Ради тебя одной Гольман Иосиф
Это хорошо. Это мне на руку.
Раздеваться не стал – специально надел такую куртку, чтобы в случае чего сошла за пиджак. И уже было собрался пройти в зал, как дорогу мне преградил крупногабаритный охранник с характерно вогнутой переносицей:
– Мест нет, все занято.
– Все-все? – улыбаясь, переспросил я.
– Все-все. Вечеринка для своих.
– Вообще-то я тоже свой. – В мою ладонь из рукава выскочила новенькая зеленая пятидесятка. Я ухмыльнулся: с тем же успехом из моего рукава могла выскочить старенькая, но от этого не менее действенная маленькая финка. Лезвие всего восемь сантиметров, однако в умелых руках и в тесном пространстве работает не хуже пистолета. И вообще много чего интересного можно найти в моих рукавах, когда я собираюсь в гости к Блондину.
– Баксы? – уставился охранник. – Мне?
– Баксы, – подтвердил я. – Тебе. У меня сегодня праздник, и мне плевать, что у вас тут занято.
Деньги исчезли с моей ладони с такой скоростью, что можно было подумать о телекинезе.
– Есть одно место, – сообщил держиморда и отвел меня к барной стойке. Она была довольно густо засижена местными обитателями.
– Архипыч, обслужи дружка! – сказал охранник.
– С удовольствием! – улыбнулся бармен, мужик лет пятидесяти, с лысиной через всю голову. На ней смешно отсверкивали зайчики от включившейся светотехники. – Чего желаете?
– Сто граммов водочки для начала, – заказал я. – И чего-нибудь легкого на закуску.
– Огурчик соленый подойдет?
– Замечательно.
На самом деле я не собирался ни пить, ни есть. Лишние следы ни к чему, пока не знаю, чем кончится визит. Но немножко осмотреться в любом случае необходимо.
Зальчик, конечно, так себе. Есть еще помещения наверху, Аля говорила о них крайне неохотно, лишь потому, что я объяснил ей: эти знания могут спасти мне шкуру.
На маленькой сцене возле металлического полированного шеста кружилась фигуристая блондинка. Узкий черный бюстгальтер и такого же цвета трусики почти не скрывали ее несомненных достоинств. А скоро и они полетят на пол, по крайней мере так обещала афиша перед входом. Видимо, дива у шеста и есть Света. Алька сказала, что Света – хорошая девчонка, впрочем, в данном случае она мне в союзники не годится. Бармен – дядя Витя. Блондина не любит, но трусоват. Тоже не партнер. Эх, Вовчика бы иметь за спиной! Но я не имею права рисковать его жизнью и карьерой. Он и так делает для меня слишком много…
Блондин (по паспорту – Леонид Сергеевич Закржевский) сидел за столом, тяжело дыша и не в силах успокоиться. Не помогли ни секс со Светкой (она ужасно не любила заниматься этим перед выступлением, ну да кто ж ее будет спрашивать), ни уже вторая стограммовая стопка «Кристалла».
Чертова девка полностью вывела его из равновесия. Не Светка, конечно. А та манерная курица, исчезнувшая бесследно почти две недели назад. Бесследно! В их-то маленьком городке! Уму непостижимо.
И если бы только его уму. Человек, которому она была твердо обещана, продана, можно сказать, тоже очень сердит. А вот его сердить и не надо бы. Это не Панфил. Он с ножкой от стола по залу бегать не будет. Конечно, и тот эпизод не доставил Леониду Сергеевичу радости (Блондин осторожно потрогал лишь недавно зажившие губы), но смертельной угрозы все-таки не было. А здесь не будет угроз. Можно просто исчезнуть. Благо огромная московская свалка в десяти километрах. Утрамбуют так, что дивизия не найдет. Да и искать не станут.
Закржевский потер виски и попробовал успокоиться. Получилось не очень. Даже братец ее исчез! А его долбаная училка сообщила, что Феденька в Америке. Вот же, сука, сама спряталась и щенка заховала!
В институте своем не появлялась. В больницах и моргах ее нет. Так бы родители о ней заботились, как он, криво ухмыльнулся Блондин. Ну, ничего. Когда-то она прорежется. И свое получит. Но сначала она должна ублажить одного человека. Даже имя его называть не хочется. А уж потом он отыграется на ней сам.
У него еще одна неделя, как сказала эта толстая свинья. Стоп! Даже в мыслях не стоит так называть этого человека. За неделю Аля Семенова должна найтись, живой или мертвой. И все снова будет нормалек.
В этот момент дверь тайного кабинета скрипнула, и в нее без стука – какой наглец! – вошел улыбающийся человек. Ничего необычного, слегка приблатненный фраер лет тридцати – тридцати двух. Он, видно, просто не понял, чей покой нарушил. Тем хуже для него.
– Васек, какого х…? – наливаясь злобой, заорал Закржевский. – Я же сказал: никого не впускать!
– Не волнуйтесь так, Леонид Сергеевич, – продолжая улыбаться, сказал незнакомец. – Васек вас не слышит.
– Почему? – не врубился Блондин. Несмотря на весь свой опыт, он так и не почуял опасность, справедливо оценив человека как далекого от криминала.
– Потому что он болен, – мягко объяснил мужчина. – И не скоро поправится.
Минут пять я просто сидел на высоком барном стуле, знакомясь с обстановкой. Охранник в дверях не был мне страшен. Еще два бандюка – за столиком у двери, ведущей наверх, в тайные покои. Остальные были мелкого и среднего ранга уголовные авторитеты и авторитетные коммерсанты, тоже невысокого пошиба. По-настоящему важной публики видно не было. А может, мне это так казалось, из-за личного неважного отношения к данному небогоугодному заведению. Наверное, шишкари тоже захаживали сюда, но не через общий вход.
Алька нарисовала замечательную схему, недаром училась в таком институте. В покои, будь они неладны, вели по крайней мере два входа. И три выхода. Вход-выход у столика бандюков, еще один вход-выход с улицы, обычно закрытый и контролируемый булавочной видеокамерой. И узенькая замаскированная лестница, соединяющая личную комнату Блондина с подвальным помещением. Для входа не предназначена, только для экстренного покидания: подвал находится в соседнем ветхом строении, метрах в тридцати от входа в заведение. Именно около него, только чуть подальше, за углом, я оставил Вовчика и «девятку». Там охраны нет, зато есть сигнализация, а ВОХР приезжает через пять-десять минут.
На этом держался и весь мой план: войти через тот вход нельзя, а выйти, пожалуй, можно. Если соединить умение с везением.
С последним, похоже, не получается: ко мне вразвалку направился один из двух бандюков. Средний рост, много мышц и еще больше гонора. Справка о судимости – на обеих руках. И в вырезе рубашки тоже. Когда такой человек к тебе подходит, принято пугаться. Поэтому я испугался.
– Ты кто? – просто спросил бандюк.
Я нервно подавился водкой:
– Тьфу ты, напугал!
– Не ссы! – заржала «торпеда». – Здесь все свои. Кроме тебя, – внезапно добавил он, сделав страшное лицо. Никаких особых усилий для этого ему не потребовалось.
Я испугался еще сильней.
– Почему же не свой? – плаксиво обиделся я. – Меня Леха привел, мой кореш.
– Какой Леха? – уточнил бандюк.
– На воротах, – показал я на охранника. Благодаря моде на татуировки я знал его имя, не заглянув в паспорт.
– Эй! – Бандюк поманил пальцем охранника, смотревшего в нашу сторону. Вот и назрел первый кризис. Что перевесит: осторожность или жадность? Точнее, жадность с трусостью: ведь деньги-то он у меня уже взял и внутрь пустил! Сознается или нет?
Великая вещь – жадность с трусостью: Леха охотно подтвердил наше корефанство.
– Гут, – сказал бандюк. Он и по-немецки, оказывается, может.
– Можно вас угостить? – суетливо подмазался я.
– Валяй, – милостиво разрешил «бычок» и пошел к своему столику.
Я попросил лысого бармена налить еще две водяры. Зарядить их клофелином из пузырька с пипеткой – а я все свое ношу с собой – было просто детским фокусом.
Пару слов о страхе. Я – нормальный человек, несмотря на все рапорты Марка Лазаревича Ходецкого. Я боюсь боли. Боюсь умереть. И я боюсь бандюков, которым несу клофелин. Но боюсь как-то очень осознанно, без дрожи в коленках. Просто я понимаю их опасность, вот и все.
Можно, конечно, выбежать из кафе, впрыгнуть в машину к Вовчику и умчаться. Это один выход из страха. Если идти по этому пути, проще было бы и не приезжать.
Я – приехал.
Потому что, кроме страха, я еще испытываю гнев. И ненависть. Это со мной было много раз. Гнев и ненависть у меня сильнее страха.
А вот что впервые – я испытываю любовь. Два бандюка или восемь – в принципе не имеет значения. Просто я буду в два раза – или в восемь – хитрее и осторожнее. Я буду очень опасен для них.
Я уже для них смертельно опасен.
«Быки» явно посмеивались над перетрусившим фраером, попавшим на бал не по своему рангу. В их мире иерархия соблюдается построже, чем в отделе дипломатического протокола.
Они успели рассказать мне пару страшных историй, а потом – предусмотрительным везет – один захотел пописать. Я тоже. Мы ушли, а вернулся я один.
– Где Колян? – подозрительно спросил второй.
– Живот чистит, – объяснил я, не став говорить о крепком ударе маленьким, но тяжелым вольфрамовым прутком, обернутым в тряпку и полиэтилен. Туша лежит, запертая в кабинке – пришлось заняться акробатикой, – и встанет еще не скоро. А голова будет болеть совсем долго.
Кое-что меня все-таки тревожит. И не реакция его дружка – это быдло все схавает, – а моя собственная реакция. Ударил я расчетливо, точно. Но, увидев кровь, ударил еще дважды и остановился лишь нечеловеческим напряжением. Что, как волк, среагировал на кровь? «Нет, нет, я не псих», – успокаиваю сам себя. Я их всех ненавижу и всегда ненавидел. Но эти гады мучили единственного в мире человека, которого я люблю. Вот и сорвался.
Подобные рассуждения слегка сняли напряжение. И все же тревога не отпускает. Я ведь не забыл мрачное предсказание Ходецкого М.Л.
Второй допивает водку.
– Что-то Коляна долго нет, – замечает он. Но ему уже не до Коляна. Он очень хочет спать. Смертельно хочет, я бы сказал.
Я встаю, обнимаю его под мышки и затаскиваю в дверь, которую он сторожит. Сторожил.
– Идем, идем, – подбадриваю его и тащу по лестнице на второй этаж. Если кто-нибудь попадется по дороге, скажу, что мужику стало плохо, ищу помощи. Но никто не попадается.
В узкий недлинный коридор выходит несколько дверей. Ремонт здесь был явно не евро, и чем занимаются за дверями, я слышу отчетливо. Это меня ранит.
С полминуты прислушиваюсь к тишине за одной из дверей, затаскиваю туда кабана и пускаю в ход дубинку. Он даже не вскрикнул. Заталкиваю тело под кровать и, вновь прислушавшись, выхожу в коридор.
В торце – тоже дверь. За ней, в соответствии с Алькиной схемой, крошечная приемная с очередным дебилом и кабинет Блондина.
Никогда не надо принижать соперника! Юноша оказался вовсе не дебилом, с очень пластичными и быстрыми мышцами. А его внешняя утонченность, даже женственность (Алька говорила, что Блондин любит всех подряд: и мальчиков и девочек) чуть не стоила мне жизни – так быстро и грациозно он выхватил пистолетик. Ого, вот это уже экзотика! Маленький немецкий «вальтер ППК». Калибр 7.65. Я не успел устранить парня, но и он не успел выстрелить: дубинка ударила по стволу на мгновение раньше, выбив оружие.
Вот тут утонченность ему повредила: надо было просто тупо заорать – двери, ведущие в кабинет Блондина, в отличие от коридорных были настоящие, двойные и звукоизолированные. Шума возни точно не услышишь, только крик. А кричать юноша застеснялся. Не так это и просто, ни с того ни с сего вдруг заорать. Нас, например, специально учили боевому крику. А его вот – нет.
Против этого парня у меня почему-то злости не было. Может, потому, что он голубой и не мог обидеть мою Альку. Ему просто не повезло: он оказался среди врагов. Дубинка – уже без тряпки, где-то потерял – хрястнула по его черепу и с характерным звуком проломила кость. Надо долго тренироваться на муляже, чтобы после такого удара не застонать от ужаса содеянного. Я тренировался долго…
Все, дорога свободна. Открыл первую дверь, потом вторую. Я боялся, что Блондин будет с бабой или еще с кем-нибудь. Но мне опять повезло – он был один. Совсем один, за большим темно-коричневым полированным столом.
– Васька, какого х…! – заорал он. Или что-то вроде этого.
Я объяснил мужчине, что Васька сильно заболел и выздоровеет не скоро. Я уже заканчивал фразу и был возле стола, а этот ублюдок еще даже не вынул пистолет. А ведь я не Алька. И это он понял уже через пару секунд.
Дубинка осталась в рукаве, я боялся перестараться. Ударил его кулаком, через стол, прямо в переносицу, и тут же, второй рукой – когда качающееся кресло вернуло его назад – в кокетливую ямку на подбородке. Кость треснула.
«Он застонал, как человек». Помню, когда читал эти строчки, всегда было жалко зверя. Особенно когда Мцыри его резал. Этого – не жалко. Но я себя контролирую: мне он нужен живой. И сломанная челюсть – тоже плохо: ему будет тяжело говорить.
Я запер дверь – хороший засов, тяжелый. Лучше всех новомодных замков. Зашел в заднюю комнатку. Там стояли кровать и большой шкаф. Дверь из нее вела в ванную. Зашел туда, смочил полотенце водой и вернулся к Блондину. Я был уверен, что он еще не очнулся. Так оно и было.
Выжал полотенце ему на голову. Он снова застонал и открыл глаза.
– Ну, здравствуй, – вежливо сказал я. Мне опять хотелось его убить, но я даже был вежлив.
– Ты покойник, – прошипел он, стараясь не двигать челюстью. – Ты не понял, куда пришел.
Вот ведь гнида! Это я-то не понял? Я взял со стола тяжелую пепельницу и кинул ему в лицо. Он взвизгнул и потерял сознание.
Трюк с полотенцем снова удался.
– Есть пара вопросов, – сообщил я.
– Все сделаю, – просипел он. – Только не убивай. Что ты хочешь?
Наконец-то понял! Его жизнь сейчас стоила очень мало, и он наконец это понял. Хотя убивать его нельзя, это факт. Рано или поздно следы приведут к Альке, а я хочу обеспечить ей чистую жизнь.
– Ты Аленьку помнишь?
Его аж передернуло. Это хорошо: значит, помнит.
– Мне нужно то, чем ты ее держал.
Алька так и не рассказала всего, хотя в бреду была более откровенна.
– Говорите, что. Все отдам.
– Мне нужны снимки, пленки и информация про какую-то жабу. – Ее даже во сне буквально рвало, когда она вспоминала про жабу.
– У меня ничего нет, честное слово!
Вот дурак, нашел с кем говорить про честь.
– Ты расскажешь мне все, – пообещал я. – Так что не тяни время!
Он понял, показал на кабинетный шкаф.
– Нижняя полка, – прошепелявил еле слышно.
Я надел перчатки и вывернул полку наружу. Там были аккуратно разложенные пакеты с негативами и снимками. Первой лежал пакет со Светкиными изображениями. Будь у меня побольше времени, я бы просмотрел с интересом: снимали профессионально.
Альку нашел в самом низу. Откровенной порнографии, к счастью, не было, кроме одного кадра с Блондином.
Я убью его позже. Сначала уничтожу эту грязь, потом его. Не сегодня. Я размеренно подышал и спросил:
– Это все?
– Да, – выдохнул он. Его рука потянулась под крышку стола. Наверняка там сигнальная кнопка.
– Ты ведь не хочешь умереть? – спросил я, придвигаясь. Он убрал руку. Я присел рядом с ним: – Расскажи про жабу.
О господи! В глазах Блондина мелькнул неподдельный ужас! Он испугался чего-то даже больше, чем меня! Что ж они с Алькой делали?
– Ничего не знаю, – обреченно прошептал он.
Все мои дальнейшие попытки были безрезультатными. Он честно терял сознание, но на вопрос не отвечал.
Мне не было его жалко. Мне очень надо было узнать про жабу, и я стал думать, как к этому подступиться. Ответ-то, в общем, простой: его надо напугать сильнее, чем он напуган сейчас. Это не так уж и сложно, учитывая то, насколько он мне не нравится.
Я обошел вокруг стола. Справа стоял большой шредер для уничтожения бумаг. Заостренным краем своей вольфрамовой дубинки я взломал ограждающую пластмассу. «Do not feed metal objects», – было написано на верхней крышке. Металлическими предметами мы его кормить и не собираемся.
Я доламывал предохранительную крышку. Блондин с ужасом наблюдал за моими приготовлениями.
– Ты понял? – участливо спросил я. – Расскажи мне про жабу. Так всем будет лучше. Даже шредеру.
– Ничего не знаю, – прошептал он.
Я схватил его за руку, подтянул вместе с креслом – благо на колесиках – к аппарату и сунул его пальцы в обнаженные ножи.
– Включаем? – спросил я. – Или расскажешь про земноводное? – Я был абсолютно спокоен. Стерильно спокоен. Может, поэтому он мне не поверил. И я включил шредер.
Не хочу описывать, наверное, я не совсем конченый. Но мне обязательно нужно было узнать про жабу.
Когда он очнулся, в дверь уже колотили. Я открыл ящик его стола, вытащил оттуда еще один «вальтер», на этот раз большой – девятимиллиметровый «П-38», хорошая вещь, хотя ею еще мой дед воевал! Передернул затвор и пальнул в дверь. Внутри она оказалась железной, пуля срикошетила по комнате. Так даже лучше: никого не убью, а пыл им остужу. И через железную дверь до меня им добраться будет непросто.
– Скажешь? – спросил я его. – Давай, ты же не Мальчиш-Кибальчиш.
И взял его за другую руку.
– Она там, – взвизгнул он, показывая на заднюю комнату.
– Кто?
– Кассета!
– Где?
– Под ванной тайник.
– Ты не мудри, ладно? – попросил я. – Если наврал – вернусь через минуту и сточу вторую руку.
– Она там, – выдохнул он.
Кассета действительно оказалась там. Собственно, это была не кассета, а адаптер, подходящий к любому бытовому видеомагнитофону. В него была вставлена маленькая кассета от видеокамеры.
В дверь уже ломились чем-то тяжелым, пора было уходить.
– А жаба? – спросил я.
– Все там.
– Расскажи мне про жабу, и я уйду.
– Все там.
Я взял его за здоровую руку.
– Прохоров Анатолий Алексеевич, – неожиданно почти выкрикнул он. – Только лучше тебе этого не знать!
– Прохоров и есть Жаба? – Фамилия мне ничего не говорила, слишком распространенная.
Он кивнул и снова потерял сознание. Несколько секунд я стоял, не в силах уйти, оставив его живым. Но я не псих! Засунув за пояс оружие, прошел в маленькую комнатку, открыл дверцу шкафа. Обнаружил, как и ожидал, еще одну дверцу внутри. Ключ был в замке, как и говорила Алька. Мне снова повезло, иначе пришлось бы ломать дверь.
Я сбежал по лестнице и, не таясь, вышиб большое окно, выходящее на улицу. На звон осколков от освещенного зеленым светом входа в заведение обернулись двое мужчин. Один даже показался мне знакомым. Нехорошо, но теперь уже плевать.
Я забежал за угол и запрыгнул в машину, Вовчик дал газу, и мы кругами, петляя, понеслись подальше от места событий. В укромном, известном только Вовчику, месте остановились. Я вымыл в ручье руки, Вовчик сменил номера. Старые от греха подальше закинули туда, где поглубже. Пусть ищут кому надо.
– Ну что, домой? – спросил Вовчик.
– Ага, – устало ответил я. Обычно после успешного боя наступает эдакий эйфорически-расслабленный релакс. А тут – пустота. И ощущение того, что дело пока не сделано. Пока Жаба квакает, Альке счастья не видать. А значит, и мне.
– Поехали, – сказал я.
И мы поехали. Усталые. Грязные. С рыбалки, как я объясню всем, кому это объяснение может понадобиться.
9. Прохоров, Блондин
Подмосковье
В закрытую стеклянную дверь «Зеленой змеи» безуспешно колотил старший лейтенант милиции, местный участковый. Каждый день он обедал в этом баре, а сейчас вдруг – облом!
На стук наконец вышел бармен, Архипыч.
– Сегодня у нас закрыто, – извиняющимся тоном объяснил он.
– А где ж мне пожрать? – стоял на своем участковый. Только дай волю этим «бизнесам», завтра вообще страх потеряют!
