Мисс Марпл из коммуналки Обухова Оксана

Вернулась она с пухлым плюшевым альбомом, распертым фотографиями, что твой баян; отдельно принесла почтовый конверт и вытряхнула из него карточку.

– Вот, смотри, – брезгливо поджала губы и одним пальцем по столу передвинула ее гостье. —

Вместе снялись и мне прислали.

С яркого глянцевого снимка Надежде Прохоровне улыбнулась парочка: чуть-чуть смущенный голубоглазый парень и худенькая – влюбленная, аж с фотографии радость брызжет! – девчонка с короткой стрижкой на темно-каштановых волосах. Парнишка сидел прямо, девчушка держала его за локоть обеими руками, прижималась и смотрела совсем не в объектив, а – на него.

– Бесстыжая! – фыркнула бабушка контрактника. – Ишь – вцепилась. Мочи нет смотреть!

– Дак любит, – спокойно проговорила Надя Губкина. – Сразу видать – любит.

– А чего там не любить, – с легко слышимой гордостью пробурчала баба Шура. – Парень видный. Не пьет, не курит, техникум закончил.

– Ну так и радуйся! Может, в этом его счастье! А нашел бы другую…

– Другая, – перебила Шура, – Настя была. Вот, смотри. – Раскрыв альбом, хозяйка недолго искала в нем другую фотографию с запечатленной компанией: сама баба Шура, Настенька, узнаваемый уже Саша и невысокая бледная женщина с кучерявыми светлыми волосами. – Смотри. Разве может Настенька с этой задрыгой сравниться! Чистенькая вся, беленькая, ножки точеные… Это на мой день рождения в парк ходили, там и снялись. Аккурат за неделю до Шуркиных проводов. Вот я, вот Мариночка, царствие небесное…

– Подожди, подожди, – остановила ее Надежда Прохоровна. – Это Марина, говоришь?!

– Да.

– Марина Полуэктова?!

– Да. Настина мама. А что?

– Так наша Марина чернявая была! А эта – беленькая да кучерявая!

– И что?

– Так то! Не наша это Марина померла! Ошиблась я!

– Ой, батюшки! – всполошилась добрая пермячка.

– Точно, точно! Не наша это Марина. Мне в адресном столе четыре адреса дали, где Марина Полуэктова проживает. Нужного, значит, возраста. Я в два зашла – не те. А тут в позапрошлом году никого не было. Но я поспрашивала во дворе – Настя медсестра, Марина инженер, ну, думаю, наши.

– Так у Настеньки-то другая фамилия! Отцова! Корнилова она, Настасья наша. Корнилова! Марина два раза замужем была, а Настасья на отца записана осталась!

– Ой, спаси бог! Да что ж я – обозналась?!

– Обозналась! Как есть обозналась. Беги по четвертому адресу – жива твоя Марина! – От переизбытка чувств у сердечной бабушки даже слезы навернулись. – Радость-то какая!

И московская гостья стыдливо отвернулась к окну. Не очень-то приятно хорошим людям голову морочить…

Именно разбором фотографий и собиралась закончить разведывательное мероприятие Надежда Прохоровна. Не совсем так, правда, – в сумочке у нее лежала заготовленная фотография покойной ленинградской сестры. Но все и без того завершилось удачно.

Счастливое «недоразумение» запили еще одной стопочкой ударно-сладкой настойки.

Прощались как родственники:

– Ты как еще раз в Пермь приедешь – заходи. Чайку попьем. А меня прости за путаницу.

– Да я сама виновата.

– Ну а что бог ни делает, все к лучшему! Я вот тоже с тобой поговорила, как камень с души упал…

В голове приятно шумело, золотые, «похудевшие» на осеннем ветру березы сверкали под неярким солнцем прощальными желтыми красками, на душе было безоблачно и легко-легко: из гостеприимного дома Надежда Прохоровна уходила в совершенно праздничном настроении.

Пусть всеми расследованиями теперь милиция занимается! Ее роль – выполнена. Она узнала, что Софина внучка приличная девушка – и уколы бесплатно делала, и жениха из армии верно ждала, и соседка в ней души не чает (пенсионеров не обманешь, жизненный опыт любого насквозь просвечивает!)…

Но, отойдя от дома метров на двести, решила все-таки вернуться. Девушки, конечно, девушками, а раз за тыщу километров притащилась – исполняй намеченное до конца.

Надежда Прохоровна подошла обратно к дому, встала на углу, дожидаясь прохожего, и спросила просто:

– А где у вас тут можно ключ изготовить?

Пожилой мужчина в кепке покрутил головой, прикинул что-то и ответил:

– По этой улице налево третий дом. Там вывеска «Ремонт обуви и зонтов. Изготовление ключей». Идите вперед, не ошибетесь.

– Спасибо, – поблагодарила бабушка Губкина и легким шагом поспешила в указанном направлении.

Погода на Урале стояла отличная (в Москве, что удивительно, холоднее было), лица пермяков не были хмурыми, озабоченно-столичными, до поезда, что наметила себе Надежда Прохоровна для возвращения, оставалось четыре часа, и можно даже прогуляться по краевому центру…

Настроение бабушки Губкиной испортилось в тот же момент, когда обувной мастер положил на узенький замызганный прилавок два ключа: один старый, что давала Надежда Прохоровна для работы, второй – новый. Точь-в-точь как тот, что был пристегнут на Настенькину связку: с микроскопической железной капелькой внутри колечка и чуть более тонкой палочкой.

Надежда Прохоровна помертвела вся и какое-то время не решалась взять ключи с конторки. Как будто понимала, что, получив улику, уже не сможет отвернуться от очевидного: не так все просто с Настей, не так…

– Ну? – поторопил ее усатый мастер в черном фартуке поверх необъятного живота. – Заказ забирать будем?

– Да, да, – пробормотала Надежда Прохоровна и сгребла ключи. Медленно, чувствуя, как исчезают куда-то силы, еще недавно бившие ключом, начала подниматься по узкой крутой лестнице, ведущей из подвального помещения на улицу. – Как мне доехать до вокзала? – остановилась на третьей ступеньке.

– Удобнее будет без пересадок, – ответил усач обувщик. – Пройдете мимо стройки, там метров через триста будет трамвайная остановка. Дальше спросите.

– Спасибо, – кивнула бабушка Губкина и медлительной обморочной гусеницей поползла наверх.

Ключи Настенька изготовила в Перми.

Возможно – в этой мастерской.

Зачем?..

Длинную, разбитую большегрузными машинами улицу с одной стороны огораживал плотный дощатый забор. Из-за ограды оглушительно клокотала строительная техника – бульдозер или экскаватор надрывался на работе. Надежда Прохоровна брела по тротуару, состоявшему, казалось, из одних колдобин и рытвин, и то и дело попадала ногой в ямы.

Брела, не разбирая, куда ступает. Проклятая кепка (не то что любимый берет!) все время сползала на глаза, в груди неприятно барахталось что-то тяжелое и мохнатое, горло словно пылью забилось, и хотелось то ли чихнуть, то ли плюнуть, то ли крикнуть: «А пошли вы все к лешему!»

Никак не укладывалось в просто устроенной, честной голове Надежды Губкиной два известия: с одной стороны, Настя хорошая, чистая девушка, с другой – ключ изготовлен возле ее дома.

Вернуться, что ли, и спросить бабу Шуру напрямую: «Кто у Насти бывает, кто мог ключ стянуть и, перепутав, подложить не тот обратно?»

А как спросить?

По какому поводу?

Ведь Настенька – хорошая! И «Сима» никакая ей не родственница!

Ну и дела. Не ходила бы лучше в эту мастерскую, мало ли таких заготовок по всей России? Может, и в Москве где завались…

Но зачем?! Опять-таки – зачем?!

Кто тут проказничает?! Кто шалит?!

И не шалит, а даже – убивает… Возможно.

Но Настенька – хорошая…

И жениха, что мог позариться на жилплощадь в Москве и замыслить какую-то пакость, тоже нет…

И вообще – Настёну пришлось уговаривать на переезд в Москву…

Но ключ подменен.

Кем? Зачем?

Загадка.

И если бы не мертвый таджик Алиев, взявшийся в запертой квартире неизвестно откуда, баба Надя и совсем не собралась бы ее разгадывать. Тем более что если уж начистоту, то думать об убитом соседе Надежда Прохоровна себе почти что запрещала. Как только мысли спотыкались об это происшествие, сознание вновь окуналось в пережитый ужас, в то серое, заштрихованное дождем утро, и отправной точкой всех размышлений становился тюк с одеждой, из которого торчали ноги в ботинках. Как будто призрак подкинул его за спину, не отразился в серебристой дымке зеркала – исчез.

И сразу, тут же, учащалось сердцебиение!

Поразмыслить над этой жутью отстраненно не получалось. В любой момент, как только баба Надя собиралась хотя бы чуточку представить – как?! – за спину вставал призрачный зубастый страх… И учащалось сердцебиение. И дышать становилось трудно.

Хотя прошло уже столько дней, страх возвращался при любом воспоминании того утра и становился не фантазией, а фактом. Отправной точкой всего.

В книжке, которую принес ей Алеша, английская тетушка из деревни Сент-Мери-Мидучаствовала в расследовании, а не была его – фактом. Единицей, вписанной в уравнение чьего-то преступления.

Она пила чай, вспоминала односельчан и вела культурные беседы.

Надежда Прохоровна видела призраков. Они преследовали ее в исцарапанном временем зеркале, выбирались из него и ложились на пол за спину.

…Оглушительный шум за строительным забором как будто выплеснулся за ограду, ревущий грохот побежал по струнке вслед…

Надежда Прохоровна оглянулась. И буквально вросла ногами в асфальт разбитого тротуара.

По длинной замусоренной улице несся грузовик. Рыча, набирал скорость и тупо мчался вперед, не разбирая дороги, взрыкивая на колдобинах, напирал тараном.

Кузов грохотал на ямах, и было в этом грохоте что-то преднамеренное и странное, как будто потерявший разум шофер удирал от самого дьявола.

В нескольких метрах от бабы Нади машина вдруг резко метнулась в сторону – прямо на нее! – попала правым колесом в глубокую промоину и гулко треснулась шиной в чудом уцелевший, высоко торчащий брусок бордюра.

Бах! Грузовик качнулся. Ушел от удара в сторону и жутко накренился.

В какое-то мгновение бабушке Губкиной даже показалось, что машина сейчас перевернется! Все выглядело так, словно какой-то каскадер решил исполнить трюк, проехаться на двух колесах. Надежда Прохоровна даже оглянулась, разыскивая глазами кинокамеру…

Такого не может быть просто так! Это – кино!

Почти что падая, машина описала зигзаг, жуткая синяя морда и грязное подбрюшье промелькнули буквально в сантиметрах от бордовой куртки…

Грузовик шмякнулся обратно на четыре колеса и, разрывая шинами узкую полоску пожухлой травы возле забора, выкорчевывая дерн, свернул обратно на дорогу и умчался прочь.

Надежда Прохоровна дрожа осталась на месте.

Пыль, поднятая мощными колесами, клубилась, превращая картину в совсем уж фантастическое видение: окутанная бензиновыми выхлопами и клубами вздыбленного песка, машина скрылась за поворотом, как колесница призрака.

«Что это было?» – заторможенно подумала баба Надя, оглядываясь в разные стороны.

На противоположной стороне узкой улицы, чуть вдалеке, стояла старушка с авоськой в руке. Так же, как и Надежда Прохоровна, она очумело смотрела вслед грузовику.

Потом перевела взгляд на Губкину, покрутила головой, мол, совсем шоферня обалдела, и засеменила дальше.

А у Надежда Прохоровны подогнулись ноги.

Едва ковыляя, она добрела до забора, положила на него правую руку и согнулась. Ей показалось, что сейчас начнется рвота. Сердце скачками перемешивало внутренности, в глазах сновали черные, сверкающие по центру мушки, и этот пляшущий мушиный хоровод с каждой секундой становился все гуще.

Господи! Не помереть бы!

Дышать становилось все труднее, Надежда Прохоровна оперлась о забор плечом и в течение минуты глубоко и медленно вдыхала воздух.

Какая глухомань! Ни одного прохожего поблизости! Упадешь в траву, даже скорую вызвать некому…

Нашарив в кармане сотовый телефон, Надежда Прохоровна попробовала набрать на нем номер вызова скорой помощи. Не помереть бы! Но простейшая комбинация из двух цифр 03 никак не давалась. Плохо слушающиеся пальцы подводили, зрение обманывало…

Ах да! Добрая сердечница Софьюшка сунула ей как-то в сумку валидол! «В нашем возрасте, Надя, уже необходимо иметь под рукой лекарства…»

Путаясь в бумажных и тряпичных носовых платках, в конфетках и обертках, Надежда Прохоровна нашарила трясущимися пальцами упаковку таблеток, отколупнула одну и положила под язык.

Руки вибрировали.

Ватные, подрагивающие ноги отказывались сделать хотя бы шаг.

И эта проклятая кепка все время сползала на глаза!

Надежда Прохоровна сдернула головной убор и, уткнувшись лицом в мягкую ткань, всхлипнула.

Нос оцарапала какая-то железка.

Надежда Прохоровна оторвала кепку от лица, глянула на изнанку: на широком канте примостилась железная штуковина с зубчиками на обратной стороне. Из зубчиков торчал хвостик.

Близоруко щурясь, всхлипывая, баба Надя подцепила ногтем планочку, дернула за хвостик.

Тот послушно поехал. Зубы клацнули и уменьшили диаметр канта.

«Надо же, как все удобно устроено».

Надежда Прохоровна вновь примерила кепку.

Теперь туго.

Поклацала железными зубами, подогнала размер под свою голову – кепка удобно устроилась на затылке.

Надо же, как все… Чего только не придумают эти американцы…

Почему именно американцы, а не французы или, скорее всего, китайцы, баба Надя додумать не успела.

Возня с кепкой и рассопливившимся носом помогла отвлечься.

Надежда Прохоровна извлекла из кармана носовой платок, обтерла нос, глаза и губы и встала прямо, устойчиво, как очнувшийся от тысячелетних грез гранитный памятник.

Все продолжается. Солнце катится по небу. Ветер гоняет мусор и пожухлую листву. За забором рычит бульдозер.

Или экскаватор.

Надежда Прохоровна осторожно, нащупывая под травой рытвины и камни, вышла на тротуар.

Посмотрев по сторонам, приметила невдалеке шумную компанию ребятишек, спешащих куда-то с портфелями, заторопилась к ним. Узнать у маленьких пермяков, где находится ближайшее отделение милиции.

Давно обещанное синоптиками пришествие позднего бабьего лета состоялось, раскрасило московский квартал ярчайшими осенними красками. Могучие клены – бабы-Надины любимцы – сверкали под солнцем, как огромные спелые апельсины. Практически ровные полукружья крон стояли вдоль дороги, словно выложенные на тарелку половинки южных плодов.

Чуть влажный асфальт казался умытым. Надежда Прохоровна брела по тротуару и вдыхала родной бензиновый воздух.

Как дома хорошо!

И каждая собака знает. И приветливо болтает свешенным из пасти языком, пробегая мимо по своим собачьим делам…

Надежда Прохоровна неплохо выспалась в купе мягкого вагона, в котором ехала практически одна. И теперь хвалила себя за сдержанность и благоразумие.

В разысканную на пермских улицах милицию она так и не зашла. Остановилась на крыльце и, вспоминая горький опыт общения с родной московской милицией, повернула вспять.

«А что вы видели, уважаемая?»

«Так грузовик. Прям на меня помчался».

«А номер вы запомнили? Свидетели были?»

«Свидетель – был. Бабушка с авоськой. А номер, простите, не разглядела. Перепугалась очень».

«А что вы вообще в Перми забыли?»

В уральский город баба Надя явилась на разведку и объяснять все милиционерам, причитая: «Меня вот точно задавить хотели!» – не очень-то хотелось.

Пришлось бы рассказывать о Софьюшке, о Насте, Алешу привлекать…

А у Алеши – начальство.

У Софы – стенокардия.

Настенька так вообще хорошая девочка. (Только вот ключи меняет почему-то…)

Надежда Прохоровна очень правдоподобно представила, как недовольно морщится невнимательный к ее словам милиционер, звонит в Москву – подтвердите, пожалуйста, какие такие убийства нам тут гражданка перечисляет, – и начинается вязкая, многодневная кутерьма с расспросами, розысками свидетелей…

Нет. Пропадать в этой Перми на несколько дней тоже негоже.

Лучше уж отсюда следствие начать. Оно и так здесь уже начато…

Да и Софе будет трудно объяснить, почему она вдруг отправилась о ее племяннице расспрашивать. И Насте…

Не так уж много близких людей у Надежды Прохоровны Губкиной осталось, чтоб обижать их недоверием.

Да и был бы толк.

Какой-то пьяный не справился с управлением на плохой дороге. Машина тяжелая, скорость большая, вильнул в сторону, и всех делов.

Его и искать-то, поди, никто не будет.

Если только грузовик…

Надежда Прохоровна заставила себя думать о происшествии как о странном совпадении, сосредоточилась на главном – Настенька хорошая девочка – и поехала домой. В мягком купе, без всяких генералов, но зато и без болтливых зверушек.

Вот только валидол всю ночь держала под онемевшим языком.

…Родимый дом показался из-за поворота, Надежда Прохоровна перехватила поудобней полегчавшую дорожную сумку – все пирожки, колбаски съедены, водичка выпита, свернутое в трубочку старое пальто и платье ничего не весят – и привычно вскинула голову: с этого угла, в единственном месте, видны ее окна. Старый вяз расправляет толстые ветки и сквозь большую щель виднеется кружевной балкончик (на который техники из ЖЭКа давно не рекомендовали выходить) и два окошка в тюлевых занавесочках.

Окошки поприветствовали хозяйку, Надежда Прохоровна бросила рассеянный скользящий взгляд левее и… замерла.

В окне соседней квартиры стоял покойник.

Стоял коленями на подоконнике и сосредоточенно дымил сигаретой в раскрытую форточку.

Надежда Прохоровна позабыла, что умеет дышать. Окаменела телом, остановилась на углу и едва не выронила из левой руки сумочку.

Алиев Нурали Нурмухаммедович. Стоял на подоконнике и затягивался дымом в одной ему свойственной манере: воздух шумно втягивается сквозь растянутые, ощеренные губы, сигарета висит у самого рта, зажатая большим и указательным пальцами.

Надежда Прохоровна не раз встречала соседа на площадке перед квартирой, куда выгоняла мужа некурящая супруга. Его манеру курить она знала преотлично…

А Нурали Алиев не мог видеть бабу Надю. У новообразовавшегося москвича еще не было привычки задирать голову к единственной прорехе в ветках. А с тротуара и проезжей части окон не видно…

Надежда Прохоровна мигнула, на секунду оторвала взгляд – призрак покойника исчез. Лишь занавеска колыхнулась и встала на место.

Как громом, карой небесной пораженная, застыла баба Надя на углу родимой улицы, не в силах оторвать глаз от соседского окошка. Все давешние планы: скорей прийти домой, напиться чаю и бежать к Алеше с докладом о странном пермском происшествии – единым мигом испарились из головы.

Зазеркальный призрак никуда не уходил.

Он перемещался вслед за бабой Надей и продолжал изводить не только в мыслях. Он обрел плотность и дурные привычки – стал ездить на сумасшедших грузовиках, курить, забираться с ногами на подоконник – и продолжал являться и гадить.

Да что ж за наказание такое!

Надежда Прохоровна крепко зажмурилась. Вновь открыла глаза.

Окно и вяз на месте. Апельсиновые клены все так же сверкают под солнцем, улицы курятся прогретыми лужами.

Пора, Надя, в Кащенко.

Или сразу на погост. Раз мертвые тревожат наяву.

Надежда Прохоровна перекрестилась неверной рукой и, шатко, едва переставляя ковыляющие ступни, поплелась к дому.

Уже не к приветливому, а – пугающему.

Софья Тихоновна увлеченно хлопотала на кухне. Пекла свой фирменный торт «Прага сметанная» (подразумевалось «низкокалорийная») и старалась ничего не перепутать в рецептуре, поскольку сегодня ее мысли были в приятном разнобое. Вчера вечером Софья Тихоновна пережила волнительный момент: спиритический сеанс.

Заняться столоверчением смеясь предложила Настенька, Вадим Арнольдович неожиданно идею поддержал и часа полтора трудился над выполнением реквизита: бумажного круга из целого листа кудрявившегося ватмана, расчерчивал его на дольки с буквенными и цифровыми обозначениями, со значками «да» и «нет».

Потом Настеньке позвонили с родины, и племянница вечерним поездом умчалась в Пермь.

Потом Вадим Арнольдович предложил – не зря же битый час трудился! – вызывать духов вдвоем.

Трепеща и сгорая от неведомого страха, Софья Тихоновна согласилась.

И была ночь. И была свеча, теплое, нагретое на ней блюдце, и дух Александра Сергеевича Пушкина.

Вначале классика спрашивали о всяких пустяках – растревоженный дух был очень недоволен вызовом и даже ругаться изволил, – о Натали, дуэли, няне, потом спросили (для проверки):

– Когда началась Вторая мировая война?

Блюдце легонько поехало по кругу и указало цифры 1-9-3-9.

– Ну! – фыркнула Софья Тихоновна. – Обманывает дух! Война началась в сорок первом!

Вадим Арнольдович, не убирая пальцев от блюдца, задумался на секунду и тут же треснул себя по лбу:

– Какие же мы глупцы, Софья Тихоновна! Вот скажите, о чем вы думали, задавая вопрос?

– О войне.

– О Великой Отечественной?

– Да.

– Но мы-то спросили – Вторая мировая! Она началась не в сорок первом, а первого сентября тридцать девятого, когда германцы вторглись в Польшу! Вспомните школьный курс…

– О-о-о-ой… – Какой конфуз. Два книжных человека смогли запутаться в ВОВ и ВМВ.

(Или не конфуз… А аура мерцающей свечи, волнительная близость, смятенье чувств и разума… Тут голова и в самом деле кругом…)

Но поразительная точность ответов духа – тут никакой подделки быть не могло, если уж два волнительных «медиума» дали маху, – заставила еще больше затрепетать и проникнуться доверием к ответам.

– Что нас ждет, Александр Сергеевич? – тихонько спросила Софа.

Блюдце побежало по кругу, а когда буквы сложились в слова, Софья Тихоновна покраснела и опустила голову. Ее пальцы продолжали легонько соприкасаться с пальцами Вадима Арнольдовича, свеча продолжала дрожать аккуратным розовым язычком и отбрасывать вычурные тени…

«Вы пара», – сообщило блюдце.

И больше его ни о чем не спрашивали.

…Софья Тихоновна порхала по кухне и чувствовала себя юной ветреной гимназисткой. Два яйца взбить, стакан песку, двести грамм сметаны – снова поработать венчиком. Просеять стакан муки, две с горкой ложечки какао «Золотой ярлык»…

Щепотку соды не гасить!

Котику тоже ложечку сметанки…

Семьсот грамм сметаны перемешать с двумя ложками какао и стаканом песку…

Два выпеченных в сковородке коржа разрезать надвое и сразу же, прямо горячими начинать пропитывать сметанным кремом…

Сверху потрем немного шоколадку. И на пропитку. Часов на шесть.

Ах, вчера вечером, на прощание, Вадим поцеловал ей руку!

Теплые губы его чуть подрагивали, длинный хвостик свесился с шеи и пощекотал запястье…

Сегодня кусочек этого торта растает во рту Вадима Арнольдовича.

Вы пара… Может быть, ошибся дух?

Но – нет же, нет! Про начало войны он все правильно сказал!

Софья Тихоновна подошла к кухонному окну и, стискивая кулачки возле груди, посмотрела на улицу.

Четыре грандиозных клена расправили аккуратные подолы крон, береза немного намусорила возле скамейки…

Вы пара… А вдруг – вы пара старых идиотов?! Дрогнули руки, отпустили блюдце и не закончил классик обидную фразу?

Нет, нет! Мы – пара!

Теперь точно понятно – пара!

Ах… торт забыла обмазать…

В прихожей хлопнула входная дверь, Софья Тихоновна выпорхнула из рукава длинного коридора, приготовила улыбку…