Ставка на проигрыш Обухова Оксана
Та удивленно посмотрела на него:
— В ресторане?.. Да знаете ли вы, какой мне от начальства фитиль нагорит за подобный «культпоход»?..
— Не бойтесь, водку пить не будем, и допрашивать там вам никого не придется, — невесело пошутил Антон. — Ответственность беру на себя.
Глава 26
На втором этаже «Орбиты» вовсю гремела оркестровая музыка.
Подождав, пока Маковкина поправила перед зеркалом прическу, Бирюков взял ее под руку и повел в зал.
Видимо, по случаю субботнего вечера посетителей в ресторане оказалось, что называется, битком. Не выпуская руку Маковкиной, Антон остановился в дверях, стараясь приметить загорелую лысину Овчинникова. Внезапно справа послышалось короткое, как выстрел:
— Шеф!..
Бирюков чуть скосил глаза — за угловым столиком, поодаль от окон, откинувшись к спинке кресла, сидел крепко зарозовевший Овчинников, а напротив него Фрося Звонкова в сильно декольтированном зеленом платье. Овчинников поднялся и замахал рукой:
— Шеф!.. Ходи сюда, причал свободный имею!..
Пропустив вперед себя Маковкину, Бирюков направился по узкому проходу вдоль стены к Овчинникову, который уже отставлял придвинутые вплотную к столу кресла.
— Садись, шеф, — широким жестом Овчинников показал на свободные места и расплылся в улыбке. — Думал, из знакомых футболистов или речников кто подгребет, а тут — еще лучше — ты с дамой выплыл. «Столичную» принимать будешь?..
— Дайте оглядеться, — тоже с улыбкой ответил Антон. — Мы поужинать зашли.
— Приему пищи водка не помеха. Саню Холодову заодно со мной помянешь. — Овчинников провел ладонью по вспотевшей лысине и приказным тоном сказал Звонковой: — Закажи еще полкилограмма.
Напряженная до неестественности Фрося, боязливо покосясь на Бирюкова, сухо обронила:
— Хватит, а то захвораешь. И так уже напоминался.
— Не жмись, лапонька. Расплачусь, как на работу выйду. — Овчинников круто развернулся к проходившей мимо официантке. — Галина Борисовна!.. Задержись на минутку, рыбонька…
Едва официантка приняла заказ, смолкнувший было оркестр грянул лихую танцевальную мелодию. Тотчас к эстраде потянулись оживленные парочки, а между столами в поисках партнерш засновали оказавшиеся в одиночестве парни. Один из них, с черной полоской наметившихся усиков, робко подошел к Маковкиной. Та, не зная, как поступить, взглянула на Антона. Овчинников, перехватив ее взгляд, начал было приподниматься, чтобы взять парня за воротник, словно нашкодившего котенка, но Антон опередил его:
— Потанцуй, Наташа, пока ужин принесут.
Овчинников недоуменно повернулся к Бирюкову:
— Жена, шеф?
— Невеста, — ответил Бирюков.
— Чего ж отпускаешь с кем попало?
Буквально через несколько секунд, видимо вдохновленный успехом приятеля, другой молоденький танцор смущенно раскланялся перед Звонковой. Окончательно сбитый с толку Овчинников пораженно уставился на него:
— Привет, сынок! Вас там еще много, безлошадных?
— Пусть танцуют, — великодушно сказал Антон.
— Чего?.. — вроде недослышав, переспросил Овчинников, однако, встретившись взглядом с Антоном, вероятно, сообразил, что тот хочет остаться с ним наедине, и недовольно буркнул Фросе:
— Иди, лапонька, сбацай.
Звонкова торопливо встала. Едва она и окрыленный начинающий танцор удалились от стола, Бирюков обратился к Овчинникову:
— Анатолий Николаевич, где Зарванцев?
Овчинников дернул плечами:
— Сам со вчерашнего дня его потерял. Договорились на «Запорожце» к Обскому морю съездить в шесть вечера. К этому времени пришел к нему домой, но Алика и след уже простыл.
— Где он может рыбачить?
— Чего?.. Из Алика рыбак, как из меня балерина.
— Куда, если не на рыбалку, Зарванцев мог уехать?
— Убей — не знаю. Из-за него сегодня как чокнутый придурок на Санины похороны приперся. Думаю, чем дома сиднем сидеть, схожу к Деменскому, по-товарищески морально поддержку Юрика. А Юрик на меня как на парализованную тещу смотрит. После похорон даже на поминки не пригласил. Пришлось Фросю вот сюда уговаривать. Стыдно сказать, шеф, за Фросин счет выпиваю. После прошлого разговора с тобой клятву сам себе дал: кончить с выпивкой! Целые сутки продержался, а сегодня… — Овчинников повертел в толстых пальцах пустую рюмку, — сегодня стал на кладбище гроб заколачивать, а Санин мальчишка — в истерику. Уцепился за молоток, дрожит мелкой дрожью… Думаю, отдать — пацан в беспамятстве меня же и шарахнет, не отдать — будто мне больше всех надо, чтоб Саню поскорее зарыть…
Воспользовавшись паузой, Антон сказал:
— Вместе с Зарванцевым из Новосибирска исчезла Пряжкина.
— С Люсей, шеф, Алик связываться не станет.
— Кроме вас, у Зарванцева есть друзья?
Овчинников с сожалением посмотрел на пустой графинчик и тяжело вздохнул:
— Не хотел говорить, но придется… Со мной Алик недавно задружил. Прописку в Новосибирске, видишь ли, стал хлопотать одному уголовному типу, недавно из колонии освободившемуся. Признаться, я пообещал провернуть через домоуправление, но палец о палец не ударил. Грехов у меня, конечно, хватает, но я человек не конченый.
— Давно это было?
— Перед отъездом Юрика Деменского в Свердловск.
«Вася Сипенятин в то время был в Новосибирске», — отметил про себя Антон и опять задал вопрос:
— Как фамилия того «типа»?
— Фамилию Алик не говорил, разговор у нас, так сказать, предварительный состоялся.
— Больше ни о чем Зарванцев вас не просил?
— Ну, шеф, сразу вот так вот трудно вспомнить.
— А вы повспоминайте.
Овчинников наморщил лоб:
— Как-то ключ ему делал… От своего гаража Алик потерял. Хорошо, что слепок остался, а то пришлось бы замок менять.
— С чего это Зарванцев свои ключи стал на слепках оттискивать?
— Говорил, от нечего делать забавлялся с воском, потом в стол его бросил. Вот он и пригодился.
«Забава» не на шутку заинтересовала Бирюкова:
— Вы, когда сделали ключ, пробовали открывать им гараж Зарванцева?
— Зачем? Моя «фирма» работает по слепку вне конкуренции — Алик сказал, что ключ подошел лучше заводского… — Овчинников вдруг, словно осененный внезапной догадкой, уставился на Бирюкова. — Шеф! Пряжкина раньше Алика из Новосибирска умоталась… Понимаешь, последнее время Люся повадилась мне на квартиру звонить. Жена снимет трубку — там трагические вздохи. Сколько я ни грозил Люське — не мог отучить. А с того вечера, как после «Авроры» я у Ниночки Степнадзе облизнулся, звонки прекратились…
— После «Авроры» до вчерашнего дня Люся Пряжкина в клинике лежала.
— От запоя?..
— Нет, по другой причине… Среди друзей Зарванцева есть железнодорожники?
— А черт их знает… Насколько мне известно, вокруг Алика все больше непризнанные гении табунятся: художники разные, артисты, даже писатель один есть, который нигде не может напечатать толстущий, как «Война и мир», роман… Знаешь, шеф, давай закончим панихидный разговор. Зря ты Зарванцева и Пряжкину подозреваешь. Это Реваз Давидович с Саней Холодовой намутил. Вчера чисто случайно встретил Степнадзе, когда он из угрозыска вышел. Скажу тебе, видок у старика был, вроде ему клизму из толченого стекла поставили…
Оркестр оборвал мелодию. Танцевавшие стали рассаживаться по местам. К столу подошла Наташа Маковкина, а следом за ней — Звонкова.
— Ты, лапа, сегодня выступаешь как Анна Каренина, — глядя на Фросю, недовольно сказал Овчинников.
— И конец такой же будет? — хмуро спросила Фрося.
— Я до конца не читал.
Бирюков с Маковкиной переглянулись и улыбнулись. Звонкова сосредоточенно стала чертить пальцем на скатерти вензеля — в отличие от Овчинникова она была совершенно трезвой.
Подошла с полным подносом официантка. Поставила перед Овчинниковым графинчик водки, а перед Бирюковым и Маковкиной заказанный ими ужин. Овчинников мигом наполнил рюмку и размашистым жестом протянул Антону:
— Прими, шеф, штрафную!
— Через час на дежурство, — слукавил Антон.
— Подумаешь, беда. При твоей комплекции такая рюмашка что дробина в холку слона.
— А запах?
Овчинников на секунду задумался. Тут же сунул руку в карман и достал что-то похожее на дольку чеснока:
— Держи! Мускатный орех, зажуешь.
Бирюков засмеялся:
— Жевание не поможет. У нас с таким делом очень строго.
— Строже, чем у летчиков?
— Почти.
— Не завидую твоей службе. — Овчинников прищурился. — Ну будь здоров, шеф. — И одним глотком опорожнил рюмку.
— Домой мне надо, Анатолий, — сказала Звонкова. — Завтра на работу с утра.
— Я провожу.
— На такси сама доеду.
Овчинников встревоженно постучал вилкой по графинчику:
— Не забудь за это заплатить.
— У тебя одна забота.
— Забот много — денег нет. — Овчинников вторично наполнил рюмку и подмигнул Фросе. — За твой отъезд!
После ухода Звонковой Бирюков и Маковкина просидели в компании с Овчинниковым еще около получаса. Анатолий Николаевич, безостановочно каламбуря, с сожалением поглядывал на пустеющий графинчик.
Из ресторана Бирюков проводил Маковкину до ее дома, а сам пошел вдоль Красного проспекта. Ночной город сиял разноцветьем реклам и устало подмигивал окнами засыпающих многоэтажек. Дойдя до первого телефона-автомата, Антон набрал номер Зарванцева. Он выслушал около десятка продолжительных гудков, нажал на телефонный рычаг и, словно со злостью, резко накрутил диском цифры дежурного по управлению:
— Это Бирюков. Какие новости?
Дежурный чуть помедлил:
— Плохие. В Шелковичихе, недалеко от дачи Степнадзе, обнаружен труп Пряжкиной.
Глава 27
Заключение судебно-медицинской экспертизы Бирюкову удалось узнать лишь утром следующего дня на оперативном совещании у начальника отдела.
На мертвую Люсю случайно наткнулись отдыхающие горожане. В одних плавках и лифчике Пряжкина лежала, уткнувшись лицом в воду, на пологом берегу Ини рядом с проселочной дорогой, за которой в густом лесу возвышалась двухэтажная дача Степнадзе. Неподалеку от трупа валялись джинсы с надписью «Толя», разорванная на груди белая кофточка, бутылка из-под «Столичной» и консервная жестянка с остатками килек в томатном соусе. По положению тела создавалось впечатление, что Люся хотела искупаться в реке, но неожиданно упала в воду лицом и, находясь в сильном алкогольном опьянении, захлебнулась. Заключение медицинской экспертизы не исключало такую версию. Однако имелось и другое предположение: пьяную Пряжкину утопили, попросту говоря, окунув головой в воду. На эту мысль наводили два кровоподтека на затылочной части шеи, которую будто бы длительное время сдавливали пальцами.
После судебно-медицинского эксперта Карпенко докладывал криминалист Дымокуров. На сей раз его сообщение было коротким, и Аркадий Иванович, похоже, чувствовал неловкость оттого, что не может дать оперативникам веских фактов.
Служебная собака след не взяла, а прибитая грозовым ливнем трава не позволила что-то определить визуально. В радиусе ста метров от трупа по берегу было три пепелища костров, возле которых сохранились следы палаточных стоянок. В траве много окурков, газетной бумаги, конфетных оберток, папиросных и сигаретных пачек. Обнаружено шесть ржавых консервных банок, игрушечный пистолет, шариковая авторучка и даже газовая зажигалка, пролежавшая на берегу не меньше года. Словом, находки были типичными для пригородного места и ни малейшего света на загадочную смерть Пряжкиной не проливали. Песчаный откос берега гладко зализали стекающие в реку ливневые потоки воды. Гипсовый слепок удалось изготовить всего только с единственного отпечатка спортивного кеда сорок второго размера, сохранившегося под трупом. Однако этот след мог остаться и от постороннего человека.
Начальник отдела обратился к сосредоточенно слушавшему Бирюкову:
— У вас, кажется, вопросы есть?
— Да, товарищ подполковник. — Антон посмотрел на судебно-медицинского эксперта. — Виталий, когда наступила смерть Пряжкиной?
— В пятницу, около одиннадцати вечера. Отклонение — не больше часа.
— Значит, убежав из клиники, Пряжкина прожила всего семь часов…
— Самое большое — восемь, — уточнил судмедэксперт.
Бирюков повернулся к Дымокурову:
— Аркадий Иванович, в вещах у потерпевшей деньги обнаружены?
Раскрыв папку. Дымокуров показал измятую, подмоченную десятирублевку:
— Вот это было в кармане джинсов.
— Так, — сказал Антон, — я не исключал, конечно, что Пряжкина сама купила бутылку водки и приехала в Шелковичиху на электричке. Но, поскольку десятка цела, выходит, водкой Пряжкину угостили и в Шелковичиху привезли. Аркадий Иванович, поблизости от трупа автомобильных стоянок не обнаружено?
— Нет. Но на проселочной дороге следы легковых автомобилей имеются. К сожалению, ливень размыл характерные особенности протекторов, однако мы взяли образцы грунта и растительности, чтобы при необходимости провести идентификацию спектрального анализа, — ответил криминалист.
— Кого подозреваете? — спросил у Бирюкова начальник отдела.
— Если версия с Зарванцевым не подтвердится, будем искать того железнодорожника, который под видом Степнадзе увез Люсю Пряжкину на «Волге» от кинотеатра «Аврора». Крутится у меня мысль, что в «спектакле» с кинотеатром жена Реваза Давидовича сыграла не последнюю скрипку.
— На чем основано такое предположение?
— На показном алиби Нины Владимировны. Когда Пряжкина каталась в «Волге», Нина слушала оперу, а после, рискуя собственной репутацией, до трех часов ночи не выпускала из квартиры Овчинникова. Создается впечатление, что ей нужен был свидетель, который бы подтвердил, будто муж пытался открыть дверь.
Начальник отдела какое-то время молчал. Это молчание было понятно Бирюкову. Умышленное убийство — одно из тяжких преступлений. Оно, как правило, причиняет много забот.
— Степнадзе исключаете?.. — спросил наконец начальник отдела.
— Да, товарищ подполковник, — прежним тоном ответил Бирюков. — Из Омска пришло подтверждение, что Реваз Давидович действительно был у своего брата.
— Овчинников как?..
— Тоже исключается. Анатолий Николаевич для меня ясен.
— Кто же из причастных для вас загадка?
— Двое: жена и племянник Степнадзе. Убежден, что Нина и Зарванцев были соучастниками в темных делах, организуемых Ревазом Давидовичем, и вдруг взбунтовались…
— Почему?
Антон нахмурился:
— На этот вопрос могу высказать пока только предположение: Степнадзе и вся его группа давно балансировали на грани преступления. Не хватало какого-то импульса, чтобы замкнуть цепь. С появлением в Новосибирске Холодовой и Сипенятина импульс возник, и преступная «фирма» стала катастрофически рушиться.
— Так кто же «импульс» — Холодова или Сипенятин?
— Кто-то из них.
Начальник отдела побарабанил пальцами по столу.
— Судя по последним фактам, компаньоны Степнадзе упорно наводят розыск на Реваза Давидовича. Вам не кажется это подозрительным? На что они рассчитывают? Что Степнадзе не выдаст их ни под каким предлогом?..
— По-моему, они заплели такую сложную паутину, что сами в ней запутались, — сказал Антон.
С оперативного совещания Бирюков ушел настолько уставшим, словно держал необычайно ответственный и строгий экзамен. Он не пытался гадать, понравились или нет его ответы начальнику отдела, но в глубине души был благодарен подполковнику за доброжелательный, сдержанный тон, хотя со смертью Пряжкиной обстановка накалилась.
В своем кабинете Антон какое-то время рассеянно перебирал на столе бумаги, как будто хотел в них что-то найти. Пришла Маковкина, и тут же задребезжал телефонный звонок.
— Мне Славу Голубева надо, — сказал незнакомый мужской голос.
— Кто его спрашивает?
— Ярко из Адлера.
— Здравствуйте, Тарас Тарасович, — мигом оживился Антон. — Голубева сейчас нет. Что ему передать?
Ярко вроде замялся:
— Покушать хотел пригласить Славу…
Догадавшись, что передовой адлерский прораб осторожничает, Бирюков сказал:
— Мы вместе с Голубевым работаем. Как вы вчера с Евдокией Ниловной съездили в Шелковичиху?
Ярко какое-то время поколебался и вздохнул:
— Выгнал нас железнодорожный блатмейстер. Встретил хорошо, но, как только Дуся стала благодарить, забегал, закричал, дескать, он никакого участия в судьбе нашего сынули не принимал. — Ярко опять вздохнул. — Так передайте Голубеву, когда появится: пусть заглянет к нам в гостиницу, покушаем здесь.
— Передам, Тарас Тарасович. — Антон положил трубку и посмотрел на Маковкину. — Слышали?..
— Странно… Неужели ошибаемся в Степнадзе?
— Ничего странного нет. Реваз Давидович — умный человек. Его на мякине не проведешь, когда «фирма» начинает валиться…
Легок на помине, в кабинет вошел возбужденный Голубев. Размашистым жестом положив на стол перед Бирюковым протокол выемки и толстую пачку оплаченных переводов наложенного платежа, он на одном дыхании выпалил:
— Вот за последние два месяца двадцать три переводика, по двадцать рублей каждый, получил лично гражданин Степнадзе!
— И все поступили на адрес Зарванцева? — рассматривая корешки переводов, спросил Бирюков.
— Все!
— Самому Зарванцеву за это время были переводы?
— Ни единого.
— А на Главпочтамте?
— Тоже нет.
Разговор прервал звонок внутреннего коммутатора. Дежурный громко доложил:
— «Запорожец», принадлежащий гражданину Зарванцеву Альберту Евгеньевичу, обнаружен в районе Ташары!
— Вот как!.. — сказал Антон. — В противоположной от Шелковичихи стороне. Чем хозяин машины занимается?
— В палаточке отдыхает. Будем задерживать?..
— Немедленно. И сразу Зарванцева ко мне, а пробы грунта с «Запорожца» — на спектральный анализ.
— Понятно!
Опуская трубку на аппарат, Антон Бирюков встретился взглядом с Маковкиной:
— Предстоит любопытный разговор с любопытным человеком. — И повернулся к Голубеву: — А ты, Слава, на служебной машине — быстро в Шелковичиху. Доставь нам к вечеру Реваза Давидовича Степнадзе.
Глава 28
Вытянутая кверху узким клином черепичная крыша двухэтажной дачи Реваза Давидовича приметно возвышалась над другими соседними строениями. Весь участок был огорожен добротной металлической оградой, за которой буйно зеленели густые заросли малинника и стелющиеся сибирские яблони с крупными подрумяненными плодами. От калитки к высокому крыльцу дачной веранды тянулась посыпанная мелким речным песком дорожка. Рядом с калиткой белела табличка со стрелкой и лаконичной надписью: «Звонок».
Слава Голубев ткнул пальцем в розовую кнопку. В ответ ни звука. Слава переглянулся с шофером служебной машины, подождал несколько секунд, затем вновь придавил кнопку и теперь уже не отпускал ее чуть не полминуты. На веранде показалась светловолосая женщина, но, увидев милицейскую машину, торопливо скрылась. Лишь на третий раз, когда Голубев позвонил еще настойчивее, из дачи вышел Степнадзе. Застегивая на груди неподатливую «молнию» трикотажной спортивной рубахи, Реваз Давидович с достоинством прошествовал от крыльца по песчаной дорожке, щелкнул в замке ключом, открыл калитку и молчаливо уставился на Голубева прищуренными карими глазами. Слава тоже молча протянул подписанную Бирюковым повестку. На лице Реваза Давидовича появилась усмешка:
— А санкционированное постановление о моем аресте вы, дорогой, не привезли?
— В этом пока нет необходимости, — простодушно ответил Слава.
Степнадзе внезапно захохотал:
— Говорите, «пока»… В дальнейшем такая необходимость может возникнуть?
Голубев пожал плечами. Реваз Давидович вдруг нахмурился:
— Помнится, дорогой, мы с вами на днях встречались. Но тогда на вас была штатская одежда…
Слава окинул взглядом спортивный костюм Реваза Давидовича:
— Вы тоже не постоянно носите форму.
— Ваша поездка в восьмом вагоне адлерского поезда — совпадение или?..
— Я возвращался с юга, — уклончиво ответил Голубев.
— Можно подумать, что поезд Адлер — Новосибирск отправляется с Крайнего Севера. — Степнадзе вновь повеселел. — Надеюсь, дорогой, позволите мне переодеться?..
— Дело ваше.
— Благодарю.
Реваз Давидович повернулся и без малейших признаков волнения направился к даче. Опасаясь, как бы он не выкинул какой-либо трюк, Слава без приглашения пошел следом. На полпути Степнадзе оглянулся, с усмешкой спросил:
— Хотите посмотреть, как живу?
— Если позволите.
— Скрывать от милиции мне нечего. Почему не позволить?.. — Степнадзе внезапно обнял Голубева за плечи, приветливо улыбнулся и свободной рукой показал на распахнутую дверь веранды. — Входите в мою хижину, дорогой!
Нижний этаж удивил Славу старинной обстановкой. Большая светлая комната походила на зал, в котором демонстрируется мебель чуть ли не позапрошлого века. Особенно выделялись старинные часы в украшенном затейливой резьбой футляре. Гостеприимно усадив Голубева к сияющему черной полировкой столу на изящных резных ножках и заметив, как Слава заинтересовался лениво раскачивающимся, почти метровым, маятником, Реваз Давидович снисходительно улыбнулся:
— Любопытный хронометр, да?
— Это сколько же лет он уже тикает? — спросил Слава.
— По семейному преданию часы принадлежали еще моему прадеду.
— И до сих пор идут!
— Мастера той поры делали вещи на вечность. — Степнадзе распахнул дверцу вместительного буфета, плотно заставленного всевозможными бутылками с яркими импортными этикетками. — Хотите выпить, пока буду переодеваться?
— Спасибо, — отказался Слава. — Я, знаете, только чай пью, и то, если не очень крепкий.
— Есть хорошие вина. Импортные, понимаете?..
— В Сибири вырос, к заморским напиткам не привык.
Реваз Давидович недоуменно повел бровями и положил перед Голубевым на стол нарядно-золотистую коробку сигарет:
— В таком случае закуривайте.
— Спасибо, не курю. — Слава улыбнулся и кивком головы показал на ритмично качающийся маятник. — Время поджимает, Реваз Давидович…
— Время, время… неумолимое время… — театрально вздохнул Степнадзе, открывая ключом одну из створок занимающего всю стену платяного шкафа. Несколько секунд он задумчиво рассматривал развешанные на плечиках, как в магазине, костюмы, затем вдруг повернулся к узкой лестнице, ведущей на второй этаж, и громко окликнул: — Мамочка!..
Придерживая полы ярко-синего кимоно, по лестнице спустилась молодая женщина с пышными золотистыми волосами, прикрывающими плечи. Голубев догадался, что это Нина — жена Реваза Давидовича.
— Опять приглашают в уголовный розыск, — глядя на нее, расстроенно проговорил Степнадзе. — По-твоему, что лучше надеть?
— Надень что-нибудь легкое, на улице жарко, — не задумываясь, ответила Нина и сразу обратилась к Голубеву: — Разве нельзя здесь переговорить? Зачем по такой жаре непременно тащиться в уголовный розыск?
Реваз Давидович опередил Славу:
— Угрозыск, мамочка, не парикмахерская…
— Можно подумать, ты виноват!
— Думай не думай — сто рублей не деньги, — хмуро буркнул Степнадзе.
Сняв с плечиков светло-желтый костюм, он закрыл дверцу шкафа и тяжело поднялся по лестнице на второй этаж. Нина подошла к столу, взяла было коробку сигарет, словно хотела закурить, но тут же бросила ее и, доверчиво глядя Славе Голубеву в глаза, тихо заговорила:
— Муж ни в чем не виноват. В угрозыске я сгоряча наплела на него глупостей. Хотела, чтобы милиция припугнула ревнивца. Бабья дурость, понимаете?..
— Значит, Реваз Давидович не прилетал из Ростова в Новосибирск? — спросил Слава.