Мисс Марпл из коммуналки Обухова Оксана

– Себе, – буркнула она.

– А какой стиль вы предпочитаете? Спортивный, домашний, свободный, уютный?

По правде сказать, Надежда Прохоровна предпочитала стиль Софьи Тихоновны.

Как-то даже достала из шифоньера отрез синей шерстяной материи и попросила Софу сшить платье, как у нее: с кружавчиками, манжетами, пояском. (Эти славные кружавчики Софа лихо вывязывала тонюсеньким крючком, дожидаясь читателей в своей библиотеке.)

Подружка сшила. Надежда примерила.

И поняла, что для создания ожидаемого эффекта к этому платью нужна непосредственно сама Софья Тихоновна.

С таким носом, бровями и лицом, сурово-каменным, Надежда Прохоровна выглядела как принаряженный тюремный надзиратель или, в лучшем случае, завуч школы для трудновоспитуемых подростков. Нос, брови и камни в глазах категорически не соглашались соответствовать легковесным затейливым воланам у горла и на запястьях.

А Софа при всех этих затейливостях выглядела элегантно. Чего уж тут душой кривить, тут нужен стиль, привычка. Манеры, в конце концов. Сняла Надежда Прохоровна то платье, прибрала в шкаф и повесила записку – «смертное». Для гроба – подойдет, для жизни – нет. Чужое. Не с ее плеча.

– Я завтра на поезде еду, – робея, объяснила баба Надя продавщице.

– Вам нужен дорожный костюм?!

– Да, да, дорожный! – обрадовалась четкому оформлению желания покупательница. – Дорожный, удобный, не маркий.

– А на какую сумму вы рассчитываете?

И снова в вопросе не прозвучало ехидства, а только доброжелательность и стремление помочь. «И что я раньше думала, что тут одни кривляки да пустомели работают? – сама себя укорила баба Надя. – Вон какая девочка приветливая…»

Но по большому счету понимала – с желанием тратить деньги в магазинах надо родиться. А Надю Губкину даже в молодые годы с трудом в магазины затаскивали. Тряпичниц – презирала!

А уж продавщиц – так на дух не выносила!

Ходют по залу, нос дерут… Как будто эти платья они изготовили, все пальцы об иголки искололи!

Кривляки, белоручки, спекулянтки через одну!

Надежда Прохоровна поплотнее скрестила руки на груди, сделала жест ее приподнимающий и гордо сказала:

– А на какую надо, на такую и рассчитывай.

Девчушка изогнула рыжую бровь, наморщила нос и мотнула головой в сторону:

– Тогда пойдемте вон туда. Здесь нет вашего размера.

Как все, однако, изменилось! Надежду Прохоровну как важную персону отконвоировали к выставке одежды. Ей помогали выбирать, советовали – даже еще одна девчонка на помощь прибежала! – подхватывали протянутую через шторку одежду и сами развешивали ее обратно на вешалки… Носами не крутили.

Хорошие девочки. И кофе выпить предложили.

Устала баба Надя. От сверкания зеркал, от разноцветного вороха невесомых уютных тряпочек.

Как раньше не любила она этих примерочных! Теснота, духотища, к потной спине новое платье прилипает и никак сползать не хочет. Размер бы другой попросить, да за шторкой очередь галдит!..

Потом, правда, были рынки. Там и воздух свежий, и хозяйки добра курскими соловьями заливаются: «Как вам эта кофточка подходит, а жакет так прямо впору! В цвет и в масть!»

И не всегда придешь домой, примеришь, глянешь – плакать охота. Порой – везло. Даже после стирки наряд не расползался…

Да и воздух свежий. И народ обычный.

А нынче – красота! Подобрали ей девочки чудный костюм шоколадного цвета с золотистым кантом. Ноги в нем совершенно не казались короткими – не то что в том лыжном фиолетового цвета с оттянутой попой! – мягко и ласково он облегал фигуру, прятал под навесом курточки располневший живот.

Красота, весело подумала баба Надя, раздухарилась и сказала:

– А подберите-ка мне, девчонки, еще и куртку! И ботинки.

– Кроссовки?

– Ну там кроссовки или еще чего, главное, чтобы не жали и в гололед не скользили. Осень скоро.

Вдобавок к легчайшей, но теплой бордовой куртке девочки выбрали для разомлевшей покупательницы еще и трикотажную черную кепку, удобно усевшуюся на голове.

Увидела себя баба Надя в зеркале в обновках и обомлела – лет десять скинула! – порадовалась за себя, похвалила за отвагу и трудолюбие в примерочной и вспомнила о Софе:

– Вы вот что, девочки… Подружка у меня есть. Хочу и ей подарок сделать. Подберете?

Она росточком чуть пониже вас будет, худенькая тоже.

Рыжеволосую продавщицу даже не надо было просить костюм примерить. Все выполнила без подсказки, показалась в плюшевом костюмчике сиреневого цвета – под Софины русые волосы в самый раз будет! – и даже оформила какой-то «дисконт» по своей карточке.

– Заходите к нам еще!

– Обязательно. Теперь – обязательно. Как оказалось легко делать нынче покупки!

И чего раньше нос от магазинов воротила? Думала: и старого не сношу, да? Барахла накопила, одной моли в радость…

Нет, Надежда Прохоровна, жить надо, пока живется!

Себя радовать да близких не забывать! Хоть испеченным пирожком, хоть пустяковиной какой, но – радовать!

Вот только как Софе подарок сделать?..

Она – деликатная. Может в кошелек за денежкой полезть… А много ли там денежек…

«Скажу – в универмаге выбросили». (Какая разница, что слово «выбросили» в том самом, застойном смысле давно ушло из употребления, раз для советского человека – а мы все навсегда насквозь советские! – осталось в неизменности. Выбросили – значит, удачная покупка.) Поймет, авось, – уценка. Обрадуется.

А ценник оторвать…

Уже поднимаясь по лестнице к квартире, Надежда Прохоровна вспомнила еще одно нужное слово – «конфискат». «Скажу, выбросили конфискат. За сущие копейки!»

А то знаем мы этих, деликатных… Нравится не нравится – отказаться может, закапризничать…

Но хорошо помнила баба Надя, как смотрела Софа на уютный внучкин костюм с расшитым звездочками мишкой. С затаенной грустью смотрела…

Как будто мы сами еще таковых поносить не сможем!

Еще как сможем!

Придя домой, Надежда Прохоровна тихонько, прямо не снимая ботинок, прошмыгнула в свою комнату и забросила ворох нарядных пакетов за шкаф.

Потом в своей старой одежде вышла обратно в прихожую и начала неторопливо раздеваться.

Конспирация, так ее раз-эдак! Придется соблюдать.

Пока.

В мечтах Надежда Прохоровна уже видела себя сплошь новую в купе мягкого вагона, где вторую полку занимает усатый генерал в отставке. Или полковник. И можно даже без усов.

Что делает обнова с женщиной!

«Мечты, мечты, где ваша сладость? Мечты ушли, осталась…»

Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка…

Сосед по купе бабы Нади усатого генерала напоминал очень мало. Единственное, что он, едва войдя в купе, напомнил бабе Наде, так это строчку из сказки Александра Сергеевича Пушкина о царе Салтане – «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь»… Только эта книжка – «Сказки А.С. Пушкина» – была у Надежды Прохоровны из детского репертуара, зато знала она ее наизусть. Почти каждый день маленькой Светланке и Алеше зачитывала…

«Это ж надо, – взглянув на попутчика, обреченно подумала бабушка Губкина. – А я еще с пирожками возилась… для генерала…»

Брать в дорогу традиционную курицу и угощать ею генерала-полковника, пачкая пальцы в жире, миссис Губкина благоразумно не решилась. С утра напекла пирожков (от них, даже остывших, дух ароматный идет), наварила яиц вкрутую, колбаски докторской припасла да сыру. Огурцов там всяких, помидоров.

Из дома вышла загодя. Переоделась в новое нарядное в вокзальном туалете, сумку со старой одеждой в камеру хранения сдала и, чувствуя себя совсем элегантной дамой – в новой поблескивающей куртке, современной кепке и костюме, как шоколадка без обертки, – села в купе ждать пусть не генерала, но хотя бы человека приличного.

В купе зашло… нечто… с железками в носу. Длинными нечесаными лохмами и массивными – серебряными аль из нержавейки? – перстнями на больших пальцах и мизинцах грамм по сто металла.

Сотовый телефон, что попутчик держал возле уха, весьма слышимо стукался об эти перстни, растянутые черные джинсы – как только на пол-то с тощей задницы не сползли?! – надежно скрывали половые признаки. Зверушка радостно хрюкала (смеялась) в телефон. Ловким пинком ботинка на толстенной подошве запихнула багажную сумку под сиденье.

«Мальчик аль девочка? – засомневалась баба Надя. – Борода вроде не растет, голос писклявый…»

Зверушка жизнерадостно хрюкала в телефон и делала вид, что в купе находится одна.

Слов нет, вполне современная (хоть и пожилая) москвичка Надежда Губкина на улицах столицы навидалась всякого: и стиляг, и хиппи, и прочих недоумков. И если говорить справедливо, относилась к ним философски – перебесятся, железо из носов повынимают и станут нормальными людьми. С пародонтозом, астмой и стенокардией. Все в жизни неизменно – девки пляшут, парни смотрят, старики в аптеку за лекарствами бегают. Никто с этого круга не сворачивает. Если только в монастырь иль в раннюю могилу.

Но длительное присутствие возле себя личности, хрюкающей на непонятном русском языке: «Кокарды полный мусоровоз сосок насобирали, дурцеллло не вставляло», – посчитала испытанием.

Поглядывая на болтливого юнца, Надежда Прохоровна поджала губы и, расстелив салфеточку, выложила на нее пирожки, вареные яйца и докторскую колбаску.

Зверушка дернула окольцованным носом и исчезла из купе до поздней ночи.

Возможно, в ресторане, возможно, в соседнем купе, где, кажется, играли в карты.

«Мечты, мечты, где ваша сладость…»

Перестук колес убаюкивал, попутчик прокрался в купе при полной темноте, пошуршал немного одеждой и, улегшись спать, захрапел так, что у бабы Нади исчезли последние сомнения – мальчик. Слегка выпивший и, несмотря на храп во сне, наивный.

Утром Надежда Прохоровна угостила его пирожками и с истинно русской бабьей жалостью смотрела, как худосочный парнишка, убрав за уши длинные прядки, уминает «совсем как бабушкины» пирожки.

Любую зверушку поскреби как следует, и в сердцевинке останется только мальчик, которого хочется накормить. Колечки и фенечки – это для девочек, для форсу, а покорми пацанчика – и ластится. Не хрюкает.

И имя у него окажется нормальное, людское – Митя. И разговаривать нормально он умеет. И есть у него всамделишный дед-генерал, который должен был ехать в этом самом купе на юбилей к какой-то тете Свете. И все так и было бы – купе, пирожки, неспешная беседа под перестук колес, – но занемог чего-то генерал, и в Пермь на уральский день рождения от московской родни делегировали внука Митю…

Небольшую сумку с дорожными вещами и остатками пирожков баба Надя сдала в камеру хранения, вышла, точнее, спустилась на привокзальную площадь, похожую на огромный окоп с бетонными брустверами, и, пройдя немного вперед, едва не попала под колеса бежевой «Волги».

Чертыхнуться и отчитать горе-водителя не успела. Из окошка высунулась патлатая голова и железный нос:

– Садитесь к нам, Надежда Прохоровна! Дядя Дима вас довезет куда надо!

Впервые за долгие-долгие годы, представляясь сопливому соседу по купе, Надежда Прохоровна произнесла имя и отчество, а не привычное «баба Надя». Хотела сначала по-простому, по-привычному. Но вдруг одумалась. «Какая я к чертям собачьим – баба Надя всем подряд – Надежда Прохоровна!»

Сказала и почувствовала себя соответствующей новому костюму, мягкому купе и генеральскому внуку. (Вот Софа никогда не говорила «тетя Соня» или, не дай бог, «баба». Она всегда для всех была только Софья Тихоновна. И эта манера представляться, как кружевные воротнички и манжеты, тоже очень нравилась Надежде Прохоровне.)

Название улицы, зачитанное по бумажке водителю дяде Диме, никаких затруднений не вызвало.

– Почти по дороге, – высказался он и прослушал, как непосредственно рекомендует новую знакомую племянник:

– Прикинь, дядь Дим. Надежда Прохоровна мне рассказывала, как Сталина хоронили. Говорит – плакали все. По ходу, типа, жизнь закончилась и солнце закатилось. Прикольно, да?

Водитель посмотрел на Надежду Прохоровну в зеркальце, и в глазах пятидесятилетнего мужчины не мелькнула даже тень насмешки. Глаза сказали: «Понимаю. А его простите – молод еще».

Надежда Прохоровна кивнула, поправила немного сползающую кепку и решила, что откровенничать в поездах все-таки не следует. Где недорослю Мите понять тогдашнее воспитание? Когда просыпались с именем Сталина – радио почти во всех домах заместо будильников было; в школах только об «отце народов» и слышали, на работе – куда взгляд ни кинь, одни усатые портреты…

Конечно, плакали. Как помер, так казалось – ближайшего родственника хороним. Наиглавнейшего для всей страны. Как дальше жить без его советов и мудрости?.. Не пропадем ли всей страной?

Улица, куда подвезла Надежду Прохоровну бежевая «Волга», оказалась очень похожей на все прочие улицы почившего Советского Союза: с типовыми домами брежневской застройки о девяти и пяти этажах. К ним надо было подниматься от трамвайной линии по лестнице, проложенной по откосу вдоль путей. Надежда Прохоровна поднялась на взгорок, сориентировалась по нумерации и, найдя нужный дом, прошла к подъезду.

Но сразу в дом не пошла. Болтливый Митя сбил ее с толку, не вовремя вернул в прошлое – немного рассмешил, чуть-чуть расстроил. А бежевый автомобиль, так кстати подвернувшийся на площади, уж очень быстро довез ее до места. И все под болтовню, все под болтовню…

Надежда Прохоровна смела с лавочки возле подъезда опавшие листья сирени, присела и некоторое время собиралась с мыслями. Дело, что затеяла пенсионерка-крановщица, шутейным не было. Тут как в разведке – потерял порядок в мыслях, и все насмарку. Или без толку.

Надежда Прохоровна отдышалась, набралась решимости и, поправив ставшую вдруг жутко неудобной кепочку, смело шагнула к подъезду.

Чего сидеть? Уже приехала. Уже здесь, рядом, в двух шагах от тайны…

Или очередной загадки?..

Настасьина квартира под номером восемь оказалась на третьем этаже. Узкие ступени типовой пятиэтажки легко ложились под ноги, подъезд был очень чистым и приятно пах: уютным жильем, сухими полами и обеденным супом. На узком окошке между вторым и третьим этажом светлая тюлевая занавесочка, чуть ниже, возле почтовых ящиков, расписание дежурства по подъезду – жильцы мели и мыли лестницы сами, по очереди. Подъезд был узнаваемым, таким как и везде, но все же чуточку другим. Каким-то особенным, уральским, что ли…

Надежда Прохоровна долго жала на кнопочку звонка перед дверью с номером восемь. Прислушивалась.

Потом сделала шажок вправо и позвонила к соседям.

«Ну, с Богом, Надя! Бог не выдаст, свинья не съест. За правое дело брехать собираюсь…»

Дверь плавно подалась назад – никаких настороженных вопросов «А кто, а вы к кому, зачем?» перед этим не последовало, – в дверном проеме показалась приятная, приветливая на вид ровесница-пенсионерка. В теплом вязаном жилете, накинутом поверх – такого узнаваемо-родного! – фланелевого халата в желтых лилиях по зелено-черному полю, в пушистых полосатых гольфах и клетчатых шлепанцах с меховой оторочкой.

Как будто из родного квартала баба Надя не уезжала!

Круглые, без одной дужки очки сидели на лбу, крепко прижатые бельевой резинкой.

– Здравствуйте, – ободренная увиденным, уверенно сказала Надежда Прохоровна.

– День добрый, – простосердечно поздоровалась пермячка.

– Я вот тут к вашим соседям приехала… Да второй раз дома застать не могу. Не знаете, не уехали ли? Звоню, звоню…

– А кто нужен-то?

– Марина Полуэктова, – назвала баба Надя имя покойной матушки Анастасии.

Соседка пожевала губами, вздохнула:

– А кто вы ей будете?

– Троюродная тетя. Из Саратова приехала.

Второй раз захожу, а дома все нет никого. Не знаете, не переехали ли? Или, может, на работе Марина…

Бабулька собрала морщинки возле губ в щепоточку, вздохнула еще протяжней и отступила в глубь квартиры:

– Заходите.

– А-а-а…

– Заходите, заходите, чего ж перед дверями разговаривать…

Именно на славное уральское гостеприимство, разнящееся от сумасшедшей нынче столицы, рассчитывала баба Надя, отправляясь в Пермь. В холодных северных краях гостей за порогом не держат. Даже чужих.

Надежда Прохоровна прошла в тесную прихожую, хозяйка закрыла дверь.

– А как вас звать?

– Серафима Яковлевна, – храбро представилась бабушка Губкина, уверенная, что паспорта в этой квартире от нее не потребуют. – Можно – Сима.

– А меня бабой Шурой все кличут. Ты проходи, Сима, в комнату, чаю попьем…

– А-а-а… – снова изобразила смущение «Серафима Яковлевна».

– Проходи, проходи, пальто скидывай, вон тапки стоят.

В комнату Надежда Прохоровна так и не попала. Баба Шура отправилась к плите, ставить чайник, гостья проследовала за ней, да там и остановились. У накрытого клееночкой стола, у теплой плиты, у горячего чайника, окруженного вазочками с печеньем и вареньем.

Надежда Прохоровна, чувствуя неловкость за обман – баба Шура извелась вся, не зная, как приступить к разговору с чужой, приехавшей издалека родственницей о смерти племянницы, – подтолкнула беседу:

– Так где Марина? На работе?

– Ты, Сима, чаю попей, – печально проговорила хозяйка. – Устала, поди, с дороги…

– Да не устала, не устала.

– Умерла твоя Марина. Два года как схоронили.

– Ой… – баба Надя прижала ладонь к губам, – как же так…

– Рак у нее был. Настенька ухаживала, ухаживала, да не вытянула.

– Ой… А сама Настасья где?

– В Москву уехала. К другой тете. Дак ты, наверное, знаешь? Соня. Софья Тихоновна, в Москве живет.

– Нет, – медленно покачала головой Надежда Прохоровна. – Не знаю. Это, наверное, по другой линии. А давно ль уехала?

– Дак дён пять уже. Али четыре. А ты что ж, про Марину не слышала?

– Нет, – раскачиваясь всем телом на табурете, сказала разведчица-пенсионерка. – Я их с Настенькой давно разыскиваю. В прошлый раз в Пермь приезжала, в адресном столе, где живут, узнала. Пришла сюда – нет никого. Сейчас вот снова в Пермь к подружке приехала, дай, думаю, снова наведаюсь, Мариночку навещу.

– А в прошлый-то раз давно была?

– Полтора года назад.

– А-а-а… Значит, в справочной еще не успели пометочку сделать, что выбыл, значит, адресат. Ты пей чай, Сима, пей, остынет! И конфетку возьми…

– Ой-ой-ой! – раскачивалась перед конфетами баба Надя. – И что ж теперь? Не успела я! Какое горе, какое горе…

Разведывательное мероприятие нисколько не сворачивало от намеченной еще в Москве колеи. Слов нет, Надежда Прохоровна предполагала, что в многоквартирном доме обязательно разыщет словоохотливую старушку-кумушку, но чтоб вот так, за первой же дверью да компанию получить… Так смело не надеялась. Думала, побегать придется, походить да порасспрашивать.

А баба Шура тем временем усердно потчевала «расстроенную» гостью:

– Ты печеньку возьми, свежая, рассыпчатая… И варенья из морошки. Нет, поди, у вас морошки-то?

– Спасибо, спасибо.

– А может, рюмочку? За помин души рабы божьей Марины? У меня и наливочка есть. На спирту, но сладкая-а-а-а!..

– Давай помянем, – согласилась баба Надя. У русского человека – пермяка, москвича, саратовца иль из деревни Старые Колодцы – под рюмочку разговор завсегда лучше складывается.

Обманчивая сладость черноплодной настойки – с черносмородиновым листом и мятой – окончательно сблизила и развязала языки. В теплой кухоньке с белокипенными полотняными занавесочками на пол-окна тихонько булькала картошка под крышкой в кастрюльке. Печенье и впрямь оказалось затейливым и вкусным – курабье не курабье, но рассыпалось от малейшего прикосновения языка. Чай ароматно пах мелиссой и ягодным листом.

Пригорюнившаяся баба Шура расспрашивала нечаянную гостью:

– А ты что ж, Мариночку и Настеньку давно не видела?

– Настеньку ни разу не видала, а Мариночку давно, лет тридцать назад, а то и боле.

– Красави-и-и-ица Настасья, вылитая! Вот истинный крест – никого в округе краше не встречала! Лицом, ну, чистый ангел! И душа такая же. Всему подъезду бесплатно уколы ставила. Ни копейки не брала! Ну мы, конечно, – отхлебнула чаю, – порядок знаем и совесть имеем. Как у кого пирожки напеклись, первый пирог – Насте. Особенно как осиротела… – Баба Шура шумно вздохнула, как всхлипнула. – Одна ведь одинешенька на свете осталась, сиротинка горькая… Ни отца, ни матери.

– А жених какой был?

– Жених? – словно споткнувшись, переспросила баба Шура и поджала губы. – Был.

– А что ж не расписались?

Настасьина соседка посуровела лицом и немного отвернулась. Расправила на клеенчатой скатерти несуществующую морщинку, переставила вазочку…

– Так что ж не расписались? – повторила бабушка Губкина. – Аль не пришлась ему Настасья ко двору?

– «Не пришлась»! – фыркнула хозяйка. – Это он ей не пришелся, шалопут!

– Что – плохой парень был? – упорствовала Надежда Прохоровна, почуяв, что зацепила какую-то ниточку из пышного пермского клубка. – Обидел чем?

– Да вот обидел! – огорченно воскликнула собеседница. – В самую душу наплевал, шалопут!

«Саратовская гостья» пристроила щеку на кулачок и, широко раскрыв глаза, попросила:

– Ты расскажи мне, Шура. Я ж о племянницах ничегошеньки не знаю! Полезу с расспросами, да, глядишь, обижу. Что там у них произошло?

Баба Шура кряхтя поднялась с табуретки, поторкала вилкой в картошку – сырая еще, не поспела – и, сев обратно, буркнула:

– Женишок-то племянник мой был. Тезка – Шурка.

– А-а-а…

– Вот те и «а-а-а». Настасья его два года из армии ждала. Верно, хвостом на сторону не крутила. А он вернулся – на другую позарился. Спьяну.

– Как это?

– А вот так! Нажрался… Это на Настенькином-то дне рождении! И с другой снюхался.

– А кто ж другая-то?

– Тьфу, прости господи! Шалава! Танька из четвертого подъезда! Как только Шурка в армию ушел, все к Настёне бегала: как там Сашка, как служит, чего пишет? А Настя, светлая душа, все ей рассказывала. Письма читала. А как Шурка вернулся, на свой день рождения пригласила… Подружка, как же!

– Ой, ну надо же, что бывает?! Подружка! Жениха прям с дня рождения увела?!

– Да какая она подружка! Вертихвостка! Сызмальства за Шуркой бегала. А тот придет ко мне, да «Баба Шура, пойдем на Каму» или на карусели. Возьмем Настёну, и айда гулять. Так и проходили все время вместе. Куда Санька, туды и Настя, куды Настя, тут и Санька рядом… Думали, придет из армии – распишутся. Эх, – бабушка непутевого внука махнула рукой, – видать, не судьба.

– Да как же это все получилось-то?!

– А так! Настя девушка порядочная. До свадьбы – ни-ни. А этот шалопут… Пришел да давай приставать, мол, все равно поженимся. Но Настя – ни-ни. После свадьбы, и точка. Честная она.

– И что?..

– А то. Из армии пришел – у Насти день рождения аккурат через день. Таньку пригласили. Та подпоила Шурку и в койку утянула.

– А Настя?!

– А Настя узнала – и от ворот поворот.

– Ну и ну. И где ж теперь ваш Шурка?

– Обратно на границу вернулся, – поджала губы бабушка. – Завербовался контрактником и уехал. И эта профура Танька за ним – шасть! Вот так-то.

– Н-да… А что ж Настасья не поехала? Не звал?

– Как же! Обозвался весь! Все телефоны оборвал. И мне звонил, и ей. Сначала сгоряча уехал, потом опомнился, давай звонить да телеграммы слать. Но Настя гордая. Сказала – как отрезала.

– Ой-ой-ой. А Танька, стало быть, за ним махнула?

– Поехала, – скривилась баба Шура. – Ни стыда ни совести. Все детство за ним бегала!

– Ой-ой-ой.

– Такую девку на шалаву променял! Тьфу!

– Женятся скоро?

– В октябре свадьба. – И стукнула кулаком по столу: – Ноги моей там не будет! Видеть не хочу! И телеграмму не отправлю!

Надежда Прохоровна посмотрела на расстроенную бабушку. Милая соседская девочка Настенька выросла на ее глазах. Уколы делала, в магазин небось бегала, ухаживала. И виделось бабушке безоблачное счастье – вернется внук из армии, пирком да за свадебку. Девочка своя, приветливая…

Но вот – не вышло. Вернулся паренек с границы (о невесте, поди, все ночи грезил да представлял), а та – ни-ни. Женись.

И тут другая. Сговорчивая да бойкая.

– Ты ребятишек, Шура, не кори. Дело молодое.

– Молодое?! Да Танька со всем районом гуляла!

– А ты злых языков не слушай. Санька-то твой – чужой был. Куда ж Татьяне деваться?

В девках, что ль, сидеть да по чужому мужу сохнуть? Гуляла, конечно… Так ведь часто бывает – не всем счастье с первого раза… Знаешь, как народ говорит? Плохой в дом придет, хорошему до рожку укажет…

– Ну ты скажешь – не с первого! С десятого уже!

– А ты не слушай. Мало ли что злые языки треплют. А эта Танька, быть может, всю жизнь твоему Шурке будет ноги мыть да воду пить.

– Скажешь тоже, – уже с сомнением повторила баба Шура. (Видать, не с кем было поговорить, вокруг одни советчики-союзники-кумушки-соседки.)

– Да, да, не слушай. Она, может быть, тоже девочка хорошая. Только счастье ей не сразу улыбнулось.

Баба Шура потеребила на виске резиночку от очков, подумала о чем-то и вдруг вскочила:

– Счас. Подожди. Фотографию тебе принесу.

И убежала в комнату.