Быть единственной Белякова Людмила

– Вадик приедет с женой и ребенком, – продолжал добивать сын Машу. – Иришка с женихом будут. Очень даже хорошая компания собирается.

– Не желаю я их никого видеть, – гордо вскинула голову Маша.

– Ну это просто ни в какие ворота… Другая на твоем месте рада была бы.

– А я вот не рада… Что – опять скажешь, что мать у тебя ненормальная?

– Как еще можно сказать, если бабка внуков родных видеть не желает, а? Говорят, внуков больше собственных детей любят… А, мам? Не желаешь с внучком вторым познакомиться? А то опять сильно опоздаешь.

«Сыкухины дети они, внуки эти, – вот и не хочу их видеть! Сыкухино отродье видеть не желаю!»

Маша молчала и всхлипывала, а сын стоял рядом, внимательно глядя ей в лицо. Сказать, что решительно не желает видеть младшего сына и внука, наследника их фамилии, – это даже Маша понимала – дикость и чистая ненормальность. Но поделать с собой ничего не могла… Вот если бы только одни сыновья и она – это да. Маша даже Вадика приняла бы, простила бы его бегство и предательство.

– Ну ты определись, пожалуйста, мама, пока время есть. Хорошо?

Маша не ответила, и Володя, сухо попрощавшись, ушел. До Нового года оставалось полторы недели.

Володя еще раз напомнил Маше, что приглашение встретить Новый год в кругу семьи остается в силе, но Маша все отказывалась. Не грубо, не зло, слабым голосом, ссылаясь на недомогания и нежелание куда-то вообще ехать.

– А Вадька-то приедет? – все-таки спросила Маша у Володи в самый его последний предновогодний приезд, когда вся страна давно не работала, а шалела в поисках подарков позабористее.

– Обещал.

– И… жена его будет?

– И жена будет, и сынка привезут, – охотно, с удовольствием и нараспев, словно издеваясь, поведал Володя.

– А где он теперь живет?

Сын назвал город на другом краю Московской области.

– Ну, ты скажи ему… пусть заедет, а? – Маша чуть замялась. – Только без «этой».

– Ох, мама, мама, – покачал головой Володя. – Что ты со своей жизнью делаешь? И с нашей тоже?… Ладно, скажу я ему. Мы позвоним.

И сыновья действительно приехали, минут через сорок, как прозвучали кремлевские куранты. Маша не поскупилась – поставила сыновьям большущую, шикарную бутылку пшеничной водочки, не дешевой, не паленой какой-нибудь.

Они посидели немного, ребята чокнулись пару раз с Машей за здоровье. Так хорошо было!.. Стол достаточно богатый, с нарядной искусственной елочкой посередине, сыночки любимые и она. И никаких девок, баб подлых, никого, кто отвлекал сыновей от Маши. Ох, только короткое это было счастьице!..

– Ну как ты живешь-то? – содрогаясь внутренне, спросила Маша у Вадика, имея в виду его семейную жизнь – а ну как скажет, что хорошо…

– Хорошо, – глуповато улыбнулся Вадик – как угадал уязвить маму. – Жаловаться нечего. Семья – дело святое. Вот пацан растет, такой шустрый.

«Да, хорошо вам без меня, всем хорошо!» Володя налил им еще по стопочке, и сыновья засобирались на выход.

– Ну вы еще посидели бы, а, сыночки? Ну когда ж мы еще все вместе свидимся-то? Когда ж… Я старая, я скоро умру…

– Мама, не надо, – чуть раздраженно прервал ее Володя. – Как ты решила, так и вышло. Я тебе предлагал. Извини. Девчонки там одни… Мы поехали. Я заеду завтра.

«Вот так и вышло, говорит… Как я ни старалась, а девки моих сынков забрали… Одну меня оставили на старости лет».

По теперешнему чудному порядку вся Россия не работала, упиваясь в зюзю, почти две январские недели – аж до старого Нового года. Измыслить эту жуткотищу мог только злейший враг русского народа. В прежние-то времена активную пьянку приходилось волей-неволей прекращать к третьему января, терпя дикий сушняк и головную боль до ближайших выходных, оттягиваться еще пару дней, а потом приниматься за работу и пахать аж до двадцать третьего февраля. А теперь – у-у! Мало того что власть разрешила пить по-черному прямо с католического Рождества до старообрядческого Нового года, так теперь и перерыв между соседними праздниками был такой небольшой, что гулянку прерывать не имело особого смысла. Ну и не прерывали, травясь на самогоне, стухших продуктах и чирикая друг друга в бессмысленно-злобных драках…

Но это касалось активно пьющих граждан, а Машины дети к таковым не относились. Вот и Вадик, зайдя к матери еще раз, ненадолго, потому что надо было катить через всю область, убыл восвояси. По его обмолвкам Маша поняла, что он работает на частном предприятии своего тестя, тоже по автомобильной части, и поэтому долгие каникулы – не для него. Сильно хмельное население колотило машины почем зря, и надо было ловить момент хорошо заработать. В подробности Маша вдаваться не стала – чувствовала, что если Вадик начнет рассказывать о своей жизни, то ничего приятного она не услышит. Женился Вадик, благополучно забыл Гальку, родил сына, живет – хлопот не знает. Все для себя, для женушки своей драгоценной. А о маме забыл…

И что обидно – без дома, выходит, Маша зазря осталась. Не помогло! Ну, умотала Феоктистова за тридевять земель, ну, поехал за ней Вадик… А там и встретил эту свою, теперешнюю… Обидно-то как! Одно хорошо – Вадик теперь знал, что у Маши все-таки есть какая-никакая, а жилплощадь и, если семейная жизнь у него не заладится, мама его всегда примет. Простит и примет.

В эти долгие зимние каникулы Володя приезжал к Маше почти каждый день – мама больная, старенькая звонила, он и приезжал. Плохо было, когда к телефону подходили Зойка или Ирка. У Маши от ненависти аж сводило челюсти, и она сквозь зубы цедила: кто там, Володю позови. Приходилось Маше выдумывать предлоги зазвать к себе сына – то кран потек, то стул расшатался, то лампочку вкрутить. Хлеб кончился, а до магазина дойти ноги болят. Потом сажала его за стол, просила налить им обоим из той большой бутыли, что купила к празднику. Была, была у Маши хитрая мысль!.. Жаль раньше не взялась…

Вот начал бы сын пить, с горя, к примеру, от неудавшейся семейной жизни. И выгнала бы его правильная, интеллигентная женушка. Зачем он ей, пьющий-то? Она ж городская, терпеть особо не будет. А Маша приняла бы… Любого, хоть пьяного. На то и мать. Вот и подносила Маша сыночке хмельную чарку.

Увидев, что спасительная жидкость заканчивается, Маша собралась с силами, доковыляла до большого магазина и прикупила такую же бутыль – будто она и не кончалась. Благо дорогие сорта еще остались. Дешевку всю высосали еще на Рождество.

– Не, мам, больше не буду, – ответил Володя, когда Маша в очередной раз предложила ему выпить для аппетита.

Сама-то она не пила – только чокалась с сыном, пригубливала, а когда он уходил, водочку из своей стопки аккуратно выливала обратно в бутыль. Для экономии.

– Это почему? – удивилась Маша. – Праздники же!

– Нет, все, хватит. Зоя недовольна, что я каждый день прихожу… того. Нет, не буду.

– Ох, а ты ее слушаешь! – поджала губы Маша. – Чего ж мужику не выпить, раз праздники?

– Нет, нет, мам, сегодня не могу. – Володя накрыл ладонью хрустальную стопочку. – Я за рулем. Мне работать надо. Я пойду. Звони.

Маша с демонстративным осуждением покачала головой: нашел кого слушать! А выпроводив сына, подумала: раз Зойка недовольна, значит, Маша на верном пути. Рано или поздно Маша получит сына назад, пусть спившимся, но в единоличное пользование. Будет эта Зойка на старости лет одна… А Маша не будет.

Но и тут в Машиных делах случился досадный затор. Сын еще раз, теперь уже наотрез, отказался от ежесубботних выпивок, и баллон пшеничной, купленный в январе, стоял даже не ополовиненный. Зойка победила, выбив из-под Машиного хитроумного плана опору – законное право русского мужика на воскресный отдых. Конечно, она ж Володю каждый день видит, тюкает, долбит… Тем более что праздники, даже такие несусветно длинные, все-таки кончились.

А еще сынок взял себе моду – заезжать к маме только в будние дни и совсем ненадолго. Маша-то сразу догадалась почему: так у него был веский предлог не причащаться пшеничной, даже по чуть-чуть, и не засиживаться – дел много. Швырнул матери хлеб, картошку, взял рецепты – и был таков. Нет, ни от чего он не отказывался, заехать отвезти Машу в поликлинику, свозить ее на кладбище в Родительскую субботу – нет. Старушки соседки, не видевшие своих драгоценных чад месяцы или даже годы, благостно кивали: как ни посмотришь, а машина Владимир Николаича у подъезда стоит. Заботливый… Но разве такая забота Маше нужна была? Это она хотела о сыночке заботиться…

Пришла весна, вяловатая, проявившаяся по-настоящему только к маю. А Володя принес новость… Ирка, окончившая предпоследний курс университета, собралась замуж за соученика. Пока молодые были заняты сдачей экзаменов, Володя с Зойкой готовились к свадьбе. Товарки по приподъездной скамеечке почему-то за Машу радовались. Как же – дожила худо-бедно до таких лет, внучка вон замуж выходит, может, и правнуков Маша дождется.

Но у самой Маши на душе было муторно. Правнуки!.. Все-таки получилось не по-ее – как ни старалась она, а сыновья вышли из-под ее власти, обзавелись семьями и не принадлежали ей, как она того хотела, целиком и полностью. Как крошки воробьям ей сорили: Володя приезжал на полчаса два раза в неделю, Вадик звонил пару раз в месяц. Вот и все, что Маша получила за свои материнские заботы!.. А ведь еще и счастливой ее считали другие старушки – как же! Из дома дети Машу не гнали, в богаделку не сплавляли, чтоб ее квартиру продать да пропить, пенсию не отбирали – даже за продукты платить не требовали… Да этим сынкам-невесткам просто не было до Маши дела! Перед людьми они выставлялись: мы, мол, приличные, старших уважаем!

Уже в конце мая Володя, в очередной свой приезд, осторожно, словно чего-то боясь, спросил:

– Ну ты, мам, как – на свадьбе-то у Иришки будешь?

– Чего это я там забыла? – буркнула Маша, хотя и понимала, что грубость ее неуместна – никто ее этим приглашением не обидел, наоборот.

– Чего ты там забыла? – прищурив глаза, повторил Володя. – Ну вроде как внучка твоя замуж выходит, за приличного мальчика.

– «Мальчик»!.. Скажешь еще, твоя Ирка – девочка, да? По-честному выходит, да? – На Машу дохнуло чем-то забытым, неприятным – как запах гнилой кислятины. Будто открыла на праздник банку с вареньем – а оно, оказывается, забродило, испортилось, пошло мерзкой зеленой плесенью. А банка эта последняя… И так стало Маше обидно! В груди что-то забурлило, заныло в висках… Если не сейчас – то никогда! – Ноги моей там не будет, на свадьбе вашей говенной!

– Ох, все! – схватился за лоб сыночек любимый. – Пошел я.

Он ринулся в прихожую, а Маша, чуть не задохнувшись от ярости, бросилась за ним:

– Если ты… – она сглотнула липкий ком в горле, – если ты их не бросишь… сейчас же не бросишь… я сама к этому «мальчику» пойду! К родителям его пойду!.. И скажу, что Ирка – проститутка и что Зойка твоя всю жизнь проституткой была! Вот!

– Да ты совсем с ума сошла! Отпусти немедленно!

Володя приходил так ненадолго, что даже не раздевался, и Маша мертвой хваткой вцепилась в рукав его кожаной куртки. Пальцы скользили, но Маша держалась цепко.

– Отпусти меня, старая ты гадина!

– Это кто гадина? – взвилась Маша еще пуще. – Это я гадина?! Это бабы ваши гадины!.. Я на свадьбу-то приду, ох приду! Я всем расскажу, какие вы все! Как вы надо мной всю жизнь измывались!

Володя уже отпер дверь и пытался открыть ее, а Маша привалилась к ней боком и не пускала. Маша самой себе подивилась, что сын с ней никак не справится, все дергает за ручку, хлопает дверью, а выйти не может. Так Маша его держала!

– Если ты не останешься… если со мной не останешься… я всем, всем!..

Маша краем глаза увидела в щелку двери, что на площадке стоит, жадно заглядывая в квартиру, соседка – бабка чуть помоложе Маши.

– Не пущу! – совсем уж завизжала Маша – откуда силы взялись.

– Отстань от меня, ведьма! Это ты всю жизнь нам с Вадькой поганила! Пусти!

Сын вывернулся-таки из Машиных рук, отпихнул ее – да так, что она вылетела из прихожей в комнату, споткнулась о кромку паласа и едва не повалилась на пол.

Воспользовавшись этим, сын выскользнул из квартиры. Маша слышала, как гулко стучат, постепенно затихая, его шаги вниз по лестнице.

«Все-таки сбежал… К этим сбежал… Бросил маму, бросил!»

В дверь заглянула соседка, наблюдавшая их с сыном перепалку.

– Марь Степанна, ты жива? – елейным голосом пропела она.

– Да пошла ты на…! – шуганула ее Маша, вернувшись в прихожую.

Соседка испуганно заморгала голыми красными веками – Маша слыла женщиной серьезной, воспитанной, а тут такое… Но чего тут было модничать! Все равно сегодня же эта злыдня растреплет всему дому, что Маша дралась с сыном, скандалила…

Маша захлопнула дверь, едва не прибив соседку, и заперлась на два замка и цепочку.

«А может, и к лучшему? Пусть все знают, как он с мамой обращается!»

Маша, чувствуя, что устала, доплелась до дивана и прилегла.

«Да, хорошо бы, хорошо найти того женишка, что Ирку берет!.. Порассказала бы я им, как они все надо мной измывались! Пусть бы отказался от нее… Вишь ты – выросла, выучилась, замуж собралась! А?!»

Закололо в левом боку – сердце… Маша сильно перенервничала. Сразу бы ей лекарство принять… А так не хотелось вставать…

«Да, надо того мальчонку от Ирки спасать, надо! Окрутила несмышленыша, сыкуха!.. Небось нагуляла по своим заграницам с мамочкой-то проституткой, теперь на него свой грех скинуть хочет… Ох, хитра! Вся в мать!.. И нашла ведь, в кого когти свои крашеные запустить! Об одном все девки только и думают…»

Стара Маша, немощна – а то хоть сию минуту пошла бы искать внучкиного жениха, раскрыла бы ему глаза на эту «невесту», на тещеньку преподобную, на всех его будущих родственников! А может, отлежаться, отдохнуть, попить завтра таблеточки-капельки – и получится? Предупредить того мальчонку…

Маша перевернулась на спину, чтобы было легче дышать и не так давило на сердце, прикрыла глаза.

«Посплю вот немного и…»

Владимир Николаевич, позвонив на следующее утро, сильно обеспокоился, почему не отвечает мать. Звонил потом еще несколько раз и решил все-таки зайти. Старушки у подъезда подтвердили, что вчера Марь Степанна гулять не выходила. Должно, хворает.

Дверь была заперта, Маша упорно не открывала и не отзывалась. Пришлось вызвать спасателей и вскрывать квартиру.

… Вадим ехал всю ночь, чтобы успеть на материны похороны – ждать было нельзя, едва укладывались в положенный от веку трехдневный срок. Но успел, и все прошло тихо, в меру торжественно и скорбно.

Ирочкина свадьба тоже состоялась вовремя.