– Сегодня где-нибудь в другом месте, – мягко сказал Архипыч, не желавший ссориться с человеком в погонах.
– Что там у вас произошло? – строго спросил старлей.
– Откуда ж мне знать? – искренне удивился бармен. – Мы люди маленькие.
Он действительно толком ничего не знал. Видел только, как выносили Ваську, секретаря Блондина, причем с завязанной головой. Кто ему вмазал – да так, что повязка слева насквозь промокла, – Виталий Архипович и в самом деле понятия не имел. Но врезали знатно. «Лучше бы Блондину заехали», – подумал бармен. Против Васьки он ничего не имел, парень был незлой и спокойной. А то, что гомик, так это Виталия Архиповича совсем не трогало, насмотрелся за свою карьеру.
Кстати, пострадал не один Васька, но и двое охранников, стороживших вход на лестницу, ведущую в закрытые апартаменты. Причем их не только шарахнули по «чердаку», но еще и крепко траванули. Вот и все события.
А если бы и больше знал Архипыч, никогда бы менту не рассказал – своя голова дороже. Тем более такому менту, который брата заложит за пару сытных обедов.
Иванников еще раз улыбнулся старлею и закончил:
– Так что извини, сегодня никак не получится.
– Что значит «извини»? – завелся милиционер. – Кто у кого гостит? Это моя территория!
– Если не заткнешься – у тебя будет территория два квадратных метра! – прошипел незаметно подошедший на шум Блондин. Выглядел он, мягко говоря, неважно: цвет лица – как у вывески его заведения, весь подбородок – сплошной синяк, а кисть правой руки основательно перебинтована и заботливо уложена в лангетку. Виталий Архипович мысленно поаплодировал ночному умельцу, а вслух сказал:
– Леонид Сергеевич, я ему все объяснил. Можно мне идти?
– Проваливай, урод! – прошипел Блондин: говорить во весь голос он явно не мог из-за травмы. – А ты, мусор, скандала хочешь? – И, убедившись, что бармен отошел, добавил: – Пленки кому лучше показать: жене или прокурору? Взрослыми-то брезгуешь, все больше детей любишь!
– Да вы что, Леонид Сергеевич, – мгновенно сломался старлей. – Мы же с вами душа в душу…
– Ну так не лезь, когда люди заняты. На тебе полтинник, пойди пожри. – Он протянул скомканную бумажку.
Старлей, не посмев отказаться, взял унизительную подачку и поплелся прочь. Впервые за семь лет их отношений ему убедительно показали, кто он есть. И впервые за семь лет службы у старлея закралось сомнение в безопасности и надежности собственного будущего.
Блондин вернулся в зал и сказал многочисленной охране – здесь сидели и стояли аж шесть человек:
– Пока мы будем общаться, ни одну собаку сюда не пускать.
– Даже если торгинспекция? – спросил туповатый Леха. – А если СЭС или менты?
– Хоть господь бог, – вызверился Блондин. – Я же сказал – никого! Понял?
– Понял, – быстро отрапортовал Леха. Хоть и не было у него ума палаты, но даже он сообразил, что сегодня лучше помалкивать.
Почти сразу же к кафе подъехал шикарный светлый, тюнингованный в «AMG» «Мерседес», с блатными московскими номерами. Старлей тоже увидел машину, но не обратил на нее внимания. А зря. Двигатель – пять литров, но форсированный (особый, понятный только знатокам кайф – на «шестисотых» ездят все, кому не лень, даже лохи позорные, каким-то чудом пролезшие к кормушке, а тюнинговая «пятисотка» – это стиль). Знатоки заметили бы и другое: автомобиль был бронирован, причем не по-детски, против пистолета, а по-настоящему – по четвертому классу. То есть был способен выдержать обстрел из автомата Калашникова, или, по западной классификации, из штурмовой винтовки.
Водитель выскочил со своего места, обежал машину и широко распахнул заднюю дверцу. Из подскочившего черного джипа – восьмицилиндрового «Лендкрузера» – выскочили четыре охранника и, настороженно озираясь, перекрыли все секторы.
Кряхтя и постанывая, но не прибегая к помощи водителя, из салона «Мерседеса» выбрался не такой уж старый, но толстый и обрюзгший мужчина. Его лицо имело сходство с жабьей мордой, усугублявшееся обвисшими щеками и, главное, холодным, немигающим взглядом, постоянно вперенным в собеседника. Именно так жаба смотрит на муху, прежде чем сделать ее своим обедом.
– Здравствуйте, Анатолий Алексеевич! – бросился к нему Блондин. Тот брезгливо отстранился и прошествовал в помещение. Блондин сглотнул слюну. Сегодняшний визит Жабы ничего хорошего не предвещал.
– Убери своих ублюдков, – коротко сказал гость, подходя к лестнице.
– Куда? – не понял Блондин.
– На х… – доходчиво объяснил Анатолий Алексеевич. – Здесь будут мои люди. Твои охраняли тебя ночью.
У Блондина даже и мысли не мелькнуло поспорить, он подбежал к бойцам и коротко приказал:
– Всем на улицу! В зал не входить!
– На улицу? – удивился недоумок Леха. – Так холодно там, Леонид Сергеевич!
– Ты заткнешься когда-нибудь, ублюдок? – прошипел Закржевский и здоровой рукой съездил Лехе по сусалам. Тот утер сопли с кровью и уже молча вместе с остальными поплелся к выходу.
Блондин бросился догонять Прохорова, тяжелой, но уверенной поступью поднимавшегося на второй этаж.
В кабинет зашли втроем: Жаба, Блондин и высокий, стройный человек, во внешнем облике которого, даже если поискать, трудно было найти какую-либо приметную деталь. Разве что маленький шрам под нижней губой.
– Костя, оставь нас пока, – тяжела дыша и отдуваясь, сказал ему Прохоров, заняв место за столом Блондина. Константин вышел в приемную и сел за Васькин стол.
– Ну, что у тебя тут приключилось? – спокойно спросил гость.
– Да в общем-то ничего особенного, Анатолий Алексеевич, – шепеляво, но подчеркнуто бодро затараторил Блондин. – Какая-то сволочь ночью залезла сюда и устроила дебош.
– Ничего особенного, – мягко повторил Жаба. – С рукой-то у тебя что? – неожиданно заботливо спросил он. – Дай руку-то, дай!
Блондин протянул ему руку, удивленный неожиданной теплотой. Прохоров вдруг быстро схватил со стола увесистую пепельницу и сильно ударил ею по травмированной руке. Блондин взвыл от боли и неожиданности, на крик в комнату вбежал Константин.
– Все в порядке, Костик, – спокойно сообщил ему Прохоров. Константин улыбнулся и вышел, прикрыв за собой обе двери. Блондин, постанывая, качал пронзенную сверлящей болью кисть.
– Болит? – поинтересовался Прохоров.
– Да, – скрывая ярость и страх, сказал Блондин.
– Вот видишь, – размышлял гость, – а говоришь, ничего не произошло. Тебе плохо, мне неспокойно – значит, все-таки что-то случилось?
– Случилось, – сказал Блондин, опасаясь новой садистской выходки Жабы.
– Так рассказывай! – добродушно предложил Анатолий Алексеевич и поудобнее откинулся в кресле.
– Он был один. Не вооружен ничем, кроме какой-то дубинки. Может, кусок арматуры.
– Как прошел? Вчера ведь ты был закрыт? Серьезные люди у тебя отдыхали. Я им гарантии давал. Как он прошел?
– Непонятно, – опасливо сказал Блондин. – Скорее всего, пустил охранник на входе за лавэ.
– Хорошие у тебя охранники на входе, – благодушно отметил Прохоров.
– Он будет наказан, – быстро сказал Закржевский.
– Дальше что было?
– Дальше он чем-то отравил «быков» у лестницы.
– Хорошо, – удовлетворенно отметил Жаба. – Славно охраняли лестницу. Дальше?
– Он прошел сюда, ударил Васька по голове. Васек в больничке.
– В больнице, Леонид Сергеевич, – поправил его гость. – В больнице. Больничка – в зоне. А у нас, нормальных людей, больницы и госпитали. – При воспоминании о медицине лицо Прохорова нахмурилось.
«Скорей бы ты сдох, тебя ж дважды уже шунтировали!» – помечтал Блондин, но отвлекаться побоялся.
– Потом он зашел ко мне, – с натугой продолжил Закржевский. Начиналось самое опасное.
– Что просил? Денег? – дал подсказку гость. Было бы славно согласиться, но Блондин с опаской посмотрел на пепельницу и сказал правду: