Спасенная с «Титаника» Флеминг Лия

Глава 66

В следующий раз, когда Селеста пришла в больницу, она увидела перед собой совсем другую женщину. Мэй, занятая плетением кружев, встретила ее улыбкой.

– Мне разрешили сходить домой, правда, пока всего на один день. Прямо не знаю, как я это переживу после стольких месяцев в больнице. Как Элла, как ее учеба? Селеста – ты замечательная подруга. Прости, что я вела себя так гадко. Представляю, что ты обо мне думаешь.

Селеста улыбнулась и стиснула пальцы Мэй.

– Я вспоминаю все письма, которые мы друг другу написали, секреты, которые мы делили, и твою бесконечную доброту. Ты пошла на поправку. Мы все с нетерпением ждем тебя дома. Вы с Эллой будете ходить на долгие прогулки. Не волнуйся, с ней все хорошо. Она и Родди потихоньку сближаются. Селвин поможет тебе освоиться, он очень переживает… Господи, как я рада, что у тебя опять заблестели глаза! Нам столько нужно наверстать…

Селеста села в машину Селвина и, притормозив на обочине, залюбовалась пейзажем. Брат учил ее вождению, но у Селесты получалось гораздо лучше в одиночку, когда тот не кричал и не ругался, что она вот-вот сломает рычаг переключения передач. Теперь она постепенно набиралась опыта, колеся по извилистым сельским дорогам, учась подавать знаки рукой. Внезапно Селесту охватило чувство, будто отдельные ниточки ее жизни наконец-то стали складываться в единый узор.

Элла придет в восторг, узнав, что ее мать переедет в Ред-хаус на то время, пока полностью не окрепнет. Селеста и Элла уже забрали из квартиры рядом с Ломбард-Гарденс все вещи, чтобы перевезти их на хранение. Хозяева намеревались сдать жилье другим квартирантам и потому хотели, чтобы комнаты поскорее освободили.

Что я здесь обрела? Этот вопрос Селеста продолжала задавать себе после возвращения в Личфилд. У нее началась новая жизнь, причем такая, которую она совсем не планировала. Отец по-прежнему отказывается переезжать; Родди ходит в школу для певчих при соборе; она ведет хозяйство у Селвина – без крепких женских рук дом превратится в пыльный, прокуренный сарай; Элла стала для нее совсем родной. По настоянию Селесты девочка берет дополнительные уроки рисования в местной художественной школе на Дэм-стрит. Такой талант, как у Эллы, нельзя зарывать в землю. Вполне возможно, обучение в старших классах она сможет оплачивать за счет стипендии. Селеста надеется, что Мэй не сочтет ее планы чересчур амбициозными.

Иногда Селесте казалось, что она, как капитан Смит, ведет корабль новых членов своей семьи сквозь бурные воды. Только бы не столкнуться с коварным айсбергом в этом неспокойном жизненном море, – мысленно молилась она. Элла уговорила Селесту сходить в Музейный сад, чтобы посмотреть на памятник. Статуя капитана действительно имела большое сходство с реальным человеком.

– Это он спас твою жизнь, – сообщила Селеста девочке.

Та удивленно воззрилась на нее.

– Мы с твоей мамой были в одной спасательной шлюпке, там и познакомились. Она тебе не говорила?

На лице Эллы опять отразилось недоумение.

– Нет, мама говорила только, что мой папа погиб в кораблекрушении, когда плыл в Америку.

Новость ее совершенно не заинтересовала, и она ускакала прочь по тропинке.

Выходит, Элла ничего не знает. Селеста, однако, не вправе рассказывать ей всю историю. Отчего Мэй держит их спасение в тайне? Что плохого, если девочка узнает, каким образом выжила в катастрофе, известной на весь мир? И все же Селеста не судья своей подруге. Она сама пока что не открыла Родди правды, поскольку для нее это связано с возвращением в Акрон, к Гроверу.

Родди начал задавать вопросы о своем отце. Он часто доставал из дедушкиного шкафа свадебную фотографию родителей и с интересом ее разглядывал.

– Папа должен узнать, что мы здесь. Зачем ты заставляешь меня врать, что у меня нет отца? Он ведь жив, так? Если ты ему не напишешь, я сам напишу. Дядя Селвин даст мне папин адрес!

В глазах мальчика сверкнули злость и решительность, слишком хорошо знакомые Селесте.

Вне себя от гнева, она ринулась в гараж Селвина.

– Что ты наговорил Родди про Гровера?

– Сколько можно делать из этого секрет? Бегство, чужие имена… У мальчугана в голове полная каша. Он имеет право знать о Гровере. До сих пор не понимаю, с чего вдруг ты бросила богатого мужа и прекрасный дом и потащила ребенка на другой конец света, выдрав его из привычной обстановки, – резко ответил Селвин.

– Ах, не понимаешь? Так позволь сказать тебе, что жизнь с богатым мужем в прекрасном доме была для меня адом! Если твоя сестра задерживалась хоть на минуту, ее оскорбляли и били; если она хотела спать, то подвергалась унижениям того сорта, о которых пишут в газетах. Летом, в жару, я была вынуждена носить платья с длинными рукавами, чтобы прятать синяки. По-твоему, я хотела, чтобы мой сын смотрел на все это и считал, что мужчина так и должен обращаться с женщиной? Ты даже не представляешь, сколько всего мне пришлось вытерпеть, так что больше не поднимай эту тему!

Селеста в слезах выбежала во двор, но Селвин догнал ее и обнял за плечи.

– Если я когда-нибудь доберусь до Гровера Паркса, ему не поздоровится, – тихо проговорил он, побледнев от ярости. – Прости, сестренка, я и не догадывался… Пожалуйста, прости меня.

– Теперь тебе ясно, почему я не хочу иметь с ним ничего общего. Только, прошу, пусть это останется между нами, ладно?

После признания сестры Селвин вновь ушел в себя. Он закрылся в гараже и исступленно стучал молотком, починяя разный хлам. Перемены в брате поражали Селесту. Рубцы от ожогов на его лице были неглубокими, однако шрамы от войны, невидимые глазу, проходили через всю душу Селвина. Тем не менее после этого объяснения разговоры о том, что на Рождество дядя даст Родди адрес отца, прекратились.

Селеста энергично занималась уборкой в доме Эллы. У Мэй оказалось так мало вещей, что Селесте стало стыдно за горы добра, скопившегося за долгие годы в Ред-хаусе: письменные столики, шкафы, комоды, часы, картины, столовое и постельное белье… В сравнении со Смитами, которые потеряли все, что имели, Форестеры – просто барахольщики.

Элла помогала как могла: собрала все игрушки в коробку и аккуратно уложила в чемодан одежду Мэй. На дне комода из сосны, под верхней одеждой нашелся саквояж, пропахший нафталином.

Элла открыла его и оттуда выпала стопка крохотных одежек. Селеста моментально их узнала.

– Погляди, какая прелесть! – радостно воскликнула она. – Это все твое.

Внутри чепчика была спрятана вязаная пинетка с подошвой из мягкой кожи и красивой кружевной отделкой.

– Ты была такая маленькая, – растрогалась Селеста. – Смотри, какое чудесное кружево на рубашечке. Наверное, твоя мама сохранила эти вещи на память.

Эллу находка ничуть не заинтересовала.

– Похоже на старые кукольные одежки.

– Не хочешь забрать и показать маме? Это что-то совершенно особенное.

Прикосновение к миниатюрным вещичкам всколыхнуло в душе Селесты воспоминания: вот она спешит в прачечную, старается сделать все, чтобы Мэй и ее малышка не замерзли. Ну как могла Мэй не рассказать дочери о «Титанике»?

– А вдруг она опять расстроится? – с опаской спросила Элла.

Для своего возраста она видела слишком много такого, чего не понимала, да и не должна была понимать.

– Лучше их убрать, – предложила девочка.

– С мамой все будет хорошо, но если тебя они расстраивают, я найду для них место. Твою историю ты должна услышать от матери, а не от меня. Я и так уже слишком много наговорила.

– О чем?

– Давай-ка лучше проверим, все ли мы собрали, – сменила тему Селеста, чувствуя, что вновь ступила на опасную дорожку.

Селеста в последний раз заперла дверь на ключ. Элла смотрела вдаль, любуясь пейзажем.

– Мне нравится этот дом, к тому же он совсем близко от города, – со вздохом произнесла девочка, но, поймав взгляд Селесты и будучи смышленой не по годам, прибавила: – Ред-хаус мне тоже очень нравится, у меня ведь там будет своя комната под крышей! Я люблю ездить на автобусе, а машина дяди Селвина так громко бабахает, что люди аж подпрыгивают!

Элла с ее потрясающе выразительными глазами и темными кудрями вырастет красавицей, подумалось Селесте. Она пока не видела ничего, кроме этого городка, не догадывается о своем прошлом, о «Титанике». Обоим детям пора узнать, что именно произошло в ту ночь, если только это опять не повергнет ее подругу в пучину депрессии. Наверняка у Мэй есть свои причины молчать, как и у Селесты, ведь она тоже не хочет рассказывать Родди о Гровере.

Да, Селеста и Мэй – два сапога пара. Их нежелание говорить – следствие кошмара, перенесенного на «Титанике»? Уцелевшие не слишком любят распространяться на эту тему. Все, что с большим опозданием стало известно о злополучном корабле, до сих пор вызывало в людских душах бессильный гнев. Публичное расследование, проведенное много лет назад, выявило массу грубых нарушений элементарной техники безопасности. По крайней мере, теперь каждое судно оснащается достаточным количеством шлюпок, а экипаж проводит спасательные учения. Какие еще подробности катастрофы «Титаника» замяли или подали в более приглядном виде? Это уже никого не интересует, особенно после войны. Трагедия стала частью забытой истории.

Возможно, пережитый ужас затронул рассудок не только Мэй, но и других людей, уцелевших в кораблекрушении. Неудивительно, что все тщательно хранят свои секреты, ведь в ту ночь вместе с судном на океанское дно ушло столько невинных душ, надежд и чаяний. Глубину, на которой они упокоились, нельзя измерить, да теперь и не время. Все, что сейчас нужно, – это обустроить дом для семьи Смит и вернуть улыбку на уста ребенка.

Глава 67

Автомобиль ехал по извилистой Кросс-Ин-Хэнд-лейн.

– Люблю эту дорогу в город, она такая спокойная. Ждете встречи с домом? – поинтересовался Селвин, не поворачивая головы.

Мэй ненадолго задумалась, стиснув ручки сумочки.

– Даже не знаю, я не была дома несколько месяцев. И как отнесется к этому Элла? Мне очень стыдно, ведь меня теперь будут считать вроде как слабоумной…

– Не говорите чепухи! Вы были нездоровы, и только. Рассудок ничем не отличается от тела и точно так же может заболеть. Видели бы вы меня, когда я пришел с войны. Нужно найти для себя что-то такое, ради чего просыпаться по утрам, нужно занимать мозги. Селеста вам поможет.

– У меня пока нет желания с кем-либо разговаривать. Я просто хотела бы убедиться, что у Эллы все в порядке. Я должна как-то возместить свое долгое отсутствие.

– Это всего лишь однодневный визит, так сказать, пробный камень. Не ожидайте слишком многого, тогда не будете разочарованы – уж поверьте, по себе знаю. Понимаю, вам не хочется задерживаться в больнице ни на один лишний день, но это свой, отдельный мир, и изменить его правила нелегко. У вас все будет замечательно.

Если бы Мэй была в этом уверена… Она не смела признаться, что испытывает мучительный страх перед встречей с ребенком после того, как произнесла те чудовищные слова. Как только у нее язык повернулся заявить Элле, что та ей не дочь? Захочет ли Элла ее видеть? По словам Форестеров, девочке у них хорошо. Внезапно Мэй сделалось дурно.

Элла встречала ее у порога Ред-хауса.

– Ура, ты приехала, приехала! Идем скорее, мы испекли булочки с джемом, и я накрыла стол в столовой. Идем же!

В коридоре стоял мальчик, по виду – настоящий школяр. Мэй заметила, что он явно робеет.

– Это Родди.

Элла чуть подтолкнула мать навстречу ему. Мальчик смущенно глядел на нее и в конце концов протянул ладонь.

– Рада познакомиться, – еле слышно произнесла Мэй, мечтая, чтобы их с Эллой оставили наедине.

Селеста словно прочитала ее мысли и быстренько всех выпроводила.

– Ну, не будем мешать. Мы поставим чайник, а Мэй и Элла пусть пока поговорят в гостиной.

Мэй еще не доводилось сидеть в такой большой комнате. Гостиная казалась холодной и неуютной; мать и дочь чувствовали себя в ней чужими.

– Я бы лучше вышла на воздух, – сказала Мэй. – Давай пройдемся вдоль канала, как в старые времена. И по саду я тоже не прочь прогуляться. Как тут все сейчас?

– За ним особо никто не ухаживает. Это наше с Родди тайное убежище. Хочешь, покажу, где дрозды свили гнездо?

Элла протянула руку, и Мэй охотно взялась за нее, стараясь не стискивать пальцы девочки слишком сильно из-за волнения.

– Похоже, ты права, здесь все заросло. А что, садовника больше нет? – спросила Мэй и сама вспомнила, что старый садовник умер, а его сына убили на войне.

Стоял теплый летний день. При виде ясного синего неба на душе у Мэй повеселело. Элла без умолку болтала про школу и Хейзел, про то, как она и Родди все время спорили из-за Бентли и Уистона, старых лошадей Селвина, – кто на какой будет кататься, – и как потом Селвин вышел из сарая и прогнал их, заявив, что лошадкам уже много лет и ездить на них нельзя.

Мэй с удовольствием слушала нехитрые детские новости. Она по-прежнему моя Элла, а я – ее мать. Тем не менее последние слова Эллы заставили Мэй всполошиться.

– В нашей квартире живут другие люди. Мне пришлось забрать все вещи, они стоят упакованные наверху. А где мы будем жить?

Упоминала ли Селеста об этом переезде? Наверняка что-то говорила, но память у Мэй сейчас дырявая, как решето. Ее охватила паника.

Мать и дочь вернулись в столовую на чай. Угощение не лезло в рот Мэй, она смогла съесть совсем чуть-чуть, хотя усиленно старалась изображать удовольствие. Элла, придвинув стул к столу, щебетала как птичка, одновременно расправляясь с булочками. Селвин куда-то исчез. Мэй не сводила глаз с настенных часов, но, когда подошло время уезжать, обнаружила, что ей вовсе не хочется надевать плащ и шляпку.

– Что скажешь про сад? – поинтересовалась Селеста. – Из меня огородница никудышная. Я донимаю Селвина, да только он еще хуже меня.

– Тогда подайте объявление, что вам нужен садовник, – предложила Мэй. – Участок довольно большой.

– Я тут подумала, если бы ты согласилась научить меня, как что делается, и помогала бы мне…

– Гм… Мне ведь придется искать работу, когда я выйду из… – замялась Мэй.

– Я это и имела в виду, Мэй. В доме для всех хватит места. Элла уже живет у нас. Не хотела бы ты тоже перебраться сюда и помогать по хозяйству и в саду?

Мэй вдруг ощетинилась, словно еж.

– Ты и так очень много для меня сделала. Не хочу повиснуть у тебя на шее, как тот самый альбатрос из поэмы[19]. Спасибо за предложение, Селеста, это очень любезно с твоей стороны, но я должна самостоятельно стоять на ногах.

– И чем же плохо жить здесь и «самостоятельно стоять на ногах» на знакомой земле? Нам эта идея очень даже нравится, правда, Элла?

– Значит, вы обо всем сговорились за моей спиной? А мое мнение насчет воспитания дочери кого-нибудь интересует? Вижу, она тут уже прижилась. – Мэй встала из-за стола. – Мне пора ехать.

– Мэй, я совсем не хотела тебя обидеть. Просто решила, что всем нам не помешало бы проводить вместе больше времени, дать детям возможность подружиться… Пожалуйста, не расстраивайся.

Мэй видела, что Селеста искренне огорчена ее резкими словами. Она вывела Эллу в коридор и закрыла за ней дверь.

– То, что я нахожусь в дурдоме, не дает никому права считать, будто у меня нет гордости, – сказала она Селесте.

– То, что ты была больна, не дает тебе права отказываться от моего предложения, даже не обдумав его как следует. Когда-то ты назвала себя затворницей. Я знаю по письмам, как тебе пришлось воевать с Флорри Джессоп и прочими. Нам многое известно друг о друге. Насколько я поняла, Элла не догадывается, что была в числе пассажиров «Титаника», хотя зачем делать из этого страшный секрет, понятно тебе одной.

– Да, ты знаешь обо мне все, а я о тебе – ничего, за исключением того факта, что ты сбежала от мужа. У друзей нет секретов друг от друга.

– Тогда, пожалуй, самое время открыться тебе, как я открылась Селвину. Я сбежала от мужа, потому что он был грубым скотом. После моего возвращения из Нью-Йорка на пять дней позже веленого он избил меня до полусмерти. У каждого свои проблемы и печали, Мэй. Не всем так везет с супругом, как тебе повезло с Джо, пусть даже твой брак продлился недолго. Видишь, тайны есть не только у тебя.

Селеста посмотрела Мэй в глаза, и обе залились слезами, крепко обнявшись.

– Ты помогла мне осуществить побег. Я в вечном долгу перед тобой, подруга, так что прекращай упрямиться и задирать нос. Идем, я отвезу тебя в больницу, а по пути мы раз и навсегда избавимся от всех недомолвок.

Прощаясь, Элла прильнула к матери и хотела ехать с ней, однако Селвин удержал девочку.

– Твоей маме есть о чем поговорить с Селестой. Не переживай, скоро она вернется домой насовсем. Давай лучше спокойно посидим в саду.

Глава 68

Анджело пригрозил, что вообще никуда не пойдет, если услышит еще хоть слово о первом причастии Фрэнки. Кэтлин накупила сыну кучу обновок, видимо собираясь поразить всю публику.

– Чем плох старый костюм? – сердито буркнул Анджело.

– А чем хорош? – огрызнулась в ответ Кэтлин. – Ребенку нужны ботинки, чулки и белый воротник. Все остальные тоже должны выглядеть прилично, ты в том числе.

– Ты ограбила банк? Где мы все это возьмем? – возмутился Анджело. – Я, знаешь ли, не печатаю деньги.

– Зато пропиваешь изрядное их количество. Я кое-что откладывала на праздничный обед и подарки. Хочу показать семье, что мы не скряги какие-нибудь и у нас все как полагается. Для Фрэнки этот день – особенный.

И почему только женщины обожают стоять на коленях в старом соборе, где воздух тяжел от ладана, священники облачены в белое, а свечи мерцают в темных углах, отбрасывая блики на статуи? Когда Анджело слышит латынь, его пробирает мороз по коже. Это совсем другой язык, отличный от итальянского – живого, горячего, страстного, такого, который прорывается через всю улицу, когда скандалят соседи.

Анджело посмотрел на своих детей: Фрэнки, аккуратный тихоня, начал читать слова на афишных тумбах еще до того, как пошел в школу, а Джеки, его братишка, уродился неугомонным сорванцом. Младшенькая, Патти, без устали цокала железными подметками на старых башмаках и сводила всех с ума своими проказами, пока Анджело пытался слушать Карузо на древнем граммофоне, взятом в кредит.

Кэтлин подняла из-за граммофона страшный шум.

– Анджело, мы не можем позволить себе такие вещи! Нам еще платить за костюм Фрэнки к первому причастию.

– Мог бы обойтись сорочкой и брюками. Я не желаю, чтобы мой сын часами торчал в церкви. Мальчишке нужен свежий воздух и уличные драки, а ты хочешь вырастить из него жеманную девицу. Как только ирландские попы доберутся до его безгрешной души…

– Чем тебе не угодил отец Рейген?

– А чем угодил? Хочет, чтобы Фрэнки в этом-то возрасте пел в церковном хоре! В прежние времена нас, итальянцев, едва пускали на порог старого собора Святого Патрика, а теперь гляди-ка, мой сын будет стоять на хорах с ирландцами!

– Между прочим, он наполовину ирландец!

В гневе Кэтлин могла наповал сразить мужа одним словом, поэтому Анджело поспешил прочь, сыпля ругательствами себе под нос. Их ссоры с Кэтлин напоминают летнюю грозу: только что сверкала молния и гремел гром, а в следующую минуту уже льет теплый ливень.

Кое-какие денежки из тех, что приносила подпольная винокурня, Анджело оставлял себе, но всякий раз ноги отчего-то несли его в питейное заведение, насквозь пропитанное сигаретным дымом, где он играл в карты и опрокидывал стопку за стопкой. Правда, это развлечение дорого ему стоило: дома приходилось выворачивать карманы. Если Анджело приносил много денег, вечер продолжался мирно, если же карманы были пусты, жена с ним не разговаривала.

В воскресенье Кэтлин увела детей в церковь на мессу.

Теперь еще придется изображать рьяную веру, – с досадой думал Анджело о предстоящей церемонии, – восторгаться детскими нарядами и новыми четками, за которые большинство семей не расплатится до конца года.

Сам он ходит в церковь только на Рождество и Пасху, хотя отец Бернардо часто справляется о нем и вздыхает. Зато Анджело до сих пор чтит пятнадцатое апреля и рассказал детям все о «Титанике». Он и Кэтлин возили детей к Мемориальному маяку, сооруженному в память жертв катастрофы. Черный шар, установленный на верхушке маяка, каждый день ровно в тринадцать ноль-ноль падает вниз, отмечая точное время гибели печально известного лайнера. Фрэнки, Джек и Патриция знают про Марию, маленькую Алессию и мамину сестру, тетю Лу, – знают, что они погибли, так как спасательных шлюпок на всех не хватило.

Каждый год Анджело достает маленькую пинетку, обшитую кружевом: он до сих пор считает, что это башмачок его дочки. С годами все труднее верить, что Алессия жива, но порой, думая о ней, Анджело проливает скупую мужскую слезу, и это всегда злит Кэтлин.

Нередко он чувствует полный упадок сил. В лавке приходится таскать тяжелые ящики, с Анджело ручьем льется пот и ломит спину. Чтобы облегчить боль, он прикладывается к бутылке. В последнее время они экономят каждый цент, живут буквально на одном супе. Анджело в шутку называет жену «Суповой королевой Нижнего Манхэттена». Никто, кроме нее, не способен превратить ложку мясного бульона в большую кастрюлю наваристого супа, и все же дети едва ли ложатся спать сытыми.

Иногда они ходят гулять в Батарейный парк, где смотрят на огромные пароходы, которые покидают Нью-Йоркскую гавань, проплывая мимо статуи Свободы.

– Теперь вы – americani, – повторял Анджело сыновьям, наставив на них палец. – Эта большая страна работает на вас. Не обращайте внимания, если кто-то будет вас обзывать. Вы родились настоящими американцами. Играйте в футбол, бейсбол, делайте что угодно, только держитесь подальше от ирландских попов. Церковь – это cosa femminile. Слышишь меня, Франческо? Церковь – для женщин.

В день конфирмации Фрэнки проснулся в четыре часа утра. Ему велели поститься с полуночи, ничего не есть и не пить, пока святые дары не коснутся его уст. Анджело пришел в ярость. Ребенок еще слишком мал, нельзя лишать его даже воды!

– Сегодня у меня особенный день, папа, я его очень долго ждал. А я почувствую, когда на меня снизойдет Господняя благодать? – Фрэнки, аккуратно разложивший одежду на постели, поднял глаза.

Анджело устыдился своего маловерия.

– В этом костюме ты похож на принца. Что это? – Он взял в руки широкий воротник тончайшего кружева. – Откуда это у тебя?

– Из Италии. Тетя Анна сохранила его для своих сыновей. А раньше он принадлежал дяде Сальви. Мама его выстирала.

Анджело провел рукой по воротнику, внимательно разглядывая изящную кружевную вязь. В детстве у него тоже была похожая вещь, однако не воспоминание заставило его глаза наполниться слезами, а узор – такой же, как на кружевной манжете крохотной пинетки. Нет сомнений, и то и другое сплетено в его родной деревне. Только-только начал он забывать о своем горе, как получил новое напоминание. Может быть, это знак?

Глава 69

От усталости Мэй валилась с ног. Стоял теплый денек, на рынке шла бойкая торговля, а Селвин с самого утра был не в духе. Он сидел на кухне и занимался починкой мотоциклета.

– Уберите со стола эту промасленную тряпку, мистер Форестер, тут вам не гараж, – не выдержала Мэй, глядя на испачканный пол.

– Не тарахти, женщина! – отрезал Селвин. – Не дом, а базарная площадь какая-то, ни минуты покоя.

Для Мэй Селвин – точно раскрытая книга. Сегодня у него выдался один из «черных» дней. Стоит ему выпить пинту-другую пива, как он начинает на чем свет ругать правительство: жилья для героев войны не хватает, страну довели до крайности и так далее. Чем больше Селвин пил, тем агрессивнее и убедительнее становился. От Мэй требовалось все ее мужество, чтобы в одиночку заходить в пивную и сообщать Селвину о том, что ему пора отрывать зад от стула. Она ненавидела грязные заплеванные забегаловки, где воняло табачным дымом и прокисшим пивом, как ненавидела и этот пустой, остекленелый взгляд печальных глаз Селвина.

В душе, однако, Мэй не злилась, интуитивно чувствуя его горе и боль, отчасти представляя потерянный Селвином мир. После войны он так и не вернулся на работу в юридическую контору в Бирмингеме. Мэй часто заставала Селвина неподвижно застывшим и смотрящим в поле, где паслись его старые лошади.

– Вот и меня списали со счетов, как бесполезную дряхлую клячу, – бормотал он.

– Как тебе тот парень, что обедал у нас в воскресенье, Макадам? – спросил он у Мэй в то жаркое утро. – По-моему, неплохой человек и явно положил глаз на мою сестру. Правда, в мужчинах она не больно-то разбирается.

Молодой Макадам нравился Мэй. Он прекрасно ладил с детьми. Родди, который стал учеником Денстонской приготовительной школы и всю неделю, кроме выходных, проводил в интернате, ловил каждое его слово. Селеста переписывалась с Арчи Макадамом и уже рассказала Мэй об их знакомстве на борту парохода, шедшего в Ливерпуль.

– А ты, значит, так и не рискнул взять себе жену? – как-то спросила Мэй Селвина, зная, что во время приступов депрессии этот человек невыносим, хотя по-своему симпатичен, особенно сейчас, когда шрамы от ожогов на лице зажили.

– Кому я нужен? Я даже на работе удержаться не могу. Да и к чему плодить детей в этом гнусном мире?

– Что уж тогда говорить обо мне, – усмехнулась Мэй, скрестив руки на груди.

Селвин посмотрел на нее и расхохотался.

– Вот что мне в тебе нравится: крепкая северная злость. Родди и Элла – отличные ребятки, можешь гордиться дочерью. Да ты и сама вполне еще хороша, если, конечно, кому-то нравятся такие вздорные бабенки.

– Мне принять эти слова как комплимент? – подначила Мэй.

– Как пожелаешь, только не приставай ко мне, дай спокойно похандрить.

Между ними установилась странная дружба: Мэй и Селвин то и дело подтрунивали друг над другом, отпускали шутки и остроты. Иногда эти отношения вызывали у Мэй смутную тревогу, заставляли желать большего.

С тех пор как Мэй переехала в Ред-хаус, минуло больше года, а она еще толком не изучила характер Селвина. То он выглядел отчужденным и замкнутым, а то вдруг делался разговорчивым и, казалось, был готов поделиться с ней всеми секретами. Война изломала столько жизней… Если бы Джо остался в Англии, он бы одним из первых записался в добровольцы. Возможно, сейчас от него осталась бы только медная табличка с фамилией на памятнике.

Селвин уцелел в пекле войны, и часть его натуры протестовала против этого. Он никогда не говорил ничего такого – как можно? – однако его чувства были слишком хорошо знакомы Мэй, и это придавало ей терпения и храбрости. Закончив с покупками, она отважно заходила в пивную и требовала, чтобы он шел за ней. Даже мертвецки пьяный, Селвин, приподняв шляпу, как настоящий джентльмен, послушно брел к выходу на заплетающихся ногах. «Моя вер-рная подруга, на войне со мною ря-адом, без нее мне никуда-а!» – затягивал он песню.

Мэй старалась сдержать улыбку, но не могла не признать, что тягаться с Селвином ей не под силу: он умен, образован и наделен отличным чувством юмора.

Селвин не просто отвозил Мэй домой с рынка – машину он вел так, будто выпускал пулю из винтовки: яростно взметал пыль, мчась вверх по холму, затем сворачивал налево и гнал по Бертон-роуд к Стритэю. Во время таких поездок Мэй молилась, чтобы на дороге не было телег и встречных автомобилей. Дома Селвин приносил все покупки на кухню, а она готовила ему чашку кофейного напитка из цикория. Порой их общение этим и ограничивалось до следующей недели.

Мэй наливала себе чай и относила поднос в свою комнату, которая прежде служила утренней столовой. По утрам в ней было много солнечного света, по ночам царили тепло и уют, и Мэй без опаски оставляла на столике начатое кружево и все инструменты, зная, что здесь их никто не тронет.

Селеста постоянно была в разъездах – подыскивала себе работу. «Теперь, когда Родди устроен, мне пора найти занятие вне дома, – сказала она Мэй. – Вверяю дом и сад в твои умелые руки, а черную работу можешь оставить миссис Аллен. Моя же обязанность – поддерживать корабль на плаву». Ее слова звучали весьма загадочно.

Мэй признавала, что роль хозяйки ей нравится. Она привела сад в порядок, восстановила цветочные бордюры и обустроила тенистую беседку, где с удовольствием отдыхала с книгой в жару. Казалось, тот нервный срыв случился с ней давным-давно, однако все еще бывали ночи, когда Мэй мучилась бессонницей и прежние страхи теснили грудь.

Элла быстро росла, черты ее лица становились все более изящными, а грива черных кудрей – все гуще и непокорней. У нее было много подруг, она участвовала во всех школьных затеях, а в сарае стояла целая коллекция ее эскизов и картин. Откуда в ней творческая жилка? Мэй понимала, что уже никогда не узнает этого, хотя в предрассветные часы терзалась размышлениями. Сколько можно лгать ей, отделываться полуправдами? Сколько нужно, – отвечала она самой себе. – Успокойся и спи, если не хочешь опять очутиться в сумасшедшем доме. Прекрати изводиться по поводу того, чего все равно не изменить. Уже поздно открывать правду. Кто теперь поверит в твою историю?

Глава 70

Ежегодный летний прием на лужайке теологического колледжа всегда был главным событием для обитателей Соборного двора. На этот раз Селеста появилась перед публикой в новом кремовом платье из хлопка, с кружевным лифом и манжетами. В такой чудесный денек грех не надеть обновку и не продемонстрировать гостям последнюю моду на чуть более укороченный подол.

На этом приеме Селеста сопровождала отца. Каноник Форестер с удовольствием угощался послеобеденным чаем, наблюдал за состязаниями по теннису и кеглям и отдыхал на скамеечке в компании других священников, вышедших на покой.

Селеста улыбнулась. Сколько таких же приемов ей пришлось вытерпеть в юности! Как все это знакомо, как по-английски, словно и не было ужасной войны. Многих уже нет, многие студенты погибли, и от них остались лишь имена на мемориальной табличке. Но сегодня для всех праздничный день, когда полагается нежиться на солнышке. Дамы прячут лица под зонтиками или широкополыми шляпами, чтобы сохранить благородную бледность или – как, например, она, – чтобы не темнели веснушки.

Родди предпочел остаться дома с Мэй и Эллой и теперь наверняка пристает к Селвину. Брат вообще никуда не выходит, за исключением пивной. К большому огорчению отца, он не посещает службы в соборе, однако его тоже можно понять. У одних людей война укрепила веру, у других – разрушила.

После бегства Селесты на родину прошло почти два года. Как быстро летит время! Она до сих пор боится любой бумаги с американским штемпелем. От адвокатов Гровера ничего не слышно; впрочем, это вовсе не означает, что однажды ее муж не явится на порог как снег на голову. Что тогда будет, даже думать не хочется.

Какая-то часть ее души жаждет продолжить дело, за которое она боролась, будучи сторонницей движения суфражисток. В Англии введено частичное право голоса для женщин, но только тех, кто старше тридцати пяти лет и владеет собственностью. Боевой дух движения угас. Многие женщины двинулись своим курсом, поступили в университет или устроились на работу, однако Селесте такие варианты не подходят. По правде говоря, теперь, когда Мэй полностью взяла хозяйство в свои руки и отлично справляется с помощью миссис Аллен, приходящей прислуги, Селесте дома и делать нечего.

Она наткнулась в «Таймс» на одно весьма интересное объявление и даже подготовила резюме, но тут же решила, что из этой затеи все равно ничего не выйдет, и забыла отнести письмо на почту. Еще совсем недавно все силы мятежной души Селесты были направлены на то, чтобы избавиться от тирании Гровера и обеспечить безопасность сына. Сейчас Родди проводит в школе всю неделю, хотя находится недалеко, в нескольких часах езды. Селеста охотно держала бы его при себе в Личфилде, однако все мужчины семьи Форестер испокон века обучались в приготовительной школе в Денстоне. Отец и брат настаивали, что там Родди получит прекрасное образование, которое поможет ему найти хорошую работу и устроиться в жизни. Селеста, в свою очередь, в этом так не уверена: у мальчика очень переменчивая натура.

Селеста с наслаждением ощущала тепло солнечных лучей, прохладную хрусткость накрахмаленного кружева, сладкий аромат роз из сада, спускавшегося по склону к самому пруду, где солнечный свет разбивался на миллионы зеркальных осколков. Селеста чувствовала, что возвращается к жизни, к вкусам и запахам, что вновь способна слышать звон бокалов, искренний смех, шумные поздравления победителю теннисного турнира. Взор Селесты радовали белоснежные скатерти, которыми были накрыты столы, ломившиеся от сэндвичей, кексов, сдобных булочек и чайных чашек с золотыми и малиновыми ободками. Впервые за долгие годы она испытывала покой на сердце. Наконец-то ее отпустил страх, бесконечный страх обронить лишнее слово, подвергнуться осуждению и критике. Здесь для всех она – просто овдовевшая дочь каноника…

Селеста собралась перейти в тень парусинового навеса и вдруг поймала на себе чей-то взгляд. Молодой широкоплечий мужчина в спортивном пиджаке смотрел на нее, улыбаясь от уха до уха. У Селесты екнуло сердце. Не может быть! Тут, на лужайке Богословского колледжа… Арчи Макадам?

Он приподнял соломенное канотье в шутливом поклоне.

– Добрый день, миссис Форестер. Я надеялся вас найти.

Селеста застыла с раскрытым ртом, чувствуя, как к щекам прилила кровь.

– Каким ветром вас сюда занесло?

– Я приехал с другом, Тимом Безуиком, прогуляться по окрестностям.

– Мы ведь много раз показывали вам собор.

– В предыдущие визиты мне так и не удалось посмотреть Личфилд.

В эту минуту к ним приблизился каноник Форестер под руку с директором колледжа, Лоуренсом Филипсом.

– Вот молодой человек, о котором я тебе говорил, Бертрам. Макадам – отставной морской офицер, выпускник Оксфорда, специалист по классической филологии. Он намерен присоединиться к нам. Не забывай, количество студентов растет, нам нужны преподаватели.

Возникла небольшая пауза, пока до Селесты дошел смысл его слов.

– Вижу, вы уже знакомы, – произнес пребендарий Филипс с лукавым прищуром.

– Мы с мистером Макадамом встретились на пароходе, который плыл в Англию. Мистер Макадам обучает Родди игре в шахматы… по переписке, – пролепетала Селеста, с головой выдав свое смущение.

– В самом деле? Что ж, не будем мешать вашей встрече, – заявил директор и повел каноника Форестера к гостям, решив принять эстафету у супруги, которая как раз удалилась в противоположную сторону.

– Скажите что-нибудь, Селеста, – попросил Макадам. – Кажется, мои новости пришлись вам не по душе.

– Для меня довольно неожиданно, что вы решили принять духовный сан, – резко выпалила она.

Арчи расхохотался.

– Нет-нет, я вовсе не собираюсь становиться священником. Буду учить студентов греческому и латыни, вот и все.

– Не знала, что вы преподаете, – пробормотала Селеста.

– Тогда скажу кое-что еще, чего вы обо мне не знаете. Я только что прошел курсы переподготовки. Всегда хотел вернуться к преподаванию.

– До войны вы преподавали?

Макадам кивнул.

– Не удивляйтесь. Думаю, тот факт, что в Оксфорде я выступал за университетскую команду по теннису и крикету, помог решить вопрос в мою пользу. Я войду в преподавательский состав уже в осеннем семестре. Мы с вами будем практически соседями.

Самоуверенность Арчи почему-то возмутила Селесту. Стереть бы с его лица эту противную улыбку, а то еще вообразит себе бог знает что!

– Нет, не будем. В скором времени я получу работу, – брякнула она первое, что пришло на ум.

Лицо Арчи вытянулось, целых пять секунд он удрученно смотрел на нее.

– Надеюсь, вы не уедете далеко, ведь здесь ваш отец и Родди. Успокойтесь, я не намерен вам надоедать. Я сразу вижу, когда для кого-то я нежеланный гость.

– Дело не в этом… Я была потрясена, увидев вас… решила, что мне показалось. – Селеста мучительно старалась скрыть охватившее ее смятение. – Спасибо, что пишете Родди в школу, это очень любезно с вашей стороны.

– По себе знаю, как одиноко бывает мальчишке на первом году в новой школе. Судя по всему, он вполне освоился. Я не получал от него писем уже несколько недель, ведь сейчас каникулы. Я надеялся, вы тоже мне обрадуетесь.

– Приятно встретить в толпе знакомое лицо.

– Очень дипломатичный уход от вопроса. Я всегда хотел познакомиться с вами поближе. Представилась возможность, вот я и воспользовался ею… по чистой случайности. – Помолчав, Макадам добавил: – Хотя нет, не совсем.

– Мне нужно время подумать. Все так сложно…

Пора сказать ему, что она никакая не вдова и у нее есть муж, прояснить все раз и навсегда.

– В чем же сложность? Мужчина знакомится с женщиной и ее сыном на пароходе, они долго переписываются, потом мужчина приезжает с визитом. Что в этом дурного?

– Извините, со мной хочет поговорить супруга директора, – пискнула Селеста и улизнула.

– Трусишка! – крикнул Арчи ей вслед, приподняв шляпу. – До скорой встречи!

Черта с два! – мысленно выругалась Селеста.