Огнедева. Перст судьбы Дворецкая Елизавета
— Да что мне до его рубашки! — Стейн в досаде отмахнулся. — Пусть бы у него было хоть сто рубашек, но он выставил дураком моего дядю, и меня, и всю нашу дружину!
— Ну и что теперь делать? — Велемила воинственно уперла руки в бока. — Нельзя же ребенка отчиму отдать, когда отец родной воротился! Ольг Яромиле перстень золотой еще тогда надел, и родом он, между прочим, знатнее!
— Короче, мы на днях уезжаем. Дядя сказал, что не может оставаться здесь, чтобы все над ним смеялись.
— Уезжаете? — У Велемилы почти пропал голос. — Ку-уда?
— На Олкогу. У нас есть теперь свои меха, и мы повезем их продавать.
— Надолго?
— Откуда я знаю? Как богам поглянется, — по-словенски повторил он поговорку, которую часто слышал.
Велемила промолчала и отвернулась, теребя кончик косы. Когда все ждали женитьбы Вестмара на Яромиле, она радовалась, что Стейн теперь будет вместе со своим дядей принят в их семье как родич, что теперь их дом здесь, что Стейн останется с ней… на все те три года, пока она сама не уедет в Плесков. А три года — это так долго! В юности этот срок кажется почти вечностью. Может, Вольга сам столько не проживет, мелькала пугающая и все же несущая надежду мысль. А теперь все кончено. Стеня уедет уже на днях, и только Велес знает, вернется ли он вообще хоть раз за все эти долгие три года… И все пройдет, будто не бывало. Она всегда понимала, что ничего, кроме разлуки рано или поздно, их не ждет, но пока разлука была далеко, старалась о ней не думать. И вот любовь стала настолько неотделимой частью ее жизни, что с концом любви наступал конец и самой жизни. Велемила не могла вообразить, как будет дышать, двигаться, ходить по этому берегу у мыса, точно зная, что не мелькнет уже поблизости вязаная шапочка из некрашеной темной шерсти, не взглянут на нее серые, глубоко посаженные глаза, в которых живет мягкая улыбка…
— Ну, ты чего? — Стейн сзади взял ее за плечи, чувствуя, что она рассержена и обижена. Велемила дернулась, но не очень сильно. — Я чем виноват? Что я могу сделать?
Что он может сделать? Не ехать с дядей? Но ради чего ему рвать с ближайшим родственником? Если бы он мог посвататься к Велемиле, но ведь он не может, к обрученным не сватаются. У него здесь ничего нет… и не будет.
Велемила обернулась и уткнулась лицом ему в грудь. Из глаз катились слезы, сердце рвалось от боли. Стейн обнял ее и прижался лицом к ее волосам, но ничего не сказал. Ему было нечем ее утешить. Эта странная любовь соединила их вопреки рассудку и без малейших надежд на счастье. Они знали об этом оба, знали с самого начала, и все же полезли в огонь, еще не догадываясь, как больно он может обжечь. Поначалу это казалось игрой, шуткой, делавшей еще веселее игрища и гулянья. Смеясь, они бросились в омут головой, а когда поняли, как далеко зашли, — было уже не выплыть. Они неосторожно позволили своей любви вырасти и завладеть душами целиком, и вот хмельной мед превратился в яд, наполняющий сердце острой болью. А они даже не имеют права показать, как им больно.
— Если я брошу дядю и останусь, я буду совсем никто, — сказал Стейн, догадываясь, о чем она думает. — И тогда мне будет не на что надеяться. А если мы уедем… Мы раздобудем еще больше богатства, и, может быть, тогда…
Когда — тогда? Сколько бы богатства они ни раздобыли, Стене никогда не сравняться с плесковским князем. И Домагость не возьмет слово назад — и так-то едва скрепили ненадежный мир, едва сумели залатать обиды, которые могли бы привести к войне между плесковскими кривичами и волховскими словенами, разорению Ладоги, гибели Витонежичей и торжеству Вышеслава. И зная об этом, даже на побег Велемила не посмеет решиться. Дивляна когда-то решилась… Тогда все обошлось, но младшей дочери мать потом постаралась втолковать, как много зависит от ее послушания.
Дивляна как-то справилась. Любила Вольгу, но вышла за Аскольда, живет, дочку родила, а может, и еще кого — время-то идет. Она смирилась и, наверное, счастлива. Но Велемила сознавала, что не желает себе такого счастья! Однако делать нечего. Нет у Домагостя еще одной дочери, чтобы предложить ее Вольге взамен.
В ближайшие дни Вестмар не уехал — воевода не жалел сил, чтобы рассеять его обиду, предлагал в утешение любую другую невесту из своей родни. Вон, у Братомеричей еще девок с десяток, одна другой резвее да румянее. Но Вестмар другую не хотел — рядом с Яромилой прочие девки казались серыми камешками из Волхова рядом с золотым перстнем, и взять другую для него было все равно что перевалиться с перины на солому, по северной поговорке.
— Нет уж, лучше я теперь на Олкоге куплю себе красивую хазарскую пленницу! — говорил он Домагостю, скрывая досаду. — Там, если я успею договориться с продавцом и передать деньги, никакой конунг не явится и не скажет, что она приняла его кольцо еще три года назад!
А князь Ольг не забыл обещания возместить Вестмару обиду. И когда Велемила услышала, что он предлагает, она подумала, что рано разуверилась в своей удаче.
Месяц березень заканчивался, начались весенние велики-дни в честь Лели и Ярилы. Сначала прошел Лельник — девичий праздник, когда сама Велемила, в нарядном уборе, в беленых вышитых рубашках и первых цветах, сидела на пне в березовой роще, а ладожские девушки водили круги вокруг нее и по очереди подносили цветы и угощение, которое потом все вместе и съели. Через день был Ярила Вешний — со всей Ладоги скотину в первый раз выгнали на луга. Разодетый по-празничному народ ликовал — за зиму стадо не только не убавилось, но даже возросло. Еще до зари парни с новым баяльником — самым младшим сыном Святобора, Векославом, иначе Векошей, избранным взамен женившегося Селяни, — обходили дворы, собирая скотину и заодно крашенные в желтый и красный цвет яйца. Этими яйцами каждый хозяин сперва оглаживал скотину по лбу и по хребту, чтобы была гладкая и полная, как яйцо, а потом складывал в корзину. Парни играли на рожках, пели песни, и стадо, а с ним и толпа, возрастали от двора ко двору. Ярко светило весеннее солнце, и воздух был полон особенным весенним духом, дыханием Ярилы, который молодым дает силу и неутомимость, а старым позволяет хоть ненадолго почувствовать себя молодыми, у которых все еще впереди и которым судьба приготовила много радости. Широкий синий Волхов, отражающий голубое небо, яркая свежая зелень по берегам, беленые рубахи, красная вышивка, пестрые пояса, веселые улыбающиеся лица, мычание коров и блеяние овец, гудение рожков и пение — все в этот день говорило, что весна пришла по-настоящему, что кончена зима, темень, холод, вязкий снег под ногами, тяжелые кожухи и душный дым, впереди много простора, солнца, тепла, веселья.
Ближе к вечеру устроили пир — тут же, на выгоне. Сидели прямо на траве, ели и обменивались крашеными яйцами, катали их с горки — чье дальше всех укатится, тот и забирает яйца всех игроков. Девушки под предводительством Велемилы водили круги: простые и сложные, то змейкой, то еще как-нибудь, пели песни.
Вестмар сидел возле Домагостя — воевода, дорожа старым знакомым, всячески подчеркивал, что хоть породниться им не суждено, он все-таки ценит его не менее, чем родичей. Тут же устроился на траве и Стейн, не сводя глаз с Велемилы, возглавляющей вереницу нарядных девушек. В вышитой рубахе, с огромным венком на голове, почти закрывшим лицо, она плясала без устали, вертелась, вела длинную цепочку подруг, которые издалека все казались красавицами, заворачивала то так, то этак, будто какой-то неутомимый и причудливый дух. Даже Яромила, которая сама все это проделывала много лет подряд и обучила младшую сестру всем премудростям баяльницы, наблюдала за ней с любопытством и горделивой улыбкой. Это зрелище могло порадовать любого, но Стейн провожал Велемилу глазами и чувствовал неутихающую боль, будто занозу в сердце. Как счастлив он был бы в этот светлый теплый день, в ожидании долгой выгодной поездки с дорогими товарами, если бы не она! А теперь все утрачивает цену, все отравила потеря — потеря того, что никогда и не могло ему принадлежать…
Задумавшись, Стейн не сразу разобрал, что разговор рядом идет о нем. К Домагостю и Вестмару подсел Одд Хельги — в зеленой шелковой рубахе с золотым шитьем, с блестящими под ярким солнцем золотистыми волосами, нарядный и оживленный. Он принес и своего сына, и мальчик веселился, будто вырос на этих руках, лепетал, что-то увлеченно рассказывая, и Ольг кивал, улыбаясь, хотя не мог понять ни слова — Огник пытался говорить с ним по-словенски.
— Я понимаю твои опасения, Вестмар, ты боишься, что честь твоя задета и потому тебя может покинуть удача, — говорил Одд, расположившись рядом с двумя достойными мужами на траве. Яромила забрала у него ребенка и подала взамен резной, Велемовой работы, ковш с пивом. — Я не могу пока дать тебе новой невесты, достойной тебя, но я могу возместить тебе ущерб чести и удачи. У тебя ведь есть племянник, сын твоей сестры. — Взгляд Одда переместился на Стейна, сидевшего на склоне пригорка. Рядом с ним развалился Селяня, накрыв шапкой глаза от солнца и выражая всем видом полное блаженство. — Я слышал, что Стейн сын Бергфинна — достойный человек, несмотря на молодость. Как я понял со слов моего родича Хакона, в походе на финнов Стейн проявил себя отважным в битве и мудрым в совете, и мой родич Хрёрек держится о нем наилучшего мнения. Что ты скажешь, если я предложу ему войти в мою дружину и стать моим человеком? А уж я позабочусь, чтобы и слава, и состояние его всячески умножались.
Вестмар от удивления не сразу нашелся с ответом. Одд предлагал довольно много. Ведь он был конунгом из старинного рода, и знатностью Вестмар сильно ему уступал. Предлагая сделать Стейна своим человеком, Одд предлагал поделиться с ним своей удачей, которая значительно превосходит удачу простых смертных. Вокруг сидели ладожские старейшины, среди которых пристроился с краешку и юный Хакон — знатный род, положение женатого мужчины и заслуги отца уже привели к тому, что седобородые мужи находили для него местечко в своем кругу. И перед всеми этими людьми Вестмар не мог отказаться от предложенной чести, дабы не снискать славу вздорного болвана, лелеющего обиды. Сам он едва ли захотел бы служить тому, кто отнял у него невесту. Но приглашая в дружину его младшего родича, Одд выказывал расположение и доверие, которыми стыдно пренебречь.
— Это щедрое предложение! — наконец сказал Вестмар. — Но поскольку мне придется расстаться с моим племянником, я хотел бы знать, что ты собираешься дальше делать.
— Сначала я намереваюсь поехать в Плесков и повидаться с моим будущим свояком, конунгом Вольгастом. А потом поехать в Кенугард и познакомиться с другим моим будущим свояком, конунгом Аскольдом. И будут ли мои походы военными или торговыми, твой племянник получит достойную долю добычи. А за славой дело не станет, если он действительно так хорош, как говорил о нем мой родич Хрёрек.
— Нужно будет спросить у него самого, — обронил Вестмар. — Он не мальчик и достаточно взрослый человек, чтобы решать за себя.
На самом деле у него были причины поддержать предложение Одда конунга. И о них он сообщил изумленному Стейну в тот же день.
— Я хочу, чтобы ты вступил в дружину Одда сына Свейна, — сказал Вестмар, отведя племянника в сторону от костров, где еще веселились ладожане. — Этим мы для начала восстановим свою честь, а потом, может быть…
— Что — может быть? — Стейн еще не осознал, что ему лично сулит эта перемена.
— Этот Одд сын Свейна — человек странный. Он так ведет себя и так говорит… Его послушать, он полжизни провел в разных заколдованных странах, и на нем это сказалось. Он и сейчас вроде как там, и среди обычных людей ему не место. Короче, его свадьба не может состояться ранее Середины Лета, да и неизвестно, где он будет в это время. Нельзя исключить, что до свадьбы дело и не дойдет. Вдруг его опять утянет к королеве волшебной страны? А еще три года Домагест ждать не станет. Я буду на Олкоге и, возможно, сам не вернусь в этом году. И тогда мне понадобишься ты, ведь ты будешь гораздо ближе. Если Одд конунг погибнет, или пожелает уехать надолго, еще не женившись, или его свадьба расстроится по каким-то иным причинам, то Домагест согласен отдать свою дочь мне. А ты обручишься с ней от моего имени.
— Что? — Стейн вытаращил глаза.
— Ты обручишься с ней от моего имени. Ты уже для этого достаточно взрослый. Жаль, что ты не женат, но жениться прежде родного дяди тебе было бы и неприлично. Хёвдинг согласен обручить тебя с ней, а ты должен дать мне клятву, что дальше соединения рук на хлебе не пойдешь!
— О, охотно! — пробормотал ошарашенный Стейн, который обладать Яромилой вовсе не стремился.
— Я и о тебе не забуду. Не сомневайся, ты получишь самую знатную и лучшую невесту, которую мы только сможем найти с нашими деньгами, родством и влиянием.
— Я… еще подумаю немного… — Стейн заприметил за деревом Велемилу, которая делала ему какие-то выразительные знаки глазами, но не подходила, пока он был занят беседой с дядей. — Все-таки… вдруг он соберется в волшебную страну, а мне прикажет его сопровождать? Он ведь будет моим конунгом!
Вестмар ушел к старейшинам, а Велемила немедленно подлетела к Стейну. Она уже все знала и просто горела от возбуждения.
— Что, твой дядя согласен? — сразу набросилась она на Стейна.
— Более чем! — Он округлил глаза, смеясь от мысли, что Вестмар, по сути, предложил ему при случае обручиться с Яромилой вместо себя. — А вот я — еще не знаю. Мне-то соглашаться на это, как ты считаешь?
— Само собой! Ведь Ольг останется здесь, и его дружина останется здесь! Насовсем!
— Не похоже! Он только в это лето уже наметил два похода!
— Но он же вернется! А жить он будет с нами, потому что Яромилу нельзя от дома далеко увозить. К осени он уж точно вернется. И ты вернешься!
Велемила горячо обняла его за шею обеими руками, будто наконец поверила, что ускользающее счастье можно удержать. Стебли и листья пышного венка лезли в глаза и щекотали кожу, и Стейн снял венок, бросил на траву и стал целовать ее, пользуясь полутьмой березовой рощи. Он согласился бы на многое, лишь бы не разлучаться с ней так скоро, лишь бы сохранить возможность быть рядом… А дальше видно будет. В конце концов, человек из конунговой дружины занимает место гораздо ближе к тому концу стола, где располагаются мужья воеводских дочерей!
Старейшины еще некоторое время сидели, попивая пиво и любуясь играми молодежи. Заметив, что Яромила поднялась из круга женщин, Одд конунг подошел к ней. Она держала на руках заснувшего Огника, и он взял у нее мальчика.
— Он уже слишком большой, чтобы ты носила его на руках, — негромко сказал он. — Лучше я сам его возьму.
— Нам пора домой, мы пойдем. — Яромила кивнула на Остряну, которая тоже встала, держа на руках своего младенца.
Ее старшая дочка, Дивуля, заснула на расстеленном плаще, и нянька-чудинка как раз готовилась ее поднять. Никаня со своей нянькой и двумя маленькими сыновьями ждала товарок.
— Я провожу вас. Столько прекрасных женщин не должны вечером ходить одни. — Одд улыбнулся, и даже недоверчивая Вышеславна, настороженно к нему относившаяся, не могла удержать небрежной ответной улыбки.
— Мне, кажется, удалось помириться с Вестмаром, — сказал Одд, когда они все вместе, неся заснувших детей, двинулись к дому. — Он согласился отдать мне своего племянника в дружину. Теперь мы можем не беспокоиться, что он вдруг кинется защищать свою честь и наделает глупостей.
— Ничья честь не страдала бы, если бы ты точно сказал, чего хочешь и чего нам ждать, — тихо ответила Яромила, пользуясь тем, что Вышеславна и чудинки не понимали северного языка.
— Зачем? — Хельги повел плечом, держа на руках ребенка. — Ты и так знала, что в течение трех лет я вернусь. Ты обещала мне сына, который вырастет славным и могучим человеком, и я обязательно должен был вернуться, чтобы посмотреть на него. И я знал, что ты будешь меня ждать. Нет моей вины в том, что я задержался.
Яромила помолчала, не желая обсуждать свои дела при Остряне, пусть та и не понимала их речи. У мыса они разошлись, невестки направились по своим избам. В воеводском доме было пусто: хозяева и челядь оставались у костров на луговине. Яромила быстро засветила лучину, показала Одду, куда нести ребенка. В последние годы у Домагостя так часто засиживались старейшины и гости, что для женщин и детей пристроили к дому еще одну клеть — ее называли «бабий кут» — и даже сложили там печку. Яромила отбросила одеяло со своей лежанки, Одд положил мальчика, и она стала стаскивать с сына поршни, чулочки и верхнюю рубашку. Руки у нее слегка дрожали. За все это время они впервые остались наедине, в пустом доме, и она вдруг разволновалась.
— С кем ты здесь спишь? — спросил Одд, осматриваясь.
— Обычно с сестрой.
— Почему она все еще не замужем?
— У нас не будет новой Девы Альдоги из старшего рода, если она выйдет замуж. Поэтому Вольга согласился подождать, пока подрастет ей замена.
— С его стороны это очень опрометчиво! — Одд усмехнулся со значением.
— Почему? — Яромила глянула на него, накрывая Огника одеялом.
— Она уже совсем взрослая. А рядом полно парней… например, мой будущий хирдман Стейн сын Бергфинна. Я видел только поцелуи, но не поручусь, что Вольгаст не получит в один день и жену, и готового ребенка. Этот Стейн не из тех, кто теряется. Зачем мне бы понадобился разиня?
— Ты видел? — Яромила встала и повернулась к нему. — Где, когда? Почему ты не сказал?
— Когда я добивался девы, на которую не имел права, никто никому ничего не сказал. Так почему я должен мешать другим? — Одд с усмешкой пожал плечами. — А ты правда не замечала? Ты все думала, что она маленькая? Это потому что ты видишь ее каждый день, а я не видел ее почти четыре года и сразу заметил разницу.
— Но это же совсем другое дело! Ее нельзя равнять со мной! Я была тогда свободна, и была купальская ночь, когда сами боги дают девам и женам детей, если хотят. Но Велеська обручена, и сейчас не Купала!
— И тем более я не хочу мешать моему будущему хирдману, что мне слишком скорая женитьба Вольгаста на твоей сестре ни к чему.
— Почему?
Яромила шагнула к нему, и Одд взял ее за плечи:
— Сейчас это не важно. О его делах мы поговорим в другой раз.
Он хотел ее поцеловать, но Яромила уперлась руками в его грудь и оттолкнула нареченного жениха, уже почти коснувшегося губами ее губ, щекотавшего кожу мягкой бородой. От этого сладко кружилась голова и тепло растекалось по телу, но она не хотела поддаваться дурману. У них не было случая побыть наедине, однако за эти дни она успела к нему приглядеться и заметила, что он изменился. Она так и не знала, где он был в эти без малого четыре года и что с ним случилось, но он стал другим. Он еще более возмужал к тридцати годам, что естественно, но сами черты его лица сделались как будто резче, а глаза холоднее. Наивным юношей он не был и прежде, но казалось, что за эти годы он перестал верить в те самые чудеса, рассказами о которых пленял ее когда-то.
— Так все же — почему ты вернулся?
Одд усмехнулся. Ему уже не в первый раз задают этот вопрос, будто его возвращение — вещь совершенно невероятная и необъяснимая.
— Но ведь я сказал тебе.
— Если ты скучал по мне или хотел видеть своего сына, ты мог бы вернуться и раньше. Ведь ты знал о нем.
— Но я также знал, что тебе нельзя разлучатся с этой землей. Я не мог назвать тебя своей женой и увезти в Халогаланд. А это значило, что у нас с тобой нет будущего — чтобы быть с тобой, я должен был остаться здесь навсегда.
Яромила вырвалась из его рук и отступила на шаг.
— И что с тех пор изменилось? — спросила она, настороженно и почти враждебно глядя на Одда. — Мне по-прежнему нельзя разлучаться с этой землей. И если ты не хочешь оставаться, то незачем было приезжать. Я стала бы женой человека, который хочет и может здесь остаться.
— Я знаю. Но я получил одно пророчество.
— Какое?
— Мне сказали, что в Халогаланде мои потомки станут править не более двух поколений. И еще внук мой увидит могучего вождя, который сделает всех конунгов Северного Пути своими слугами и будет править единовластно, подобно Харальду Боевому Зубу. И только если я найду свою новую родину на Восточном Пути, мои потомки удержатся у власти более шести веков. И я сделал свой выбор. Поэтому я здесь.
Яромила присела на край лежанки, где возле стены сладко спал Огник. Протянула руку, слегка провела ладонью по мягким волосикам сына, коснулась гладкой теплой щечки. Она всегда знала, что когда-нибудь Одд сын Свейна вернется. И он вернулся, но не ради нее и даже не ради ребенка. А ради будущей власти для себя и своих потомков.
— Я не стал бы лукавить с тобой, потому что ты имеешь средства узнать правду. Даже обо мне. В тебе заключена большая сила — ты терпелива и умеешь ждать, но сумела призвать меня сюда, когда это стало действительно необходимо. И разве ты не хочешь, чтобы твой сын стал родоначальником множества могучих конунгов?
Одд смотрел на Яромилу, сложив руки на груди. Она была слишком умна, чтобы ее можно было просто обольстить. Вспоминая прошлое, он сам не знал, кто кого тогда обольстил ночью возле озера, но хорошо помнил, как просил отпустить его, потому что не имел сил уйти по собственной воле. Но теперь ему нужна была ее полная поддержка, ведь она — ландвет, богиня этой земли.
— У нас уже есть будущий князь волховских словен, — ответила Яромила, не отрывая глаз от сладко спящей мордашки. — Он еще моложе. Ты видел его только что на руках у няньки. Ему нет еще и года от роду, но он имеет все права и потому носит имя последнего словенского князя. И он — сын моего брата. Я не хочу, чтобы наши дети передрались.
— Этого не будет. — Одд присел перед ней на корточки, взял ее руки в свои и заглянул в глаза. И ее сердце перевернулось от его ласкового взгляда, совсем такого же, как в те странные вечера и ночи почти четыре года назад. Он улыбнулся совсем как тогда, и она опять увидела перед собой того Князя Высокого Пламени, который очаровал ее своей таинственной силой, человеческой близостью и нечеловеческой мудростью. — Пусть сын твоего брата правит в Альдейгье.
— Но ведь я… — начала Яромила, понимая, что он чего-то недоговаривает.
Но прикосновение его рук, как в прежние дни, волновало ее, наполняло приятной дрожью, от которой теснило в груди, а в крови будто разливался сладкий хмельной мед.
— Вы не понимаете кое-чего важного. — Одд приблизил свое лицо к ее лицу и понизил голос, хотя в клети и так никого не было, кроме них двоих и спящего маленького мальчика. — Ты — ландвет, дух земли. Ты — воплощение этой земли, пока остаешься здесь. Твои родичи не хотят, чтобы я увел отсюда тебя, благословение Альдейгьи. Но ведь я могу сделать гораздо больше, чем просто оставить им то, что они имели и без меня. Если я добьюсь власти над более обширными землями, то где бы ты ни была со мной — ты будешь на своей земле и твое благословение станет оберегать ее. Ты только представь, что даст сила твоего благословения, помноженная на мощь не одного, а десятка краев и племен.
Яромила вздрогнула, ахнула, потрясенная, и широко раскрыла глаза.
— Пойми, боги дают благословение не для того, чтобы сидеть на месте, — убеждал Одд, хорошо понимая, что эта мысль для нее совершенно нова. — Благословение — это оружие, которое нужно пустить в ход, чтобы приумножить свое достояние многократно. Ты — богиня этой земли, ты должна это понять. И должна помочь мне. Мы вместе сделаем все, чтобы наши дети владели чем-то большим, чем… — Он бегло оглянулся, окидывая взглядом хорошо убранную новую клеть. — Поверь мне. Я знаю что говорю.
— Но мои родичи никогда не позволят… — прошептала потрясенная Яромила.
То, что он сказал, не укладывалось у нее в голове. Чуть ли не с рождения она привыкла рассматривать себя, старшую дочь старшей дочери старшего рода, как драгоценный сосуд, заключающий в себя благословение богов, как тот глиняный горшок, в котором праматери человечества оберегали тлеющие угли ненастной ночью. Она знала, что обязана беречь свое священное достояние, и никогда не думала, что его можно использовать как оружие, позволяющее вывести род далеко за его нынешние пределы.
— Я знаю, как уговорить их на первый случай. — Одд усмехнулся, и ее вдруг как молния поразила красота его лица, окруженного тонкими, слегка волнистыми прядями золотистых волос. Это лицо словно осветилось изнутри — таким она видела его четыре года назад. — Им нужна священная дева, которой ты сама уже не можешь быть. Им нужна дочь старшей дочери. Сейчас она появится.
С этими словами он взял ее на руки и уложил на лежанку, осторожно, чтобы не потревожить первый плод их союза. Яромила пыталась было протестовать, тоже беззвучно, чтобы не разбудить ребенка, но вскоре и эти попытки оставила. Одд бережно, но надежно прижимал ее к лежанке и покрывал горячими поцелуями лицо, и вскоре она расслабилась, обвила руками его спину и стала отвечать на его поцелуи. К ней вернулся ее бог огня, в его объятиях она ощущала блаженство, которое жило в ее памяти все эти годы. Этот огонь тлел в ней все долгое время ожидания, как угли под пеплом, и вот явился ветер, раздувший его снова. Судьбы племен и родов — все это стало не важно. Одд стремился заново закрепить права на эту женщину, и она хотела принадлежать ему так сильно, что ни люди, ни боги не смогли бы им помешать.
Через некоторое время Яромила села и попыталась собрать растрепавшиеся пряди.
— Мой отец не простит мне, если я опять окажусь тяжела, не имея мужа! — смеясь, сказала она.
Опомнившись, она сообразила, что им не следовало так увлекаться. Да, конечно, ей нужна дочь, но ни к чему так спешить с ее зачатием — в светлую половину года и до свадьбы. И все-таки ей хотелось смеяться от радостного, теплого чувства блаженства, разливавшегося по жилам.
— В тот раз мне повезло, что это случилось в купальскую ночь и вся Ладога увидела в Огнике дитя Волхова. Но теперь нет такого велика-дня, и никакой бог нас не прикроет. О мать Лада! Я сошла с ума!
— Не волнуйся. — Одд погладил ее по спине. — Теперь нам бог не нужен, и ты смело можешь выставить виновником меня. Разве у вас обручение не дает всех прав мужа?
— Но ты опять уедешь! — Яромила повернулась и оперлась ладонями о его грудь, приблизив лицо к его лицу. — А может, тебе не так уж нужно ехать? — словно тысячи простых девок в подобных случаях, взмолилась она. — Может быть, мы сначала справим свадьбу? Как раз сейчас, после Ярилы Вешнего, иные женятся, это хоть и не по обычаю, но допускается.
— Нет, моя ландвет. — Одд накрыл ее затылок ладонью. — Не подумай, что я недостаточно люблю тебя, но сейчас нашу свадьбу справлять нельзя. Ты помнишь, о чем я тебе говорил перед этим? Я вовсе не так равнодушен к заветам богов, как иной раз можно подумать. Я не хочу навлекать их гнев, если есть способ без этого обойтись.
— Но при чем тут гнев богов? Если мы справим свадьбу весной, а не осенью, они не сильно разгневаются. Просто те из моих предков, которым пришла пора вернуться в род, сделают это не сразу, а потом.
— Дело не в самой свадьбе, а в том, что случится после. Я должен выполнить задуманное еще до того, как муж твоей сестры станет перед людьми и богами моим родичем.
Яромила не поняла его и нахмурилась:
— При чем здесь муж моей сестры? О ком вообще ты говоришь?
— Об Аскольде конунге из Кенугарда. Сейчас мы с ним еще не в родстве, и это удобно. А после нашей свадьбы мы станем родичами, и это сильно осложнит мою задачу.
Лицо Яромилы медленно разгладилось и приняло изумленное выражение. Одд говорил достаточно уклончиво, но она была умна, а к тому же с самого начала их знакомства могла угадывать его мысли.
— Ты собираешься… — пробормотала она и выпрямилась.
— Не надо говорить об этом вслух. Я не хочу, чтобы твои родичи заранее знали о моих широких замыслах. Ведь твой отец и твой брат поклялись не пропускать к Кенугарду дружины с севера. А они — честные люди и выполняют взятые обязательства. Я постараюсь уберечь их от участия в этом деле. И успех зависит от твоего молчания.
Яромила молчала и сейчас, но Одд, обладавший почти нечеловеческой проницательностью, ощущал ее сомнение и неодобрение. Он предложил ей выступить против своего рода, если не делом, то хотя бы в мыслях.
— Твой род не только там. — Не поднимая головы, он слегка кивнул в сторону большой избы. — Твой род — здесь. — Он повернулся и посмотрел на спящего рядом с ними Огника. — Все это нужно ему. Я знаю, ты не ошибешься в выборе. Ты для этого слишком умна, иначе я бы не выбрал бы тебя.
Она ничего не ответила, только глубоко вздохнула. Ее судьба связана с ним, варяжским пришельцем, и она чувствовала, что эта связь стала крепче, чем корни двенадцати поколений, приковывавшие ее к Ладоге и здешней родне.
— И ничего не бойся. — Одд сел на лежанке и обнял свою избранницу за плечи. — Я постараюсь закончить поход побыстрее и успею забрать тебя отсюда раньше, чем все поймут, что мы немного поспешили!
— Я ничего и не боюсь. — Яромила взяла себя в руки и улыбнулась. Она была так счастлива, что он снова с ней, а все остальное казалось неважным. Как бы ни была она сильна, только мужчина рядом делает мир женщины полным и цельным. — Трусливая женщина не годилась бы в матери будущих конунгов, правда?
Глава 15
Город Плесков был славен и примечателен многим. Довольно сказать, что эти земли были заселены людьми словенского языка ранее всех прочих, лежащих восточнее, и что сам Плесков, стольный город западных кривичей, стоял на берегу реки Великой, у слияния с ней Плесковы, уже не менее трех веков. Населяли его сами кривичи, летигола, чудь, попадались и варяги, приходившие сюда через Плесковское озеро из Варяжского моря. Но Стейн хотел повидать Плесков и его земли только по одной причине: здесь предстояло поселиться Велемиле.
Дорога оказалась не близкой: через Волхов до Ильмерь-озера, потом через большую реку Шелонь, текущую в озеро с запада, через ее приток Узу и волок на Дубенку, приток Черехи, а та уже впадала в саму Великую в непосредственной близости от Плескова. Добирались около двух недель, и Стейн, думая о своем, почти пал духом. Когда Велемила поселится на Великой, то он, даже оставаясь в Ладоге, видеть ее сможет очень редко — только если одна сестра соберется в гости к другой по случаю очередных родин.
А будущий муж Велемилы, как оказалось, владел весьма обширными землями, что лишь увеличило досаду Стейна. Еще на Шелони им начали попадаться длинные и круглые курганы кривичей. В поселках, расположенных на самых высоких местах, жители пользовались особым говором, который он начал понемногу отличать. Люди жили здесь давно, поэтому довольно много леса уже вырубили под пашни, и именно этим дружина Одда конунга была обязана тому, что вообще имела случай повидать местных жителей. Многие поселки оказывались брошенными: не зная, что это за дружина из двух сотен человек идет с востока, кривичи на всякий случай разбегались, уводя в лес домочадцев и скотину. Не раз дружине случалось ночевать в «гостеприимно» освобожденных хозяевами домах и пользоваться припасами — иной раз даже похлебка была готова на печи и ложки разложены на столе! Правда, нужды в местном гостеприимстве халейги особо не испытывали: уже шел месяц травень и, хотя ночами еще холодало, закаленные воины могли ночевать под открытым небом без больших неудобств. А в остальном все было как у всех: рубленые избы-полуземлянки, так что иной раз на поверхности виднелась лишь соломенная крыша до крошечное окошко, выдыхающее серый дым, где печки-каменки, где открытые очаги в земляном полу, деревянная утварь, вылепленные руками женщин горшки, делянки среди леса — иные покрытые свежей золой, иные уже вспаханные по прошлогоднему палу и засеянные рожью, ячменем, овсом, горохом, льном. Хлеба не оставалось уже нигде, кормились кривичи рыбой, яйцами, молоком да остатками прошлогодней вялой репы. Одд конунг, ехавший к конунгу кривичей с самыми дружескими намерениями, строго следил за тем, чтобы его люди не причиняли никакого вреда местным жителям, не покушались на убогую утварь и остатки припасов и даже с женщинами, попадавшимися под руку, обходились вежливо.
Стейн в таких случаях оказывался полезен своему новому вождю, поскольку уже очень неплохо знал словенский язык. Без него Одд конунг и его халейги были бы вынуждены объясняться на пальцах, и Стейн порой думал: уж не толмачом ли его взяли? Однако он мог рассчитывать на большее: Вестмар отпустил с ним десять человек из дружины. Больше не сумел — люди были нужны ему самому для похода на Олкогу, но теперь Стейн имел возможность внести заметный вклад в любое затеянное конунгом дело и получить соответственно приличную долю славы и добычи. Принимая его на службу, Одд конунг по обычаю подарил ему меч — не франкский, из Рейнланда, какой имел сам и некоторые из его наиболее прославленных хирдманов, но довольно хороший. Шлем, топор, копье и пара щитов у Стейна были и до того, так что среди халейгов он смотрелся не хуже других.
При помощи Стейна у местных жителей выяснили, что «Вольгаст конунг», иначе князь Волегость Судиславич, находится дома и никуда уезжать вроде бы не собирался. Как рассказывали, прошлой зимой он совершил поход на северо-восток, на поселения племени корелы, выдержал несколько сражений и принудил платить дань — иные из местных мужиков, захваченные на полях возле поселков, сами участвовали в том походе и привезли кто меха для продажи, а кто и пленных для работы. Одд конунг одобрительно кивал, а Стейн старательно скрывал досаду из-за того, что будущий муж Велемилы — столь доблестный воин! Странно — он должен был бы желать ей в будущем богатства и почета, но ему стало бы легче, если бы ее жених оказался разиней! Мысль о том, что со временем она будет не только отнята у него, но и забудет его, полюбит другого, резала как нож.
Выяснилось, что пришельцы недооценили сообразительность и доблесть князя Вольги. Не кто иной, как сам Стейн, в самую сонную предутреннюю стражу охраняя со своим десятком покой спящей дружины, заметил в речном тумане подходящие к мысу лодьи — пять, десять, пятнадцать…
Ночевали в этот раз в поселке на Черехе, расположенном, как и многие здесь, на высоком песчаном холме в окружении соснового бора. Пришли сюда вечером, когда жители сидели по домам, поэтому все оказались захвачены, но обид Одд никому не причинял и расположился на ночлег прямо в бору, приказав раскинуть шатры и развести костры между высокими рыжими стволами.
Мгновенно разбуженные, халейги вскакивали на ноги и хватались за оружие, на ходу застегивали пояса. Одд тоже оделся и набросил на плечо перевязь меча, но встревоженным не выглядел.
— Это Вольгаст конунг, — сказал он людям, собравшимся возле него в ожидании указаний. — Я все время ждал, что он узнает о нас и выйдет навстречу. Думаю, у него хватит ума не нападать с ходу, а потом мы договоримся.
— Думаешь, он поверит в твои мирные намерения? — спросил Стейн.
— Мы с ним неплохо знакомы. Четыре года назад именно он предложил мне принять участие в борьбе с Иггвальдом Кабаном.
Тем не менее Одд конунг, вероятно, опасался, что за эти года его внешность несколько изгладилась из памяти молодого плесковского князя, и приказал вынести белый щит — часто общаясь с варягами, кривичи понимали этот знак мирных намерений. Причем держать белый щит доверили Стейну, приказав ему стоять рядом на случай, если понадобится толмач. В Плескове жили варяги, и Вольга понимал северный язык, но хуже, чем семейство ладожского воеводы Домагостя.
Пока лодьи подходили к берегу и люди высаживались на луговину под холмом, халейги выстроились на опушке бора. Для битвы это место подходило плохо — прямо за спинами начинались сосны, развернуться было совершенно негде. Но сражаться Одд не собирался, зато сверху ему было хорошо видно, как Вольга выстраивает своих людей. Вести их на холм было бы неправильным решением — при желании халейги забросали бы их стрелами и копьями и легко отбросили снова вниз, несмотря на некоторое численное превосходство плесковичей. Вольга это тоже понимал, поэтому идти вперед не торопился. Стейн узнал его — лица под шлемом, да на таком расстоянии, разглядеть не удавалось, но крепкая подвижная фигура, среднего роста, которую кожаный простеганный доспех на пакле и кольчуга делали еще шире, сразу бросилась в глаза. Из-под набивняка виднелся желтый подол рубахи, отделанный красной тканью, — вероятно, молодой князь хотел, чтобы даже в бою его сразу узнавали по богатой одежде. Что, пожалуй, выдает нрав горделивый, честолюбивый, неосторожный и даже легкомысленный.
Дружина его была вооружена неплохо — кольчуги виднелось всего две, зато шлемов, по преимуществу варяжских, насчитывалось более десятка. Остальные, простые вои, оказались вооружены, как везде, топорами и копьями, одеты в кожухи, в овчинных шапках, способных при случае смягчить удар, хотя, конечно, с настоящими железными шлемами им не равняться.
От толпы отделились несколько человек — один в шлеме и кольчуге, за ним четверо с топорами, при щитах — и стали неспешным шагом подниматься на холм. Тот, что в кольчуге, — видимо, кто-то из плесковских старейшин, а то и воевода — был уже не молод, но еще крепок. Из-под полумаски варяжского шлема удавалось разглядеть только довольно длинную полуседую бороду. Одд ждал его, стоя перед строем своих людей, — тоже в кольчуге и шлеме, но не прикасаясь к оружию, а скрестив руки на груди, с видом горделивым и победительным, чему способствовало и то, что он находился выше и смотрел на плесковичей сверху вниз.
Подойдя шагов на десять, воевода тоже остановился и упер руки в бока. Пояс его был украшен бронзовыми круглыми бляшками местного литья, за пояс заткнут простой топор на деревянной рукояти безо всяких украшений, зато меч выглядел богато, прямо-таки роскошно: в красных сафьяновых ножнах, с узорными серебряными накладками устья и наконечника, с таким же навершием рукояти и перекрестья. Скорее всего, добыча. И победа была одержана над каким-то северным вождем не из последних.
— Князь плесковский Волегость Судиславич хочет знать: кто вы такие и зачем пришли на его землю? — по-словенски спросил воевода, но сразу стало ясно, что родным его языком был северный. За время своей речи он достаточно разглядел пришельцев, чтобы узнать в них варягов, и поэтому тут же повторил свои вопросы на северном языке.
— Мое имя — Одд сын Свейна, из рода конунгов Халогаланда. Твой конунг должен помнить меня: четыре года назад я уже бывал в Плескове, и он тогда пригласил меня участвовать в изгнании из Альдейгьи морского конунга Иггвальда Кабана. Я приехал, чтобы повидаться с Вольгастом конунгом, и привез ему приветы и поклоны от хёвдингов Альдейгьи. Я не имею никаких враждебных намерений и не собираюсь причинять ему и его людям какой-либо вред. Надеюсь, у него нет причин отказаться от встречи со мной?
— Я передам ему твои слова, — ответил воевода и удалился. При имени Одда он не проявил никаких чувств: видимо, слышал его впервые.
Вскоре он вернулся и пригласил вождя пришельцев подойти к Вольгасту конунгу. Одд повиновался: сейчас он находился на чужой земле и должен был уважать ее владыку. Вольга ждал их на берегу, в окружении своего войска. Одда он узнал, но скорее удивился, чем обрадовался этой встрече.
— Я никак не ждал, что ты, Одд конунг, приедешь с востока по рекам, — сказал он после приветствий. Одд отметил про себя, что северный язык его собеседника за это время улучшился, да и сам он заметно возмужал. — Гости с Северного Пути приходят к нам со стороны озера.
— Тем не менее быстрота, с которой ты собрал войско и вышел ко мне навстречу, делает тебе честь. Я вижу, что в твоем лице эта земля получила достойного и доблестного конунга.
— Другой здесь не долго удержался бы, — небрежно ответил Вольга, но проницательный Одд видел, что его похвала приятна собеседнику. — Если бы я не имел возможности быстро собрать войско, то конунгом здесь был бы уже кто-то другой.
— Неужели здесь так много опасных врагов?
— Мне приходится бороться за свои владения. В плесковской земле два знатных княжеских рода, к тому же русь тоже не забывает дороги к нам. Однако если ты приехал с миром, то я рад пригласить тебя быть моим гостем.
Далее две дружины двинулись в путь вместе и еще через несколько дней прибыли в Плесков. Сам город занимал довольно высокий скалистый мыс над слиянием Великой и Плесковы, был защищен валом, рвом и частоколом из толстых бревен. Снизу, с воды, крепость выглядела особенно величественно. Княжий двор располагался внутри, там же жили некоторые из плесковских старейшин, но и с внешней стороны вала, вокруг торга, в беспорядке раскинулись жилища, навесы для скота, огороды, выпасы. Здесь жило довольно много ремесленников — кузнецов, ковавших железо, ливших серебро и бронзу, косторезов, торговцев, в основном из варягов. Иные их семьи обитали на Великой уже не первое поколение и настолько слились с местными кривичами, что только имена вроде тех, что бытовали в Ладоге — Беритур или Горобор, — слегка напоминали о выходцах из Свеаланда Бергторе или Гейрбьёрне.
Двести человек гостей внутри Плескова разместились бы с большим трудом, но Одд не пожелал обременять хозяина и попросил выделить дружине место для стана на одном из ближних выгонов. Стейн даже радовался этому: он не жаждал все время видеть вблизи своего соперника и тем более пользоваться его гостеприимством. Вид Вольги причинял ему такую досаду, что рядом с плесковским князем он держался замкнуто и неразговорчиво. Вольга ему не нравился всем — и недостатками своими, и достоинствами. Он был красив собой, а княжеское происхождение придавало его красоте еще большую силу; крепок, отважен, решителен. Поначалу Вольга держался несколько недоверчиво и даже заносчиво, но Одд не обращал на это внимания и неизменно улыбался с самым теплым дружелюбием, и постепенно молодой князь оттаял. Особенно помогли расшевелить его воспоминания о набеге Иггвальда Кабана: Вольга ожил и прямо-таки засиял, рассказывая о первой битве возле мыса Ладожки, в которой он со своей дружиной принимал участие. Стейн имел случай завязать с ним беседу, поскольку в той битве тоже сражался и даже потерял брата Свейна, но уклонился от этой чести. Правда, Одд сам назвал Вольге его имя в числе других своих людей и при этом внимательно наблюдал за обоими, но молодой князь варяга не узнал и в дальнейшем не обращал на племянника Вестмара Лиса внимания. Видимо, никаких опасных слухов о постороннем увлечении невесты до него не доходило. Минувшее волновало его гораздо больше: в воспоминаниях о набеге четырехлетней давности заключалось для него нечто столь дорогое и желанное, что ради этих воспоминаний он обрадовался гостям даже сильнее, чем они заслуживали сами по себе.
По прибытии в Плесков Вольга в ближайшие же дни устроил пир для знатного гостя, на который пригласил и плесковских старейшин. Среди них были как кривичи, так и латгалы в шапках с бронзовыми спиральками и бляшками, чудины, видимо, из племени корелы. Почетное место занимал воевода Рощень — рыжебородый силач, служивший еще старому князю Судиславу, воевода Хотила — бывший кормилец самого Вольги, русский воевода Торгрим. Вокруг последнего сидели несколько торговых гостей из северных стран и кузнец Эгиль, пользовавшийся в городе большим уважением как жрец и предсказатель.
На пиру велся оживленный разговор, подогретый медом и пивом, которые разносили отроки в ковшах, не считая братин, постоянно ходивших по кругу. Новость о том, что перед ними не просто гость, но в ближайшем будущем — свояк князя Волегостя, была принята с большим оживлением. На родстве будущей плесковской княгини с княгиней Киева местная знать уже строила расчеты, но то, что урман собирается жениться на старшей из трех сестер и обосноваться в Ладоге, вызвало смешанные чувства. Одд видел, что на него кидают взгляды, полные недоверия и опасения, и старался рассеять их любезностью и самым дружеским обхождением. Он упирал на то, что родственный союз трех могучих племен должен принести неисчислимые выгоды.
От скорой свадьбы Одда разговор естественным образом перешел на Велемилу и ожидаемую свадьбу самого Вольги. Плесковичи горячо желали скорейшей женитьбы своего князя и не понимали, почему он медлит.
— Деву нам обещали, обручили, так подай сюда! — кричал старейшина Боживой, будто требовал свою собственную невесту. — Говорили, де молода еще, — так время-то идет! Сам я ее прошлым летом видел — не девка, а кобыла здоровая, самая пора!
Пьяного Боживоя соседи по столу стали дергать за руки, отобрали ковш и усадили, чтобы не обзывал кобылой собственную будущую княгиню, пусть и в порядке похвалы. Но видно было, что по сути с ним все согласны. Не имея знатной жены, Вольга не мог считаться по-настоящему полноправным князем и тем оставлял для изборского княжеского рода постоянный повод оспаривать его права. Не понимать этого он не мог, и со стороны выглядело совершенно необъяснимым, почему он, будучи обручен с девой знатного рода, молодой, красивой, с почетными и выгодными родственными связями, тем не менее медлит с женитьбой. Судя по наличию на княжьем дворе множества девок-челядинок, чудинок и кривичанок, в молодецкой удали князя никто не имел причин сомневаться. Его уважение к роду будущей жены, который не желает отпустить ее, пока не подрастет другая Дева Альдога ей на смену, особо веской причиной не выглядело. Ну, выберут на пару лет деву из другого рода, авось Волхов из берегов не выйдет!
И ни один человек в просторной княжьей избе не вслушивался в этот разговор с таким жадным, хоть и скрываемым вниманием, как Стейн. Однако Вольга предпочел уклониться от обсуждения своей женитьбы и перевести на другое: расспрашивал о новостях в Ладоге и на Ильмерь-озере, где Одд по пути сюда останавливался на три дня, а халейги хотели знать побольше о положении на Плесковском озере, о зимних походах на корелу, о торговле. По словам Вольги, корельская дань принесла ему множество мехов, но продавал он их пока только варяжским купцам в обмен на фрисландские ткани и посуду, соль, франкское вино и иногда — оружие. Серебра на Севере и Западе было мало, и на него торговля почти не велась.
— Но что мешает тебе снарядить дружину через словенские земли на юг? — как бы между прочим задал вопрос Одд. — Твои будущие родичи из Альдейгьи ведут обширную торговлю и, как я понял, весьма довольны ее плодами. Столько серебра и восточной посуды я видел не у каждого из северных конунгов.
Вольга вместо ответа лишь протянул свой кубок кравчему — кубком ему служил рог, окованный позолоченной бронзой. Некоторое время он молча пил, и Одд уже думал, что не дождется ответа, когда Вольга наконец обронил:
— У меня нет договора с князем Аскольдом. А без договора он может даже не впустить в город ни меня, ни моих людей.
— Его обязывает к осторожности тот договор, который он заключил с греками. Но тебе нетрудно будет добиться его дружбы — вы же с ним почти состоите в близком родстве. Ведь он женат на сестре той девушки, которая должна стать твоей женой, я ничего не перепутал?
На это Вольга не ответил. По его лицу, вдруг ставшему замкнутым и почти ожесточенным, Одд понял, что разговор этот хозяину неприятен, и предпочел его не продолжать.
Через день Вольга устроил охоту — чтобы развлечь гостей и заодно запастись мясом для их пропитания. Поохотились удачно — в лесах поблизости от Плескова в изобилии водились олени, несколько туш обеспечили мясом всю дружину Одда, и еще оставалось достаточно, чтобы устроить новый пир для старейшин. На широкой поляне развели костры, повесили вместительные железные котлы, стали варить добычу или обжаривать над углями. Вольга заранее распорядился привезти сюда пару бочонков пива и охладить их в реке, так что сейчас, в ожидании мяса, оба князя с удобством устроились в тени на кошмах — среди дня солнце уже настолько припекало, что даже в рубахе было жарко. Вольга, разгоряченный азартом и довольный, как будто помолодел и выглядел совсем так же, как четыре года назад, когда Одд впервые познакомился с ним, еще княжичем, живущим при седоголовом и властном отце. Тогда в Вольге кипели нерастраченные силы, он с радостью кидался в любое опасное дело, где мог найти им применение, и видно было, что от жизни он ждет только всего самого лучшего. Казалось бы, все его честолюбивые мечты сбылись. Он получил власть еще молодым, и ему не пришлось поседеть в тени родителя, как приходится многим, рожденным отцами еще в молодые года. Он одолел соперников, если таковые у него имелись, его стольный город процветает, на земле царят мир и относительное благополучие, и он расширяет подвластные ему пределы, увеличивая с молодых лет свою славу. Чего может не хватать человеку, чтобы быть счастливым? Но Одд видел, что молодой плесковский князь далеко не так удовлетворен и счастлив, как можно было бы ожидать. А значит, он не напрасно дал себе труд проделать путь из Альдейгьи.
Сейчас их окружали только хирдманы Одда и парни из ближней дружины Вольги: каждый из них жил в Плескове и окрестностях со своей семьей и занимался своим делом, но всегда был готов откликнуться на призыв в случае надобности. Плесковичи и халейги хлопотали у костров, тащили из леса коряги и рубили их на дрова, другие отдыхали, вытянувшись на траве, кто-то уже плескался в реке и весело орал от холодной воды — пора для купанья еще не пришла. Сам Вольга тоже успел умыться и ополоснуть голову, и теперь полулежал, прислонясь к снятому седлу, с мокрыми волосами, с влажными пятнами на тонкой, беленой, богато вышитой рубахе.
— Среди северных конунгов мало кто остается дома в течение всего лета, — заметил Одд, устраиваясь рядом. Отрок налил ему пива в привезенный из города резной ковш, и Одд приподнял его, показывая, что пьет за здоровье хозяина. — Лето для нас — это пора дальних походов.
— Мы ходим в походы зимой, — отозвался Вольга. — Летом люди должны работать.
— Удачный поход обеспечит несколько лет жизни и вождю, и всем его людям, так что у них и надобности не будет пахать и сеять. А вождь сможет содержать дружину, которая всегда будет под рукой и готова к действию, хоть зимой, хоть летом.
— Я вижу, что у тебя есть такая дружина. — Вольга окинул взглядом халейгов. — Но ты уверен, что сможешь прокормить всех этих людей, когда станешь жить в Ладоге? Чудская дань — это хорошо. Но едва ли вы сумеете брать с тамошней чуди столько, чтобы хватило и тебе, и всем старейшинам, и воеводе, и тому варягу, твоему шурину… Рорику?
— Его зовут Хрёрек сын Харальда. Да, столько народу трудновато будет прокормить на стоимость собранных мехов. Но разве я сказал, что намерен сидеть в Альдейгье безвылазно, как сидят ее собственные хёвдинги?
— И что ты собираешься делать? — Вольга пристально посмотрел на него. — Ты можешь мне сказать, раз уж мы собираемся стать родичами!
— Я сказал бы тебе… Признаться честно, я надеялся найти в тебе больше, чем родственника, потому и пустился в путь… Но сперва я все-таки хотел бы услышать от тебя ответ на вопрос, который ты пока предпочитал обходить молчанием.
— Что это такое? — Вольга нахмурился, его лицо посуровело. На нем читалось: хоть ты мне почти родич, но требовать с меня ответа не имеешь права!
— Я еще не говорил тебе, что после Плескова собирался поехать в Кенугард? — словно не замечая тени, набежавшей на лицо собеседника, продолжал Одд. — Чтобы познакомиться с другим моим будущим родичем, конунгом Аскольдом? Но теперь меня смущает кое-что. Кажется странным, что ты, имея на это целых три года, не пытался сам познакомиться с ним, не заключил с ним договор, который мог бы принести большие выгоды тебе и твоей знати, не пользуешься торговыми путями через его владения? В чем дело? Может быть, на Аскольда конунга нельзя положиться? А может, он вовсе не достоин того, чтобы находиться в родстве с такими людьми, как ты и я? Я не хотел бы довериться ему и попасть в трудное положение. Что ты скажешь на это?
— К чему ты клонишь? — резко ответил Вольга и подался к нему.
— К тому, что у такого явно выраженного недоброжелательства между будущими родичами должна быть весомая причина.
— У меня есть причина. — Вольга снова отодвинулся, глядя перед собой и давая понять, что лезть к себе в душу не позволит. Но Одду и не требовалось туда залезать: напряженные и бурные чувства молодого князя были ясно написаны у него на лице. Умение таить свои мысли и желания — искусство, ему не доступное. — Но я ни с кем не собираюсь ее обсуждать!
— А жаль, — с выразительным сожалением отозвался Одд. Он по-прежнему держался непринужденно, будто и не замечал, что касается самых потаенных и болезненных мест в душе плесковского князя. — Видишь ли, сейчас мы с тобой находимся в одинаковом положении, которое для нас весьма выгодно.
— Выгодно? — Вольга бросил на него короткий недоверчивый взгляд. Он, напротив, считал свое положение крайне невыгодным, с какой стороны ни посмотри.
— Аскольд конунг пользуется выгодами торговли с греками, поскольку имеет заключенный с ними мир. По условиям мира он не должен пропускать через свои земли дружины, которые пожелают поискать добычи в богатых греческих землях. Мне не нужно объяснять тебе, какую добычу можно оттуда привезти? При поколении наших отцов и дедов дружины с севера не раз бывали в Греческом море, даже под стенами самого Миклагарда, и всегда привозили огромную добычу — золото, драгоценные изделия, вино, дорогие ткани, хорошее оружие и доспехи. Сам Ульв Зверь, отец Аскольда, был в составе норманнских войск, делавших набеги на Миклагард. А его сын сам не ищет славы и добычи и дал обязательство препятствовать в этом другим. По-моему, это весьма глупое поведение. Ведь со времен последнего крупного набега прошло уже лет тридцать. Византийцы позабыли о норманнах. Я бы не отказался им напомнить. Но для такого дела нужен союзник. Все-таки дорога дальняя, да и Миклагард — это не Альдейгья, которую можно взять на двух-трех кораблях. Но искать союзника в самой Альдейгье нет смысла: тамошние хёвдинги в родстве с Аскольдом и не пойдут на него с оружием. И тогда я подумал о тебе. Ты молод и отважен, ты отмечен воинской удачей. И ты тоже, как и я, еще не являешься родичем Аскольда, что могло бы помешать тебе задумать военный поход против него. Возможно, ради этого ты медлил с женитьбой на его свояченице?
Одд, все время своей длинной речи рассматривавший игру солнечных лучей в свежей березовой листве, наконец покосился на собеседника. А Вольга устремил на него взгляд широко раскрытых глаз, выпрямился, сидя на траве, и даже ковш отставил в сторону.
— Ты предлагаешь мне… войну с Аскольдом? — наконец проговорил он севшим от волнения голосом и быстро огляделся, хотя знал, что вокруг только свои.
— Говорят, что Кенугард вырос в последнее время, когда освободился от зависимости от хазар и стал пользоваться плодами союза с греками и с Альдейгьей. С одной стороны туда рекой текут меха, с другой — хорошие греческие товары, и немалые богатства оседают в самом Кенугарде. Там уже есть что взять. Но я думаю даже не столько о самом городе Аскольда, сколько о тех местах, куда можно через него пройти. Наш с тобой будущий родич Вильяльм, сын Домагеста, не раз уже бывал в греческом городе Корсуне. Он привез неплохие товары, но я уверен, что главных богатств он даже не видел. Самое драгоценное греки отдают своему богу, неисчислимые сокровища сосредоточены в храмах, а там он даже не был, поскольку не является поклонником Кристуса. Но если мы придем туда во главе сильной дружины, то нам ничто не помешает зайти в любой дом и унести все, что нам понравится. Один удачный поход — и ты в жизни больше не прикоснешься к деревянной посуде вроде этого. — Одд небрежно кивнул на ковш, на дне которого выдыхалось забытое пиво. — Ты и твоя дружина будете пить только из золотых и серебряных кубков. Скажи: у тебя хватит дерзости сделать то, что родичи твоей будущей жены не одобрят? Ты не побоишься ссоры с ними?
— Они… не побоялись ссоры со мной! — словно через силу выдохнул Вольга. По его лицу и расширенным глазам Одд видел, что его призыв достиг цели: мысли плесковского князя унеслись даже дальше, чем он предполагал. — Ты хочешь… разбить Аскольда, завладеть Киевом…
— И пройти ниже по Днепру, к Греческому морю и Корсуню. Для начала. Если же утвердиться в Куя… как ты называешь Кенугард? — то оттуда можно хоть каждое лето совершать набеги на греческие и восточные земли. Там ждут огромные богатства. Сыновья Рагнара Лодброка от зависти сожрут засаленные штаны своего знаменитого папаши и подавятся! А нужно нам всего лишь немного смелости и удачи.
— Этого у меня завались! — Вольга жестко усмехнулся. Его лицо раскраснелось, глаза заблестели, он отстегнул серебряную пуговицу на вороте вышитой рубахи. — У меня будет только одно условие…
— Какое? Надеюсь, все плоды победы мы разделим по справедливости.
— Я скажу тебе о нем позже. Справедливости оно не грозит. Но вот что. — Вольга взял себя в руки и начал сосредоточенно обдумывать предстоящее. — Я не смогу объявить плесковской старейшине, что собрался воевать с Аскольдом. Они не поймут. Я их еле-еле уговорил пойти на корелу и на летиголу. Но на Киев мои люди не пойдут — слишком далеко, а к тому же они побоятся ссориться с Ладогой.
— А ты не побоишься? Я хочу, чтобы ты все как следует обдумал. Ведь наш поход, весьма вероятно, помешает тебе получить твою невесту…
— Наш поход поможет мне получить мою невесту! — Вольга подался к нему, и Одд даже слегка отстранился — казалось, тот собирается сгрести его за рубаху на груди, чтобы придать больше веса своим словам. — Я наконец-то получу ту невесту, которая была мне обещана давным-давно! Ту, которая предназначена мне судьбой и богами! Ту, которую силой и обманом отняли у меня! Но я верну ее, а на всех остальных мне плевать! Пусть они идут хоть к Ящеру в задницу, хоть к лешему в болото!
— Сдается мне, что ты не о той невесте говоришь, которую я видел недавно в Альдейгье, — размеренно и чуть насмешливо, будто сделал очевидное открытие, отозвался на это Одд. — Сдается мне, что тебе нужна другая дочь Домагеста хёвдинга — та, которую сейчас называет своей женой Аскольд конунг.
— Да, это так, — отрывисто и ожесточенно ответил Вольга. — Но он называет ее своей не по праву! По праву она должна была стать моей женой — еще тогда, три года назад! Вот у меня ее кольцо. — Он показал золотой перстень варяжской работы. — Она дала мне его «в задаток», как у нас говорят, в знак того, что согласна выйти за меня. Этот перстень дал мне право сватать ее. Но ее родичи даже не оставили мне времени на то, чтобы поговорить с отцом и прислать за ней. Они силой выдали ее за Аскольда. Но ее кольца у меня никто не в силах отнять, и она будет моей! Тебя мне боги послали. Я не хотел брать в жены ее сестру и становиться родичем и ее мужу, и ей. Но только теперь я понял, что сами боги меня удерживали! Я пойду за ней в Киев. А ее родня рано или поздно примирится со мной. Ты ведь будешь на моей стороне, и что они против нас двоих сделают?
Одд с любопытством глянул на перстень и даже приподнял брови, хотя давно уже узнал его, еще в первый день. Этот старинный перстень, происходивший из святилища халогаландской богини Торгерд, он сам четыре года назад преподнес Дивляне в благодарность за помощь в борьбе с Иггвальдом Кабаном. И при этом сделал больше, чем рассчитывал. Наследство древней северной богини, переданное словенской деве, пробудило божественные силы и в ней, и теперь кольцо Торгерд здесь называлось кольцом Огнедевы. Впрочем, с ней схожа и сама Торгерд — дочь Халоги, бога Высокого Пламени, обладающая способностью метать молнии из рук. О близком знакомстве с этим перстнем Одд не стал говорить Вольге, чтобы не вызвать ненужных подозрений, но про себя отметил: богиня родного Халогаланда еще четыре года назад подсказала ему этот шаг, который теперь дал столь важного союзника. Даже он не мог тогда знать, что получит взамен на этот небольшой подарок. Четыре года кольцо Огнедевы хранило любовь Вольги, и теперь эта любовь на глазах превращалась в оружие, способное в твердой руке одолеть любые преграды.
Все время этого разговора Стейн лежал на траве в нескольких шагах от вождей и отлично слышал все, от первого до последнего слова. Начало беседы весьма его обеспокоило. Велемила перед отъездом просила его внимательно приглядываться к Одду и прислушиваться к его разговорам с Вольгой — она подозревала, что урман нечто затевает. В те несколько дней между Ярилой Вешним и отбытием Одда в Плесков обе дочери Домагостя исподтишка приглядывали друг за другом. Яромила начала присматриваться к Велемиле и Стейну, а Велемила заподозрила, что Яромила знает о делах и дальнейших замыслах Одда что-то особенное. Все женщины в семье Домагостя отличались проницательностью, порой близкой к ясновидению, а к тому же очень хорошо друг друга знали. Раньше каждая из сестер была слишком занята своими собственными делами, но теперь пришло осознание, что ее дела очень даже зависят от дел другой. Однако поговорить открыто никто не решался. Стейн сам не вполне доверял Одду: может, тот и не хочет ничего плохого, но никто ведь не знает, чего именно он хочет! И с первых слов затеянного разговора Стейн убедился, что Велемила была полностью права. Более чем. Одд конунг замыслил ни много ни мало как войну с Аскольдом, прекрасно понимая, что его будущие родичи никогда не дадут на это согласия. Поначалу Стейн возмутился. Он лежал на траве, опустив лицо на руки и делая вид, будто дремлет, сморенный усталостью, теплом и пивом, но в душе его все кипело. Одд собирался обмануть Домагостя и всю ладожскую старейшину, а это было чревато весьма кровавыми событиями. А поскольку он, Стейн, теперь в дружине Одда, то задуманные дела могут непоправимо разлучить его с Велемилой. Он давал клятву верности и обязан поддерживать своего вождя во всем, но это будет предательством по отношению к Велемиле. Ее благополучие было ему дороже всего, и он прикидывал, каким бы обходным путем намекнуть ей об ожидающихся неприятностях.
Но чем дальше он слушал, тем больше сомневался. От Велемилы он знал о том, что Вольга прежде любил ее старшую сестру и не перестал любить до сих пор. Золотое кольцо Огнедевы, столь редкостное сокровище в словенских землях, он и сам постоянно замечал на руке плесковского князя, который не снимал его даже в бане. И когда Стейн дослушал все до конца, его мнение о задуманном деле переменилось самым решительным образом. Из всех многообразных последствий обсуждаемого похода он выхватил одно, наиболее для него важное. Вольга намерен отбить у Аскольда Дивомилу Домагостевну и взять ее в жены. А значит, Велемила Домагостевна ему будет не нужна! Велемила освободится от обручения, не нарушив слова и не навлекая на себя никаких обвинений. В другом случае такое оскорбление роду вызвало бы войну, но станет ли Домагость собирать полки против человека, который отказался от его дочери ради другой его же дочери? Что бы он там ни решил, для чести рода понадобится как можно быстрее подыскать младшей другого жениха. И рядом будет он, Стейн сын Бергфинна и родной племянник человека, за которого сам же Домагость с охотой отдавал старшую дочь. Напомнив об обиде дяди, Стейн легко добьется согласия возместить их роду потери, отдав за него младшую дочь.
Что выйдет из разговора между двумя князьями в этот теплый весенний день, сколько крови прольется, сколько людей погибнет, как этот скажется на судьбах племен и земель — пока знали только боги. Да может, еще чуть-чуть знал Одд сын Свейна, Князь Высокого Пламени. Но на этой зеленой поляне он приобрел разом двух пылких и решительных союзников, готовых отдать все ради достижения цели. Один из этих союзников вслух прикидывал, как им обставить свои дела наилучшим образом, а второй молчал, но его решимость от этого не была меньше.
Когда дружины собрались возвращаться в город и князья садились на коней, Стейн поймал взгляд Одда. Встретившись с ним глазами, тот слегка улыбнулся, а потом вдруг подмигнул и одним махом, с редкой для варягов ловкостью взлетел в седло. Стейн не был уверен, что ему не померещилось. Но он не удивился бы, если бы этот человек, которого в Ладоге уже считали если не вещуном, то чем-то вроде того, и правда знал, что может не опасаться предательства с его стороны. Успех похода на Киев был нужен Стейну не менее, чем обоим знатным вождям.
Глава 16
Замыслы их развивались успешно и ко всеобщему удовлетворению. Одушевленный новой целью, вдохновленный надеждой на осуществление самых дорогих своих мечтаний, Вольга повел дело хитро, ловко и осторожно, чем привел в восхищение не ожидавшего от него такого Одда. На пир по случаю удачной охоты были приглашены все старейшины Плескова и ближайших окрестностей. А там, когда гости уже были сыты и пьяны, Вольга поднялся с наполненным рогом в руке, чтобы объявить им приятную новость.
— Мой будущий родич, князь Ольг Свенович, убедил меня, что негоже пренебрегать выгодами такого родства, как у Домагостя ладожского с киевским князем Аскольдом, — по-словенски, чтобы все поняли, начал он. Пьяный гул стих при упоминании Киева: об этом все хотели послушать. — И мне, и ему надо в Киев съездить, с князем Аскольдом познакомиться, обеты дружбы принести, как при нашем будущем родстве надлежит, мир и любовь утвердить, докончание скрепить, чтобы и нам, кривичам, торговать с греками и в Киеве, и в Корсуне, а может, и в Микла… кейсаровом городе самом, — продолжал он с некоторой хмельной напыщенностью, которая находила самый живой отклик в сердцах слушателей. — Давно уже обдумывал я сие дело, да ведь дорога дальняя, земли неведомые, люди незнаемые. Но случай такой терять не годится! Князь Ольг хочет в нынешнее же лето в Киев ехать и меня с собой зовет. Что скажете, мужи плесковские, — ехать мне в Киев?
— Ехать! Ехать! Велес помочь! Давно пора! — разноголосо, но дружно отозвались гости, в подогретом воодушевлении находившие решение молодого князя как нельзя более правильным.
— Возьмем товары наши, куниц да бобров, да мед, да воск — князь Ольг сказал, в греческих землях воск хорошо покупают, серебром за такое дерь… за такую безделицу платят! Привезу назад серебра, да вина греческого, да платья цветного, и вас, дружину мою верную, одарю богато!
— Слава князю Вольге!
— Здоров будь, Судиславич!
— Лети с богами, сокол наш ясный!
— И вас, мужи плесковские, зову с собою! — Вольга призывно взмахнул рогом, орошая пивом близсидящих, на что те нимало не обиделись, воспринимая хмельные капли как благословение богов, пролившееся прямо на головы. — У кого товары есть — тот вези продавать, а у кого нет — авось по пути добудем!
— Добудем! Честь и славу добудем с Перуном!
— Собирайся ко мне всяк, в ком дух Перунов жив! Кто может, сам иди, а кто не может — сыновей да братаничей собирай! Дорога ведь дальняя, товары у нас дорогие, дружина нужна сильная, чтобы в чужих землях честь и славу добыть!
— Все пойдем! За нами дело не станет!
Старейшины расползлись с пира, затянувшегося почти до утра, с великой новостью: князь Вольга провозгласил поход в Киев, к торгам греческой земли. Даже протрезвев и придя в разум, нарочитые мужи не нашли причин возразить. Они же сами давно мечтали найти подходящие пути сбыта для своих мехов и прочего. Торговые гости из Варяжского моря не давали серебра и не привозили хлеба, который нужен был при частых здешних неурожаях. Все это приходилось покупать в Ладоге и дальше на юге, платя лишнее обротистым варягам, а в последнее время и ладожанам. Сами же знатные кривичи хотели, чтобы Вольга наладил связи с Киевом, откуда можно получать и хлеб, и серебро, и цветное платье. И вот наконец он решился на союз с Аскольдом киевским, необходимость в котором давно назрела. Обрадованные старейшины намекнули, что, вероятно, и за свадьбой теперь дело не станет, что Вольга охотно подтвердил.
— Или жив не буду, или года не пройдет, как будет в Плескове княгиня, бела лебедь, зоря ясная! Перуном и Ладой клянусь! — объявил он, потрясая пивным рогом, чем вызвал целую бурю радостных криков.
Прошло несколько дней: Одд советовал дать плесковичам время привыкнуть к новостям, прежде чем развивать успех. Старейшины перетряхивали свои клети, осматривали и пересчитывали меха, пригодные для продажи, примеривались, кого из семьи послать с князем, сколько людей и как снарядить. А Вольга тем временем продолжал делать дело, но уже не так громогласно. Через своих товарищей из ближней дружины он запустил сомнения: а не опасно ли князю уходить так далеко и надолго? Не увидит ли изборский князь Дедобор в этом удобный случай, чтобы захватить Плесков? Все прекрасно знали о том, что плесковский княжий род чуть ли не все триста лет своего существования соперничает с ближайшим соседом, изборским родом. Странно было, что это острое соперничество до сих пор не истребило одного из них, тем более что Плесков и Изборск находились всего-то в каком-то дневном переходе один от другого. Спасало их примерное равновесие сил: плесковские князья владели выходом в Варяжское море и путями на восток, а изборские — на юг, к Западной Двине и полотеским кривичам, с которыми зачастую заключали союз. Плесковский род предпочитал искать союзников среди ильмерских словен, через которых получал выход на восточные страны, если отношения с Изборском не позволяли ему пользоваться путями на верхний Днепр.
Но едва ли за триста лет нашлось бы хоть одно поколение плесковских и изборских князей, которые не жаждали бы объединить всех западных кривичей под своей властью. Некоторым это удавалось, но не надолго. Борьба шла с переменным успехом, но редко когда совсем затихала. Иной раз двум князьям удавалось породниться, обменяться дочерями или сестрами, но уже следующее поколение кидалось с удвоенной яростью драться за наследство общих дедов. Князь Дедобор в свое время стремился взять в жены Любозвану, старшую сестру Вольги, но Судислав предпочел выдать ее за сына словенского старейшины Вышеслава — он не собирался давать соперникам заложницу в лице своей дочери и одновременно связывать себе руки родством, которое только помешало бы прекратить застарелую вражду.
Посеянные семена дали свои плоды. Тревожные разговоры не умолкали: все хорошо помнили, как всего год назад князь Дедобор приходил сюда с дружиной и предлагал Плескову себя в князья вместо «отрока», как он презрительно именовал Вольгу. Но готовый к такому обороту «отрок» успел собрать дружину не меньшую, к тому же пригрозил Дедобору гневом своей ильмерской и ладожской родни. Собранное вече отвергло притязания Дедобора, и он ушел восвояси. Но теперь всем казалось почти решенным и неизбежным, что он немедленно вернется, как только узнает, что Вольга убрался в такую даль и увел почти всех мужчин, способных сражаться. Как быть?
Читать бесплатно другие книги:
