Два лебедя (Любовь, матрица и картошка) Сергеев Иван

Глава двадцать восьмая

Крещение

Разбудил меня пронзительный звонок. То Борис Газалов привез Валерия Фриева на «Мерседесе». Они обзвонили по телефону самых близких знакомых, быстро собрались и решили поехать в Вырицу. Места там были красивые, и я уговорил Учителя взять меня с собой.

Ехали мы быстро, почти не разговаривая в дороге. И тут я вспомнил, что наступило шестое июня. Это был день рождения Александра Сергеевича Пушкина. Шестого июня родился и Валерий Фриев. Поэтому меня не удивило, что именно этот день Учитель выбрал для далеко необычного крещения. Он очень вдумчиво подошел к этому событию и готовился к принятию священного обряда долго и основательно.

Нигде в Питере не крестили так, как хотелось Учителю. А хотелось ему принять такое крещение, чтобы трижды окунуть свое могучее тело в святую воду. Именно целиком, чтобы каждый волосок на голове оказался освященным. Он знал, что только при таком крещении будет чувствовать себя сильнее, увереннее и тверже в вере. Вот зачем мы ехали теперь в Вырицу.

Круг – это само совершенство, усиленное многократным повторением округлых волн. Особенно благодатно это повторение, когда отражается в ясной воде каждая травинка и каждый листочек. И когда во вселенской гармонии сверкает и погружается в воду нареченный Богом серебряный крест.

Священник уже ожидал нашего приезда. В рясу торжественно облачился. Крест золотой с каменьями-самоцветами уже сверкал на его груди. Батюшка стоял возле простого деревянного распятья Иисуса, полный смирения и внутреннего достоинства. Этот священник был известен даже в Питере долгими годами безупречной службы. На него похожие старцы сохранили и уберегли то святое, что теперь с гордостью называется Православной верой.

Погода выдалась на удивление солнечная и безветренная. Тщательно подбираемый день не обманул своих ожиданий. Обряд крещения начался тотчас же, как только Валерий Фриев вместе со своим окружением вошел в церковь.

Я был счастлив лицезреть среди могучих сосен аккуратный храм Иконы Казанской Божьей Матери. Батюшка так органично вписался в стены и воздух храма, что стал неотъемлемой частью его, как иконостас, расписанный яркими образами купол или висящие на стенах потемневшие старинные иконы с горящими под ними лампадами. Глаза священника не буравили насквозь, но глядели приветливо и лучисто.

Молитва к молитве ложилась, словно тончайшая кружевная вязь. Множество молитв прочитал Учителю благообразный старец. И все молитвы как бы защитные. Одна сильнее другой. Прочитав их, повел батюшка Валерия Фриева к реке.

Прошли через чистый двор, а на дворе ласковое солнышко в одуванчиках молоденьких золотом играет, да во влажном песке в пар нисходит. До чего же чудесно прислониться к ветвистому дереву спиной, согреться в лучах золотистых и затем думами легкими уйти далеко-далеко, чтобы с новыми мыслями обратно возвратиться к Сыну Божьему, Иисусу, к старцу, Учителю и его благородному окружению.

У берега реки, возле старого дуба, глубоко и прохладно. Река собрала ранних комаров, но они не надоедливы и не кусачи, как комары июльские.

Батюшка подошел к реке, не спеша, и начал дивный обряд крещения. Валерий с волнением глядел на неторопливые действия отца Алексия и глубоко вдыхал чистый целебный воздух, пьянея от него, как от водки. Но вот, по окончании молитвы Старец опустил в воду тяжелый серебряный крест, освятив реку. После чего Учитель, смакуя свое погружение в святую воду, медленно опустился в нее: вначале по пояс, потом по грудь и затем весь целиком исчез под водой. Свершилось!

Легко было после крещения на душе Валерия Фриева. Таинство, которое он наметил для себя, после долгих сомнений, колебаний и размышлений, наконец состоялось. Перед ним открылась освященная Богом дорога к свету. Астрологический прогноз, составленный на этот день, был для него самым благоприятным. Да и сам этот год обещал значительные изменения и перемены к лучшему.

Но вот прозрачная речка, благодатная церковь и седобородый отец Алексий исчезли за поворотом. Валерий поглядел тепло на своих спутников, сидящих рядом с ним в «Мерседесе». Он говорил меньше того, что мог бы сказать. И эта мудрая недосказанность еще более возвышала его над ними.

А в это время петербуржцы праздновали двухсотлетнюю годовщину со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. Какая-то особенная торжественная атмосфера витала над Петербургом уже неделю. Тучи то собирались над городом, то уносились прочь, не уронив ни капли на Северную столицу. Но в этот долгожданный июньский день погода выдалась теплая и безветренная.

Тысячи молоденьких девушек устремились на Невский проспект, чтобы прочитать любимые стихи поэта. Тысячи молодых людей добрались до площади Искусств одновременно с ними, чтобы возложить цветы к памятнику Пушкину. Затем они устремились вместе с девушками в Царское село, чтобы посетить знаменитый лицей, где прошли самые светлые годы поэта. Дальнейшее движение молодых людей продолжалось парами, и закончилось это гуляние не одним невинным поцелуем. Но блюстители порядка, господа полицейские, воспринимали эти поцелуи с улыбкой, в которой угадывалась легкая зависть.

А мы въехали в Петербург уже под вечер. Бирюзовое небо имело слишком нежные оттенки, чтобы на нем проступили звезды. Ни одной звезды не мерцало на подвенечном платье девственной петербургской ночи. Только прозрачная луна скромно висела над городом.

Проехав метро «Черная речка», наш «Мерседес» свернул на Ланское шоссе, проехал между домами и остановился возле двухэтажного кирпичного здания. За железными решетками окон первого этажа здания угадывались плотные занавески, что только усиливало его загадочность.

Но вот дверь перед нами распахнулась. Поздоровавшись с хозяином дома, Валерий Фриев прошел по ковровым дорожкам внутрь особняка и остановился в изумлении перед украшенной зеркалами лестницей. Мне невольно вспомнились сказки Шахерезады. Поэтому совершенно неприметное здание неожиданно преобразилось, не обманув наших ожиданий. А сам хозяин дома предстал перед нами вместе со своей очаровательной женой в образе Синдбада-морехода и Шахерезады. Но это было только началом изумительного вечера.

В главном зале столы ломились от шашлыков, осетинских пирогов и фруктов. По зеркальной лестнице, со второго этажа начали спускаться уважаемые осетины Питера, которые съехались в этот уютный особняк, чтобы поздравить Валерия с днем рождения. Они шли нескончаемым потоком, отражаясь в зеркалах, отчего, казалось, что им не будет конца.

Когда шампанское было разлито в хрустальные фужеры, Борис Газалов дал указание начать чествование дня рождения Валерия Фриева, и это оказалось большим сюрпризом для Учителя. Он не ожидал, что день рождения, который он редко когда отмечал в кругу друзей, соберет столько народа и в его адрес будет сказано так много теплых значительных слов.

И тогда уважаемый юбиляр поднялся со своего почетного места, расправил широкую грудь и заговорил мужественным проникновенным голосом:

– Шестое июня – это памятный для каждого человека день, и я считаю себя счастливейшим из людей, потому что родился шестого июня. Как вы все знаете, в этот же день родился Александр Сергеевич Пушкин, самый народный и любимый поэт. Поэтому о моем дне рождения давайте забудем, и будем праздновать Двухсотлетие со дня рождения Александра Сергеевича. – Все собравшиеся зааплодировали Валерию Фриеву.

А затем, откуда-то сверху полилась танцевальная осетинская мелодия. Тяжелый занавес медленно раздвинулся. И на освещенном пяточке сцены появились три высокие стройные фигуры. Две девушки-горянки и между ними красавец-джигит, одетый в золотистый костюм. Девушки были хороши собой и желанны. Они то приближались к отважному юноше, то уносились от него прочь. А потом их руки и ноги переплелись с его молодым и гибким телом, образуя бутон, похожий на розу. Юноша танцевал на носках. Он был очень похож в эту минуту на мужественного алана, который танцевал на каменном утесе из-за нехватки места на носках последний в жизни танец перед тем, как ринуться в бой. Легенда эта сложилась тогда, когда аланы были почти полностью истреблены кровожадным Чингисханом и вслед за ним одноглазым Тамерланом. Их убивали, а они сохранили свою древнюю религию, которой поклоняются до сих пор.

До утра петербургские осетины пировали в неприметном домике возле Торжковского рынка. Всех собрал в стенах зеркального гостеприимного особняка Ярослав Гоцолаев. Разве что с нами не было только знаменитого маэстро, Валерия Гергиева.

А потом осетины так же неожиданно разъехались на своих иномарках. Дом опустел. И никто из жителей близлежащих домов не узнал, до чего славно осетины повеселились этой ночью.

Но за чествованием дня рождения Валерия Фриева, все забыли о судьбе гостеприимного хозяина и очаровательной спутнице его жизни. Ими были Ярослав Гоцолаев и Виолетта.

Ярослава Гоцолаева можно смело назвать талантливым учеником Махмуда Эсамбаева. Они оба прославили себя великолепными танцами народов мира. Но получилось так, что Ярослав задолжал крупную сумму денег одному, очень известному артисту. И когда недруги Ярослава узнали, что он организовал праздничный прием осетинской диаспоры Петербурга и затем согласился бесплатно обучать осетинских детей танцам народов мира, они все это передали, кому следует. И Ярославу предложили немедленно вернуть долг, что на корню подрубило небольшой бизнес Ярослава и Виолетты. Нечем стало платить за аренду дома. И вскоре они чудного дома лишились. Так жестоко судьба обошлась с этими славными артистами, подарившими осетинам такой незабываемый по красоте вечер.

Глава двадцать девятая

Отзвуки прошлого

Ничто не вечно под луной. Фирма, в которой я работал, вскоре тоже обанкротилась. Моя литературная деятельность не приносила никакого дохода. Наоборот, приходилось платить нам с Валерием Фриевым за издание каждой книги. Именно для этого мне была необходима работа. И вскоре я устроился сторожем в поликлинику, расположенную недалеко от моего дома. Там платили гроши, но хоть что-то капало. Время летело незаметно, наверно, оттого, что я постоянно был занят написанием новой книги. В тот момент я работал над книгой «Матрица серебряная». В разгар работы над книгой Фриев серьезно заболел и не мог помочь мне ни советом, ни материальным вложением, потому что ему самому предстояла дорогостоящая операция.

