Плохие слова (сборник) Гайдук Борис

Вирклих, вирклих, да что же это такое, вертится ведь в голове…

Утром капитан Сергеев манит пальцем:

— А ну-ка, комм цу мир, товарищ зольдат! И пристально смотрит в глаза.

— Что, тяга к знаниям проснулась?

Андрей пожимает плечами и делает самое простое лицо.

— Скучно, значит, без иностранных языков служить в вооруженных силах?

Андрей молчит. Уже стуканули.

— В общем, так: если что-нибудь узнаю про бензин — комиссую вместе с Гребенщиковым. С переломами рук и ног. Множественными. Понятно?

— Товарищ капитан…

— Понятно, я спрашиваю?!

— Так точно…

Сегодня траншею роют другие.

Андрею повезло, он едет к немцам на пилораму. С немцами есть какое-то шефское соглашение. Осенью они в обмен на рабсилу подгонят в часть пару тонн картошки и сунут пару сотен в карман прапорщику Зинько. Зинько же обычно и назначает, кто поедет к немцам. Отдает предпочтение рослым и здоровым бойцам славянской внешности.

Работа на пилораме легкая и монотонная. Самое лучшее времяпрепровождение. Главное — не заснуть и не сунуть руку под циркулярную пилу.

Но лучше всего на этой работе даже не цивильная обстановка, а обед.

Настоящий гражданский обед.

На столах клеенки в розовую клетку со смешными желтыми цыплятами, салфетки и перечницы. В бутылочках с маслом плавает какая-то травка. От одних запахов можно, как нарком Цюрупа, упасть в голодный обморок.

Кормят тушенной с овощами картошкой, копчеными сосисками, салатом. Бери сколько угодно, никто слова не скажет.

Немцев в столовой много, человек тридцать. Андрей старается есть не слишком жадно.

Подходит работяга в синем комбинезоне, что-то говорит и ставит на стол четыре пузатые бутылочки пива. Потом лезет в карман и добавляет пачку цивильных сигарет с фильтром. Двое других немцев, тоже в спецовках, салютуют такими же бутылочками от своего стола.

— Данке фюр бир, — неожиданно вырывается у Андрея.

Ребята смотрят с уважением. Немец усмехается в светлые прокуренные усы, достает из-за пазухи несколько листков, подмигивает и тоже кладет на стол. Смешные мультяшные порнографические картинки.

Ребята выворачивают шеи.

— Soldaten lachen, — говорит немец, Андрей с удивлением чувствет, что понимает его.

— Филен данк, — бойко отвечает он.

Пиво выпито за минуту, бутылки сразу в мусорку. На всякий случай.

Кружится голова. Еще бы, первое пиво за восемь месяцев службы. Брюхо так набито вкусной немецкой едой, что вот-вот лопнет. Четыре сосиски, тарелка картошки и немного салата. Куда все поместилось? Невыносимо клонит в сон. Но лучше не терять времени.

Глагол wissen.

Ich weiss.

Du weisst das nicht.

Так, в этом языке имеются падежи, чтоб им провалиться. Именительный, родительный, дательный и винительный.

Падежи пока отложим. Без них тошно.

Вечером Андрея ставят дневальным по роте. Дежурит младший сержант Березин, тихий долговязый сибиряк.

— Вымоешь полы и дуй на урок, — разрешает Березин. — Я часов до трех постою.

— Спасибо, Коля.

— Как успехи вообще-то?

— Помаленьку.

На улице сухо, и полы почти не грязные. Шнелль, Топорков, шнеллер!

Степени сравнения прилагательных и наречий.

Klein — kleiner — kleinst.

Jung — junger — jungst.

Отлично!

Guten Tag, meine Damen und Herren! Это точно не пригодится.

Heute machte ich Sie mit unserer Stadt bekannt.

Гады, надо же так предложение раком ставить!

Ich fuhre Sie…

Как же хочется спать!

Строчки плывут, буквы шевелятся, как муравейник.

Березин ушел спать.

Андрей притащил стул и сидит рядом с тумбочкой. В это время из офицеров точно никто не придет, а часов в пять стул нужно будет отнести обратно в бытовку.

Du wirst mir helfen…

Du bleibst hier stehen…

Нет, хотя бы часок нужно вздремнуть, иначе потом день на ногах не выстоять. Андрей садится на стул, прислоняет голову к тумбочке и сразу же проваливается в сон.

Березин будит его затрещиной.

— Дурак, подъем проспал! Половина седьмого! Андрей вскакивает и хлопает глазами.

— Бегом, поднимай роту! На тумбочке я пока побуду. Живо!

Андрей бежит в спальное помещение.

— Рота, подъем! — Голос сиплый ото сна, срывается. — Подъем!

Вроде бы обошлось.

На завтрак пшенная каша с длинной желтой жилой. К жиле прилепился кусочек мяса. Шайбочка масла. Четыреста двадцать один день, боже мой, четыреста двадцать один. Дедам — пятьдесят шесть, тоже нужно помнить на всякий случай, хотя следить за дедовским календарем обязаны бойцы первого периода. Ладно, через пару месяцев службе исполнится год, а там все будет по-другому.

Только бы пережить этот немецкий язык.

Траншею сегодня закапывают обратно. Найденное вчера соединение оказалось ненужным. Начальство в растерянности. Решено вызвать немцев, пусть сами разбираются в своих довоенных трубах.

Der Tag hat 24 Stunde.

Die Stunde hat 60 Minuten.

— Андрюха, ты где? Бегом строиться!..

Командир части майор Лазян строит роту и, попирая субординацию, в хвост и гриву разносит прапорщика Баранова. Загорелось стрельбище соседней части, оттуда позвонили и попросили помощи. Прапорщик Баранов отправил две пожарные машины и сам выехал вслед за ними. На бензовозе. Солдаты тайком посмеиваются. Капитан Сергеев отвернул в сторону лицо и тоже вовсю ржет. Только прапорщик Баранов мог поехать на пожар на бензовозе. Потому что — прапорщик Баранов. Персонаж практически былинный.

Заодно по шапке получает зампотех старший лейтенант Ивлев. Пожарные машины почти не дали пены, и тушить пришлось песком и всякими подручными средствами. Техвзводу дан приказ — в три дня все перекатчики, бензовозы и пожарные машины должны быть в полной исправности. Рота охраны злорадствует: водилам опять придется по ночам воровать друг у друга аккумуляторы, коробки передач и прочие запчасти. А в итоге сколько было исправных машин, столько и останется. Закон сохранения массы вещества.

Баранов мрачнее тучи, сейчас его разнос аукнется всем.

Es waren einmal zwei Bruder. Sie liebten einander sehr und wollten immer zusamen sein…

Вечером Андрея ставят в караул. Очередь не его, сейчас через день ходят другие два отделения. Но кто-то заболел, и наугад берут Андрея. Очень вовремя — озлобленный Баранов как раз заступает дежурить по части и наверняка устроит парочку ночных построений.

Начальником караула, правда, Фаитов. Тоже возможны осложнения.

Между инструктажем и разводом есть пятнадцать или двадцать минут свободного времени. Как раз в это время по телевизору обычно, кроме выходных, идет аэробика. Все валят смотреть. Казарменный сюр — группа солдатиков в шинелях и с автоматами толпятся вокруг телевизора, тянут шеи и таращатся на размахивающих ножками девушек, время от времени отпуская всякие сальные замечания. Это традиция. Если личный состав ни в чем серьезном не провинился, командование просмотру не препятствует.

Часть маленькая, поэтому устав внутренней и караульной службы серьезно адаптирован. Дежурство по части несут не только офицеры, которых кроме командира всего двое, но и прапорщики. Начальниками караула ходят сержанты, они же в ночное время являются разводящими. Днем караульных по очереди разводят двое часовых ночного поста. Ночной пост — привилегия старослужащих.

Отстоял ночью четыре часа — и вся служба.

Пока не стемнело, Андрей просится в первую смену.

На посту ему почему-то постоянно хочется шоколадных конфет. Настоящих, бабаевских или «Красного Октября». И ведь нельзя сказать, что на гражданке как-то особенно любил шоколад. А здесь настоящее наваждение, граничащее с галлюцинациями. Причем только на посту.

Почему? Загадки сознания.

Обычно соседние часовые сходятся на границе участков, чтобы за разговором и перекурами побыстрее убить два часа. Но сегодня Андрею есть чем занять время на посту.

Wie spat es ist?

Es ist sсh #246;n 8 Uhr abends.

А у нас сейчас сколько времени?

Es ist… Es ist zwanzig Minuten nach sechs…

В караулке, склонившись над книгой, Андрей затылком чувствует пристальный взгляд Фаитова.

— Эй, Топорище, — зовет Фаитов.

Андрей оборачивается и встает.

— Как по-немецки будет «стол»?

— Дер тиш, — отвечает Андрей.

— Правильно. А «стул»?

— Дер штул.

— Чево?

— Дер штул, так и будет, честное слово.

— А сапоги?

— Ди… штифель, кажется.

— Надо сказать: офицерские хромовые сапоги.

— Ди… официрише… официрише штифель…

Андрей запинается.

— Двойка тебе, — ровным голосом говорит Фаитов и с силой запускает в Андрея ремнем.

Андрей едва успевает уклониться, бляха бьется о стену. Сыплется штукатурка, на стене здоровенная вмятина.

Сволочь. Легко мог пробить голову.

— Принеси ремень…

Спокойно, Топорков, спокойно…

Ты ведь совсем не хочешь потихоньку пристрелить эту скотину. Ты хочешь вернуться домой, живым, здоровым и в положенный срок.

Андрей поднимает с пола ремень и подает Фаитову.

— Скоро экзамен, товарищ студент, — скалится Фаитов, — а у вас плохая успеваемость. Вам грозит отчисление.

Сволочь.

Нефтяник, сын нефтяника, внук чабана. Студенты для него будущее «начальство». Натуральная классовая ненависть.

Офицерские хромовые сапоги, надо же такое придумать. А, понятно. Наверное, сперли со склада сапоги и хотят продать вместе с бензином.

Андрей вытаскивает словарь и выписывает на листок немецкие названия всего, что в части обычно воруют для продажи немцам. «Хромовых» в словаре нет. Можно сказать «офицерские сапоги из лучшей кожи».

Die Offiziersstiefel aus bestem Leder.

ХэБз — Uniform, униформа, все правильно.

ПэШа — тоже Uniform, только зимняя. Так и запишем.

Шапка — Mutze.

Аккумулятор — Akkumulator, так и будет.

Цемент — Zement.

Как будто специально тащат такое, чтобы было легче объясниться.

Огнетушитель — Feuerloscher.

Фойерлошер. Смешное слово.

Список получился больше тридцати слов. Но это все ерунда, подстраховка.

Главное — бензин. Benzin.

Zwei hundert Liter — zwei hundert Mark, Oktannumer 76, rhein…

Смешно Марк Твен сказал про этот гнусный язык, что немецкий можно смело причислять к мертвым языкам, потому что только у мертвого хватит времени его изучить. Попал бы ты, старина Марк, во взвод к старшему сержанту Фаитову, живо узнал бы, почем литр бензина.

Ускоренный метод доктора Фаитова.

Андрей вяло улыбается. В глазах раскаленный песок. Смертельно хочется спать. Но об этом не может быть и речи. Даже в отведенные для сна два часа придется учиться. В лучшем случае — незаметно вздремнуть над книгой.

В следующую смену Андрей подходит к соседу по участку, рядовому Тютчеву.

— Серега, сплю, не могу. Покараулишь меня?

— Без базару. Залезай.

Андрей забирается на вышку и засыпает, уронив голову на доски.

Тютчев смещается на его сектор. Караулка видна ему как на ладони. Перед сменой или проверкой все будут на своих местах.

Во сне Андрей видит канцлера Бисмарка из школьного учебника истории. У Бисмарка шлем со шпилькой и усы капитана Сергеева. Он яростно ругается на своем немецком языке.

— Scheisse! — кричит румяный от злости канцлер Бисмарк. — Verfluchte Russische Schweine!

Канцлер топает ногами и брызжет слюной. Усы его топорщатся.

— Okkupanten!

Андрей пытается подыскать слова, чтобы возразить канцлеру, но не успевает. Перепуганный Тютчев наотмашь хлещет его по щекам.

— Ну, ты и здоров спать! Я уж испугался — не двинул ли лыжи! Быстрее слезай, смена идет!

Тютчев резво убегает на свой участок. Топает смена. Андрей протирает глаза и успевает снять шинель, чтобы посмотреть, не прилипло ли сзади какого-нибудь мусора.

Отлично поспал, взбодрился. Откуда этот Бисмарк взялся? Ферфлюхте руссише швайне, надо же так сказать! Вот гад. Написано было про язык Шиллера и Гете, а также Карла Маркса и товарища Эрнста Тельмана.

В следующий раз, наверное, Гитлер приснится.

— Стой, кто идет?

— Начальник караула со сменой.

Это единственная формальность, больше похожая на приветствие. Произносится вполголоса и скороговоркой. Сменщик, рядовой Махрушев, притормаживает, а Андрей на ходу пристраивается в хвост колонны из трех человек.

Сейчас Махрушев подождет, чтобы смена повернула за угол караульного периметра, и закурит сигарету. Потом сойдутся с соседом на углу и будут точить лясы. Вот тебе и вся боеготовность.

Wie beginnst du deinen Tag?

Waschst du jeden Morgen den Hals?

Wer waschst jeden Morgen den Hals?

После отбоя маленький праздник. Провожают домой комиссованного Гребенщикова. Завтра командирский «уазик» увезет его на военный аэродром. Там его припишут к какой-нибудь команде, не особенно разбирая, куда, собственно, Гребенщикову надо лететь. Одного человека обычно сразу сажают на вылетающий борт. А потом уж, пользуясь бесплатным жэдэ проездом в общем вагоне и десятью рублями увольнительных денег, ему предстоит добираться до дома.

Все какие-то подобревшие, даже Фаитов пришел. Развалился на стуле, жрет картошку, чавкает. Послезавтра вечером твой сослуживец будет дома. Кто угодно от этого размякнет и подобреет.

— Будешь ты, Гребень, хоть с грыжей, но дома, — лениво бросает Фаитов.

— Ага, ага! — подобострастно смеется Гребенщиков. Чмо, завтра ты летишь домой, хватит уже жопу лизать.

Фаитов поворачивает голову и с притворным удивлением смотрит на Андрея.

— Топорище! А ты что здесь делаешь? Почему не на занятиях?

Кто-то хихикает, остальные почти все молчат.

— Гребень позвал, вот я и здесь, — дерзко отвечает Андрей. — Сейчас посидим, потом пойду на занятия.

Почти уже получается не отводить взгляд в сторону. Фаитов смотрит внимательно, как будто что-то про себя взвешивая.

Смотри, сержант, не перегни палку А то вдруг получишь случайно пулю в карауле. Или просто кирпич с крыши упадет, больно сделает.

— Топорков, — говорит, наконец, Фаитов, — ты, наверное, собираешься мне вместо немецкого языка втюхать всякую лажу типа «зер гут» и «аллес гемахт», да? Так вот, ничего не выйдет. Не будешь знать как следует, лично удавлю, понял?

— Учиться, бля, бегом! — командует Ташматов.

— Ребята, да ладно, — бормочет Гребенщиков. — Он способный, все выучит.

Вот подонки! Ну, хорошо. Придется идти. Хорошо, что успел поесть.

Андрей медлит, сколько хватает решимости. Засовывает в рот еще кусок картошки, натужно глотает.

— Ладно, Гребень, ты извини. Я, пожалуй, пойду. — Андрей старается не суетиться, крепко жмет Гребенщикову руку. — Удачи тебе!

— Тебе удачи! — отвечает Гребенщиков и втягивает голову в плечи.

Дорогие друзья, я еду в Берлин. Я еду не один, а с группой студентов…

Переводим.

Liebe Freunde, ich gehe nach Berlin. Ich gehe nicht alone, тьфу, nicht allein, aber… aber mit der Gruppe, mit eine Gruppe von… von студентов… студентов…

Все, невозможно.

Спать.

Андрей просыпается от сильного удара по лицу. Что такое? Кто?

Андрея вытаскивают из постели и бьют снова.

— Ну что, будем выеживаться или не будем?

— Н-не будем… Не буду…

Еще удар. Ташматов, Садретдинов и еще кто-то. Масаев, кажется. Фаитова не видать. Не царское это дело, молодых воспитывать. Андрей сжимает кулаки. Хоть бы одному по роже треснуть.

— Не будем, значит?

— Нет…

— Ладно.

Андрей садится на койку, трогает лицо. Нужно пойти смочить холодной водой.

— Легко отделался, — говорит дневальный. — Они тебя всерьез собирались метелить.

— Еще не вечер, — мрачно шутит Андрей. Какой там вечер. Половина пятого. Через полтора часа подъем.

— Не злил бы ты его, а?

— Да пошел он в баню. Что мне теперь, веревку мылить?..

Ничего не разбито, крови нет. Но синяка, наверное, не избежать.

— Откуда синяк? — ревет капитан Сергеев. — Опять со стремянки упал?

— Никак нет, товарищ капитан. В столовой на масле поскользнулся. Все видели.

— Ясно. За мной!

Андрей уныло тащится за капитаном в канцелярию.

Сейчас еще добавит. Четыреста девятнадцать дней, о боги, мои боги, за что мне все это?

— Вот что, Топорков. Или я буду все знать про бензин, или я тебя сгною. Я понимаю, что бочки выкатывали и будут выкатывать, это диалектика жизни. Если борзеть не будете, пусть идет, как идет. Понятно? Армия не обеднеет, если дембеля пропьют двести литров бензина. Но я хочу знать все, что творится в этой части. Понятно?

Андрей неопределенно пожимает плечами. Армия, кажется, не беднеет и оттого, что два или три раза в месяц офицеры выгоняют из части полный бензовоз. Потом бухают вместе с инспекторами и списывают недостачу на испарения и протечки. Тот же Сергеев уже прикупил новенькие «Жигули» в экспортном исполнении. Прапорщик Зинько имеет даже бундесовскую «Ауди». Зинько служил в Афгане, грудь в медалях, и всяких вольностей ему положено больше других. У них там тоже дедовщина, только без мордобоя. Баранов новенький, с ним пока не делятся. А Ивлев — чмошник, на него все просто кладут, отстегивают три копейки с бензовоза. Интересно, командир части тоже в доле? Наверняка в доле.

— Понятно, я спрашиваю? — повышает голос Сергеев.

— Никак нет, товарищ капитан! Не понимаю, о чем вы! — говорит Андрей и напрягает брюшной пресс.

Сергеев хватает Андрея за шиворот, дергает на себя и два раза коротко бьет в живот.

Очень больно. Дыхание перехватывает, в глазах вспыхивают оранжевые круги.

— Свободен. Иди подумай.

Андрей вываливается в коридор и сползает вниз по стене. Удивительно, но даже в этот момент какая-то его часть хочет спать. Другая готова заплакать. Так, чтобы полчаса рыдать, как в детстве. Выплакать разом всю эту байду, всех этих хамов с их тупой службой и немецким языком в придачу.

Подходят Ташматов и Садретдинов.

— Пойдем. Не сиди здесь.

В каптерке Фаитов курит немецкую сигарету с фильтром, в другой руке крутит коробку.

— Ну что, склонил Сергеев к сотрудничеству?

— Нет.

Фаитов долго молчит.

— Слушай, Топорище, ты нормальный пацан. Не гондон. Давай так: пока я здесь, ты высовываться не будешь. Через три месяца я уволюсь, ты станешь помазком, и все у тебя будет в шоколаде. Но пока я здесь — чтобы ниже травы. Понял? Иначе придется огребать каждый день.