До рая подать рукой Кунц Дин

Женщина лежала не шевелясь, чуть приподняв верхнюю половину тела на худеньких локотках и опустив голову. Лицо находилось в дюйме-двух от земли, скрытое пологом волос, белоснежных в свете луны и остатка дня, но, наверное, такого же цвета, как у Лайлани. Воздух клокотал у нее в груди. При каждом шумном выдохе волосяной полог раздувался, потом опадал.

С заминкой Микки положила успокаивающую руку на ее плечо, но миссис Мэддок не отреагировала на прикосновение, точно так же, как и на свою фамилию, и на вопрос. Волны дрожи прокатывались по ее телу.

Оставаясь рядом с женщиной, Микки подняла голову и увидела Дженеву, которая стояла на верхней ступеньке лестницы у двери на кухню, наблюдая. Лайлани оставалась в трейлере.

Определенно не понимая, что происходит, тетя Джен радостно помахала ей рукой, должно быть, принимая передвижной дом за океанский лайнер, отправляющийся в долгий круиз.

Микки не удивилась, когда ответила тетушке тем же. За неделю, проведенную у Дженевы, она уже свыклась с ее отношением к плохим новостям и ударам судьбы. Джен встречала любую неудачу не просто со стоическим смирением, а с распростертыми объятиями. Она отказывалась сосредоточивать на ней свое внимание или печалиться из-за случившегося, выказывала твердую решимость воспринимать как скрытое благословение очередную свалившуюся на нее беду, словно нисколько не сомневаясь, что со временем эта беда обязательно обернется благом. Где-то в глубине души Микки понимала, что такой подход к тяготам жизни давал наилучшие результаты, если тебе прострелили голову и ты путаешь сюжеты сентиментальных фильмов с реалиями жизни, но другая ее часть, изменяющаяся Микки, находила не только утешение, но и душевный подъем в философии тетушки Джен.

Дженева вновь помахала рукой, более энергично, но, прежде чем Микки успела продолжить этот разговор жестов в духе Эбботта и Костелло[21], лежащая на земле женщина вдруг жалобно захныкала. Хныканье перешло в долгий, протяжный стон, сменившийся плачем – не лениво катящимися по щекам слезами меланхолической девы, но рыданиями, сотрясающими все тело.

– Что не так? Чем я могу помочь? – обеспокоилась Микки, хотя уже не ожидала ни связного ответа, ни вообще какой-то реакции.

В арендованном Мэддоками передвижном доме горела лампа, и плотные занавески тлели темно-оранжевым светом, еще более неприятным, чем зловещий огонек в пугающем фонаре из тыквы с прорезанными отверстиями в виде глаз, носа и рта. Занавески закрывали все окна, из трейлера за ними никто не наблюдал. Через открытую дверь Микки видела пустую кухню, которую вырывала из темноты подсветка настенных часов.

Если Престон Мэддок, он же доктор Дум, находился в доме, то демонстрировал абсолютное безразличие к страданиям жены.

Микки ободряюще сжала плечо женщины. И обратилась к ней по единственному известному ей имени, пусть и верила, что оно – плод богатого воображения Лайлани.

– Синсемилла?

Женщина вскинула голову, словно от удара кнутом, пряди светлых волос заметались по воздуху. Ее лицо, наполовину скрытое темнотой, напряглось, глаза широко раскрылись от ужаса.

Она сбросила с плеча руку Микки. Поползла от нее по траве. Последнее рыдание комком встало в горле, а когда женщина попыталась проглотить его, из груди вырвался уже не стон, а рычание.

Она больше не горевала о только ей ведомых утратах, теперь ею в равной степени двигали злость и страх.

– Я тебе не принадлежу!

– Успокойтесь, успокойтесь, – ворковала Микки, не поднимаясь с колен.

– Ты не сможешь контролировать меня именем!

– Я лишь пыталась…

Ярость, охватившая женщину, нарастала с каждым новым словом.

– Ведьма с метлой в заднице, ведьмина сучка, сатанинское отродье, старая колдунья, спустившаяся с луны с моим именем на языке, ты думаешь, что сможешь наложить на меня заклятье, догадавшись, как меня зовут, но этому не бывать, никому не удастся повелевать мною, и тут не помогут ни магия, ни деньги, ни сила, ни врачи, ни законы, ни ласковые уговоры, никто и НИКОГДА не будет повелевать мною!

Микки осознала, что на дикую тираду, которая для этой ослепленной яростью женщины могла стать прелюдией к насилию, есть только один ответ: молчание и отступление. Не поднимаясь с колен, она попятилась к забору.

Но и это движение, символизирующее желание разойтись миром, еще больше разъярило женщину. Синсемилла не вскочила, а буквально взлетела с земли. Подол обернулся вокруг ног, пряди волос заметались, как змеи на голове Медузы. Вместе с собой она подняла едкие клубы пыли и порошка, в который под испепеляющими лучами солнца обратилась трава.

Сквозь стиснутые зубы она прошипела: «Ведьмина сучка, колдовское семя, ты меня не испугаешь!»

Не отрывая глаз от напрягшейся, словно изготовившейся к прыжку Синсемиллы, Микки поднялась с колен и продолжала пятиться к забору, не решаясь повернуться спиной к соседке, приехавшей в трейлерный городок прямиком из ада.

Вороватое облако заграбастало монету-луну. Но в последних остатках дня, догоравших на западном горизонте, Микки успела разглядеть фамильное сходство этой безумной женщины и Лайлани, не оставляющее сомнений в том, что они – мать и дочь.

Когда под ногами затрещали хрупкие штакетины, она поняла, что нашла пролом в заборе. Хотела посмотреть вниз, опасаясь зацепиться ногой за одну из них, но не решилась оторвать глаз от непредсказуемой соседки.

А ярость в Синсемилле, похоже, потухла так же внезапно, как разгорелась. Она поправила на плечах широкие бретельки длинной, до пола, комбинации, обеими руками подняла широкий подол и потрясла его, словно сбрасывая пыль и кусочки сухой травы. Выгнув спину, закинув голову, разведя руки, женщина сладко потянулась, словно пробудилась после очень приятного сна.

Рассудив, что уже отошла на безопасное расстояние, где-то в десяти футах от забора, Микки остановилась, глядя на мать Лайлани, зачарованная ее необычным поведением.

– Микки, дорогая, – позвала тетя Джен, выглянув из двери, – мы ставим десерт на стол, так что не задерживайся, – и скрылась в кухне.

Раскаявшись в совершенном преступлении, облако отпустило украденную луну, и Синсемилла вскинула тонкие руки к небу, словно лунный свет наполнял ее счастьем. Подставив лицо серебряным лучам, она медленно повернулась, потом бочком двинулась по кругу. А вскоре уже танцевала, легко и непринужденно кружилась в медленном вальсе, под музыку, которую слышала только она, с лицом, запрокинутым к луне, словно последняя была принцем, сжимающим ее в своих объятиях.

С соседнего участка донесся смех. Не безумный, как могла бы ожидать Микки, нет, девичий, нежный и мелодичный, даже застенчивый.

Через минуту смех затих, а с ним окончился и тур вальса. Женщина позволила невидимому партнеру проводить ее до лесенки к двери на кухню, села на бетонную ступеньку, зашуршав расшитым подолом, школьница из другого века, вернувшаяся к одному из стульев, расставленных вокруг танцпола.

Не замечая Микки, Синсемилла сидела, упершись локтями в колени, обхватив подбородок ладонями, уставившись в звездное небо. Юная девушка, мечтающая о романтике любви и потрясенная бесконечностью Вселенной.

Потом ее пальцы прошлись по лицу. Голова упала. Потекли слезы, сопровождаемые всхлипываниями, такими тихими, что до Микки они долетали голосом настоящего призрака: едва слышным криком души, попавшей в ловушку пустоты между поверхностными мембранами этого и последующего миров.

Ухватившись за перила, Синсемилла с трудом встала со ступеньки, поднялась к двери, переступила порог, ушла к настенным часам и теням кухни.

Микки ладонями отряхнула колени, сбрасывая сухие соломинки, прилипшие к коже.

Августовская жара, словно бульон в котле каннибала, покрыла ее кожу тонкой пленкой пота, а тихая ночь и не пыталась своим дыханием охладить этот летний суп.

Правда, в мозгу у нее сработал внутренний термостат. Да так, что Микки задрожала от холода и даже подумала, что капельки пота на лбу превратились в бисеринки льда.

Лайлани не жить!

Микки отшвырнула эту ужасную мысль, едва она возникла в ее голове. Она тоже выросла в неблагополучной семье, без отца, с жестокой матерью, неспособной на любовь, подавлявшей психологически, избивавшей ее… однако выжила. Лайлани оказалась не в лучшей ситуации, но и не в худшей, чем Микки, просто в другой. Трудности закаляют тех, кто не гнется, не ломается, а Лайлани, в свои девять, определенно стала несгибаемой.

Тем не менее Микки ой как не хотелось возвращаться на кухню Дженевы, где ждала девочка. Если, рассказывая о Синсемилле, Лайлани ни на йоту не погрешила против истины, означало ли это, что ее отчим, доктор Дум, действительно убил одиннадцать человек?

Только вчера, в этом самом дворике, когда Микки жарилась на солнце, забавляясь разговором с опасным мутантом, как себя охарактеризовала Лайлани, девочка произнесла несколько, как теперь выяснялось, значимых фраз. Одна как раз всплыла в памяти. Девочка спросила, верит ли Микки в жизнь после смерти, а когда Микки обратилась к ней с тем же вопросом, ответила просто: «Мне лучше верить».

