Лазарит Вилар Симона

Море было неспокойно уже несколько дней, вспененные валы один за другим накатывались на пологий песчаный берег, на котором там и сям виднелись вытащенные на сушу от греха подальше рыбацкие суденышки. Если галея, принадлежащая генуэзцам, и в самом деле крейсирует вдоль побережья, при такой погоде вернется она не скоро. Из-за этого им с Джоанной придется еще на некоторое время задержаться в этом захудалом городишке в ожидании какого-нибудь судна, плывущего вдоль побережья.

Был ли Мартин огорчен этой задержкой? Едва ли. Провести здесь еще несколько дней с Джоанной, снова и снова предаваясь страсти и не думая о том, что ждет их обоих в дальнейшем… Иного выхода нет. И не только из-за опасностей путешествия по неспокойному морю, но еще и потому, что недавно к побережью вблизи Олимпоса прибило потрепанную бурей парусную лодку с беженцами с острова Кипр. От них Мартину стали известны последние новости. Оказывается, Филипп Французский уже высадился под Акрой, но не спешит штурмовать осажденный город, так как намерен дождаться прибытия Ричарда Английского с основными силами крестоносцев. Но сам Ричард, вместо того чтобы направить свой флот к берегам Леванта, задержался в пути, неожиданно обрушив всю мощь крестоносного воинства на Кипр.

Когда Мартин сообщил об этом Джоанне, она сказала, устремив на него светящийся любовью взгляд своих фиалковых глаз:

— Само провидение удерживает нас здесь. И какая разница, что с нами будет потом?

Она хотела быть с ним.

И в глубине души Мартин желал того же. И впрямь: зачем спешить, если под Акрой все спокойно, Сарре бат Соломон ничто не угрожает, а Ричард надолго увяз на Кипре? Впрочем, Джоанна утверждает, что ее венценосный кузен — отменный воин и ему не впервой одерживать скорые и сокрушительные победы. Но это ничего не меняет: оба они пока в Олимпосе, и абсолютно все — море, ветер, небо и даже война, разразившаяся вовсе не там, где ее ждали, способствует тому, чтобы продолжалось то, что началось однажды на рассвете у горной речушки.

Далеко внизу шумело море, по стене неспешно прохаживался стражник-итальянец в начищенной до блеска каске, плаксиво горланили чайки, ссорясь из-за добычи. Покинув крепость, Мартин начал спускаться по вырубленным в скале ступеням к городку, который пока еще не был виден за выступом гористого мыса.

Генуэзцы превосходно устроились здесь: их массивные каменные палаццо, увенчанные зубцами и окруженные садами, виднелись на всех окрестных возвышенностях. Но сам Олимпос располагался в глубоком ущелье — там, где в море впадала небольшая светлая речка. Еще тысячу лет назад в этой небольшой греческой колонии чеканили собственную монету и возводили храмы в честь бога Гефеста. Но те времена давно минули, и теперь Олимпос стал глухой ромейской провинцией, где о былом великолепии напоминали только увитые плющом развалины храмов, попадавшиеся вперемежку с более новыми постройками, среди которых первенствовали церковь Святого Мефодия и дом местного экдика,[100] в котором Мартин разместил Джоанну и ее людей.

Направляясь сюда, посланец Ашера бен Соломона верно рассчитал, что их прибытие не останется незамеченным. Нравы в городке были патриархальными, и появление в городе рыцаря-госпитальера с красивой, живой и свободной в обращении спутницей, носившей яркие одежды, вызвало в Олимпосе переполох. Местные жители от мала до велика высыпали из домов, чтобы поглазеть на нежданных гостей: молодую женщину с осанкой императрицы, не прятавшую под покрывалом ни лицо, ни длинные черные косы, на ее спутника-рыцаря и их свиту.

Джоанну простодушное любопытство горожан только забавляло: уж слишком велика была разница между шумным, многонациональным и привыкшим ко всему Константинополем, торговой Никеей и этой суровой деревушкой, ибо назвать Олимпос городом не поворачивался язык. Здешний экдик, однако, оказал им гостеприимство и поселил в принадлежавшем ему богатом доме. Приветливость его питалась щедростью госпитальера — а деньги в этих краях редко кому случалось видеть, за исключением генуэзцев. Жители городка, в свою очередь, радовались тому, что повар Бритрик на местном рынке, расположенном среди руин древнего храма, скупает рыбу и устриц у рыбаков, сыр и молоко у крестьян, полотно у ткачих, и платит за все не скупясь.

— Неужели они никогда не видали знатных господ? — недоумевала Джоанна, прогуливаясь вдоль арочной галереи, с которой открывался вид на набережную и залив.

— Никого знатнее коменданта крепости. И хотя суда, идущие в Левант, иногда останавливаются в бухте, чтобы пополнить запасы пресной воды, на берег никто не сходит, и столь прекрасных дам здесь не бывало уже добрую сотню лет.

Сообщив это, Мартин демонстративно обнимал Джоанну, это видели местные жители, и хотя молодая женщина старалась мягко отстраниться, однако то, что знатная красавица проводит ночи в объятиях госпитальера, слуги экдика уже разнесли по всей округе.

Тревожило ли это англичанку? Мартин знал, что сейчас она всецело в его власти. Она словно до сих пор не могла опомниться после того, что произошло между ними в горах, и покорно подчинялась любой его прихоти, глядя на него влюбленными очами. Ему самому не стоило ни малейшего труда изображать пылкого рыцаря — Джоанна оказалась восхитительной любовницей. Оба постоянно пребывали в некоем облаке наслаждения, то и дело тянулись друг к другу, обменивались ласками, взглядами, поцелуями, а иной раз с вечера до следующего вечера не покидали покоев, до изнеможения предаваясь страсти. И всякий раз находили друг в друге нечто новое, неизведанное, волнующее, безумно сладостное…

И тем легче им было всецело предаться любви, что их спутники согласно поддерживали это внезапно вспыхнувшее чувство, довольные тем, что рядом с их леди наконец-то настоящий мужчина. Не последнюю роль в этом сыграло и то, что Мартин вел себя как истинный господин — заботящийся о своих людях, щедрый, начисто лишенный мелочности. С людьми из Незерби он чувствовал себя в кругу друзей, и даже не стал перечить, когда Эйрик, воспользовавшись тем, что капеллан крепости принадлежал к латинскому исповеданию, обвенчался со своей Саннивой.

Что ж, в итоге образовались две влюбленные пары, а пожалуй, что и три: воины Дрого с усмешкой поговаривали, что их капитан-сакс, всегда хмурый и сосредоточенный, в последнее время стал допоздна засиживаться с камеристкой Годит, а порой совершал с нею продолжительные прогулки вдоль берега моря, пока его подчиненные увлеченно ловили вместе с местными мальчишками форель в устье реки или сражались в кости или тафл[101] с прибывшими с Кипра беженцами.

Для Мартина все это было не более чем фоном его отношений с Джоанной. К его искреннему удивлению, она, давно будучи замужней женщиной, как будто ничего не знала о всевозможных причудах плотской любви. Мартину нравилось удивлять ее то одной, то другой любовной фантазией, и если они поначалу смущали молодую женщину, вскоре она находила их восхитительными и отдавалась новым забавам с такой страстью, что Мартин забывал обо всем на свете.

Впрочем, не обо всем. С момента их прибытия в Олимпос он продолжал делать все для того, чтобы его отношения с Джоанной получили огласку. Ради этого он затевал прогулки в город, бродил с Джоанной по набережной, сжимая ее руку в своей, а порой, укрывшись под утесом, на котором высилась крепость генуэзцев, они принимались целоваться, пока однажды молодая женщина не заметила следящего за ними сверху стражника.

— Не хочу, чтобы обо мне судачили эти итальянцы, — вырвавшись из его объятий, заявила она, и Мартину удалось догнать ее только на площади перед церковью Святого Мефодия.

«Поздно ты спохватилась, милая», — думал Мартин, беря под руку свою даму, чтобы увести ее подальше от толпы прихожан, выходивших после службы. Мужчины и женщины, сплошь одетые в черные бесформенные одежды, как было принято у греков, с любопытством глазели на даму, затянутую в ослепительно-желтое облегающее блио — вопиюще нескромное по местным меркам. Кое-кто поклонился иноземцам, но священнослужители смотрели сурово, и, как сегодня узнал Мартин, коменданту крепости была немедленно подана жалоба на неподобающее поведение гостей.

Обо всем этом размышлял Мартин по пути к дому экдика. День близился к концу, сумерки переходили в ночь, в вышине мерцали первые звезды. Он уже был у ограды сада, когда до него донесся негромкий звон струн и пение Джоанны. Голос молодой женщины был глубоким и бархатистым, и Мартина невольно охватило волнение.

Мартин замер. Джоанна пела, а он словно наяву видел ее пунцовые яркие губы — такие полные, нежные, сладкие… Видел ее нежную, сливочно-белую шею с ложбинкой между ключицами в тот миг, когда Джоанна откидывает в его объятиях голову, словно увлекаемая потоком черных, как ночное море, волос. И грудь — полную, как спелый плод, с розовыми сосками… И восхитительный изгиб ее талии и бедер…

Она была сложена так, что он совершенно терял голову, ему казалось, что никогда ему не доводилось обнимать ничего столь прекрасного. Но… но как же Руфь?!

Мысль о невесте отрезвила его. Руфь — это чистота, покой, наконец, дом, в котором она его ждет. Мирное пристанище после опасных скитаний. А Джоанна… Мало ли у мужчины может быть женщин, пока он не выберет ту единственную, с которой проведет всю жизнь, от которой захочет иметь детей!

«Джоанна — всего лишь сладостный миг, — решил он. — Ослепительно красивая, пылкая, мне с ней бесконечно хорошо. Но не сегодня завтра море успокоится и наши пути разойдутся навсегда».

Он миновал сад и поднялся на увитую виноградными лозами террасу, где собрался весь их маленький отряд.

Так уж сложилось в Олимпосе, что вечера они проводили вместе, как прежде в пути сходились для беседы у костра. Здесь некому было возразить против того, что рыцарь-госпитальер садился рядом с госпожой и брал ее руку в свою ладонь. Здесь закусывали, болтали, слушали пение леди Джоанны, сопровождаемое тихим перезвоном струн лютни, а порой и сами принимались петь старинные саксонские баллады. Мартину нравились эти длинные напевы. Речь в них шла о славном прошлом, о битвах и победах, о зеленых лугах и быстрых реках Англии, к которым воины ведут коней на водопой, а затем собираются у древних камней, близ которых, говорят, все еще витают духи прежних королей и языческих божеств.

Джоанна не отрываясь смотрела на своего рыцаря, и ее глаза сияли под густыми ресницами, как звезды.

— Ты посетил коменданта Чезаре?

Мартин кивнул. Он все еще был погружен в мысли о Руфи, поэтому голос его прозвучал суховато. Да, он говорил с комендантом, но Чезаре да Гузиано пока не может предоставить им судно. Придется ждать, не появится ли подходящий корабль, ибо та парусная лодка, на которой прибыли киприоты, измочалена бурей и нуждается в основательном ремонте.

— Вы ведь еще не покидаете нас, сэр? — спросил один из воинов, курносый и белобрысый Освальд. — С вами чувствуешь себя увереннее.

«Безусловно, — посмеялся про себя Мартин, — ибо я за вас повсюду плачу».

Хотя нельзя сказать, что эти парни так уж дорого ему обходятся. Он уже хорошо знал их всех. Освальда, неплохого рыбака, всегда приносившего свежую форель, вспыльчивого Томаса, который мгновенно тушевался, если леди негромко одергивала его, близнецов Катберта и Эдвина, очень набожных, что нисколько не мешало им распевать песни о старых богах Англии и поединках героев с чудовищами. Ну и, конечно же, повара Бритрика, который всегда встречал Мартина широкой улыбкой.

— Вы прибыли как раз вовремя, сэр, — заметил он, поливая соком лимона шипевшую на решетке над жаровней камбалу-тюрбо. — Надеюсь, вас не слишком обильно накормили у коменданта Чезаре?

Мартин не стал распространяться о том, что комендант едва сумел сдержаться, чтобы не выплеснуть вино из чаши прямо ему в лицо. Пусть думают, что генуэзец принимает его как дорогого гостя.

На террасе горели масляные светильники, свет их был ровным — море продолжало рокотать при почти полном безветрии. В кронах деревьев попискивали летучие мыши, Саннива накрывала на стол, с улыбкой отмахиваясь от мужа, норовившего погладить ее по бедру. Еще горячий хлеб, густая похлебка из мяса крабов и мидий, свежее масло и мед с соседней пасеки. А местное вино и вовсе выше всяких похвал: темное и густое, чуть терпкое и в меру сладкое.

Белобрысый Освальд объявил, что побывал в порту и видел, что лоханку с Кипра уже почти починили. И это значит… Он не договорил, потому что вспыльчивый Томас чувствительно пнул его в бок: что, парень, не терпится в Святую землю?

— Ты, наверно, забыл, что наш долг — доставить миледи к ее брату. В этом мы поклялись, покидая Незерби, — проворчал Освальд.

— Ты, должно быть, хочешь, чтобы все мы сгинули в морской пучине? — проворчала Годит. И тут же повернулась к рыцарю с приветливой улыбкой: — Не желаете ли, сэр, еще кусочек рыбы?

Рыжий Эйрик попивал вино и рассуждал, что хорошо бы остаться тут навсегда: разводить пчел, торговать медом. Он даже согласен ходить с молодой женой в церковь к этим схизматикам и выстаивать нескончаемо длинные ромейские службы. Рыжему было наплевать — вопросы веры его занимали меньше всего, зато Саннива от этих слов даже всплеснула руками, и Эйрику пришлось заверить ее, что насчет церкви он сболтнул, не подумав.

Поздно ночью, когда Мартин с Джоанной лежали, отдыхая после первой любовной схватки, молодая женщина приподнялась и спросила: как долго они смогут наслаждаться своим счастьем?

Мартин смотрел на нее, озаренную светом фитилька, плававшего в плошке с маслом: темная масса волос окутывала Джоанну почти всю, но его губы знали каждую ее родинку, каждый изгиб, все потаенные уголки. Восхитительное тело, восхитительный аромат — светлая кожа англичанки пахла сладкими сливками…

— Ты сама догадываешься, как поступит Обри, если прибудет в лагерь под Акрой и не найдет там свою жену.

Джоанна опустила голову на его плечо и вздохнула.

— Теперь я даже не представляю, как смогу жить с Обри. С ним я словно спала всю жизнь, а ты меня разбудил. Но если у нас с тобой нет будущего…

Он прижал палец к ее губам.

— Тише, любимая. Это запретная тема.

— Назови меня так еще раз…

Он повторил:

— Любимая…

А потом доказал, насколько она любимая, доведя ее сперва до стонов, потом до всхлипывания и, наконец, до счастливого крика.

Утром Джоанна с затаенным волнением сообщила, что вернувшийся с рынка Бритрик утверждает — за ночь море успокоилось. Во взгляде ее была тревога. Да, им следовало покинуть это благословенное место, и немедленно, но ни ему, ни ей этого не хотелось. Мартина ждало порученное ему дело, но он решил позволить себе немного предаться лени перед тем, как взяться за него по-настоящему. Ведь что такое лень? Всего лишь борьба с самим собой. Но с собой бороться трудно — легче договориться.

И вместо того, чтобы готовиться к отплытию, Мартин предложил Джоанне прогуляться по округе.

Это была далеко не первая их прогулка. Они немало бродили по окрестностям. Побывали в апельсиновых рощах на землях расположенного неподалеку монастыря, поднимались по склону и на гору Химера вблизи Олимпоса, где Мартин показал Джоанне языки неугасимого пламени, вырывавшиеся из расщелин.[103] Согласно преданию, некий древний герой одолел здесь страшное огнедышащее чудище и завалил его тушу камнями, но изрыгаемое побежденным монстром пламя по сей день прорывается на поверхность сквозь трещины в камне. Джоанну пугали эти россказни, а Мартин успокаивал ее, говоря, что раз у подножия горы поселились монахи, никакая языческая Химера не посмеет вырваться на свет Божий.

Порой влюбленные забредали на дальние склоны, алевшие от множества горных маков, которые приводили Джоанну в восторг. Она бегала по лужайкам, сплетала из хрупких цветов венки для себя и для Мартина. И как же она была забавна в своей радостной беспечности, как очаровательна в венке из алых маков на темноволосой головке! Оба они были счастливы и бездумны, как духи этих мест…

На этот раз они отправились вдоль морского побережья.

Море и в самом деле утихло; вблизи оно казалось бирюзовым, но чем дальше от берега, тем гуще и темнее становилась его синева. Мартин подбирал плоские гальки и показывал спутнице, как следует их бросать, чтобы они несколько раз подпрыгивали, касаясь воды. Порой от его броска камешек улетал так далеко, что Джоанна не могла сосчитать, сколько раз он подпрыгнул. Зато у нее самой выходило не слишком ловко — и все потому, что отчаянно мешали длинные рукава блио.

Проезжавший мимо на ослике длиннобородый монах так засмотрелся на них, что едва не свалился с седла.

Молодые люди расхохотались. Все веселило их, все вокруг казалось радостным. Тропа, шедшая вдоль моря, начала подниматься вверх, скалы здесь подступали к самой воде. Джоанне, пробиравшейся вслед за Мартином по осыпям, пришлось подобрать нижний край своего длинного блио.

Впереди, в расщелине скалы, нависая над обрывом, росла искривленная морскими ветрами сосна. Мартин вынул из-за пояса бич, ловким движением захлестнул его конец за ствол дерева и, просунув руку в петлю на кнутовище, под испуганный визг Джоанны пронесся над пропастью и вспрыгнул на каменный выступ, находившийся чуть ли не в двадцати футах от того места, где они стояли. Оттуда открывался пологий спуск к укромной бухте. Вернувшись тем же путем обратно, он предложил спутнице спуститься к морю. Но для этого нужно было вместе пролететь над скальной расщелиной.

— Не боишься? — спросил Мартин, крепко обнимая Джоанну.

— С тобой я ничего не боюсь! С тобой я летаю… Ах! — воскликнула она, когда в следующее мгновение они вместе пронеслись над пропастью и оказались на противоположном уступе.

Бухта, с обеих сторон замкнутая отрогами скал, уходящими в море, была совершенно пустынной, если не считать огромных морских черепах, которые при появлении людей стали сползать в воду. Джоанне они показались такими потешными!

Мартин бросил на гальку свою накидку, и они долго сидели, обнявшись, и беседовали. Джоанна сказала, что, покидая Англию, не могла даже предположить, что будет так счастлива, как сейчас. А ведь когда она поднялась на корабль в порту Хариджа, то едва не разрыдалась. Проводить ее собралась вся семья — родители, братья с женами, сестра-аббатиса. Но слезы застили ей глаза, и она отворачивалась, чтобы скрыть их.

— Ты скучаешь без близких? — спросил Мартин.

— Каждый человек грустит о тех, кого оставил дома, — со вздохом произнесла она. — И ты тоже. Я знаю это, хоть ты и не любишь говорить о своем прошлом. Порой мне кажется, что ты что-то скрываешь, — заметила она после секундного раздумья. — А когда я спрашиваю, ты или отмалчиваешься, или…

Мартин не дал ей закончить, замкнув уста Джоанны поцелуями, а затем нежно, но настойчиво уложил ее на накидку.

Зашелестела торопливо сбрасываемая одежда, шепот смешивался с легкими стонами. Тела любовников сплелись, на берег укромной бухты с легким плеском набегали волны, а сверху падала тень изогнутой сосны…

Потом Мартин увлек ее в море. Джоанна прежде и представить не могла, что можно плескаться вот так — нагишом, словно во дни сотворения мира, когда на земле были только Адам и Ева… Когда же ее рыцарь отплыл слишком далеко, это испугало молодую женщину, и она принялась звать его вернуться.

Однако Мартин, удалившись от берега, внезапно увидел то, что должно было положить конец их райской жизни.

Большая галера, раскинув паруса и мощно работая двумя рядами весел, показалась из-за дальнего мыса и теперь разворачивалась, направляясь к берегу. На буксире за галерой следовал потрепанный бурей большой корабль. Даже издали было видно, что одна из мачт корабля сломана, а корпус сидит слишком низко — значит, в трюмах полно воды.

— Мартин, возвращайся же! — звала с берега Джоанна, натягивая одежду прямо на мокрое тело. — Ты сумасшедший! Плыви к берегу!

Он еще какое-то время помешкал, покачиваясь на волнах и следя за тем, как в четверти мили от гавани Олимпоса команда галеры начала убирать паруса. Набрав полную грудь воздуха, Мартин ушел под воду — холодная и темная пучина приняла его, а затем отпустила. Он вынырнул, перевел дух и вдруг понял: вот и все. Их с Джоанной время закончилось.

Он не обмолвился ни словом о галере, пока она растирала его мокрое тело и подавала тунику.

— Эти твои шрамы, — Джоанна осторожно коснулась страшных рубцов, стягивавших кожу на его груди, — откуда они?

Мартин не ответил, но про себя усмехнулся: «Милости твоего братца», — и вдруг явственно припомнил, как палачи жгли его каленым железом по приказу Уильяма де Шампера. Он молча помог своей леди подняться по склону к тропе. Джоанна все еще не замечала перемены в нем, была по-прежнему беспечна и даже не слишком огорчилась, зацепившись за корневище и уже в который раз порвав нижний край своего блио.

Она со смехом заметила, что Годит ей этого не простит, — и вдруг растерянно умолкла. С вершины скалы открылся вид на гавань и стоящие в ней суда…

Все то время, пока они возвращались в городок, молодая женщина хранила молчание. Мартин заметил, что, судя по знаку креста на парусах, оба корабля принадлежат крестоносцам, и это самая благоприятная возможность для Джоанны попасть прямиком к брату-маршалу, но в ответ она не проронила ни слова. И тогда он поймал себя на том, что больше всего хотел бы услышать в эту минуту: она не хочет покидать Олимпос и своего рыцаря.

Джоанна казалась озабоченной собой и своей внешностью: как ни старалась она привести себя в порядок, ее облик был весьма далек оттого, как следовало бы выглядеть набожной паломнице. Влажные полосы на спине от мокрых кос, кудри на висках растрепаны, порванное по шву платье открывает ногу едва не до колена.

В гавани уже толпилось множество людей. Еще издали было видно, что среди них немало рыцарей в длинных кольчугах и знаками крестоносцев на туниках, их окружали оруженосцы, рядовые пехотинцы, свита. Похоже, этим людям немало довелось испытать в море — иные, едва сойдя с корабля, опускались на землю, кое-кто начинал молиться, не обращая внимания на местных жителей. А те, воспользовавшись редким случаем, тут же развернули торговлю, предлагая чужеземцам рыбу, вино и мед. В сутолоке на причале никто не обратил внимания на подоспевшую пару, а Джоанна, прислушавшись к речи вновь прибывших, неожиданно всплеснула руками:

— Силы небесные! Да ведь это англичане!

Она едва сдержалась, чтобы не броситься к соотечественникам, но вовремя вспомнила о своем высоком положении — и тотчас превратилась в знатную даму: стан ее выпрямился, лицо замкнулось, а речь, когда она заговорила с рыцарями, была полна достоинства и любезности. Англичане тотчас окружили ее, рассказывая, в какой невиданный шторм угодил их корабль, как рухнула мачта, и как ураган помчал беспомощное судно без руля и изодранных в клочья парусов в неизвестном направлении. Но небо смилостивилось, их отыскала посланная королем Ричардом галера, которую вел милорд Роберт де Бомон, граф Лестер.

Услыхав это имя, Джоанна обрадовалась. А вскоре обнаружила в толпе высокого молодого рыцаря в горчично-желтой котте поверх доспеха из эмалевых пластин, беседующего с комендантом Чезаре. На груди котты был вышит гербовый щит, покрытый красными и желтыми квадратами, — герб дома де Бомонов.

— Дорогой племянник! — звонко окликнула Джоанна, пробираясь к нему через толпу. — Мой славный Роберт!

«Что еще за племянник?» — с недоумением подумал Мартин.

Рыцарь же, повернувшийся в ответ на зов, мгновенно просиял.

— Святые архангелы! Тетушка Джоанна! Моя обожаемая красавица тетушка!

Они, смеясь, взялись за руки, а затем рыцарь подхватил ее и закружил на весу.

Вокруг послышались одобрительные смешки, англичане обступили обоих, заслонив от Мартина. Но так или иначе он видел — Джоанна радуется этому… племяннику, или кем он там ей приходится. Граф был на голову выше своей милой тетушки, выглядел года на три старше, а одет как лондонский щеголь, хоть его темно-русые волосы и торчали вихрами во все стороны, а высокие сапоги сплошь покрывали белесые разводы соли.

Когда миновал первый порыв радости, Джоанна взяла себя в руки и опустилась перед родичем в подобающем ее положению почтительном реверансе.

— Милорд граф Лестер!

Мартин между тем припомнил, что Роберт де Бомон — один из ближайших сподвижников короля Ричарда. Если он не ошибается, Джоанна как-то говорила, что ее сестра была второй женой графа Лестерского, и этот молодой человек, следовательно, — сын графа от первого брака. Разумеется, они могут называть друг друга тетушкой и племянником.

— Мадам Джоанна де Ринель, леди Незерби! — отвесил учтивый ответный поклон молодой граф.

Они переглянулись и снова рассмеялись. Стоявший в стороне Мартин ощутил, как что-то кольнуло его в самое сердце.

Затем граф сообщил Джоанне, что король, надеясь разыскать разбросанные бурей суда их флота, поручил ему обследовать обширное водное пространство у южного побережья Малой Азии. Там он и обнаружил этих бедолаг и отбуксировал их сюда. Но задерживаться здесь он не намерен: как только удастся договориться о необходимой помощи с генуэзцами, он тут же отправится обратно на Кипр, где ныне пребывает его сюзерен. И Джоанна де Ринель должна непременно плыть вместе с ним, если не желает пропустить выдающееся событие: венчание короля Ричарда с Беренгарией Наваррской, которое именно там и должно состояться!

Услышав эти новости, молодая женщина даже захлопала в ладоши. Она сейчас же велит своим людям приступить к сборам! О, если бы Роберт знал, что ей довелось пережить в пути!

— Я догадываюсь, тетушка, — улыбнулся Роберт, и Мартина охватило бешенство от того, как ласково и игриво он произнес это слово. Да и во взгляде графа светилась далеко не родственная нежность.

— Сколько людей в вашей свите, миледи? — донесся до Мартина его вопрос. — И где ваш супруг, осмелюсь спросить?

При этом граф огляделся и заметил стоявшего неподалеку Мартина. Тот молча поклонился, но Роберт не спешил отвечать на приветствие.

Джоанна тоже искоса взглянула на мнимого госпитальера, словно ожидая подсказки.

«Ну уж нет, милая, — подумал Мартин. — Теперь тебе самой придется объяснять, как вышло, что ты осталась без защиты супруга».

Он видел, как молодая женщина, едва заговорив, залилась румянцем, и по мере того, как продолжался ее рассказ, она все ниже склоняла голову, словно не в силах видеть крайнее удивление, написанное на лице графа. Обри де Ринель, сообщила она, напрочь не переносит путешествий по морю. Поэтому, воспользовавшись оказией, лорд отправился сушей через Киликию, она же решилась плыть в Святую землю на корабле. Однако буря, разразившаяся на море, помешала ее планам, и ей пришлось задержаться…

— Как же это Обри отпустил вас? — недоумевал граф. — Здоров ли он и все ли с ним благополучно?

Джоанна подтвердила, что ее супруг жив и в добром здравии, больше того — лично настоял на том, чтобы она воспользовалась морским путем. Тем более что ее, помимо воинов-стражников и прислуги, взялся сопровождать рыцарь-госпитальер Мартин д'Анэ. При этом она указала на Мартина, и на сей раз граф Роберт пригляделся к нему гораздо внимательнее. Улыбка окончательно сошла с его лица: похоже, вид неожиданно обретенной в этой глуши родственницы и столь же неподобающий рыцарю ордена Святого Иоанна облик ее спутника вызвали у графа некоторые подозрения.

— Мы поговорим об этом позже, миледи, — холодно произнес он. — Пока же вы можете спокойно заняться сборами. Едва ли мы выйдем в море сегодня, но завтра с отливом я непременно хотел бы видеть вас на своем корабле. Где вы остановились, чтобы я мог прислать за вами?

Когда Джоанна в сопровождении Мартина покидала причал, рыцарь заметил поодаль пристально следившего за ними капеллана крепости. На устах отца Паоло змеилась коварная улыбка. Кто-кто, а уж этот святоша не преминет поведать знатному родственнику прелестной паломницы, какие отношения связывают ее с Мартином д'Анэ. Что ж, ведь это именно тот результат, на который рассчитывал Мартин…

Спутники Джоанны уже знали, чьи суда прибыли в порт, и не сомневались, что племянник госпожи возьмет их на борт. Они спешно паковали вещи, воины приводили в порядок снаряжение, а Годит была просто вне себя при виде опять пострадавшего блио своей госпожи.

Камеристка сердито поглядывала и на Мартина, да и прочие спутники леди Джоанны, как он мгновенно почувствовал, вели себя далеко не так приветливо, как обычно. Только Саннива, покидая покой, где все это время она жила с Эйриком, мягко проговорила, обращаясь к рыцарю:

— Вы не должны сердиться на наших людей, сэр. Все они желали хозяйке немного счастья, но теперь, когда сюда прибыл граф Лестер, очень тревожатся, как бы ваша связь не повредила доброму имени миледи…

Мартин ничего не ответил, но когда Саннива вышла, обратился к понуро сидевшему на смятой постели Эйрику:

— Ну что, похоже, и нам пора собираться, старина?

— Кто спорит? И что теперь? Не подать ли тебе балахон лазарита?

В его голосе звучал сарказм — рыжий был расстроен не меньше, чем Мартин.

Ближе к вечеру Мартин в полном облачении госпитальера, вымытый и расчесанный, спустился на увитую зеленью террасу, где за столом уже расположился молодой де Бомон.

Ради столь знатного гостя Бритрик постарался на славу: было подано блюдо с аппетитными кусками жареного кролика, за ним последовали восхитительный барашек в меду с толченой мятой и мелкими зелеными фигами, палочки сладкого печеного теста и множество всевозможных пирожков, осыпанных измельченными орехами.

Мартин сидел в дальнем конце стола, изредка поглядывая на Джоанну, внимавшую рассказу племянника о событиях на Кипре.

— Вы и вообразить не можете, миледи, как все мы были встревожены, когда корабль принцессы Беренгарии и Иоанны Плантагенет не прибыл в назначенный срок к месту сбора флота на острове Крит. — Граф отодвинул от себя блюдо с медовыми пирожками, ибо уже не мог съесть ни одного. — Не явился их юиссье и на Родос, куда затем перебрался флот Ричарда. Мы подозревали худшее и постоянно молились, чтобы этих высокородных дам миновала горькая участь — быть поглощенными пучиной. Наконец на Родос прибыл благородный тамплиер Робер де Сабле с известием, что встретил в открытом море торговое судно, капитан которого сообщил ему, что корабль с нашими дамами видели у берегов Кипра. И король повелел нам немедленно отправляться туда.

Сущее чудо, что мы подоспели так своевременно: еще несколько часов, и лодки с воинами Исаака Комнина, окружившие юиссье с дамами сплошным кольцом, взяли бы их судно на абордаж. Разумеется, при виде судов под флагом Ричарда Львиное Сердце они немедленно отступили, а Иоанна Сицилийская впоследствии утверждала, что только благодаря молитвам принцессы Беренгарии корабли Ричарда прибыли вовремя. Однако Ричард не из тех, кто готов прощать обиды, нанесенные его невесте и сестре. И едва благородные дамы оказались на палубе флагманского судна, а искалеченный и полузатонувший юиссье опустел, король повелел атаковать негодяев. Теперь это было делом его чести! — горделиво заключил Роберт.

Мартин постарался скрыть усмешку. Трудно представить воинственного государя, который отказался бы заполучить такой лакомый кусочек, как остров Кипр, — полный лесов, плодородных полей и виноградников, рудников и удобных бухт на побережье.

— Итак, — продолжал Роберт де Бомон, — Ричард отдал приказ «К оружию!», и его корабли обрушились на галеры Исаака, которые тот имел неосторожность противопоставить флоту короля Англии. Но капитаны на этих судах были не так глупы, как их предводитель, и начали один за другим сдаваться — за исключением тех, что успели ускользнуть в открытое море. Исаак же поджидал на берегу во главе своего войска, восседая на великолепном белом жеребце местной породы. Самозваного кипрского императора окружали его приближенные. Едва Ричард и его рыцари погрузились в лодки и на веслах пошли к берегу, Исаак велел лучникам стрелять, но сильный ветер относил стрелы от цели, зато сопровождавшие Ричарда арбалетчики били тяжелыми литыми болтами без промаха. Это позволило воинам нашего Льва высадиться на берег без особых потерь.

— Все это время я был рядом с моим королем, — серо-зеленые глаза графа Роберта сияли от воспоминаний об этих событиях. — Я шел след в след за Ричардом, и когда мы наткнулись на баррикады, возведенные этим олухом Исааком, и укрылись за ними — ох и смеялись же мы! Вместо того чтобы защитить этого надутого спесью Комнина, они послужили надежным укрытием для нас! Оставалось только возблагодарить святого Георгия за то, что все складывается столь удачно.

— А почему вы взывали к святому Георгию, а не к архистратигу Михаилу, как встарь, или к саксонскому святому Эдмунду? — поинтересовалась Джоанна.

Роберт Лестерский весело улыбнулся.

— Вы, должно быть, еще не знаете, миледи, но Ричард Львиное Сердце избрал этого воина-святого нашим небесным покровителем, и боевой клич: «Святой Георгий за старую добрую Англию!» подхватили все крестоносцы из наших краев.

— Но почему же не святого Эдмунда? — удивилась Джоанна. — Ведь его могила в Бери-Сент-Эдмундс на востоке Англии…

— По-прежнему почитаема! — подхватил Роберт. — Однако Ричард поклялся вернуть церкви мощи святого Георгия, захваченные неверными в Леванте, и все мы надеемся, что святой не лишит нас своей милости. Как не лишил и тогда, когда мы под прикрытием арбалетчиков выскочили из-за этих заграждений в порту Лимассола и ринулись на конников Исаака. Представляете, миледи? Мы шли пешими, но они пустились наутек, едва мы напоили свои мечи их кровью, рубя всадников и коней и добивая павших.

Джоанна поморщилась, но продолжала слушать, не перебивая.

— Исаак со своей армией расположился в предгорьях неподалеку от Лимассола, готовясь на следующий день продолжить сражение. Но рыцари-крестоносцы всю ночь перевозили на берег своих боевых коней. А поскольку во время морского перехода жеребцы висели в трюмах на специальных лямках, их до рассвета выгуливали по берегу, чтобы они набрались сил. Тем временем были высланы лазутчики, чтобы уточнить местонахождение противника. И едва рассвело, Ричард во главе нескольких десятков тяжеловооруженных конных рыцарей уже был готов ударить на врага. Внезапно к нему обратился один из его клириков — он под покровом темноты разведывал диспозицию Комнина, и стал умолять государя отказаться от этой затеи, ибо силы императора неисчислимы. «Любезный, — возразил на это Ричард, — во имя Господа и Пресвятой Девы, читайте Писание, а рыцарские дела предоставьте нам, грешным».

