Мадам Флёр Санд Жаклин

Глава 18

Преступник и сыщик

– Да, я родился в Аррасе, близ Лилля, в семье пекаря. В ночь моего рождения шел проливной дождь, и родственница, принимавшая роды, высказала предположение, что меня ждет бурная жизнь. Как видите, она оказалась права, – обаятельно улыбнулся Видок, и Флер, совершенно им очарованная, ответила ему искренней улыбкой.

– Но я ничего не знаю о вас! Виконт секретничал и лишь намекал однажды, что вы рассказчик лучший, чем он, хотя и он весьма и весьма неплох.

– Ну что ж, сначала судьба моя была весьма обычной, так что предсказание повитухи ждало своего часа, если можно так сказать. Я работал разносчиком хлеба по домам. Но душа моя жаждала приключений, и, прихватив из кассы родителей две тысячи франков, одним прекрасным днем я отправился в Остенде, откуда можно было отплыть в Америку. Не судите меня за это, мадам! Вы, наверное, и не представляете, сколь сильна может быть жажда путешествий, тяга к иной жизни, полной метаний и взлетов. Однако в те дни я был слишком доверчив, и это сослужило мне плохую службу: в Остенде меня обворовали. Мне ничего не оставалось делать, как присоединиться к бродячей труппе артистов. Тут-то и проявился мой талант подражателя, который впоследствии не раз спасал мне жизнь. Затем я помогал бродячему лекарю зазывать покупателей. Но все это мало отвечало моей страсти к приключениям. Помыкавшись, я, поджав хвост, вернулся в родной Аррас; мир показался мне враждебным, однако, по зрелом размышлении, я решил не отступать и надолго не задержался. В девяносто первом году, когда молодая Французская республика переживала нелегкие времена, я отправился в Париж в качестве депутата в Генеральные штаты.

Видок приостановился, желая видеть одобрение Флер, и та кивнула, глядя на него с неподдельным восхищением. Польщенный, он продолжал:

– В столице я записался добровольцем в армию, где был зачислен в егеря благодаря своей ловкости и умению фехтовать. Перед сражением с австрийцами меня произвели в капралы гренадеров. Однако я имел характер вспыльчивый, несносный и без конца затевал ссоры; за полгода успел несколько раз подраться на дуэлях, убив при этом двух противников. Что ж! Они сами налетели на острие моего клинка! – свирепо вскричал он, и сейчас еще уверенный в своей тогдашней правоте. – После столкновения с унтер-офицером (та еще была скотина, поверьте мне, мадам) я вынужден был перейти на сторону австрийцев, которые определили меня в кирасиры. Но душа моя противилась измене, и я не захотел сражаться против своих, а потому притворился больным. Выйдя из госпиталя, я предложил гарнизонным офицерам обучаться у меня искусству фехтования. От учеников не было отбоя. Я неплохо на этом заработал, – ухмыльнулся он, – но вскоре снова повздорил, на сей раз с бригадиром, за что получил в наказание двадцать ударов плетьми. После этого я отказался от уроков фехтования и устроился денщиком к генералу, которому предстояло отправиться в действующую армию. По дороге я бежал от своего начальника и, выдав себя за бельгийца, поступил в кавалерию. Когда объявили амнистию, я оставил службу и вернулся в Аррас. Этот город притягивал меня все время, – Видок поморщился. – Хорошо, что теперь с ним покончено.

– Не зарекайтесь, – со смехом предостерег его Сезар.

– Ах, мальчик мой! Мне восемьдесят два года. Сейчас я уже могу решать, что для меня хорошо, а что нет… Ну что ж, слушайте дальше. В это время в стране уже свирепствовал террор. Наступил период гильотин, годы расправы с теми, кого считали преступниками только лишь по праву рождения. Насмотревшись на страшные казни в Аррасе, я вновь вступил в армию. Там, по крайней мере, убивали честно, на поле боя. Но все снова не заладилось – видать, армия все-таки не для меня. Вспылив, в ссоре я дал пощечину одному из своих командиров – тоже, скажу я вам, скотине редкостной. И только бой с австрийцами, а затем ранение – пулей мне повредило два пальца – позволили мне избежать сурового наказания. Из госпиталя я сбежал. Это уже начало входить в привычку.

Флер рассмеялась.

– Да, чудесные были времена. Те приключения, о которых я мечтал, словно бы сами меня находили. По дороге в Брюссель меня остановил полицейский патруль. Поскольку паспорта у меня не оказалось, меня арестовали и отправили в тюрьму. Чтобы не быть разоблаченным, я бежал из тюрьмы и скрывался у своей подружки. – Он мечтательно вздохнул. – Вот женщина была! Огонь! Груди крепкие, как яблоки, а уж ягодицы!..

Сезар предупреждающе закашлялся; Флер смотрела невинно, словно маленькая девочка. Видок смутился, но лишь слегка.

– Простите меня, мадам. Возможно, не все, что я говорю, для ваших ушек. Но я был и остался сыном пекаря, так что потерпите, умненькие девушки вроде вас все, что надо, пропустят мимо ушей, а что надо – запомнят… Итак, я скрывался у Флоранс. Выждав немного, я надел шинель, наложил на глаз черную тафту с пластырем и в этом маскараде направился в Амстердам. И никто меня не остановил, никто не узнал! Так я обнаружил, что даже незначительные перемены во внешности могут помочь удачливому путнику.

Старик перевел дух и глотнул кофе, чтобы промочить горло. Сезар, явно знавший эту историю наизусть, слушал, тем не менее, с видимым удовольствием.

– Весной девяносто шестого года я приехал в Париж. Но и здесь меня подвел характер: поссорившись с офицером, я, опасаясь ареста, вынужден был оставить столицу. Тогда я направился в пограничный город Лилль, город больших возможностей. Здесь я влюбился в некую Франсину, женщину, может, не слишком строгих правил, зато редкостных талантов. Она оказалась любвеобильной, ее услугами пользовался капитан инженерных войск, о чем я до поры до времени не ведал. И вот однажды, застав их в недвусмысленной позе, я в ярости избил соперника, за что на три месяца был посажен в Башню Святого Петра. Премерзкое местечко, даром что от названия разит благочестием за лье. Здесь и произошло то роковое событие, предопределившее всю мою дальнейшую судьбу. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если б я не встретил ту скотину!

– Вы встретили бы другую скотину и занялись бы тем же самым, – предположил Сезар.

– А может, и сгинул бы на каторге, кто знает! – запальчиво возразил Видок.

– Вы-то? Не верю.

– И правильно, мальчик мой, и правильно. – Старый авантюрист снова обратился к Флер: – Так вот, сидел я в Башне Святого Петра и считал денечки до освобождения. Среди заключенных оказался некий Себастьян Буатель, осужденный на шесть лет за кражу хлеба. Это был грубый крестьянин, у которого имелась на воле большая семья, и он тяжко переживал разлуку с женой и детьми. Он говорил, что щедро заплатил бы тому, кто освободит его. Бедолаге вызвались помочь Гербо и Груар, осужденные за подлог. Тоже прекрасные личности, с них портреты можно было писать, столь живописны. Я подбросил им идею, рассчитывая, что позже они поделятся со мною заработанным. Желая получить вознаграждение, они за несколько дней состряпали необходимый для освобождения документ. Вскоре явился вестовой и передал тюремщику пакет, в котором находил сфабрикованная мошенниками грамота – приказ об освобождении. Когда же тюремщик показал приказ инспектору, тот сразу распознал фальшивку. По этому делу привлекли к ответственности обоих мошенников, тюремщика и Буателя. Все они показали, что зачинщиком этой авантюры был я, и меня приговорили к восьми годам содержания в кандалах.

– О! – расстроилась Флер, сама за собою не замечая, что сочувствует преступнику, пусть и бывшему, а ведь этого не следовало бы делать. Но обаяние и сила личности Видока оказались столь сильны, что ему просто невозможно было не сопереживать.

– В этот драматический момент, – продолжал Видок с апломбом, – на свидание ко мне пришла раскаявшаяся Франсина. О, как она рыдала! Как стремилась искупить свою вину! До сих пор помню ее заплаканные глаза, как будто это вчера случилось. Что ж! С ее помощью я и совершил свой очередной дерзкий побег из тюрьмы. Франсина принесла мне мундир тюремного инспектора. Загримировавшись и переодевшись, я миновал ничего не заподозривших охранников и вышел из Башни Святого Петра. Однако вскоре меня поймали, и я снова оказался в тюрьме. Но мысль о побеге теперь не покидала меня. Свобода манила. И вот однажды я и еще несколько заключенных были вызваны на допрос. В помещении, кроме узников, находились двое жандармов. Один охранник вышел, оставив около меня свою шинель и шляпу. Другого в это же время вызвали звонком. Я, недолго думая, быстро облачился в шинель и, напялив шляпу, схватил за руку одного из заключенных и решительно направился к двери, делая вид, что сопровождаю его в туалет. Солдаты в коридоре нас пропустили. Честно говоря, иногда на службу берут таких тупиц!

Флер хихикнула, не в силах сдержаться.

– Я сразу направился к Франсине, где меня – увы, увы! – уже ждали полицейские. Им надоело гоняться за мною, и они отправили меня в парижскую тюрьму Бисетр, откуда пророчили мне дорогу на каторгу в Брест. Что ж, они издевались надо мной как могли, но я-то знал, что способен перехитрить их всех. В Бисетре, куда я прибыл с партией каторжан, скованных во время пути попарно толстым железным обручем и тяжелыми ножными оковами, я познакомился с кулачным бойцом Жаком Гутелем, у которого многому научился. Я всегда старался учиться у тех, кто оказывался со мною рядом, – если, конечно, они способны были кого-то чему-то научить… В этой тюрьме мы могли свободно передвигаться по территории и заниматься своими делами. Многие получали с воли инструменты и деньги для побега. Словом, условия райские, и я бы точно нашел способ выбраться оттуда, однако в Бисетре я пробыл недолго. Вскоре нас стали готовить к отправке на каторгу. На одежде отрезали воротники, на шляпах – поля. Затем всех попарно сковали цепью, прикрепленной к общему железному пруту для двадцати шести арестантов. И мы двинулись. Пешком.

Сезар молча покачал головой и переставил зачем-то свою чашку с места на место.

– Через двадцать четыре дня, – продолжал Видок, – партия из пятисот каторжан прибыла в Брест, где нас одели в красные куртки, зеленые колпаки с железными бляхами и номерами, на плечах каждого выжгли клеймо ТР [6], ноги заковали в кандалы. Я пытался несколько раз бежать, но неудачно. Мне казалось, что удача отвернулась от меня, и я едва не впал в уныние. Наконец, подпилив кандалы и переодевшись в платье монахини, которая за мною ухаживала в тюремном лазарете (та еще была сестричка, все поглядывала на меня с вожделением), я бежал. В тот раз добрался до Нанта, где раздобыл крестьянскую одежду. Мне не оставалось ничего делать, как вернуться в Аррас и рассказать родителям о своих злоключениях. Мои родители, смирившиеся с тем, что пекарем я никогда не стану, поняли, что сын находится в бегах, и переправили меня к бывшему кармелитскому монаху в маленькую деревеньку. Я стал помогать монаху в богослужении и обучении детей. Вот была потеха! С этой ролью я справлялся превосходно, ни у кого даже мысли не возникало, что молодой монах – беглый каторжник. Я бы долго там оставался, но…

– Но? – с любопытством спросила Флер.

– На этот раз меня вновь подвела страсть к женщинам. Однажды ночью, на сеновале, меня схватили местные ревнивицы. Черт, я их понимаю, и основания у них были, но с их методами я совершенно не согласен! Меня раздели и высекли крапивой, после чего голым вытолкали на улицу. Конечно, я заболел. – Казалось, появлением в срамном виде на улице Видок даже гордится. – Через несколько дней, выздоровев, я поразмыслил немного и отправился в Роттердам. Мне надоели французские просторы, и я жаждал покоя в стране тюльпанов.

– Покой в самом человеке, а не в стране, где он живет, – заметил Сезар.

– Вы правы, друг мой, чертовски правы! Но человек слаб и тешит себя иллюзиями… В Голландии я нанялся матросом на капер. По морю я еще не плавал, и мне стало интересно, каково это, к тому же, обещали веселую жизнь и солидный доход. Паспорта у меня никто не требовал, поэтому я назвался Огюстом Девалем. Покой не задался. Я брал на абордаж английские торговые суда, ибо Франция в те дни находилась в состоянии войны с Англией, и за этот грабеж я получал свою долю захваченной добычи. Скопив порядочную сумму, я стал подумывать об открытии собственного дела, но в Остенде на капер нагрянула полиция. Так как у меня не было документов, мне предложили сойти на берег и подождать в участке, пока не установят мою личность. Еще чего! По дороге в участок я пытался бежать, но неудачно. Меня схватили, пригляделись повнимательнее и отправили в Тулон, где выдали одежду каторжника и заковали в ручные кандалы. Там-то у меня было полно знакомых, потому с выяснением личности не возникло никаких проблем. Увы! Я предпочел бы и дальше оставаться неизвестным, но тут мне все припомнили. За побег мне увеличили срок на три года. Я очутился среди людей, которых называют «оборотными лошадьми»; знаете, сударыня, кто это такие?

– Эжен Франсуа, – покачал головой Сезар, – право слово, вы спрашиваете у дамы немыслимые вещи!

– А хорошо бы знать, – со всей серьезностью сказал Видок, – ибо неведомо, как сложится жизнь этой дамы! Не пугайтесь, сударыня, я так шучу. Так вот, «оборотными лошадьми» кликали беглых и вновь пойманных преступников. Нас даже освободили от работы, чтобы исключить возможность побега. Вот она, райская жизнь, наконец-то наступила, подумал я. Не тут-то было. Содержание в Тулоне было намного хуже, чем в Бресте. Я, всегда любивший хорошо поесть, испытывал недостаток в пище, спал на досках, был прикован к скамье и страдал от жестокого обращения. Страдания мои оказались столь велики, что даже тюремщики прониклись ко мне жалостью, но увы, ни один не пожелал выпустить меня на свободу. Что ж, приходилось действовать уже проверенными способами. Чтобы меня положили в госпиталь, я притворился больным. А когда фельдшер по неосторожности оставил свой сюртук, шляпу и трость (вы теперь понимаете, мадам, сколько на свете болванов, раскидывающих одежду где ни попадя!), я, переодевшись в его платье и изменив внешность с помощью заранее приготовленного парика, благополучно бежал из тюрьмы. Однако и на этот раз далеко уйти мне не удалось.

– Вас поймали? – предположила Флер вполне логично.

– Поймали. А потом я снова ушел. И снова попался. И снова. Тогда-то за дерзкие побеги меня и прозвали «королем риска». Обо мне начали слагать легенды, и, признаюсь, это весьма льстило моему самолюбию. Какой только ерунды ни болтали; ну и потеха была все это выслушивать! Говорили, что я оборотень, способный проходить сквозь стены, что я в огне не горю и в воде не тону. Впрочем, имелась в этих слухах и доля правды: однажды я действительно выпрыгнул в реку из окна тюрьмы. – Видок понизил голос, как делает умелый рассказчик, желая подчеркнуть какую-либо часть своего повествования и еще сильнее зачаровать слушателей. – Сгустились сумерки, плыть было трудно. Я продрог, силы оказались на исходе, тем не менее, мне удалось выбраться на берег. И даже умудрился тогда не заболеть. В другой раз, зимой, спасаясь от полицейских, я бросился в бурную реку. Преследователи подумали, что я утонул, но удача держала мою сторону. Видите ли, самой лучшей моей возлюбленной всегда была Фортуна. О, это капризная женщина, но если ты в нее влюбился, она вполне способна ответить взаимностью… и тогда ты можешь об этом пожалеть, но поздно!

Сезар хмыкнул, а Видок продолжал:

– В очередной раз меня арестовали в Манте и как каторжника отправили в Париж в сопровождении жандармов, имевших при себе инструкцию: «Видок, Эжен Франсуа, заочно приговорен к смертной казни. Субъект этот чрезвычайно предприимчив и опасен». Льстило мне это чрезвычайно, но вместе с тем и беспокоило. До самого Парижа с меня не спускали глаз. Я понимал, что положение мое на этот раз очень серьезное, поэтому оставался один выход – бежать.

– Кажется, вполне привычный выход! – заметила Флер, задыхаясь от смеха.

– Ах, вы хохочете, мадам! Не прячьте от меня свои веселые глаза. Вот вы смеетесь, а мне тогда было не до смеха. В Париже меня бросили в тюрьму, расположенную в Луврской колокольне. В первую же ночь я бежал, перепилив решетку на окне и спустившись по веревке, сплетенной из простынь. Фортуна ласково на меня глядела, впереди были новые приключения. Я чувствовал себя непобедимым. Сначала я скрывался, переодевшись пленным австрийцем. Затем служил на пиратском судне, ходил со знаменитыми Полем и Жаном Бартом на абордаж, тонул во время бури. Затем я вновь поступил в армию, где получил чин капрала морской артиллерии. И тут судьба свела меня с членами тайного общества «Олимпийцы», в секреты которого я оказался невольно посвященным.

– Я никогда не слышала о таком… И в газетах не читала.

– Мало кто слышал, верно. На то оно и тайное. Это общество было организовано в Булони по образцу масонских лож. В него допускались моряки – от гардемарина до капитана корабля, а из сухопутной армии – от унтер-офицера до полковника. Членов общества связывала клятва взаимного содействия и покровительства. О политической направленности «Олимпийцев» можно было сразу догадаться по принятым ими знакам – рука с мечом в окружении облаков, внизу опрокинутый бюст Наполеона. – Видок хмыкнул столь презрительно, что по одному этому резкому звуку стало понятно, как он относится к политике. – Как ни странно, деятельность этого общества не вызывала беспокойства у властей. Но осторожный министр полиции заслал в ряды заговорщиков своего агента, который действовал весьма успешно. Именно от тайного агента, когда тот выпил лишнего, я узнал о существовании «Олимпийцев». Вскоре многие члены тайного общества были арестованы, по-видимому, по доносу этого полицейского агента. А я, хотя отказался от предложения стать осведомителем, но эта мысль запала мне в голову, ведь в то время мне уже хотелось жить более-менее честно. Вполне похвальное стремление; в те дни приключениями я был сыт уже по горло.

– Или себя в этом убедили, – поддел его виконт.

– Мальчик мой, вы язва. А я совершенно искренне решил встать на истинный путь. Даже выучил парочку молитв, чтобы в воскресенье ходить в церковь. Но для спокойной жизни требовалось слегка очистить совесть. Некоторое время я пробовал жить тихо, но прошлое доставало меня… впрочем, эти подробности я не стану оглашать. – Он помолчал. – Некоторые события, не слишком приятные, вынудили меня действовать. Поколебавшись, я написал письмо жандармскому полковнику, в котором сообщал о том, что мне известно, кто совершил последнее громкое ограбление. Я описал внешность преступников, и вскоре по этим приметам они были схвачены. Правда, письмо я не подписал, не стремясь к известности. Чуть позже мне стало известно о готовящемся ограблении и убийстве. На этот раз я отправился в парижскую полицейскую префектуру к шефу ее Первого отделения господину Генри (да-да, мадам, и этот человек был скотиной порядочною, но он мог мне помочь, что верно, то верно), – а ведал он тогда борьбой с уголовными преступлениями. Или, вернее, тем, что в то время называлось борьбой, потому что преступления процветали, а борьба была так себе. Генри принял меня благосклонно, но при этом заявил, что не может дать мне никаких гарантий, и сделка не состоялась.

– И что же? Он посадил вас в тюрьму? – огорчилась Флер.

– Довольно скоро, хотя вначале отпустил. Я вновь попал в тюрьму Бисетра, где меня приняли как признанного авторитета уголовного мира. Преступники мне подчинялись, угождали. Приятно, черт возьми, да ведь я хотел уже другого. Я снова предложил свои услуги полиции, причем при условии освобождения от каторги и отбывания срока заключения в любой тюрьме. Я отправил господину Генри послание с важными сведениями, заверив, что и в дальнейшем буду поставлять ценную информацию. Господин Генри доложил о моем предложении тогдашнему префекту полиции Паскье. Тот, поразмыслив, дал свое согласие. И для меня началась новая жизнь – знал бы я, куда она меня заведет!

По-прежнему умиротворяюще жужжали пчелы. Теплый солнечный лоскут подполз к ногам Флер и теперь лежал у носков ее туфелек, словно уснувший котенок.

– Меня перевели в тюрьму Форс, – продолжил Видок, – с менее строгим режимом. Там мне пришлось просидеть довольно долго: Генри желал убедиться в моей лояльности. За двадцать один месяц, которые я находился в тюрьме, полиции благодаря моим доносам удалось разоблачить и арестовать многих опасных преступников. Учитывая мои заслуги, мне организовали побег, дабы не вызвать подозрений со стороны подельников. Они проводили меня восхищенными взглядами, а я и был таков. Никто не сомневался, что я возьмусь за старое. Но со мною произошло одно из самых удивительных превращений в моей жизни; не зря меня все-таки кликали оборотнем, а? Из преследуемого и гонимого обществом преступника я стал его рьяным защитником. Своими благодетелями я справедливо считал Генри и Паскье. Тот же господин Генри руководил первыми моими шагами на поприще сыска. Узнав его получше, я проникся к нему уважением. Это был хладнокровный человек с твердым характером, к тому же очень наблюдательный, прекрасный физиономист. В уголовной среде его называли Сатаной или Злым гением – прозвища в равной степени злобные и льстивые. И он заслужил их. Прирожденный полицейский, он обладал истинным талантом сыщика, и я понял, что возводил на Генри напраслину, полагая, будто он ни на что не годен. Это большинство его служащих никуда не годились. Впрочем, встречались и достойные личности. У Генри было два верных помощника – следователь Берто и начальник тюрем Паризо. Мы не раз встречались с ними ранее, только будучи в то время по разные стороны закона.

Он говорил и дальше, и Флер позабыла о том, что ее окружает, целиком отдавшись этой истории, в которой – она чувствовала это – Видок упускал множество интереснейших подробностей, которые можно, скорее всего, вытянуть из него позже. Если представится такой случай… Но Флер не оставляло ощущение, что это не последняя ее встреча с изумительным человеком.

Глава 19

Ставки сделаны

Видок рассказал, как создал Сюртэ; как сначала у него было мало подчиненных, но затем штат слегка расширился, что пошло только на пользу. Видок мог перевоплощаться в кого угодно. Во время охоты на преступников он появлялся на парижских улицах, в притонах и трущобах под видом слуги, ремесленника, угольщика и водовоза, причем одинаково ловко мог носить костюм бродяги и аристократа. Посещая под чужими именами злачные места, Видок прикидывался, будто его преследует полиция (конечно, ведь многие знали о его последнем благополучном побеге!), и входил в доверие. Воры, бандиты и мошенники считали его своим в доску, ведь он говорил с ними на воровском жаргоне, знал законы уголовного мира, рассказывал байки о своих похождениях. Ежедневно Видоку удавалось кого-нибудь изловить, но никто из арестованных даже не подозревал, что попал за решетку по его милости. Он умудрялся арестовывать до ста убийц, воров и мошенников в год, обезвреживать целые банды. Преступный мир, разобравшись, наконец, в происходящем, объявил Видоку войну, угрожая расправой. Невзлюбили его и полицейские, завидовавшие его ловкости и удачливости. Они распускали слухи, будто Видок получает от преступников взятки, а сами тем временем вступали в сговор с бандитами, раскрывая им планы коллеги.

– Что ж! – презрительно высказался старик. – Пускай все это остается на их совести. Я по-прежнему тут – а они-то где?..

Несмотря на эти происки, авторитет его у начальства продолжал расти. Видоку поручали самые опасные и сложные дела, с которыми он всегда успешно справлялся. Но он по-прежнему считался тайным агентом, его не помиловали, хотя должность и обещала свободу. И только официально став начальником сыска Сюртэ, Видок почувствовал, что добился признания и благодарности.

Он всерьез подумывал перестроить всю систему наказания преступников – прежде всего предлагал улучшить условия содержания в тюрьмах, так как по своему собственному опыту знал, что жестокий режим озлобляет людей, особенно тех, кто попал в тюрьму за ничтожную провинность. Он и сейчас, спустя много лет, говорил об этом горячо, и видно было, что эта тема его по-прежнему сильно занимает. Флер согласилась, что многие его идеи не лишены основания.

Находились и те, кто призывал не доверять «банде Видока», поскольку в Сюртэ служили бывшие карманники и уголовники. Тогда шеф приказал своим сотрудникам постоянно носить замшевые перчатки, в которых не смог бы работать ни один карманник.

Между тем на счету отдела было уже более семнадцати тысяч задержанных преступников. Видоку удалось раскрыть несколько краж, совершенных в апартаментах принца Конде, у маршала Бушю, в музее Лувра, где был задержан граф де Руссийон, карманы которого оказались набитыми драгоценностями, и в других домах аристократов и банкиров. Но счастье не могло длиться вечно, а переменчивая Фортуна решила, что у ее любимчика все идет слишком хорошо. В 1827 году префектом полиции был назначен Делаво, с которым у Видока сразу не сложились отношения. Шеф стал придираться, упрекать подчиненного в том, что сотрудники его отдела вне службы позорят полицейских, в частности, не посещают церковь.

– Значит, вы так и не освоили искусство воскресных молитв? – засмеялась Флер.

– Увы, мадам, я был и остался безбожником! Решил, что меня ничто не исправит. Как бы там ни было, несправедливые упреки мне надоели, и, отслужив восемнадцать лет в полиции, я подал в отставку. Через несколько дней в газетах появилось сообщение: полицейский комиссар сообщил мне, что по приказу префекта полиции на посту шефа Сюртэ меня заменит мсье Лакур, бывший заместитель отдела. В тот же вечер я уехал сюда, в свой загородный дом. Мне выплатили три тысячи франков, но пенсии не назначили. Тут-то я и решил, что обидно, если мои приключения пропадут в безвестности, и засел за писание мемуаров. Издатель Тенон щедро заплатил мне за них, и когда они вышли, то произвели фурор. Тогда я изрядно заработал!

– Я бы хотела их прочесть, – созналась Флер.

– Возможно, ваша мечта сбудется. Однако, – Видок бросил взгляд на Сезара, – полагаю, хватит на сегодняшний день. Я могу так болтать бесконечно. Уже десять, и если ваши дела столь неприятны, пожалуй, следует заняться ими.

Виконт кивнул.

– Да, пожалуй. Госпожа де Виньоль, – обратился он к Флер, – вы простите, если мы покинем вас на некоторое время?

– Да, конечно. Я выпью еще кофе.

– Я велю подать, – сказал Видок, поднимаясь.

Мужчины ушли, а Флер осталась сидеть на террасе в глубокой задумчивости. Этот старик заговорил ее, заставил словно бы заглянуть в чародейственную сказку – и только ему самому было ведомо, сколько ужасов таила эта сказка. Тюрьмы – не уютные дворики, где прогуливаются дебютантки и голуби. И, хотя Видок бывал там не раз, его воля к жизни потрясала. Это подводило Флер к некоей мысли, которую она пока никак не могла уловить.

– Ну? – спросил Видок, закрывая за собою дверь кабинета. – Зачем весь этот маскарад? Что это вы затеяли, мальчик мой, признавайтесь! Откуда вы взяли эту девочку и зачем привезли ее ко мне? Да она смотрит на меня глазами испуганного олененка!

– Этот олененок, – сказал Сезар, пройдясь по комнате, – столкнул своего мужа с лестницы, отчего тот свернул шею и, соответственно, умер.

– Ого! – Видок приподнял брови. – Да кто бы мог подумать! И что же, долго она это готовила?

– Спонтанность. На самом деле, девушка защищалась, но она мнит себя чуть ли не равной тем историческим личностям, которых вы сажали в тюрьму.

– И с которыми сам проводил там время. Ах вот что. С девушкой понятно. – Видок по-прежнему отличался остротой ума и, по всей видимости, просчитал, зачем виконт привез Флер в его дом. Всегда было приятно разговаривать со стариком – можно не тратить времени на объяснения, переступая сразу через несколько ступенек в разговоре. – Что с неприятностями?

Сезар коротко и внятно изложил все, что знал. Видок слушал, в задумчивости расхаживал по кабинету, заложив руки за спину, – эту привычку виконт перенял у него. Дослушав, бывший сыщик хмыкнул и поскреб пятерней за ухом.

– Да, задачка не из простых, особенно если в ней замешан Мэтье. Та еще скотина! Кое-что про него знаю, но о ставках никаких не слышал. Что же вы от меня хотите? Вы же не затем приехали, чтобы пожаловаться и отчистить девушке совесть.

– Верно, не затем. Тут у меня нет нужных знакомств. Мне необходимо, чтобы кто-то из ваших старых приятелей проверил это дельце в Бордо – мне бы знать, откуда взялся свидетель, утверждающий, будто видел, как госпожа де Виньоль спустила мужа с лестницы.

– Ах, так вы попытаетесь ее обелить! Похвально, конечно, и делает вас достойным моим наследником, только имеет ли отношение к делу? – Видок помолчал. – Хотя вполне возможно, что и имеет. Все тут связано, и эта девушка – не последнее звено в цепочке. Ладно. Насчет Бордо я узнаю. Еще что?

Сезар заговорил, и Видок кивал, слушая его.

Они возвратились на террасу спустя четверть часа; Флер не заскучала – она гладила пришедшего к ней серого кота, который, мурлыча и усердно работая лапами, выпуская и убирая когти, топтался у госпожи де Виньоль на коленях и явно собирался устроиться там надолго.

– Ба, да Озорник вас признал! – воскликнул Видок. – Ну, тогда вы точно можете заглядывать в любой день без приглашения. Я питаю к этому толстяку искреннюю привязанность, и тот, кто ему понравится, нравится и мне!

– А так, без его одобрения, я вам не понравилась? – Флер склонила голову набок, и Сезар с удовольствием отметил, что девушка словно ожила.

– Ха! Вот вы тоже ехидством блещете. Смейтесь, смейтесь над стариком! Понравились, конечно же, что тут скрывать. И мне смертельно жаль, что виконт вас увозит.

Флер взглянула на Сезара:

– Мы уезжаем?

– Да, пора. Но не волнуйтесь, вы наверняка еще встретитесь. Если Эжену понравилась хорошенькая женщина, он ее не отпустит.

– Свойство натуры, – кивнул Видок и чрезвычайно этим высказыванием Флер развеселил. Она встала, держа на руках утробно мурлыкавшего кота, и протянула Озорника хозяину.

– Вот. Возможно, его хорошее настроение вас утешит.

– Как вы внимательны, мадам!

Они долго прощались, затем Флер и виконт возвратились в карету, которая неторопливо покатила обратно в Париж. Несколько минут спутники молчали, а затем Флер произнесла задумчиво:

– Он вовсе не такой, каковым я его представляла. Он женат?

– Был, дважды. Видок – страшный ловелас, и периодически в его жизни случалась настоящая любовь. Так и есть, баловень Фортуны. Он часто влюблялся, причем предпочитал актрис и модисток, чьи притязания не были очень обременительны. Но в брак он вступил не рано, в сорок пять. Женился на Жанне-Виктуар Герен, вдове. Четыре года спустя она умерла. Следующая его избранница, кузина Флерид-Альбертин Манье, стала его настоящим помощником и другом. Она покинула сей мир некоторое время назад.

– О! – расстроенно произнесла Флер. – Наверное, он очень скучает по ней.

– Да, хотя и старается этого не показывать. Но я его знаю, он не меняется. Иногда он поговаривает, что мог бы стать Клебером или Мюратом, добиться маршальского жезла, но слишком любит женщин и дуэли.

– А как вы с ним познакомились?

– Волею случая. История это занимательная, но я расскажу вам ее как-нибудь в другой раз, сегодня вы и так наслушались. Достаточно того, что мы знаем друг друга вот уже несколько лет, и он был столь милостив ко мне, что сделал меня кем-то вроде ученика. Мы никогда об этом прямо не говорили, но Видок очень много рассказывал, а я не упустил случая научиться.

Флер глядела на Сезара очень внимательно; после паузы она спросила:

– И теперь вы работаете на полицию, да?

Виконт приподнял брови.

– С чего вы так решили?

– Должны же вы как-то применять ваши знания.

– Это исключительно моя инициатива. Иногда меня влекут загадочные истории, которые полиция не в силах расщелкать; во время одной из них я, кстати, со Шрамом и познакомился. На Кэ д’Орфевр меня сильно не любят, хотя и знают. Там Видок – по-прежнему легенда, и сообразительные инспектора иногда обращаются к нему за консультацией. Хоть он и обижен на власти и не сотрудничает больше с ними – пенсия у него маленькая, да и ту пришлось выбивать, – иногда он снисходит и помогает.

– И он поможет нам?

– А что вы думаете обо всем этом, Флер?

Сезар дал ей время поразмыслить; наконец, вдова произнесла:

– Все это очень странно. Я не ожидала этого. Я никак не могу понять, что произошло. Да, вы познакомили меня с живой легендой, и я так рада этому. С тех пор, как вы появились в моей жизни, я узнала стольких удивительных людей, – выговорила она, порозовев. Сезару это очень понравилось. – Но Видок… Он потрясает. И между тем, меня не оставляет мысль – он ведь не чист перед законом, он… – Флер запнулась.

– Позвольте, я объясню вам, – мягко сказал виконт. – Видок – тот редкий человек, который, как вы сказали, перед законом чист не был, но с которого, тем не менее, следует брать пример. Разве вы не увидели в нем той жизни, о которой мы говорили с вами? Той свободы, о которой мечтаете? Несмотря на то, что он часто шел против закона, он жил каждое мгновение своей жизни – и продолжает это делать. Вас создает не только то, что вы однажды совершили, но то, как вы врастили это в вашу душу, как приняли, как этим воспользовались. Нельзя прожить всю жизнь ангелом и не запятнать крылья. Не таким людям, как Видок, как я… как вы. Вчера я убил троих человек, защищая вашу жизнь и свою; вы убили, защищая вашу жизнь. В чем же разница, скажите! И неужели вы никогда не сможете признать то, что совершили ошибку, научиться на ней чему-то новому и идти дальше – наученной, но не сломленной?

Слушая его, Флер прижала ладонь к губам. Когда Сезар остановился, она медленно сказала:

– Это то, что я чувствовала, но не могла выразить словами. Вы правы. О, как вы правы! Я слишком уж поддалась своему страху и из-за этого попала в неприятную историю, куда теперь впутаны и вы, и Жиффар, и Бог знает кто еще! О, я бы хотела все исправить. Я… постараюсь все исправить.

– Вполне достаточно того, что вы будете осторожной. Пожалуйста, никуда не выходите в ближайшие дни, и если что-то случится, немедленно посылайте за мной.

Сезар откинулся на спинку сиденья, весьма довольный произошедшим. Его не покидало чувство глубокой удовлетворенности, как будто он сделал едва ли не самую важную вещь в своей жизни. Флер же пребывала в задумчивости и до конца поездки больше не проронила ни слова.

Виконт подождал, пока Флер зайдет в дом, и велел кучеру уезжать; карета скрылась за углом.

Теперь особняк больше не казался госпоже де Виньоль мрачным, ибо все изменилось. Изменилось благодаря виконту де Моро, Сезару, который сумел непостижимым образом распознать, что именно ее тревожит, и помочь это разрешить. Флер еще о многом требовалось подумать, однако она уже ощущала себя освобожденной. Страх покинул ее. Виконту, по всей видимости, можно доверять, он желает ей добра. Он обязательно разберется в этой запутанной истории, а потом… Дальше Флер старалась не загадывать.

Легко улыбаясь, она вошла в дом, отдала подоспевшему Ксавье шляпу и перчатки и только тут заметила, что вид у слуги странный.

– Что-то случилось, Ксавье? Почему вы так смотрите?

– Там в гостиной человек, моя госпожа. Посетитель.

– Я же велела никого не впускать.

– Он вошел с черного хода. Сказал, что он ваш старинный знакомый и вы будете рады его видеть. Он так нас убеждал, что я его впустил.

Милый растерянный Ксавье! Флер глубоко вздохнула.

– Хорошо. Я выясню, кто это, и, может, позвоню, чтобы нам подали чай.

– Да, мадам.

Флер решительно зашагала к гостиной. Заряд бодрости, полученный сегодня утром, заставлял ее злиться и действовать решительно. Кто это мог заявиться к ней в такой час? Да еще с черного хода? Если это какие-нибудь штучки виконта…

Она распахнула дверь да так и застыла на месте, словно громом пораженная, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Человек, стоявший у камина, медленно обернулся. Иногда его лицо возвращалось к ней в кошмарах, и Флер верила, что только в кошмарах оно и вернется. Потому что в реальности такого просто не могло быть.

Потому что этот человек умер.

Это был ее муж.

Глава 20

Призрак

Флер стояла, не в силах двигаться и дышать, а Жоффруа глядел на нее насмешливо из-под своих широких бровей. Он похудел с тех пор, когда Флер видела его в последний раз – тем страшным вечером, когда решилась бежать. Одет он был неброско, но хорошо, темно-серый костюм подчеркивал его холодную привлекательность – Жоффруа выглядел по-прежнему впечатляюще. Теперь, по прошествии многих лет, Флер могла это оценить. В его лице было что-то порочное, привлекавшее женщин, жаждавших этой порочности и готовых рисковать, чтобы заполучить такого человека. И, возможно, многим ее муж казался даже красивым. Но Флер видела вместо его лица одну лишь мерзостную маску.

«Этого не может быть!» – подумала Флер, ее следующая мысль оказалась спасительной и очищающей: «Господи, значит, я его не убила…»

Облегчение смешалось с ужасом, стыд – с ощущением невероятной свободы. Как бы там ни было и что бы ни ждало ее в будущем, нет на ней смертного греха, и хотя она сама приняла его сегодня, смирилась с ним, как же хорошо, что его нет! Флер шагнула в комнату и медленно закрыла за собой дверь.

Жоффруа оглядел ее с головы до ног и заговорил:

– А траур вам идет, моя дорогая!

– Вы… – Во рту пересохло, и выговорить слова удалось не сразу. – Вы же умерли.

– Как видите, иногда можно воскреснуть из мертвых, – ухмыльнулся Жоффруа. Он приблизился к Флер, стоявшей неподвижно и не сделавшей никакой попытки от него убежать, и навис над нею. – Что же, вы не поцелуете меня нежно после долгого отсутствия, дорогая супруга?

Он схватил ее за подбородок и впился губами в ее губы; только тут Флер рванулась, сопротивляясь, и, к удивлению, Жоффруа ее отпустил.

– Не теперь, – сказал он с некоторым сожалением, – для этого найдется время позже. А вы изменились, дорогая моя, и, пожалуй, к лучшему. Мне всегда была не по нраву эта ваша овечья покорность. Признаться, столкнув меня с лестницы, вы впервые показали характер, и мне это даже понравилось!

– Что вам нужно? – процедила Флер. – И как вы оказались в живых?

– Я по-прежнему мертв, и оставался бы таковым – забавно было наблюдать, как вы мечетесь, – однако та услуга, о которой вас попросили, касается и меня. Человек, что приходил к вам, конечно, говорил, что вы еще можете понадобиться?

– Да. Но я не вижу, чем могу быть полезна. К тому же, – она вскинула голову, – виконт де Моро…

– Этот выскочка! – прервал ее Жоффруа со злостью. – Ничтожный мальчишка! Он получит по заслугам, не сомневайтесь. Конечно, вас видели с ним. Что вы знаете?

– То, что дело, в которое меня впутали, грязное! – закричала Флер, не в силах больше сдерживаться. – Вы зачем-то хотите убить Анри Жиффара, и виконт вам мешает, и…

– Да, все верно. Только Анри Жиффар мешает нам больше виконта.

– Да чем же? Чем вам не угодил изобретатель?

– Многим. Он встал поперек горла одному важному лицу, с которым я имею честь вместе работать.

– Уж не Мэтье ли? – бросила Флер.

Жоффруа побледнел; она и не ожидала, что такой эффект произведут ее слова!

– Откуда вы знаете? – прошипел он. – Ах, ваш любовник виконт докопался! Ну надо же, какой ретивый!

– Он не мой любовник, – зачем-то возразила Флер, но муж ее не слушал.

– Что же, если вам так много известно, тем лучше, – пробормотал Жоффруа, внезапно успокоившись. – Тогда вы понимаете, сколь высоки ставки.

– Понятия не имею, о чем вы говорите. И вы не сказали, как вам удалось выжить. Я… – Она сглотнула. – Я сама видела вас, лежащего там.

– Да-да, и сами туда отправили. С наилучшими пожеланиями. Что, вам так хочется знать? Пожалуй, буду милостив и удовлетворю ваше любопытство. – Жоффруа явственно наслаждался моментом. – Вы не убили меня, в чем сами убедились бы, спустившись и проверив. Я был без сознания, но живехонек, так что когда через некоторое время явился Эсташ и привел меня в чувство, я пришел в ярость. Хотел немедля прикончить вас, но тут мне пришла в голову интересная мысль. И мы с Эсташем разыграли маленькую драму. Я исчез, а он заявил, что я желал быть похороненным быстро. В склепе упокоили гроб, наполненный камнями и старыми тряпками. Ну как, хороша задумка? – Он явно наслаждался моментом.

– Хороша, – процедила Флер. – А полиция? Священник?

– Им достаточно было немного денег, чтобы они и не смотрели на труп.

– Что ж вы не объявились за все это время?

– Я наблюдал за вами, любовь моя, и ждал подходящего случая. По правде говоря, мне выгодно быть мертвым. Я получил новую должность, которая меня вполне устраивает. И я останусь мертвецом, если вы выполните то, что вам велят.

– И что же это?

Первоначальное изумление схлынуло, и Флер, сжав зубы, ждала, что скажет ей так нежданно воскресший муж. Она не сомневалась, что предложение окажется гнусным. И не ошиблась.

– Дело в Жиффаре. Сейчас его нет в городе, со своим другом Годаром уехал в неизвестном направлении, и мы пока их не нашли. Но ходят слухи, что через три дня он возвратится, дабы окончательно наладить работу своего дирижабля. Тогда-то мне и понадобитесь вы. К его ангару не подступиться, он слишком хорошо охраняется.