Два лебедя (Любовь, матрица и картошка) Сергеев Иван

Глава тридцать вторая

Кровать по диагонали

С Танюшей мне повезло. Мать не ошиблась в своем выборе. Прожили мы с Танечкой душа в душу уже добрых тридцать четыре года.

Любовные утехи занимали очень важное место в нашей жизни. В молодые годы мы встречались, как правило, через день и охотно занимались любовью.

Когда сгорела наша дача и мы установили с отцом палатку, я встретился один раз с женой в этой палатке. Она склонилась передо мной, как Афродита. Родители ходили возле палатки и не знали, до чего была сладостна наша встреча. А потом мы встретились с Танечкой в Каменке, где жили родители моей ненаглядной женушки. Отец Тани натопил баню, и я до сих пор с теплотой вспоминаю и старую деревенскую баню, и нашу незабываемую встречу. Пожалуй, каждая наша встреча носила оттенок праздника. И значит, праздник любви, который мне подарила Верочка Клюге, продолжался всю мою творческую жизнь, но теперь уже с новой возлюбленной. Вот каким удачным оказался выбор моей матери.

Когда дочь выросла и вышла замуж, ничто более не мешало нашим встречам. Таня как-то сказала по этому поводу: «Ну какая я бабуся, если я еще…» Я был творческой личностью. Поэтому уважительное отношение и любовь к женщине играли в моей жизни очень большое значение. Иными словами, если бы не было моих любимых женщин, то не было бы и меня как творческой личности.

Утром первой вставала Таня. Я звал ее к себе. Она не спеша приходила в мою комнату.

Я просил показать ее грудь, а грудь у нее была большая и упругая. Она поднимала ночную рубашку и показывала всю себя. Я бережно трогал ее груди руками, благодарил ее и был счастлив, как ребенок.

Каждое лето у нас был с Танечкой медовый месяц. А это означало, что мы встречались на даче чаще, чем в другое время года. Я так привык, что к лету моя мужская сила становилась сильнее, что воспринимал это удивительное явление как божественную награду. Однажды жена поставила в пример нашего зятя.

– Ты погляди, какой он выдержанный, – говорила она.

– Понимаешь, Танюша, одним мужчинам женщина нужна раз в месяц. А мне ты нужна каждый день. – Моя женушка весьма довольная рассмеялась.

С годами наши любовные встречи стали еще приятнее и содержательнее, хотя сохранили первозданную невинность. Медовые месяцы летом продолжались. Особенно памятны были эти встречи, когда мне исполнилось 62, 63 и 64 года. В 64 года я впервые поцеловал жену в ее нежное лоно. Она вначале было рассердилась на меня за мою вольность. Но потом отошла и стала позволять целовать себя в это интимное место. Это было по-своему невинно, потому что мы не позволяли себе никаких пошлых вольностей.

Когда мне исполнилось 65 лет, мужская сила моя начала ослабевать. Мы реже стали встречаться. Это объяснялось еще и тем, что наш зять занимался строительством. Ему по работе приходилось все чаще ездить под Лугу, где фирма моего зятя купила под строительство участок земли. Поэтому Танечке приходилось ночевать у дочери целыми неделями. Да, мы встречались реже, но наши любовные встречи были по-прежнему незабываемыми. Удивительно, но я стал любить жену еще сильнее, чем раньше. Я начал целовать Тане руку. Мне нравилось, что она была и в 62 года такая хорошенькая и сохранила чудесную фигуру, ум и свежесть. Не случайно ее хотелось целовать, что я делаю, чтобы продлить свою молодость.

Секс занимал большое место и в жизни моего друга, Володи Зайцева. Ему нравились женщины с пышным бюстом, округлой попкой и узкой талией. И мне нравились такие женщины. Именно такой была Танечка.

– Если бы мне пришлось выбирать из двух женщин, – сказал авторитетно Зайцев. – Одна с маленькой грудью и большой попкой, а другая с большой грудью и узкими бедрами, то я выбрал бы женщину с маленькой грудью. Понимаешь, для меня большая попка важнее.

– В издательстве «Купчинские вести» я встретил женщину с удивительно большой и красивой грудью, но у нее были такие узкие бедра, что я издал вздох разочарования, – сказал я.

– Я рад, что у нас одинаковые вкусы, – обрадовался Зайцев. – С большой попкой женщину приятно посадить на колени, поцеловать ее грудь. Без этого невозможно творчество.

– Согласен!

– Ты хоть раз изменял своей жене? – спросил Зайцев.

– Только один раз. Мне было пятьдесят пять лет. Жена загостилась у дочки. Ну, я с голодухи и пригласил в гости известную в узком кругу поэтессу. Она, действительно, пишет прекрасные стихи. Пришла она ко мне. Сидим в моей комнате, пьем кофе, а разговор как-то не клеится. Собралась она уже уходить. Ну, я и говорю ей, что мне почему-то трудно говорить с ней. Наверно, оттого, что она стихи хорошие пишет. Лучше бы я промолчал.

Отправилась она в ванную и выходит оттуда голая. Я тоже по глупости разделся. Занялись мы сексом. Я так пробую и этак. Потом поставил ее на колени и никакого эффекта. Пашу уже полчаса. Проклинаю все на свете. Но она крутанула несколько раз своей попкой и до того ловко, что я испытал что-то похожее на запоздалое удовольствие. Она же и говорит: «Ну у тебя и потенция мощная. Сейчас мужик слабый пошел. Пять минут и все» – Сладко потянувшись, добавила. – Ты мне все вправил. – Я быстро оделся и не сказал ей ни слова.

– Ты знаешь, надо было вначале языком поработать, а потом уже другим местом, – с большим знанием дела, сказала она. – А то можно и по физиономии схлопотать. – Продвинутая поэтесса оказалась. Больше мы не встречались ни разу, хотя она настойчиво звонила мне и назначала свидания. Но мне хватило одного раза. Вот такие посиделки у нас случались у Володи Зайцева.

А время летело стремительно. Незаметно промелькнул еще год моей напряженной творческой жизни. И вот снова приблизился день моего рождения. Я интуитивно почувствовал, что время пролетело так быстро не случайно. И что теперь оно вновь замедлится, потому что должно было произойти нечто значительное, к чему я стремился все эти годы. Иначе время будет все убыстряться, и я уйду из жизни, так ничего не добившись.

Шестьдесят шесть лет я отметил в кругу семьи на даче. А на другой день пригласил в гости Петю Половникова, своего студенческого друга. Жена накрыла нам стол в пристройке. Поставила на стол бутылку коньяка. После дня рождения осталось много разной закуски. Петя Половников оценил ее старания.

– Две шестерки – хорошее число, – сказал он и поздравил меня с днем рождения. – Ты всегда отмечаешь день рождения на даче? – спросил он после того, как мы опрокинули по стопке.

– Так удобнее. Вся семья в это время на даче, – пояснил я.

– Что ж, это здорово! А главное – на свежем воздухе.

– Ты видел мою жену?

– У тебя видная жена.

– Но не высокая.

– Мал золотник да дорог! – резонно заметил Половников, повторив поговорку, которую много лет назад сказал о Вале мой отец.

– Раньше взгляну на нее и уже готов заниматься с ней любовью. А теперь целую в самые что ни на есть интимные места, чтобы пробудилась мужская сила.

– Ты думаешь, что один целуешь? – промолвил мой приятель. Из этой недосказанности я понял, что мой друг последовал моему примеру и что его, как и меня, ожидала долгая супружеская молодость.

Да, две шестерки – хороший возраст: уже не молодость, но далеко не старость. Встречи с Танечкой стали реже, но, как говорится, старый конь борозды не портит. Наверно, от того, что мы нежно любили друг друга, моя новая книга легко писалась.

А тут позвонил мне Щепкин Вячеслав Владимирович, друг Валерия Фриева. С ним я через Учителя и познакомился. Я в это время был в городе и работал над книгой.

– Виктор Степанович, – сказал в трубку Щепкин. – Я хочу приобрести у вас шесть книг «Михайло Ломоносова».

– Хорошо, приезжайте, – сказал я ему.

Мы договорились о встрече, и он появился, как мы условились, в семнадцать часов.

Выглядел он, несмотря на лысину, моложавым, бодрым и энергичным. А у меня в то время болел низ живота.

– Я куплю у вас шесть книжек. Они, наверно, дорого стоят?

– Нет, не дорого, – я уступил их ему по сто пятьдесят рублей. И тут, как обычно водится, зашел разговор о мужской силе.

– А я не могу встречаться более со своей женой, – сказал с горечью Щепкин.

– Чего так?

– Ей больно.

– Сколько же вам лет?

– Семьдесят три года.

– И вы сохранили мужскую силу? – поразился я.

– Да, сохранил. Но приходится медитировать и с помощью энергии света настраиваться на оргазм.

– Вот оно, как занимается любовью настоящий экстрасенс, – подумал я.

– Я женат четвертый раз, – продолжал говорить Вячеслав Владимирович, – И знаю, что это такое. Изменять же жене не хочу, потому что она сразу меня вычислит. Она у меня ясновидящая. Информацию сразу считывает.

– А я встречаюсь с женой все реже и реже, – вздохнул я.

– Я сейчас проверю, на хорошем ли месте стоит ваша кровать, – весело сказал Щепкин.

Он достал из кармана металлическую цепочку и поднес ее к изголовью моей постели. Цепочка начала раскачиваться вперед и назад. Это означало по Щепкину, что в изголовье было место хорошее.

– Теперь проверим ноги, – сказал Вячеслав Владимирович. Он перенес цепочку в другую сторону дивана. Она начала раскачиваться влево и вправо.

– А здесь плохое место, – сказал Щепкин. – Раз в изголовье все хорошо, то и пишете вы здорово, и верхняя часть туловища у вас в норме. А вот с низом у вас проблемы. Отсюда и половая система ослабла.

– И что делать?

– Я бы отодвинул диван от стены и поставил его по диагонали, – предложил Щепкин.

– Как-то неудобно, – усмехнулся я.

– У меня кровать тоже по диагонали стоит.

И поставил я диван по диагонали, как посоветовал Щепкин. Начал есть ржаной хлеб, отказался от картошки и мяса. И у меня все наладилось. Кто знает, может мне удастся сохранить мужскую силу до почтенного возраста, раз я поставил кровать по диагонали.

Я благодарен судьбе, что она подарила мне встречу с двумя прекрасными женщинами. Верочкой Клюге, ныне уже, к сожалению, покойной. Для меня она стала первой женщиной, которую я познал. Она подарила мне праздник любви, который продолжался шесть лет. С ней мы занимались так интенсивно любовью, как это возможно лишь в молодые годы.

Второй настоящей любовью стала для меня Танечка, с которой я живу и поныне. Отец привил мне уважение к женщине. Эту женщину я боготворил. Ее любовь была такой девственной, насыщенной и прекрасной, что я смог написать с десяток книг о Матрице. И если меня в конце жизни ожидает признание, то этим я буду обязан двум женщинам: Верочке Клюге и Танечке Борисовой.

Я понял, наверно, главное, что мысль о женщине не должна никогда покидать творческую личность. О таких мужчинах ходят легенды. Одну такую легенду рассказал мне поэт, Николай Михин.

– Руководил нашим литобъединением «Путь на моря» замечательный поэт, Вячеслав Николаевич Кузьмин, – сказал Николай Сергеевич, когда мы работали над текстом романа «Михайло Ломоносов», – у него была мечта умереть на женщине, как это случилось с Леонидом Хаустовым, классиком нашей поэзии.

– Вот эта смерть! – говорил с восхищением Вячеслав Кузьмин. Он любил выпить в компании, после чего ему обязательно требовалась женщина.

– Ну, и как, его мечта осуществилась? – спросил я, посмеиваясь.

– Осуществилась, – ответил Михин. – Он умер в семьдесят два года тоже на женщине. Вот такой был удивительный человек. И поэт был очень талантливый.

В отличие от Вячеслава Кузьмина я не хочу умереть на женщине. Но в этой легенде заключается мечта каждого настоящего мужчины сохранить мужскую силу до самого преклонного возраста. И я тоже мечтаю сохранить любовь к своей суженой до самого последнего дня своей жизни. И что может быть прекраснее и романтичнее этого?

Глава тридцать третья

След на Земле

Жизнь моя промчалась также стремительно, как была написана эта книга. Мне удалось познать много интересных вещей и явлений. Но я не считаю ее завершенной, потому что не состоялось главное. Не состоялось признание Матрицы. Мне не удалось получить патент на Матрицу, потому что наша бюрократия оказалась непробиваемой.

На последней встрече с Воропаем я подарил ему книгу «Михайло Ломоносов». Я не знал, что за этим последует продолжение. Через пару дней Сергей Александрович позвонил мне и поблагодарил за книгу.

– Вы написали замечательный роман, – сказал он мне. – Сегодня у меня состоится встреча с Майбородой Леонидом Александровичем. И я хотел бы показать ему вашего «Ломоносова».

– А кто это? – живо поинтересовался я.

– Президент Петровской академии наук и искусств.

– Может быть, вы расскажете ему о Матрице? – предложил я.

– Могу, но лучше, если вы сделаете это сами.

– Но я с ним не знаком.

– Я расскажу ему о вас, – бодро сказал Воропай. Он продиктовал мне телефон Леонида Александровича. Я поблагодарил своего патентоведа и повесил трубку.

Я не стал торопиться со звонком к Майбороде. Необходимо было написать статью о Матрице.

Спал я тревожно в ту ночь. А утром поехал к своему издателю, Леночке Мошко. У нее в компьютере были записаны все мои книги о Матрице. Но сохранились ли они?

Я доехал в метро до Московского вокзала, поднялся на эскалаторе и пошел по Лиговскому проспекту.

Леночка Мошко оказалась в офисе. Румяная, жизнерадостная оптимистка, она встретила меня приветливо. У нее были такие чудесные сочные губы, что захотелось ее поцеловать. Но я сдержал свой прекрасный порыв. Тогда она сама подошла ко мне и поцеловала в щеку. Ничего не поделаешь, я годился ей в отцы, хотя считал себя все еще молодым. Она предложила мне кофе, но я вежливо отказался.

– Тогда за работу, – радостно согласилась она.

– Мне нужно составить с помощью компьютера статью для журнала «Вестник».

– О Матрице?

– Совершенно верно. Я надеюсь, что хоть какая-то моя книжка сохранилась в вашем компьютере.

– Ваша последняя книжка сохранилась, – обрадовалась Лена.

– «Регуляция словом»?

– Похоже, что так.

– А можно из нее слепить статью?

– Все можно, при желании. Садитесь рядышком, – предложила издатель. Работать с ней было очень приятно. Она понимала все с полуслова. И через час статья была готова. Она вывела текст через принтер и записала его на диске. Теперь можно было звонить Майбороде.

Встреча с Леонидом Александровичем состоялась утром. Я всегда свободен с утра. Именно в это чудесное время я сочиняю книги и работаю над Матрицей. Майборода жил недалеко от станции метро Петроградская. Он оказался невысоким, приветливым, худощавым мужчиной с усиками, семидесяти лет. Он доктор физико-математических наук, лауреат государственной премии. Леонид Александрович отдал более сорока лет оборонке. Он сразу распознал во мне талантливую белую ворону и пригласил в свой кабинет. Его письменный стол, как и полагается для неординарной личности, стоял по середине громадной комнаты, стены которой были уставлены книжными шкафами. Леонид Александрович просмотрел мою статью о Матрице, одобрил ее и предложил съездить в типографию, чтобы успеть сдать ее в печать. Я с радостью согласился. Я не сразу понял, зачем ему понадобился.

Машина у Майбороды была простенькая, «лада».

– Я не спал всю ночь, – признался Леонид Александрович, – статью писал. Так что буду много курить, чтобы не заснуть за рулем.

– Ничего страшного, – согласился я, садясь рядом с ним в машину.

– Зрение у меня совсем село, – с горечью признался Майборода, – поэтому я не прошел медкомиссию.

– Как же мы поедем? – спросил я на всякий случай.

– А ты будешь мне подсказывать, – усмехнулся Майборода.

– Скажи, какой горит огонек, зеленый или красный? – спросил он меня на перекрестке. И тогда я понял, зачем я ему понадобился. Так я познакомился с удивительно талантливым и открытым человеком, каким был Леонид Александрович.

А в нашем Союзе писателей затеяли в это время выпускать Антологию. Поэтому поводу была создана специальная комиссия во главе с Владимиром Ильичом Морозовым, членом Союза писателей России.

Дом Писателей находился на Звенигородской. Это был чудесный дом. Он находился в глубине ухоженного двора. Только, что отремонтированный, окрашенный в престижный желтый цвет, с просторными светлыми кабинетами, он стал вместилищем не только талантливой молодежи, но и литераторов среднего и пенсионного возраста. Всех приютил Дом писателей, подаренный нам губернатором Петербурга.

Михин сказал мне, чтобы я принес на комиссию все свои стихи. Но у меня стихов было мало. Однако я набрался наглости и пришел в Дом писателей. Николая Сергеевича еще не было, но комиссия уже заседала. Я вошел в комнату, которая была полна народу, и сел на свободное место. Поэты читали с вдохновением свои стихи. Морозов внимательно слушал и говорил: «Вот с этого места пойдет!» А потом обратил внимание на меня и спросил:

– А что у вас?

– Меня Михин пригласил, – сказал я.

– Ну, так показывайте свои стихи, – предложил Владимир Ильич. Мои стихи были отвергнуты. И когда появился жизнерадостный Николай Сергеевич, Морозов ввел его в курс дела. Михин сразу же подошел ко мне.

– Ты главное не расстраивайся. Это все-таки Антология. Здесь выбирают самое лучшее. Мои стихи тоже многие забраковали.

– Но у меня больше нет стихов, – огорчился я.

– Ничего, может быть, новые стихи напишешь, – подбодрил меня Михин.

Дома я опять начал просматривать свой архив, который хранился на балконе. Вскоре мне попался большой сборник неизданных стихов. Бумага, конечно, пожелтела, но прочесть стихи было можно. Я тут же позвонил Николаю Сергеевичу.

– Написал что-нибудь? – с надеждой спросил он меня.

– Бери круче! Нашел целый неопубликованный сборник.

– Большой?

– Очень большой. В нем 74 стихотворения и 54 сонета. Ты представляешь, что значит, найти такой сборник?

– Конечно, представляю и поздравляю тебя с этой удачей.

– Теперь стихи будут, – живо пробормотал я в трубку.

– Вот и отлично, – обрадовался Михин. – Я же говорил, что все будет у тебя нормально.

– Ты даже не представляешь, как мне повезло. Стихи, конечно, сырые. Но они легко правятся и звучат так, словно я их только что написал. – Мы договорились с Николаем Сергеевичем о встрече, и я повесил трубку.

Какая тонкая интуиция была у этого человека. Он не сомневался, что я напишу что-нибудь стоящее. А после того, как был напечатан роман в стихах «Михайло Ломоносов», он впервые назвал меня поэтом.

Я тут же взялся за сборник стихов, и через неделю у меня было готово полтора десятка стихотворений. Николаю Сергеевичу мои стихи понравились.

– Ты в первый том Антологии не попадаешь. Он уже сдан на макетирование Леночке Мошко, – предупредил меня Михин по телефону. – И во вторую книгу не попадаешь. Но зато попадаешь в третий том Антологии.

И действительно, несколько моих новых стихов были отобраны комиссией в Антологию. К тому времени у меня было готово еще восемь стихотворений. Но Николай Сергеевич попросил подержать их у себя. А вечером я позвонил Майбороде и прочел ему пару стихотворений.

– Стихи хорошие, – согласился Леонид Александрович. – Запиши их на диске, включи в него несколько отрывков из романа «Михайло Ломоносов» и приходи ко мне. – Если бы он знал, как была необходима мне его поддержка.

Вот так закрутилась моя жизнь. Неудивительно, что я не замечал, как летело время. Мне стало казаться, что я не успею реализовать свой грандиозный замысел.

Но я не знал, как замедлить быстро бегущее время. Не замечал дней, недель и месяцев. А замедлить время было необходимо, чтобы оставить заметный след на земле.

Чем таким особенным я отличаюсь от других людей, построивших дом, посадивших дерево и родивших ребенка? Скорее всего, тем, что для них время летело медленнее. Я как-то сказал в шутку Володе Зайцеву, что у людей творческих время летит быстрее, потому что для них действует специальная теория относительности. Впрочем, меня вполне можно было отнести к везунчикам.

За счет везения мне удалось пройти девять кругов Ада и полностью восстановить свой интеллект. Благодаря везению, я познал две важнейшие точки Матрицы, расположенные на корне и кончике языка. Я понял, что разговаривают попугаи, а люди общаются между собой с помощью Матрицы. При этом Матрица обеспечивает целостное восприятие предметного действия, а значит, с помощью наших органов фиксирует вне себя его свойства. Они не могут быть зафиксированы, как мы установили, в голове, потому что фиксируются на корне языка, благодаря воздействию язычка мягкого неба.

Как установил эксперимент А.И. Мещерякова, живой организм человека действием своих органов обеспечивает фиксацию основных сторон целостного предметного действия. А это вертикальная колебательная система на корне языка, затем горизонтальные колебательные системы на корне и кончике языка, тут же повороты головы влево и вправо на угол примерно в тридцать градусов, чтобы активировать левую и правую боковые пары. Так что при нашем общении происходит воздействие вертикальных и горизонтальных колебательных систем на нашего собеседника. Поэтому ученик рефлекторно задействует в своей Матрице те же точки, что были задействованы у наставника, являющегося для него общественно значимым эталоном. И здесь нет никакой мысленной фиксации, потому что функционирование Матрицы осуществляется рефлекторно. Вот как мы на самом деле общаемся.

Но на сегодня наше общение, как я уже говорил, сведено к самой примитивной его форме. Мы ничем не отличаемся между собой от говорящих попугаев. Я же познал совершено иную технологию общения. Ее начало было положено А.И. Мещеряковым в его знаменитом эксперименте. Завершено оно было мною. Поэтому меня удивляет, что мы лишь инопланетян наделяем высшими качествами, которых лишены сами. И это происходит оттого, что мы якобы находимся на низшем уровне развития.

Я с этим категорически не согласен. Пора понять, что человек устроен гораздо сложнее, чем мы до сих пор полагали. Из того, что я узнал, погрузившись в познание своего «Я», можно было бы написать не одну занимательную книгу. И мир инопланетян, если такие существуют, вовсе не сложнее и не совершеннее мира нашей Матрицы или мира нашего «Я», открытого в семидесятые годы замечательным мастером своего дела А.И. Мещеряковым и продолженного в восьмидесятые, девяностые и в начале ХХI века мною, никому не известным исследователем загадки человеческого «Я», но жаждущим передать накопленные знания о Матрице вам, дорогие соотечественники.

Я не буду перечислять все, что я познал о Матрице, потому что перечисление моих открытий займет не одну страницу. А это еще раз подтверждает, какой я везунчик. Я открыт для того, чтобы передать свои знания людям, хотя и понимаю всю бессмысленность моего откровенного диалога. Впрочем, никогда не знаешь, что выкинет то или иное издательство. А вдруг оно возьмет и издаст эту книгу с моими подвигами, откровениями и колебательными системами.

И я молю Бога, чтобы нашлось такое издательство, потому что издание книги замедлит не только мое время, но изменит судьбу всего человечества. Впрочем, для меня всегда было важнее не мое личное признание, а счастливая судьба Матрицы. А это и означало бы оставить заметный след на Земле человеком, пронизанным любовью к жизни и стремлением к совершенству.