Далее граф поведал, как Ричард в первых рядах ринулся на самозванца, увлекая за собой своих воинов, и Комнин, обескураженный таким яростным натиском, вынужден был отступить. Рыцари захватили его огромный шатер, груды сокровищ и табун великолепных коней, среди которых оказался и белый скакун самого Исаака.

«На чем же тогда бежал самозваный император?» — подумал Мартин, пока Роберт живописал великолепие этого удивительного коня. Как и все воины после боя, граф не чуждался преувеличений.

Ричард во многом напоминал Мартину тех бесшабашных воинов, которых принято воспевать в балладах, но если судить по числу громких побед, одержанных им, английский Лев был еще и опытным стратегом: удача не всегда поворачивается светлым ликом к самым рьяным — в бою нужен еще и холодный разум.

Ему не терпелось задать графу целый ряд вопросов, но тот поглядывал на госпитальера так холодно, что не оставалось никаких сомнений: Лестеру уже известно, в каких отношениях рыцарь д'Анэ с его милой тетушкой. Поэтому он умерил свое любопытство и продолжал слушать.

Далее Роберт поведал, что после того, как Ричард вступил в Лимассол и к нему стали со всех сторон стекаться кипрские землевладельцы, спеша принести присягу, король повелел ему обследовать море вдоль побережья в поисках разбросанных штормом кораблей крестоносцев.

— Так или иначе, — закончил свой рассказ граф, — Ричард Львиное Сердце намерен воспользоваться передышкой для того, чтобы обвенчаться на Кипре с принцессой Наваррской. И завтра же я поспешу к своему государю, а вы отправитесь со мной, любезная Джоанна, как мы с вами и условились.

— Я готова, — слегка наклонила голову молодая дама, бросив короткий взгляд на Мартина. — Ведь вы не откажетесь сопровождать меня и в дальнейшем, мессир д'Анэ? А ты, Роберт, — готов ли ты взять с собой моего доблестного спутника-госпитальера?

На террасе повисла тишина, нарушаемая только стрекотом сверчков да потрескиванием пламени светильников. Лицо Роберта де Бомона омрачилось.

Мартин поднялся.

— Боюсь, что это вряд ли возможно, мадам. Я выполнил свой долг, охраняя вас в пути, но теперь мой путь лежит к берегам Палестины. К тому же на галере у его светлости графа Лестерского не так уж много места, учитывая то, что ему придется взять на борт крестоносцев с потерпевшего судна.

— Моему кузену королю Англии на Кипре нужны такие воины, как вы, — продолжала настаивать Джоанна. — Роберт, этот человек спас мне жизнь, и ты не должен ему отказывать. В противном случае я — как бы ни хотелось мне присутствовать на свадьбе короля Ричарда и повидать мою дорогую Иоанну, — буду вынуждена отказаться от плавания на Кипр и отправлюсь с сэром Мартином д'Анэ к берегам Леванта!

Мартин слегка побледнел, но сердце в его груди забилось болезненно и сладко. Роберт же, наоборот, — гневно вспыхнул.

— Могу ли я сказать вам несколько слов наедине, миледи? — произнес граф, поднимаясь со своего места.

Он подал руку даме, и оба удалились в сад, ступая по известняковым плитам, которыми была выложена дорожка между кипарисами.

Мартин стремительно переглянулся с Эйриком. Тот почти беззвучно прошептал: «Англичанка не так уж и неправа, желая взять нас с собой», — но что именно он имел в виду, Мартин не понял. Он добился от сестры маршала тамплиеров всего, что ему требовалось, и теперь… Но если он примкнет к отрядам Ричарда, разве не будет ему гораздо проще оказаться под стенами Акры?

Беседа племянника с его молодой тетушкой затягивалась, когда же граф наконец удалился, Джоанна чуть ли не вприпрыжку вернулась на террасу.

— Роберт уступил, как уступает всегда, если я настаиваю! Он истинный рыцарь, но тебе вовсе не стоило бросать на него ревнивые взгляды. — Она негромко рассмеялась. — Вместе с тем он потребовал, чтобы я нынче же перебралась в крепость. Похоже, это он ревнует меня к тебе…

Она улыбнулась, но улыбка вышла несколько смущенной. Беседа с Робертом дала ей ясно понять, в каком гневе тот пребывает, ибо комендант и капеллан уже успели поделиться с графом местными слухами и сплетнями. Поэтому она лишь мимоходом коснулась ладонью щеки Мартина и приказала своим людям немедленно собираться.

Мартин, поразмыслив, решил, что отделался куда легче, чем можно было ожидать. Каким-то образом Джоанна умудрилась убедить племянника не впадать в крайности. Но когда на следующее утро мнимый госпитальер поднялся на борт галеры, де Бомон даже не взглянул в его сторону, сам же ни на шаг не отходил от Джоанны, потчуя ее какими-то россказнями или предлагая полюбоваться живописными видами.

Мартин про себя усмехнулся: сколько бы ни усердствовал граф, добиваясь внимания молодой женщины, такой, какой Джоанна была с ним, Мартином, с Робертом она не будет никогда. И он отвернулся от Лестера с его «милой тетушкой», смотрел вдаль, и ветер трепал его выгоревшие на южном солнце волосы.

Мартину нравилось море и все, что с ним было связано. Он любовался его густой лазурью, пенящимися волнами, рядами весел, широким чистым горизонтом. Он никогда не страдал от качки, и всякий раз, оказавшись между двумя великими стихиями — небом и водой, — испытывал ощущение некой мечтательной свободы. Даже неотесанные матросы и гребцы, распевавшие свои непритязательные песни, казались ему славными малыми. О будущем он подумает позже, а пока… пока можно расслабиться… Настоящее дело еще впереди, а сейчас его сердце было полно тихой нежности.

А вот Эйрик выглядел угрюмым и раздражительным.

— Тебе всегда все легко дается: влюбился, добился своего, а потом отступился, — жаловался он. — А меня Саннива просто утопила в слезах, упрашивая, чтобы я поскорее оставил орден и подался на службу в свиту миледи. И как теперь от этой малышки отделаться?

«О чем ты думал раньше, рыжий, когда вел свою козочку к венцу?» — усмехнулся Мартин, но все-таки промолчал.

У него самого нет никаких обязательств перед Джоанной де Ринель. Вскоре она соединится со своим супругом, а он исполнит то, что ему поручено. После этого все женщины, кроме его драгоценной Руфи, перестанут для него существовать.

Пока галера шла вдоль побережья, Мартин разглядывал скалистые островки и наблюдал за изредка появлявшимися рыбачьими лодками и неповоротливыми купеческими судами. И хотя море здесь, по слухам, кишело пиратами, не было никаких признаков, что им угрожает опасность.

Но спустя несколько часов, когда берег исчез в голубой дымке и вокруг не осталось ничего, кроме безбрежной морской глади, дозорный матрос заметил вдали два судна без флагов на мачтах. Корабли изменили курс и свернули к галере крестоносцев, но им приходилось идти слишком круто к ветру, к тому же гребцы на галере налегли на весла, и преследователи вскоре отстали.

Ближе к вечеру появился еще один неизвестный корабль — он шел наперерез галере. Но граф Роберт поставил на носу судна стрелков с мощными английскими луками и, едва пираты приблизились ярдов на двести, велел стрелять. Одного залпа лучников оказалось достаточно, чтобы морские разбойники поспешно отвернули в сторону и удалились в поисках более легкой добычи.