В отличие от меня Владимир Зайцев неплохо существовал на доходы от продажи своих книг. Сейчас он находился в зените славы. Совсем недавно он получил ученую степень доктора медицины. И квартира-то ему досталась удивительно. Она раньше принадлежала еврейской семье. Но начало этой удивительной истории следует искать в прошлом.

Родная тетка матери Зайцева до войны перебралась в Питер. Звали ее Иванова Надежда Сергеевна. В Ленинграде же жил с женой Таерман Григорий Петрович. Но вот началась война с фашистской Германией. Григорий Петрович ушел на фронт, оставив в Питере беременную жену. Получилось так, что жена Таермана и Надежда Сергеевна попали в один родильный дом и, более того, в одну палату. У жены Таермана роды были тяжелые, она родила близнецов: девочку и мальчика, но сама от потери крови скончалась. У Надежды Сергеевны роды прошли нормально, но новорожденный родился слабеньким и на другой день помер. Иванова лежала, как уже упоминалось, в одной палате с женой Таермана и знала об ее смерти. И тогда она упросила врачей отдать ей на воспитание близнецов покойной. Времена были тяжелые, и ей пошли на встречу и отдали на воспитание близнецов. А Григорий Петрович, находясь на фронте, получил письмо от жены, что ей скоро рожать, и примчался в Ленинград. Он узнает о кончине жены от тяжелых родов и о том, что близнецов усыновила русская женщина, новорожденный которой скончался. Он находит Иванову, видит близнецов в целости и сохранности. Оставляет Надежде Сергеевне продукты, привезенные с фронта, и глаз не сводит с ее упругой молочной груди. А та показывает ему похоронку с фронта. Муж ее, стало быть, погиб геройской смертью. Покидая ее, Таерман говорит ей: «Ты обрела не только детей, но и мужа. Вернусь живым, станем жить вместе». И он действительно вернулся живым. И жили они долго и счастливо.

А потом Алексей, внук Таермана и Надежды Сергеевны собрался ехать в Израиль и решил сдать квартиру на длительный срок. На это объявление откликнулся Володя Зайцев. Пришел он на квартиру Алексея и увидел на стене пожелтевший портрет родной тетки матери. И тут-то и всплыла эта удивительная история с близнецами. Сколько радости было в их знакомстве. Из благородства Алексей решил оставить квартиру именно Зайцеву в память о Надежде Сергеевне. Вот такую удивительную историю рассказал мне Володя Зайцев, когда я пришел к нему за помощью.

– Ты знаешь, Валерий Фриев заболел, – сказал я ему, выпивая наш любимый коньяк.

– А что с ним?

– У него опухоль в мочевом пузыре. Появились сильные боли внизу живота. Но он держится мужественно.

– У вас есть что-нибудь готовое, что можно немедленно издать?

– Рукопись готова, но денег нет!

– У меня есть деньги, так что будем издавать, – проникновенным голосом изрек Зайцев.

– Фриев будет доволен, – обрадовался я.

– Когда у него операция?

– На следующей неделе.

– Надо Валеру морально поддержать. Мне все время помогали. Мою главную книгу издал Женька-антиквар, которого я вылечил. Тиражом в пятнадцать тысяч издал. В твердом переплете. И я вам помогу. Завтра пойдем к моему издателю.

– Надо как-то книгу по-особенному назвать, – спохватился я.

– А как вы ее назвали?

– Не мы… Я назвал ее «Матрица».

– Да, не впечатляет, – согласился со мной Володя Зайцев.

– Хотя мне нравится.

– Назовем ее… Уаларий или Матрица серебряная! – предложил Зайцев.

– А что, Учителю понравится, – обрадовался я находке Зайцева. На том и порешили.

На другой день, прямо с утра поехали мы в издательство «Валери». Доехали с пересадками до метро «Пушкинская» и на эскалаторе поднялись наверх. Прошли мимо «Тюза» и по Гороховой улице дошли почти до самого ее конца. Там, в тесном от машин дворике, и размещалось издательство «Валери».

Валерий Александрович, директор издательства, оказался на месте. Он тут же нас принял. Просмотрел мою рукопись.

– Через неделю макет книги будет готов, – вежливо сказал он. Владимир Зайцев дал ему триста долларов на макет и восемьсот на издание книги. – Каким тиражом будете издавать? – спросил Валерий Александрович, пересчитывая доллары.

– Пятьсот экземпляров, – сказал Зайцев. – Денег хватит?

– Думаю, что хватит, – согласился издатель.

Зайцев был просто великолепен. Через неделю макет книги был готов. Мне пришлось активно подключиться к изданию книги. Дважды я приезжал в издательство «Валери», чтобы просмотреть рукопись после правки корректора. И вскоре книга была издана. К сожалению, в мягком переплете. Но все равно было здорово.

Валерий Фриев согласился принять нас. Об издании книги он ничего не знал. Доехали мы с Володей Зайцевым до станции метро «Московская» и, пройдя мимо универмага и Памятника защитникам Ленинграда, дворами добрались до парадной Фриева. По домофону сообщили о нашем прибытии. В руках мы держали пахнувшие еще типографской краской книги. Валерий не мог наглядеться на книги. Он сумел по достоинству оценить щедрый подарок Володи Зайцева. Тут же извлек из серванта непочатую бутылку армянского коньяка и пригласил нас к столу.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я Учителя.

– Чувствую себя, как новенький. Операция прошла успешно. Опухоль удалили. Она была размером с помидор и крепилась тонкой ножкой к стенке мочевого пузыря. Место крепления прижгли.

Я открыл бутылку коньяка и налил в две стопки.

– Выпейте с нами за здоровье, – предложил Зайцев.

– Я воздержусь, – сказал Фриев.

– За ваше здоровье! – воскликнул я, и мы с Володей Зайцевым чокнулись хрустальными стопками, и выпили до дна. Коньяк оказался высокого качества.

Пока мы были заняты распитием коньяка, Валерий просматривал книгу и зачитывал нам места, которые ему особенно нравились. Как-никак он тоже приложил к этой книге руку и сердце.

– Как я понимаю, это только первая книга? – сказал мне Фриев.

– Да, вторая будет готова через полгода, – ответил я.

– Так что будем работать! – обрадовался Учитель.

Уходили мы от Валерия Фриева счастливыми. Да, и сам хозяин этой уютной обители благоухал от удовольствия. Мы радовались, что наша благородная миссия успешно завершилась. Теперь Валерию было, чем заняться. Будет он в течение многих дней изучать книгу и радоваться нашим находкам и тому, что наша мечта осуществилась.

А я, недолго думая, начал работать над вторым томом. Свободного времени у меня было предостаточно, особенно когда рабочий день выпадал на субботу или воскресенье.

Прошел, наверно, месяц после издания первой книги. Мой рабочий день выпал на выходной. Я сидел у окна и правил рукопись. День был ясный и солнечный. Боковым зрением я увидел за окном женщину. Она медленно шла мимо окна. Невольно я взглянул на нее. Ее невозможно было не узнать. Это была Капитолина Владимировна, мать Верочки Клюге. Удовлетворив свое любопытство, я вновь стал править рукопись. А Капитолина Владимировна тем временем медленно удалялась. И тут я понял, что не могу упустить такой случай. Накинув плащ, я побежал за ней вдогонку. Я нагнал ее у перехода через Новосибирскую улицу.

– Капитолина Владимировна! – громко воскликнул я. Она обернулась на мой зов. Узнала меня, я тут же заключил ее в свои объятия. Мне было приятно обнимать эту ветхую старушку.

– Я хотел спросить вас о Верочке, – пробормотал я.

– А ты разве ничего не знаешь? – удивилась она.

– А что я должен знать? – переспросил я.

– Она умерла три года назад, – спокойно ответила К.В. – На похоронах было много ребят из техникума и института.

– Отчего она умерла? – опешил я.

– От быстро прогрессирующего рака желудка…

– Надо же, а я все мечтал с ней встретиться и поговорить.

– Значит, не судьба, – промолвила мать Веры.

– А как Георгий Генрихович?

– Он умер в 1993 году.

– Надо же, а мой отец умер в 94 году.

– Что ты еще хочешь узнать? – доброжелательно спросила К.В.

– Мне нужно с вами о многом поговорить.

– А ты позвони мне по телефону.

– Как вы себя чувствуете?

– Я сильно болею.

– А как поживает Александра Ивановна?

– Она тоже сильно болеет.

– Сколько вам сейчас лет?

– Восемьдесят четыре года.

– Вы просто молодчина, что дожили до этого дня. Нам необходимо было встретиться! – радостно сказал я и простился с нею.

Я пошел обратно на свой пост, думая о Верочке Клюге, которую любил до сих пор. Мне было пятьдесят девять лет. Три года назад мне было пятьдесят шесть лет, а Верочке Клюге было пятьдесят три года. Она умерла в двухтысячном году.

В этот день я не мог больше править рукопись. Мысли мои были заняты Верочкой Клюге и ее ранней кончиной. Мне хотелось напиться, но я не позволил себе этого сделать.

А в воскресенье должен был состояться День города. Я решил обязательно сходить на этот праздник. Мне необходимо было развеяться от грустных мыслей. В десять часов я поехал на Невский проспект – именно тогда меня сменила моя сестра, Наташа. Я был еще в метро, когда наверху разворачивалось грандиозное действие.

Точно по расписанию на площади Восстания собрались Петры Великие в количестве двадцати пяти персонажей. Каждый император назывался по-особенному: «Бомбардир», «Артиллерист», «Оригинал». «Петр– Гулливер» передвигался на ходулях, «Петра-маленького» исполнял на сцене карлик в посеребренном цилиндре. Чтобы не испытывать судьбу, были приглашены исполнять роль Петра даже знаменитые актеры, которые за многие годы театральной службы сроднились с императорским сюртуком.

Вслед за Петрами Великими на сцену поднялись очаровательные фрейлины в костюмах «а-ля рюс» и со свертками в руках. Они изображали из себя мамушек-нянюшек, а белый сверток символизировал собой младенца Петра или просто Петю. Следует отдать ему должное – младенец громадной шумной толпы не испугался, вел себя спокойно и даже не плакал.

Рядом с Петрами Алексеевичами танцевали расписные красавицы в купальниках и страусовых перьях, что очень напоминало новое прочтение сказок о Жар-птицах. Не хватало разве что Иванушки-дурачка, чтобы изловить их сетями.

Основные персонажи карнавала пребывали возле сцены в радости и веселье. Сзади – вроде арлекины, спереди – шутовские палачи. Именно так их представил главный распорядитель карнавала, пригрозив, что если кто празднику не рад, палач вмиг окатит водой.

Количество людей на Невском будоражило воображение. Даже если кто и хотел сдвинуться с места, физически это сделать было невозможно. Просторный зрительный зал под открытым небом заканчивался там, где обозначились стеклянные витрины. Публика впечаталась своими спинами в дорогое стекло, грозя убытками салону Ананова, гранд-отелю «Европа» и «Идеальной чашке». Кто половчее, взгромоздились на прозрачные крыши автобусных остановок и на коней Клодта.

Чтобы праздный народ не заскучал, по всему Невскому проспекту расставили скоморохов с клоунскими красными носами. Они размахивали флагами с символами карнавала, кричали: «Виват основателю города!» – и взрывали огромные хлопушки.

Невиданная процессия медленно двигалась от площади Восстания в сторону Дома Книги. Возглавляла это грандиозное шествие четверка лошадей с наездниками.

Лошадей-то подобрали норовистых! Лошади всем своим видом указывали, что участвовать в этом невероятном празднестве не собираются – раздували ноздри, упрямо разворачивались, вставали на дыбы. Но укрощенные актером, прославившим свое имя ролью д’Артаньяна, – он восседал на самой норовистой, впервые без шляпы, но зато в треуголке – двинулись уже беспрепятственно, куда следует.

На Дворцовой площади руководитель карнавала, по заведенной традиции совершил «обрезание» Губернатору – отрезал добрую половину галстука. А жюри в составе скульптора, знаменитого ужастиком Петру Первому, герольдмейстера с иностранной фамилией и актера, сыгравшего в фильме «Брат» старшего братана, начали выбирать ко всеобщему удовольствию публики лучшего Петра – им оказался Петр с Васильевского острова. Шествие завершилось. А в небо уносились воздушные шары, их обгоняли белые голуби, а прямо под ногами рвались петарды. Веселое и запоминающее было зрелище.

Мне тоже пришлось потолкаться в шествии. Но результатом я был доволен. Мне не хотелось больше напиться.

И как много надо было еще совершить, прежде чем последовать за Верочкой Клюге. Я даже боялся, что моей жизни на это не хватит.

Капитолине Владимировне я позвонил в День Победы. Она очень обрадовалась моему звонку и просила ее не забывать. В это время я был занят нашей главной с Фриевым книгой «Матрица Суждения».

– Я поздравляю вас с Днем Победы! – сказал я в трубку Капитолине Владимировне.

– Спасибо тебе, Виктор, – тепло сказала К.В.

– Я сейчас пишу свою главную книгу, – радостно сказал я. – В ней очень хорошо написано о Верочке и нашей любви. Я хочу подарить эту книгу вам.

– Не знаю, дождусь ли я твоей книги. Уж очень неважно я себя чувствую.

– Вы уж доживите, пожалуйста, до следующего Дня Победы.

– Я постараюсь, – с надеждой сказала Клюге и повесила трубку.

Но книга не была готова ни в 2004 году, ни в 2005. Только в начале 2007 года мне удалось издать ее. Учитель серьезно болел, и мне пришлось издавать ее на свои деньги.

Я не звонил более Капитолине Владимировне. Думаю, что она так и не дождалась выхода моей книги. В этой книге несколько глав посвящены Верочке Клюге. Я не забыл ее. И как можно забыть свою первую любовь. Одного мне жаль, что я так и не спросил К.В., вспоминала ли обо мне Верочка Клюге. Эта мысль часто приходит ко мне и не дает покоя.

Глава тридцатая

Рукопись «Михайло Ломоносов»

С годами у меня накопилось множество рукописей. И однажды я задумался над целесообразностью их хранения. Все свои рукописи я сумел издать. Рукописи мои были напечатаны на машинке. Они пожелтели, поблекли… И я решил от них избавиться, потому что они лежали на платяном шкафу и делали неприглядным мое жилище.

Я снимал их со шкафа и выбрасывал в мусоропровод, расположенный на лестничной площадке. Рукописи веером летели в отверстие мусоропровода, который, словно удав, проглатывал их. Мне их было не жалко. А было время, когда я дорожил каждым исписанным листочком.

Много я выбросил рукописей со шкафа. И вдруг вспомнил, что в одну из них я недавно положил свою заначку – тринадцать тысяч рублей. Горькая досада охватила меня. Эти деньги я отложил на золотую цепочку и крестик внуку, которому в декабре исполнялось четырнадцать лет. Я сидел расстроенным на своем диване и удивлялся собственной беспечности. Но что я мог поделать? И тут взгляд мой упал на листы бумаги, валявшие на полу возле моих ног. И на них лежали, сложенные пополам, тысячные купюры. Я тут же поднял их и стал пересчитывать. Осталось только восемь тысяч. Пять тысяч улетели в мусоропровод вместе с рукописью «Матрица серебряная». Но я был очень рад и этому. Хоть какие-то деньги удалось сохранить.

Разбирая бумаги, я обнаружил рукопись романа в стихах «Михайло Ломоносов». Она была переплетена в темно-синий твердый переплет. И их было два экземпляра. Эта рукопись была написана двадцать лет назад. Я, кажется, хотел издать ее к 280-летию со дня рождения величайшего русского гения, но все время был недоволен текстом романа. Поэтому я просто взял и положил его в ящик стола.

А потом начались невероятные исторические события, которые полностью изменили нашу жизнь. И мою в том числе. Я совсем перестал писать стихи. Увлекся прозой и написал в соавторстве со своим духовным Учителем, Валерием Фриевым, с десяток книг. В 2006 году был принят в члены союза писателей «Многонациональный Петербург».

Но 3 сентября 2008 года я был у памятника «Детям Беслана», расположенного у церкви Успения Пресвятой Богородицы в Санкт-Петербурге на Малой Охте. Там проходил митинг осетинского землячества. Это событие так меня потрясло, что через неделю я написал стихотворение «Памяти детей Беслана». Собственно, с этого все и началось. Я понял, что должен попробовать себя в новой ипостаси.

И вот я держу рукопись «Михайло Ломоносов». Перед моим мысленным взором проносится вся моя жизнь. Но нерешительности более нет во мне. С волнением раскрываю рукопись и начинаю править стихи. И октавы зазвучали. Я понял, что у меня открылось второе дыхание. Ощущение легкости, молодости и, наверно, вдохновения не покидало меня до тех пор, пока, я не закончил работу над романом. А потом я отвез исправленную рукопись к Елене Владимировне Мошко, своему издателю.

Леночка Мошко, энергичная молодая женщина, тут же взяла мой роман в работу.

– Когда только ты успел его написать? – тепло спросила она.

– Ты не поверишь. Я написал его двадцать лет назад, а теперь хочу довести до ума к 300-летию Михаила Васильевича Ломоносова.

– Идея, конечно, грандиозная, – похвалила Лена. Через две недели макет романа был готов. А еще через полмесяца роман напечатали в типографии на Миллионной улице.

Я был счастлив, что мне удалось воплотить этот грандиозный замысел в жизнь. Но моя эйфория продолжалась недолго. Мой трезвый рассудок говорил мне, что роман еще очень сырой. И тогда я принял единственно правильное решение: показал роман на очередном заседании нашего союза писателей.

Я раздал членам союза что-то около двадцати экземпляров. Вечером, после возвращения домой, я позвонил Альмире Талхаевне Бикуловой, нашему председателю Союза писателей. Она сказала мне по телефону, что моим романом занимается Николай Сергеевич Михин. Я тут же позвонил Николаю Сергеевичу домой. Он действительно занимался моим романом.

– Я пишу рецензию на твой роман, – спокойно ответил Николай Сергеевич.

– И что вы думаете о романе? – с тревогой спросил я.

– Материал очень сырой, много инверсии, – тут же ответил Михин. Инверсия! Я даже слова такого не знал. Воистину, Николай Сергеевич был тем человеком, которого мне послал Господь.

– А вы не могли бы эту инверсию исправить? – подумав, предложил я.

– Это очень большая работа! Ты даже не представляешь, какая это трудоемкая работа. А я очень занят. Веду лито «Путь на моря» два раза в месяц, езжу по области, читаю стихи в детских домах, издаю книги.

У Михина день был расписан по минутам. Из его разговора по телефону я понял, насколько это был занятой человек. Но именно поэтому я обратился к нему почти с мольбой о помощи. Николай Сергеевич долго молчал. А потом очень по-доброму сказал:

«Книжка мне твоя очень понравилась. Называется она «Матрица Суждения». Вот за эту книгу я возьмусь редактировать твой роман в стихах.

– Огромное вам спасибо, Николай Сергеевич, – чуть не плача, пробормотал я в телефонную трубку.

– Спасибом не отделаешься, – сказал Михин, – ты должен за это помочь издать нашему лито книгу стихов.

– Я познакомлю вас с Леной Мошко, – радостно закричал я в трубку. – Можете на меня рассчитывать.

Знакомство с Николаем Михиным сыграло очень большую роль в моей судьбе. Он, по сути дела, ввел меня в кипучую деятельность членов Союза писателей России. Он и сам был членом Союза писателей России. Прекрасный историк, земляк Сергея Есенина, моряк по специальности и талантливый поэт, он был не на много меня старше. Однако здоровье его было подорвано. У него была неизлечимая болезнь: его нервные клетки отмирали. О тяжелом недуге говорили его скрюченные пальцы, которыми он умудрялся писать такие каракули, что разобрать написанное мог только он сам. Тем не менее он любил выпить и раз в месяц ходил в баню. Одним словом, это был героический человек.

Он не отказывал никому в помощи. Один шутник из лито «Путь на моря» сказал о Михине, что если бы он был женщиной, то все время ходил бы беременным. Николай сам рассказал мне эту шутку. Юмор он понимал и ценил, как никто другой.

В это время я часто ездил к Михину домой. Он научил меня править стихи, за что я ему очень благодарен. Николай Сергеевич основательно поправил роман «Михайло Ломоносов». Его помощь была столь значительна, что я предложил ему стать моим соавтором.

– Зачем это? – не согласился со мной Михин. – Вот ты издашь сборник стихов для нашего лито «Путь на моря», и этого будет вполне достаточно.

– А может, мне заплатить вам за редактирование?

– Денег я не возьму. А если на издание сборника стихов пойдут твои деньги, то это совсем другое дело.

На этом мы и порешили.

Как-то вечером Николай Михин попросил меня к нему заехать.

– Я внес свои исправления в компьютер, – сказал он мне по телефону. – Приезжай, заберешь их. – Огромная работа была завершена. Я тут же собрался, спустился в метро и поехал до станции «Московская». Ветка была прямая. Но ехать было долго. Я попытался самостоятельно править «Ломоносова», но тут требовалась необыкновенная сосредоточенность, чего мне достичь никак не удавалось. Я убрал роман в полиэтиленовый пакет, удивляясь, как Михин умудрялся править мою книгу в автобусе, троллейбусе и в метро.

На станции метро Московская я вышел. Свернул налево и повернул в первый поворот направо. Поднявшись по лестнице, я пошел на автобусную остановку. Проехав три остановки, вышел у больницы имени Костюшко, где в глубине домов проживал Николай Михин.

Он обрадовался моему приезду. Предложил раздеться, угостил меня чаем. Но вначале мы выпили за окончание работы над романом «Михайло Ломоносов» по три стопки коньяка, который всегда был в наличии у Николая.

Сидя за столом, я просматривал исправления. Они были внесены на компьютере самым мелким шрифтом. Исправлений было много.

– За Ломоносова! – сказал Николай Сергеевич. Мы чокнулись и с удовольствием выпили. В этом мы были с ним похожи.

А утром я уже был в «Нордмедиздате» у Леночки Мошко, где в течение недели все исправления были внесены. Затем Лена по электронной почте передала новый текст книги и обложку в типографию «Турусел», где она была в течение месяца издана.

На заседание Союза писателей «Многонациональный Санкт-Петербург я принес два десятка вновь изданного романа «Михайло Ломоносов». В этот день пришло очень много писателей и поэтов, поэтому на всех книг не хватило. Бикулова, наш председатель союза, попросила выступить Николая Михина. Он начал бойко рассказывать о нашей работе над романом.

– Роман написан классической октавой. Этим он и интересен. Это, конечно, не Александр Сергеевич Пушкин и даже не Кушнир, но тоже весьма любопытно, особенно в преддверии 300-летия Михаила Васильевича Ломоносова. – Михин сказал еще много теплых слов о нашем романе. Затем слово взяла Альмира Талхаевна Бикулова…

– Мне роман тоже очень понравился, – торжественно произнесла она. – Виктор Степанович – талантливый молодой писатель написал удивительную книгу. Написание такой книги – это подвиг. Я показала эту книгу в Академии наук. И там решили послушать Виктора Степановича на очередном заседании в Доме Ученых. Так что я вас приглашаю на встречу с академиками. Я там выступлю со своим открытием. А затем академики послушают вас.

Это был мой звездный час. И состоялся он благодаря нашей кропотливой работе с Николаем Сергеевичем.

Глава тридцать первая

Патент

Мы часто встречались в Володей Зайцевым. У нас с ним образовался своего рода дружеский творческий кружок, где за стопкой доброго коньяка обсуждались интереснейшие проблемы. Зайцев знал, что я не сумасшедший, а я верил в его гениальность.

Это был мир биологических часов Земли и Матрицы общения; мир биофильтров и горизонтальных и вертикальных колебательных систем; мир годовой эклиптики Земли и самоощущения «Я», мир синего, зеленого и пурпурного спектров и музыкального кодирования информации; мир эликсиров долголетия и мыслеформы, направленной в определенную точку Матрицы; мир избавления человечества от болезней естественным способом и нимба, который будет сиять над головой каждого, познавшего Матрицу общения.

Наличие такого творческого кружка имело для меня такое же огромное значение, как общение с Валерием Фриевым. Но если с ним мы занимались Изотерическим Знанием, то с Володей Зайцевым обсуждали проблемы, выходящие за пределы переднего края психологической науки, с одной стороны и науки о продление человеческой жизни (геронтологии) с другой. Поэтому Валерия Фриева я мог назвать своим Духовным Учителем, в то время как Владимир Зайцев был моей родственной душой, братом и единомышленником. Я был благодарен судьбе за то, что она подарила мне встречу с такими титанами человеческой мысли.

Я настолько вжился в Матрицу, что давно уже мыслил в рамках ее, даже не подозревая об этом. И вот однажды я обнаружил, что веду логические диалоги только в Матрице. А значит, на мои вопросы отвечало мое «Я» с помощью вертикальных систем на корне языка.

Но я знал, что отвечает на мои вопросы головной мозг и делать он должен это вне Матрицы. Я понял и другое, что с начала познания Матрицы и до момента, когда я все это осознал, то есть на протяжении многих лет, логически мыслил в рамках замкнутой сферы. Меня очень занимал вопрос, смогу ли я теперь мыслить, как все люди, вне вертикальной колебательной системы, которую открыл.

Я задал себе вопрос и терпеливо ждал ответа. Мне стало даже немного страшно, а получится ли у меня. Но у меня получилось. Ответ пришел почти сразу же. Он был эмоциональным и мужественным. И главное, что он прозвучал вне артикуляции, а значит, вне Матрицы.

Однажды Владимир Зайцев сказал мне, что не мешало бы запатентовать Матрицу общения.

– Ты думаешь, что это возможно? – засомневался я.

– А почему бы и нет? Я более года пытался запатентовать Биологические часы Земли. И запатентовал. Было трудно, но мне помог мой патентовед. Обратись к нему. Он оформит заявку и будет защищать ее. Ты же будешь его только консультировать.

И вот я уже еду на встречу с патентоведом. Выхожу на проспекте Испытателей на третьей трамвайной остановке, если счет вести от станции метро Пионерская. Передо мной высоченная двадцатитрехэтажная башня. В ней расположено Конструкторское бюро гидравлических турбин. Пропуск уже заказан. Я прохожу через проходную и поднимаюсь на лифте на седьмой этаж. Воропай Сергей Александрович, начальник патентного отдела, меня уже ждет. Это представительный, очень доброжелательный мужчина пятидесяти пяти лет. Он предлагает мне снять пальто и вешает его в шкаф. Я сажусь на стул напротив него и жду вопросов. Но он просто говорит:

– Я слушаю вас.

– Мне бы хотелось запатентовать «Матрицу общения».

– Объясните, что это такое?

– Я начну со знаменитого эксперимента Мещерякова, без этого невозможно понять, зачем нужна Матрица.

– А нельзя ли попроще?

– Я вас долго не задержу. Нам нужно установить два факта. Первое, что Матрица нам необходима для нашего общения, ибо без нее общение невозможно. Второе, что на корне языка, благодаря вертикальной колебательной системе, рождается самоощущение «Я» и спор с самим собой. Как только мы установим эти два факта, станет понятно, зачем нужна Матрица.

– Я весь внимание, – уже заинтересованно сказал Сергей Александрович. Как видим, он тоже перестал считать меня сумасшедшим.

– Для Целостного восприятия предметного действия в знаменитом эксперименте Мещерякова необходимо было зафиксировать предмет (ложку), руку слепоглухонемого ребенка и руку наставника как бы в одной точке, чтобы совершать общественно значимое действие (кушанье каши). При этом не нейродинамическая система мгновенно и точно отражает эти действия в коре головного мозга. Живой организм ребенка действием своих органов отделяет действие и предмет действия, а также направленные движения наставника от своего «Я», ведущего спор с собой и с ним. Только в этом случае ребенок может сказать о себе: «Это я действую! Это мое действие!»

Этот эксперимент блестяще завершился. Четверо слепоглухонемых ребенка научились говорить, доказывать, убеждать. Они по мере своего взросления защитили кандидатские диссертации. На основании эксперимента А.И. Мещерякова была выработана технология формирования сознания не только в патологии, но и в норме. Именно потому, что была создана такая технология, которая справедлива и в патологии, и в норме, мы можем опереться на результаты этого эксперимента.

Таким образом, при восприятии целостного предметного действия в данном эксперименте были выделены четыре его основные стороны: предмет, предметное действие, действия наставника, являющегося общественно значимым эталоном, и нашего «Я», ведущего спор с собой.

Из чего немедленно следует, что для восприятия целостного предметного действия зафиксировать его четыре стороны в одной точке в голове мы не можем – это фиксируется действием наших внешних органов, в том числе и речи. Но зато мы можем зафиксировать их в главной точке Матрицы, расположенной на корне языка. Поэтому Матрица необходима человеку для восприятия целостного предметного действия, с чем артикуляция без Матрицы справиться не в состоянии.

Интересно в этой связи рассмотреть предложение: «Я кушаю ложкой кашу».

Для попеременной циклической фиксации основных сторон предметного действия нужно поставить в предложении логическое ударение:

А) Я кушаю ложкой кашу,

Б) Я кушаю ложкой кашу,

В) Я кушаю ложкой кашу,

Г) Я кушаю ложкой кашу.

Артикуляция вполне может воспроизвести эти фразы, делая попеременно логическое ударение то на нашем «Я», то на предмете или предметном действии. Но при этом она не может их зафиксировать в одной точке, что является необходимым условием восприятия целостного предметного действия. Вспомним эксперимент Мещерякова, где ложка, рука слепоглухонемого ребенка и рука наставника фиксируются как бы в одной точке. И, значит, необходимость Матрицы общения диктуется целостным восприятием предметного действия. При этом четыре основные стороны могут быть зафиксированы в одной точке (на корне языка), где с помощью вертикальной колебательной системы можно осуществлять попеременную циклическую фиксацию на различных сторонах предметного действия.

Их можно зафиксировать на корне и кончике языка, которые являются на самом деле единым органом (языком), и тоже осуществлять попеременную циклическую фиксацию по двум точкам Матрицы. А можно осуществлять попеременную циклическую фиксацию различных сторон предметного действия в боковых парах Матрицы, введя в действие музыкальный код информации, который не является случайным.

– Почему же до сих пор не была обнаружена Матрица общения? – спросил с восхищением Воропай.

– Потому, что это – рефлекторный пространственный механизм. А точнее, механизм-невидимка. Чтобы доказать его существование, необходимо было оказаться в моей шкуре и пройти девять кругов Ада.

– Вы прошли их?