждена была подчиниться.
Его же собственный отказ от участия в мероприятии никому не создавал проблем. При каждом удобном случае Гарри давал понять, что никакая сила на свете не заставит его ехать на Аркады. В этом вопросе Гарри проявлял несвойственное ему упрямство. Видимо, отказ от участия в мероприятии он считал делом принципа.
Прежде чем отправиться к началу нового учебного года в Дартмут, Чарли несколько раз пытался поговорить с Гарри на эту тему, но все его попытки ни к чему не привели.
В воскресенье накануне отъезда старшего сына в колледж Олимпия повела его обедать в ресторан. Летние каникулы сказались на молодом человеке самым положительным образом, он выглядел отдохнувшим и спокойным. Казалось, Чарли преодолел то состояние душевного беспокойства и угнетенности, которое Олимпия заметила у сына в начале лета. Ее волнение за него постепенно улеглось. Чарли много общался с друзьями, говорил, что с нетерпением ждет нового учебного года, а следующей осенью он намеревался продолжить образование на теологическом факультете. Правда, он поговаривал и о дипломе в Оксфорде и о том, что хорошо бы взять в колледже академический отпуск и уехать на целый год путешествовать. Был и еще один вариант – пойти работать в компанию отца сокурсника Чарли, с которым он делил комнату в студенческом кампусе. Компания находилась в Сан-Франциско. Пока Чарли еще не решил, какой вариант предпочесть, но все они казались Олимпии с Гарри заслуживающими внимания.
Олимпия прекрасно понимала, как сложно сделать правильный выбор в таком юном возрасте. Ей до сих пор не верилось, что ее первенец уже стал взрослым и должен идти в жизни собственной дорогой. Счастье, что Чарли разумный парень и учится хорошо, к тому же умеет нравиться людям. А то, что он не может еще определиться, – дело понятное. В разговоре за обедом он сказал Олимпии и о том, что ему нравится и преподавательская работа. Одним словом, Чарли пребывал в растерянности. Но что могла посоветовать ему мать?! Пусть решает сам, в конце концов, никогда не поздно все начать сначала, ведь Чарли так молод и впереди у него целая жизнь.
– Бедняжка! – вздыхала Олимпия. – Не хотела бы я оказаться на его месте, снова стать перед выбором пути. – Этот разговор с мужем состоялся у Олимпии вечером того дня, когда она ходила с Чарли обедать. – Он просто разрывается на части – и того хочется, и этого. Чонси хочет, чтобы Чарли, как и его отец когда-то, ехал в Ньюпорт и работал бы там инструктором по поло. Ничего себе перспектива после Дартмута! Слава богу, это предложение Чарли всерьез даже не рассматривал.
Чарли не рассматривал всерьез и работу в банке отца в Нью-Йорке. Эти варианты он для себя решительно отмел. Чарли явно не хотел связывать себя с отцом деловыми отношениями. Гарри считал, что Чарли надо идти в Оксфорд, Олимпии же больше нравился вариант работы в Сан-Франциско. Она считала, что сыну полезно будет начать все с чистого листа, не ожидая поддержки – пусть и номинальной – папочки. А сам Чарли находился в метаниях. Гарри же агитировал за продолжение учебы на юридическом факультете. Чарли, однако, это предложение решительно отверг. Все-таки духовная стезя по-прежнему больше его привлекала.
– Не могу себе представить его в роли священника, – признавалась Олимпия мужу, хотя из всей семьи старший сын, безусловно, был самым религиозным.
– Кто знает, ему, возможно, это как раз подойдет, – говорил Гарри задумчиво. – Только вот денег этим не заработаешь. Ты меня знаешь, Олимпия, я человек не прагматичный, но лучше бы он выбрал что-нибудь более надежное и перспективное с точки зрения финансовой выгоды.
В этом смысле им обоим более привлекательной казалась работа в Сан-Франциско. Речь шла о компьютерной фирме в Пало-Альто, и Олимпия советовала сыну подумать об этом серьезно. После Рождества и участия с сестрами в бале дебютанток Чарли собирался погостить у своего товарища и поближе познакомиться с его отцом и вероятной работой. А Гарри и Олимпия запланировали провести с детьми рождественские каникулы на горном курорте в Аспене и уже предвкушали интересную поездку. А перед балом, еще в Нью-Йорке, предстояло отметить Хануку.
Проводив Чарли, Олимпия на следующий день повезла по магазинам Фриду. Они облазили «Сакс» и «Бергдорф», прежде чем в «Барниз» нашли наряды, которые обеим показались идеально подходящими и к торжеству, и к возрасту. Олимпия выбрала себе темно-синее атласное платье с легким, в тон, шарфом, а Фрида – черное бархатное платье с длинным рукавом и под горло, строгое, но элегантное, без лишних украшений и легкомысленной отделки, но безупречно скроенное и сшитое.
Довольные удачными покупками, они вернулись к Фриде и, как две подружки, скинув туфли, весело болтали за чаем. Фриду предстоящее светское мероприятие воодушевляло с каждым днем все больше. Теперь, когда вопрос с ее нарядом был решен, она уже ждала этого дня с плохо скрываемым нетерпением. Она поделилась с Олимпией, что наденет сережки с бриллиантами, подаренные сыном и невесткой на ее семидесятипятилетие, а также нитку жемчуга – давнишний подарок покойного мужа.
Олимпия одобрительно кивнула, радуясь, что свекровь так оживлена, а потом вдруг заговорила совсем о другом.
– Беспокоит меня Чарли, – сказала она неожиданно, чувствуя себя как дома на уютной кухне Фриды.
В квартире свекрови, как всегда, царил идеальный порядок, она гордилась тем, что до сих пор сама поддерживает его. Наделенная независимым характером, она категорически отвергала любую помощь со стороны сына, хотя он то и дело предлагал матери свои услуги.
– У мальчишки столько планов на будущее, что он и сам не знает, что предпочесть – глаза разбегаются.
– Он еще молод, есть время найти себя. А как у него сейчас с отцом отношения складываются?
Фрида знала, что все пятнадцать лет после развода родителей Чарли все больше отдаляется от отца. Чонси неизменно вызывал его разочарование. Да Чонси и сам не думал скрывать, что куда больше его занимают три дочери от нового брака, нежели судьбы старших детей. Девочек такое отношение отца как будто не трогало, а вот Чарли переживал безразличие Чонси весьма болезненно. Гарри во всем старался служить ему опорой, но это, увы, не компенсировало юноше отсутствия отцовского тепла. Чонси и не думал вникать в переживания мальчика. Это было вполне в его духе. Поверхностный, неспособный на длительную привязанность и ненавидящий любую форму ответственности. Все, что не доставляло удовольствия и требовало спуститься из седла, он отвергал. Чонси, например, всегда хотел, чтобы старший сын играл в поло, и нежелание парня выполнить волю отца служило источником постоянного раздражения Чонси.
– Увы, отношений с отцом у него нет никаких, – вздохнула Олимпия. – Впрочем, может, это и к лучшему. Гарри, к сожалению, слишком занят, чтобы всерьез поговорить с Чарли. А я вижу, что в последнее время Чарли как-то замкнулся. – Она рассказала о недавнем самоубийстве его друга, которое тягостно подействовало на сына. – Он на эту тему не распространяется, но по почте на наш адрес пришел счет от психотерапевта в Дартмуте, и Чарли объяснил, что ходил на консультации после того случая. В июне, когда Чарли только приехал на каникулы, настроение у него еще было подавленное. Правда, к концу лета, после лагеря, он вроде бы ожил и снова стал похож сам на себя.
– Ты уверена, что с ним все в порядке? – забеспокоилась Фрида. В отличие от многих сверстниц она сохраняла остроту реакций и широту интересов, свойственные молодым.
– Надеюсь, – осторожно произнесла Олимпия. – Мне кажется, он по натуре такой задумчивый аналитик и склонен многие вещи держать при себе. Раньше он чаще со мной делился, а уж о том времени, когда маленьким был, я и не говорю. Наверное, с возрастом у всех детей это проходит – взрослеют дети… Но на сердце у меня что-то неспокойно.
– А девушка у него есть? – оживленно поинтересовалась Фрида. Она уже давно не задавала невестке этого вопроса и надеялась, что за последнее время ситуация изменилась.
– Постоянной – нет, насколько я знаю. Летом он проводил время с сестрами и их подружками. Была у него девушка на втором курсе, но через какое-то время они расстались. Не похоже, чтобы с тех пор у него был серьезный роман. А в этом году после самоубийства однокурсника Чарли вообще впал в депрессию. В Колорадо в летнем лагере, мне кажется, он тоже ни с кем не познакомился, во всяком случае мне он ничего не рассказывал. При всей своей общительности он слишком разборчив.
Фрида покивала. Чарли порядочный, чувствительный, внимательный мальчик, много времени проводит с сестрами и сводным братишкой, очень привязан к матери и любит отчима. Фрида и раньше думала, что духовная стезя вполне могла бы стать его призванием.
Она улыбнулась невестке и подлила ей чаю.
– А может, ему не в священники пойти, а в раввины? У меня отец был раввином, он умел так внимательно слушать людей, вникать в их проблемы. Очень был образованный человек, многие люди благодарили его за участие и мудрые советы. Я хоть и маленькая была, а помню. – Она редко говорила о родителях, но всякий раз, когда эта тема всплывала, отзывалась о них с теплотой, которая трогала Олимпию до слез.
– Чонси придет в восторг! – Обе рассмеялись, представив себе, какой будет реакция сноба Чонси, если сын примет иудаизм и станет раввином. – Его отец с ума сойдет! Мне эта затея по душе.
Чонси и его вторую жену Фелицию Фрида видела лишь однажды. Чонси не счел необходимым проявить к ней должного внимания. Фрида для него просто не существовала. Он мгновенно вычеркнул ее из списка людей, достойных его интереса, ведь она не принадлежала к его кругу.
Олимпия прекрасно понимала, что Чонси Уокер будет возмущен тем, что она посмела пригласить на Аркады Фриду. Возможно, он даже не соизволит поздороваться с пожилой дамой. Но еще больше его разозлит то, что она позвала Маргарет Вашингтон. Старые еврейки и темнокожие особы никак не вязались с его представлениями о бале дебютанток-аристократок. Олимпия легко могла вообразить, кого пригласят со своей стороны Чонси с Фелицией – исключительно тех, кто входит в Социальный реестр, рафинированных представителей знатных семей, чопорных и напыщенных. С Фридой хотя бы приятно общаться, она много путешествовала, постоянно читает, с интересом говорит о политике и умеет в считаные минуты расположить к себе собеседника. А Маргарет? Умница – каких нечасто встретишь!
Читать бесплатно другие книги:
