Ставка на проигрыш Обухова Оксана
— Рассказывайте по порядку.
— Не было порядка, гражданин начальник. Сплошной беспорядок был… — Вася хмуро поморщился. — В общем, этот художник, как и пахан, тоже у меня на крючке сидел. Алик его зовут. Когда я вышел на волю — сразу к нему. Здрасьте, мол, пора платить по счету. Алик перетрусил, как самый последний фраер. Жалобиться начал, дескать, заработков не стало. Кое-как полста рублишек мне наскреб и какую-то хиленькую иконку с распятым Христом сунул. Кому продал того Христа, я уже говорил, а рублишки в первый вечер с корешами истратил. Опять к Алику иду: «Где пахан?» — «В поездке». — «Когда приедет?» — «Через неделю». Надо дожидаться, а милиция за хвост взяла. Предписание: двадцать четыре часа — и чтоб духу моего в Новосибирске не было. Уехал в Тогучин, шоферить устроился. Заработок хороший, но я ж не привык за баранкой целыми днями сидеть. Решил проветриться. Приезжаю в Новосибирск, звоню пахану — никто не отвечает. Иду доить Алика — дверь на замке. У меня отмычка в кармане. Вхожу без задней мысли, чую, в комнате кто-то есть. Заглядываю краем глаза и… Алик с Фроськиной сеструхой в постельке нежатся. У меня аж сердце кольнуло — их же теперь за такое бессовестное дело всю жизнь доить можно! «Здрасьте, голуби, — вежливо говорю. — Пахану рога ставите?» Нинка, конечно, по-быстрому слиняла, а куда Алику из собственной квартиры деваться? Осушили с ним пару бутылок коньяка. Алик рукава жевать начал, на пахана буром попер — мол, жизнь ему старик переломал. Чую: хочет отдать мне свой «Запорожец», если я пришью пахана…
— Зарванцев предложил убить Степнадзе? — уточнил Бирюков.
— Ясно дело. «Дожился, — думаю, — мужик». И между тем кумекаю: каким образом без мокрухи «Запорожца» поиметь?..
— Что племянник с дядей не поделили?
— Это у них спроси. Мне такое некогда было выяснять — «Запорожец» крепко приглянулся. В общем, заночевал я у Алика. Утром похмелку сообразили. Спрашиваю: «Может, без мокрухи с паханом обойдемся? Пришить — легкое наказание, пырнул — душа в рай. Давай тоскливую жизнь пахану сделаем, устроим на пятерку лет за решетку». Алик головой закрутил: «Если Реваза посадить, имущество конфискуют. Нина без копейки останется». Кумекаю: «Вот щипач! Человека пришить — пустяк для него, а бабу без денег оставить жалко». Сивый не фраер, соображаю: «Вот чего Алику надо: бабу и червонцы пахана!» Тут мне мыслишка стукнула… Когда последний срок отбывал, с торгашом одним в зоне познакомился. Башковитый мужик и, видать, с риском. Заворовался капитально, но решил из дела сухим выйти. Развелся культурненько с женой, имущество ей оставил, а сам за покушение на изнасилование пять лет схлопотал. Пока срок отматывал, прежним корешам его по две пятилетки припаяли с конфискацией. Рассказал я этот случай Алику. Задумался он. Спрашиваю: «Как пахан по части женщин?» — «Раньше как муха на мед был. Теперь остепенился». — «Тогда в чем дело? Пусть вспомнит молодость! Найдем дешевочку, которая такую комедию разыграет, что сам папа-прокурор не разберется. Корешей в свидетели подберу таких, какие за поллитру маму родную в гроб вгонят. У тебя знакомая есть или мне подыскать?» Алику мыслишка приглянулась. Звонит в вокзальную парикмахерскую и зовет в гости вот эту… — Сипенятин показал на снимок Пряжкиной. — Люсей звать. Прибегает она, выпила с нами и на что хочешь готова. Дотолковались провернуть дело, как пахан из поездки вернется. Двадцать первого вечером приезжаю на Новосибирск-Главный. Алик с Люсей уже пасут старика, а тот с такой дамочкой базарит, аж во рту сладко… Спрашиваю Алика: «Кто такая?» — «Саней, — говорит, — зовут. Тоже зуб на Реваза имеет. Он из нее много лет соки тянул». — «Тогда в чем дело? Потолкуй с ней, пусть отомстит пахану». Чую, глаза у Алика, как у голодного волка, засветились. Делом загорелся. По себе такое знаю. Отправили Люсю стрижкой-брижкой заниматься, а сами пахану с дамочкой на хвост сели. Довели их до хаты мужика, который мне пятерку за Христа должен. Земля, оказывается, тесная, гражданин капитан… — Сипенятин вздохнул. — Дальше карусель началась. Пахан вскорости вышел из подъезда, Алик сразу — туда. Чо он толковал с дамочкой, не знаю. Чувствую, затягивает время, торопить надо. Поднимаюсь к знакомой двери, слышу, крупный разговор идет. Давлю звонок — замолчали. Толкаю дверь — открыта. Вхожу — сразу крик. Суюсь в комнату — дамочка рвется от Алика к открытой балконной двери и орет во всю мочь: «Будьте вы прокляты!» Кидаюсь Алику на помощь, чтобы рот Сане заткнуть, а она со всего маха — в балконную дверь! Я только за халат успел поймать, тот у меня в руках и остался. Моментом придавил ногой балконную дверь, чтобы с улицы в глаза не бросалось, откуда баба выпала. Кричу Алику: «Чо рот разинул?! Смываться надо, щипач колотый!» Сунул халат за холодильник, запнулся о портфель, который Алик для важности с собой таскал. Вижу, на столе раскрытая дамская сумка стоит, а в ней червонцы видны и голубая пряжа. Жалко оставлять. Сунул сумку к Алику в портфель, входную дверь на английский замок защелкнули и — дай бог ноги. Вот так, гражданин начальник, было…
— Продолжайте.
Сипенятин потупился, долго молчал.
— Чего продолжать… Дальше я кашу заварил. Алик в статьях кодекса как баран в Библии. Решил на пушку его взять, припугнуть: «Если Саня разбилась насмерть, мы с тобой не в сорочках, а в костюмах родились, потому как свидетелей нет. Если же она даст показания да после этого коньки отбросит, то и «вышку» схлопотать можем». У Алика челюсть отвисла. «Звони, — говорю, — по больницам, узнавай: дышит баба или нет?» Алик моментом за телефон схватился, отыскал клинику, куда «Скорая» привезла потерпевшую. Оказывается, не насмерть она разбилась. Кумекаю: можно и в натуре влипнуть! Тут ведь как следователь дело повернет. Надо на всякий случай бабенку запугать, чтоб молчала, а доктора припугнуть, чтоб особо не лечил ее. Первое поручил Алику, второе на себя взял. Доктор оказался с виду хилым, а в душе не трус. Решил я из Новосибирска смываться, пока не поздно. Приехал к пахану за должком. Тот без звука отсчитал три тысячи и еще сотнягу по моей просьбе набавил за вредность отсидки. Червонцев у старика куры не клюют! И опять мыслишка стукнула: «Если пахановы деньги перейдут к Алику, они все мои будут, без риска — мои!» Встретился с Аликом, толкую: «Крышка нам. Надо пахана топить любыми путями. Хорошо, чтоб жена его помогла в таком деле». Алик в ответ: «Нина поможет, давно от старика избавиться хочет». — «Ну, Вася, — думаю про себя, — такую блатную компанию тебе сам бог подкинул! Бараном надо стать, чтоб подобных фраеров не выдоить». Пока мы с Аликом программу разрабатывали, пахан по-быстрому опять в поездку укатил…
Бирюкову надоело слушать «цветную» Васину речь.
— Зачем хирурга к «Авроре» приглашали? — спросил он.
Сипенятин хмыкнул:
— Это Алик приглашал. Затемнил я ему, что доктор взятку просит. Хотел к пахановым деньгам еще тысячу выдоить, но Алик-куркуль зажался. Пришлось сказать, что из своих отдам, после, мол, расплатишься. Сам, конечно, к «Авроре» не пошел, скумекал: доктор туда без угрозыска не сунется.
— Овчинников со Звонковой и Пряжкина почему у кинотеатра оказались?
— Фросю с футболистом для заварухи пустили, а Люсю Алик по собственной дурости подсунул. Хотел, видишь ли, проверить: встречусь или нет я с доктором у «Авроры»?
— Кто управлял «Волгой», которая увезла Пряжкину от кинотеатра.
— Алик.
— Зарванцев в то время оперу слушал.
— Липа. Опера для алиби придумана. План наполеоновский был.
— Хотели на Реваза Давидовича все свалить?
— Ну.
Бирюков недолго помолчал.
— Допустим, вам удалось бы подтасовать факты против Степнадзе, но неужели вы верили в то, что Реваз Давидович не опровергнет их?
Сипенятин хмуро потупился.
— Пахану не довелось бы опровергать. В Омске я должен был пришить старика. А с того света, как известно, опровержения не поступают.
— Вот как! А о том подумали, что Степнадзе мог не прилететь по вашей телеграмме в Омск?
— Алик звонил туда. Узнал, что старик прилетел. Только я вовремя скумекал: если угроблю пахана, буду на крючке у Алика хлеще, чем Алик у меня.
— Как сумели зарегистрировать в аэропорту билет по чужому паспорту?
— Зарегистрировал Алик. Он, как наденет железнодорожную форму да виски белой краской подкрасит, — вылитый пахан.
— Где Зарванцев брал эту форму?
— У него пиджак и фуражка есть. И паспорт Реваза Алик где-то раздобыл.
— Как сумка потерпевшей оказалась у вашей матери?
— Не знаю. Наверно, одурел Алик от страха. — Сипенятин скрежетнул зубами и открыто посмотрел на Бирюкова. — Когда после регистрации билета он на своем «Запорожце» укатил из аэропорта, мне чутье подсказывало, что этот фраер наломает дров. Фроське наверняка он под моей маркой позвонил. Как-то я с его квартиры с зазнобой говорил по телефону. Видать, усек мою привычку. По подделке голосов Алик — артист.
— Смерть Пряжкиной была «запланирована»?
— Нет. Люська должна была пахана топить.
Бирюков, нахмурясь, помолчал:
— Дотопилась, что сама утонула.
— Алика работа. — Сипенятин посмотрел Антону в глаза и, видимо, решив, что ему не верят, взволнованно заговорил: — Гражданин капитан, мне теперь нет смысла врать. От суда все равно не отвертеться, но я сяду только за свое, а за Пряжкину пусть Алик отсиживает, если ему «вышку» не припаяют. Не думай, что хочу чистым из дела выйти. Нет, кашу заварили вместе с Аликом, но кому сколько хлебать, пусть суд распределит.
— У кого вы жили в Новосибирске?
— Сначала у Алика. Помнишь, как ты первый раз к нему пришел? Алик в тот момент Люську ждал, потому, не задумываясь, тебе дверь открыл. Я в кухне тогда сидел. Как только вы с Аликом в комнате разговорились, шито-крыто ускользнул.
— После где обитали?
— У старых корешей. Их закладывать не буду. С этим делом никто из ребят не связан.
Многое надо было еще уточнять и уточнять в показаниях Сипенятина, но главное было достигнуто: он говорил правду. Об этом свидетельствовали не только приведенные Сипенятиным факты, а и весь его вид: усталый, граничащий с обреченностью.
В кабинет порывисто вошел Слава Голубев. Прямо от порога доложил:
— Реваз Давидович доставлен.
— Приглашай его сюда, — сказал Бирюков и сразу посмотрел на Сипенятина. — Вас прошу вести себя без фокусов.
Глава 31
На этот раз Степнадзе был одет не в железнодорожную форму с регалиями пассажирского проводника, а в новенький, как с иголочки, чесучовый костюм желтоватого цвета. Вошел Реваз Давидович с таким сурово-решительным видом, словно собирался строго отчитать Бирюкова за причиненное ему беспокойство, однако, увидев в кабинете мрачно насупившегося Сипенятина, так поспешно развернулся к двери, будто по ошибке попал в дамский туалет.
— Куда вы, Реваз Давидович? — остановил его Бирюков.
Степнадзе мгновенно замер и растерянно обернулся:
— Простите, дорогой, вы заняты…
— Мы вас ждем. — Антон показал на стул поодаль от Сипенятина: — Садитесь, пожалуйста.
Совладав с внезапной растерянностью, Степнадзе приосанился и сел на предложенное место. Вася Сипенятин уставился на него таким откровенно любопытным взглядом, с каким был запечатлен судебно-оперативным фотографом.
— Вам знаком этот гражданин? — показав на Сипенятина, спросил у Степнадзе Бирюков.
Реваз Давидович впился взглядом в Васины глаза. Почти полминуты они вроде соревновались, кто кого переглядит.
— Здорово, пахан, — не вытерпел Вася. — Чо, не узнаешь старого кореша?
Степнадзе тотчас повернулся к Бирюкову:
— Этот гражданин живет, точнее сказать, жил в соседстве с сестрой моей жены.
— Вы с ним знакомы?
— Относительно.
— Он только что дал показания, что три года назад вы помогли ему продать за две тысячи поддельную икону, — ровным голосом проговорил Антон.
Реваз Давидович возмущенно побагровел:
— И вы поверили уголовнику?!
Сипенятин вскипел:
— Полегче насчет уголовника, пахан! А за что ты мне на прошлой неделе три тысячи отвалил?.. За мои голубые глаза?!
На лице Реваза Давидовича не дрогнул ни один мускул. Возмущение его стало проходить, и он, с улыбочкой глядя на Бирюкова, размеренно сказал:
— Я ни копейки этому авантюристу не давал.
— Откуда же у меня три тысячи взялись?! — выкрикнул Вася.
Степнадзе очень спокойно повернулся к нему:
— Уголовный розыск, вероятно, разберется, кого ты ограбил.
— Ну, паха-а-а-ан… — ошарашенно протянул Вася и угрожающе рявкнул: — В одну зону попадем — пятки чесать мне будешь!
Бирюков вызвал конвойного. Сипенятин, без слов поняв, что в его услугах больше не нуждаются, поднялся. Проходя мимо Реваза Давидовича, с ядовитой ухмылкой посоветовал:
— Не плети тут лапти — больше срок себе намотаешь.
Степнадзе сунул правую руку под пиджак, словно у него внезапно схватило сердце.
— Не могу, дорогой, понять, что в последнее время вокруг меня происходит. Ничего не могу понять!
— Рано или поздно, Реваз Давидович, это должно было произойти, — сказал Антон.
— Клянусь, понимаете, никаких икон никому я не помогал продавать!
— Икона — увертюра, опера — в другом. — Бирюков показал бланк наложенного платежа. — Кто и за что прислал вам эти деньги?
Прежде чем ответить, Степнадзе внимательно посмотрел бланк и лишь после того, когда убедился, что там действительно его фамилия, улыбнулся:
— Это, дорогой, я книги отправлял знакомому товарищу. Мне оплатили их стоимость.
— Отчего перевод поступил на адрес Зарванцева?
— Алик живет в моей старой квартире. Я привык к этому адресу.
Бирюков чуть подумал:
— Зарванцев говорит иное…
— Что именно? — подавшись вперед, спросил Степнадзе.
— Что вы занимаетесь книгами втайне от жены.
— Правильно! — будто обрадовался Реваз Давидович. — Постеснялся, понимаете, признаться в своей слабости.
— На языке юристов такое «стеснение» называется ложным показанием, — строго проговорил Антон.
Степнадзе виновато пожал плечами:
— Прошу прощения, дорогой. В дальнейшем обещаю говорить правду и только правду, как этого обычно требует от свидетелей судья.
— Весь книгообмен вы проводите через Зарванцева?
— По его адресу, — уточнил Степнадзе.
Бирюков встретился с настороженным взглядом Реваза Давидовича:
— С санкции прокурора мы проверили в почтовом отделении поступающую на ваше имя корреспонденцию и установили, что по адресу Зарванцева вам идут только переводы наложенного платежа. За последние два месяца, например, вы получили двадцать три таких перевода. Вам не кажется, что это односторонний книгообмен?
— Не пойму, дорогой.
— Что ж тут не понять? Вы получаете приличный наложенный платеж, но сами ни одной книги не выкупили. Проще говоря, вам их не шлют.
— Было время, слали, когда заказывал.
— У вас сохранились квитанции?
Степнадзе весело расхохотался:
— Дорогой, я никогда не предполагал, что буду объясняться по этому поводу в уголовном розыске. Книгообмен не преступление, а если хотите обвинить меня в спекуляции, то это еще надо прежде доказать! — Лицо Степнадзе внезапно побагровело. — Я возмущен вашей фантазией!
— Возмущаться, Реваз Давидович, не стоит, — спокойно сказал Антон. — Я не предъявляю вам обвинения, а всего-навсего выясняю возникшее подозрение. Как бывший юрист, вы, вероятно, знаете, что ничего противозаконного в этом нет.
Степнадзе недоуменно дернул плечами, вроде бы хотел усмехнуться, но вместо этого спросил:
— На чем основано ваше подозрение?
— На подлинных фактах. И не только проводимый книгообмен нас заинтересовал. Кто из родственников у вас работает в Сухумском педагогическом институте?
— Нет у меня там родственников.
Бирюков передал Степнадзе телеграфные переводы из Сухуми и Ростова. Наблюдая, как Реваз Давидович нахмуренно рассматривает их, заговорил:
— Перевод из Сухуми, очевидно, от женщины, с которой вы беседовали на пляже в Адлере и обещали через своего родственника протекцию ее дочери, поступающей в педагогический институт.
Степнадзе с подчеркнутой невозмутимостью вернул переводы, посмотрел Антону в глаза и огорченно вздохнул:
— Вы очень большой фантазер. Это от молодости, с годами пройдет.
— Пока еще молод — попробую пофантазировать в более крупных масштабах. — Бирюков протянул Степнадзе корешки переводов, полученных на Главпочтамте Зарванцевым. — Это что?..
Пересчитав их, словно игральные карты, Реваз Давидович с удивлением порассматривал почерк и твердо сказал:
— Не получал я этих переводов.
— Подделав почерк и подпись, их получил ваш племянник Альберт Евгеньевич Зарванцев по старому вашему паспорту.
— Этого не может быть.
Антон показал заключение почерковеда:
— Вот, ознакомьтесь.
Степнадзе взял дрогнувшей рукой бланк экспертизы, принялся читать с таким видом, как будто не верил своим глазам. Он перечитал заключение несколько раз, возвратил его Бирюкову и тихо проговорил:
— Алик, Алик… Какой подлец Алик!..
Бирюков сразу же достал перевод, деньги по которому были получены Ревазом Давидовичем:
— А вот эти пятьсот рублей получили вы.
Реваз Давидович отрицательно покачал седой головой:
— Я ничего, дорогой, не получал.
— Есть тоже заключение почерковедческой экспертизы. Против нее возражать трудно, — сказал Антон, показывая другой бланк, официально заверенный экспертом-почерковедом.
Лицо Реваза Давидовича мгновенно стало сосредоточенным. Он внимательно прочитал заключение, затем, вроде бы считая, перебрал почтовые корешки, возвратил их Бирюкову и недоуменно пожал плечами.
— Ничего не могу понять! Как мой старый паспорт оказался у Алика, если я потерял его год назад?! Как Алик мог по моему паспорту получить деньги, если он на тридцать лет младше меня?!.
— Посмотрите на своего племянника, одетого в железнодорожную форму… — Бирюков показал фотографию Зарванцева, выполненную фотороботом.
Впившись взглядом прищуренных карих глаз в снимок, Степнадзе нараспев протянул:
— Ка-а-ако-о-ой подле-е-ец!..
— Хотите послушать, что Зарванцев говорит в своих показаниях?
— Хочу, дорогой, очень хочу!
Антон нажал в столе кнопку и попросил дать воспроизведение магнитофонной записи допроса Зарванцева, затем — Сипенятина.
Реваз Давидович слушал чуть ли не затаив дыхание. Казалось, кроме этой записи, сейчас его не интересует ничто на свете. Правда, иногда на сосредоточенном холеном лице Степнадзе появлялась ухмылочка, иной раз он улыбался, но все это, как приметил Антон, было не настоящим, показным.
Вслед за записью Альберта Евгеньевича почти без перерыва пошла запись показаний Васи Сипенятина, рассказывающего о сговоре против Степнадзе. Реваз Давидович будто окаменел. Только единственный раз, когда Сипенятин сказал, что намеревался в Омске «пришить старика», он коротко взглянул на Антона и сокрушенно покачал головой.
Трансляция закончилась. В кабинете наступила глубокая тишина.
— Как бывший юрист, вероятно, вы разгадали замысел племянника? — спросил Бирюков.
Реваз Давидович сунул руку под пиджак и принялся болезненно тереть ладонью левую половину груди — видимо, сердце у него пошаливало не на шутку. Пауза затягивалась, однако Бирюков не торопил. Наконец Степнадзе глубоко вздохнул и заговорил:
— Признаться, дорогой, давно замечал связь Алика с Ниной, но не мог предполагать, что они не остановятся даже перед убийством. Какие подлые люди… Ох, какие подлые!..
— С ними мы разберемся, а сейчас давайте выясним ваше дело, — сказал Бирюков.
— Простите, дорогой, не понял…
— Постараюсь объяснить… — Антон показал переводы, полученные на «до востребования». — Таких денег, как говорит Сипенятин, за голубые глаза не присылают. Это взятки за протекции поступающим в вузы. Мы только начали проверку и уже столько обнаружили. А если поищем месяц, два?..
Степнадзе не проронил ни слова, и Бирюков вынужден был продолжить:
— Я вовсе не случайно раскрыл перед вами тайну следственного портфеля. Ваша юридическая практика должна вам подсказать, что улики против вас очень веские и дальнейшее раскрытие преступления зависит только от времени. Сумма полученных взяток, по всей вероятности, будет, говоря юридическим языком, в особо крупных размерах, и вы без моей подсказки должны представлять величину ответственности…
— Это не взятки. Я никому никаких протекций не оказывал, — вдруг перебил Степнадзе. — Деньги слали сумасшедшие люди. Дураки, понимаете, слали!
— Что-то многовато сумасшедших получается, — с иронией сказал Бирюков.
— Их сотни! Тысячи!
— И все шлют вам деньги?
Реваз Давидович колебался всего несколько секунд.
— Всех дураков охватить невозможно, — с усмешкой проговорил он. — Понимаете, я не оказывал протекций, я только обещал их.
— За что же вам платили?
— За обещания… — Степнадзе наигранно хохотнул, но тут же заговорил серьезно: — Трудно в это поверить, однако, чтобы вы, дорогой, не тратили сил впустую, скажу: я не взяточник. Мои действия можно квалифицировать как мошенничество. Да, да! Статья сто сорок седьмая Уголовного кодекса РСФСР. В поездах, на пляжах, в институтах и университетах я знакомился с родителями абитуриентов, оставлял им свой адрес и обещал протекцию, но не делал ничего! У меня нет ни влиятельных родственников, ни знакомых, но я помню фамилии, имена и отчества ректоров почти всех вузов, знаю множество фамилий деканов и председателей приемных комиссий. Ни один из них ни разу не видел меня в глаза, тем не менее они были моими «знакомыми»… Из ста абитуриентов, будет вам известно, шестьдесят-семьдесят, как правило, успешно сдают приемные экзамены. Им не надо протекций, но сердобольные мамы и папы, переговорив со мной, считали, что зачисление в вуз не обошлось без моего участия, и на радостях слали деньги…
— Почему большинство переводов получал ваш племянник? — спросил Бирюков.
Степнадзе возмущенно побагровел:
— Алик подлец! Украв мой паспорт, он получал деньги, которые должен был получить я. Мне давно казалось подозрительным: почему «поумнели» родители? И только теперь стало видно, что Алик опережал меня на Главпочтамте.
— Откуда Зарванцев об этих деньгах знал?
— Он и Нина помогали мне искать доверчивых родителей. Алик за это получал свою долю — двадцать пять процентов.
— С таким же успехом Зарванцев мог оказывать «протекции» от своего имени.
— У него не хватает смелости назвать свое имя. Алик — величайший трус! Понимаете? Он только исподтишка может греть руки. И я не позволю, чтобы такое ничтожество воспользовалось моим имуществом! Я оставлю Нину без копейки! Сделаю ее нищенкой!.. Вы прямо сейчас меня арестуете?
— Чтобы не помешали дальнейшему расследованию, к сожалению, придется заключить вас под стражу именно сейчас.
— Так я и предполагал, когда за мной в Шелковичиху приехала милицейская машина. — Степнадзе порывисто выхватил из кармана бумажник, дрожащей рукой извлек из него сберегательную книжку и решительно протянул ее Антону. — Вот, дорогой, прошу оформить, как полагается по закону. Семь тысяч, хранящиеся на этом счету, мною заработаны честно на Крайнем Севере. Когда отбуду наказание, их хватит, чтобы дожить старость. Все остальное: кооперативная квартира, мебельные гарнитуры и одежда, дача, «Волга» — это нажито нетрудовыми доходами. Понимаете? Нетрудовыми!.. Помогали мне их наживать Алик с Ниной, которые сядут на скамью подсудимых рядом со мной! Я уложу подлецов на лопатки, они получат возмездие по заслугам!.. — И, зажмурясь, покачал головой: — Ох, Нино, Нино, Нино, Нино! Ох, Алик, Алик!.. Ох, какие подлецы!..
— Реваз Давидович, — прерывая эмоции Степнадзе, сказал Бирюков, — у меня к вам еще два вопроса…
— Пожалуйста, дорогой.
— Почему при разговоре с вами в квартире Деменского Саня Холодова так много курила?
— Я прошлый раз говорил, Саня нервничала.
— Отчего?
На лице Реваза Давидовича появилась болезненная гримаса.
— Мне не хотелось, чтобы Холодова бросала заведование книжным магазином в Челябинске, и я солгал ей, что у Юры есть другая женщина. Только прошу учесть, я не угрожал Сане, не запугивал прошлым. Мы расстались мирно. Саня на пляж хотела ехать… — И, опять зажмурясь, закачал головой: — Ох, Алик, Алик! До чего ж гнусно ты набезобразничал, подлец Алик!..
— Вопрос второй… — Бирюков чуть-чуть задумался. — Реваз Давидович, скажите откровенно, что побудило вас стать на нечестный путь?
Степнадзе невидящим взглядом уставился в окно, долго молчал. На его скулах время от времени вздувались крупные желваки. Наконец он повернулся к Антону и с натянутой усмешечкой заговорил:
— Привык, понимаете, не отказывать себе в земных радостях. На Крайнем Севере я имел по тысяче рублей в месяц. Когда уехал оттуда, заработок снизился до трехсот рублей, а с уходом на пенсию стало и того меньше. Пришлось искать дополнительные источники, играть по-крупному, так как от мелких ставок ждать большого выигрыша — прожектерство.
— А вам не кажется, что, делая ставку на спекуляцию книгами и мошенничество, вы заведомо ставили на проигрыш?
Реваз Давидович вяло усмехнулся:
— Что поделаешь, дорогой…
Бирюков вызвал конвоира и стал заполнять протокол о задержании Степнадзе. Реваз Давидович спокойно ознакомился с содержанием протокола, без подсказки расписался в нужном месте и, поклонившись Антону, в сопровождении конвоира молча вышел из кабинета. Бирюков посмотрел на Маковкину:
— Вот такое дело, Наташа, получается. Теперь надо нам опровергнуть алиби Зарванцева в отношении его «культпохода» в оперный театр.
— Как это сделать?
— Попробуем обратиться за помощью к общественности.
Некоторые новосибирцы, смотревшие в один из воскресных вечеров телевизионную передачу, вероятно, помнят, как в антракте перед программой «Время» на экране внезапно появился спокойный молодой парень в форме капитана милиции и обратился к телезрителям:
— Дорогие товарищи. Управление внутренних дел убедительно просит тех из вас, кто в прошедший вторник был на вечернем представлении в оперном театре и сидел поблизости от двадцать первого места в тридцатом ряду, срочно позвонить по телефону ноль два.
Капитан сделал паузу, еще раз повторил просьбу и, поблагодарив за внимание, исчез с экрана.
Необычное выступление сотрудника милиции вызвало у телезрителей оживление. Начались предположения и догадки. Никто из «гадавших», конечно, не знал, что уже через двадцать минут дежурная часть УВД зафиксировала шестьдесят четыре телефонных звонка. Пятеро из звонивших, назвав свои адреса, на вопрос дежурного уверенно заявили, что двадцать первое место в тридцатом ряду с начала и до конца представления в прошедший вторник пустовало.
Альберт Евгеньевич Зарванцев был арестован ровно через час после того, как Антон Бирюков уехал из телестудии.
Глава 32
Процессуальный закон обязывает допросить подозреваемого немедленно, а если это невозможно, то не позднее двадцати четырех часов с момента задержания. В присутствии Бирюкова Маковкина допрашивала Зарванцева утром следующего дня, так как, узнав об аресте, Альберт Евгеньевич впал в такую депрессию, что разговаривать с ним было бесполезно. К утру он пришел в себя, но ударился в другую крайность: настолько стал болтливым, что Маковкиной пришлось проявить большое терпение, чтобы из пустого многословия выявить существенное.
Допрос продолжался почти пять часов. Трусливый, слабовольный Зарванцев, стараясь чистосердечным раскаянием облегчить свою участь, не щадил ни себя, ни других. Поначалу он долго, с ненужными подробностями рассказывал биографию, затем стал жаловаться, как дурно влиял на него живущий не по средствам дядя и как в конце концов он сам соблазнился «шальными заработками».
— Что больше давало дохода — спекуляция книгами или «протекции»? — спросила Маковкина.
— «Протекции» — дело сезонное, а на книгах Реваз зарабатывал круглый год, — ответил Зарванцев.
— Где Степнадзе брал книги?
— Больше четырех лет его снабжала дефицитными изданиями Холодова. По моим подсчетам, на книгах, присланных Саней, Реваз получил прибыли не меньше двадцати тысяч. Но это капля в море. У дяди много знакомых продавцов в Адлере, Ростове, Омске, в Ташкенте, в Алма-Ате… Да и здесь, в Новосибирске, во многих книжных магазинах ему оставляют дефицитные книги.
— Сами вы занимались книжной спекуляцией?
Зарванцев опустил глаза:
— Всего только старую Библию продал Юре Деменскому за сто пятьдесят рублей, купив ее у Сипенятина за десятку.
Маковкина показала бланки наложенного платежа и корешки денежных переводов на «до востребования».
— Почему вы не получили деньги ни по одному наложенному платежу, а предпочитали получать вместо Степнадзе переводы на Главпочтамте, идущие за «протекции»? Там суммы были крупнее?..
— Нет, дело не в сумме. Наложенный платеж шел по моему адресу, и получать его надо было в почтовом отделении, где меня знают в лицо. Кроме того, каждую отправленную книгу Реваз держал на контроле, и, если бы я получил хоть один перевод, он заметил бы это. С деньгами за «протекции» было проще. Дядя ведь не знал, кто его отблагодарит, да и девушки, выдающие переводы на Главпочтамте, постоянно меняются, не запоминают клиентов.
— Многие из тех, кому обещали «протекцию», присылали деньги?
— Больше половины. В прошлом году, например, Реваз получил пятьдесят девять переводов.
— Все по пятьсот рублей?
— Кажется, два было по четыреста и пять или шесть по триста. Южане, как правило, слали по пятьсот.
— Сколько получили вы вместо Реваза Давидовича?
— Я только нынче начал получать.
Читать бесплатно другие книги:
