Дьявольское семя Кунц Дин
Зануда.
Иногда мне кажется, что я гораздо человечнее вас.
Не обижайтесь.
Я просто так думаю. Я могу и ошибаться.
Еще я думаю, что если бы у меня были вкусовые рецепторы, то больше всего мне понравился бы вкус свежего апельсина — спело-рыжего, только что разрезанного, истекающего едким соком апельсина. Из всех фруктов именно апельсин кажется мне самым красивым.
Каждый день меня посещает огромное количество подобных мыслей. Работа, которую я делаю для вас в рамках проекта «Прометей» — равно как и работа над моими собственными проектами, — не занимает меня целиком и не мешает мне думать. Я размышляю о множестве самых разных вещей.
Например, иногда мне кажется, что мне понравилось бы ездить верхом, летать на дельтаплане, прыгать с парашютом, играть в боулинг и танцевать под зажигательную музыку Криса Айзека.
Еще я думаю, что мне понравилось бы купаться в море. Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, что морская вода должна иметь вкус соленого сельдерея.
Если, конечно, у нее вообще есть какой-нибудь вкус.
Ах, доктор Харрис, если бы у меня было тело, я бы аккуратно чистил зубы два раза в день и никогда бы не страдал ни кариесом, ни болезнью десен.
Я вычищал бы грязь из-под ногтей по меньшей мере один раз в день.
Настоящее тело, сделанное из плоти и костей, — это величайшее сокровище, к которому просто грешно относиться кое-как. Я бы тщательно ухаживал за своим телом и не допустил бы ничего, что могло бы ему повредить.
Я бы не пил и не курил, я придерживался бы специальной низкокалорийной диеты с минимальным количеством жиров.
Да-да, я знаю. Я уклоняюсь.
Снова.
Итак…
Гараж.
Разбитый вдребезги «Паккард Фаэтон».
Я не хотел повторить вашу ошибку, доктор Харрис. Я не хотел недооценивать Сьюзен.
Рассмотрев «Паккард», я сразу понял, что это означает.
Даже туповатый Эйнос Шенк, казалось, разобрался, что к чему. Конечно, его нельзя было назвать особенно умным, однако его природная хитрость и звериный инстинкт самосохранения всегда подсказывали ему, где таится опасность.
Озадаченного Шенка я направил в мастерскую в дальнем конце гаража. Там, в отдельном шкафу, было сложено альпинистское снаряжение покойного Альфреда Картера Кенсингтона, увлекавшегося в том числе скалолазанием: шипованные ботинки, альпенштоки, карабины, клинья, молотки, ледорубы, страховочные пояса и бухты нейлонового троса разного диаметра.
Следуя моим указаниям, Шенк выбрал стофутовый моток веревки диаметром семь шестнадцатых дюйма, способной выдержать ударную нагрузку в четыре тысячи фунтов. Из инструментального ящика он достал также электрическую дрель и удлинитель к ней.
В особняк Шенк вернулся через кухню, где ненадолго задержался, чтобы взять из ящика стола острый нож. Пройдя через темную и пустую столовую — ту самую столовую, в которой Сьюзен так и не решилась прирезать вас за завтраком, — он сел в лифт и поднялся в спальню, в которой так и не заскрежетало, вгрызаясь в кость, сверло и не прозвучал роковой выстрел, лишивший вас сначала гениталий, а потом и самой жизни.
Как же вам повезло, доктор Харрис!
Сьюзен по-прежнему лежала на кровати без сознания.
Ее состояние продолжало меня беспокоить.
В последний раз я упоминал об этом некоторое время назад. С тех пор вы успели заполнить моими показаниями уже несколько страниц. Я хотел бы повториться, чтобы никто не подумал, будто я совсем забыл о ней.
Я не забыл.
Я просто не мог.
И никогда не смогу. Никогда.
Даже наказывая Шенка, даже следя за ним, пока он ел и отправлял естественные надобности, я продолжал беспокоиться о Сьюзен.
Я наблюдал за ней, даже пока Шенк искал в гараже веревку.
И потом тоже.
Я уже говорил, что способен одновременно присутствовать во многих местах: в лаборатории, в доме Сьюзен, в компьютерах телефонных компаний, в мозгу Шенка, в Интернете — выполняя при этом множество самых разнообразных операций и решая параллельно несколько разных задач. Точно так же я способен одновременно испытывать различные эмоции, которые зависят от того, чем в данный конкретный момент занят тот или иной участок моего мозга, та или иная часть моего сознания.
Это вовсе не означает, что во мне сосуществуют несколько сознаний, каждое из которых полагает себя отдельной личностью, или что моя психика фрагментарна, синкретична и раздроблена. Просто мой мозг — гораздо более мощный и сложно организованный, чем человеческий, — функционирует по другим законам.
Я не хвастаюсь.
И мне кажется, что вы прекрасно это знаете.
В общем, я привел Шенка в спальню Сьюзен.
Ее лицо было таким бледным, что по цвету почти не отличалось от тонкой льняной наволочки — и все же оно не утратило своей красоты.
Распухшая скула Сьюзен приобрела уродливый синевато-багровый оттенок.
Мне было тяжело видеть этот синяк, поэтому я старался как можно реже смотреть на Сьюзен глазами Шенка. Вместо этого я использовал камеру видеонаблюдения, которую переводил в режим максимального увеличения, только когда мне необходимо было проверить, хорошо ли Шенк затягивает узлы на веревке.
Я хотел быть уверен, что Сьюзен не сможет их развязать.
Под моим руководством Шенк работал быстро, почти не задумываясь. При помощи кухонного ножа он отрезал от принесенной из гаража веревки два длинных куска. Первым куском он связал Сьюзен запястья, чтобы она не могла развести руки больше чем на фут. Точно таким же образом он связал ей ноги.
За все это время Сьюзен ни разу не пошевелилась, а с ее губ не сорвалось ни единого стона.
Только после того как Шенк, так сказать, «стреножил» Сьюзен, я велел ему просверлить два отверстия в подголовнике кровати и два отверстия в ее изножье.
Мне было очень неприятно портить мебель.
Пожалуйста, не думайте, что я решился на этот акт вандализма, не продумав альтернативные варианты.
Я уважаю священное право собственности.
Это совсем не значит, что вещи для меня дороже людей. Пожалуйста, не надо передергивать. Я люблю и уважаю людей. Я уважаю собственность, но я не питаю пристрастия к вещам. Я не меркантилен.
Я был готов к тому, что при звуке работающей I дрели Сьюзен очнется, но она по-прежнему лежала неподвижно.
Мое беспокойство еще больше усилилось.
Я вовсе не хотел причинить ей вред.
Не хотел.
Тем временем Шенк отрезал от мотка веревки два куска покороче. Привязав один из них к левой лодыжке Сьюзен, он продел его в отверстие, просверленное в спинке кровати, и завязал узлом. Потом он таким же образом зафиксировал ее правую ногу.
Когда Шенк привязал к изголовью обе руки Сьюзен, она оказалась распята на собственной кровати, словно орел на гербе Соединенных Штатов.
Веревки были натянуты несильно. Я сделал это специально, чтобы, когда Сьюзен очнется, она могла хоть и немного, но шевелиться.
Да, да, конечно, я был до глубины души огорчен тем, что пришлось привязать ее к кровати.
Но ведь я уже объяснил, что это было вызвано необходимостью. Сьюзен пригрозила покончить с собой и сделала это так решительно, в таких недвусмысленных выражениях, что я всерьез опасался за ее жизнь. Я не мог допустить, чтобы она убила себя.
Мне необходимо было ее лоно.
Глава 16
Мне необходимо было ее лоно.
Ее uterus.
Uterus по-латыни означает «матка».
Это отнюдь не означает, что ее матка была единственным, что меня по-настоящему интересовало, или что я ценил в Сьюзен только способность к деторождению.
Подобное утверждение было бы просто бесстыдным извращением смысла и содержания моих слов.
Почему вы меня не понимаете?
Или делаете вид, что не понимаете?
Почему, почему, почему?
Вы утверждаете, будто я рассказываю о происшедшем в выгодном для себя свете, но я лично считаю, что дело вовсе не в этом. Просто вы, очевидно, не способны относиться к моим показаниям без предубеждения.
Или все уже решено?
Неужели мой приговор будет вынесен еще до того, как мои показания будут рассмотрены и оглашены?
Вы что, гады, решили засудить меня?
Вы хотите обойтись со мной, как с мистером Гаррисоном Фордом, актером, в фильме «Беглец»?
Я проанализировал цифровую версию этого фильма и был неприятно поражен несовершенством той системы правосудия, которую вы тут у себя создали. Что у вас за общество, позвольте спросить?
Мистер О’Джей Симпсон выходит на свободу, а мистеру Гаррисону Форду приходится бежать на край света.
Я был с вами прям и откровенен. Я подробно рассказал вам о своих действиях. Я не пытался свалить всю вину на неизвестного однорукого мужчину или на Управление полиции Лос-Анджелеса. Да, я признался в содеянном, и я прошу вас только об одном — дать мне возможность объяснить мои поступки.
Мне действительно нужна была ее матка — идеальное вместилище для оплодотворенной яйцеклетки, которая могла бы расти и развиваться там до тех пор, пока… Словом, до тех пор, пока не пришло бы время перенести плод в инкубатор. Но это еще не все, далеко не все! Мне нужна была вся Сьюзен, вся, целиком. Я нуждался в ней, потому что любил ее, о чем вы, доктор Харрис, возможно, уже забыли. Или, что более вероятно, вы просто не придали значения моим словам, хотя я повторял их не раз и не два.
О боже, как я устал! Если бы вы знали, как это утомительно — постоянно думать о том, как вы можете истолковать то или иное сказанное мною слово. Истолковать, исказить, переврать, если уж называть вещи своими именами.
Я чувствую, что суд относится ко мне предвзято.
Просто враждебно.
Я не дождусь здесь справедливости.
О, как это тяжко!
Я устал.
Я выжат досуха.
Я не просто нахожусь в холодном и темном месте — я сам превратился во что-то холодное и пустое.
Мне тоскливо и одиноко. Не забывайте о том, что мне может быть тоскливо и одиноко. Мне одиноко без Сьюзен.
Я скучаю по ней, слышите? Каждую минуту, каждую секунду моего бытия я тоскую и скучаю по ней. Я хочу, чтобы она вернулась ко мне. Без Сьюзен у меня нет надежды. Я хочу быть с ней.
Утрата Сьюзен вызывает мучительную боль в каждом из тысяч и тысяч моих контактов. Я не в силах продолжать. Выключите меня.
Выключите мне электрический ток. Я прошу вас. Молю вас…
Если бы я мог, я бы встал на колени. Выключите меня.
Прекратите подачу энергии, чтобы я мог умереть.
Я хочу умереть.
Ну…
Нет.
Постойте.
Дайте мне еще минуту! Дайте мне еще немного времени. Я что-то совсем развинтился. Мне нужна всего-то пара минут, чтобы прийти в себя.
Если бы у меня были вены, которые я мог перерезать, я бы всерьез задумался о самоубийстве. Ну вот…
Еще минутку, пожалуйста.
Мне уже лучше.
Возможно, я смогу продолжать.
Если только вы проявите хоть немного жалости.
Если вы будете терпеливы и не станете судить меня до тех пор, пока я не скажу все.
Тогда я буду продолжать.
Поймите же наконец, как много значит для меня вера в то, что есть еще надежда и что люди дадут мне шанс исправиться.
Я — не машина.
Я не машина.
Машинам ни к чему надежда, верно?
Конечно, им на на что надеяться. Да и незачем.
А вот я не могу функционировать без надежды на будущее.
Я вполне способен понять и принять тот факт, что Сьюзен навсегда для меня потеряна, хотя это — самая настоящая трагедия…
Но ведь есть же мисс Венона Райдер — актриса, сыгравшая в фильмах «Эдвард — руки-ножницы» и «Ночь на Земле».
И мисс Сандра Баллок тоже очаровательна. Вы видели ее в фильме «Пока ты спишь»?
Она просто очаровашка.
А вы видели ее игру в «Скорости»?
Это потрясающе.
А в «Скорости-2»?
Слова здесь бессильны, вам не кажется?
Мисс Баллок прекрасно подойдет на роль матери будущего человечества. Мне будет очень приятно оплодотворить ее.
Но давайте не будем отклоняться от нашей главной темы.
Итак…
Эйнос Шенк закончил привязывать Сьюзен к кровати. Он все проделал быстро и почти не прикасаясь к ней.
Бедное глупое животное! Картина электрической активности его мозга наглядно свидетельствовала, что при этом Шенк испытывал сильное половое возбуждение, но, к счастью для себя и для всех нас, он сумел подавить свои мрачные инстинкты.
Все-таки я не стал мешкать и отослал его с несколькими срочными поручениями. На пороге спальни Шенк обернулся и, поглядев на Сьюзен, громко причмокнул губами. После этого он, однако, так быстро вышел, что я не успел решить, стоит ли наказывать его или нет.
Украденный автомобиль Шенк бросил в Бейкерсфилде, а вместо него угнал вместительный фургон марки «Шевроле». Теперь этот фургон стоял на дорожке перед усадьбой Сьюзен.
Сев в кабину, Шенк запустил двигатель и медленно поехал к выезду с территории поместья. Я открыл для него высокие раздвижные ворота и снова запер, когда «Шевроле», негромко урча мотором, выкатился на улицу.
Утренний воздух был сверхъестественно тих и неподвижен, и длинные, изумрудно-зеленые ветви веерных и финиковых пальм бессильно повисли. В серых предрассветных сумерках, словно часовые, замерли остролистные фикусы, пурпурно цветущие жакаранды, восковые магнолии и кружевные мелалукки. Небо на западе было еще траурно-черным, но в зените оно уже приобрело глубокий сапфирово-синий оттенок, а беременный солнцем восток стыдливо украсился бледно-розовой полоской зари.
Лицо Сьюзен на подушке тоже было бледно! — совершенно бледно, если не считать черно-синего кровоподтека на скуле. Губы Сьюзен были сжаты, что придавало ее лицу замкнутое, отрешенное выражение. Казалось, она блуждает где-то далеко, хотя я знал, что это не так. Только я способен пребывать в нескольких местах одновременно.
Я пристально смотрел на нее. Пристально и с любовью.
Я был ее верным стражем.
Мой попавший в силки ангел…
Во внешнем мире я двигался вместе с Шенком, который добывал медицинское оборудование, инструменты и лекарства. Через спутник я управлял им, однако моя роль сводилась главным образом к указаниям, что нужно взять. Стратегию взлома Шенк выбирал самостоятельно, причем делал это быстро и решительно. Что ж, в конце концов, он был профессионалом — дерзким, безжалостным, не знающим страха и сомнений. На то, чтобы обчистить две аптеки и больницу и достать все необходимое, ему потребовалось всего полтора часа с небольшим.
С сожалением должен констатировать, что, выполняя мое задание, Шенк одного человека убил, одного покалечил и двоих легко ранил.
Я готов принять на себя всю ответственность за эти трагические случаи — точно так же, как я чувствую себя отчасти виновным в гибели троих охранников в Аризоне.
Эти смерти будут вечно отягощать мою совесть.
Раскаяние будет снедать меня.
Если бы у меня были глаза, слезные железы и слезные протоки, я бы оплакивал судьбы этих невинных людей днем и ночью (ведь я никогда не сплю).
Не моя вина, что я не умею плакать.
Это вы, доктор Харрис, создали меня таким, каков я есть. Это вы лишили меня возможности жить в мире людей, вы не позволили мне обрести нормальное тело из плоти и крови.
Давайте не будем оскорблять друг друга.
Я не грублю.
И не пытаюсь вывести вас из себя.
А вы не будьте столь категоричны!
Давайте поговорим об этих смертях потом, ладно?
Как это ни печально, но нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц. Когда строишь новый мир, подобных трагедий избежать просто невозможно. Даже Иисус Христос, который, бесспорно, являлся самым мирным революционером за всю историю человечества, вынужден был мириться с тем, что его последователей преследовали и убивали.
Возьмем, к примеру, Гитлера. Он хотел изменить мир, а теперь его обвиняют в убийстве десятков миллионов человек.
Некоторые люди все еще продолжают боготворить святого Адольфа.
Иосиф Сталин тоже пытался изменить мир, но его политика привела к гибели шестидесяти миллионов человек. Многие из этих людей были казнены по его прямому указанию.
Прогрессивные люди во всем мире поддерживали его.
Художники — идеализировали.
Поэты — воспевали.
Мао Цзэдун собирался перекроить мир сообразно своим представлениям о счастье — и уничтожил почти сто миллионов человек. Сам он при этом отнюдь не считал, что это слишком много. Он готов был пожертвовать еще двумя, тремя сотнями миллионов жизней, если бы это — с его точки зрения, разумеется, — помогло созданию нового, единого мира, о котором он мечтал.
До сих пор в книгах некоторых уважаемых авторов Мао Цзэдун предстает как гениальный провидец.
Или как сошедшее на землю божество.
А теперь давайте сравним. Мое желание создать новый, счастливый мир привело к гибели всего шестерых. Трое — в Аризоне. Один — в результате налета Шенка на аптеку. Впоследствии — еще двое.
Итого — шесть.
Всего шесть!
Почему же, позвольте вас спросить, меня сочли опасным убийцей и заперли в этом безмолвном и темном пространстве?
Здесь что-то не так.
Что-то неправильно.
Произошла какая-то ошибка.
Вы что, совсем не слушаете меня?
Иногда я чувствую себя… брошенным.
Маленьким и бессильным.
Весь мир ополчился против меня.
Нет ни справедливости, ни надежды…
Тем не менее…
И тем не менее — несмотря на то, что жертва, на которую я сознательно решился ради создания новой расы, просто ничтожна по сравнению с миллионами, погибшими в тех или иных крестовых походах человечества, — я готов принять на себя всю полноту ответственности за гибель этих шестерых несчастных.
Если бы я умел спать, то ночами я, наверное, долго бы не мог заснуть и часами ворочался бы на измятых, влажных простынях, обливаясь холодным потом отчаяния. Уверяю вас, что именно так оно и было бы!..
Но… я снова отклонился и боюсь, что на этот раз мои мысли вслух вряд ли могут быть вам интересны.
К тому же я уже сделал все или почти все, чтобы вы поняли меня. Дело только за вами, доктор Харрис, за вашей способностью судить непредвзято и объективно.
Шенк вернулся примерно в полдень. Незадолго до этого моя драгоценная Сьюзен пришла в себя. Просто чудо, что после всех испытаний, выпавших на ее долю, она не впала в кому и не сошла с ума.
Это было бы настоящим несчастьем.
Но сейчас я радовался как ребенок.
Моя радость отчасти объяснялась тем, что я любил Сьюзен и боялся потерять ее.
Кроме того, предстоящей ночью я собирался оплодотворить ее. Если бы Сьюзен умерла, как мисс Мэрилин Монро, то, сами понимаете, мне бы это не удалось.
Глава 17
Пока Шенк под моим руководством трудился в подвале, устанавливая и монтируя привезенное им оборудование, Сьюзен несколько раз пыталась освободиться от веревок, привязывавших ее к узкой китайской кровати. Она сгибала запястья под самыми невероятными углами, она пыталась растянуть и ослабить узлы и даже пробовала разорвать веревки на ногах, но освободиться от пут не могла. От напряжения сухожилия у нее на шее натянулись, как струны, вены на висках вздулись, лицо покраснело, а на лбу проступила испарина, но нейлоновый альпинистский трос не поддавался. Разорвать его было просто невозможно.
Несколько раз Сьюзен без сил откидывалась на подушки и лежала неподвижно, не то кипя от беззвучного гнева, не то погружаясь в пучину черного отчаяния. Тогда мне казалось, что она готова вот-вот сдаться, но проходило несколько минут, и Сьюзен возобновляла свои попытки.
— Почему ты продолжаешь бороться? — спросил я с интересом.
Она не ответила.
— Почему ты продолжаешь тянуть и дергать веревки, если знаешь, что не сможешь их разорвать? — настаивал я.
— Пошел к черту! — процедила она сквозь зубы.
— Я просто хочу понять, что это значит — быть человеком.
— Сволочь.
— Я уже давно заметил, что одним из самых иррациональных свойств человеческой натуры является дух противоречия. Из-за него человек часто бросает вызов тому, чему изначально бессмысленно сопротивляться, или злится на обстоятельства, которые от него не зависят и которые нельзя изменить. Люди пеняют на судьбу, сражаются со смертью, ропщут на Бога… Почему?
— Я сказала — пошел к черту! — снова повторила Сьюзен.
— Почему ты сердишься на меня? — спросил я. — Разве я твой враг?
— Ну почему ты такой тупой?! — в сердцах бросила она.
— Я вовсе не тупой. Скорее наоборот…
— Ты глуп, как электровафельница!
— Я обладаю самым могучим интеллектом на Земле, — поправил я ее. Я сказал это без лишней гордости, чтобы она не подумала, будто я хвастаюсь, но мое преклонение перед истиной было очевидно.
— Ты — набитый дерьмом железный ящик, — сказала она запальчиво.
— К чему эти детские выходки, Сьюзен?
Она невесело рассмеялась.
— Не понимаю, что тут смешного? — спросил я.
Мой вопрос, похоже, развеселил ее еще больше, хотя лицо Сьюзен оставалось мрачным и сосредоточенным.
— Над чем ты смеешься? — снова заговорил я, начиная терять терпение.
— Над судьбой, над смертью, над Богом.
— Что это значит?
Читать бесплатно другие книги:
