Огнедева. Перст судьбы Дворецкая Елизавета

Глава 13

Вестмар сомневался не напрасно. Он провел в Ладоге довольно времени и достаточно разобрался в местных обычаях и порядках, чтобы понимать, как высоко здесь ценится кровь старшего рода и какая большая честь — получить руку его старшей дочери, носительницы древнего благословения. Но время было выбрано как нельзя более удачно. Яромиле перевалило за двадцать, ее ровесницы повыходили замуж лет по пять, по шесть назад. У нее имелся сын, божественное дитя Волхова, зачатое в ночь купальских костров и рожденное на другой год точно в Ладин велик-день, но для передачи благословения ей требовалось произвести на свет хотя бы одну дочь. При этом в женихи ей годился только человек высокого рода, достойный по своим личным качествам, но согласный остаться и жить с ней здесь, так как старшую дочь старшего рода нельзя разлучать с ладожской землей.

По крайней мере это последнее Вестмар сын Халльварда мог ладожской старейшине пообещать. Не имея особенных владений на родине, он добывал себе богатство и уважение торговлей, а для этого пустить корни в Серебряных Воротах и окончательно обосноваться в Ладоге было очень полезно. Когда он сообщил Домагостю о своем желании посвататься, тот поначалу удивился, но потом созвал родню и старейшин, как мужчин, так и женщин, чтобы они совместно приняли решение, касающееся всех. Вестмар в подробностях рассказал о своем роде и его наиболее выдающихся представителях. Велемила, тайком слушавшая, забившись в уголок и прячась за плечом Стейна, убедилась, что тот, развлекая ее рассказами о «прытком покойнике» Трюггварде, не соврал ни на волос. Теперь сам Вестмар с уверенным видом повторял родовую сагу о том, как Трюггвард хёвдинг уже после смерти наводил ужас на округу, губил у людей скот и даже был вызван однажды на суд тинга, но добился того, что никто из чужих не хотел селиться в его родных местах и все угодья достались его потомкам. Имелись среди его родичей и те, кто совершал не менее значительные подвиги при жизни, состоял на службе у конунгов, ходил с ними в далекие походы и прославился доблестью, справедливостью и удачливостью. То, что сам жених был свеем, препятствием не являлось: привыкнув жить в этом удивительном месте, где смыкались словенский, северный и чудской миры, ладожане не держались за чистоту крови. И бабка, и сестра матери Яромилы выбрали в мужья варягов, да и земной отец ее ребенка, как все тут понимали, тоже был из урманов.

Велемила слушала с напряженным вниманием, примеривая все услышанное на себя, будто речь шла о ее собственном обручении — не с Вестмаром, конечно, но с его ближайшим родичем. Все это имело такое же значение и для них со Стейном. Разумеется, Вестмар успел заслужить большее уважение и раздобыть больше богатства, чем его молодой племянник, но и Велемила, третья дочь Милорады, ценилась не так высоко, как старшая, первородная носительница благословения. Ладожская старейшина нашла род Вестмара вполне достойным, и Велемила так этому обрадовалась, будто это решение и ей обещало счастливое будущее. А обрадовавшись, впервые осознала, что невольно, в глубине души, начала видеть свое будущее связанным со Стейном. «А Вольга как же?» — одернула она сама себя. И сама же себе ответила: а что — Вольга? Не очень-то он спешит на ней жениться, может, так и не соберется никогда! Велемила знала, что молодому князю долго ходить неженатым не дадут и что Вольга в ближайшее время должен будет принять решение, хочет он того или нет, но тешила себя несбыточными надеждами. Она обещана и обручена, это да, но ведь судьба переменчива…

Происхождение Яромилы давало ее мужу большие права на власть и влияние в ладожской округе, и недаром же Вышеслав словенский еще лет семь назад чуть ли не ратью шел, пытаясь высватать ее для кого-нибудь из своей семьи. Но делиться властью, осознав ее возможности, Домагость не спешил. Поэтому равный жених для Яромилы стал бы для него опасным соперником. А Вестмар — в самый раз, достаточно хорош, чтобы этот брак их не опозорил, но чужак весомого голоса на вече никогда иметь не будет. Да его просто боги послали!

К тому же была еще одна немаловажная причина, по которой Домагость охотно поддержал сватовство. Успех зимнего похода на чудь перевернул Ладогу, пиры и гулянья на Ладин велик-день, сразу после возвращения дружины, шли чуть ли не две пятерицы. Добычи привезли много: драгоценные меха и шкуры попроще, скот, пленных, запасы меда и воска в головах, называемых по-чудски словом «пи». Семьям погибших выделили часть, как если бы те провели весь поход до конца и участвовали в приобретении всей добычи. Заложников раздали по домам, сопровождая, как правило, коровой, или парой овец, или лошадью, или рабом. Самых знатных пленников воеводы поделили между собой. Даже после распределения добычи между дружиной на руках у Велема, Вестмара, Хрёрека, Святобора и других старейшин, получивших десятую часть привезенного, остались весьма значительные богатства, и теперь ими нужно было распорядиться.

Хрёрек первым объявил, как он собирается использовать свои средства. Во-первых, он поднес Велему то, что тот хотел получить: двух молодых рабынь и двух коров, а взамен Велем согласился устроить обручение Хакона с Дарфине, которая остаток зимы жила в семье Домагостя как свободная женщина. На Ладин велик-день справили свадьбу. Но везти молодую невестку, как обещал когда-то, к матери в Коннахт Хрёрек не спешил. У него появились более неотложные заботы.

— Как только мы появимся с нашими мехами на торгах, об этом немедленно узнают везде, от Бретланда до Серкланда, — объяснял он ладожским старейшинам во время священных пиров, пока Селяня и другие парни плясали в медвежьих шкурах у костра на Дивинце, ловили визжащих девушек и швыряли в подтаявшие серые сугробы. — А как только люди узнают, что здесь появилась возможность добыть богатство, так немедленно появятся желающие участвовать в дележе. Короче говоря, уже этим летом мы увидим здесь еще трех таких же Иггвальдов, как ваш старый знакомый, а то и больше. Чтобы дать им достойный отпор, нужно иметь под рукой сильную дружину, и желательно на кораблях, чтобы встречать гостей еще в Альдоге или в Карьяльских заливах. У вас, я знаю, есть возможность набрать дружину, но и численности ее, и выучки может не хватить, да и вооружение значит очень много. Вы сами понимаете, что сражаться с финнами в их лесной глуши, имея десятикратное превосходство в силах, — это одно, а биться с отлично вооруженными и имеющими большой опыт грабежей и захватов викингами — совсем другое. Иггвальд сын Хали, между нами говоря, был просто наглец, который полез в Альдейгью потому, что у него не хватало сил на более серьезные дела и более могучие вожди пинком вышвырнули его из Бретланда. Да разве четыре корабля — это войско? Иные конунги на Западном Пути набирают уже и по двести кораблей! Сюда они не идут только потому, что столько народу им нечем будет вознаградить за поход, здесь ведь не Франкия. Но возрастет приманка — и сюда явятся более крупные хищники. Нам нужно иметь средства защититься от них.

— Это все верно, но где людей брать? — отвечал ему Домагость. — Зимой, допустим, вместо лова в поход можно пойти, и то не все захотят — там же убивают. Но русь летом приходит, а летом людям пахать надо, за скотиной ходить, лодьи торговые через пороги водить, железо ковать, всякие работы работать…

— Разумеется, я не имею в виду жителей твоей округи. Я предлагаю нанять дружину из северных людей на двух-трех кораблях.

— Это во сколько же обойдется?

Старейшины зашумели. Эта мысль уже не раз являлась им в головы, но средств таких не было.

— Наем дружины я возьму на себя! — перекрикивая всех, заверил Хрёрек. — Я сейчас же, как только сойдет лед, отправлюсь на Готланд и наберу там людей. Все первоначальные расходы на вооружение, снаряжение, покупку кораблей и прочего я тоже возьму на себя. А мы с вами должны обсудить ежегодную плату, которую вы будете давать мне и моей дружине.

Поднялся шум, разноголосый крик и говор. Иные, особенно Творинег и дед Путеня, решительно отказывались признавать нужность наемной варяжской дружины.

— Забыли Люта Кровавого, еще одного змея лютого себе на шею навязать хотите! — кричал дед Путеня.

— Так это же совсем иное дело! — убеждал его Домагость. — Мы же им серебром платить будем!

— Пусти их только — не серебром, а кровью они с нас плату возьмут!

Об этом было много разговоров, крика и споров чуть ли не до драки. Тяжелые времена свейского владычества ладожане помнили хорошо, и страшно было самим пускать к себе сильную дружину да еще давать серебро на ее содержание! Но отказ от нее грозил еще большими бедами. Взятую добычу нужно было охранять, нужно было и обеспечить себе возможность удерживать завоеванное, а для этого как раз требовалась дружина. Хрёрек был прав: едва на северных морях узнают, что вик Альдейгья поднял голову и в нем снова завелись меха и серебро, как появятся охотники до чужого добра, и уже не на четырех кораблях. Поколение, помнившее времена свейского конунга Ерика, уже наполовину вымерло, но набег Иггвальда состоялся всего три года тому назад, и никто не забыл, как тяжело тогда досталась победа. Мало было в Ладоге семей, которые не носили по весне жертвенные дары на свежие могилы своих мужей и сыновей, павших в той битве возле устья Ладожки, и еще валялись по кустам угли от клетей, сожженных в тот день. Клети Домагость живо отстроил новые, но сына и племянников воеводе никто не вернул.

— Сами мы за себя постоим! — твердил старейшина Честомил. — Ты, Доманя, воевода или ворона старая? Если у самого больше мощи нет, так мы другого кого кликнем! А русь, будто сам не знаешь — где она пройдет, там куры три года не несутся!

— Сами мы повоевали уже! — отвечал Домагость, оскорбленный сравнением со старой вороной. — Тебе напомнить, Честомиле, кого из твоего сродья потом на краду положили? Или у тебя сыновья несчитаны? Или ты их из глины лепишь? Я воевода, я тебе и по головам перечесть могу, скольких мы после Игволода схоронили, сколько из чудского похода не вернулось. И так теперь каждый год будет! Всех, что ли, схороним, чтобы вместо Ладоги пустырь остался? Хорошо же ты за родное место радеешь! Нет уж, лучше мы мехами и серебром заплатим, чем сынами, кровью своей родной, а кровь пусть варяги проливают. Одних перебьют — других наберем, а серебро то же самое!

И в этом он был прав: нанять новую дружину взамен павшей гораздо проще, чем вырастить новых сыновей. А средства для найма должна обеспечить эта же самая дружина.

Шума было много, но когда в конце концов созвали вече, Домагость и его сторонники одержали верх. Средства требовались немалые: по семидесяти гривен в год на каждый корабль с дружиной в пятьдесят человек. Много было недовольных: сбор этих средств был разложен на всех ладожан, а прибыль от походов доставалась не каждому. Но опасность в связи с этим грозила всем без исключения, поэтому пришлось смириться.

— А у кого с кунами небогато, тот передайся ко мне! — кричал Велем, призывно размахивая шапкой. — В это лето снова на Корсунь иду, кто со мной — тот без шелягов не останется!

И немедленно был окружен толпой мужиков и парней. Многие сообразили, что вступать в воеводскую дружину и участвовать в торговых походах гораздо прибыльнее, чем тягать сети из Волхова или пахать тощую каменистую землю.

Но Домагость не хотел отпускать сына.

— А если чудь наша, поборами обиженная, летом соберется да на нас пойдет? — говорил он Велему дома, с глазу на глаз. — У нас ведь пойгов и марьятток[43] чуть не сорок голов полонено! Отцы ведь возьмут да придут за ними, не заблудятся в родных лесах. А мы что? Под лавкой схоронимся? Нет, сыне, нельзя тебе сейчас из Ладоги уходить и дружину уводить. Пока Хрюрик свои корабли не привел, ты уж сам нас оборони.

— Дружину я наберу, считай, уже набрал, — отвечал Велем. — А чем платить людям, если мы меха не продадим? Есть же не станешь куниц да бобров.

— Можно их здесь продать, варяги весной понаедут.

— Можно-то можно, но уж больно жалко здесь за куну отдавать, когда у греков пойдет за две!

— Значит, другого кого с товаром пошлем.

— Кого?

— Да Вестима. Он ведь сватается. Отдадим за него Ярушку, будет он нам зять, родич. Пусть с нашим и со своим товаром едет в Корсунь. Он торговец знатный — дороги ему ведомы, торги знаемы, еще получше тебя, сокол мой, управится.

Велем эту мысль одобрил, и с этого часа Вестмар мог считать свое сватовство принятым, хотя еще не знал об этом. Но как бы хорош и выгоден ни был жених, никто не стал бы приневоливать к замужеству старшую дочь старшего рода, и окончательное решение Домагость оставил за Яромилой. Давно не девочка и мать подрастающего сына, она могла распоряжаться своей судьбой. Но прежде, что понятно, она побывала у белого камня и спросила совета у Матерей Земли — раскинула платок с вышитыми знаками, бросала золотое кольцо, следя, куда оно покатится. А вернувшись домой, объявила о своем решении.

— Я согласна на обручение с Вестмаром, — улыбаясь своим мыслям, сказала она. — И огонь в вышине загорится.

Домагость обрадовался и назначил день. Что за огонь в вышине имеет в виду рожденная им жрица Лады, он даже не пытался спрашивать — у них с богиней свои дела. Милорада тоже не возражала, но наблюдала за дочерью с тайным беспокойством. Яромила вернулась от белого камня какая-то не такая. Само известие о том, что Вестмар Лис сватается к ней, ее не слишком взволновало, но после гадания в ней что-то изменилось. Она держалась спокойно, но мать видела, что ее старшая дочь полна скрытого воодушевления, трепета, а в глазах ее горят надежда и решимость. Умная женщина и старшая жрица Макоши, Милорада понимала, что не возможность брака с таким почтенным женихом, как Вестмар, зажгла огонь в бывшей Деве Альдоге. Но что же тогда? Может, богиня дала ей доброе пророчество о судьбе будущих детей? Так ведь еще перед рождением Огнебожа было обещано, что его потомство будет править племенами. Чего же больше?

Огонь в вышине… Милорада оглянулась в сторону Дивинца, на вершине которого привыкла видеть пламя в важных случаях. В уме бродила смутная мысль, ускользающее воспоминание… Но чего уж хлопотать — Яромила явно знала, что делала, и скоро о том же узнают все.

Начался уже месяц березень, небо прояснилось, от солнечных лучей веяло летним теплом. Кругом текли ручьи, и пройти свободно можно было только на рассвете, пока не растопило снова лед, схваченный ночным морозцем, а иначе кругом была сплошная грязная вода, перемешанная с осевшим за зиму навозом. Лед на Волхове сначала посерел, потом почернел, подмок, подтаял возле берега, а потом поплыл. На Ладожке лед держался дольше, но вот вскрылась и она. Река поднялась, деревья стояли по колено в воде. Ладожане пристально следили за ледоходом — бывало так, что идущие льды запирали устье, и тогда течение оборачивалось вспять и происходило большое наводнение. Те, чьи дома были расположены в наиболее низких местах, круглые сутки стерегли грозного батюшку-Волхова, следя, не придется ли спешно спасать домочадцев и пожитки.

Но вот река благополучно освободилась ото льда, и Вестмар собрался в путь. Перед отъездом должно было состояться обручение. Со свадьбой, как его сразу предупредили, придется ждать не менее чем до Купалы, а значит, до его возвращения и до осени — для зачатия детей столь знатного рода предпочтительна темная половина года, когда в нерожденных входят духи предков, чтобы вернуться в Явь.

Серый снег обратился в воду, ручьи неслись к мутному поднявшемуся Волхову, а яркое солнце уже сушило грязь. Набухали почки, а между ними на черных ветвях, будто снизки из прозрачного белого стекла, висели крупные капли влаги от весеннего дождя. Иногда еще принимался идти снег — Марена оглядывалась, медленно отступая из земного мира. Но поделать ничего не могла: богиня Леля вновь родилась и с каждым днем набирала силу.

Над лесами вдали висели облака дыма от палов — земледельцы сжигали вырубленные в месяц сечен делянки, вся Ладога пропиталась привычным в весеннюю пору запахом гари. Иной раз душный дым с ближних палов заволакивал ее так густо, что не только другой берег Волхова пропадал в сером мареве — шагов за двадцать ничего не было видно, и любая тропа казалась прямой дорогой на Тот Свет.

И когда однажды вечером из густой серой пелены над Волховом появился корабль, его не заметил никто. Огонь не горел на вершине Дивинца — да и кто его разглядел бы в дыму, — люди не бежали к мысу над устьем Ладожки с криками, да и само судно шло почти бесшумно, как истинный корабль мертвецов из древних северных сказаний. Было уже почти темно, однако деревянный морской змей выбирал путь уверенно и точно.

Ладога в этот вечер могла показаться пустой: все лучшие люди собрались у Домагостя. Воевода накрыл столы и наварил пива в честь долгожданного обручения своей старшей дочери.

В просторной избе было не протолкнуться: пожаловала вся родня, мужская и женская, собрались все старейшины с женами, чтобы быть свидетелями того, как старшая дочь старшего рода отдаст свою руку достойному мужу. Сегодня предстояло объявить все условия заключаемого между родами договора и назвать срок свадьбы. Горело много огней, все лавки у стола были заняты, везде виднелись раскрасневшиеся, улыбающиеся, загодя хмельные лица, бороды мужчин, нарядные рогатые уборы женщин. Вестмар, одетый в лучшее платье, отделанное шелком, с тщательно расчесанными волосами и бородой, сидел на почетном месте в окружении племянника и самых достойных мужей своей дружины и изо всех сил старался сохранять невозмутимость, но видно было, что он смущен. Почти в сорок лет он женился в первый раз, да еще так далеко от дома, по чужим обычаям. И все же, несмотря на смущение, вид у него был довольный. Яромила с самого начала поразила его своей красотой, и он был очень рад, что обстоятельства дали ему возможность посвататься к ней. Не каждому повезет взять такую красавицу, хорошего рода, с богатым приданым и влиятельной, полезной родней! Вестмар хорошо знал, что такое вик Альдейгья — еще несколько лет, и Яромила будет не менее выгодной женой, чем дочь иного конунга.

Невеста пока еще не выходила, и женщины пели:

Наконец дверь из «бабьего кута» распахнулась и две женщины — Милорада и ее сестра Велерада — привели невесту. Собравшиеся встретили ее бурей восхищенных и радостных криков, и Вестмар невольно крякнул — сегодня она превосходила все ожидания. Ее волосы цвета червонного золота были заплетены в две косы с красными шелковыми лентами, спускавшимися на высокую грудь, исподку из тонкого беленого льна украшала особенно искусная и богатая вышивка, а верхница, отделанная красным шелком с золотым шитьем, окружала сиянием фигуру невесты — по-женски зрелую и привлекательную, но по-молодому стройную и легкую, с красным поясом, подчеркивающим тонкую талию. По четыре серебряных кольца, вплетенных в косы по сторонам головы, серебряные браслеты на правой руке и один золотой, греческой работы, на левой — это Велем подарил сестре к будущей свадьбе, несколько перстней, из них тоже один золотой, ожерелья из разноцветных бус в три ряда — сам убор невесты мог стать отличным приданым и по стоимости равнялся крепкому хозяйству со скотиной и челядью.

— пели женщины, в то время как Остряна, тоже нарядно одетая, плясала посередине, воздавая честь своему свекру.

И любой в этом доме признал бы, что редко когда восхваления невесты бывали так справедливы. В свадебном наряде мало какая девушка не покажется красивой, но Яромила с ее точеным лицом, изящно изогнутыми бровями, из-под которых глаза сияли голубыми звездами, с двумя косами, будто молнии, казалась достойной невестой для любого из богов. Ее сын Огнебож, мальчик на четвертом году, которого Молчана держала на руках, одетый в красную рубашечку, с белыми волосиками, выглядел ясной звездочкой рядом с Солнечной Девой.

Велерада держала на вышитом рушнике особый обручальный каравай, которым невеста должна одарить жениха в обмен на кольцо. Было перечислено ее приданое, назван выкуп, который Вестмар передаст родным невесты, а также то, что преподнесет в качестве свадебного дара ей самой. Сроком свадьбы была названа осень после возвращения жениха из Корсуня; если же он не вернется к этому сроку, ей надлежало ждать еще год или до тех пор, пока не будет получено подтвержденное надежными свидетельствами известие о его смерти. Все было готово к рукобитью. Велерада поднесла хлеб, Вестмар положил на него руку, сверху положил свою Домагость, и Милорада уже готовилась обвязать их рушником — сразу после того, как Яромила присоединит свою ладонь к рукам жениха и отца.

Невеста протянула руку… и почему-то застыла, не донеся ее до священного хлеба. В общем шуме никто не услышал, как открылась дверь из сеней. В тесноте, где все взгляды были прикованы к будущей паре, никто не заметил, как в избу вошел еще один человек. Никто, кроме невесты. Яромила стояла лицом к двери и подняла глаза в тот самый миг, как запоздалый гость шагнул через порог — будто ждала и знала, что он придет.

Все затаили дыхание, ожидая, пока рука невесты белой лебедью опустится на руку жениха, а Милорада обернет их рушником, призовет благословение Лады и Макоши и разобьет руки, подтверждая заключенный договор. Но Яромила застыла, глядя на дверь. А потом мягко отняла руку и прижала ее к груди.

Поначалу никто ничего не понял, и даже Домагость окликнул дочь. Но она не отвечала, продолжая смотреть на дверь. И люди, заподозрив неладное, начали оборачиваться. Не все даже сразу заметили в тесной толпе у двери новое лицо. А кто заметил, не мог взять в толк, почему Яромила не сводит глаз с незнакомца — обычного мужчины лет под тридцать, рослого, худощавого, с высоколобым варяжским лицом и золотистой бородкой, одетого в заурядный овчинный кожух, правда, подпоясанный кожаным ремнем и с хорошим мечом на плечевой перевязи, с толстым шерстяным плащом на плечах, сколотым по варяжскому обычаю на середине груди крупной застежкой-кольцом. На меховой опушке его шапки блестели капли воды — видно, над Волховом шел весенний дождь, — промокли светлые волосы надо лбом. Сняв шапку, он вытер лоб, окинул избу быстрым взглядом…

Яромила отступила назад, по-прежнему прижимая руку к сердцу, и на этой руке в свете огня яркой искрой блеснул золотой перстень варяжской работы. Она сделала совсем маленький шаг — в тесном кругу родичей ей и некуда было отойти дальше, — но почему-то все сразу поняли, что все изменилось и отдавать свою руку Вестмару сыну Халльварда она более не намерена. Сам Вестмар, в удивлении обернувшись, проследил за ее взглядом, но ничего не понял. Ему бросился в глаза дорогой меч, так не подходивший к дешевой одежде незваного гостя, который уверенно проталкивался в середину круга, но его лица он никогда не видел. А черты Яромилы вдруг озарились внутренним светом. Она старалась и не могла подавить улыбку, в которой виделись радость сбывшихся надежд и торжество удачно завершенного дела. Чего в ее лице сейчас не было — так это удивления.

— Я успел! — на северном языке сказал незнакомец, пройдя в круг возле печи и бросив беглый взгляд на приготовленный каравай, на котором Вестмар и Домагость все еще держали ладони, от изумления забыв расцепиться. — Ведь я успел? Ты еще не дала ему руку?

Яромила покачала головой, прижимая руку к груди, и варяг взял ее в свою. Повернул, бросил взгляд на золотой перстень.

— Ты сохранила его. — Он посмотрел в лицо Яромиле. — Ты знала, что я вернусь.

— Князь Ольг! — воскликнул Домагость, наконец узнавший гостя. — Люди, это он, или блазень нас морочит?

Гости загудели: одни узнавали «варяжского князя», которого не видели здесь три с лишним года, другие вспоминали, что слышали о нем.

— Кто ты? Что происходит? — Недоумевающий и оскорбленный Вестмар шагнул вперед, к своей невесте и чужому мужчине, который так уверенно держал ее за руку, будто имел на это неоспоримое право.

— Это твой жених? — уточнил у Яромилы незнакомец, и она кивнула. — Мое имя — Одд сын Свейна, по прозвищу Хельги, я сын конунга Халогаланда, — пояснил он Вестмару. — А как тебя зовут?

— Я — Вестмар сын Халльварда, по прозвищу Лис, из Вестманланда. Но по какому праву ты приблизился к моей невесте и почему ты вообще ворвался в этот дом без приглашения?

— Мне было некогда ждать приглашения. Я знал, что если не успею сегодня, то моя жена будет обручена с другим мужчиной, и тогда, чтобы получить ее, мне придется или расторгнуть ваше обручение, или даже убить тебя. Я не хочу убивать тебя, ибо не сомневаюсь, что ни Домагест хёвдинг, ни сама Йармиль не могли дать согласие недостойному человеку, — «утешил» он онемевшего от такой наглости Вестмара. — И мне пришлось поспешить, чтобы заявить о своих правах, пока не поздно.

— О каких правах? — возмутился опомнившийся Вестмар. — Домагест хёвдинг! Что все это значит? Ты знаешь этого человека? Что значит — его жена?

— Знаю, как не знать! — Домагость наконец убрал руку с обручального каравая и покрутил головой. — Где же ты, сокол сизый, полетывал, а? Три года прошло с половиною, в этом году мальца будем подстригать.[44] А ты где был?

— Простите, если мое отсутствие показалось вам слишком долгим. Мы не заключали никакого уговора на этот счет, ты мог выдать твою дочь замуж в любое время, и я не в обиде за то, что ты приискал ей хорошего мужа. Но я знал, что Йармиль будет ждать три года. Они минули прошедшим летом, но я не мог вернуться к сроку. Я потом расскажу, что со мной случилось в земле эстов и почему мне пришлось зазимовать там, а не здесь, как я собирался. Но… — Одд конунг снова обернулся к Яромиле, руку которой все еще сжимал. — Но я все время помнил о том, что ты обещала мне сына. Могу я его увидеть?

Яромила кивнула и протянула руки к Молчане. Одд обернулся. Яромила взяла у челядинки мальчика и поднесла его к Одду.

— Какое имя ты ему дала? — Он улыбнулся, рассматривая дитя.

— Огнебож. Это значит «данный богом огня», — впервые подав голос, пояснила ему Яромила на северном языке, поскольку словенского урман не знал. — Ведь он был ребенком священных костров Середины Лета и… бога Высокого Пламени, Халоги.

— Дай-ка! — Одд сбросил промокший плащ, забрал у нее мальчика и обернулся к собравшимся. — Перед всеми этими свободными и знатными людьми, перед родичами Йармиль, дочери Домагеста хёвдинга, и прочими жителями Альдейгьи я, Одд сын Свейна, признаю этого мальчика моим сыном и даю ему имя Свейн-Эльд. Это значит примерно то же — «сын огня».[45]

Яромила переменилась в лице. Одд не просто признал сына, как требовалось по северным законам. Он дал ему имя своего собственного отца. А это означало, что, во-первых, за эти три года старый Свейн конунг покинул земной мир, а во-вторых, что Одд видит в этом мальчике законного наследника, преемника в роду! По сути, он сейчас передал Огнику наследственное право на власть в Халогаланде — в той же мере, в какой имел это право сам. И хотя Яромиле в голову не пришло бы пожелать этой чести своему ребенку, об отношении к нему отца это говорило многое. Но только… почему лишь сейчас?

Народ сдержанно гудел, а тем, кто не понимал северного языка, соседи коротко пересказывали суть происходящего. Вестмар молчал. Он понял, что перед ним стоит отец ребенка Яромилы и что место возле нее больше не пустует. Пока договор не заключен и женщина не передана мужу, ее ребенок принадлежит материнскому роду, но Одд просто забрал его как свою законную собственность, и никто не возразил — ни Домагость, ни Велем, стоявший с не менее изумленным видом. Возможно, мешало им лицо Яромилы — сияющее торжеством и удовлетворением. А если довольна она, значит, и богиня Лада довольна.

— На ее пальце мое кольцо. — На одной руке держа мальчика, второй Одд поднял кисть Яромилы и повернул так, чтобы всем присутствующим была видна золотая искра. — А у меня на руках наш ребенок. Вероятно, никому не покажется несправедливым, если я попрошу тебя, Домагест хёвдинг, объявить твою дочь моей женой?

Он глянул на воеводу, будто просил о чем-то само собой разумеющемся. Будто старшая дочь старшего ладожского рода, воплощенная богиня Лада, — цветочек на лугу, кто сорвал, тот и унес.

Но Домагость уже опомнился.

— Погоди, зя… гость дорогой! — Наградить Одда званием зятя он все же не спешил. — Невеста не камешек, на берегу не выберешь, да и деток водить — не веток ломать. Три года ты глаз не казал, мы уж и не знали, был ты или нам всем привиделся, а ты вон он — выскочил, будто из воды, и в родню к нам…

— Мы уже родня! — Одд слегка подкинул на руках мальчика, и новонареченный Свейн-Эльд засмеялся, будто знал его с рождения. — С этим уже ничего не поделаешь. Нас соединили родством сами боги, соединили в священный праздник, равно почитаемый на всех берегах Восточного моря. Нам осталось лишь заключить договор.

— Ну, садись к столу, будем говорить. — Домагость развел руками, одновременно указывая место на скамье. — И ты садись, Вестиме! — Он взял за плечи несостоявшегося зятя и почти силой усадил. — Коли так вышло, говорить будем, чтобы ни тебе, ни нам в обиде не остаться.

— Я не держу на тебя зла, что ты хотел взять за себя мою жену, ведь мы никогда не встречались и ты, возможно, даже не знал о моем существовании, — непринужденно и по-дружески говорил Одд Вестмару, который, хоть и пытался сохранить достоинство, сидел, будто куском подавившись. — Но и ты не должен держать зла на меня, ведь я беру лишь то, что принадлежит мне по праву. Ты же знал, что у Йармиль есть сын?

Вестмар кивнул.

— И ты же понимал, что где-то у него есть отец и что этот отец — человек высокого рода и прославлен доблестью?

Вестмар снова кивнул, уже не так уверенно. Он знал, что сын Яромилы считается сыном бога и именно так на него смотрит Альдейгья. Ему было ясно, что даже «дети богов» не родятся без содействия земных мужчин, и догадывался, что Яромила не отдалась бы кому попало. Хотя о последнем предпочитал вовсе не думать: дело прошлое…

— Но если ты все же считаешь, что я нанес тебе обиду, то назови цену, — предложил Одд. — Я готов возместить ущерб твоей чести и удовлетворить любые разумные требования.

Назвать цену сейчас Вестмар не мог — он был слишком потрясен и еще не осознал, какой ущерб на самом деле понес. Пока он лишь чувствовал жгучую досаду, видя, что счастье, бывшее в руках, ускользнуло, золотая птица вырвалась, когда он уже по праву считал ее своей. Однако, будучи человеком умным и сдержанным, досады своей обнаруживать не спешил, хотя не мог не понимать, что выглядит в глазах людей дураком и раззявой. Хотя в чем же его вина?

В этот вечер, затянувшийся чуть ли не до утра, было сказано очень много, но решено мало. Говорили обо всем: Одду поведали обо всех важных событиях последних лет, о союзе с Аскольдом и поездках в Корсунь, о зимнем походе на чудь и нынешних делах его родича Хрёрека, недавно уехавшего на Готланд нанимать дружину. Хакон, оставленный отцом вместо себя, сиял от радости при виде родного брата матери, с гордостью показывал ему собственную молодую жену, расспрашивал о матери и младшем брате, носящем имя Хельги в честь этого самого дяди.[46] Одд подтвердил, что сам направил мужа своей сестры в Альдейгью искать Вестмара Лиса, не подозревая еще, что этот человек и на его собственную судьбу чуть не наложил глубокий отпечаток. Князь Ольг, как его тут называли, непреклонно стоял на одном: Яромила должна быть признана его женой. Но поскольку раньше Купалы их брак не мог быть заключен, пришлось ограничиться все тем же — обручением.

И Вестмар не успел толком опомниться, как увидел обряд, в котором предполагал поучаствовать, но не смог. И вот теперь Яромила с готовностью положила руку на руку жениха поверх священного хлеба, а Милорада обвязала их вышитым рушником и призвала благословение Лады и Макоши. В голосе ее отчасти слышалось недоумение: всем казалось, что обручальный пир перешел в причудливый сон. Спокойный и довольный вид был только у двоих: у самого Одда и Яромилы. Да еще у Огнебожа, ставшего Свейн-Эльдом и будто знавшего, что отныне у него есть не только божественный, но и земной отец.

Глава 14

Наутро, когда все немного пришли в себя, воевода Домагость впервые в жизни разгневался на свою старшую дочь.

— Ты все знала! — кричал он на нее, стоя возле стола и в бесплодной досаде молотя по нему кулаком. Молчана, испуганно косясь на воеводу, выхватывала у него из-под руки пустые миски, будто воровала. — Ты знала, что этот игрец заморский явится! Так зачем ты соглашалась! Я тебя что, неволил, за косы тянул, поленом к караваю гнал? Ты сама согласилась! А ведь знала, что ничего не выйдет, и только понапрасну хорошего человека опозорила! Ведь знала?

— Знала, батюшка. — Яромила смиренно опускала глаза, но лицо ее оставалось таким же довольным. — Богиня сказала мне.

— Так зачем ты все это затеяла? Сказала бы «нет», и люди бы не знали, а Вестима я бы уж утешил как-нибудь… Зачем было до каравая дело доводить?

— Если бы я не согласилась обручиться с другим, Одд Хельги не поспешил бы сюда так скоро. Огонь не загорелся бы.

— Какой еще огонь?

— Высокое Пламя Халоги, указывающее ему путь.

— Э! — Домагость безнадежно махнул рукой, не надеясь разобраться в волховских хитростях, и сел к столу. Буря унялась. — Вот уж истинно вы парочка, баран да ярочка. Оба чудные, и не поймешь вас. А с Вестимом я теперь как объясняться буду? С товаром я что делать буду? Кто наших бобров и куниц в греки повезет?

— Зятек любезный явится — спроси, — посоветовала Милорада.

Одд Хельги не замедлил явиться в тот же день. Теперь на нем была шелковая рубаха с золотым шитьем, только не красная, как раньше, а зеленая, пояс и перевязь в серебряных бляшках, красные ноговицы и крупный золотой браслет, памятный по его прошлым посещениям. Домагость смотрел на него со смесью гордости и досады. Все-таки это был настоящий варяжский князь, потомок древних конунгов, прославленный подвигами, не далее как три года назад избавивший Ладогу от напасти в лице Игволода Кабана, — отдать за него дочь было честью даже для воеводы и правнука словенских князей. Но нет бы ему посвататься как положено, да три года назад, а не устраивать тут целое игрище людям на потеху!

— Ну что, зятек, будешь себе избу строить? — спросил его Домагость, когда принесли пиво и пироги с рыбой. Велем в Корочун привез из полянской земли много зерна, поэтому хлеб и пироги у воеводы теперь не переводились даже в голодную весеннюю пору. — Куда жену молодую поведешь? Надо еще теперь вече собирать или хоть старейшин, решать, где тебе жить. Пусть ты мне и родич будешь, но князя к себе чужого могут и не пожелать люди. Скажут, чтобы другое место себе искал под жилье.

— Не ты ли говорил, что твою старшую дочь нельзя разлучать с землей Альдейгьи? — улыбнулся Хельги.

— Говорил…

— И моего близкого родича, Хрёрека сына Харальда, вы ведь уже приняли и позволили жить среди вас.

— Вот и скажут люди: налетело князей русских, точно мурашей наползло, многовато нам будет!

— Пусть в Любошин идут жить, — подсказала из угла Велемила и хихикнула. — Самое для них место.

— На свете много земли, и кому об этом знать, как не мне? — Князь Ольг слегка повел плечами, давая понять, что место себе он уж как-нибудь найдет. — Но я хотел поговорить с тобой о некоторых других делах. О тех трудностях, в которых я отчасти виноват. С Вестмаром сыном Халльварда я сам обсужу, каким образом я могу возместить ему невольно причиненную мной обиду. А у тебя я хотел узнать вот что. Мой племянник Хакон сын Хрёрека сказал, что одна из сестер моей будущей жены уже замужем, а вторая обручена. И что оба эти человека — знатные и могущественные конунги. Один из них живет в Кенугарде, а другой в Плескове.

— Да, это верно.

— Поскольку скоро мы окажемся в близком родстве, я предпочел бы познакомиться с ними получше, чтобы знать, чего мне ожидать от этого родства.

— Чего ты ожидаешь, не знаю, а мы ничего, кроме хорошего. — Домагость окинул взглядом избу и все, что появилось в ней благодаря родству с Аскольдом полянским.

— И все же я должен увидеть своими глазами, что они за люди, и убедиться, что это родство послужит к моей чести.

— Вольгу ты уже знаешь, — напомнил Велем, за которым Милорада послала, когда явился знатный гость. — Против Иггвальда вместе сражались, не помнишь?

— Тогда еще был жив его отец, а теперь он сам, как я понял, стал конунгом в своей земле. Получив власть, люди меняются. Я хотел бы съездить к нему. А после того думаю повидаться и с мужем другой твоей дочери, который живет в Кенугарде. Если у тебя есть к нему какие-то поручения, я с радостью их исполню.

— Поклон передай… — начал Домагость. Он сидел несколько мрачный: ему не понравилось намерение Одда оценивать, достаточно ли хороши его будущие свояки, будто сам Домагость мог набрать дочерям в мужья всякую дрянь!

— Постой, батюшка! — Велем оживился. — У нас с Киевом дела торговые ведутся, да мне самому в это лето недосуг будет ехать. Не свезешь ли товар заодно? Лучше в Корсунь, но если не выйдет, то и в Киеве распродать можно. Не облапошат тебя купцы козарские?

— Не сомневайся! — Одд будто невзначай положил на стол руку, украшенную широким золотым браслетом искусной работы, намекая, что умеет вести дела и приобретать богатство. — С удовольствием помогу вам. Я готов отправиться в путь в любое время, но если будет на то ваше желание, останусь в Альдейгье, пока мой родич Хрёрек не вернется со своей новой дружиной, чтоб обеспечить вашу безопасность.

— Вот ведь хитрый синец! — рассуждал Домагость, когда Одд ушел. Стоя посреди избы, воевода оглядывался, будто не был уверен, у себя ли дома находится. — Вот ведь умеет словесами оплести! Будто видит, что у меня на уме, и сам вперед меня говорит! И дня здесь не пробыл — откуда он все знает?

— А откуда он знал, что Ярушка замуж собралась? — подсказала Велемила. — Он, батюшка, человек не простой!

— Не рано ли ему куниц наших доверять? — сомневался Доброня. — С такими трудами добыли, а тут вон, явился, как из воды выскочил!

— Мы ему, брате, кое-что подороже доверить собираемся! — Велем обнял за плечи Яромилу. — Лучше уж бобров для начала — а там видно будет.

Одд приходил еще не раз и подолгу беседовал с Домагостем и его сыновьями. Он хотел знать все о Киеве и Корсуне, о чудском походе и собранной дани, о договорах, заключенных с чудской старейшиной. В общих чертах он уже знал об этом от Хакона, но его занимали все мелочи. Особенно подробно он расспрашивал об условиях договора князя Аскольда с греками.

— Значит, словенские торговые гости могут приезжать в Корсунь и покупать там некоторые товары, только не самые ценные ткани? Но в городе они живут за свой счет? И взамен князь Аскольд обязуется не пропускать через свою землю дружины руси, если норманны опять попытаются ограбить Миклагард, как это было при его отце, конунге Ульве Звере? Как, любопытно, он собирается выполнять свою часть договора? У него богатая земля и он может содержать большую дружину?

— Земля у него урожайная, теплая и богатая, — отвечал Велем, побывавший в Киеве уже три раза. — Урожаи с нашими не сравнить, и всякое жито, и всякий овощ там растет хорошо. И рыбы в Днепре полно, и зверя в лесах.

— Его земля велика?

— Нет, не так чтоб слишком. Вдоль Днепра его земля лежит, на горах, как сами поляне говорят. С востока их Саварянь подпирает, с запада Деревлянь, и все, дерева особенно, норовят кусок у них отхватить. Князь Аскольд тем и живет, что ухитряется Деревлянь с Саварянью ссорить и тем от них обоих уберегаться. Главное богатство его — Днепр, то, что живет он на перекрестке путей торговых. По Десне к нему из Саваряни едут, по Теререву — из Деревляни, и все это к Киеву близко. А оттуда к грекам прямая дорога. Если бы не войны эти — такое бы богатство там собиралось! Только вот пороги днепровские ниже Киева — хуже наших волховских. Печенеги их стерегут.

— Но если отсюда, с севера, из Восточного моря, какой-нибудь конунг с большой дружиной снова пойдет вниз по Днепру — как конунг Аскольд собирается ему помешать?

— На этот счет у него с нами договор. Мы помешаем. А он за это дает нам с греками торговать и наших гостей в Киеве на своих хлебах держит. Родичи ведь мы ему, как иначе?

— А у будущего мужа твоей младшей дочери, конунга Вольгаста, есть с ним такой же договор?

— Нет. — Домагость и Велем переглянулись, удивленные этой мыслью.

— Но почему? Через Плесков тоже может явиться вождь с большой дружиной, ведь там тоже дорога в Восточное море. Или конунгу Вольгасту не нужно серебро и все прочее?

— Да и ему бы надо… — признал Велем. — Да он…

— Вот свадьбу справит, тогда… — так же неуверенно подхватил Домагость. — Предложить ему, что ли?

— Нет. — Велем покрутил головой. — Он и с нами-то еле-еле примирился, куда уж с Аскольдом. Может, как женится на Велеське, отойдет, тогда уж…

— А какие причины мешают конунгу Вольгасту заключить договор с конунгом Аскольдом? — спросил Одд. По лицам собеседников он ясно видел, что такие причины есть и что отец и сын прекрасно о них знают.

— Да он… — начал Домагость, махнув рукой на Велема, который открыл было рот. — Молод еще! И двух лет нет, как князем стал после Судислава покойного. Вот женится, тогда с ним другой разговор пойдет!

— Уж не откажется ли конунг Аскольд говорить и со мной, ведь я пока еще не женат? — Князь Ольг усмехнулся, переводя взгляд на Яромилу, которая в это время вошла в избу. — Тем не менее я предпочитаю повидаться с ним именно сейчас… пока еще мы не связаны узами близкого родства.

— А что иначе? — Домагость подался к нему. — Если свояки не по нраву, то и жениться не будешь? Ты смотри — князь-то ты князь, да и мы не на репище найдены, честь наша не ветошка, трепать не позволим!

— Как ты мог такое подумать, хёвдинг? — Одд улыбнулся. — Моя будущая жена — лучшая женщина в мире, и я ни за что не откажусь от нее.

«Так не от свояков ли думаешь избавиться, если вдруг не понравятся?» — подумал Велем. Но мысль эта показалась настолько дикой, что он только хмыкнул и еще раз покрутил головой.

Приезд Одда сына Свейна внес смятение не только в дом воеводы Домагостя. Его племянник Хакон, поначалу обрадовавшись, после забеспокоился — когда осознал, чем грозит брак его норвежского дяди с самой знатной из местных дев. Ведь здесь, в Альдейгье, Яромила была почти то же самое, что священные королевы в Ирландии, через брак с которыми каждый очередной король получал свою власть. Хакон с почетом принял Одда в своем доме, подолгу беседовал с ним, посвящая во все события прошедшей зимы, но все больше тревожился. Ему кончался только семнадцатый год, а он уже был женатым мужчиной и воеводой, отвечающим, по поручению отца, за безопасность целого вика и его округи. Брат матери, с одной стороны, — близкий родич и союзник, а с другой — сильный соперник. С первого дня своего пребывания в Ладоге он создал себе положение, ради которого Хрёреку и его сыну пришлось бы трудиться много лет.

— Скажи-ка, Одд конунг, а зачем ты сюда приехал? — однажды отважился спросить Хакон, когда они сидели вдвоем. Его жена Дарфине ушла к невесте Одда шить приданое, а дружина работала на строительстве дома для тех людей, которых должен был привезти Хрёрек. — Ради этой женщины и ребенка? Ты можешь рассказывать саги этим людям, но я-то знаю, сколько у тебя уже было и прекрасных жен, и не менее милых детей.

— А ты как думаешь, мой дорогой, зачем я сюда приехал? — Одд улыбался только ему свойственной полуулыбкой, которая выражала одновременно и дружелюбие, и превосходство, и снисходительность.

— Я думаю, что ты… Олейв конунг никогда не уступит тебе власть над Халогаландом. И за все годы своих странствий ты не нашел ничего другого. В Ирландии полно своих королей, там приходится бороться за добычу и уж тем более трудно там утвердиться. Не хочешь же ты править Страной Великанов, она ведь существует только в сагах, которыми ты соблазняешь знатных дев! Но имей в виду, родич! — Хакон нахмурился, помня о том, что он полноправный зрелый муж. — Мы с отцом приехали сюда первыми! Мы наладили связи с местной знатью, и нам это стоило больших трудов! Это наша земля!

— А я думал, ты собираешься править в Коннахте! — заметил Одд и бросил взгляд на скамью, которую недавно занимала Дарфине.

— Я… — Хакон слегка смутился. — Я — возможно, но у меня есть отец и младший брат. Наша мать живет у вас, но не вечно ей оставаться в доме своего отца, она ведь давно не дева, она замужняя женщина и мать, она королева, и мы дадим ей собственное королевство!

— Я не менее тебя хочу, чтобы моя сестра обрела дом, почет и достаток. Но сюда, в Альдейгью, я приехал раньше вас. Я был здесь почти четыре года назад, и доказательство этому живет в доме моего будущего родича, Домагеста хёвдинга. И именно я направил вас сюда по следам Вестмара Лиса — а иначе ты никогда в жизни не нашел бы твою нынешнюю жену. И если бы вы не были моими близкими родичами, с вами никто здесь и разговаривать бы не стал. Вас вышвырнули бы отсюда, а у вас нет дружины, чтобы отвоевать себе клочок земли хотя бы с ладонь!

— Но теперь у нас будет дружина! — в запальчивости крикнул Хакон. — Отец привезет ее! Теперь у нас есть серебро, и мы сами добыли его, без твоей помощи! И мы не отдадим своего, будь ты нам хоть трижды родич!

— Успокойся, Хакон, а не то люди сбегутся, — хладнокровно и даже чуть насмешливо осадил его Одд. — Здесь очень многие понимают северный язык, и я не советовал бы так громко кричать. Моя будущая жена — наследница власти над этой землей. Но я не собираюсь выгонять вас из нового дома. Я даже буду рад, если Сванрад приедет сюда и привезет Хельги. Я хочу, чтобы вы утвердились здесь как можно крепче. Тебе не следовало так спешить с женитьбой на ирландке, но теперь дело сделано, и оно было слишком громким, чтобы ты мог отказаться от этой жены.

— Я не собираюсь от нее отказываться, — буркнул Хакон.

— Дело твое. Кстати, позже можно будет взять еще одну жену, когда ты немного под… побольше возмужаешь. — Одд приветливо улыбнулся племяннику. — Так вот, я хочу, чтобы вы укрепили свое положение здесь, хочу, чтобы в Альдейгье жили люди, на которых я могу опереться. Я помог вам, вы поможете мне, и наши дела будут устроены ко взаимной выгоде.

— И ты уйдешь отсюда? — Хакон глянул на него с надеждой.

— Вик Альдейгья — замечательное место! — Одд расслабленно откинулся к стене. — Недаром его еще сто лет назад прозвали Серебряными Воротами. Но ты никогда не задумывался, Хакон, — а куда ведут эти ворота?

Вся повесть о неудавшемся обручении Вестмара и нежданном появлении князя Ольга, который оттеснил жениха от обручального каравая и занял его место, наделала в Ладоге много шума, пересказывалась на все лады и грозила в недалеком будущем занять почетное место среди родовых преданий. Но едва Велемила перестала восхищаться переломом в судьбе старшей сестры, как сообразила, что ей самой эти перемены ничего хорошего не несут. Первым ее навел на эти мысли Стейн. Уже на следующий день после достопамятного обручения Велемила заприметила его слоняющимся возле мыса и, улизнув из дома, встретилась с ним за кустами бузины. Эти кусты тут теперь остались почти последними — возле мыса все старые пожарища уже были расчищены, размечены, и рядом лежали бревна под строительство нового большого дома для Хрёрека и его дружины.

— Ты чего такой хмурый? — сразу спросила она, видя, что сегодня Стейн не улыбается ей и вид имеет скорее озадаченный и недовольный, чем радостный.

— А по-твоему, я должен ликовать, что вчера из нас сделали дураков?

— Но мы же не виноваты! Мы ничего не знали о том, что Ольг вдруг вернется! Он вообще не должен был вернуться! Я не знаю, что он Ярушке говорил, но родителям он слова не сказал, не обещал, что-де ворочусь через три года и вы деву для меня берегите, другим не отдавайте. Мы, правда, три года спокойно ждали, мать с ней даже не заговаривала, что-де надо бы замуж. Думали, воротится все-таки. Рубашку же ей оставил, чтобы ребенка завернуть, значит, знал, что сын будет. Да рубашка-то какая! Ты бы ее видел — шелковая, алая, будто кровь, золотом вся расшита! У нас тогда еще греческих шелков не было, все бабы бегали смотреть и потом мужикам рассказывали, как про диво какое!