Лазарит Вилар Симона

Магистр говорил довольно громко, и Уильям де Шампер сделал предостерегающий жест: неподалеку возвышался в седле епископ Бове, верный человек короля Франции. Всем известно, что он остался здесь, чтобы блюсти в Святой земле интересы своего господина.

Бове, однако, кое-что расслышал и сердито оглянулся. Его лиловая камилавка была покрыта пятнами пота, крупные капли стекали по сухому лбу и худощавому лисьему лицу.

— Вы несправедливы к моему королю, магистр! Филипп болен, а здешняя адская жара его окончательно погубит. Монарх же обязан в первую очередь заботиться о королевстве и своем наследнике. Принцу Людовику всего четыре года. Что будет с ним и с Францией, если хворь погубит государя в Палестине? Порой мне кажется, что Господь по-особому испытывает нас, устраивая такое пекло.

Маршал склонился к де Сабле:

— Мессир, будьте осторожнее. Этот человек здесь затем, чтобы продолжать плести интриги, в коих он великий мастер.

— Долго он не выдержит, — заметил, усмехаясь в бороду, магистр. Он тоже был изнурен жарой, из-под алой шапочки магистра выбивались коротко подрезанные, но совершенно мокрые от пота пряди. Щурясь на ослепительно-белое светило, лучи которого, казалось, прожигают насквозь, он проговорил: — Хотел бы я знать, отчего Капетинг отбывает в полдень, в самый зной? Разве нельзя было отчалить поутру, когда духота не так гнетет?

Де Шампер промолчал. Он знал, что августовская жара в Акре бывает просто адской. Даже легкое белое одеяние не спасает от зноя. Солнце раскалило плиты порта, воздух обжигал, дышать становилось все труднее, и даже кони под рыцарями стояли мокрые от пота, уныло свесив морды. Скорее бы покинуть гавань и укрыться под каменными сводами, где сквозняки и журчание фонтанов позволят хоть немного перевести дух.

— Надеюсь, граф Неверский учтет эту ошибку и отдаст приказ назавтра отчаливать пораньше, — заметил маршал, поглядывая туда, где стояли корабли, которым предстояло выйти в море на следующий день.

Он видел, как таможенники и орденские рыцари обходят эти суда, переговариваются со шкиперами и заносят пометки в свои свитки. Все верно: несмотря на столь массовый исход из Акры, необходимо бдительно следить, чтобы на борт не проникли те, кому там быть никак не надлежит. Несмотря на хорошо организованную охрану, вчера троим сарацинам удалось бежать. Тем не менее они скрываются где-то внутри города, ибо за его стены даже мышь не выскользнет незамеченной.

Над головой по-кошачьи прокричала чайка. С моря наплывал запах йода и разлагающихся под молом водорослей. Корабль короля Филиппа был уже у выхода из гавани. Скоро он обогнет скалу с Мушиной башней, и тогда они тоже наконец-то смогут покинуть раскаленную набережную.

Раздавшийся в неподвижном воздухе смех прозвучал неуместно. Из кого это обезумевшее солнце еще не вышибло желание веселиться? Смеялись англичане — граф Лестер и Обри де Ринель, представители короля Англии, явившиеся проводить Капетинга. Сам Ричард отказался прибыть, а вместо себя отправил в порт под английским стягом этих двоих. Сейчас они смеялись из-за того, что Обри окатил молодого графа водой из кадки. И напрасно — не пройдет и двух-трех минут, как влага испарится и Лестеру станет еще жарче…

Обри де Ринель на удивление легко сошелся с окружением английского короля. Когда ему это требовалось, он умел быть любезным и обаятельным, дамы находили его привлекательным, но шептались, что прибытие лорда Незерби в Акру не вызвало особой радости у его жены. Супруги жили раздельно, редко виделись, а в присутствии Джоанны Обри держался скованно, как бы даже смущенно, и старался избегать ее под различными предлогами. Но Джоанну это как будто устраивало, ее не видели огорченной, а со вчерашнего дня она вообще была весела, как птичка. На вечернем приеме у короля Ричарда она без устали пела, звонко смеялась и казалась такой счастливой, что окружающие только диву давались: давно ли дама Джоанна де Ринель была мрачнее тучи и никому не позволяла к себе приблизиться!

Вспоминая лучащуюся счастьем сестру, Уильям размышлял о том, что давным-давно не видел ее такой. Как не слышал и ее дивного пения. Вчера же Джоанна, взяв лютню, принялась петь, чтобы развеять печаль удрученного бегством союзника Ричарда. Это было поистине великолепно! Должно быть, музыкальный дар достался ей от отца — лорд Артур де Шампер также был превосходным исполнителем кансон и баллад. Лорд-трубадур — так прозвала его Элеонора Аквитанская. Вот и Джоанна такая же. Король даже расцеловал ее, когда она умолкла и затихли струны.

— Как сюзерен, я имею право целовать своих прелестных вассалок! — весело заявил он.

Джоанна не отстранилась. Значит, успокоилась и убедилась, что не заразна. Уильям мог бы развеять и последние сомнения сестры, сообщив, что ее любовник — вовсе не лазарит. Но на вопрос о том, кто он в действительности, по-прежнему не было ответа. Ассасин? Лазутчик Саладина или одного из эмиров? Во всяком случае он не был прокаженным, а личина лазарита понадобилась ему, чтобы оставаться неузнанным. Но зачем он скрывал лицо? Не потому ли, что он, Уильям, мог его опознать?.. И какова дерзость: негодяй угрожал покрыть позором доброе имя его сестры!

О встрече с мнимым лазаритом и ночном поединке Уильям не стал рассказывать Джоанне. Однако велел своим людям обшарить окрестности Темпла и весь город. Впрочем, обнаружить незнакомца так и не удалось. И как искать того, чьи приметы неизвестны. Рослый голубоглазый воин? Да их тысячи в Акре! Шрамы от ожогов слева на груди? Да, в этом кое-что было — половина крестоносцев ходят полураздетыми от жары, и такая отметина может броситься кому-нибудь в глаза. Его люди тщательно осматривали многих воинов, в особенности тех, за кого не могли поручиться их командиры. Тамплиеры обходили частные дома и монастыри, где обосновались крестоносцы, проверка коснулась даже братьев-госпитальеров.

Тщетно. И столь же бесплодными оказались поиски недавно сбежавших сарацинских невольников. Горожане охотно отвечали на расспросы, не сообщая ничего дельного, позволяли обыскивать их дома и хозяйственные постройки, угодливо кланялись и улыбались, но кто мог поручиться, что эти улыбки — искренние? За годы жизни в Святой земле Уильям научился не доверять местным жителям. Точно так же он не верил и в благородство Саладина. Король Ричард рассчитывал, что пленники-сарацины будут своевременно выкуплены, а тем временем лазутчики маршала в стане Саладина доносили, что нет никаких признаков, что султан готовится выполнить условие заключенного между воюющими сторонами договора.

И снова смех с той стороны, где расположились англичане.

— Похоже, мы уже можем покинуть эту адову сковороду, — весело воскликнул граф Лестер, разворачивая коня. За ним тронулась свита, качнулось и поплыло древко со львами Плантагенетов на алом полотнище.

— Милорд, пока еще вам надлежит оставаться здесь! — звучно потребовал де Сабле. — Вы не должны выказывать неуважение к королю Франции!

— Тут уж моей вины нет, раз он сам себя поставил в такое положение. Чего только о нем не болтают в Акре и в лагере за стенами.

Продолжая посмеиваться, граф напел песенку, сложенную английскими крестоносцами:

— Милорд Лестер! — возмущенно воскликнул епископ Бове, укоризненно тряся головой в пропотевшей камилавке. — Мне придется доложить королю Ричарду о вашем неподобающем поведении! Речь идет об августейшей особе!

Лестер с досадой поправил капюшон светлой накидки и, осадив коня, вернулся на место. Заняли прежние позиции и его спутники. На узкой полосе набережной из-за этого вышло некоторое замешательство, утомленный жарой конь под Обри де Ринелем заупрямился, и, успокаивая его, рыцарь оказался прямо перед своим родичем — маршалом де Шампером. Уильям холодно следил за его усилиями, а лицо Обри исказила гримаса неприязни и смущения. И все же, когда де Ринель уже отъезжал, маршал окликнул его:

— Милорд Обри!

За этим восклицанием последовал повелительный жест. Обри покорно приблизился. Он явно побаивался маршала, знавшего его позорную тайну.

— Мне надо переговорить с вами, милорд, — произнес по-английски де Шампер, отъезжая в сторону, где их разговор не могли слышать окружающие.

Не глядя на мужа сестры и машинально поглаживая гриву своей лошади, Уильям следил за кораблем короля Филиппа — тот уже разворачивался близ Мушиной башни.

Обри молча ждал с таким видом, словно вот-вот отдаст Богу душу от жары. Он ссутулился, свесил голову, а его длинные желтые волосы упали на лицо, скрыв его черты.

— Милорд Обри, я ничего не сообщил Джоанне, — начал маршал. — И никому другому. Что было — то прошло. Надеюсь, вы сумеете обуздать свои дурные наклонности и не дадите мне повода думать, что ваше заигрывание с молодым Лестером — нечто иное, нежели проявление дружбы, связывающей двух рыцарей.

Обри резко выпрямился, ударил себя кулаком в грудь и заговорил торопливым полушепотом: он-де уже принес покаяние, исполнил епитимью и теперь готов доблестью смыть свои грехи в бою. О нет, он не станет больше грешить и умоляет мессира Уильяма…

— Будет уместнее умолять святого Петра, когда вы окажетесь у врат рая, — прервал его речь тамплиер. — Я дал слово скрыть вашу постыдную тайну, и мне вполне достаточно, если муж моей сестры станет вести себя как благородный рыцарь, для которого честь так же свята, как и вера. Но я бы хотел просить вас быть внимательнее к вашей супруге. Ибо вы слишком явно избегаете ее…

— Ничего подобного! Это она держится со мной отчужденно. Я даже решил было, что ей стало известно от вас…

— Довольно! Не вынуждайте меня повторяться. Джоанна ничего не знает, и вы должны вести себя с ней как добрый супруг. Она ваша жена перед Богом и людьми, и ваш брак необходимо сохранить во что бы то ни стало. Будьте же с нею добры и приветливы. Ей здесь одиноко, и станет еще более одиноко после того, как ее покинут люди из Незерби. Ей будет не на кого опереться, кроме вас.

— С чего вы взяли, что ее саксы уезжают?

Маршал откинул капюшон, покрывавший его голову, и устремил пристальный взгляд на Обри де Ринеля. Тот отвел глаза.

— Разве супруга не говорила вам, что ее люди тоскуют по Англии и она намерена отправить их домой?

Обри пожал плечами и заметил: несмотря на то что они сейчас мало общаются с супругой, если бы речь действительно шла об отъезде саксов из Незерби, она бы непременно его уведомила. Еще сегодня утром он беседовал с одним из них, но тот не упоминал ни о чем подобном. Эти люди дерзки, вспыльчивы и безраздельно преданы Джоанне, но ни в грош не ставят самого лорда. Ни один из них не пожелает оставить свою госпожу, как бы ни томила их тоска по заливным лугам в окрестностях Незерби!

Далее Уильям уже не слушал. Он машинально провожал взглядом еще одну большую галеру под французским флагом, покидавшую порт вслед за флагманским судном. Ветер уже наполнил ее паруса, слаженно взлетали и опускались весла, а за кормой на синей поверхности моря пенился кильватерный след. За галерой, блестя свежеосмоленными бортами, выстраивались другие суда — поменьше.

Теперь те, кто по долгу явились проводить короля Франции и его флотилию, могли покинуть раскаленную пристань. Маршал развернул коня, продолжая напряженно размышлять, и присоединился к магистру ордена и прочим тамплиерам. Обри де Ринель его больше не интересовал — все, что он мог узнать от него, де Шампер уже знал.

Итак, Обри понятия не имел об отъезде саксов. Следовательно, Джоанна либо не поставила мужа в известность, что маловероятно, либо… солгала ему, Уильяму. И если это так…

Смутное предчувствие шевельнулось в душе маршала, а опыт научил его не пренебрегать предчувствиями.

Не далее как вчера Джоанна явилась к нему и сообщила, что отправляет своих саксов домой, в Англию. При ней была уже составленная подорожная грамота, но, по ее словам, она случайно узнала, что ее печати на пергаменте недостаточно, и поэтому она просит брата поставить под пропуском на корабль его печать — дабы портовая стража видела на документе знак ордена Храма и не чинила препятствий. Просьбу Уильям выполнил. Ему часто приходилось это делать, и он не видел причин отказать сестре. Он, правда, удивился: ему казалось, что Джоанна очень близка со своими саксами, они ей преданы, один из них постоянно находится при ней. Сестра на это ответила, что ее отношения с этими людьми стали несколько натянутыми после того, как она долго их чуждалась, полагая себя заразной больной, и ей будет проще, если они вернутся на родину. Уильям мог это понять и счел такое объяснение вполне достаточным.

Затем они немного побеседовали о всякой всячине, и когда Джоанна уходила, Уильям испытывал нечто вроде умиления — родственные чувства все еще были для него в новинку.

Значит, сестра лгала ему. Но что же изменилось? О, изменилась сама Джоанна. И он снова вспомнил, какой она была на вчерашнем вечернем приеме. Ослепительно красивая, полная радости, с мечтательным сиянием в глазах. И в то же время похожая на сытую, разнежившуюся кошку. Он наконец понял: Джоанна выглядела как женщина после счастливого любовного свидания. И пусть у него мало опыта в любви, но ему хватает наблюдательности и умения оценивать людей.

Даже шутливую кансону она пела томно и сладостно, и при этом светилась счастьем!

От досады Уильям стиснул зубы. Глупая влюбленная гусыня, ее снова обвели вокруг пальца! И сделал это тот человек, который уже однажды обманул ее, воспользовавшись доверчивостью и добротой ее нежного сердца!

Он неожиданно вспомнил, как смело и естественно сестра подставила губы для поцелуя Ричарду. Не отстранилась, не попыталась воспротивиться, как поступила бы, опасаясь заразить короля. А ведь до недавних пор Джоанна ходила к лекарям за укрепляющими снадобьями, хотя те считали это уже излишним. Но сама она продолжала сомневаться — а теперь все сомнения улетучились. Она, полная радости жизни, поет о любви, а потом принимает поцелуй короля! Это можно объяснить только тем, что прежний любовник окончательно убедил ее, что и сам не болен. А заодно и подтвердил свои чувства к ней всеми доступными способами, чтобы получить подорожную и вырваться из Акры вместе со своими людьми.

Но это всего лишь домыслы и подозрения, их надлежало проверить. Поэтому, когда храмовники прибыли в Темпл, де Шампер попросил у магистра дозволения отлучиться в Королевский замок.

Жара разогнала людей с улиц, и до королевской резиденции Уильям добрался быстро и без помех. Раскаленный воздух дрожал между домами, искажая их очертания и превращая город в подобие призрачного наваждения. Тем не менее под сводами замка царила относительная прохлада. Стража у ворот беспрекословно пропустила маршала тамплиеров, откуда-то сверху доносились переборы струн, кто-то отдавал распоряжения. Мимо торопливо просеменили сарацинские служанки с кувшинами, какой-то воин попытался ущипнуть одну из них, но девушки со смехом убежали.

Уильям уже поднимался наверх, когда заметил, что этот незадачливый ухажер, крепкий рыжеватый парень, — один из саксов его сестры. Подозвав сакса, маршал обратился к нему с вопросом об отъезде на родину — и увидел, как изумленно вытянулось его веснушчатое лицо.

Других подтверждений ему не потребовалось. Он стремительно взбежал по лестнице.

Джоанну Уильям застал в ее покоях. Устроившись на груде подушек, она беседовала со служанкой, слышались их смешки и восклицания. Горничная расчесывала длинные распущенные волосы госпожи.

— Уильям! — удивленно воскликнула Джоанна, приподнимаясь навстречу поспешно вошедшему маршалу.

Как же она была хороша в своем легком белом одеянии, окутанная массой рассыпавшихся черных волос! Даже в полусумраке — окна в покое были затенены занавесями — он прочел в ее глазах удивление и растерянность, которые сменились чем-то похожим на страх. Однако она быстро овладела собой и с невозмутимым видом уселась, обхватив колени. Длинные рукава ее одеяния свисали до пола.

— Не стоило бы рыцарю-монаху без предупреждения врываться в покои молодой дамы! — полушутливо заметила Джоанна, но Уильям и на расстоянии чувствовал, в каком напряжении она находится.

Де Шампер молча опустился на диван, стоявший у стены напротив. Неподалеку стоял смуглый мальчишка-эфиоп в чалме, приводивший в движение большое опахало под потолком. Разгоряченного чела тамплиера коснулось легкое дуновение.

— Сестра, я хотел бы взглянуть на подорожную, для которой вчера тебе понадобилась моя печать.

Горничная неожиданно уронила черепаховый гребень, тот со стуком упал на плиты пола, и Уильям догадался, что эта белокурая саксоночка отлично понимает, о чем идет речь. И тоже волнуется.

