До рая подать рукой Кунц Дин
– А сострадательной молодой женщиной, которая спасла его от иглы, – не унималась Микки, – была ты, тетя Джен… или Ким Новак?
Дженева в недоумении сдвинула брови.
– Конечно, в молодости я не могла пожаловаться на внешность, но никогда не решилась бы сравнивать себя с Ким Новак.
– Тетя Джен, ты думаешь о фильме «Мужчина с золотой рукой». В главных ролях Френк Синатра и Ким Новак. В пятидесятые годы народ валил на него валом.
Недоумение на лице Дженевы сменилось улыбкой.
– Ты абсолютно права, дорогая. У меня не было романтических отношений с Синатрой, хотя, окажись он рядом, я не уверена, что смогла бы перед ним устоять.
Вернув вилку с салатом на тарелку, Лайлани вопросительно взглянула на Микки. Наслаждаясь замешательством девочки, Микки пожала плечами:
– Я тоже не уверена, что смогла бы устоять перед ним.
– Ради бога, перестань дразнить ребенка! – воскликнула Дженева. – Ты уж меня прости, Лайлани. У меня проблемы с памятью, с тех пор как мне прострелили голову. Несколько проводков там перегорело, – она постучала по правому виску. – Поэтому иной раз старые фильмы становятся для меня такой же реальностью, как собственное прошлое.
– Можно мне еще лимонада? – спросила Лайлани.
– Конечно, дорогая. – И Дженева наполнила стакан девочки из стеклянного кувшина, покрытого каплями конденсата.
Микки наблюдала, как их гостья пьет лимонад.
– Не пытайся меня обмануть, девочка-мутант. Не такая уж ты крутая, чтобы тетя Джен не подцепила тебя на крючок.
Опустив стакан, Лайлани кивнула:
– Ты права. Наживку я заглотала. Когда вам прострелили голову, миссис Ди?
– Третьего июля, восемнадцать лет тому назад.
– Тете Джен и дяде Вернону принадлежал маленький угловой магазинчик, из тех, которые часто превращают в тир, если он расположен не на том углу.
– Перед Днем независимости хорошо шли гамбургеры и пиво, – заметила Дженева. – И расплачивались в основном наличными.
– И кому-то понадобились деньги, – догадалась Лайлани.
– Он вел себя как истинный джентльмен. – Дженева вспомнила тот день, и глаза ее затуманились.
– Если не считать того, что начал стрелять.
– Да, не считая этого, – согласилась Дженева. – Подошел к кассовому аппарату с такой милой улыбкой. Хорошо одетый, с мягким голосом. «Я буду вам очень признателен, если вас не затруднит отдать мне деньги из кассового аппарата. И, пожалуйста, не забудьте про крупные купюры из нижнего отделения».
– А вы отказались отдать ему деньги! – воскликнула Лайлани.
– Господи, да нет же, дорогая. Мы отдали ему все и даже поблагодарили за то, что он избавил нас от необходимости платить подоходный налог.
– Но он все равно вас застрелил?
– Он дважды выстрелил в моего Вернона, а потом, очевидно, в меня.
– Очевидно?
– Я помню, как он стрелял в Вернона. Лучше бы мне этого не помнить, но деваться некуда. – Дженева не погрустнела, как случилось, когда она «вспоминала» душещипательный роман с Синатрой, а наоборот, просияла. – Вернон был замечательный человек, сладкий, как мед в сотах.
Микки коснулась руки тети.
– Я тоже любила его, тетя Джен.
Дженева посмотрела на Лайлани:
– Мне так недостает его, даже после стольких лет, но я больше не могу оплакивать его, потому что любое воспоминание, даже о том ужасном дне, напоминает мне, какой он был хороший, как любил меня.
– Мой брат, Лукипела… был таким же. – В отличие от Дженевы Лайлани не улыбнулась, наоборот, впала в меланхолию. Серая дымка затянула синие глаза.
И тут по спине Микки пробежал холодок: на мгновение ей словно удалось заглянуть под лицо-маску, скрывающую душу их юной гостьи, и увидеть под ней картину, не столь уж отличающуюся от ее внутреннего ландшафта: тревогу, злость, отчаяние, ощущение собственной никчемности. Если б она спросила об этом Лайлани, девочка стала бы все отрицать, но Микки знала, что не ошиблась. Все это она многократно лицезрела в своей душе.
Но щелочка, в которую заглянула Микки, затянулась столь же быстро, как появилась. Глаза блестели от чувств, но дымка рассеялась. Лайлани перевела взгляд с деформированной руки на улыбающуюся Дженеву. Улыбнулась сама.
– Миссис Ди, вы сказали, что грабитель, очевидно, выстрелил в вас.
– Видишь ли, я, разумеется, знаю, что он в меня стрелял, но в памяти этого не осталось. Я помню, как он стрелял в Вернона, а мое следующее воспоминание – больничная палата, четырьмя днями позже.
– Пуля фактически не пробила ей голову, – добавила Микки.
– Она у меня слишком прочная, – с гордостью заявила Дженева.
– Просто повезло, – уточнила Микки. – Пуля не пробила череп, пусть он и треснул, а отрекошетила от него и пробороздила скальп.
– Тогда как же у вас, миссис Ди, перегорели проводки? – спросила Лайлани, постучав себя по голове.
– Трещина в черепе, – ответила Дженева. – Кусочки отлетели в мозг. Плюс кровоизлияние.
– Хирурги вскрыли череп тети Джен, словно банку с фасолью, – пояснила Микки.
– Микки, дорогая, не думаю, что об этом следует говорить за обеденным столом, – мягко укорила племянницу Дженева.
– За нашим я и не такое слышала, – заверила их Лайлани. – Синсемилла полагает себя фотохудожником и, когда мы путешествуем, обожает фотографировать автоаварии. Чем больше крови, тем лучше. И за обедом любит рассказывать, кого она видела размазанным по асфальту. А мой псевдоотец…
– Тот, что убийца, – прервала ее Микки, не подмигнув и не усмехнувшись, словно и не ставила под сомнение тот ужасный семейный портрет, что рисовала им девочка.
– Да, доктор Дум[10], – подтвердила Лайлани.
– Не позволяй ему удочерить тебя, – посоветовала Микки. – Даже Лайлани Клонк лучше, чем Лайлани Дум.
– Ну, я не знаю, Микки, – с детской непосредственностью не согласилась с ней тетя Джен. – Мне нравится Лайлани Дум.
Девочка непринужденно взяла банку «Будвайзера», которую Микки поставила на стол, но, вместо того чтобы налить себе пива, покатала банку по лбу, словно охлаждая его.
– Доктор Дум, разумеется, не настоящая фамилия. Так я называю моего псевдоотца за его спиной. Иногда за обедом он любит говорить о людях, которых убил… как выглядели они, когда умирали, об их последних словах, если они кричали, обделались ли они перед смертью. Его это заводит.
Девочка поставила банку на стол так, чтобы Микки не смогла дотянутся до нее рукой. Тем самым определив свой статус. Назначила себя хранительницей трезвости Микки.
– Возможно, – продолжила Лайлани, – вы думаете, что это интересные байки, пусть и несколько необычные, но позвольте вас заверить, это не так.
– А как настоящая фамилия твоего псевдоотца? – спросила Дженева.
Прежде чем Лайлани успела раскрыть рот, на вопрос Дженевы ответила Микки:
– Ганнибал Лектер.
– Для некоторых людей его имя страшнее, чем имя Лектера. Я уверена, вы его слышали. Престон Мэддок.
– Звучит впечатляюще, – заметила Дженева. – Прямо-таки член Верховного суда, сенатор или какая-то знаменитость.
– Он происходит из семьи, принадлежащей к академическому миру Лиги плюща[11]. Там ни у кого нет нормальных имен. Они дают детям имена почище Синсемиллы. Они все Хадсоны, Ломбарды, Треворы или Кинсли, Уиклиффы, Кристины. Можно состариться и умереть, пытаясь найти среди них Джима или Боба. Родители доктора Дума были профессорами… истории и литературы… поэтому второе имя у него Клавдий. Престон Клавдий Мэддок.
– Я никогда о нем не слышала, – покачала головой Микки.
На лице Лайлани отразилось удивление.
– Разве вы не читаете газеты?
– Я перестала их читать после того, как в них перестали сообщать информацию, – ответила Дженева. – Теперь там только мнения, от первой до последней страницы.
– Его показывали по телевизору.
Дженева покачала головой со сгоревшими проводками.