На тот момент ответ показался Микки странным, но и не особенно мрачным. И однако эти три слова несли большую нагрузку, чем товарные поезда, на которых Микки мечтала уехать, когда в другое время и в другом месте лежала без сна, прислушиваясь к ритмичному перестуку колес и свисткам локомотивов.

Здесь и теперь. Августовская ночь. Луна. Звезды и бесконечность. И никаких поездов для Лайлани, возможно, никаких и для Микки.

Ты веришь в жизнь после смерти?

Мне лучше верить.

Четыре пожилые женщины, четверо пожилых мужчин, тридцатилетняя мать двоих детей… шестилетний мальчик в инвалидном кресле…

И где брат девочки, Лукипела, о котором она говорила так загадочно? Может, он стал двенадцатой жертвой Престона Мэддока?

Ты веришь в жизнь после смерти?

Мне лучше верить.

– Святой Боже, – прошептала Микки. – Что же мне делать?

Глава 10

Восемнадцатиколесные трейлеры, груженные чем угодно, от уточных бобин до зимозиметров[22], рефрижераторы, набитые мороженым или мясом, сыром или замороженными обедами, прицепы с плоской платформой, на которой лежали бетонные трубы, строительная арматура, железнодорожные шпалы, прицепы для перевозки легковых автомобилей, трейлеры с перфорированными бортами для перевозки скота, бензовозы, цистерны с химическими продуктами – десятки огромных грузовиков с потушенными фарами, но включенными габаритными огнями и лампами на кабинах окружают бетонные островки автозаправок точно так же, как миллионы лет тому назад стегозавры и бронтозавры паслись в опасной близости от бездонных трясин, которые заглатывали их тысячами, сотнями тысяч. Рыча, урча, шипя, отдуваясь, каждый большой грузовик ждет встречи со шлангом, по которому в его чрево потечет болотный дистиллят возрастом в двести миллионов лет.

Так мальчик-сирота представляет себе современную теорию появления смолистых отложений вообще и нефтяных в частности. Так написано везде, от учебников до интернетовских сайтов. И хотя он полагает, что идея превращения динозавров в дизельное топливо достаточно глупа, чтобы первым ее выдвинул Даффи Дак[23] или другая звезда «Песенок с приветом»[24], он поглощен этим захватывающим зрелищем: огромное стадо грузовиков, ревущее, гудящее, воняющее, собравшееся посреди темной, молчаливой, практически лишенной запаха пустыни.

Из своего убежища, кабины «Эксплорера», стоящего на первом ярусе прицепа, он наблюдает, как мужчины и женщины заправляют свои грузовики. Некоторые выделяются нарядом: ковбойские сапоги ручной работы, расшитые джинсовые куртки, футболки с названиями автомобильных компаний, блюд быстрого приготовления, марок пива, баров от Омахи до Санта-Фе, от Абилейна до Хьюстона, от Рено до Денвера.

Не замечая всей этой суеты, не вдохновляясь, в отличие от мальчика, романтикой дальних дорог и экзотическими местами, названия которых он читает на груди этих цыган скоростных магистралей, собака дремлет, свернувшись калачиком на переднем пассажирском сиденье.

Заполнив бак, трейлер с внедорожниками отъезжает от автозаправки, но не возвращается на дорогу. Вместо этого водитель сворачивает на огромную стоянку, с намерением перекусить или отдохнуть.

Такую большую стоянку мальчик видит впервые, с мотелем, зоной, отведенной для домов на колесах, рестораном, магазином сувениров и, как мальчик прочитал на щите-указателе при съезде с трассы, «полным набором услуг». Он никогда не был на карнавале, но чувствует, что попал в эпицентр шумного праздника.

А потом они проезжают мимо знакомого грузовика, который стоит под фонарем в конусе желтого света. Он меньше, чем гигантские восемнадцатиколесники, припаркованные бок о бок на черном асфальте. Белая кабина, черные брезентовые стены кузова. Грузовик с седлами из Колорадо.

Мгновением раньше мальчику не терпелось обследовать это место. Теперь он хочет одного: уехать отсюда, и побыстрее.

Их прицеп сворачивает в зазор между двумя здоровенными грузовиками.

Пневмотормоза шипят и вздыхают. Глохнет двигатель. «Эксплореры» на обоих ярусах по инерции подаются чуть вперед, словно вдруг проснувшиеся лошади, грезившие о тучных пастбищах, потом назад и замирают в глубокой тишине, сравнимой с той, что царила на лугах Колорадо.

Когда клубок черно-белой шерсти на пассажирском сиденье вновь превращается в собаку и поднимает голову, оценивая новую ситуацию, мальчик озабоченно говорит:

– Нам пора двигаться.

В одном аспекте близость тех, кто его ищет, особого значения не имеет. Вероятность того, что на него могут напасть в ближайшие минуты, ничуть не уменьшилась бы, окажись он за тысячу миль от этой стоянки. Мать часто говорила ему: если ты умен, хитер и смел, то сможешь спрятаться у всех на виду с той же легкостью, как в хорошо замаскированном схроне. Ни местоположение, ни расстояние не имеют решающего значения для выживания: важно только время. Чем дольше он будет оставаться на свободе и неузнанным, тем меньше шансов на то, что его поймают.

Но при этом осознание того, что охотники совсем рядом, тревожит. Их близость заставляет его нервничать, а нервничая, он становится не таким умным, не таким хитрым, не таким храбрым, а потому они смогут найти его, узнать, будь он у всех на виду или в пещере на глубине тысячи футов от поверхности земли.

Очень осторожно он открывает дверцу внедорожника и ступает на платформу прицепа.

Прислушивается. К сожалению, он не охотник, а потому не знает, к чему именно надо прислушиваться. Далекий гул доносится от автозаправки. Едва слышно звучит музыка, само собой, кантри, песнь сирены Дикого Запада несется над укрытой ночью пустыней, обещая неземное блаженство.

Платформа чуть шире «Эксплорера», и зазор, конечно же, слишком узок для того, чтобы собака могла благополучно спрыгнуть с сиденья водителя, на которое она уже перебралась. Если она спрыгнула с крыши над крыльцом дома Хэммондов, то, безусловно, ей по силам спрыгнуть на асфальт, благо расстояние между вертикальными стойками прицепа это позволяет. Не такой уж это и подвиг, даже по собачьим меркам, но вот уверенности новому другу мальчика определенно не хватает. Оставаясь на насесте-сиденье, собака смотрит налево, направо, жалобно повизгивает, словно чувствует, что в одиночку не справится, умоляюще смотрит на своего хозяина.

Мальчик снимает собаку с сиденья «Эксплорера», точно так же, как раньше поднимал ее в кабину. Его качает, но он удерживается на ногах и ставит собаку на металл платформы.

Затем мальчик осторожно закрывает дверцу внедорожника, а собака отправляется к заднему борту платформы. Останавливается там, поджидая хозяина.

Вскинув голову, навострив уши, принюхиваясь. Пушистый хвост, обычно гордо вскинутый, опущен.

Хотя и одомашненная, собака в какой-то степени все равно остается охотником, и, как и у мальчика, у нее есть инстинкт выживания. А потому тревогу собаки следует воспринимать со всей серьезностью. Вероятно, она уловила угрожающий, а может, просто подозрительный запах.

В этот момент ни один грузовик не заезжает на стоянку, не покидает ее. Не видно и водителей.

Хотя неподалеку, как минимум двести метров, стоянка безлюдна, словно любой кратер на поверхности Луны.

С запада, из пустыни, дует легкий ветерок, теплый, но не горячий, неся с собой слабый запах песка и аромат растущих там кактусов.

Мальчик вспоминает о доме, который, скорее всего, ему уже больше не увидеть. Ностальгия охватывает его, быстро перекидывая мостик к воспоминаниям об ужасной гибели всей семьи, его вновь качает: поток горя, вливающийся в сердце, буквально валит с ног.

Позже. Слезы позже. Прежде всего выживание. Он слышит, как мамина душа убеждает его взять себя в руки и оставить до лучших времен оплакивание близких.

Собака не хочет покидать прицеп с внедорожниками, словно опасность надвигается со всех сторон. Хвост опускается еще ниже, обвивается вокруг задней правой лапы.

Мотель и ресторан находятся на востоке, невидимые, скрытые рядами грузовиков. Определить их местонахождение можно лишь по отсвету красной неоновой вывески. Мальчик направляется к ним.

Собака стала не только единственным другом мальчика, между ними установилась телепатическая связь. Отбросив страхи, она семенит рядом с хозяином.

– Хорошая собачка, – шепчет мальчик.

Они проходят мимо восьми грузовиков и находятся позади заднего борта девятого, когда собака вдруг тихонько рычит, и мальчик мгновенно останавливается. Даже если бы он не почувствовал тревогу собаки, то в свете ближайшего фонаря прекрасно видно, что шерсть у нее встала дыбом.

Собака вглядывается в масленую тьму под большим грузовиком. Вместо того чтобы вновь зарычать, она смотрит на мальчика и тихонько скулит.

Доверяя мудрости своего собрата по несчастью, мальчик опускается на корточки, одной рукой опирается о задний бампер, вглядывается в темноту. Видит только параллельные колеса и коридор между ними.

Внезапно глаз улавливает движение, не под грузовиком, а рядом с ним. Ковбойские сапоги, заправленные в них синие джинсы. Кто-то идет вдоль трейлера, приближаясь к заднему борту, у которого сидит мальчик.

Скорее всего, это обычный дальнобойщик, понятия не имеющий об охоте на мальчика, которая, не привлекая внимания, ведется сейчас по всему Западу. Наверное, возвращается из ресторана, плотно пообедав, с полным термосом кофе, чтобы продолжить путь.

За первой парой сапог появляется вторая. Двое мужчин, не один. Оба молчат, оба идут уверенно, знают куда.

Может, обычные водители. Может – нет.

Юный беглец ложится на асфальт и заползает под трейлер, собака не отстает. Прижавшись друг к другу, оба наблюдают за проходящими мимо сапогами, и сердце мальчика учащенно бьется, уже не от страха, а от возбуждения: схожие ситуации имеют место во всех приключенческих романах, которые он так любит читать.

Да, конечно, сейчас ощущения совсем не те, какие получаешь, перелистывая страницы книг. Юным героям этих историй, от «Острова сокровищ» до «Янтарной подзорной трубы», не вспарывали живот, их не обезглавливали, не отрывали руки и ноги, не приносили в жертву, а с ним обойдутся именно так, он это знает, вот ему и трудно смотреть в будущее с уверенностью, присущей персонажам этих книг. Так что к возбуждению подмешивается нервозность, какой не испытывал даже Гекльберри Финн, а ведь тому тоже пришлось натерпеться страха. Но он тем не менее мальчик, и программа, заложенная в него природой, способствует выбросу в кровь адреналина при событиях, призванных проверить его отвагу, выдержку, ум.

Двое мужчин подходят к заднему борту трейлера, останавливаются, должно быть, оглядывают стоянку, может, никак не могут вспомнить, где оставили свой грузовик. Они молчат, словно прислушиваются к звукам, которые только охотники могут уловить и истолковать.

Несмотря на затраченные усилия, несмотря на жаркую ночь, собака дышит совершенно бесшумно. Неподвижно лежит под боком хозяина.

Хорошая собачка.

Ветер не только несет из пустыни запахи, напоминающие мальчику о доме, он также подметает стоянку, поднимает облачка пыли, тащит с собой высохшие травинки и бумажки. Одна из таких бумажек лениво скользит по асфальту, пока не цепляется за носок одного из сапог. Огни на стоянке яркие, и с расстояния нескольких футов мальчик видит, что это ценная бумажка: пятидолларовая купюра.

Если незнакомец наклонится, чтобы поднять деньги, он может заглянуть под грузовик… нет, даже если он опустится на колено, вместо того чтобы наклониться, его голова будет значительно выше днища трейлера. Он не сможет разглядеть контуры мальчика и собаки, спрятавшихся в глубокой тени между колес.

Подрожав у носка сапога, пятидолларовая купюра освобождается… и ныряет под задний борт.

В темноте мальчик теряет ее из виду. Он не отрываясь смотрит на ковбойские сапоги.

Конечно, хотя бы один из мужчин попытается достать из-под грузовика пять баксов.

В большинстве детских книг, да и во взрослых тоже, приключения всегда сопряжены с поисками сокровищ. Этот шарик вращается на золотой оси. Именно так и сказал одноногий, с попугаем на плече пират в одном из романов.

Однако никого из ковбоев смятая пятерка не заинтересовала. По-прежнему молча они идут дальше, прочь от грузовика.

Вероятность, что ни один из них не заметил купюру, ничтожно мала. Проявив полное безразличие к пяти долларам, они выдали себя: они лихорадочно ищут что-то гораздо более ценное и не могут позволить себе отвлекаться по пустякам.

Мужчины шагают на запад, в ту сторону, где остался прицеп с внедорожниками.

Мальчик и его спутник ползут вперед, дальше под трейлер, к кабине, потом выбираются из укрытия на открытое пространство между двумя грузовиками, где им на глаза и попались ковбойские сапоги.

Очевидно выхватив маленькое сокровище из зубов ветра, собака держит в пасти пятидолларовую купюру.

– Хорошая собачка.

Мальчик берет пятерку, складывает, прячет в карман джинсов.

Денег у них в обрез, и они не могут надеяться, что ветер принесет им новые, как только старые закончатся. Но на какое-то время они избавлены от угрызений совести, вызванных необходимостью совершить еще одну кражу.

Может, собаки не способны испытывать угрызения совести. Никогда раньше собаки у мальчика не было. Он знает о них только из фильмов, книг да по нескольким случайным встречам.

Вот этот пес, который шумно дышит, поскольку теперь шумное дыхание ничем им не грозит, точно заслуживает добрых слов. Настоящий разбойник, любитель приключений, живущий по простым законам джунглей.

Став братьями, они изменят друг друга. Собака может понять, что над ней, как и над ее хозяином, постоянно висит дамоклов меч смерти, и это будет грустно. Но мальчик знает, что на их отчаянном и, возможно, долгом пути к свободе ему нельзя многое брать от диких животных, прежде всего непродуманную и поспешную ответную реакцию на действия врагов.

Собака бесстыдно справляет малую нужду прямо на асфальте.

Мальчик обещает себе, что никогда не откажется от привычки пользоваться туалетом, как бы ни побуждал его к этому пример нового друга.

Пора двигаться.

Двое молчаливых мужчин, направившиеся к прицепу с внедорожниками, возможно, не единственные, кто ищет его в ночи.

Лавируя между грузовиками, стараясь не задерживаться на коридорах движения, с собакой, ни на секунду не теряющей бдительности, мальчик выбирает кружной маршрут, петляет, как в лабиринте, медленно, но верно приближаясь к красному неону.

Движение придает ему уверенности, а уверенность необходима, чтобы успешно спрятаться. Кроме того, это движение снимает волнение, а спокойствие – важный элемент маскировки. Мудрость матери и здесь помогает ему.

Полезно и находиться среди людей. Толпа отвлекает врага… пусть немного, но иногда и этого достаточно… играет роль ширмы, за которой, при удаче, может укрыться беглец.

К стоянке для грузовиков примыкает стоянка для легковых автомобилей. Здесь мальчика заметить куда проще, чем среди мастодонтов дорог.

Он шагает быстрее и решительнее, к щиту, обещающему «полный набор услуг», которые предлагаются в комплексе построек, расположенных дальше от автострады по сравнению с заправочной станцией и ремонтными мастерскими.

За широкими окнами ресторана путешественники с аппетитом расправляются с содержимым своих тарелок. Мальчику хватает одного взгляда, чтобы вспомнить, как много времени минуло с той поры, когда он, сидя в «Эксплорере», съел холодный чизбургер.

И собака повизгивает от голода.

Из теплой ночи они входят в приятную прохладу ресторана, наполненную аппетитными ароматами, мальчик вдруг ощущает, что голоден как волк, и широко улыбается в предвкушении трапезы.

Но не улыбка, а собака привлекает внимание женщины в униформе, стоящей за стойкой с надписью «ХОЗЯЙКА». Она миниатюрная, красивая, говорит, комично растягивая слова, но сурова, как надзиратель концлагеря, когда, выйдя из-за стойки, обращается к мальчику, загораживая ему дорогу:

– Дорогой мой, я признаю, что у нас не пятизвездочный ресторан, но мы все равно не пускаем босоногих клоунов и прочих четвероногих, какими бы они ни были милашками.

Мальчик в кроссовках и не клоун, поэтому не сразу понимает, что говорит она о собаке. Войдя в ресторан с собакой, он привлек к себе внимание, которое ему совершенно ни к чему.

– Извините, мэм, – признает он свою ошибку.

Возвращается к входной двери вместе с собакой, чувствуя на себе взгляды людей. Улыбающейся официантки. Кассирши, которая поглядывает на него поверх кассового аппарата и очков. Клиента, оплачивающего чек.

Никто из них не смотрит на него подозрительно, среди них, похоже, нет безжалостных охотников, идущих по его следу.

Выйдя из ресторана, он приказывает собаке сесть. Она послушно садится чуть в стороне от дверей. Мальчик наклоняется к ней, гладит, чешет за ушами, говорит: «Жди здесь. Я вернусь. С едой».

Над ними нависает мужчина… высокий, с окладистой черной бородой, в зеленой бейсболке с желтой надписью «ВОДИТЕЛЬ МАШИНЫ» над козырьком… не тот человек, который расплачивался с кассиром, другой, только идущий в ресторан.

– Отличная у тебя собака, – говорит водитель машины, и собака начинает вилять хвостом. – Как зовут?

– Кертис Хэммонд, – без запинки отвечает мальчик, воспользовавшись именем и фамилией хозяина одежды, которая сейчас надета на нем, и тут же задается вопросом: а мудрое ли это решение?

Кертис Хэммонд и его родители погибли менее двадцати четырех часов тому назад. К настоящему моменту полиция Колорадо уже поняла, что фермерский дом сгорел в результате поджога, а медицинские эксперты, если успели провести вскрытия, установили, что все три жертвы умерли насильственной смертью, возможно, после пыток, до того, как загорелся дом. И имена убитых наверняка попали в теле– и радиовыпуски новостей.

Но бородатому водителю, если он тот, за кого себя выдает, а не один из охотников, ни имя, ни фамилия ничего не говорят.

– Кертис Хэммонд, – повторяет он. – Довольно странная кличка для собаки.

– О! Да. Вы про мою собаку. – Мальчику стыдно, потому что он вновь допустил явную ошибку, неправильно истолковал самый обычный вопрос. А насчет клички, так он об этом еще не думал, знал, что, когда они получше познакомятся, станут ближе друг к другу, кличка появится, не абы какая, а та, что в наибольшей степени подходит собаке. Но времени на более близкое знакомство нет, поэтому, почесывая шею собаки, он черпает вдохновение в фильме. – Это Желтый Бок[25].

Водитель усмехается:

– Ты дуришь мне голову, юный друг?

– Нет, сэр. С какой стати?

– Где же логика? Как можно назвать эту красавицу Желтый Бок, если от носа до кончика хвоста у нее нет ни одной желтой волосинки?

Стыдясь своего неумения вести самый что ни на есть простой разговор, мальчик пытается вывернуться:

– Видите ли, сэр, цвет не имеет к кличке никакого отношения. Нам нравится эта кличка, потому что лучшей собаки нет в целом мире. Тот же случай, что и с Желтым Боком в фильме.

– Не совсем, – не соглашается водитель. – Желтый Бок был кобелем. А эта очаровательно черно-белая леди немного сбивает с толку как кличкой, так и отсутствием присутствующего в ней цвета.

Мальчик вообще не думал о том, какого пола собака. Глупо, глупо, глупо.

Он вспоминает совет матери: если хочешь сойти за кого-то еще, ты должен держаться уверенно, прежде всего уверенно, потому что сомнения в себе могут выдать. Так что и последние слова водителя не должны сбить его с толку.

– Понимаете, мы не думали, мужского или женского рода кличка Желтый Бок, – объясняет он, все еще нервничая, но довольный тем, что может говорить быстро и связно, особенно если смотрит не на бородатого дальнобойщика, а на двери ресторана. – Любая собака может быть Желтым Боком.

– Вероятно, да. Пожалуй, я куплю себе кошечку и назову ее Бойскаутом.

Злобы в этом высоком, с большим животом мужчине не чувствуется, в поблескивающих синих глазах не читается подозрительности. Он похож на перекрасившегося Санта-Клауса.

Тем не менее мальчику хочется, чтобы водитель побыстрее ушел, но он не знает, как закруглить разговор.

– А где твои родители, сынок? – спрашивает мужчина.

– Я с отцом. – Мальчик встает. – Он в ресторане, покупает еду, чтобы мы поели в дороге. Собак здесь на порог не пускают, знаете ли.

Дальнобойщик, хмурясь, сравнивает активность у ремонтных мастерских с тишиной и безлюдьем стоянки для грузовиков.

– Тебе не стоит отходить отсюда, сынок. В мире живут всякие люди, и с некоторыми тебе незачем встречаться ночью на пустынной автостоянке.

– Конечно, я знаю о таких людях.

Собака поднимает голову, поглядывает из стороны в сторону, словно показывая, что и ей известно о том, что не все люди хорошие, хватает и плохих.

Улыбаясь, бородач наклоняется, чтобы погладить собаку.

– Полагаю, ты действительно Желтый Бок и отхватишь кусок мяса у любого, кто попытается причинить зло твоему хозяину.

– Она – настоящий защитник, – заверяет его мальчик.

– Главное, не уходи отсюда. – Водитель машины прикасается к козырьку бейсболки, так вежливые ковбои иногда прикасаются к полям стетсона, если выказывают уважение дамам или просто добропорядочным гражданам, и наконец проходит в ресторан.

Мальчик наблюдает через стеклянную дверь и окна, как хозяйка приветствует дальнобойщика и ведет его к столику. К счастью, садится он спиной к входу. Не снимая бейсболки, с головой погружается в изучение меню.

Мальчик поворачивается к собаке:

– Оставайся здесь, девочка. Я скоро вернусь.

Она мягко рычит, словно понимает.

На огромной автомобильной стоянке, где конусы грязно-желтого цвета перемежаются с коридорами темноты, не видно двух молчаливых мужчин, ни один из которых не нагнулся, чтобы подобрать пять долларов.

Рано или поздно они вернутся, чтобы прочесать ресторан, мотель или другие места, на которые укажет их охотничий инстинкт, даже если они все уже осмотрели. А если придут не те двое мужчин, то двое других. Или четверо. Или десять. Или легион.

Пора двигаться.

Глава 11

Большие куски домашнего яблочного пирога. Простые белые тарелки, купленные в «Сирсе». Желтые пластиковые подставки из «Уол-Марта»[26]. Медовый свет трех простых, без ароматических добавок, свечей, приобретенных вместе с двадцатью двумя другими в экономичной упаковке в дисконтном магазине скобяных товаров…

Скромный столик на кухне Дженевы вернул Микки на землю, рассеял туман нереальности, оставшийся в голове после встречи с Синсемиллой. Действительно, Дженева, протирающая и так уже чистую десертную вилку кухонным полотенцем, отличалась от Синсемиллы, в одиночестве вальсирующей под луной, как освежающий ветерок – от арктического бурана.

И каким удобным для жизни стал бы этот мир, если бы образ жизни тети Джен превратился в норму.

– Кофе? – спросила Дженева.

– Да, пожалуйста.

– Горячий или ледяной?

– Горячий.

– Черный или чего-нибудь капнуть, дорогая?

– Бренди и молока, – ответила Микки, и тут же Лайлани, которая не пила кофе, уточнила: «Молока», – подтверждая свое право на контроль количества алкоголя, потребляемого Мичелиной Белсонг.

