Подарки фей Щеглова Ирина

– Да за мной только что послали, – отозвался Лисий Мяч. – В Кроличьей роще застряла в грязи здоровенная лесина, тут-то мы и понадобились. – И он махнул кнутовищем в конец упряжки.

Дан и Уна спрыгнули с поленницы чуть не под копыта переднему коню, вороному по кличке Матрос. Лисий Мяч никогда не позволял им кататься на самой подводе – там не было бортов, – но они прицепились сзади, стуча зубами от дорожной тряски.

За ручьем лесная дорога идет в гору, и вся цепочка лошадиных спин поднимается перед глазами, точно живая лестница. Лисий Мяч шагал впереди в своем рабочем балахоне из мешковины, какие носят лесорубы, а когда он оборачивался и улыбался, между усами и бородой цвета мешковины проглядывал яркий белозубый рот. Балахон был подпоясан кожаным ремешком, а голова прикрыта шапкой, тоже из мешковины, с длинным лоскутом сзади, чтобы кора и сучки не сыпались за шиворот. Он осторожно вел упряжку среди колдобин, полных дождевой воды, которая брызгала детям в лицо из-под колес. Молодые березовые побеги хлестали их по ногам, а иногда на дороге попадался старый, обросший поганками пень, который мог рассыпаться в труху под колесом, а мог и подбросить их как следует.

Наверху, посредине Кроличьей рощи, человек шесть мужчин и еще одна упряжка лошадей топтались вокруг болотистой ложбины, в которой увяз сорокафутовый дубовый ствол. Тут вся земля была взрыхлена копытами, а из-под толстенного комля выплеснулось целое море жидкой грязи.

– Вы зачем его так глубоко загнали? – спросил Лисий Мяч и прошелся поверх бревна, легонько постукивая по нему топором.

– Да вот застряло и ни с места, – проворчал владелец второй упряжки, Льюкнор по прозвищу Кролик.

Лисий Мяч выпряг своих коней. Умные лошадки встряхнулись и навострили уши.

– Матрос уж точно все понимает, – шепнул сестренке Дан.

– Еще как понимает, – откликнулся кто-то позади них. Человек, сказавший это, был одет в мешковину, как и все остальные, и держал в руках такой же топор. Но дети, знавшие в лицо всех лесорубов в округе, сразу поняли, что он не здешний. Он, правда, был так же волосат и маслянисто-смугл, как Кролик-Льюкнор, и будто родной брат походил на него ростом и сложением, но его карие глаза были кроткими, как у спаниеля, а густою, черной, из-под самых глаз растущей бородой он напомнил Уне Моржа с картинки к «Алисе в Зазеркалье».

– Вот ведь умница, верно? – повторил он, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

– Верно, – кивнул Дан. – Уж если мистер Брейбен со своими лошадками не вытащит эту штуку из леса – стало быть, у нее корни выросли!

Так не раз говорил об их приятеле старый Хобден. И тут они заметили Пака. Он направлялся прямо к ним, ловко перепрыгивая через глубокие темные лужи.

– Берегись, тебя увидят! – вскрикнула Уна, бросаясь к нему навстречу.

– Да мы с господином Робином вроде как старые знакомые. – И бородач улыбнулся такой славной улыбкой, что Уна вмиг позабыла про Моржа и про все на свете.

– Разрешите представить вам Саймона Чейниса, – торжественно откашлявшись, начал Пак, – кораблестроителя из Порт-Рая, члена магистрата вышеуказанного города, а также единственного…

– Эй, поглядите-ка! Вот уж кто знает свое дело! – воскликнул их новый знакомый.

Оказалось, Лисий Мяч заново подпряг своих лошадей к обмотанной цепями верхушке ствола и поставил их под прямым углом к бревну. Потом он что-то скомандовал вполголоса, и лошади дружно напряглись, почти падая на колени. Тяжелей всех приходилось Матросу: он стоял в упряжке последним. Бревно чуть-чуть шевельнулось, и державшая его трясина оглушительно чмокнула.

– Пошло-о! – завопил Саймон Чейнис, хлопая себя по колену. – Поднатужьтесь, ребятушки, не то оно вас перетянет… Ох ты!

Левое заднее копыто Матроса потеряло опору, поскользнувшись на пучке вереска. Кто-то из мужчин сорвал с себя передник из мешковины и бросил его под ноги коню. Матрос устоял, но бревно по-прежнему прочно сидело в болоте, и вся упряжка отчаянно хрипела, выбиваясь из сил.

– Хэй! – рявкнул Лисий Мяч, и его ужасный кнут дважды просвистел в воздухе, с треском опускаясь на круп Матроса. Вороной пронзительно вскрикнул и сделал еще один, тот самый, недостающий рывок. Тонкий конец бревна вырвался из трясины и заскрежетал по сухому гравию, а толстый заплескался в грязи, точно буйвол в болотной жиже. В мгновение ока Льюкнор припряг свою пятерку, и с храпом и топотом, фырканьем и звяканьем сорокафутовую громадину выволокли наконец на поросший вереском бережок.

– Уф! – сказал Льюкнор. – Первый раз вижу, чтоб ты огрел Матроса кнутом – вот так, по-настоящему.

– Это и впрямь первый раз, – отозвался Лисий Мяч, проводя ладонью по двум выпуклым рубцам на крупе вороного. – Но в такой передряге я бы и брата родного не пожалел… Давай-ка сперва оттащим ее под горку, а после уж погрузим как следует и поедем нижней дорогой. Нет, Кролик, с деревяшкой я сам управлюсь, а ты подгони подводу. Эй, берегись!

Он что-то сказал лошадям, и те с новой силой натянули цепи. Огромная лесина, перекатываясь из стороны в сторону, медленно поползла вниз по склону. Следом тронулись и лесорубы с порожней подводой. Вскоре все скрылись из виду, только чуть колыхалось потревоженное болото, подрагивали юные березки да наполнялись водой отпечатки копыт.

– Слыхали? – обернулся к ребятам Саймон Чейнис. – Конь этот дорог ему как брат, но пришла нужда – и он не пощадил его.

– Только не ради собственной корысти! – вмешался Пак. – Ему нужно было сдвинуть с места бревно.

– Всем нам иногда позарез нужно сдвинуть какое-нибудь бревно… А ежели вы это насчет Фрэнки, так он сроду без нужды либо сверх нужды никого не ударил.

– Фрэнки? Да я о нем и словечка худого не сказал! – подбоченился Пак, незаметно подмигнув ребятам. – А хоть и сказал бы – тебе ли его защищать? Ты ж его сам…

– Да кому же, как не мне? – кипятился плечистый, грузный лесоруб, наступая на маленького и совершенно невозмутимого Пака. – Ведь я, почитай, был первым, кто узнал ему настоящую цену!

– И первым, кто попытался его отравить. Ты чуть не угробил беднягу Фрэнки прямо в открытом море!

Сердитая гримаса на лице Саймона сменилась растерянной ухмылкой. Он замахал на Пака своими громадными ручищами, но тот лишь отступил в сторону и безжалостно расхохотался.

– Но послушайте, господин Робин! – взмолился их новый знакомый. – Я вам все расскажу…

– Слыхал я эту историю. Расскажи вот лучше ребятишкам.

Крепкий коричневый палец Пака выпрямился, как стрела, нацеленная в грудь собеседнику.

– Видишь, Дан? Видишь, Уна? Перед вами единственный в мире человек, который поднес отраву самому сэру Фрэнсису Дрейку.

– О, господин Робин, побойтесь Бога! Вы небось не первую сотню лет живете на свете, вам-то все о нас ведомо, всякая худая молва…

И его темные глаза с такой беспомощной мольбой остановились на Уне, что девочка не выдержала.

– Сейчас же прекрати дразнить его, Пак! – воскликнула она. – Никого он не травил, ты ведь знаешь.

– Я-то знаю, а вот ты как догадалась?

– Ну, просто… просто он не такой, и все! – твердо сказала Уна.

– Спасибо на добром слове, – повернулся к ней Саймон. – Я… с детишками-то у меня всегда хорошо получалось. Кабы не этот старый бедокур… – И он сделал вид, будто замахивается топором на Пака, но тут же опять смутился и покраснел.

– А где вы познакомились с сэром Фрэнсисом Дрейком? – быстро спросил Дан, которому не нравилось, когда его причисляли к «детишкам».

– У нас в Порт-Рае, само собой, – ответил Саймон и, заметив удивленный взгляд мальчика, повторил: – Ну да, здесь неподалеку.

– Но как же так? – спросил Дан. – Ведь и в песенке поется: «Был девонширцем Фрэнсис Дрейк…»

– «И славным моряком», – подхватила Уна. – Не обижайтесь, пожалуйста, но тут, наверное, что-то не так.

Но Саймон Чейнис, похоже, все-таки обиделся. Он надулся и сердито запыхтел, не глядя на смеющегося Пака.