– По телевизору я смотрю только старые фильмы.
– А я не люблю новости, – объяснила Микки. – Они главным образом плохие, а если не плохие, то лживые.
– Ага, – глаза Лайлани широко раскрылись. – Вы – двенадцать процентов.
– Кто?
– Всякий раз, когда газетчики или телевизионщики проводят социологический опрос, двенадцать процентов людей не определяются со своим мнением. Вы можете спросить их, разрешать ли группе безумных ученых создать новый вид разумных существ, скрестив людей с крокодилами, и двенадцать процентов ответят, что по этой проблеме у них еще не сформировалось определенное мнение.
– Я была бы против, – Дженева, как мечом, взмахнула морковкой.
– Я тоже, – согласилась с ней Микки.
– Некоторые люди достаточно злобны и без крокодильей крови в их венах, – добавила Дженева.
– Как насчет аллигаторов? – спросила тетю Микки.
– Я против, – столь же решительно ответила Дженева.
– А если людей скрещивать с ядовитыми гадюками? – предложила Микки.
– Нет, если кто-то меня об этом спросит, – отрезала Дженева.
– Ладно, а что ты скажешь о скрещивании людей со щенками?
Дженева заулыбалась:
– Вот теперь ты говоришь дело.
Микки повернулась к Лайлани.
– Как я понимаю, мы – не двенадцать процентов. По многим вопросам у нас есть свое мнение, и мы им гордимся.
Улыбаясь, Лайлани вгрызлась в хрустящий соленый огурчик.
– Ты мне очень нравишься, Микки Би. И вы, миссис Ди.
– И мы тебя любим, сладенькая, – заверила ее Дженева.
– Только одной из вас стреляли в голову, а проводки перегорели у вас обеих… но вы от этого стали только лучше.
– Умеешь ты говорить изящные комплименты, – улыбнулась Микки.
– И такая умная, – в голосе тети Джен слышалась гордость, словно Лайлани была ее дочерью. – Микки, ты знаешь, что ее ай-кью – сто восемьдесят шесть?[12]
– Я думала, что он у нее будет никак не меньше ста девяноста, – ответила Микки.
– В день тестирования я съела на завтрак шоколадное мороженое, – объяснила Лайлани. – Если б мне дали овсяную кашу, набрала бы на шесть-восемь баллов больше. Но Синсемилла – не из тех мамочек, которые забивают холодильник до отказа. Поэтому во время тестирования у меня сначала шел выброс сахара в кровь, а потом наступило сахарное голодание. Только не подумайте, что я жалуюсь. Мне еще повезло, что я съела мороженое. Могла позавтракать и пирожками с марихуаной. Черт, мне повезло, что я не умерла и не похоронена в какой-нибудь безымянной могиле, а черви не занимаются своей страстной червиной любовью в моем пустом черепе… или не уведена на инопланетный звездолет, как Лукипела, и не доставлена на какую-нибудь забытую богом планету, где по телевизору не показывают ничего интересного, а в мороженое для вкуса добавляют толченых тараканов и змеиный яд.
– Значит, теперь мы должны поверить, что, помимо мамаши, сдабривающей стручки фасоли сыром и персиками, и убийцы-отчима, у тебя еще есть брат, похищенный инопланетянами? – спросила Микки.
– Такова наша нынешняя версия, и мы на том стоим, – кивнула Лайлани. – Странные огни в небе, светло-зеленые левитационные лучи, которые выдергивают тебя из башмаков и засасывают в летающую тарелку, маленькие серые человечки с большими головами и огромными глазами… все, как положено. Миссис Ди, можно, я возьму еще одну из этих редисок, которые выглядят как розы?
– Разумеется, дорогая, – Дженева пододвинула блюдечко с редисками поближе к девочке.
– Детка, – Микки рассмеялась и покачала головой, – ты перегнула палку с этим «семейством Аддамс»[13]. Уж в инопланетян я точно не поверю.
– Откровенно говоря, я тоже не верю, – ответила Лайлани. – Но альтернатива еще чудовищнее, поэтому я просто отбрасываю сомнения.
– Какая альтернатива?
– Если Лукипела не на другой планете, тогда он где-то еще, и это где-то, тут двух мнений быть не может, отнюдь не теплый, чистый, уютный дом, в котором угощают хорошим картофельным салатом и очень вкусными сандвичами с куриным мясом.
И на мгновение в блестящих синих глазах, за двойными зеркальными отображениями окна и бьющего в него горячего вечернего света, за смутными отражениями разнообразных кухонных теней, что-то начало лениво поворачиваться, как тело в петле палача, медленно вращающееся то по, то против часовой стрелки. Лайлани тут же отвела глаза, но Микки, спасибо выпитой банке «Будвайзера», легко представила себе, что увидела душу, зависшую над пропастью.
Глава 6
Как сказочная сильфида, летающая по воздуху, она приближалась к нему, словно не касаясь пола, высокая и стройная, в костюме из платиново-серого шелка, таком элегантном, словно соткали его из света.
Констанс Вероника Тейвнол-Шармер, жена обожаемого прессой конгрессмена, который раздавал отступные в пакетах для блевотины, вела свой род от верховьев реки человеческих генов, той ее части, что находилась в раю и не разбавлялась притоками грешного мира. Волосы цветом напоминали густую желтизну монет из чистого золота, достойным наследницы семьи, многие поколения которой укрепляли ее благополучие в банках и брокерских конторах. Черты лица, высеченные в камне, принесли бы скульптору высочайшие похвалы и, возможно, бессмертие, если измерять последнее столетиями и находить его в музеях. И глаза, какие у нее были глаза, разрезом напоминающие ивовый лист, зеленые, как весна, и холодные, как прохлада в тенистой роще!
Двумя неделями раньше, при первой встрече, Ной Фаррел сразу же невзлюбил ее, из принципа. Рожденная в богатстве и благословленная красотой, она скользила по жизни, как на коньках, всегда с улыбкой, согретая даже на самом холодном ветру, выписывая изящные фигуры сверкающими лезвиями, тогда как вокруг нее люди дрожали от холода и проваливались сквозь лед, который, крепкий под ней, становился предательски тонким под ними.
А вот когда миссис Шармер уходила по завершении их беседы, нелюбовь с первого взгляда уступила место восхищению. Вела она себя скромно, не выставляла напоказ свою красоту, отчего смотрелась еще эффектнее, держала деньги в кошельке, а не трясла ими, как поступали многие, богатством сравнимые с ней.
Ей было сорок, всего на семь лет больше, чем Ною. Другая столь же красивая женщина могла бы разбудить в нем сексуальный интерес… даже восьмидесятилетняя старуха, поддерживающая молодость диетой из обезьяньих желез. К этой, третьей встрече он воспринимал ее скорее как сестру: с желанием только защитить и удостоиться похвалы.
Она заставила прикусить язык живущего в нем циника, и ему нравилась эта внутренняя тишина, которой он лишился много лет тому назад.
Подойдя к открытой двери президентского люкса, у которой стоял Ной, она протянула руку. Он бы поцеловал ее, будь помоложе и поглупее. Но они обменялись рукопожатием. Хватка у нее была крепкая.
В голосе не чувствовалось звона денег, презрения к правильной речи или очевидной нехватки образования, зато слышались спокойная уверенность в себе и далекая музыка.
– Как сегодня настроение, мистер Фаррел?
– Вот удивляюсь, что мне может нравиться в моей работе?
– Быть шпионом или частным детективом захватывающе и драматично. Мне всегда нравились романы Рекса Стаута.
– Неприятно, знаете ли, постоянно приносить плохие вести. – Он отступил в сторону, давая ей пройти.
Президентский люкс принадлежал миссис Шармер. Не потому, что она сняла его для своих нужд: ей принадлежал весь отель. Всеми своими деловыми предприятиями она руководила сама. Если бы конгрессмен организовал за ней слежку, ее появление в отеле ранним вечером не вызвало бы у него подозрений.
– Разве вы приносите только плохие вести? – спросила она, когда Ной закрыл за собой дверь и последовал за ней в гостиную.
– Так часто, что создается ощущение, будто всегда.
В гостиной легко разместилась бы семья в двенадцать человек из какой-нибудь страны «третьего мира», вместе с домашними животными.
– А почему бы вам не заняться чем-то еще? – полюбопытствовала она.
– В копы меня больше не возьмут, а в голове нет кнопки перенастройки. Если я не могу быть копом, значит, буду заниматься тем же, что и коп, пусть без бляхи, а если когда-нибудь не смогу делать и этого… ну, тогда…
Поскольку он замолчал, фразу закончила она:
– Тогда и хрен с ним.
Ной улыбнулся. Потому-то она ему нравилась. Класс и стиль, безо всякой претенциозности.
– Именно так.
Люкс отвечал самым изысканным вкусам. Медовые тона, удобная мебель, музыкальный центр с колонками черного дерева, встроенный в стенку домашний кинотеатр.
Вместо того чтобы устроиться в креслах, они предпочли просмотреть фильм на ногах.
Горела одна лампа. Тени, как присяжные, заполнили углы.
Кассету Ной вставил в видеомагнитофон заранее. Теперь нажал кнопку «PLAY» на пульте дистанционного управления.
На экране тихая улица Анахайма. Камера установлена намного выше уровня земли, нацелена на дом любовницы конгрессмена.
– Какой странный угол, – отметила миссис Шармер. – Где вы находились?
– Снимал не я. Мой помощник в окне чердака дома напротив. Владелец получил денежную компенсацию. Пункт семь в вашем счете.
Камера еще сильнее наклонилась вниз, захватив «Шевроле» Ноя, припаркованный у тротуара, не первой молодости, но полный сил, на момент съемки еще готовый рвануть с места, не превращенный в груду искореженного металла.
– Это мой автомобиль, – пояснил он. – Я – за рулем.
Камера приподнялась, повернулась направо: в ранних сумерках на улицу свернул серебристый «Ягуар». Остановился у дома любовницы, открылась дверца со стороны пассажирского сиденья, из кабины вышел высокий мужчина, «Ягуар» укатил.
Крупный план мужчины, доставленного «Ягуаром»: конгрессмен Джонатан Шармер. Профиль – идеал для каменных памятников героического периода истории страны, хотя своими действиями он доказал, что ни душа, ни сердце ни в малейшей степени не соответствуют его лицу.
Он лучился самодовольством, словно праведник – святостью, стоял, гордо вскинув голову, казалось, восхищался красотой закатного неба.
– Поскольку он установил за вами слежку, ему с самого начала стало известно, что вы наняли меня. Да только он не знает, что я в курсе. Он уверен, что я не смогу уехать с фотокамерой и пленкой. Вот он и играет со мной, как кошка с мышкой. О моем помощнике на чердаке он не подозревает.
Наконец конгрессмен подошел к двери двухэтажного дома и нажал на кнопку звонка.
Максимально крупный план выхватил молодую брюнетку, которая открыла дверь. В обтягивающих шортах и топике, едва не лопающемся на груди. Если бы в таком виде ее увидел случайный прохожий, у него точно глаза полезли бы на лоб.
– Ее зовут Карла Раймс, – доложил Ной. – Сценический псевдоним, когда она танцевала, Тиффани Таш.
– Полагаю, не в балете.
– В ночном клубе «Планета Киска».
На пороге Карла и политик обнялись. Даже в надвигающихся сумерках, даже под тенью козырька над дверью их долгий поцелуй не подпадал под категорию платонических.
– Она состоит в штате сотрудников благотворительного фонда вашего мужа.
– «Круга друзей».
Парочка на экране больше напоминала не друзей, а сиамских близнецов, сросшихся языками.
– Получает тридцать шесть тысяч в год.
Картинка не сопровождалась звуком. Он появился лишь после завершения поцелуя. Джонатан Шармер и сотрудница его благотворительного фонда, а по совместительству и любовница, завели отнюдь не романтический разговор.
«Этот говнюк Фаррел действительно объявился, Джонни?»
«Прямо не смотри. Старый «шеви» на другой стороне улицы».
«Этот маленький извращенец даже не может себе позволить нормальный автомобиль».
«Мои парни и этот превратят в металлолом. Надеюсь, у него есть деньги на проезд в автобусе».
«Готова спорить, он сейчас гоняет шкурку, наблюдая за нами».
«Я обожаю твой грязный ротик».
Карла захихикала, сказала что-то неразборчивое и увлекла Шармера в дом, закрыв за ним дверь.
Констанс Тейвнол – в том, что от второй части фамилии она избавится в самое ближайшее время, сомнений быть не могло, – не отрываясь, смотрела на экран. За конгрессмена она вышла замуж пять лет тому назад, до первой из его трех успешных политических кампаний[14]. Создав «Круг друзей», он приобрел имидж специалиста по нестандартным подходам к решению социальных проблем, а женитьба на Констанс принесла ему класс и респектабельность. Для абсолютно беспринципного мужа такая вторая половина, по существу, являлась моральным эквивалентом сверкающей брони, которая ослепляла знатоков политического закулисья не красотой, а безупречностью репутации, отчего сам Шармер не вызывал никаких подозрений и желания приглядеться к его делишкам.
– С камерой синхронизирован высокоэффективный направленный микрофон, – объяснил Ной. – Мы добавляли звук, лишь когда разговор становился уликой против него.
– Стриптизерша. Какая проза! – Даже в печали, облаком которой накрыла ее видеозапись, она нашла нотку юмора, иронию, неизменно присутствующую в человеческих отношениях. – Джонатан культивирует образ умудренного жизненным опытом человека. Репортеры видят в нем себя. Они простили бы ему все, даже убийство, но теперь превратятся в стаю волков, потому что такая тривиальность их оскорбит.
Пленка крутилась без звука, сумерки тем временем сменились ночью.
– Мы используем камеру и специальную особо чувствительную пленку, которая позволяет фиксировать изображение даже при минимуме света.
Ной ожидал услышать зловещую музыку, предупреждающую о близости нападения на «шеви». Иногда Бобби Зун не мог устоять перед применением на практике знаний, полученных в школе кинематографии.
В самом первом их совместном проекте юноша представил отлично снятый и эффектно смонтированный десятиминутный фильм, главную роль в котором сыграл разработчик программного обеспечения, меняющий дискеты с наиболее важными секретами работодателя на чемодан с деньгами. Начинался он короткой заставкой: «Фильм Роберта Зуна». Бобби страшно огорчился, когда Ной приказал ему убрать заставку.
В случае с Шармером Бобби не удалось «поймать» приближения Щенят, радостно размахивающих кувалдой и монтировкой. Он сосредоточился на доме Карлы, на освещенном окне спальни, где зазор между портьерами обещал кадры, достойные первых полос таблоидов.
Внезапно камера ушла вниз, слишком поздно для того, чтобы показать зрителям разлетающееся вдребезги лобовое стекло. А вот уничтожение бокового стекла со стороны пассажирского сиденья на пленку попало, вместе с выскочившим из кабины Ноем и лыбящимися физиономиями двух одетых в яркие костюмы бегемотов, которые из утренних программ мультфильмов, служивших для них единственным источником образования в годы формирования личности, почерпнули лишь повадки отрицательных героев.
– Несомненно, это трудные подростки, которых «Круг друзей» уберег от кривой дорожки и помог восстановить доброе имя. Я ожидал, что меня заметят и предложат убраться, но почему-то думал, что все пройдет гораздо скромнее.
– Джонатан любит ходить по острию ножа. Риск его возбуждает.
Словно подтверждая слова Констанс Тейвнол, камера переместилась с «шеви» на выходящее на улицу окно спальни. Портьеры уже раздвинули. Карла Раймс стояла у окна, обнаженная, демонстрируя прелести верхней половины тела: нижнюю скрывала стена. Джонатан, тоже в чем мать родила, высился у нее за спиной, положив руки ей на плечи.
Вернулся звук. Из грохота, вызванного избиением «шеви», направленный микрофон выхватил смех и большую часть комментариев, которыми Карла и конгрессмен сопровождали действо, доставляющее им огромное удовольствие.
Насилие возбуждало их. Руки Джонатана с плеч спустились на голые груди Карлы. Скоро он вошел в нее сзади.
Раньше конгрессмен восхищался «грязным ротиком» Карлы. Теперь доказывал, что с таким лексиконом, как у него, не стыдно показаться в трущобах Вашингтона, округ Колумбия. Он по-всякому обзывал ее, оскорблял, как мог, а на женщину, похоже, каждое слово действовало словно таблетка «Виагры» на мужчину.
Ной нажал кнопку «STOP» на пульте дистанционного управления.
– Дальше все то же самое. – Он вытащил кассету из видеомагнитофона и положил в большой пакет для покупок с надписью «Ниман-Маркус»[15]. – Я положил вам еще две копии плюс кассеты с отснятым материалом, до монтажа.
– Хорошо.
– У меня тоже остались копии, вдруг с вашими что-то случится.
– Я его не боюсь.
– Я в этом и не сомневался. Далее… дом Карлы куплен на деньги «Круга друзей». Полмиллиона, под видом гранта на исследовательские работы. Номинально собственником является принадлежащая ей некоммерческая корпорация.
– Все они такие бескорыстные благотворители, – в голосе слышался исключительно сарказм, но не горечь.
– Они виновны не только в запрещенном использовании средств фонда в личных целях. «Круг друзей» получает миллионные государственные субсидии, а значит, они нарушают немало других федеральных законов.
– У вас есть доказательства, подкрепляющие ваши слова?
Ной кивнул.
– Все в пакете «Ниман-Маркуса»… – Он замялся, но решил, что исключительная сила этой женщины – достойный соперник слабостям конгрессмена. Правда ее сломать не могла. – Карла Раймс – не единственная его любовница. Вторая в Вашингтоне, третья в Нью-Йорке. Их дома тоже куплены на деньги «Круга друзей».
– И все это в пакете? Тогда вы уничтожили его, мистер Фаррел.
– С превеликим удовольствием.
– Он вас недооценил. И я, к сожалению, должна признать, что не возлагала на вас особых надежд.
При их первой встрече она упомянула о том, что предпочла бы большое детективное агентство или частную охранную фирму, располагающую достаточными ресурсами, чтобы действовать на территории всей страны. Она, правда, подозревала, что все эти акулы сыска время от времени выполняли поручения как отдельных политиков, так и ведущих политических партий. Ее тревожило, что компания, на которой она решила бы остановиться, могла иметь общие дела с ее мужем или с одним из его приятелей в конгрессе и прийти к выводу, что в долговременной перспективе предательство ее интересов принесет большую выгоду, чем успешное выполнение задания.
– Вы меня не обидели, – улыбнулся Ной. – Ни один человек в здравом уме не должен возлагать особые надежды на детектива, у которого конторой является его квартира… жалкие три комнаты над офисом гадалки.
Она присела за письменный стол, раскрыла сумочку, достала чековую книжку.
– А почему так? Почему вы не хотите расширяться?
– Миссис Тейвнол, вы когда-нибудь видели хорошо выдрессированную собаку?
На ее классическом лице отразилось недоумение.
– Простите?
– Еще маленьким мальчиком я видел фантастическое представление. Золотистый ретривер творил что-то немыслимое. Какие он только не выполнял трюки. Когда я понял, каким потенциалом обладают собаки, какими они могут быть умными, я задался вопросом: а почему они счастливы тем, что их просто водят на поводке? Конечно, это не та проблема, над которой следует задумываться маленьким мальчикам. Двадцатью годами старше я вновь увидел собаку, выполняющую самые замысловатые трюки, но к тому времени жизнь уже подсказала мне ответ. У собак есть талант… но нет амбиций.
Недоумение уступило место состраданию, и Ной знал, что она не только услышала его слова, но и поняла подтекст.
– Но вы же не собака, мистер Фаррел.
– Может, и нет, но уровень моих амбиций примерно такой же, как и у старого бассета в жаркий летний день.
– Даже если вы настаиваете на отсутствии амбиций, ваш талант заслуживает более высокой оплаты. Могу я взглянуть на общий счет, о котором вы упомянули?
Он достал из пакета «Ниман-Маркуса» счет и пакет из вощеной бумаги, по-прежнему набитый сотенными.
– Что это? – спросила она.
– Отступные от вашего мужа, десять тысяч баксов, предложенные мне одним из его «шестерок».
– Отступные за что?
– Частично – компенсация за автомобиль, остальное – за предательство ваших интересов. Вместе с видеокассетами в пакете лежат мои нотариально заверенные показания с приметами человека, который дал мне деньги, и подробным пересказом нашего разговора.
– У меня и без этого достаточно доказательств, чтобы уничтожить Джонатана. Оставьте взятку себе, в качестве премиальных. Приятно знать, что его деньги наконец-то пойдут на пользу хорошему человеку.
– Это грязные деньги, отмываться от которых у меня нет ни малейшего желания. Мне вполне достаточно суммы, проставленной в счете.
Читать бесплатно другие книги:
