Объект «Зеро» Волков Сергей

24 декабря 2204 года

Судя по нашему календарю, скоро Новый год. По этому случаю у здания Сокола на площади поставили большую каменную сосну, и ребятишки из поселка под руководством учителей и воспитателей весь день наряжали ее.

Заканчивается монтаж гелиографов, сделанных по нашим с Зигфридом чертежам. Один уже установлен на крыше литейного цеха, второй – на половине дороги к копям, третий как раз сегодня укрепляют на вышке, пристроенной к дому Совета колонии. Толя Кислицын набрал группу светосигнальщиков и обучает их азбуке Морзе. Акка приказала в обязательном порядке освоить азбуку всем членам Сокола, так что вечерами мы теперь «ходим в школу».

На площадке, расположенной позади заводских цехов, арбайтеры выстроили стапель и уже приступили к сборке гондолы. Чжао, оправившийся после взрыва, колдует над жаровней, довольно-таки сложным механизмом, включающим в себя небольшую паровую машину и воздухонагреватель. Чернышов, как ответственный за создание дирижабля, днюет и ночует на стапеле. Похоже, что к середине января наш «Кондор» – почему-то Акка настояла на этом названии, хотя я предлагал «Странник», а Макаров – «Стремительный» – сможет подняться в воздух.

Игорь сильно переменился после смерти Кондратьева и Мигеля Тежу. Геофизик стал замкнутым, угрюмым. Если раньше он, занятый на копях, не особо горел желанием лететь со мной, то теперь сам начал интересоваться ходом постройки дирижабля, и похоже, ему хочется поскорее покинуть наше плоскогорье.

30 декабря 2204 года

Мы находимся на Медее достаточно долго, чтобы понять, что в этих широтах разброс температур в течение года весьма невелик. За три с небольшим месяца холодало лишь однажды, во время нападения хрустальных червей, да и то назвать это понижение температуры серьезным похолоданием как-то язык не поворачивается – даже ночью пар изо рта не шел, а стало быть, температура не опускалась ниже пятнадцати градусов по Цельсию. Все остальное время стоит курортная теплынь, скорее всего где-то около двадцати пяти – двадцати семи градусов.

Утром возвращался со стапеля и встретил Желтовского. Профессор весь в планах и идеях. Утверждает, что после того, как мы освоим производство стекла, он сумеет соорудить термометр. Я возразил ему, намекая, что практической пользы от такого термометра немного, ибо он неоткалиброван и будет показывать весьма неточно. Но Желтовский меня уел, сообщив, что рассчитает шкалу и нулевую отметку во время вояжа в горы, к которому он усиленно готовится.

– Все очень просто! – ероша волосы, с воодушевлением говорил Петр Янович. – Когда экспедиция достигнет высокогорья, где лежат снега, я произведу замеры. Как только вода в контрольном сосуде замерзнет – я отмечу «ноль». Далее измерю собственную температуру и отмечу тридцать семь градусов. После этого останется лишь разграфить шкалу – и термометр готов!

На берегу Безымянки я неожиданно наткнулся на Никиту Чернышова. Лейтенант лежал на камнях, заложив руки за голову, и смотрел в небо, следя за кругами, которые описывала одинокая черная чайка.

– Здорово! Загораешь? – Я уселся рядом. – Сегодня вечером Чжао с Шерхелем обещали продемонстрировать в действии паровую машину для дирижабля.

Чернышов вздохнул и ничего не ответил. Помолчав какое-то время, он наконец произнес:

– Везет тебе, Клим.

– То есть? – не понял я.

– Понимаешь, сержант… устал я. – Никита сел и посмотрел на меня. – Я же – летун. Орбитальщик. Про Церерскую бойню слышал? Вот после нее меня и списали. А до этого я четыре года… И на «Грозном», и на «Сталинграде», и на «Смоленске». Ходил сперва на «Радонежах», это тяжелый истребитель, спарка, штурманом, потом пересел на третий «Святогор», их еще «шестоперами» называют, за шесть килей… Как я летал, сержант! Когда звучит команда и твоя машина срывается со стартовых направляющих, сердце замирает. Потом – раз! – и пошел! Вниз, вниз, а вокруг плазма, облака белые, звезды сверху, и такой простор. Ты не поймешь… Не обижайся, но это надо испытать самому. И если ты хоть однажды сам вел машину на боевое, сам бросал ее в плотные слои, сам вел огонь – этого ты уже никогда не забудешь. Наверное, так же наркотики действуют. Один раз поймал кайф – и всегда хочешь еще, еще…

Там, на Церере, мой «шестопер» получил два «нагля» в оперение. Повреждения ерундовые, мне бы на базу, на «Смоленск» ковылять потихонечку, благо ребята раскромсали вышедшее нам на перехват авиакрыло «Гризли» в клочья. Осталось бомберы посшибать – и плацдарм спасен, можно начинать переброску войск. Ну, я, дурак, тоже полез… Увлекся, забыл, что маневренности с покоцанными килями никакой. И влетел под импульс кормовой батареи «трехголового» – были у Коалиции такие тяжелые орбитальные бомбардировщики с тремя фюзеляжами… Как катапульта сработала – не помню. Меня по маяку нашли, спустя шесть часов. Госпиталь, аттестационно-медицинская комиссия… В общем, к «полетам, связанным с гравитационной нагрузкой, не годен…». Гады. Я дождался в коридоре самое главное светило, говорю ему: «Доктор, это что же, навсегда? А как же регенерационная медицина?» А он мне: «Молодой человек, я бы вам не советовал. Но поскольку возможности человеческого организма безграничны и до конца так и не познаны, надежды я вас лишать не буду. Давайте снова встретимся через пару лет, посмотрим, как у вас будут обстоять дела».

Пару лет! И это при том, что я поначалу каждую ночь летал! Тяжело было. Я в глубинники пошел, на «Русь» эту попал. Но дальний космос – это не то. Никаких ощущений. Сидишь в металлической коробке, в огромном герметичном ящике. Везде – приборы, все – по показателям. Сто световых туда, двести – сюда. Тоска зеленая…

Ты знаешь, сержант, когда модуль грохнулся и все случилось, я в какой-то момент обрадовался даже – вот где я полетаю-то! Ведь со временем появится же здесь энергия, электромагнитность эта треклятая, все на круги своя придет. Ну, и будет у колонии своя авиация, а потом и орбитальники, внеатмосферники. Тут-то я и пригожусь, тут-то меня никто не сможет отодвинуть. А видишь, как вышло. Веришь, нет, я вот руку готов отдать, чтобы вместо тебя полететь на этом дирижабле. Но об-сто-я-тель-ства, мать их…

– Ты это, лейтенант… – Я сглотнул. Никогда не подозревал я в вечно мрачном Чернышове таких вот эмоций, скрытых глубоко в душе бывшего пилота. – Мы ж не на один раз летим. Вернемся – полетаешь еще. Да и другие аппараты будут. Может, и паровой самолет сделаем или еще что.

– Да ладно, – отмахнулся он, провел ладонью по лицу, словно стирая что-то, и спустя несколько секунд передо мной уже был прежний лейтенант Никита Чернышов, заместитель военного коменданта колонии Земной Федерации на Медее.

1 января 2205 года

С Новым годом!

Праздник прошел на ура. Были и торжественная речь Акки, скрупулезно запротоколированная Борчиком, и большой банкет, на котором вместо шампанского мы пили шипучую сладкую брагу из «черных вишенок», и танцы под разухабистый оркестрик, в основном состоящий из разнообразных труб и рожков; вечером Чжао побаловал малышню роскошным фейерверком.

Сибирячки под недреманным оком Прохора Лапина закончили кроить оболочку дирижабля, Чернышов – возиться с термосферой. Скоро, уже совсем скоро наш «Кондор» поднимется в воздух. Начинаю мандражировать – все же лететь в неизвестность несколько страшновато…

5 января 2205 года

Растянутая на шестах оболочка, с легкой руки Шерхеля прозванная грандбаллоном, похожа на шкуру доисторического чудовища, сказочного дракона. Петр Янович изготовил из сока «синего дерева» некое подобие клея и сейчас с помощью арбайтеров промазывает швы.

Я вместе с Игорем Макаровым и Цендоржем корплю над списком экспедиционного имущества. Поскольку мы жестко ограничены в плане веса, приходится по десять раз все перепроверять и пересчитывать.

Вечером вернулись «железные дровосеки» Лускуса. Отряд не понес потерь от хрустальных червей, но два человека серьезно пострадали в схватке с аллимотом.

– Скопления червей мы обнаружили у реки, которая течет вдоль хребта, окаймляющего равнину с юга, – докладывал на Соколе усталый, но довольный Лускус. – Хребет я назвал Экваториальным – он тянется, как мы поняли, вдоль экватора Медеи и уходит в неизведанные дали на западе. Не удивлюсь, если это окажется сплошное опоясывающее планету кольцо из гор. Впрочем, я отвлекся. Стало быть, черви в ожидании сезона дождей кучкуются в долинах, там, где влажно: на берегах рек, под сенью густых лесов. Они очень вялые, малоподвижные и субтильные какие-то. Дохлые, одним словом. Резать их просто, опасности никакой. Но хочу вам доложить, граждане колонисты, руки бойцов махать устали. Мы на глазок выкосили миллионов пять, а то и шесть этих тварей. Когда уходили, вонь над рекой стояла – хуже, чем на аидских Гнилых болотах.

– Вы истребили всех червей, – уточнил Желтовский, – или для науки что-то осталось?

Лускус рассмеялся, повернул голову, чтобы увидеть Петра Яновича.

– Не волнуйтесь, профессор, там, в отрогах и ущельях, есть еще места, куда не ступала нога человека. Так что как бы через год-другой не пришлось вторую истребительную экспедицию снаряжать. Ну, а пока можно более-менее успокоиться – повторный штурм нам не грозит.

11 января 2205 года

Чжао спорит с Чернышовым и Желтовским по поводу газа-наполнителя для грандбаллона. Водород мы получить не можем, стало быть, придется использовать что-то другое. Остановились на так называемом светильном газе. В старину его получали из каменного угля и действительно использовали для аэростатов. У нас угля нет, но Желтовский сказал, что попробует получить нечто подобное путем сухой перегонки горючих сланцев.

14 января 2205 года

Опыты Желтовского дали неожиданный результат. Сланец, нагретый в герметичном бронзовом шаре, начал испускать аммиак, причем в больших количествах. Поскольку этот газ вдвое легче воздуха, а выбирать нам не приходится, решили остановиться на нем. Но для того, чтобы наполненная аммиаком оболочка дирижабля смогла поднять гондолу с жаровней, тремя пассажирами, достаточным количеством топлива и припасов, размеры грандбаллона нужно увеличить как минимум втрое. Похоже, наш вылет откладывается…

16 января 2205 года

Грандбаллон пришлось делать заново, забив для этого тысячу с лишним прыгунов. Распяленные на колышках шкуры источают жуткий запах; между ними ходят женщины с ведрами, время от времени разбрызгивая воду, иначе шкуры пересохнут.

Желтовский и Шерхель подготовили несколько перегонных шаров. Со стороны, издали, стапель и его окрестности напоминают вполне себе современную, технологически продвинутую планетарную станцию. Ряды желтых шкур походят на элементы солнечных батарей, подмостки и шесты стапеля – на антенны дальней связи, а блистающие золотом шары – на камеры гравитационных накопителей. Не хватает только цилиндрической башни реактора поодаль и стандартных блоков жилых модулей.

В филологии есть такое понятие – омонимы. Это когда слова звучат полностью одинаково, хотя обозначают совершенно не связанные друг с другом вещи. Вот и мы создали тут некий визуальный омоним. Выглядит как планетарная станция, а на деле является площадкой для постройки примитивного летательного средства…

21 января 2205 года

Был на стапеле. Дирижабль начинает походить на воздушное судно. Пухлый грандбаллон (нечто огромное, аморфное, амебообразное), оплетенный сеткой, колышется над открытой гондолой, напоминающей узкую лодку. Жаровня уже установлена, арбайтеры монтируют жаропровод, по которому горячий воздух будет поступать в термосферу.

25 января 2205 года

Мне страшно на это смотреть. Гигантская желто-бурая туша грандбаллона нависает над заводскими цехами. Гондола на фоне этого монстра выглядит крохотной скорлупкой. От раскаленных перегоночных шаров идет нестерпимый жар, клубы дыма пятнают небосвод, пронзительный запах аммиака бьет в нос уже на подходе к стапелю. Думаю, если бы неведомые силы перенесли сюда, к нам, какого-нибудь средневекового жителя Европы, монаха, алхимика или живописца, он решил бы, что попал в преисподнюю.

По шлангам, изготовленным частично из оболочки кабелей посадочного модуля, частично – из кишок прыгунов, аммиак поступает в грандбаллон. Рабочие, стоя на самых верхних мостках, с помощью шестов удерживают шланги, не давая им выпасть из расположенного снизу оболочки и стянутого для верности тросом огромного «соска». Люди меняются каждые двадцать-тридцать минут, и все равно многие не выдерживают и теряют сознание раньше – от жары и запаха аммиака.

К вечеру туго накачанный газом грандбаллон начинает рваться ввысь с такой силой, что лопаются канаты.

– Петр Яныч, глуши свои коптильни! – орет сверху Чернышов. – Хорош!

Эос медленно клонится к горизонту. «Сосок» натуго стягивают с помощью лебедки, обрезанные шланги летят вниз. Они похожи на обезглавленных змей, анаконд или удавов.

У стапеля собирается народ. Никита лезет в гондолу, ему по цепочке передают мешки с балластом. Акка снизу показывает – спускайся. Чернышов отрицательно качает головой и скалит зубы. Я его понимаю. Честь первым подняться в небо Медеи лейтенант Чернышов не уступит никому.

По сигналу Никиты арбайтеры синхронно обрубают канаты, и «Кондор» стремительно взмывает вверх. Толстый страховочный фал, сплетенный из многожильных кабелей, разматывается с такой скоростью, что начинает дымиться барабан лебедки. Дирижабль на глазах уменьшается; лучи Эос освещают его тугие бока, и кажется, что в небе парит золотая фасолина.

– Смотри-ка, – утирая пот, говорит мне Желтовский, – получилось. А я ведь, грешным делом, не верил…

На высоте двух километров Никита запускает паровую машину дирижабля. До нас, замерших в благоговейной тишине, доносится стрекот пропеллера. Он выведен за корму гондолы и работает от турбинки, помещенной под днищем жаровни. «Кондор» начинает медленно двигаться на север, постепенно забирая к востоку. Кто-то в толпе орет по-русски:

– Ура! Ур-р-ра!!

И тут же все подхватывают, в воздух летят шапки, рукавицы.

– Клим! – Акка подходит ко мне, улыбаясь. – У тебя все готово к отлету?

– В общем и целом.

– Тогда послезавтра утром, если у этого упрямца, – она кивает на возвращающийся дирижабль, – не будет замечаний, вы и отправитесь.

26 января 2205 года

Замечания у Никиты все же нашлись. Когда «Кондор» закончил первый полет и три десятка человек с помощью ворота притянули дирижабль к земле, то первое, что мы услышали от Чернышова, было:

– Рулей не слушается совсем. Скорость маленькая, потока нет. Надо паруса ставить. Боковики и центровик один. Иначе ерунда получится.

И началась эпопея по устройству такелажа для нашего «Кондора». После долгих споров решили сделать две подвесные реи по бокам от грандбаллона, к которым крепились косые паруса-боковики, а центральный, ходовой парус, треугольный и по размеру равный половине теннисного корта, разместили в носовой части дирижабля на манер старинного паруса-артемона.

Игорь Макаров, оказавшийся большим любителем парусного спорта и, по его словам, обошедший на яхтах все Средиземноморье, заметно повеселел, когда выяснилось, что «Кондор» будет иметь парусное вооружение. Дело в том, что Макаров все же не особо рвался в воздухоплаватели.

– Клим, ну ты пойми, – не раз и не два убеждал он меня в предыдущие дни. – Я же геофизик, я по земле ходить должен. Ну, пусть не ходить, пусть ездить. А если и летать, то на чем-нибудь современном, комфортном и безопасном: на леталке, на гравилете, на геликоптере, в конце концов.

Я стыдил Игоря, обзывал его консерватором и рожденным ползать, однако только паруса смогли сломить нежелание Макарова стать членом команды «Кондора». Что же до Цендоржа, то он воспринял известие о полете с традиционной сдержанностью восточного человека, хотя я точно знал, что монгол рад такой возможности. Дело в том, что их диаспора все больше и больше отдалялась от нас, от общих дел колонии, и на Цендоржа там поглядывали косо, а пару раз даже грозились избить, если он будет продолжать «помогать начальникам».

28 января 2205 года

Осваиваем дирижабль. Честно скажу, когда я вместе с Чернышовым первый раз поднялся на «Кондоре», у меня захолодело в желудке, во рту стало сухо, а ноги задрожали самым постыдным образом. Макаров оказался прав – одно дело, когда ты сидишь в удобном кресле леталки и смотришь на проплывающий внизу пейзаж через панорамный иллюминатор, и совсем другое, когда от бездны, вдруг разверзшейся под ногами, тебя отделяет несколько слоев коры каменной сосны, из которой и была сработана гондола.

Поначалу я боялся сдвинуться с места, а любое движение дирижабля, сопровождаемое скрипом снастей и раскачиванием гондолы, приводило меня в состояние, близкое к обморочному. Чернышов, по хозяйски расхаживающий взад и вперед, лазящий по вантам, подтягивающий такелаж, посматривал на меня с улыбкой, но ничего не говорил.

Ко второму полету я несколько освоился и уже начал поглядывать через борт, на плывущую внизу пеструю землю.

– Тут рецептов нет, привыкнуть надо, – сказал мне Никита, когда мы с ним поднялись в третий раз. – Давай, лезь ставить правый боковик, поворот будем отрабатывать…

И я полез… И лазил потом – и к грандбаллону, и на выносные реи, и к подвязке центровика. Не смогу описать всех тех чувств, которые сотрясали мою нервную систему в эти моменты, как не смогу исчислить объемы холодного пота, пролитые мною. Но зато когда в очередной раз мы взяли с собой Игоря и Цендоржа, уже я свысока и с улыбочкой поглядывал на жмущихся к центру гондолы новоиспеченных аэронавтов.

30 января 2205 года

Постепенно все вошло в норму. Мы более-менее освоили дирижабль, приноровились маневрировать, ловя легкий ветер, и постигли несколько важных правил безопасности, среди которых были: никогда не собираться всем вместе на одном борту; никогда не подниматься выше пяти километров (это было связано с конвекцией. Сильное воздушное течение, существовавшее на этой высоте, могло унести дирижабль неведомо куда); никогда не оставлять жаровню без присмотра, дабы не случилось взрыва котла, так как манометра у нас не было и приходилось время от времени стравливать лишний пар.

«Кондор» больше не рвется ввысь так, как во время первого полета, когда аммиак в грандбаллоне был горячим. Теперь он поднимается вальяжно, как бы нехотя, и чтобы набрать высоту, нужно топить жаровню и разогревать термосферу.

Наконец наступил вечер накануне отлета. Мы еще раз проверили гондолу, переложили вещи и топливо, залили во фляги и бидоны свежую воду. Погода на Медее не баловала нас разнообразием, после ливней, во время которых нас атаковали хрустальные черви, ни одно облачко не омрачило здешних бирюзовых небес. Однако многочисленные ручьи и речушки, стекавшие с гор, не давали растительности высохнуть, и это было еще одним удивительным моментом медейского мироустройства.

Всю ночь я не спал – ворочался, выходил из палатки, в которой продолжал жить, несмотря на то что для работников администрации выстроили специальное здание рядом со столовой.

Сидя на лавке под звездным небом, я уносился мыслями далеко отсюда – в те места, которые нам предстояло посетить. Что ждет нас там? Кого мы встретим? Суждено ли нам вернуться?

Теперь я понимаю, каково было мореплавателям древности. Наверное, они вот так же не спали ночами накануне отплытия, в очередной раз прокручивая в голове – крепки ли суда? Хватит ли припасов? Не взбунтуется ли команда?

Мои мысли прервал шорох шагов. Я поднялся и увидел стройный силуэт, возникший на дорожке, ведущей к поселку.

– Аня?

– Тс-с! – Акка прижала палец к губам. – Не шуми, перебудишь всех.

– Ты чего… не спишь? – шепотом спросил я и тут же понял, насколько идиотски прозвучал мой вопрос.

Она подошла совсем близко, посмотрела мне в глаза и отвела взгляд.

– Клим. Прежде чем ты улетишь, я хотела тебе сказать… В общем, прости меня. Наверное, нужно было все делать иначе. Наверное, я часто бывала не права.

– Аня, ты…

– Не надо. Не говори ничего. Мы не властны над собой, понимаешь? И мы должны быть такими, какими должны. Иначе незачем… незачем жить. Все остальное – не важно.

Она обняла меня, поцеловала, шепнула:

– Прощай!

И быстро ушла своей легкой, стремительной походкой.

Я плюхнулся на лавку, потер лицо руками и понял, что ни черта не понимаю…

Но Акка была не единственным моим гостем, точнее, гостьей в ту ночь. Едва краешек Аконита показался из-за далеких гор на юге, как зашумели кусты и передо мной предстала закутанная в черный платок Медея Киприади.

– Здесь была женщина с холодными глазами, – сказала она вместо приветствия. – Она так и не может отпустить тебя, Кли-им…

– Это не твое дело, – сухо ответил я, не вставая.

– Мое. Я знаю. – Медея улыбнулась. Аконит светил достаточно ярко, и я отчетливо видел влажно блеснувшие зубы девушки.

– Уже поздно. Иди спать. Твои хватятся – переполох будет. – Я почувствовал, что начинаю злиться. Нет, не на нее – на себя.

– Да, я уйду. Но прежде хочу сказать тебе – твой путь будет далек, долог и труден. Но знай: в конце дороги, какой бы длинной она ни оказалась, я буду ждать тебя, Кли-им.

Медея сделала шаг ко мне. Я вскочил и выставил руки:

– Обойдемся без прощальных поцелуев!

– Дурачок, какой же ты все-таки маленький дурачок… – тихо рассмеялась она, и я вспомнил, что вот так же она говорила во время нашей первой встречи.

Девушка ушла. Я посидел-посидел да и полез в палатку – все же надо было заставить себя уснуть, завтра ожидался трудный и насыщенный день. Мысли мои пребывали в совершеннейшем беспорядке, и я не видел никакой возможности хоть как-то разобраться в словах Акки и Медеи. В конце концов решив положиться на «русский авось», я закрыл глаза и принялся считать до тысячи…

31 января 2205 года

Гриша Панкратов, сосед по палатке, растолкал меня на рассвете:

– Давай, поднимайся, донжуан. Уже гонец от Шерхеля был. Пора.

– Почему донжуан? – поинтересовался я, продирая глаза.

– Как – почему? К тебе ж бабы всю ночь шастали – то одна, то другая. Жаль, я не видел кто…

– Это тебе повезло, что ты не видел, а то… – проворчал я.

– А то что?

– Пришлось бы тебя убить, чтобы никого не скомпрометировать, – серьезнее, чем надо, ответил я, умылся и отправился к стапелю.

Отлет прошел довольно буднично. Ну, собрались люди. Ну, подошли Чернышов, Шерхель, Петр Янович, Чжао, Гриша Панкратов, Прохор Лапин, Кислицын, другие знакомые и полузнакомые колонисты. Все жали руки, чего-то говорили, подбадривали, желали удачи.

Потом мы полезли в гондолу. Цендорж растопил жаровню, арбайтеры начали отвязывать страховочные канаты. Я все шарил взглядом по возбужденной толпе, пытаясь увидеть моих ночных гостий – и не находил их.

Ни Акка, ни, что удивительно, Медея не пришли к отлету. Откровенно говоря, меня это расстроило, причем я уже и не знаю, кого я хотел бы видеть больше – госпожу майора или черноволосую гречанку…

Пока я размышлял, начали рубить канаты. «Кондор» вздрогнул, мостки стапеля медленно поплыли вниз. Люди восторженно заорали, я выдавил улыбку и вяло помахал им. Зато Игорь Макаров, свесившись с кормы, был похож на небольшую ветряную мельницу – ему явно нравилось то, как нас провожали. Цендорж, напротив, никаких эмоций не выказывал, ну да ему они были и не свойствены.

И только когда мы поднялись на пятьсот метров и взяли курс на запад, я, слегка отвлекшись от грустных мыслей, вдруг понял, что среди провожающих не было и Лускуса…

1 февраля 2205 года

Наш дирижабль, оправдывая свое гордое имя, мчится вперед, поглощая километр за километром. Всю ночь мы, дежуря по очереди, держали высоту примерно в полкилометра и шли малым ходом, дабы обезопасить себя от возможных и невозможных неожиданностей.

Утром, когда Эос осветила верхушки далеких гор на юге, я распорядился повысить давление в котле и нагреть термошар внутри корпуса «Кондора». Поднявшись таким образом на два километра и увеличив скорость до семи-восьми узлов, мы двинулись на запад, стараясь придерживаться Экваториального хребта.

Свежий ветерок, красоты медейских пейзажей, непередаваемое «чувство дороги», которое знакомо каждому, кто хоть раз отправлялся в путь, оставляя дома тех, кто думает и беспокоится о нем, – все это и в буквальном, и в переносном смысле проветрило мне голову, и жизнь снова стала прекрасной и удивительной.

Цендорж, сидя на корме гондолы, меланхолично почесывался, время от времени подкладывал в топку очередной брикет сланца, отчего из щелей паропровода начинал сочиться густой черный дым.

Мерно стучали шатуны, стрекотали шестерни. Винт за спиной у Цендоржа вращался с низким рокотом, и время от времени мне казалось, что я слышу летящий в отдалении прогулочный геликоптер.

На носу гондолы, подложив под себя спальный мешок из меха прыгуна, развалился Игорь Макаров, внимательно вглядывающийся через одолженный у Желтовского бинокль в проплывающую внизу землю. Впрочем, пока там смотреть было особенно не на что. Огромная равнина, начинавшаяся сразу за Перевалом, все тянулась и тянулась на запад, расширившись так, что Обрыв на севере стал нам совершенно незаметен. Лишь неизменная горная цепь на юге, Экваториальный хребет, в отрогах которого рухнул Второй малый модуль, давала нам более-менее точный ориентир для движения.

Неисчислимые стада прыгунов и альб бродили по равнине, паслись на склонах пологих холмов; животные выстраивались вдоль берегов небольших речушек для водопоя. Несколько раз Игорь замечал и других крупных зверей, незнакомых нам, но тратить драгоценное топливо для того, чтобы спуститься и рассмотреть их, я запретил – у нашей экспедиции имелись более важные и насущные задачи, главной среди которых был, конечно же, поиск Первого малого модуля или спасшихся с него людей.

По своей неистребимой привычке Игорь, сидя на носу гондолы, горланил песни, все больше старинные. Некоторые я знал – слышал в виртуалке или встречал в темной зоне И-нета, некоторые слышал впервые.

пел Игорь, размахивая руками. Цендорж щурил и без того узкие глаза, улыбался – весело!

И вправду – весело! После того ада, что довелось пережить нам в первые недели после катастрофы, после нашествия хрустальных червей, после болезней и тревог жизнь понемногу наладилась. Я уже не боялся за колонистов, оставшихся на плато, – теперь им ничего не угрожало.

Тревожила только одна мысль – где спасатели? Неужели на Земле ничего не могут придумать, чтобы помочь нам? Следом рождались совсем черные предположения, созвучные тем слухам, что распускали желторобники: нас бросили? Забыли? Сознательно обрекли на муки и испытания?

Вряд ли. Медея – отличный плацдарм для создания базы Федерации в здешнем секторе Галактики. По крайней мере на орбите должны были появляться наши корабли. Или не наши – Коалиция наверняка тоже интересуется Медеей, ведь засекли же мы перед посадкой их транспорты! Но тогда где же они? Где, черт возьми?

Внутренний голос подсказывал мне, что за ответами на эти и другие вопросы зияет мрачная тайна, и чем дольше я буду пребывать в неведении – тем лучше.

Тут, словно подслушав мои мысли, Игорь затянул новую песню:

– Правильная песня! – убежденно сказал Цендорж. – Кто мало знает – хорошо спит. И живет долго.

Наверное, он был прав. Но вопросы теснились в моей голове и требовали, настойчиво требовали ответов…

2 февраля 2205 года

«Кондор» стремительно пожирает пространство. Мы преодолели не менее ста двадцати километров, двигаясь в западном направлении. Характер местности не меняется – на юге высятся горы Экваториального хребта, под нами обширная равнина, уходящая на север, к океану, и на запад, в неизвестность. Обрыв плавно сошел на нет, и теперь внизу сплошная плосковина с редкими холмами, увенчанными купами деревьев.

Полет проходит штатно, погода вполне себе летная, а точнее, почти идеальная для дирижабля. Небо ясное, облачность – ноль баллов, ветер боковой, южный, слабый. Если бы был попутным – вообще никаких проблем.

Вчера совершили посадку на берегу небольшого озера. Пополнили запас воды, Цендорж с Игорем, вооружившись арбалетами, подстрелили молодую прыгуниху. Мы плотно поужинали, выпили за успех нашего вояжа. Брага «Медейская игристая», приготовляемая земляками Прохора Лапина из «черных вишенок», оказалась, как я уже писал, весьма недурственным напитком, так что к ночи, вновь подняв «Кондора», мы находились в веселом и благодушном настроении.

Здешняя ночь полна невыразимого очарования. После дневного зноя она дышит прохладой, а бездонное звездное небо навевает мысли о вечном. Дирижабль летит сквозь тьму, и первобытную тишину нарушает лишь пыхтение жаровни да стрекот винта за кормой гондолы. Из-за горных вершин выглядывает тусклый диск Аконита, и в его призрачном свете все на «Кондоре» становится серебряным.

Распорядившись снизиться до трехсот метров, я уселся у правого борта, бездумно разглядывая проплывающую под нами степь, залитую лунным сиянием. Временами мне казалось, что там, среди высоких трав, движутся какие-то тени, напоминающие скользящих в морских глубинах рыб, а поблескивающие ленты рек и ручьев только усиливали это впечатление.

Наверное, в старину моряки, пускавшиеся на своих парусных суденышках искать новые земли, испытывали схожие чувства, наблюдая под бортами своих каррак и галеонов светящиеся океанские бездны.

От полноты чувств я вслух процитировал первое «морское» стихотворение, пришедшее на ум:

Игорь немедленно отозвался с носа:

И добавил уже в прозе:

– Мы вполне подходим под этот поэтический экипаж. Ты, Клим, конечно же, обстоятельный папа Сатырос. Я – ловкий и хитрый Янаки. А Цендорж, без сомнений, немногословный широкозадый Ставраки…

Я захохотал, а Цендорж неожиданно обиделся. Он вскочил на ноги, раскачав гондолу и едва не вывалившись за борт. Ударив себя растопыренной пятерней в грудь, монгол крикнул:

– Я – Цендорж Табын! Сто поколений предков стоят за мной!

Еле мы успокоили нашего Чингисхана…

3 февраля 2205 года

Утром решили изменить курс и посетить океанское побережье. Весь день летели строго на север. Тень от грандбаллона теперь надежно защищает от палящих лучей Зоряной звезды.

Океан оказался намного дальше, чем мы предполагали. Наступил вечер, а впереди все еще не видно никаких признаков воды. Внизу расстилается бескрайняя степь, по которой бродят стада прыгунов и каких-то неизвестных нам более мелких травоядных.

Внимательно следить за обстановкой, как когда-то на корабле, не было нужды. Поэтому, когда воспоминания стали вытеснять реальность, я не стал этому препятствовать.

Мне было восемь лет, когда разразилась Эпидемия, и, соответственно, десять, когда широкой мировой общественности стали известны подробности ее возникновения.

Идея ограничить рождаемость в странах Азии и Африки витала среди «ястребов» стран «золотого миллиарда», ставших впоследствии основой Великой Коалиции, давным-давно, чуть ли не с Великого века, но вплотную к ее воплощению они приблизились незадолго до моего рождения.

Не знаю, нечаянно, специально или по недомыслию, но в секретных лабораториях Форта Дерик изготовили не совсем то, что хотелось глобалистам из вашингтонского Сената.

В итоге коварный вирус, тайно выпущенный на свободу, как водится, в Китае, очень быстро мутировал (а может, он все же был таким изначально?) и с мизантропической радостью принялся окучивать все население планеты без разбору.

Симптомы заболевания были незаметными – ну почихаешь два дня, ну горло, ну ломота, в общем, банальная ОРВИ в легкой форме… А потом выяснилось, что невидимый враг грознее чумы и холеры вкупе с оспой и эболой, СПИДом и САРСом, «зеленой сыпью» и «синдромом Краули», вместе взятыми.

Когда фортодериковские умники мастрячили этот вирус, получивший название «Белая королева», они делали его с тем уклоном, чтобы поражал он лишь монголоидов и негроидов. Фашизм чистой воды, конечно, геноцид и все прочее, но в «самой демократичной из демократических стран» и не такое бывало.

Заразившийся передающимся воздушно-капельным путем вирусом человек, как я уже говорил, три дня чихал, а потом вроде бы выздоравливал и вновь становился абсолютно нормальным, но… Но он уже никогда не мог иметь детей. Причем вирус действовал одинаково и на мужчин, и на женщин.

Решение проблемы перенаселения, что и говорить, кардинальное. Р-а-а-з! – и через поколение вымирают целые континенты! Живи, белый человек, властвуй над планетой!

То, что монголоидных генов у европейцев (включая русских, само собой) полным-полно, за океаном не учли или не захотели учесть. То, что у них самих каждый пятый является носителем такого гена, – не учли тоже. А может, и учли, решив проредить и свои грядки, кто их знает, этих заатлантических мракобесов?

Так или иначе, когда Эпидемия обрушилась на мир и свыше четырех миллиардов человек всех наций, в том числе и белые американцы, англичане и всякие немцы с французами, вдруг узнали, что у них никогда не будет потомства, – началась настоящая всепланетная паника.

Сыворотку от вируса придумали спустя пять месяцев после начала Эпидемии, еще через полгода вирус придушили окончательно. Но все это время мир гадал, откуда же появилась напасть? Ученые грешили на мутагенные факторы и экологию, адепты всех религий вопили о каре божьей или дьявольской – кому что ближе, народ массово сходил с ума или суицидил. Полицейские в Европе вообще перестали выезжать на самоубийства – людей и машин попросту не хватало.

Меня эта вакханалия не затронула исключительно в силу моей малолетности. Зато потом, когда я подрос, понятие «стерил» прочно вошло в обиход, и это трагическое слово невидимым, но ежечасно ощутимым клеймом украсило не только мой лоб…

Правда, горб, с которым вырос, не тянет, но я, а вместе со мной и миллионы людей по всей России оказались на положении «бедных родственников». Нас все жалели, нам полагались льготы, но девушки (нормальные девушки, я имею в виду) старались не иметь с нами серьезных отношений – а зачем, если перспективы создать семью все равно нет?

Зато нас охотно брали в армию – стерилы отличались редкой бесшабашностью в экстремальных ситуациях. А уж когда грянула война Востока и Запада, охваченные пламенным гневом «отмстить за нерожденных» российские стерилы рванули в военкоматы практически поголовно. И я в том числе…

Я служил в третьем гвардейском полку морской пехоты стрелком-корректировщиком ТДШМ, тяжелых десантных штурмовых машин. Повоевать мне реально пришлось только раз, зато это был знаменитый Флоридский десант, и именно наша «тэдэшка» первой прорвалась через береговые укрепления на пляже Сан-бич. Я лично вынес из левого орудийного комплекса радарную станцию грейтов, ослепив участок их обороны.

Дальше неинтересно – машину накрыли залпом, всех убило… Но наши все равно закрепились, зубами вцепившись в этот райский берег, нашпигованный смертью, создали плацдарм, и пошла потеха дальше – аж до «Миссиписи». Впрочем, об этом все и так всё знают, распространяться не буду.

Мое бездыханное тело нашли ночью по маячку, который чудом не слетел с комбеза, когда меня выкинуло взрывной волной из открытого люка. И я почему-то выжил, один из всего экипажа… Судьба…

Потом был госпиталь. Если точнее, то два. В одном меня латали и штопали, в другом – лечили голову и нервы. Там же предложили написать для госпитальной газеты заметку о героическим подвиге нашего экипажа. Ну, я написал про ребят, которые остались в золотом песке Флориды навечно. Так и пишу с тех пор…

4 февраля 2205 года

Океан возник впереди как-то вдруг и сразу заполнил собой все пространство. Эос поднялась довольно высоко; водная гладь сверкала в ее лучах нестерпимым, слепящим глаза блеском.

Мы снизились и на малой скорости пошли вдоль побережья. Берег пологий, ровный, кое-где видны песчаные отмели. Вода непривычно прозрачная, на дне хорошо видны темно-зеленые пятна растительности, тогда как общая цветовая гамма медейского океана серо-голубая.

После полудня Цендорж заметил плывущее в сотне метров от берега существо. Мы приблизились и опустились совсем низко, на десять метров. Теперь существо, достигавшее в длину пятнадцати-семнадцати метров, было прямо под нами. Оно явно беспозвоночное и по виду напоминает земных головоногих, только без щупальцев. Окраска серая, с черными пятнами. Больше всего этот житель океана похож на здоровенный бурдюк, узкий спереди и расширяющийся к задней части. Впрочем, вполне вероятно, что он плавает хвостом вперед, и тогда получается, что широкое вздутие – это как раз голова.

Существо двигалось, энергично выбрасывая воду, которую оно набирало в своеобразные мешки по бокам. Общее впечатление – неприятная тварь. Пиявка. Головоногая реактивная пиявка.

Минут десять мы эскортировали существо, оставаясь, судя по всему, незамеченными. Потом Игорь предложил проверить, как оно реагирует на внешние раздражители. Мы привязали к веревке тяжелый арбалетный болт, и Макаров, велев Цендоржу держать его сзади за комбинезон, свесился за борт и начал опускать наш естествоиспытательный прибор.

Каюсь, я заранее предчувствовал, что из этой затеи не выйдет ничего путного, но не остановил экспериментатора. Вот привязанный острием вниз болт опустился до уровня воды, вот Игорь поднял руку с зажатой в ней веревкой и резко опустил. Болт вонзился в кожу существа, попав точно в середину кормового вздутия.

Несколько мгновений ничего не происходило. Потом вода вокруг нашего визави вдруг забурлила, во все стороны полетели брызги и клочья пены. Игорь испуганно вскрикнул, дернул веревку. И тут с утробным чавканьем серая спина существа расселась надвое, и из открывшейся бледно-салатной, мерзкой впадины вверх выметнулось огромное щупальце, имевшее в длину никак не менее пятнадцати метров!

Мы отшатнулись от борта, а щупальце, влажное, пупырчатое, уже обвило несколько кормовых канатов, на которых висела гондола, и, сжавшись, рвануло «Кондор» вниз.

Игорь, хотя и находился на носу, как ни странно, успел первым. Он даже не стал вставлять клинок звенча в рукоять, а просто зажал его двумя руками и с силой рубанул по сокращающемуся, змееподобному отростку, рассекая не только его, но и канаты.

Дирижабль, едва не коснувшись воды, устремился вверх. Цендорж уже кидал в топку жаровни топливные брикеты. Я открыл паропровод на полную, подтянул боковик, пропеллер отчаянно затрещал, и перекособоченный «Кондор» начал медленно уходить к берегу, одновременно набирая высоту.

Когда мы немного пришли в себя и бросились озирать водную гладь внизу, оказалось, что ни обладателя страшного щупальца, ни его обрубка нигде не видно.

– Это язык был, – убежденно сказал Цендорж, осматривая повреждения дирижабля. – Я маленький был, в доме дяди Начина по визору видел. Есть зверь такой, ящерица. Сидит на ветке, молчит. Потом – ам! Язык выбросит, муху или кузнечика поймает и съест.

Мы с Игорем переглянулись – похоже, монгол был прав. Но особенно удручало то, что в роли здешнего кузнечика выступили мы – гомо сапиенс с планеты Земля…

5 февраля 2205 года

Вернулись на прежний курс. Вчера, опустившись на вершину холма в километре от берега, весь остаток дня чинили «Кондор», заменив двенадцать поврежденных канатов. Похоже, при освоении медейского океана колонистам придется тяжеловато…

Погода по-прежнему тихая, солнечная. Ветра практически нет, что странно – вблизи океана должны быть движения воздушных масс, ведь вода и суша нагреваются по-разному и имеют различную теплоотдачу.

6 февраля 2205 года

Полет проходит, что называется, в штатном режиме. На востоке появились редкие перистые облака, но никаких других предвестников смены погоды пока не обнаружено. Утром в очередной раз опустились на грунт – запаслись свежей водой и пополнили запасы провианта, подстрелив маленького альба. Он уже покинул материнскую сумку, но еще не научился быстро убегать от опасности.

Была возможность поохотиться на неизвестных нам довольно крупных зверей, обладателей густого длинного меха и горба на загривке, но годится ли их мясо в пищу, мы не знали, а экспериментировать не решились.

Экваториальный хребет заметно приблизился. Ночью мы проверялись по звездам – «Кондор» держит курс, двигаясь как по компасу. Горы в этом месте простираются не только в западном, но и в северном направлении. На всякий случай я приказал вести круглосуточное наблюдение – вдруг какой-нибудь горный отрог, подобный нашему лимесу, преградит дирижаблю путь?

8 февраля 2205 года

Боремся с ветром. Нас сносит к югу, попытка Игоря маневрировать против ветра, как на яхте, не увенчалась успехом – у грандбаллона слишком большая парусность. Стало ощутимо холоднее, и «Кондор» опустился вниз. Идем где-то на трех-четырех сотнях метров.

9 февраля 2205 года

Ветер поменял направление с северного на восточное. Мы подняли паруса, и дирижабль помчался вперед, на запад. Теперь, когда нет надобности постоянно следить за жаровней, достаточно лишь время от времени подтапливать ее, мы с Цендоржем превратились в пассажиров – Игорь и в одиночку прекрасно справляется с парусами.

От нечего делать пишу стихи. Получается ерунда, но зато от души:

10 февраля 2205 года

Сегодня ветер еще усилился. Видать, накликал я его своими дурацкими стихами. Кроме того, он сменился на северо-восточный, но мы заметили это далеко не сразу. Все утро «Кондор» несся под парусами на юго-запад, постепенно приближаясь к громаде Экваториального хребта. Высота – около километра, скорость – порядка пятнадцати-семнадцати узлов. Я пишу – «около», «порядка», «примерно», потому что из всех способов измерить расстояние и время у нас есть только веревка, размеченная узлами, и часовой камень в медном цилиндре.

Утром мы согрели намного воды и побрились. Меня борода не особенно раздражает, а вот Игорь, как всякий профессиональный экспедиционник, терпеть не может растительность на лице. Проще всех Цендоржу – в силу происхождения у него лицо всегда чистое, за исключением нескольких волосков на подбородке, которые монгол бережет, холит и лелеет.

После полудня небо заволокло косматыми тучами, но я оставался спокоен – гроз на Медее не бывает, стало быть, пока нам ничего не угрожало.

Неожиданно дирижабль влетел в сплошную стену тумана. Одежда наша сразу набухла от влаги, на бортах гондолы выступили капли воды. «Кондор» пошел вниз, но я запретил садиться – под нами лежали скалистые предгорья, и мы могли повредить аппарат.

Однако ветер еще усилился. Вокруг дирижабля клубилась серая мгла. Скрепя сердце, я все же решил приземлить «Кондор». Самым разумным в этой ситуации было бы снизиться до тридцати-сорока метров, сбросить вниз фал с якорем-кошкой, зацепиться за скалы и медленно потянуть дирижабль к земле.

Я стравил из термошара нагретый воздух, Игорь убрал паруса-боковики и зарифил центровик. Мы довольно долго неслись сквозь туман. Я время от времени подбрасывал в воздух клочки прыгуньей шерсти и по их полету прикидывал, с какой скоростью мы спускаемся и, следовательно, сколько еще до земли.