Когда солнце уже клонилось к закату, пассажирам галеры подали ужин: жареного козленка с луком и специями, румяного, нежного и необыкновенно сочного. А затем спустилась ночь — тихая, какой давно уже не бывало. Море колыхалось, как темный шелк, дул легкий попутный ветер, и гребцы отдыхали на веслах — многие из них даже уснули. На небе перемигивались звезды, вскоре показался тонкий серпик луны, плескалась вода за кормой, а от входа в кормовую надстройку доносились приглушенные голоса. Мартин тоже задремал, завернувшись в плащ, но вскоре его разбудил Эйрик, сердито пожаловавшись, что Саннива прокралась-таки к нему и снова взялась донимать своими мольбами.

— Спи! — велел Мартин, поворачиваясь на другой бок.

В полудреме он размышлял о том, что у Джоанны — совсем иной характер. Она прекрасно владеет собой, и сегодня до него не раз доносился ее звонкий смех: племянник всячески развлекал тетушку. Но граф Роберт уже отправился на покой. Хотелось бы Мартину, чтобы Джоанна оказалась рядом с ним? Пожалуй, но зачем? Слишком рискованно…

Кипр показался на горизонте, когда уже рассвело. Галера долго шла вдоль холмистых, затянутых голубой дымкой берегов прекрасного острова, навстречу время от времени попадались другие суда. Их шкиперы, завидев красный крест на главном парусе галеры, сближались с ними и обменивались новостями с людьми на палубе. Все они утверждали одно и то же: Кипр под властью Ричарда Львиное Сердце, а самозваный император готовится принести английскому королю оммаж.[104]

К Лимассолу галера подходила уже ближе к вечеру. Море сверкало мириадами искр, на берегу в лучах низкого солнца золотились холмы и утесы, покрытые лесами и виноградниками, а в порту Лимассола, подобно еще одному лесу, виднелись бесчисленные мачты со спущенными парусами.

Вечерний прилив плавно нес их в гавань. Шкипер отдавал отрывистые распоряжения, матросы убирали тяжелые паруса. Наконец гребцы разом навалились на весла, палуба слегка накренилась — и галера развернулась правым бортом к причалу.

Именно в это мгновение среди тех, кто встречал судно на берегу, Мартин заметил маршала тамплиеров Уильяма де Шампера — и словно кто-то вонзил ему отточенный нож в подреберье, повернув клинок в ране. Вот он — тот человек, что раскусил его с первого взгляда, кто не верил ни одному его слову, кто приказал подвергнуть его пытке!

Этой встречи Мартин не ожидал. Маршала невозможно было не узнать — он мгновенно выделил его среди прочих тамплиеров по осанке, манере надменно запрокидывать голову и характерному жесту — обе руки сложены на навершии меча, висящего на поясе.

В первое мгновение мнимый госпитальер оцепенел. А затем его мысли понеслись вскачь. Что предпринять? Облачиться в шлем с полностью закрывающей лицо стальной личиной? Но тамплиер может потребовать, чтобы он представился, а для этого придется открыть лицо. И нет никаких сомнений, что де Шампер узнает его в том обличье, какое он носил сейчас. Может, прямо сейчас надеть облачение лазарита? От прокаженных все без исключений стараются держаться подальше. Но как быть с Джоанной и графом Лестером, видевшим его совсем иным?

Остается одно: затаиться на корабле, пока маршал, встретив любезную сестрицу, прибытие которой будет для него большой неожиданностью, покинет причал. А что, если Джоанна пожелает представить де Шамперу своего спасителя? Или граф Роберт заведет разговор о нем?

Корабль медленно продвигался к причалу, и Мартину казалось, что он уже различает замкнутое выражение лица храмовника, его холеную бородку и твердый взгляд холодных серых глаз. Почему он не сводит их с корабля? Кого ждет? Ведь он не может знать, что именно на этой галере находится его сестра!.. Но вот уже граф Лестер, поднявшись на увешанную щитами носовую надстройку, кричит и машет маршалу, сообщая о том, что для мессира Уильяма де Шампера у него на борту есть удивительный сюрприз…

Подле Мартина возник Эйрик. Внешне он казался спокойным, с хрустом жевал яблоко.

— Слушай, малыш, а ведь там, на берегу, — де Шампер, разрази его демон! Ну и повезло же нам!.. Значит, так: ты теперь ступай на корму, и когда галера завершит разворот, спускайся в воду и плыви в сторону пришвартованных по соседству судов. Их тут чертова пропасть, и ты сможешь легко укрыться за ними. В кольчуге, я знаю, ты плаваешь, как рыба, а всем остальным сейчас не до тебя. Если наша красотка поинтересуется, куда ты пропал, я ей что-нибудь наплету, будь уверен. Я и саврасого твоего сведу на берег и пристрою в надежном месте. А попозже, когда стемнеет, буду ждать тебя у этого причала… Эй — давай-ка сюда шлем! Где это видано, чтобы рыцари плавали в шлемах? А так — ну перебрал человек малость, решил освежиться. Со всяким может приключиться, хоть с госпитальером, хоть со священником, — все мы люди… А теперь — вперед!

ГЛАВА 13

Невесомая ладонь принцессы Беренгарии, лежавшая на мускулистой руке Уильяма де Шампера, едва заметно дрожала.

Маршал искоса взглянул на невесту короля Ричарда: тонкий профиль, обрамленный кружевной вуалью, ажурная корона, осыпанная рубинами и крупным млечно-серебристым жемчугом, длинные каштановые косы увиты жемчужными нитями. Принцесса стояла выпрямившись, высоко вскинув голову в венце, и выглядела вовсе не такой крошкой, какой поначалу показалась тамплиеру. Держалась она с достоинством, и все же дрожь ее пальцев выдавала глубокое волнение.

Когда король Ричард объявил, что именно ему, маршалу ордена Храма, предстоит вести его невесту к алтарю, Уильям опешил. Нет, он не стал ссылаться на устав ордена — по воле короля могут быть допущены и некоторые отступления, а только спросил:

— Но почему же я, ваше величество? Кто я для принцессы Наваррской?

— Вы родственник Плантагенетов и человек безупречной чести. Кому же еще быть названным отцом моей невесты? К тому же Беренгария Наваррская наслышана о вас от моей августейшей матушки и также одобрила мой выбор.

От этих слов у маршала даже слегка закружилась голова. Как важно, когда тебя оценивают по заслугам, и не кто-нибудь, а Ричард Английский и сама Элеонора Аквитанская!..

Уильям смутно помнил королеву-мать — в детстве ему с родителями доводилось бывать при дворе, так как он считался наследником титулов и имений де Шамперов. С тех пор прошло немало лет, но ведь не зря говорят, что королева Элеонора обладает дивным даром — первой узнавать обо всем на свете. Да, о нем, Уильяме де Шампере, маршале ордена Храма, и впрямь идет добрая молва, его не зря прозвали «Честь ордена». Тогда как прежний магистр тамплиеров Жерар де Ридфор натворил столько бед и совершил столько ошибок, что слава храмовников заметно пошатнулась. И одно то, что Беренгарию передаст венценосному жениху у алтаря не кто иной, как член орденского братства, недвусмысленно покажет всем, что король Англии намерен поддержать ослабевший после поражений орден. А избранный им для этой цели маршал однажды сможет встать во главе ордена!..

Облачиться в плащ Великого магистра ордена рыцарей Христа и Храма Соломона и одним мановением руки бросить своих тамплиеров в бой, пядь за пядью освобождая от неверных земли растерзанного Иерусалимского королевства, — в этом и заключалась самая потаенная мечта Уильяма де Шампера, посвятившего жизнь служению рыцарскому братству!

«Не мне, Господи, не мне, но имени Твоему ниспошли великую славу!» — повторял он про себя девиз тамплиеров, словно желая убедить самого Всевышнего, что его стремление возвыситься свободно от какой-либо корысти.

Он страстно мечтал об этом, и благосклонность Ричарда питала его надежды. Ведь несмотря на то, что вместе с королем прибыло множество именитых братьев из Орденских домов Европы и де Шампер с прибывшим вместе с ним на Кипр королем Гвидо могли просто затеряться в толпе блестящих вельмож и рыцарей, взгляд английского Льва обратился именно на него.

Оставив эти мысли, он вновь взглянул на принцессу. Беренгария была бледна, ее расширенные немигающие глаза были устремлены на сводчатый проход, ведущий к капелле Святого Георгия, откуда уже доносилась торжественная музыка. Пора!

Де Шампер попытался ободрить принцессу:

— Да пребудет с вами милость Божья, мадам! Сегодня вы станете супругой самого прославленного рыцаря христианского мира!

Беренгария подняла на него кроткие карие глаза.

— Я счастлива, мессир маршал. Отныне — и пока смерть не разлучит нас, я буду верно служить ему!

Какое смирение! Не то что его сестра Джоанна, которая бросилась маршалу на шею прямо в порту Лимассола, на виду у всех собравшихся, и звонко расцеловала его в обе щеки. Уильяму пришлось резко отстранить ее от себя, заметив, что такое обращение с рыцарем Храма недопустимо. В ответ Джоанна надулась и заявила, что он бука и не такой встречи она ожидала от старшего брата.

Уильям возмутился, но не подал виду. Разве мало он сделал для сестры? Орден оплатил ее дорожные расходы, до самой Дорилеи ее сопровождали рыцари-тамплиеры, где Джоанне и ее супругу неожиданно взбрело в голову продолжить путь самостоятельно, без надежной защиты! И в результате Джоанна прибыла на Кипр одна, в нарушение всяческих приличий, что, несомненно, наносит урон ее чести.

Впрочем, эти соображения он оставил при себе. Все обошлось благополучно — и довольно. Молодой граф Лестер взялся похлопотать за Джоанну, и, как уже донесли маршалу, отныне Джоанна де Шампер причислена к свите вдовствующей королевы Сицилийской и окружена подобающими ее происхождению и достоинству вниманием и заботой. Пожалуй, можно было вздохнуть с облегчением.

В следующее мгновение маршал с Беренгарией вступили в капеллу Лимассольского замка. Там пылали сотни свечей, вдоль всего прохода стояли нарядные вельможи, приглашенные на бракосочетание государя, а бесчисленные фигуры святых и праведников, которыми, по ромейскому обычаю, были расписаны стены церкви, словно удваивали их число.

Ричард с улыбкой поджидал невесту у алтаря.

«Беренгария должна быть счастлива, что у нее такой жених», — мельком подумал маршал, с удовольствием взирая на рослого плечистого короля в длинном алом одеянии с вышитым на груди гербом Плантагенетов — тремя важно шествующими золотыми львами.

— Кто отдает эту женщину под покровительство будущего мужа? — задал традиционный вопрос Хьюберт Уолтер, епископ Солсбери.

— Я, маршал ордена Храма в Святой земле Уильям де Шампер!

Все, на этом его роль завершена. Теперь он мог отойти туда, где стояли прочие тамплиеры, прибывшие с Ричардом из Европы. Многих из них Уильям еще не знал, но был поражен количеством достойных и представительных рыцарей, присланных орденом из графств и провинций во владениях королей Англии и Франции. Среди них он тотчас узнал анжуйца Робера де Сабле, командовавшего флотом крестоносцев, треть которого составляли суда, построенные на средства ордена. Де Сабле благодушно улыбнулся в длинную бороду и слегка потеснился, освобождая де Шамперу место рядом с собой. Этот человек нравился Уильяму, он был признателен де Сабле за то, что пламенный призыв, с которым флотоводец обратился к собратьям, помог собрать в войско Ричарда такое множество тамплиеров.

Ангельский напев сопровождал начало брачной церемонии. Уильям пристально следил за обрядом, который вел королевский капеллан Никола.

Это было в духе Ричарда — предоставить право совершить таинство венчания монарших особ не высокопоставленному прелату, а простому слуге церкви, который пользовался его доверием и расположением. И, похоже, такое решение нисколько не уязвило присутствовавших здесь епископа Солсбери, епископа Эвре и патриарха покоренного Кипра Панкратия.

Взглянув на полное благости лицо патриарха, Уильям заметил позади священнослужителя самозваного императора Кипра Исаака. Комнин также был приглашен присутствовать, но лишь после того, как безоговорочно сдался Ричарду и обещал принести ему клятву верности как сюзерену. Вот кто не скрывал своего недовольства происходящим! Его угрюмый взгляд из-под кустистых бровей то и дело вонзался в спину короля, пока тот внимал словам благословения новобрачным, звучавшим на латыни.

Уильям был убежден, что Ричард совершил ошибку, поверив хитрому и жестокому греку. Но английскому Льву присуща непоколебимая уверенность в том, что правители обязаны поддерживать законную власть друг друга. Недаром он с таким участием отнесся к просьбе Гвидо Иерусалимского, прибывшего на Кипр вместе с де Шампером, помочь отстоять его законные права на трон.

Маршал отыскал Гвидо в толпе приглашенных. Тот был нарядно, если не сказать великолепно, одет — Ричард и в этом подчеркивал свое расположение к молодому королю Иерусалимскому. Теперь Гвидо уже не выглядел столь подавленным, как в ту ночь, когда они под покровом тьмы тайно отчаливали от берегов Палестины. А между тем весть о победоносной войне Ричарда на Кипре разнеслась на быстрых крыльях, и сюда поспешили также Боэмунд Антиохийский и Онфруа де Торон, умолявший Ричарда Львиное Сердце помочь вернуть ему супругу Изабеллу.

Но в случае с беднягой Онфруа даже Ричард ничего уже не сможет поделать. Уильям не сомневался, что Изабеллу обвенчали с Конрадом Монферратским намного раньше, чем Ричард повел свою Беренгарию под венец. Теперь, по прибытии в Святую землю, английскому королю предстоит весьма непростая задача: отстаивать, с одной стороны, права короля Гвидо, а с другой — окончательно решить, как отнестись к притязаниям Конрада, женатого на наследнице Иерусалимского престола. Хитросплетение интриг и династических споров… И это, увы, в то время, когда истерзанное Иерусалимское королевство лежит под пятой неверных, а величайшая святыня христианства, Храм Гроба Господня, пребывает в запустении!

Страницы: «« « ... 89101112131415 » ... »»