Огнедева. Перст судьбы Дворецкая Елизавета

Глава 10

Низовья Сяси отстояли от Ладоги всего на пару дневных переходов по суше, и эти места были словенам наиболее знакомы. Домагость каждую зиму ездил по Сяси, обменивая кузнечный товар или ткани на меха и шкуры, поэтому местная чудь — те, что называли себя «тягелажет», то есть просто «здешние», — привыкли к словенам. Да и с варягами они были хорошо знакомы, ибо уже несколько поколений платили дань сначала потомкам Франмара Викинга, а затем ярлу Эйрика конунга, обосновавшемуся в Вал-городе. Но то, что происходило сейчас, они видели в первый раз.

Велем собрал неплохую дружину: все парни Селяниной «стаи», молодые мужчины из тех, над кем в юности был баяльником сам Велем, — всего человек пятьдесят. Мужчины каждого рода имели над собой старшего из своих, но все вместе подчинялись Велему. Хрёрек и Хакон вели двадцать человек, Вестмар и Стейн — своих сорок. Вместе вышло больше сотни, что представляло в этих лесистых местах довольно внушительную силу.

Поход начался из Вал-города. Сясь, как и все лесные реки чудской земли, была камениста, изобиловала порогами, перекатами, валунами в русле, которые весьма затрудняли движение по ней судов и даже порой долбленок. Но сейчас, зимой, когда дружина шла на лыжах, это имело гораздо меньшее значение. В полтораста-двести локтей шириной, река представляла собой сносную дорогу. Высокие берега, поросшие густым лесом, уступами спускались ко льду. Над берегом виднелись дымки — на Сяси нередко встречались поселки-кюли. Каждая состояла из нескольких дворов и насчитывала от полутора до четырех десятков жителей, и со льда можно было поначалу разглядеть только заснеженные крыши, к которым уводили протоптанные в снегу тропинки от прорубей. Здешние чудины весной засевали палы, выращивали овес, лен, ячмень, горох и репу, пасли скот, но не менее важным источником пропитания для них оставалась охота и рыбная ловля. Они уже давно знали, что шкурки куниц и бобров можно обменять на железные изделия, хорошие ткани, стеклянные бусы и зерно, поэтому осеннее и зимнее время посвящали охоте. В некоторых кюлях дружину встречали одни женщины — мужчины были на лову. Хозяйка-эмаг вела переговоры от лица отсутствующих мужчин; почти всегда старшая женщина в роду держалась с достоинством, не устрашенная видом сотенной дружины словен — «вене», как их называли, и варягов, то есть «руотси». Впрочем, никто не собирался их пугать. Деленя сам объяснял, что принял наследственную власть рода над этими местами, ввиду чего каждая кюля обязана ему данью в размере куницы с каждого взрослого человека или другими мехами соответствующей стоимости. Он же взамен обязуется восстановить Вал-город, проводить там торги и не пропускать в Сясь дружины разбойной руси, а также обеспечит тягелажет другую поддержку, в которой они будут нуждаться. Ни женщины, ни мужчины, случившиеся дома, с ним не спорили и покорно отдавали куньи и бобровые шкурки по числу взрослых — десять или двадцать с каждого поселка. Иные даже радовались, что в Вал-городе снова появится воевода.

— Для тебя уже есть дело! — сказала ему в одной из кюлей хозяйка, Касте-эмаг. — Мы слышали от ловцов, что людей из Юрканне больше нет в живых, да и самой Юрканне тоже нет. Внуки Туори из Ротко сожгли ее и перебили всех. Мало им было того, что прошлой зимой Тарвитта сын Йолли убил старого Кульво, будто тот был равным ему противником! От них никого не осталось, и люди говорят, будто Сарве сын Йолли пообещал сделать то же с любым, кто посмеет им противиться или поднимет руку на кого-то из них. Юрканне уже не заплатит тебе дань, но ты должен разобраться в этом деле. Родичи старой Суксу-эмаг наверняка спросят тебя об этом.

— Я непременно разберусь! — заверил Деленя. Хрёрек подмигнул ему: я ведь предупреждал, что слухи пойдут и люди будут ждать от тебя каких-то действий! — Но вы напрасно думаете, что от людей из Юрканне никто не уцелел. Пето сын Кульво остался в живых, и он сейчас со мной.

Продвигались довольно медленно — за короткий зимний день удавалось одолеть не больше половины обычного дневного перехода, а порой — гораздо меньше. Много времени отнимали остановки и разговоры. Деленя сказал, что, пожалуй, ему следовало созвать всех старейшин в Вал-город и объясниться с ними разом, но Хрёрек покачал головой:

— Если дать им собраться вместе, они гораздо неохотнее признают твою власть, а если признают, то с головы до ног опутают тебя разными обременительными условиями. Все вместе они будут ощущать свою силу, а то еще и договорятся, как им действовать, чтобы не дать усилиться тебе. А поодиночке они перед нами беспомощны: ведь каждый может располагать только своими родичами, не знает, какое решение примут остальные, и не хочет оказаться крайним. Так наше дело идет медленнее, зато вернее.

— Но они могут еще раз собраться весной и все-таки прийти в Валаборг, — заметил Вестмар. — И потребовать пересмотра условий.

— Да, но тогда у них за спиной будут висеть уже данные нам обеты, и они будут чувствовать себя нарушителями слова. Это ослабит их еще до разговора. А если они и правда соберутся, то у нас есть в запасе неплохой способ.

— Это какой же?

— Самое простое — собрать всех вместе, напоить пивом, а потом поджечь дом! — вмешался Гуннульв. — После этого уже некому будет возмущаться!

— Не обязательно сразу прибегать к таким суровым мерам! — слегка поморщившись, сказал Хрёрек онемевшим ладожанам. — Мы просто заставим их обратить свой пыл и свое оружие на другого врага! Причем более сильного. Самых смелых убьют, а самые умные предпочтут примкнуть к тебе, Деллинг, чтобы не быть перебитыми по одиночке.

— Но где я возьму такого врага? — изумился Деленя.

Хрёрек усмехнулся, и на его лице ясно читалось: какое же ты еще дитя, хёвдинг Валаборга!

— Да разве мало на свете морских конунгов! — воскликнул Хакон. Будучи моложе Делени, он, однако, с ранней юности ходил с отцом в походы и хорошо понимал эти дела. — И разве трудно завлечь одного из них сюда? Я хоть сейчас парочку назову, что только и ждет намека, где кого пограбить можно.

— Да и не нужно хлопотать, — заверил Велем. — Они еще помнят Игволода, который Вал-город разорил. У них у многих там родня была, и, как полон продавать булгарам везли, они видели.

Разговор происходил в одной из чудских изб-пертей, возле очага в яме посреди земляного пола. Под крышей устраивались только вожди: Хрёрек с Хаконом, Вестмар со Стейном, Велем с Доброней, Деленя и Миронег, старший сын Творинега, которого тот послал со своей дружиной. Спали в основном на полу, но зимой само наличие стен и крыши, а также дымящего очага было благом. Остальные ночевали прямо на снегу, на пышных подстилках из еловых ветвей, возле костров, которые разводили во множестве и поддерживали всю ночь. Каждый день небольшой отряд посылался на охоту, чтобы обеспечить дружину мясом. В день одолевали до трети обычного перехода, поэтому ловцы с добычей к вечеру успевали догнать основные силы. У чуди, выказавшей покорность, не брали ничего, кроме оговоренной дани. Но и Домагость оказался прав: в нескольких кюлях, где ловцам не везло с добычей, им вместо шкурок отдавали лишних людей. Как правило, это были овдовевшие бездетные невестки, но иногда и подростки-сироты, и тогда стоимость раба засчитывалась за дань со всего поселка, смотря по его размеру, иной раз и за несколько лет вперед. Полученных невольников пристраивали к походному хозяйству: рубить дрова, поддерживать огонь, разделывать добычу, тянуть волокуши, ловить рыбу по ночам.

Селянина «стая», как и положено молодым «волкам», двигалась впереди основной дружины. Не обремененные лишним грузом, они шли на лыжах по верхнему гребню высокого берега. Почуяв впереди дым и завидев жилье, они обходили поселок по широкой дуге со стороны леса, отрезая его от реки, и рассыпались, таясь за деревьями. Иной раз они натыкались на свежий след от полозьев или лыж, уводящий от жилья в чащу: многие пытались спрятать половину домочадцев, увезти запасы мехов или что-то из наиболее ценной домашней утвари, укрыть скот. Чудины при посредничестве варягов торговали мехами уже не первое поколение, и в некоторых больших родах завелись даже серебряные чаши и сердоликовые бусы. Наткнувшись на такой след, «волки» шли по нему и отыскивали, как правило, маленькую охотничью заимку, где и сидели беглецы. Несколько раз их, не зная, сколько людей идет позади, встречали стрелами и топорами. «Стая» понесла потери: три человека было убито, в том числе бедняга Будец, не вовремя высунувший любопытный нос из-за щита и получивший стрелу в глаз. Зато у тех, кто пытался оказывать сопротивление, забирали, кроме всех имеющихся мехов, по одному человеку в рабство и по одному — в залог.

Давно позади осталась Юрканне, уже совсем не заметная под нападавшим снегом. Если не знать, что здесь была кюля, то и не догадаешься. Только весной, когда снег растает, обгорелые остатки пертей снова покажутся на берегу.

— Что ты думаешь делать потом? — как-то спросил Селяня у Пето, когда они вечером сидели у костра. — Ты ведь остался один в своем роду. Ты не вернешься… туда? — Он неопределенно мотнул головой назад, понимая, что в Юрканне возвращаться особого смысла нет.

— Я возьму с братьев Тарвитты выкуп за всех погибших и заведу свое хозяйство. — Пето уже все продумал. — И женюсь. Но не сейчас. Через несколько лет. А пока буду в дружине. Но если все-таки кто-то остался… — Он не разрешал себе особо надеяться. — Тогда, конечно, мы найдем новое место и будем жить, как прежде. Я возьму сестрам в мужья «домашних зятьев»,[37] чтобы нам не пришлось разлучаться, и наш род скоро снова станет сильным.

— Хорошо, если они согласятся, — хмыкнул Селяня. Он сам не пошел бы в «домашние зятья» к Пето, как бы сильно ему ни нравилась Ильве. — Ведь их род может оказаться слишком высок для этого.

— А я поищу себе зятьев попроще и из родов победнее, чтобы они охотно признали мое главенство за то, что я стану их кормить. — Пето, как видно, тоже кое-чему научился у Хрёрека.

Через несколько дней пришли вести, которые весьма обрадовали Пето и обнадежили его побратимов. В одной из кюлей им сказали, что в Ротко появились молодые рабыни.

— Ох, какая трудная жизнь у нас в последние годы! — причитал старейшина, Пуро-ижанд. — Мы сами питаемся одной похлебкой из ершей, боги забыли нас! Всю зиму мои сыновья валили лес под пал, но урожай был такой худой! Наших трех коров задрали волки, и теперь у меня всего скота — Клюква на болоте, Брусничка в бору да Земляничка на пригорке.[38] Моя жена умерла, и за домом некому глядеть…

— И мыши вылакали все пиво, — окончил Деленя. — За умершую жену платить дань не надо. Говоришь, ты и сыновья? Кто еще есть в доме?

— Больше никого! Мои сыновья не женаты, у них нет детей, а сейчас они в лесу на лову. Когда они вернутся, мы отдадим вам их добычу, если она, конечно, будет! Но с добычей в этом году так плохо, говорят, что нойды племени бепси[39] переняли к себе всю дичь, а наши леса оставили пустыми!

— Не женаты? — отозвался Селяня. Он вел большую часть переговоров, поскольку хорошо знал язык чудинов. — Бедный ты старик, и дети у тебя никудышные — не могут ни сосватать, ни украсть себе жен! Но тогда почему у вас в доме целых девять ложек?

— Ложек? — Старик в недоумении вытаращился на него.

— Точно! — Селяня кивнул на Терпеня, которого посылал проверить избу. Тот стоял перед дверью, держа целую россыпь деревянных ложек, причем все были промасленные и пообгрызенные. — Если вас только четверо, для кого еще пять? Или ты не знаешь, что если держать в доме лишние ложки, то ими из вашего котла будет есть лембо?

В хлеву действительно не пахло свежим коровьим навозом, и теснились там под берестяной крышей лишь четыре козы. Но если хитрый Пуро и отослал домочадцев пересидеть в лесу, чтобы не платить лишних куниц, то убрать лишние ложки ему в голову не пришло.

— Мои бедные дочки! — Пуро скривился и попытался заплакать. — Их было у меня четыре, но одну я отдал замуж, две пропали в лесу, а еще одна умерла, несчастная, от непосильной работы после смерти матери!

— А их ложки ты сохранил на память и нередко окунаешь их в похлебку и кашу, чтобы не скучали! Глупый ты старик, не называй умершими живых людей, ведь боги все слышат! Расплатиться шкурками тебе дешевле обойдется. А если шкурок нет, то отдай нам одну дочку, откупишься за… — Селяня быстро прикинул численность обитателей поселка, — за восемь лет! Иначе нам придется забрать тебя, а твоей стоимости хватит всего-то года на три.

— Хорошо быть богатым и сильным! — снова запричитал старик. — Вон, Лахья из Ротко, потерял младшего брата, а взамен получил четырех молодых девок! Братьям Вало и Вихели дал по новой жене, себе взял еще лучше! Они могут отдать рабынь и больше ничего не платить еще десять лет! Но ведь у них много людей и сильных мужчин! Они могут отнимать у своих врагов что хотят! Не всем же такое под силу! Удивительно, что сыновья Йолли еще не пришли сюда, чтобы забрать моих дочерей!

— Постой! — оборвал его Селяня. — Это Туори-лапси, люди из Ротко? Братья погибшего Тарвитты? Ты сказал, у них появились молодые рабыни?

— Да, они отомстили за Тарвитту и привели молодых рабынь.

— Сколько? Кто они, как их зовут? — в нетерпении воскликнул Пето.

— Их три или четыре. Имен я не знаю, откуда мне? Йолля меня не приглашал в гости.

До Ротко теперь оставалось всего несколько верст. Пето готов был бежать туда прямо сейчас, на ночь глядя, а Хрёрек подозвал к себе Селяню и Стейна.

— Я предлагаю вам взять этого юного финна и идти с ближней дружиной вперед, — сказал он. — Как я понял, в том роду имеется около десятка мужчин. Значит, ваших людей хватит, чтобы одолеть их.

— Почему ты хочешь, чтобы это сделали мы? — Селяня пристально посмотрел на него сквозь отросшие белесые волосы. — Почему нам такая честь?

— Во-первых, потому что этот парень имеет право на месть, а вы — его побратимы.

— А во-вторых? — спросил Стейн, не сомневаясь, что «во-вторых» имеется.

— Во-вторых — если мы покажемся сразу всем войском, они могут струсить и согласиться на все наши условия.

— А ты этого не хочешь? — Селяня знал, что Хрёрек не так прост, но сразу не понял, что у него на уме. Стейн понял, поэтому промолчал.

— Таких людей нужно истреблять, — пояснил датчанин. — Непокорных, склонных к своевольству, мнящих, будто они вправе сами судить и наказывать. Не стоит их принуждать к покорности, которую они так не любят. Рано или поздно они попытаются сорваться с привязи, да еще и других утянут за собой. Это сейчас соседи не любят их, потому что завидуют, но если у них у всех появится общий сильный враг, такие люди выбьются в вожаки, и все пойдут за ними. Лучше сразу уничтожить их: мы избавимся от заботы и других научим, что дружить с нами гораздо проще и спокойнее. Ты понимаешь?

Селяня кивнул.

— Я знал, что ты поймешь. — Хрёрек одобрительно улыбнулся. — Ты смышленый парень.

— Я тоже считаю, что не стоит их оставлять в живых, — добавил Стейн. — Иначе Деллинг будет вынужден рассудить их тяжбу и окажется в сложном положении. Я уже думал об этом. Ведь Пето первым совершил беззаконное убийство. А поскольку он теперь — наш человек, а мы — в дружине Деллинга хёвдинга, то получается, что убийство Тарвитты совершил хёвдинг! Как только до этого додумается кто-то еще, пойдут нехорошие разговоры.

— Но Тарвитта убил отца Пето! — с удивлением возразил Селяня.

— Он убил его на поединке, и старик сам взял в руки оружие. Сидел бы смирно, если уже не в силах поднять топор. Можно опираться только на смерть той первой женщины, старшей сестры Пето. Если удалось бы собрать свидетельства, что она умерла из-за плохого обращения с ней мужа, то можно требовать возвращения ее приданого и выкупа за ее смерть — ведь он брал свободную женщину в дом, чтобы жить с ней, а не убивать ее. Но эта тяжба нам не выгодна. Примет хёвдинг на себя ответственность за Пето или откажется от нее — и то и другое будет выглядеть некрасиво. Так пусть лучше некому будет ее затевать.

— Из тебя выйдет дельный человек! — Хрёрек кивнул. — Твоего дядю можно поздравить с таким племянником.

— Я не знаю здешних законов, — ответил польщенный Стейн. — Но по здравому рассуждению получается так. Мой дед по матери был законоговорителем, и на тинге нам позволялось вертеться возле него.

— Ваш род так знатен? — Хрёрек уважительно поднял брови.

— Достаточно. Предок нашей матери, Трюггвард хёвдинг, заправлял всей округой не только при жизни, но и после смерти!

— У меня будет одно условие, — сказал Селяня, все это время думавший о чем-то своем. — Поскольку я и мои люди первыми подставляем головы под топоры, мы первыми выберем себе добычу в этом поселке. Пето заберет своих женщин и возьмет выкуп за тех родичей, кто убит. А если будет убит сам Пето… его женщины и выкуп достаются нам.

— Это справедливо, — согласился Хрёрек. — Но нежелательно, чтобы он оказался убит. Я примечаю, что он честолюбив и, кажется, не глуп. Со временем из него вырастет влиятельный человек, всем обязанный нам. Такие люди полезны. А его женщины и так будут в руках твоих людей, ведь без вас он ничто.

Стейн и Селяня вдвоем вышли из избы, собираясь проверить, как «стая» устраивается на ночлег. Уже темнело, вдоль реки горела длинная цепочка костров, слышался стук топоров и голоса. Где-то вдали дружно закричали — из леса появился Гремибор, старший брат Селяни, ходивший на охоту, и все побежали смотреть добычу. Было не очень холодно, падал редкий пушистый снег.

— Ты хочешь от него избавиться? — будто между делом спросил Стейн, когда они подошли к тропинке. — Так боишься сделаться «домашним зятем»?

— Нет, я просто так сказал, — заверил Селяня. — Он ведь и правда наш побратим. Или для тебя это ничего не значит? — Он бросил на Стейна пристальный взгляд, в котором читалось: вы, варяги, такие…

— Я тоже просто так спросил. — Стейн двинул бровью. Он давно привык, что выходцев из Северных Стран тут считают людьми корыстными и бессердечными, и старался не принимать это на свой счет. — Мне все равно, мне его сестры не нужны.

— Я знаю. — Селяня многозначительно на него покосился. — Ты положил глаз на мою сестру. Но имей в виду… — Он придвинулся к Стейну вплотную и смерил выразительным взглядом, намекая, что женщин его семьи так просто не возьмешь. — Был у нас уже один такой…

— Ты имеешь в виду плесковского князя? — Стейн и не подумал отодвинуться, тем более что они были одного роста. От Велемилы он уже достаточно знал ее семейные предания и сразу понял, что Селяня намекает на побег Дивляны с Вольгой. — Того, которого Домагость теперь жаждет видеть своим зятем?

— Но тогда он вовсе не жаждал, и Вольга только по Велемовой доброте жив остался!

— Судьба переменчива. Не знаю, выйдут ли из нас родичи, но друзьями нам имеет смысл оставаться. Тебе так не кажется?

Селяня помолчал.

— Да мне, что ли, жалко? — Наконец он пожал плечами. — Ты парень вроде ничего… свой парень, хоть и варяг. Но только тут не взойдет. Она Вольге почти три года назад обещана.

— И еще три года она не выйдет замуж. А за три года многое может случиться.

— Но ты-то плесковским князем не станешь за это время!

— Зуб даешь? — Стейн улыбнулся.

Селяня только посмотрел на него, хмыкнул и покрутил головой.

Пето говорил, что в Ротко должно быть около десятка мужчин, считая двоих подросших сыновей старшего, Лахьи, и двоих «домашних зятьев». На самом деле людей там оказалось даже больше. Уже зная, что к ним приближается дружина из Альдоги, Йолля-ижанд созвал на подмогу всю родню и соседей, на которых распространялось его влияние. А людей из Ротко предпочитали поддерживать — все знали, что спорить с ними опасно. Поэтому, собственно, Тарвитта даже в дальний путь пускался один — рассчитывал, что слава рода заменит целую дружину. Будь на месте Пето человек постарше и поумнее, так и вышло бы, но горячности оскорбленного подростка он не учел, за что и поплатился жизнью.

Едва рассвело настолько, что появилась возможность рассмотреть следы, Селянина «стая» отправилась в путь. По своему обыкновению они сделали петлю, отрезая Ротко от леса, но свежих следов не нашли. Или их проложили еще до ночного снегопада, или все люди и имущество внуков Туори оставались в поселке.

Убедившись в этом, Селяня повел людей к Ротко. Поселение было неплохо защищено: каменистая гряда не давала приблизиться к нему по воде, крутой берег прикрывал со стороны реки и такой же крутой овраг — с другой. Подойти можно было только вдоль высокого берега и со стороны леса. Там, в лесу, засела половина «стаи» — двадцать пять человек со Стейном во главе. И еще двадцать Селяня сам повел по берегу открыто. С ними шел Пето — бледный от волнения, с застывшими, как две льдинки, светлыми злыми глазами.

В поселке насчитывалось более десятка строений — судя по дымам из окошек, не менее восьми из них были жилыми избами. «Стая» еще только приближалась, как из домов стали появляться люди — мужчины — и выстраиваться на подступе к поселку. Все они были вооружены топорами, копьями, некоторые держали луки. У пятерых были в руках щиты — редкость среди местных, которые оружие использовали только на охоте.

Не доходя шагов пятьдесят, Селяня велел своим остановиться и снять лыжи. Первый ряд прикрывал остальных щитами, но пока чудины не проявляли враждебности. И чего им было волноваться? Перед избами собралось уже не менее семнадцати-двадцати человек: иные из них переходили с места на место, и Селяня не мог поручиться, что подсчитал точно. В основном это были зрелые мужчины, даже три-четыре седобородых старика, но мелькали и отроки — эти щитов не имели и толклись в заднем ряду. Надеясь на превосходство силы и опыта, внуки Туори могли не бояться численного преимущества пришельцев. А что те пришли не с добрыми намерениями, не составило труда догадаться.

Воткнув лыжи в снег, Селянина «стая» выстроилась и стала приближаться. Впереди строя перед избами выделялся рослый мужчина в волчьем кожухе, крытом темно-серой некрашеной шерстью — для чуди это почти богатая одежда. В руке у него был хороший топор варяжской работы, и щит он держал как умелый боец. Видимо, опыт пребывания в дружине Хранимира валгородского не прошел даром.

— Кто вы такие и чего вам здесь надо? — крикнул он, сделав несколько шагов навстречу.

Здесь кончался утоптанный снег перед поселком и начиналась снежная целина, по которой «стая» брела, с трудом вытаскивая ноги. Но если хозяева решат напасть на них сейчас, то сами же увязнут. Видимо, у их старейшины просто не хватило терпения смотреть, как чужие люди приближаются к порогу дома.

— Мы — «волчья стая», и мы принесли с собой вашу смерть, — по-чудски ответил ему Селяня. — Ты из рода Туори?

— Мое имя — Лахья сын Йолли. Здесь со мной мои братья, сыновья и прочие родичи. Мы много волков били, и ваши шкуры скоро возьмем тоже. Лучше убирайтесь отсюда, пока целы.

— Тебе знакомо имя Кульво из Юрканне?

— Еще бы! Люди из Юрканне убили нашего брата Тарвитту и поплатились за это!

— А теперь вы поплатитесь! — не выдержав, крикнул из-за спины Селяни Пето. — Посмотри, Лахья, ты узнаешь меня? Я — Пето сын Кульво. Тарвитта погубил мою сестру, убил моего отца и оскорблял весь наш род! Я отплатил ему за все!

— Ты, трусливый щенок! — Лахья покраснел от негодования и еще раз шагнул вперед. — Собаки нашли в лесу тело Тарвитты! Ты убил его стрелой, как последний трус, ты даже побоялся показаться ему на глаза!

— Конечно, собаки нашли его без труда! — насмешливо подхватил Селяня. — Он уже смердел на весь лес! А звери отгрызли ему нос и яйца!

— Я тебе оторву язык! — рявкнул Лахья.

— Не нравится, когда тебя оскорбляют! — воскликнул Пето. — Твой брат и вы все очень любите издеваться над теми, кто слабее. Теперь попробуйте на себе!

— Это вы-то сильнее нас! — возмутился кто-то из строя, наверное, еще один брат Тарвитты. — Мы слышали, что на нас идет целое войско, а это оказалась стая брехливых щенков! Я говорил, Лахья, что не стоит верить болтовне!

— Послушай, Лахья сын Йолли! — закричал Селяня, перекрывая поднявшийся за спиной собеседника гул. — Предлагаю тебе вот что. Из родичей Кульво кто-то остался в живых?

— Тебе-то что? Если полезешь, скоро очутишься там же, где они все!

— Кто-то остался?

— Не твое дело!

— Тогда так. Вы платите выкуп за смерть каждого из домочадцев Кульво и стоимость разоренного хозяйства. Обещаете выплачивать воеводе Делене ежегодно по две куницы за каждого взрослого члена рода и по одной за ребенка. И тогда расходимся мирно.

Лахья сплюнул на снег.

— И с этой болтовней вы ковыляли через зимний лес? Ты думал, я соглашусь? Мы похожи на немощных калек, которых может испугать щенячья свора?

— Нет, честно говоря, я не думал. Но я должен был предложить, чтобы ваши духи потом не упрекали меня по ночам, что я вам не оставил выбора. Теперь вы свой выбор сделали, и выкуп за Юрканне вы заплатите вашими жизнями. Вперед!

Селяня взмахнул копьем и пустил его прямо в Лахью. Тот прикрылся щитом, но наконечник отколол пару досок с верхнего края, а бросок заставил Лахью отшатнуться. А «стая» уже мчалась на него, с усилием вырывая ноги из глубокого снега. Селяня первым выскочил на утоптанное место — лишь пару мгновений позже своего копья — и с налета обрушил топор на голову Лахьи, который еще не успел прийти в себя после броска. Тут же на него налетели сразу двое из родичей старого Туори, и Селяня, прикрываясь щитом, отскочил. Два строя сшиблись, и завязалась схватка. Правда, обе дружины утратили всякий порядок в первые же мгновения, и дальше каждый сражался с тем врагом, с каким столкнулся, и так, как умел. Родичи Туори в основном были зрелыми мужчинами, но парни Селяниной «стаи» могли нападать на одного вдвоем и почти всегда одерживали победу. На истоптанный снег начали падать первые тела, закричали раненые, заалели пятна крови.

Еще пока Селяня вел переговоры, заранее обреченные на провал, Стейн со своими людьми потихоньку начал подтягиваться из леса к избам. Стараясь двигаться бесшумно, в серо-буро-белой некрашеной одежде почти сливаясь с зимним лесом, вытягивая ноги из глубокого снега, они продвигались вперед, будто настоящая волчья стая, привлеченная запахом жилья. С задней стороны избы не имели окон, и те, кто оставался внутри, заметить их не могли. А внимание мужчин было приковано к тем противникам, которые пришли открыто, поэтому Стейн довел своих людей до самых изб, где они могли уже выглядывать из-за углов и видеть спины врагов совсем близко.

Когда Селяня броском подал знак к началу битвы, Стейн тоже был готов, как между ними и было уговорено. Этой зимой они уже несли потери, и теперь важно было дать Туори-лапсед как можно меньше возможностей убивать и калечить «волков».

И когда топоры и рогатины внезапно обрушились на их спины, чудины почти ничего больше не успели сделать. Прошли считаные мгновения, как все защитники Ротко уже лежали на примятом, взрытом, окровавленном снегу. Некоторые из «волков» едва успели опустить оружие, чтобы не попасть по своим — чужие кончились.

Селяня и Стейн первым делом кинулись считать побратимов и осматривать лежащие тела в поисках своих пострадавших. И такие нашлись: четверо оказались убиты на месте, еще девять человек ранены. В числе раненых был Пето; по его плечу на локоть стекала кровь, застывая в меху распоротого кожуха, но он все ходил среди лежащих, выискивая, нет ли кого живого.

Один из мужчин еще шевелился и даже пытался встать.

— Это ты, Вало? — Пето остановился над ним. — Ты не верил, что у нас хватит сил разделаться с вашим сучьим родом? Передай привет Тарвитте!

С этими словами он поставил ногу на грудь врага и неумело ударил топором по горлу. Брызнула кровь и окатила его ноги и руку, Вало дернулся, издал хрип, по телу пробежала дрожь.

— Пето! — заорал вдруг кто-то. — Иди сюда, тут есть женщины! Разбирайся, какие твои, а не то поздно будет!

Сообразив, что происходит, Пето бросил топор прямо в снег рядом с телом Вало и кинулся в избу. И еще по дороге столкнулся с бегущей женщиной, вернее даже девочкой, в которой узнал свою сестру Леммикки!

— Пето! — взвизгнула она и бросилась ему на шею. Услышав имя родного брата, она посмела вылезти из избы, где все женщины забились от страха по углам. — Братик мой, это ты!

— Леммикки! — Пето сам чуть не заплакал при виде ее слез, сорвал шапку и принялся вытирать зареванное лицо сестры. — Ты жива? А остальные? Где мать? Где Ильве?

Но Леммикки только рыдала, не отвечая и цепляясь за его плечи, будто он мог исчезнуть. Селяня тем временем, рыская по избам, вытащил наружу еще двух знакомых девушек — дочерей Лохи, а Эльвир еле-еле сумел уговорить Хеллю спуститься с полатей, где он нашел ее, забившуюся в самую глубь с ребенком на руках. Объяснялся он с ней только знаками, а она никак не верила, что не убивать ее пришел этот огромный страшный руотс. Только когда он сунул ей под нос шапку ее собственной работы, она узнала его в полутьме и наконец согласилась выйти. Всех трех привели к Пето, который никак не мог оторвать от себя Леммикки.

— Больше знакомых нет, — с огорчением подвел итог Селяня. — Сам пойди посмотри.

— Никого из наших здесь больше и не было, — подала голос Хелля. — Лохи-ижанда и Ярки они убили. И Суксу-эмаг, и Воитто убили, сказали, старухи им не нужны. Забрали только нас четырех.

— Но где Ильве?

— А ее они отдали своему родичу Ульяжу. Он был с ними, но он не отсюда. Он гневался на то, что они натворили, и они отдали ему Ильве, сказали, лучшую часть добычи.

— И где он?

— Он живет где-то на Капше. Я не знаю как следует.

— Дела-а! — Селяня озадаченно сдвинул шапку на затылок. Именно той, кого он хотел найти, здесь и не оказалось, и искать ее следовало совершенно в другой стороне.

— Не повезло тебе, — шепнул ему Стейн, проходя мимо.

— Зато кому-то уже повезло, — отозвался Селяня, слыша из дома женский крик. — Пошли, а то нам… совсем не повезет.

К тому времени как к Ротко подошла основная дружина, поселок перестал существовать. Из домов вынесли все, что представляло какую-то ценность: в основном меха, шкуры, съестные припасы, утварь какая получше. В ларе обнаружился большой рог, окованный узорным серебром, и Селяня забрал его, сказав, что отныне он будет служить братиной во время общих пиров «стаи». В избах нашлось больше десятка молодых женщин, чтобы вознаградить молодых «волков» за труды; их забрали с собой, а нескольких старух, ни к чему не пригодных, перебили. Трупы собрали и побросали в дома, а сами избы подожгли. Горящие дрова и головни из очагов раскидали по столам и лавкам, засыпали соломой и сеном из хлева, и внутри вспыхнуло пламя. Когда дружина проходила мимо, оно уже вырывалось из заволок и открытых дверей, вся река полна была дыма и отвратительного запаха гари. Душный дым плыл над зимним лесом, разносясь в холодном воздухе и подавая весть всем жителям окрестных лесов: рода Туори-лапсед больше нет, на Сясь пришли новые хозяева.

Глава 11

Дней через восемь, пройдя низовья Сяси, дружина лесами перебралась к берегам другой реки — Паши. Эта река также впадала в Нево-озеро, и по ней предполагалось вернуться обратно к нему. Но то ли дым от пожара донесло через чащи, то ли зимние ловцы, бродя с места на место, распространяли тревожные вести, но на Паше уже знали об ожидаемых событиях.

Кратчайший путь от Сяси к Паше лежал через леса. Пето, по молодости лет не бывавший так далеко от дома, дороги не знал, и приходилось искать другого проводника. Впрочем, здесь больших трудностей никто не ждал.

— Если покажете нам дорогу до Паши, возьмем с вас только половину дани, — по совету Хрёрека предложил Велем старейшине одного из поселков. — А если будешь упрямиться, мы заберем твою жену! — уже по собственному почину добавил он, провожая глазами молодую хозяйку. Проходя из хлева с ведром молока, она сама не сводила с него глаз, аж шею вывернула и едва не споткнулась.

Поселок был скорее большой, чем маленький — из шести изб, в которых жила ближняя и дальняя родня Питкя-ижанда: малорослого, щуплого седобородого старика. Его сыновья, такие же щуплые, уже были отцами детей-подростков, но хозяйкой звалась совсем молодая женщина, на вид не старше двадцати лет. Была она не так чтобы красива, но миловидна и бойка и к тому же не походила на чудинку. Едва убедившись, что убивать и насиловать всех подряд грозные пришельцы не собираются, она разрумянилась, глаза ее заблестели, она заулыбалась и принялась угощать гостей, обращаясь к ним на хорошем словенском языке, даже почти не «цокая». Старейшине ее приветливость явно не нравилась, он ерзал за столом, куда Хрёрек пригласил его присесть вместе с вождями дружины, бросал на жену недовольные взгляды, но молчал, видя, что опасные гости провожают ее глазами и улыбаются.

— Возьми меня вместо дани, воевода, — шепнула она, проходя мимо Велема и пользуясь тем, что ее домочадцы совсем не понимали по-словенски. — Возьми к себе, буду тебе женой или служанкой, только забери отсюда.

— А разве тебе тут плохо? — Велем придержал ее за локоть. — Муж-то тебя любит, балует, я гляжу.

Вид у молодухи был довольный, не голодный и не забитый, и одета она была по местным меркам хорошо — в новую рубаху из тонкой шерсти, в лисий кожух, а покрывало на голове было из хорошего беленого льна. На шее висело ожерелье, где звериные клыки-обереги перемежались крупными стеклянными бусинами, синими и красными, с белыми глазками, весьма дорогими. Когда их привозят в глушь, то берут по две куницы за одну бусину.

— Саламатар! — прикрикнул старик, заметив, что его жена уж слишком доверительно беседует с чужим мужчиной и слишком близко к нему при этом стоит. — Иди угощай гостей! Или ты хочешь, чтобы с меня сняли голову за неучтивость?

Молодуха бросила на Велема выразительный взгляд, говоривший, что она была бы вовсе не против, и нехотя пошла на зов. Но весь вечер она сновала вокруг, улыбалась всем воеводам, норовила то случайно задеть плечом, то коснуться руки. Ладожане ухмылялись, переглядывались и делали друг другу выразительные знаки.

Старейшина тоже не был слеп, несмотря на преклонные годы, поэтому с наступлением темноты услал жену в какой-то из домов.

К ночи поднялся буран, поэтому домочадцев заставили потесниться, чтобы пристроить под крышу как можно больше людей. Дружине уже не раз приходилось по целому дню, а то и больше, пережидать пургу, устраивая себе берлоги в снегу навроде медвежьих и по очереди отогреваясь в домах поселка, возле которого заставала непогода. Каждый из воевод в свой черед нес дозор на случай разных неприятных неожиданностей, и Велему досталась самая первая стража. В полночь он вернулся в хлев, где ему пришлось ночевать: тепло от коров почти как в избе, зато без дыма, а запах навоза все даже любили, потому что это был запах тепла и жилья. При свете смоляного факела, пристроенного возле двери, чтобы не подпалили сено, Доброня, Гремибор, Стояня, Синята, Сокол, Нежата устраивались на грудах сена и лапника, заворачивались, не раздеваясь, в плащи и шкуры. Убедившись, что все в порядке и Селяня со Стеней варяжским тронулись в обход стана, Велем и сам разравнивал сено, собираясь улечься, как вдруг дверь скрипнула. Он обернулся и при свете догорающего факела увидел женскую фигуру — лисий кожух, белое покрывало и уже знакомое румяное лицо.

— Тебе чего? — шепотом, чтобы не будить людей, спросил Велем.

— Тише! — одними глазами и губами отозвалась молодуха и погасила факел. И тут же Велем почувствовал, как она садится рядом с ним на лежанку и обнимает его за шею. — Тише, воевода-батюшка, а то услышит кто, потом крику не оберешься!

Она засмеялась, явно не слишком опасаясь последствий, и нетерпеливо поцеловала воеводу, на ощупь отыскивая губы в прохладной после свежего воздуха бороде.

Велем даже ухмыльнулся на ее нетерпение и прилег рядом с молодухой, торопливо развязывавшей поясок.

— Не замерзнешь? — шепнул он, распахивая собственный кожух.

— Нет, ничего. — Молодуха уже шарила по его поясу, отыскивая под подолом рубахи гашник.

Привыкнув за последние годы к дальним разъездам, Велем привык и к чужим женщинам, и такой стремительный напор его не смутил. А вот молодуха, видать, давно уже не получала желаемого, и от ее стонов даже Доброня проснулся и крикнул в темноту:

— Эй, кого там душат?

— Никого, спи себе! — буркнул Велем, не расположенный сейчас разговаривать.

— А! — ответил понятливый старший брат и снова улегся.

Когда женщина наконец успокоилась, Велем набросил на нее свой плащ и медвежину, чтобы не дуло, и закрыл глаза. И поход через заснеженные чудские леса — не такое уж плохое дело, если иной раз можно погреться возле молодой красивой курочки.

— Ох ты мой сокол ясный! — шептала она ему, продолжая поглаживать по разным местам. — За три года, что тут живу, в первый раз мне такое счастье привалило! А я тебя знаю, в Вал-городе видала не раз, ты с отцом по торговым делам проезжал и у воеводы Хранимира останавливался.

— Так ты из Вал-города?

— Да, отец мой — Солома Волкобой, может, слышал?

— Может, и слышал, но не помню, — честно признался Велем, которому гораздо больше хотелось спать, чем разговаривать. Но он знал, что женщины любят поговорить, и старался отвечать, пока не совсем заснул.

— Солома Волкобой, а чудь говорит — Салама, вот меня и прозвали здесь — Саламатар, дочь Соломы, значит. А зовут меня Лисава, — оживленно рассказывала молодуха, радуясь первому за три года случаю пообщаться с соплеменником. — Только помер мой батюшка, из родни один стрый Темян остался, да у него своих девок семь, куда всех девать! Хоть варягам продавай, говорил. Приехал этот Питка бобров выменивать, увидел меня, начал просить: отдай да отдай. Стрый и отдал, я и пошла. Думала, хоть сыта и одета буду. И завезли меня, горемычную, в глушь лесную, за чащи темные, за болота глухие! По-словенски тут ни слова никто, я хоть и понимала по-ихнему, да еле-еле. Теперь вон выучилась, да о чем мне с ними говорить? Сыта, одета, муж любит, да что мне с его любви, сморчка дряхлого? Как попробует тряхнуть стариной — старина и отвалится!

Велем фыркнул сквозь дрему и засмеялся. Говорят же: старому молода жена — то чужа корысть.

— Воевода, забрал бы ты меня, а? — ласкаясь к нему, упрашивала Лисава. — У тебя сколько жен?

— Одна, но суровая. — Велем покрутил головой. — Других в дом не пустит.

— А может, из братьев кому жена нужна?

— Братья проснутся — спросим. А мужик ведь твой шум поднимет, если жену заберут.

— Не поднимет. Ему дружить с вами надо — видел, какой он с вами был приветливый да ласковый? У него дела не слишком хорошие теперь. Его родич, Вахто-ижанд, на Паше как раз живет, отсюда по лесу, если зимой, то за полдня дойти можно. Раньше он там большим старейшиной был, вся округа его слушалась, и жертвы по велик-дням приносил. А потом другой там вылез, Каура с Куйво-йоки, с Вахтой поссорился, лучшие гоны бобровые отбил, житья не дает. Уж как Вахто старался с ним помириться, дочку его за сына сватал, не вышло ничего. Только посмеялись над ними. И то сказать, сынок его, Нокка, такой красавец, что отворотясь не наглядеться — нос что шишка еловая, а ухо рысь оторвала! А Марья,[40] дочка Каурина, собой раскрасавица, хоть солнцу и месяцу в жены! Оттого и гордая. Но это только баяли, что она из-за гордости Нокке отказала. На самом-то деле там еще смешнее было. Я знаю, мне Вахтина племянница рассказала, Нуоритар, мы дружны с ней. К ним на прошлую зиму пойг один приезжал, Терявя, из Коски, сам низкородный, хозяйство чуть живое, его братья там заправляют. А его-то и выгнали, потому что толку от него нет. Зато песни поет — заслушаешься. Тем и живет, что на зиму то в один дом прибьется, то в другой, его за песни всю зиму кормят. А летом в пастухи нанимается к хозяевам, кто побогаче. Вот, жил он прошлую зиму у Кауры и все девкам песни пел. Ну и допелись они с ним. — Лисава многозначительно захихикала. — И Марья, ты слышь, тоже допелась! Уж мать ее в бане все сосновым веником по животу парила и настоем из луковой шелухи с паутиной поила — ничего, обошлось! — Она опять хихикнула. — Да других женихов она теперь не желает, все ждет, что Терявя опять к ним на зиму придет. Только мать его на порог не пустит. А над Вахтой все смеются — вон на кого его сына променяли, на Теряву, у кого одни портки, да и те дареные!

— Весело живете! — сонно отозвался Велем, почти проспавший большую часть этого рассказа.

— Видала я это веселье на сухом дереве!

— Не скажи, — возразил Велем. — Сестер-то твоих и впрямь варягам продали, кого стрый замуж отдать не успел подальше от Вал-города. Слышала, что там было третьего лета?

— Слышала. — Лисава вздохнула и пригорюнилась. — Как мои — я не знаю, остался хоть кто-нибудь…

— Девок и молодух почти четыре десятка на Волгу увезли. Я серебро, за них вырученное, видел и в руках держал. Так что тебя еще чуры уберегли.

— А все равно тоска мне среди чуди. — Лисава опять вздохнула. — Может, теперь хоть ребеночка рожу словенского, все веселее будет.

Неизвестно, проведал ли хозяин, где его молодая жена провела половину ночи и чем задумала его одарить взамен потраченных куниц, но наутро он щедро накормил воевод просяной кашей с молоком и маслом и охотно снарядил одного из своих сыновей проводить их через лес до реки Паши.

— Там живет мой родич, Вахто сын Ряпитте, он хорошо примет вас, — напутствовал их старик. — Он знатный человек, и вам будет полезно заручиться его дружбой.

— Привирает дед, — заметил Велем, когда дружина тронулась в путь. — У Вахты этого дела плоховатые. Другой какой-то старейшина у него гоны бобровые отнял…

— Что? — Хрёрек оживился. — Отнял бобровые гоны? Это правда? Ты точно знаешь?

— Да рассказали мне тут…

— А что еще тебе рассказали?

— Да много всего. — Велем пожал плечами, смутно помня, что ночью разговорившаяся на радостях Лисава наболтала ему целую копну всякой бабьей шелухи.

— А не мог бы ты припомнить? — настаивал Хрёрек.

— Ну… — Велем потер лоб под шапкой. Почему-то ему запомнилось упоминание о сосновом венике, но он, хоть убей, не мог взять в толк, к чему такой нужен. — А тебе-то зачем?

— Это важно! Всякие знания о людях нам пригодятся, если мы хотим владеть этими людьми. Если у одного старейшины вражда с другим старейшиной, то один из них охотно предастся нам сам и еще охотнее поможет подчинить другого ради своей вражды и мести! Ведь на Паше, как я понял, отец Деллинга не собирал дань? Эта округа никому еще не была подчинена? Мы не сможем там сослаться на обычай, и нам придется сложнее. Но если хотя бы один знатный человек подчинится и встанет на нашу сторону, дальше будет легче. И это очень важно — найти крючок, на который можно его подцепить.

— Да чего там крючки! — Селяня махнул рукой. После победы над родом Туори из Ротко он загордился, и теперь ему все было нипочем. — Кто вякнет, тому голову долой!

— Применять силу следует только в крайних случаях! — терпеливо разъяснял Хрёрек. — Нам ведь не нужно, чтобы напуганные финны разбегались отсюда и уходили в глушь, где мы никогда не увидим ни их самих, ни их меха. Нам нужно, чтобы они чувствовали себя на этих землях в безопасности, охотились, разводили скот, рожали детей, которые тоже будут охотиться и разводить скот, а со всего этого платить нам дань. Нужно по возможности дружить с самыми знатными и влиятельными из них, сделать их нашими сторонниками. А применять силу только к тем, кого нельзя уговорить. А если этот Вахто теряет свое влияние, то немного времени спустя он будет нашим добровольным союзником, и мы получим дань, не проливая крови своих людей.

— Кто бы спорил, — отвечал Велем, которому не хотелось нести потери в дружине, наполовину состоявшей из его кровных родичей.

— Припомни, что сможешь, — уговаривал Хрёрек. — Кто тебе рассказал? Та молодая женщина с бойкими глазами?

Велем честно постарался припомнить. В памяти задержалось, что кроме бобровых гонов два старейшины не поделили еще какую-то невесту… которая, судя по словам Лисавы, особо не стоила, чтобы из-за нее ссорились, ну да это их дело.

— Там есть у Вахты девка, дочь, что ли, — наконец сказал он. — Она все знает, мы ее расспросим, если сам Вахта не захочет говорить.

— Как ее зовут?

— Не помню.

— Хорошо, это мы выясним на месте. Но тебе стоит принять к сведению: в таких делах нет ничего не важного.

Велем виновато почесал бороду и не стал возражать. Хрёрек явно имел опыт в подобных делах. Пока все его предсказания оправдывались, и к его советам следовало прислушаться.

К реке Паше они вышли примерно в ее среднем течении. Крутые берега с высокими песчаными обрывами, поверху поросшие хвойным и смешанным лесом, сейчас были покрыты глубокими снегами, из-под которых лишь кое-где выступали валуны и плиты известняка. На реке обитало много родов, которые, размножаясь, постепенно расползлись и по ее многочисленным притокам.

Пасынок бойкой Лисавы вывел дружину прямо к поселку, где обитал их дальний родич Вахто-ижанд. Поселок был большой: восемь изб, не считая хлева и клетей. К тому времени как дружина приблизилась по замерзшему руслу, все мужское население уже собралось перед избами, держа наготове оружие.

— Идем. — Хрёрек кивнул Велему и Селяне, которого использовал в таких случаях как толмача. — Поговорим с ними.

— Кто из вас уважаемый старейшина Вахто-ижанд? — спросил Хрёрек, когда они подошли достаточно близко.

— Это я, — ответил зрелый мужчина, одетый в новый овчинный кожух и волчью шапку, шерсть которой почти закрывала пол-лица, оставляя на виду только светлую бороду. Он явно не ждал, что его станут называть по имени, да еще и уважаемым. — Откуда вы знаете меня?

— Нам говорил о тебе твой родич, почтенный Питкя-ижанд с Сясь-йоки. Он нас заверил, что ты — благоразумный и родовитый человек, с которым можно вести переговоры.

— Кто вы такие и чего вам нужно?

— Это — Велемысл сын Домагостя, воевода Ладоги. Это — Селинег сын Хотонега, его родич, а я — Хрёрек сын Харальда, их товарищ по этому походу. Может быть, ты пригласишь нас в дом, там нам будет удобнее поговорить о делах?

Вахто заколебался: кто бы они ни были, приглашать вене и руотсов, пришедших с большой вооруженной дружиной, в дом он не собирался, так как ничего хорошего от них не ждал.

— Начать драться мы всегда успеем, — сказал ему Селяня, который был не прочь отказаться от такого решения. — Но, возможно, наши требования не покажутся вам такими уж обременительными.

— Требования? — оскорбился Вахто. — По какому праву вы собираетесь что-то у меня требовать? Мой род никому никогда не платил дани! Мы подвластны только нашим богам и не нуждаемся в чужих головах, как эти, что живут на Сясь-йоки. — Видимо, и о своих дальних родичах чудин был не слишком хорошего мнения.

— Но разве вы совсем не нуждаетесь в товарах? В хороших железных топорах, острых ножах, больших прочных котлах? В серебряных перстнях, в бронзовых застежках, в красивых ожерельях для ваших жен, в мягких тонких тканях? В хлебе? Разве вам не нужно все это? И разве не мудрым решением будет заключить договор, который поможет получать самые ценные товары в обмен на простые меха и шкуры? А знатным людям, которые захотят быть в дружбе с нами, мы немедленно поднесем подарки, чтобы они воочию увидели все выгоды этого союза.

— Ах вот вы с чем! — Вахто несколько смягчился. — Хорошо. Я позволю вам войти в дом, но пусть все ваши люди, — он кивнул на дружину, ждавшую на льду сплошным лесом темных фигур, — не приближаются сюда.

— Но с нами будет… — Хрёрек быстро пересчитал глазами людей Вахто, — не менее двадцати воинов, чтобы наша честь не пострадала.

На это Вахто согласился, его люди опустили топоры. Велема с двумя братьями и Хрёрека с сыном он пропустил в дом, прочие остались снаружи, обмениваясь настороженными взглядами с родичами хозяина.

Условия договора, который Хрёрек предлагал Вахто, были довольно просты. Вахто и его родичи получают право приезжать в Ладогу или в будущем в Вал-город и торговать там любыми товарами, и им не только обеспечивается безопасность, но даже предоставляется пристанище на время торга. Если у рода Вахто возникнут затруднения с соседями или кто-то его обидит, воевода Велем обязуется прислать своих людей для поддержки. А взамен Вахто платит всего лишь одну куну с каждого взрослого человека в своем поселке и также в тех, на которые распространяется его влияние.

Вахто, слушая его, колебался. Раньше они получали железные изделия и прочие нужные товары при посредничестве Вал-города, но в последние три года тот лежал разоренным. Легко было заметить, что ни на ком из его домочадцев не было льняной одежды, не говоря уж о шелках, которых здесь едва ли когда видели. Предусмотрительный Хрёрек велел сыну достать из мешка рубаху из красивого тонкого льна, выкрашенную в красный цвет и отделанную полосками синего шелка, даже с серебряной пуговкой у ворота, и предложил немедленно подарить ее старейшине в знак дружбы.

— Или, может быть, у тебя есть враги? — наседал Хрёрек. — Назови нам их имена, укажи путь к их жилищам, и мы немедленно взыщем с них за все обиды, причиненные тебе или твоим людям. Ты сам видишь, что у нас для этого достаточно сил.

Но Вахто не поддавался на уговоры.