– Чушь! – взорвался он наконец. – Они вам еще не то наплетут, эти пустомели с запада. Пускай он даже родился где-то в ихнем Девоншире, но отец-то его сбежал из тех краев, когда Фрэнки был еще младенцем! Их там хотели убить, понятно? Вот старый пастор Дрейк и переселился в Чатем, и жили они на списанном судне, прямо в устье реки Медуэй. Там он и вырос, Фрэнки, в Чатеме, у самого моря, он и ходить-то учился на палубе! А Чатем – это Кент, ведь так? А Кент – он тут рядышком, на задворках, он, можно сказать, почти что Сассекс. И стало быть, Фрэнки – наш с вами земляк. Вот то-то, а вы говорите, из Девоншира! Тьфу! Они там, на западе, все охотники поудить рыбку с чужого бережка.

– Простите, пожалуйста, – сказал Дан. – Я не хотел.

– Ну-ну, не беда, вас просто ввели в заблуждение… Итак, я познакомился с Фрэнки у нас в порту, когда мой дядюшка, известный корабельщик, можно сказать, спихнул меня с верфи к нему на судно. Они как раз притащились из Чатема с двумя поломками: расколотым рулем и сломанной рукой у одного из матросов – кажись, у Муна.

«Возьмите на борт этого мальчишку, – проворчал дядюшка, – и отправьте его на дно! А я, так и быть, починю вам руль задаром».

– А почему ваш дядя хотел, чтобы вы утонули? – удивилась Уна.

– Да это он в шутку, вот вроде как господин Робин насчет отравы. Я в то время по глупости вбил себе в голову, будто корабли можно строить из железа. Вы только подумайте, железные корабли! Я смастерил себе такую игрушку из тонких стальных пластинок, и она держалась на воде – лучше некуда. Но мой дядюшка, всеми уважаемый корабельщик и вдобавок член магистрата, он хотел выбить из меня эту дурь, ну и отдал меня Фрэнки в подмастерья. А Фрэнки промышлял тогда на переправе.

– Что же он переправлял? – заинтересовался Дан.

– Не что, а кого. Несчастных голландцев с фламандцами перевозил потихоньку в Англию. Там у них людей сжигали почем зря, потому что королю испанскому пришла охота сделать из них папистов. Вот они и удирали в наши края, а Фрэнки им пособлял. Ох, и опасная была работенка! Прежний хозяин судна нипочем бы за нее не взялся, да только он уже помер, а корабль оставил Фрэнки в наследство.

Ну и натерпелись же мы на этой переправе! Рыщем, бывало, взад-вперед у голландского побережья, ночь – хоть глаз выколи, кругом одни мели, а чуть зазеваешься – плесь-плесь-плесь веслами – подкрадется в потемках испанский галиот… Фрэнки сам становился к румпелю, а Мун торчал на баке с фонарем под полой и таращился в темноту, не видать ли лодки с беглецами. И не успеют они подгрести поближе, мы их сразу хвать – и на борт: женщин, мужчин, детишек – кто попадется. И скорей назад, только ветер, как коршун, клекочет в снастях, а пассажиры наши в трюме возносят благодарственные молитвы, пока их, бедных, не затошнит…

Так прослужил я у Фрэнки около года, а людей мы переправили за это время не меньше сотни. Под конец Фрэнки уж так расхрабрился, что дальше некуда. Но и ловок он был на диво! Раз как-то в зимний шторм по дороге домой нас чуть было не перехватили. Испанский парусник несся прямо на нас курсом фордевинд, паля из всех носовых орудий. Фрэнки повернул к берегу и помчался во весь опор. Нас уже почти швырнуло на отмель, и тут он взял да и бросил якорь. Нам чуть нос не оторвало, зато развернуло против ветра, и мы сползли с песчаной косы, точно пьяница со скамейки в трактире. А испанец как завалился набок, так и остался лежать на песке, и его темное брюхо заносило снегом… Где ему было угнаться за Фрэнки!

– А команду спасли? – спросила Уна.

– Не знаю, нам было не до них. В трюме у нас плакал новорожденный младенчик, и его матери не терпелось добраться до постели. Мы пришвартовались в Дувре, и дело с концом.

– А сэр Фрэнсис Дрейк был доволен?

– Господь с вами, барышня, какой там сэр Фрэнсис! Да он был тогда почитай что безбородым парнишкой, стриженным, губастым и уж до того отчаянным! И этот сорвиголова и насмешник плавал по всем британским проливам, и командовал нами, и все наши жизни держал в руках, и любой из нас по его приказу тотчас прыгнул бы за борт, в самую черную ночь…

– А тогда зачем вы поднесли ему отраву? – не удержалась Уна, и Саймон потупился, как нашаливший мальчишка.

– Просто нашего кока ранило, вот Фрэнки и послал меня готовить пудинг. Я и так и этак старался, а вышло какое-то месиво, и чем дольше оно варилось, тем меньше походило на пудинг… Мун откусил от своей доли, жует-жует, никак не прожует. Фрэнки тоже попробовал и – что было, то было! – взял меня за ухо, вывел на бак, и там они с Муном давай швырять в меня этот чертов пудинг, кусок за куском, и всё с размаху, прямо в лицо!

И Саймон потер свою бородатую щеку.

«В другой раз, – говорит Фрэнки, – подавай мне уж сразу картечь, я хоть буду знать, что ем». Вот и все, а что касается отравы…

Но он не договорил, потому что дети громко смеялись.

– Ой, ну конечно, никакой отравы не было, – сказала наконец Уна. – И вообще, Саймон, вы нам ужасно нравитесь!

– Детишкам-то я всегда нравился, – вздохнул Саймон, смущенно улыбаясь, и вокруг его глаз – там, где не было бороды, – лучами разбежались морщинки. – Они, бывало, всё распевали у нас за воротами: «Саймон-Саймон, простофиля…»

– А сэр Фрэнсис вас не дразнил? – спросил Дан.

– Что вы! Он был настоящий джентльмен. Смеяться-то он смеялся – он всех подымал на смех, – но обижать не обижал. И я любил его. Я полюбил его еще прежде, чем его узнала вся Англия, и прежде, чем королева Бет разбила ему сердце.

– Но ведь он тогда еще ничего особенного не совершил, правда? – вмешалась Уна. – И Армаду не победил, и вообще…

Саймон в ответ показал на глубокие борозды, оставленные на поляне громадным бревном.

– Вы еще скажите, что эти добрые сорок футов корабельного леса не воевали с ветрами и бурями от самого своего рождения. Ничего не совершил? Да за один только месяц на голландской переправе нашему Фрэнки выпадало больше опасностей и приключений, чем знаменитому сэру Фрэнсису за полгода! А на чем он выходил в море? На старой посудине для каботажных перевозок! Груда кое-как сбитых деревяшек да несколько саженей хлипкой веревки, и все это держалось на честном слове да на самом Фрэнки. И он не давал нам падать духом, мы все загорались от его огня, вроде как поленья в камине занимаются от сухой растопки… Такой уж он уродился: это по всему было видно.

– Интересно, а сам-то он знал, кем станет? Представлял себе это, когда оставался один? – спросил Дан, заливаясь краской.

– Похоже, что да. Про это все думают – так или иначе. Но Фрэнки есть Фрэнки! Чем зря гадать, что его ждет, он решил все разузнать заранее. Только вот… – Саймон вопросительно глянул на Пака, – можно ли мне рассказать им об этом?

Пак молча кивнул.

– Моя матушка, – продолжал Саймон, – была просто добрая и красивая женщина, но вот сестра ее, что доводилась мне теткой, та обладала особым даром, который перешел к ней по наследству.

– Э, нет, так не пойдет! – воскликнул Пак, видя, что ребята ничего не поняли. – Вы помните, что обещал Робин вдове Уитгифт – до тех пор, пока их род не пресечется?[7]

– Конечно. Всегда должен быть в их семье тот, кто видит сквозь землю глубже, чем остальные, – выпалил Дан.

– Ну так вот, – продолжал Пак, – бабушка Саймона по материнской линии вышла замуж за слепого сына матушки Уитгифт. И одной из ее дочерей, Саймоновой тетке, как раз и достался этот дар ясновидения. Теперь вам понятно?

– Так я же к тому и веду, – отозвался Саймон, – просто вы забежали вперед… Моя тетушка умела предсказывать будущее. Правда, дядюшка мой, важная персона в городе и в порту, не одобрял подобного вздора. Да и тетушку, бывало, не уговоришь погадать: у нее потом голова с неделю болела. Но Фрэнки, как только прослышал о теткином даре, так прямо покой потерял: пускай, мол, она предскажет ему судьбу.

И вот как-то раз, когда мы стояли в порту, тетушка поднялась к нам на борт с чистой рубахой для меня и корзинкой яблок. Тут-то Фрэнки и пристал к ней как банный лист: погадай да погадай ему по руке.

«Ну ладно, ты будешь дважды женат и умрешь бездетным», – говорит она и отталкивает его ладонь.

«Это вы бабам рассказывайте, – говорит Фрэнки, – а мне расскажите про меня самого!»

И снова сует ей руку прямо под нос.

«Ну хорошо, ты добудешь уйму золота, – говорит она. – Отпусти же меня, негодник!»

«К черту золото, – говорит Фрэнки. – Я хочу знать, что меня ждет – что мне предстоит совершить. Ну пожалуйста, матушка!»

И давай ее уламывать, а уж уламывать женщин Фрэнки умел. Перед ним ни одна не могла устоять, иные даже про морскую болезнь забывали.

«Ну, так и быть, – говорит наконец моя тетка. – Получай, коли приспичило. Многое тебе предстоит совершить, и будешь ты пировать с мертвецом, заехав за край земли, и это еще цветочки. Ибо ты откроешь неведомый путь с востока на запад и обратно, и там, на этом пути, схоронишь лучшего друга и сердце свое вместе с ним. Но путь, открытый тобою, никто никогда не закроет, пока ты будешь лежать спокойно в своей могиле».[8]

«А если не буду?» – спрашивает Фрэнки.

«Ну, тогда, – отвечает тетушка, – железные корабли станут ездить посуху: верно, Сим? И довольно глупостей! Где твоя грязная рубаха?»

Больше Фрэнки из нее ни слова не вытянул. Когда мы с тетушкой вышли из каюты, он стоял возле румпеля с рассеянным видом и подбрасывал на ладони яблоко.

«Боже мой! – говорит мне тетушка. – Целый мир у него в горсти, маленький и круглый, точно яблочко».

«Вы ж его сами угостили», – напомнил я.

«Ну конечно, – говорит она, – это просто яблоко…» – и пошла себе на берег, прижимая руку ко лбу. У нее всякий раз голова болела от предсказаний.

Мы с Фрэнки еще не раз ломали головы над тетушкиными словами. И он частенько поминал их, к месту и не к месту. Когда мы в следующий раз вышли на переправу, неподалеку от Кале повстречался нам капитан Стеннинг на своем судне и предупредил, что испанцы закрыли для англичан все голландские порты, а ихние галиоты нынче прямо взбесились и никому проходу не дают. Сам он шел отсиживаться в Шорем; но Фрэнки, зная, что Стеннинг давно завидует нашему везению, решил пока не менять курса. Возле самого Дюнкерка налетел-таки на нас испанец: здоровенный, остробрюхий, с крестами на парусах. Мы с ним связываться не стали. Мы просто пустились наутек, от греха подальше.

«Похоже, что эту дорогу скоро и впрямь закроют, – говорит мне Фрэнки, поворачивая румпель. – И придется мне открыть другой путь, о котором напророчила твоя тетушка».

«Не нравится мне этот испанец, – говорю я, – он наступает нам на пятки».

«Пустяки, – говорит Фрэнки. – Его задержит прибрежное течение. Как это она сказала – докуда я стану лежать спокойно в своей могиле?»

«Пока железные корабли посуху не поплывут», – говорю.

«Вздор все это, – проворчал он. – Будто миру не все равно, когда и на какой широте Фрэнки Дрейк проделает в море дыру».

А испанец тем временем ставит еще паруса. Я сказал об этом Фрэнки, но ему хоть бы что.

«Ну ясно, – говорит, – почуял течение. Эх, попадись он мне там, на песочке против Дувра, уж я бы его ощипал, при таком-то ветре! А еще бы лучше собрать туда в темную ночь все эти высоченные парусники, да чтоб покрепче задуло с севера, и тут бы я к ним подобрался с наветренной стороны… а потом черпал бы золото горстями! Что там еще твоя тетка сказала – будто бы целый мир у меня в горсти?»

«Ага, – говорю, – только это было яблоко».

Фрэнки рассмеялся – он часто потешался надо мной, – а потом помолчал немного и говорит:

«А тебе никогда не хотелось вот так взять да прыгнуть за борт, и пропади оно все пропадом?»

«Нет, – говорю, – мне и на борту слишком сыро. Смотри-ка, он поворачивает оверштаг».

«Я ж тебе говорил, – усмехается Фрэнки, даже не глядя в ту сторону. – Сейчас пошлет нам вдогонку папское благословение. Слезь-ка с этого поручня, они ведь сдуру могут и попасть».

Я слез и прислонился к поручням спиной, а испанец покуда открыл орудийные люки: они так и засветились красным изнутри.

«Так что же случится, коли меня потревожат в моей могиле? – не унимался Фрэнки. – Дорогу мою закроют, а вместо нее откроют другую – так, что ли? Или она говорила про две дороги? Не нравится мне все это… Ты вот, к примеру, веришь в свои железные корабли?»

Я молча кивнул головой. Он и сам знал, что я в них верю, и тоже кивнул мне в ответ.

«Другой на моем месте поднял бы тебя на смех, Сим. Но только не я. Ложись! Вот оно, папское благословение!»

Испанец, разворачиваясь, разом пальнул из всех бортовых орудий. Ядра так и посыпались в воду, только одно угодило в поручень за моей спиной, и я весь вдруг как-то странно похолодел.

«Эй, Сим, у тебя что, пробоина? Поди-ка сюда», – говорит мне Фрэнки.

«О господи, мистер Дрейк! У меня ноги не двигаются…» – и это были последние слова, что я вымолвил за много месяцев.

– Как это? Почему? – наперебой закричали дети.

– Поручень ударил меня вот сюда… – Саймон неуклюже завел руку за спину. – И у меня все тело отнялось, от плеч и донизу, и язык во рту не ворочался. Фрэнки сам притащил меня на закорках к тетушке в дом, и там я лежал в постели, немой и неподвижный, месяц за месяцем, а тетушка день и ночь растирала меня руками. Она верила в целительную силу растираний, и потом, у нее ведь все-таки был особый дар… В конце концов мою бедную спину вдруг отпустило – и стал я опять как новенький, только сил не больше, чем у котенка.

Ну, думаю, долго же я провалялся в кровати. И первым делом спрашиваю, где Фрэнки.

«Ищи ветра в поле, – говорит тетушка. – Он уж давно уплыл».

«Как бы мне, – говорю, – поскорей догнать его?»

«У тебя, – говорит она, – будут теперь другие заботы. Твой дядя помер на Михайлов день, а верфь осталась нам с тобою в наследство. Так что займись-ка делом, да смотри: больше никаких железных кораблей!»

«Как! – говорю, – да ведь вы одна в них и верили».

«Может, я и сейчас в них верю, но я всего только женщина, хоть во мне и течет кровь Уитгифтов. Да и Англии нынче нужно побольше кораблей из обычного прочного дерева. Вот ты их и будешь строить».

– И с того дня, – вздохнул Саймон, – я и в руки не брал ни листочка железа. Даже лодки игрушечной не смастерил ни разу, даже чертежика не начертил!

И он смущенно улыбнулся.

– Уитгифты всегда были упрямы, – пробормотал Пак, – особенно по женской линии.

– А сэра Фрэнсиса Дрейка вы больше не встречали? – спросил Дан.

– Не скоро довелось нам встретиться. Знаете, дела, заботы, то да се, а тут меня еще выбрали в магистрат – в общем, не видались мы двадцать лет. Нет, слухи-то до меня доходили: слухи о Фрэнки давно разнеслись по свету. Дерзкие вылазки, ловкие маневры – все точь-в-точь как тогда, на переправе, только теперь на него обращали больше внимания… Когда королева Бет посвятила его в рыцари, он прислал моей тетушке в подарок высушенный апельсин, наполненный душистыми пряностями. И она расплакалась над ним, проклиная себя за свои пророчества. Это она, мол, его надоумила пуститься в такое опасное плавание! Хотя мне сдается, пророчества тут ни при чем. Но ведь как точно она все предсказала! Целый мир улегся к нему в ладонь, и он схоронил своего лучшего друга, мистера Даути…

– Оставь в покое мистера Даути, – скомандовал Пак. – Расскажи, как ты снова свиделся с сэром Фрэнсисом.

– Ах, да! Это было в том году, когда меня выбрали в городской совет – в том самом году, когда король Филипп снарядил свой флот против Англии, не спросясь у Фрэнки.

– Непобедимая армада! – обрадовался Дан. – Я так и думал, что до этого дойдет.

– Я-то знал, – продолжал Саймон, – что Фрэнки не даст испанцам и понюхать лондонского дымку. Но у нас в Порт-Рае многие сомневались на этот счет. Пушечный гром доносился с ветром от острова Уайт, нагоняя страху на горожан. Сперва погромыхивало вдалеке, потом все ближе и ближе, и к концу недели грохотало так, что женщины на улицах взвизгивали от испуга. И вот со стороны Гастингса показались они, в громадном облаке порохового дыма и вспышках пламени… А наши то вырывались вперед, то храбро ныряли обратно, в самое пекло. Грохочущее облако стало сдвигаться к другому берегу, и я понял, что Фрэнки теснит испанцев к нашей переправе – к тем голландским отмелям, среди которых он был как дома!

Тогда я говорю тетушке: «Дым поредел. Бьюсь об заклад, что у Фрэнки снаряды на исходе. Пора мне идти».

«Только не в этом старье! – говорит тетушка. – Надень новый камзол, который я тебе справила, чтоб заседать в ратуше. В такой день нельзя осрамиться!»

Я натянул камзол, повесил на грудь золотую цепь, надел голландские штаны пузырями и все, что полагается.

«И я с тобой», – вдруг заявляет тетушка и выходит ко мне разодетая в пух и прах: сборки, оборки, корсаж и всякое такое. Она была женщина видная.

– Но на чем же вы поплыли? – спросила Уна.

– На своем собственном судне: я владел им пополам с тетушкой. И отправились мы не с пустыми руками! Перед этим я три дня грузил на «Святого Антония» все, что было припасено у нас на верфи. Мы набили трюм большими, малыми и средними пушечными ядрами, набрали железных прутьев и крепежных полос для судовых плотников, и целый штабель новеньких дубовых досок толщиной в три дюйма, и кожаные ремни для орудийных затворов, и кучу отличной пакли, и свертки парусины, и сотни ярдов лучшего каната. Я-то знал, что ему пригодится после недели такой работенки! Я ведь, милая барышня, сам корабельщик.

За мысом Данджнесс будто нарочно поджидал нас попутный ветерок, и не успел он выдохнуться, как мы добрались до места. Испанские суда сбились в кучу возле Кале, а наши рассыпались вокруг и вовсю зализывали раны. Иногда какой-нибудь испанец пальнет из нижнего люка, ядро пролетит над мелкой зыбью и плюхнется в море. Но в бой никто не вступал: видно, решили передохнуть до следующего прилива.

На первом английском судне, что нам повстречалось, матросы укрепляли поваленные поручни. С нами никто не заговорил. На втором – это был черный двухмачтовый барк – наскоро выкачивали воду из трюма. Здесь тоже промолчали. Зато на третьем, где латали дыры, какой-то малый в мундире перегнулся с полуюта и разглядел, что у нас за груз. Я спросил у него, где найти капитана Дрейка.

«Причаливай сюда! – скомандовал он. – Мы берем весь товар».

«Это только для мистера Дрейка», – говорю я, а сам на всякий случай держусь подальше, чтоб он мне ветер не загораживал.

«Эй, вы, там! Кому говорят! – завопил он. – У нас на судне сам лорд-адмирал! А ну причаливайте к борту, не то вздернем на рее!»

Ну, мне-то было наплевать, кто он такой – главное, что не Фрэнки. Пока он кипятился, я нырнул за другое судно, выкрашенное в зеленый цвет и с побитыми бортами. Теперь мы оказались в самой гуще.

«Эгей! Эге-гей! – закричали на зеленом. – Причаливай сюда, старина, я куплю весь твой груз. Я – Феннер, что разбил семерых португальцев. У меня ни ядер, ни картечи, все вышло подчистую! Фрэнки меня знает».

«Зато я не знаю», – говорю я, не сбавляя хода.

Этот оказался тертый шкипер. Видит, что я норовлю проскочить мимо, и давай кричать своему приятелю на шлюпе из Бридпорта, что маячил впереди:

«Джордж! Эй, Джордж! Подстрели-ка вон того селезня, сейчас мы его распотрошим!»

И хотите верьте, хотите нет, эта кургузая береговая посудина загораживает нам дорогу и собирается стрелять.

Тут моя тетушка подходит к борту и глядит прямо на них.

«Ты бы, Джордж, – говорит она, – сперва разделался с врагами, а после уж принимался за друзей».

Тот малый, что наводил на нас ихнюю пушчонку, сорвал с себя шляпу, назвал тетушку королевой Бет и спросил, не торгует ли она выпивкой, «а то у бедных моряков совсем пересохло в глотках». Тетушка его хорошенько отчитала. Она никому не давала спуску.

И тут появился Фрэнки. Длинный вымпел его корабля свесился за борт, на шкафуте после абордажа – месиво из драных снастей, борта почернели от копоти. Мы подошли к нему вплотную и забросили гак на край орудийного люка.

«Мистер Дрейк! Ау, мистер Дрейк!» – позвал я.

Он стоял на носу, на якорном блоке – рубаха распахнута до пояса, а сам сияет как солнышко.

«А вот и Сим, – говорит он как ни в чем не бывало. Это через двадцать-то лет! – И что же, – говорит, – тебя сюда привело?»

«Пудинг, – говорю я и не знаю, плакать или смеяться. – Вы ж мне сами велели в следующий раз подавать вам сразу картечь. Вот я ее и привез».

Он только глянул на «Святого Антония» – и давай от восторга поминать по-испански всех чертей и дьяволов. А потом он спрыгнул прямо к нам на палубу и поцеловал меня на виду у всех этих молодых зазнаек. Его матросы уже вылезали из люков, торопясь приняться за погрузку. И когда он увидел, как я бо всем позаботился, он опять меня расцеловал.

«Вот, – говорит он, – настоящий друг, такой, что лучше родного брата… Госпожа моя, – повернулся он к тетушке, – все, что вы мне нагадали, сбылось. Я открыл тот путь с востока на запад и схоронил свое сердце на полпути».

«Знаю, – говорит тетушка. – Потому-то я и пришла».

«Но вот этого вы не предсказывали», – и он показал рукой на испанский флот.

«Да мало ли, что ты еще натворишь на свете, – пожала плечами тетушка. – Важно, что происходит с тобою самим. Ведь так?»

«Ну еще бы. Только об этом забываешь, когда так много хлопот… Сим, – говорит он мне, – мы должны до рассвета загнать испанцев дальше за Дюнкерк, на наши с тобой песчаные мели. Всех до единого! А там, глядишь, после штиля задует покрепче с севера – и мы их голыми руками возьмем!»

«Аминь, – говорю я ему. – Вот я тут привез тебе, что удалось наскрести… Есть у вас пробоины?»

«Ничего, мои люди займутся этим, когда будет время».

И он заговорил о чем-то с тетушкой, пока матросы выгружали всякую всячину из нашего трюма и с палубы. Был там, кажись, и старый Мун, он кивнул мне издали: разговаривать было некогда. Уже испанцы завели свои молитвы с колоколами и свечками, когда мы наконец разгрузили «Святого Антония». Двадцать две тонны разного добра – вот сколько я ему привез.

«А теперь, Сим, – говорит мне тетушка, – пора и честь знать. Мистеру Дрейку не до нас. Он велел доставить нас домой на Бридпортском шлюпе. Охота мне еще потолковать с теми молокососами!»

«Да вот же наше собственное судно, – говорю я, – готовое и чистенькое!»

«Хоть сейчас на бал, – усмехнулся Фрэнки. – Осталось начинить его смолой и серой и устроить фейерверк. Если этих чертовых испанцев пальбой не загонишь на мели, я выпущу на них брандеры – и подкопчу их на славу!»

«Я дарю ему свою половину „Святого Антония“, – говорит мне тетушка. – А как насчет твоей?»

«Она сама это предложила», – засмеялся Фрэнки.

«Жаль, я не слышал, о чем вы толковали, – говорю я. – А то бы я первый это предложил».

И я показал ему, как лучше ставить паруса на «Антонии»; и видя, что ему и впрямь некогда, мы перешли на шлюп и отплыли к дому.

Но Фрэнки, скажу я вам, был настоящий джентльмен. Умел, когда нужно, оказать почет! Пока мы проплывали у них под кормой, он стоял с непокрытой головой на полуюте, как будто моя тетушка – сама английская королева, и его музыканты играли на серебряных трубах «Благословенную Мэри»… Господь с вами, барышня, да неужто я вас огорчил?

…

Сквозь березовый подлесок на поляну выбрался вспотевший и запыхавшийся Льюкнор.

– Наконец-то погрузили! Ну и возни с этой деревяшкой! Мастер Дан, мисс Уна, хотите прокатиться на ней домой?

Лесорубы столпились внизу на дороге. У всех был довольный вид. Гигантское бревно лежало на подводе, прикрученное цепями крест-накрест.

– Лисий Мяч, а куда его теперь повезут? – спросил Дан, вскарабкавшись вместе с Уной на верхушку ствола.

– В Рае, на верфи, сделают из него киль для рыболовной шхуны: так я слыхал. Ну, держитесь крепче!

Он щелкнул кнутом, и дубовый ствол дернулся, накренился, выправился и поплыл, покачиваясь, над дорогой, точно гордый корабль по морским волнам.