— Так где же эта подорожная?

Джоанна с независимым видом пожала плечами.

— Мне ничего не оставалось, как сжечь ее. Саксонцы отказались покинуть меня, и она мне не понадобилась.

— И это все?

Его серые глаза посветлели от ярости. Джоанна с трудом выдержала взгляд брата.

— Ты должна мне все рассказать! Пусть твои люди выйдут.

— О чем? Если ты хочешь о чем-то спросить — спрашивай. У меня нет секретов от Саннивы.

Уильям стремительно шагнул к сестре, схватил за плечи и с силой встряхнул.

— Ты расскажешь все! И о своем прокаженном любовнике, и о свидании с ним, и о подорожной, с помощью которой пыталась дать ему возможность скрыться! Да знаешь ли ты, кто он? Он пытался шантажировать меня, угрожая предать огласке тайну своей связи с тобой, он играл твоей честью — а ты, безумная, доверилась ему!

Джоанна уже не выглядела спокойной. Повинуясь брату, она дала знак слугам, и Саннива тут же шмыгнула прочь. Мальчишка-эфиоп, все еще не понимавший, что происходит, также выпустил шнур опахала и поспешил покинуть покой. Тяжелая дверь кедрового дерева захлопнулась за ним с такой силой, что он испуганно подпрыгнул и бросился наутек.

Саннива, полная любопытства и тревоги, все же задержалась. Застыв под дверью, она начала прислушиваться к тому, что происходило в покое.

— Подслушиваешь под дверью госпожи? — внезапно раздался совсем рядом с ней голос Дрого. Капитан как раз проходил по галерее.

— Дрого!.. О, Дрого! У миледи Джоанны — маршал де Шампер. И он в таком… Такой… Боюсь, как бы не было беды!

— Глупости! Разве мессир Уильям причинит вред своей сестре?

Дрого нахмурился и решительно шагнул к двери, однако войти не осмелился. Теперь оба стояли у резной кедровой створки, пытаясь уловить звуки, доносившиеся из покоя.

Там негромко и монотонно звучал голос маршала. Понять, о чем речь, было трудно, лишь время от времени до их ушей доносились обрывки фраз: «…использовал тебя…», «…явился ко мне в обличье лазарита…», «…я опасаюсь, что он выполнит свою угрозу, и тогда ты будешь навеки опозорена…» Затем было произнесено странное слово «ассасин», похожее на шипение змеи.

Голос Джоанны — напряженный, срывающийся на крик, — был гораздо отчетливее:

— Я не верю тебе! Мне ничто не угрожает. И на самом деле все обстоит не так, как ты думаешь.

— Тогда поведай мне — как?

И опять молчание чередовалось с негромким голосом Уильяма и всхлипываниями Джоанны. Она что-то пыталась пояснить. Из-за двери доносилось: «…рыцарь-госпитальер…», «…не раз спасал жизнь…», «…не могли противиться этой любви…»

— Ты просто ослепла от похоти! — яростно возвысил голос де Шампер. — Я стыжусь, что у меня такая сестра!

Джоанна рыдала.

— Может, все-таки стоит вмешаться? — озадаченно проговорил Дрого и тем не менее остался на месте.

Уильям и Джоанна были членами семьи, которой Дрого служил всю жизнь. И чтобы решиться на такую дерзость, нужны были более чем веские основания. К тому же в глубине души капитан побаивался сурового храмовника.

— Он лгал тебе! Без конца лгал! — гремел Уильям. — И пользовался твоей доверчивостью в своих целях. О, как же недалеки и неразумны женщины!..

Странно было слышать этот полный бессильной ярости голос всегда невозмутимого маршала.

По лестнице поднялась Годит со стопкой свежего белья.

— Вы что там делаете? Подслушиваете у покоев леди? Какой стыд!

Однако, едва узнав, как Уильям де Шампер жестоко распекает Джоанну, она ринулась в покой. Мыслимое ли дело — грубый храмовник обижает ее дитя! Но едва Годит попыталась войти, как ее выставили обратно, а дверь захлопнулась перед ее носом с такой силой, словно на нее налетел смерч.

— К дьяволу! Прочь! Убирайтесь все в преисподнюю!

Годит выпучила глаза и судорожно осенила себя крестом.

Теперь они уже втроем толпились у двери. К счастью, ураган страстей в покое как будто унялся, наступило затишье. Голос маршала звучал ровно, Джоанна что-то негромко отвечала брату, потом наступило продолжительное молчание, и снова заговорил Уильям.

Их беседа продолжалась невыносимо долго. Отзвонили колокола девятого часа,[150] затем прозвучал крик муэдзина, созывающего правоверных на молитву. Дверь оставалась закрытой, голоса стали тише. Подслушивавшие могли разобрать лишь смутные обрывки речей Уильяма де Шампера: «…захват Тивериады…», «…мнимый гонец…», «…поражение нашего войска…», «…подал знак сарацинам и беспрепятственно вывел раненого графа Раймунда с поля боя…», «…графиня Тивериадская писала иное…», «…не признался, кто он, даже под пытками…», «…дерзкий побег…», «…шрамы, свидетельствующие, что он — тот самый лазутчик Саладина…», «…виновник гибели целого королевства…»

— О чем они толкуют? — недоумевала Годит.

— Тш-ш-ш!.. — замахал на нее Дрого.

Они стремительно отпрянули от двери, заслышав звон шпор приближающегося тамплиера.

— Теперь-то ты понимаешь, кому пыталась помочь? — произнес голос рядом с дверью. — Его настоящее… или еще одно мнимое имя — Арно де Бетсан, он был любовником графини Эшивы Тивериадской, но та не пощадила его, признав за ним вину. Ты же…

И вновь голос Джоанны, прерываемый рыданиями:

— Все не так, ты ошибаешься! Это совсем другой человек… И он действительно рыцарь-госпитальер из Намюра!..