– Бренди, молоко и молоко, – кивнула тетя Джен, наливая кофе.

– Ладно, капельку «Амаретто», – смирилась Микки, но Лайлани стояла на своем: «Только молоко».

Обычно Микки вспыхивала от злости и становилась упрямой, как вол, если кто-то говорил ей, что не следует делать, чего ей хотелось, за исключением тех случаев, когда ее убеждали, что сделанный выбор не из лучших, что она может загубить свою жизнь, если не будет осторожнее, что у нее проблема с алкоголем, с отношением к жизни, с мотивацией, с мужчинами. В недавнем прошлом тихие слова Лайлани о том, что в кофе ей добавят только молока, послужили бы детонатором мощного взрыва, который разнес бы в клочья тишину и покой маленькой кухоньки Дженевы.

Но за последний год Микки отдала очень много часов ночному самоанализу, поскольку обстоятельства сложились так, что она более не могла не зажечь свет в некоторых комнатах своего сердца. Ранее она изо всех сил противилась этим визитам, может, потому, что боялась найти внутри себя дом, населенный всякой нечистью, от призраков до гоблинов, чудовищами, которые прятались за каждой дверью от подвала до чердака. Нескольких монстров она нашла, это точно, но куда больше ее обеспокоило другое: в особняке ее души обнаружилось множество пустых помещений, без мебели, пыльных и холодных. С детства ее средствами борьбы с жестокой жизнью были злость и упрямство. Она видела себя одиноким защитником замка, без устали патрулирующим стены, пребывающим в состоянии войны со всем миром. Но постоянная готовность к битве отпугивала друзей с той же легкостью, что и врагов, и мешала ей ощутить полноту жизни, заполнить хорошими воспоминаниями пустые комнаты, чтобы хоть как-то уравновесить плохие, от которых ломились другие помещения.

Вот для эмоционального выживания она в последнее время и предпринимала усилия, чтобы сдерживать ярость и не вытаскивать упрямство из ножен. И теперь она согласилась с Лайлани:

– Только с молоком, тетя Джен.

Но в этот вечер речь шла не о Микки Белсонг, не о ее желаниях и стремлении к самоуничтожению, не о том, сможет ли она выбраться из огня, в который сама и забралась. Главным действующим лицом этого вечера была Лайлани Клонк, хотя, когда они садились обедать, вопрос, возможно, так и не стоял, и Микки не могла вспомнить другого случая, когда чья-то судьба интересовала ее гораздо больше собственной.

Бренди она попросила автоматически, чтобы снять стресс, вызванный первым столкновением с Синсемиллой. За прошедшие годы алкоголь стал надежной составляющей ее арсенала наряду со злостью и упрямством, помогающими держать жизнь в узде.

– Эта женщина или сумасшедшая, или заторчала покруче шамана навахо после фунтовой дозы мескаля.

Лайлани подцепила вилкой кусочек пирога.

– И то и другое. Хотя и без мескаля. Я же тебе сказала, сегодня это кокаин и галлюциногенные грибы, действие которых усилено влиянием луны. Синсемилла очень чувствительна к полнолунию.

Микки есть не хотелось. Ее кусок пирога остался нетронутым.

– Ее действительно клали в психиатрическую клинику, не так ли?

– Я же тебе вчера говорила. Ей прострелили голову шестьюстами тысячами вольт…

– Ты говорила о пятидесяти или ста тысячах.

– Слушай, я не стояла там и не настраивала оборудование. Могу дать волю фантазии.

– И в какой клинике она лежала?

– Мы тогда жили в Сан-Франциско.

– Давно?

– Более двух лет тому назад. Мне было семь.

– А с кем ты жила, пока она находилась в клинике?

– С доктором Думом. Они вместе уже четыре с половиной года. Видишь, семьи бывают и у чокнутых. Короче, психиатры лечили старушку Синсемиллу электрошоком, не будем уточнять мощность разрядов, но ей это совершенно не помогло, а вот заряд безумия в ее голове вполне мог вывести из строя все трансформаторы в районе Залива. Отличный пирог, миссис Ди!

– Спасибо, дорогая. Это рецепт Марты Стюарт. Не то чтобы она дала мне его лично. Я записала рецепт во время ее телепередачи.

Страницы: «« 23456789 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Явление Небесной Посланницы Иноэль возродило надежды Невендаара на исцеление от скверны и междоусобн...
В данный том замечательного детского писателя Виктора Владимировича Голявкина (1929–2001) вошли пове...
Какая страшная правда: Любу «заказал» ее бывший муж! Она просто чудом осталась в живых после нападен...
Как вы думаете, если женщине тридцать шесть, а у нее нет ничего, кроме двенадцатиметровой комнатушки...
Московских оперов Льва Гурова и Станислава Крячко вновь срочно отправляют в командировку. В провинци...
Убит Яков Розенберг, известный московский бизнесмен и продюсер. Генерал приказал заняться этим делом...