Саннива слабо вскрикнула:

— Силы небесные! А как же мой Эйрик?

Дрого снова шикнул и приник к двери. И даже затряс головой, словно пес, в чье ухо впился клещ, услышав, что подлинный Мартин д'Анэ ныне проживает в лепрозории близ Константинополя.

— Нам лучше уйти, — тут же обратился он к женщинам. — Это такие тайны, за которые можно поплатиться головой!

Но эти глупые гусыни не желали уходить — одна опасалась за своего рыжего мужа-варанга, другая — за госпожу. В конце концов Дрого тоже остался, решив ворваться в покой лишь в том случае, если храмовник поднимет руку на леди.

Однако на это ничто не указывало. Доносилось только невнятное бормотание Джоанны и успокаивающий голос Уильяма. Затем он произнес, уже более звучно и решительно:

— Ты отправишься со мной, и когда мы его схватим, опознаешь негодяя.

— Нет, нет! — отчаянно вскрикнула она и снова разрыдалась. — Не принуждай меня к этому, Уильям. Мое сердце разорвется! Я и без того все тебе рассказала…

Она плакала, маршал хранил молчание. Потом снова заговорил Уильям — убеждая, увещевая, требуя, но ответом ему были только горестные взрывы плача. Наконец шаги де Шампера приблизились к двери, и троица саксов кинулась прочь.

Уже распахнув дверь, тамплиер произнес на пороге:

— Тебе все же придется прийти, если я удостоверюсь, что это тот человек, о котором я думаю. Вся эта история с евреями… Полная чепуха! За ней скрывается нечто более серьезное и опасное. Когда мы его схватим, тебе придется дать показания. Если, конечно, ты не желаешь, чтобы эта история дошла до короля Ричарда.

Он грохнул дверью, взвился белый плащ с крестом, затем шаги маршала удалились.

Дрого выглянул из ниши в стене и бросил короткий взгляд в сторону покоя, откуда доносился плач Джоанны.

— Ступайте к госпоже, — велел он служанкам. — Попробуйте ее успокоить.

Но где там! Джоанна лежала ничком на груде подушек и рыдала так, словно ее сердце готово было выскочить из груди.

— Оставьте меня! — отмахивалась она от хлопочущих вокруг нее женщин. — Ради Пречистой Девы, оставьте! Уходите прочь!

Она проплакала до глубокой ночи.

ГЛАВА 22

Люди начали прибывать на корабли, стоявшие в порту, еще с вечера — как только спала жара. Заплатить шкиперам и переночевать на судне казалось им куда предпочтительнее, чем толкаться спозаранку в толпе, которая непременно возникнет, когда начнется общая посадка.

Небольшая венецианская галея «Легкая кошка», с капитаном которой заранее сговорился Сабир, была одной из множества, стоявших в гавани Акры. Эйрик поднялся на ее палубу в обличье рыцаря, покидающего Палестину, небрежно кивнув на свою свиту:

— Эти со мной!

С этими словами он протянул помощнику капитана свиток подорожной.

Тот был явно не силен в грамоте, но его фонарь осветил печать ордена Храма, и этого оказалось достаточно. Пересчитав пассажиров, моряк буркнул, что в плавании будет немало хлопот с детьми, но могучий рыжеволосый крестоносец выглядел слишком внушительно, чтобы с ним задираться. К тому же заплатил он щедро, и это решило все дело. Лицо венецианца расплылось в улыбке.

— Сюда, сеньор, прошу, — он указал рыцарю место у основания мачты между рядами скамей для гребцов. — Сейчас принесут пару овчин, чтобы ваша супруга и ее младенец расположились с удобством.

Супругу крестоносца изображала Леа, и венецианца ничуть не удивляло, что она одета как сарацинка: многие франки находили местных девушек привлекательными и порой женились на них, предварительно обратив в свою веру. При супруге рыцаря была пожилая служанка и еще двое детей — пухленькая девочка-подросток и славный мальчуган. Не удержавшись, помощник шкипера даже потрепал малыша по курчавой головке, лишь мельком взглянув на слуг рыцаря — молодого голубоглазого франка и пару сарацин, один из которых был худощав и черен, как головешка, а второй — грузен и неповоротлив.

— Завтра на рассвете явится капитан Себастьяно, я доложу ему о вас, ну а там начнут собираться прочие пассажиры. Никто не потревожит вас до того, как орденская стража и таможенники начнут осмотр судов.

— Что скажете, друзья? — обратился к Сабиру и Мартину рыжий. — Клянусь богами старой родины, кажется, обошлось.

— Это станет ясно лишь тогда, когда стражники проверят нашу подорожную, — негромко отозвался Мартин.

Он помог госпоже Сарре расположиться на овчине и устроил Леа с малюткой. Женщины покинули свой дом, чтобы больше никогда в него не возвращаться, и хотя госпожа Сарра, по ее словам, взяла только самое необходимое, им пришлось нанять повозку, чтобы доставить ее тюки в порт.

— Малыш, а Лузиньян не хватится тебя раньше времени? — поинтересовался Эйрик, принимаясь жевать кусок козьего сыра, извлеченный из кожаной сумы.

Он не уточнил, какому из Лузиньянов может срочно понадобиться Мартин Фиц-Годфри, но это и без того было ясно. Гвидо в последнее время занят по горло водворением акрских пуленов в их собственные дома, освободившиеся после отъезда французских рыцарей, — а у коннетабля Мартин испросил разрешения покинуть резиденцию Иерусалимского короля до утра, якобы для того, чтобы сходить к женщине.

Амори не возражал: верный аскалонец исправно нес службу, отчего бы ему и не потешиться с красоткой? И хотя Ричард по-прежнему следил, чтобы шлюх в город не допускали, в здешних борделях нашлось немало продажных гурий, и сутенеры в чалмах вечно вертелись в местах скопления крестоносцев, расхваливая их прелести.

Сабир выглядел невозмутимо. Устроившись на носу галеи лицом к Мекке, он начал молиться, и Муса тотчас последовал его примеру. Сарра что-то тихонько напевала детям, пока те не уснули. Но сама еврейка не спала, и Мартин слышал, как и она вполголоса молится. Даже Эйрик что-то бурчал под нос — то ли старинные стихи, сложенные скальдами, то ли языческие заговоры.

Мартин считал излишним тратить время на молитвы, ибо душа его не ощущала присутствия Бога в этом мире. Прислонившись спиной к планширу в нескольких шагах от спавших на палубе матросов, он молча наблюдал за вышагивавшими по набережной стражниками.

Ночь стояла тихая и звездная, из-за крепостных стен медленно всплывала луна, море искрилось серебром, и острые силуэты корабельных мачт на его фоне казались густым лесом. Более крупные суда, стоявшие на рейде, маячили в отдалении, словно черные тени. Прибойные волны, приходившие со стороны открытого моря, с рокотом разбивались о камни мола. В самом порту было сравнительно спокойно, галея лишь слегка покачивалась, под ее днищем тихо плескалась вода. Из города изредка доносились стук подков по мостовой, далекая перекличка стражи, где-то в порту горел костер, оттуда слышался перезвон струн.

Все вокруг было полно покоя, но в сердце Мартина не было тишины. Он знал: еще одно испытание, последнее, — и все они окажутся в безопасности. Но это испытание еще предстояло пройти. С рассветом начнется досмотр кораблей, прибудут сюда и те, кто отправляется с графом Неверским в Тир, а среди них — пленники из числа защитников Акры, согласившиеся принять крещение.

Удивительно — но таких оказалось немало. Подземные темницы крепости оказались убедительным доводом в пользу веры Христовой, и священники дюжинами вели новообращенных к купелям. Мартин лишь посмеивался над легковерием франков, считавших, что, окатившись водицей и произнеся формулу отречения, сарацины тотчас станут добрыми христианами. Но в этом был убежден даже сам Ричард Львиное Сердце, дозволивший отпускать на волю тех, кто чистосердечно отрекся от своего лжепророка Мухаммада. Должно быть, никто не объяснил королю, что этим новообращенным, получившим свободу, достаточно всего один раз произнести шахаду:[151] «Свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха, и еще свидетельствую, что Мухаммад — посланник Аллаха», чтобы вернуться в лоно ислама. И, конечно же, снова взяться за сабли.

Время тянулось невыносимо медленно. Мартин гадал, сколько еще пассажиров утром поднимутся на борт «Легкой кошки», и надеялся, что в этой толпе таможенникам будет не до того, чтобы вчитываться в каждую подорожную. Если же сюда доставят еще и раненых французов, начнется сущее столпотворение.

В эти минуты он был готов размышлять о чем угодно, чтобы подспудный страх снова не овладел его душой. Этот страх сидел в нем с той минуты, когда он снова встретился со своим заклятым врагом де Шампером и понял, что того не так-то просто заставить подчиниться. Маршал ордена помешан на личной чести, безоглядно храбр и очень умен. А теперь, зная о том, что Мартин в Акре и пытается ускользнуть, он начнет действовать, и предсказать его поступки и намерения крайне сложно. Догадывается ли храмовник, что в облачении лазарита с ним говорил тот самый Арно де Бетсан, которого он некогда вздернул на дыбу, а палачи оставили страшные рубцы на теле узника?

Как знать… С каким же наслаждением посмеется над ним Мартин, оказавшись за пределами власти могущественного маршала тамплиеров, тем более что совершить побег помогла ему сестра врага!

Джоанна…

Нет, он должен запретить себе думать о ней. Он глубоко признателен ей за помощь, он восхищается ею, он все еще таит в глубине сердца сладость их последнего свидания… Но отныне она больше ничего не значит для него.

Мартин попытался представить Руфь, свою невесту. Сладкая и чувственная, смуглая, с глазами лани и кудрями, пышными, как виноградные лозы. Скоро они увидятся… И тогда он наконец-то обретет покой. Ибо если Руфь станет его женой, Ашер вряд ли решится и далее посылать его в дальние края с опаснейшими миссиями. Мартин наконец-то сможет начать жить для себя и своих близких.

С этими мыслями он и уснул под легкий плеск волн.

Разбудили его шум и оживленное движение вокруг. Возвращались из города матросы, между скамей прохаживался капитан Себастьяно, проверяя, надежно ли упакованы и принайтовлены тюки. Тюки эти пахли пряностями — драгоценным товаром, который в два счета может сделать человека богачом. Неплохим подспорьем в делах этого мореплавателя служила также перевозка пассажиров. Поэтому попутно он пересчитывал их взглядом, справляясь у помощника, все ли внесли положенную плату.

Помимо лжекрестоносца Эйрика и его свиты на борту уже находились какие-то мусульмане, а по сходням несли на носилках раненого франкского рыцаря, должно быть, знатную особу, ибо сопровождавшие его монахи-госпитальеры бесцеремонно потеснили сарацин из свиты Эйрика. Рыжий тотчас повел себя, как и полагалось опоясанному рыцарю: возмутился и вступил в перебранку. И при этом поднял такой шум, что расплакалась малышка его мнимой супруги Леа, а за ней и Эзра с перепугу поднял рев. Сарра тут же принялась его успокаивать, вытирая заплаканное личико парнишки краем своего черного хиджаба.

Мартин, перегнувшись через борт, зачерпнул воды и плеснул в лицо. Еще только начинало светать, а порт уже проснулся. Слышалась перекличка вахтенных на судах, кто-то спорил об оплате, орали и ссорились чайки, выхватывая из воды отбросы. Утренний бриз принес прохладу после душной ночи, а с нею и запахи смолы, печного дыма, соленой рыбы и сыромятных кож, — обычные ароматы припортовой жизни.

К Мартину приблизился Сабир.

— На все, конечно, воля Аллаха, — да будет он прославлен вовеки! — но не кажется ли тебе, что на причалах сегодня слишком много храмовников?

Мартин присмотрелся. Храмовники и госпитальеры обычно сопровождали покидающих Святую землю паломников, проверяли исправность их подорожных, напутствовали перед плаванием. На первый взгляд, их было не больше обычного, и это не вызывало тревоги.

Так он и ответил Сабиру, а затем надвинул на лицо капюшон и отделился от своих спутников, чтобы взглянуть, как таможенники и стражники поднимаются на выстроившиеся у причалов суда.

Эйрик окликнул капитана:

— Скажи, почтенный, скоро ли отчаливаем? Стоит ли ждать, пока падет жара?

Капитан был занят. Взглянув с раздражением на рыжего рыцаря, он пояснил: суда начнут выходить в море лишь после того, как закончится досмотр. Слава Пресвятой Деве, им не придется ждать, когда соизволит отплыть граф Неверский, — иначе не миновать вчерашней толчеи и неразберихи. Однако без досмотра никто не посмеет отдать швартовы, и хуже того: тамплиеры ищут какого-то беглеца, поэтому придется дождаться разрешения самого маршала де Шампера.

Венецианец удалился, не обратив внимания на то, как резко проступили веснушки на лице рыжего рыцаря — так он побледнел.

— Это еще ничего не значит, малыш, — проговорил он, облокачиваясь на фальшборт подле Мартина. — Я понял так, что они ищут тех троих беглецов из числа пленных сарацин, а не тебя. К тому же готов поклясться, что красавица Джоанна не выдаст тебя брату, будь он хоть трижды маршал и весь в крестах с ног до головы.

— На нем всего один крест, — откликнулся Сабир, указывая кивком головы в сторону набережной.

Алый крест на белой котте, надетой поверх доспехов… Маршал ордена Храма неподвижно, как изваяние, восседал на коне. Вокруг него толпились сервиенты,[152] а он с непроницаемым лицом отдавал им какие-то указания. Те, выслушав, тут же расходились — каждая группа направлялась к одному из кораблей. Их черные с алыми крестами туники были видны повсюду — у причалов, на судах, рядом с группами тех, кто еще только собирался подняться на корабль. Действовали сервиенты основательно: будили спящих, заглядывали в лица, просматривали бумаги, задавали вопросы. Кого-то уже вели на берег под стражей.

Лицо Мартина напряглось, под ложечкой похолодело. Он попытался убедить себя, что это обычный досмотр, не более. Но ведь он и прежде бывал в порту при отплытии военных и купеческих судов и никогда не видел ничего подобного. Может, и впрямь дело в сарацинах-беглецах? И тем не менее он все яснее понимал, что оставаться на корабле для него — смертельный риск.

Рядом негромко и злобно помянул нечистого Сабир.

— Ты только взгляни, друг! — он указал на стоявший невдалеке корабль.

Едва Мартин понял, на что он указывает, его замутило: от страха, разочарования, мучительного напряжения.

На палубе соседней галеры сервиенты пытались заставить одного из французских рыцарей раздеться. Тот был высок, светловолос и худощав. Рыцарь возмущался, отталкивал слуг ордена, в конце концов его схватили и, несмотря на гневные протесты спутников, потащили к сходням, а затем прямиком к де Шамперу. Там с него все же сорвали одежду.

— Тебе лучше исчезнуть, Мартин, — с непроницаемым видом произнес Сабир.

— Это еще ничего не значит! — вскипел Эйрик. — Вон, гляди: они отпустили этого парня, а маршал даже поклонился с седла, приносит извинения.

— Мартина они не отпустят, — с тем же спокойствием возразил Сабир.

Теперь он в упор смотрел на друга.

— Послушай, я понимаю, как ты хочешь уехать отсюда и все забыть. Но этот де Шампер… Порождение Иблиса! Не стоит рисковать… — он со злостью сплюнул в воду. — Твоя проклятая англичанка выдала тебя брату-храмовнику. Разве это не очевидно?

Душу Мартина охватила тоска. Он доверился ей…

К ним приблизилась госпожа Сарра, понявшая, что на берегу творится неладное.

— Дорогие мои, нам что-то угрожает?

Мартин взглянул на нее. Лицо женщины было скрыто под темным покрывалом, черные глаза взволнованно блестели. Если его опознают и схватят, и Сарре, и ее детям придется несладко.

— Все уладится, госпожа моя. Но мне… Мне придется скрыться.

Она ахнула и вцепилась в его запястье.

— Что же мы будем делать без тебя, мальчик мой?

Вмешался Сабир:

— Все будет хорошо, госпожа. Мы с Эйриком позаботимся о вас и о детях. Вы будете в безопасности.

— А Мартин? — Она все еще сжимала руку посланца брата.

Сабир оттеснил еврейку.

— Беги, друг, пока еще есть время. Если ты исчезнешь… Юная Нэхама выглядит достаточно взрослой, чтобы выдать ее за одну из тех шестерых, что упомянуты в подорожной. А печать ордена Храма стоит не только на нашем пергаменте, но и на всех других. Эйрик, если спросят, заявит, что оруженосец всего лишь проводил его, сам же намерен остаться в Святой земле. А в остальном положись на меня — я справлюсь, Аллах тому свидетель! Ни один волос не упадет с головы этих женщин и детей, пока я жив.

Мартин взглянул на причал. К трапу уже приближались таможенники. До простых моряков и пассажиров им не было дела, их интересовал только груз, поэтому они сразу же направились к капитану. Но сервиенты с крестами ордена Храма уже заканчивали досмотр на одном из соседних кораблей. В любой миг они могут появиться здесь.

Он перехватил взгляд госпожи Сарры — в ее глазах стояли слезы. Рядом с ней всхлипывала Леа с малюткой на руках. Нэхама и Эзра еще ничего не поняли и, хихикая, перешептывались между собой, усевшись на палубу.

— Вы можете полностью довериться Сабиру и Эйрику, госпожа. Они защитят вас и помогут во всем, пока меня не будет рядом.

Эйрик напутствовал:

— Постарайся отсидеться у Лузиньянов, малыш. Там тебе ничего не грозит. А уж я вернусь, как только все утрясется.

— Да скорее же, Мартин! — обычная выдержка изменила Сабиру, голос его сорвался. — Без тебя мы не пропадем, но с тобой всем нам грозит смерть. Ступай! И да сопутствует тебе милость Аллаха!

Опустив голову, скрыв лицо под капюшоном, Мартин направился к сходням. Один из таможенников поинтересовался — куда это он? Сейчас начнется досмотр.

— Я вон к тем лошадям, — Мартин махнул на готовых к погрузке на судно жеребцов.

Его не задержали. Он спустился на набережную и взял под уздцы одного из коней. Рядом тут же возник чей-то оруженосец.

— Тебе чего, малый?

— Любуюсь. Прекрасное животное, — Мартин похлопал жеребца по крупу, украдкой наблюдая за приближающимися служителями ордена. Вместе с ними шел рыцарь в белом плаще, внимательно вглядываясь в лица пассажиров «Легкой кошки». Успел ли он заметить, что один из них только что спустился на берег? Придал ли этому значение?

Довольный похвалой, оруженосец принялся пояснять, что конь и вправду хорош, да много хворал, должно быть, от этой адской жары. Вот его и решили…

Внезапно послышались шум и крики. Уже достаточно рассвело, чтобы видеть, как с одного из кораблей в воду прыгнул какой-то человек и стремительно поплыл, удаляясь в сторону мола. Поднялась суета, заметались охранники. Тамплиер, стоявший у сходней «Легкой кошки», застыл, словно колеблясь — продолжать ли досмотр или присоединиться к погоне. Однако, преодолев замешательство, все же поднялся на борт судна, ибо несколько легких лодок уже окружали беглеца.

Суматоха помогла Мартину: прячась за крупами лошадей, он отдалился на изрядное расстояние от причала. Оставалось самое опасное: проскользнуть в арку ворот порта, миновав Уильяма де Шампера. Но это оказалось не так уж сложно: маршал следил за тем, как вытаскивают из воды пытавшегося сбежать, и даже не взглянул на горожанина в светлом капюшоне с оплечьем, который прошел совсем рядом с ним.

Миновав арку, Мартин едва справился с желанием немедленно броситься наутек. И в самом деле, неплохо бы сейчас вернуться в резиденцию короля Гвидо, раскланяться с коннетаблем, отведать бараньей похлебки из солдатского котла. Рядом с ними Мартин Фиц-Годфри будет в безопасности, Эйрик прав.

Но просто так уйти он не мог. Если его друзей и госпожу Сарру схватят… Тогда, может статься, ему придется спасать их — даже ценой собственной жизни. Ведь не за пожилой еврейкой и ее детьми, а именно за ним охотится проклятый храмовник. В этом больше нет ни малейших сомнений, ибо Джоанна предала его и заслужила ненависть и презрение.

Из купеческих кварталов ближе всего к порту располагался Венецианский — самый многолюдный и богатый. Здесь жили по иным законам, купцы содержали свою стражу, у итальянцев были свои священники и свои лавочники. Это был маленький островок Венецианской республики в многолюдной Акре, на который не распространялась власть могущественных орденов. Имелась тут и таверна, где подавали превосходное вино.

Мартин уселся за тяжелый дубовый стол под навесом, и ему тотчас нацедили кувшин светлого легкого вина, подали сыр и свежеиспеченный хлеб, а вскоре поспела и яичница. Отсюда он видел часть улицы, ведущей к воротам порта. И только теперь понял, в каком нечеловеческом напряжении пребывал все это время: когда он поднес к губам чашу, зубы его лязгнули о край сосуда, рука задрожала, а вино выплеснулось на землю…

Он просидел под навесом у таверны довольно долго. На квадратной башенке венецианского подворья ударили колокола, заглушив отдаленное пение муэдзина. Повсюду слышалась итальянская речь, катились тележки с товаром, прохожие мешали ему наблюдать за тем, что творилось у входа в порт. И все же он видел, как вели, пиная и осыпая бранью, пойманного беглеца-сарацина. Затем послышался слитный гул от ударов множества конских копыт по камням мостовой — в порт въезжал отряд графа Неверского Пьера де Куртене, покидающего Палестину. Это была внушительная процессия: множество рыцарей и их оруженосцев под колышущимися на древках золотистыми знаменами с тремя алыми солнцами. Всадники ехали попарно, грохотали колеса повозок, на которых громоздилась поклажа отъезжающих.

— Еще вина, сеньор?

Мартин кивнул. Вино позволило ему расслабиться. Теперь все случившееся уже не казалось столь ужасным. Он успел вовремя скрыться, сумел не навлечь беду на своих спутников. Сейчас порт до отказа заполнится людьми, к берегу подойдут большие корабли, до сих пор ожидавшие на рейде. И это означает, что досмотр окончен и «Легкую кошку» наверняка отпустили. Его друзья на свободе! Иначе и их бы уже волокли связанными под злобную ругань стражников.

Что ж, он исполнил то, что было поручено ему Ашером бен Соломоном. А Эйрик с Сабиром доведут дело до конца.

Страницы: «« « ... 1718192021222324 » »»