Спасенная с «Титаника» Флеминг Лия

Глава 36

Рождество 1912 г

Дорогая Селеста!

Надеюсь, ты получишь мою посылку до Рождества. У нас холодает. Ветер лентяйничает – не обдувает тебя со всех сторон, а дует насквозь, как говорил мой Джо. Теперь, когда наступила зима, мне не хватает его еще больше. Я показала Элле Деда Мороза, но она заплакала, испугавшись белой бороды.

У меня есть хорошие новости. «Фонд спасенных с «Титаника» назначил нам постоянную пенсию. Мне выдали банковскую книжку. Поначалу я волновалась, но в банке меня все время обслуживает один и тот же клерк, который держится очень любезно, и к тому же, как мне сказали, он обязан соблюдать тайну во всем, что касается клиентов.

Передаю в подарок Родди теплые перчатки, я связала их сама. У вас, наверное, выпадает много снега. Также посылаю саше с лавандой, цветы в них – из сада в Ред-хаусе. Они напомнят тебе о доме и помогут лучше заснуть. Твой брат попросил меня не стесняться, вот я и не стесняюсь. Мистер Селвин такой забавный, все время называет меня майской королевой. Он сделал маленькую тележку, в которой можно катать Эллу, это очень мило с его стороны.

Твой отец занимается бедными жителями прихода. Я потихоньку привыкаю к тому, как ведутся дела в Соборном дворе, привыкаю к церковным службам и сама бываю в соборе. Нет, в Болтон я не ездила. Пожалуй, лучше забыть об этой части моей жизни. Да, я видела Тропу Шерифа в окрестностях города, посмотрела на красивых леди, что ездят верхом в дамском седле. Какое зрелище!.. Лошади оставляли за собой целые кучи навоза, садовники только и успевали подбирать его лопатами. Я до смерти боюсь садиться на лошадь, хотя, может быть, когда-нибудь Элла оседлает пони. Я видела твое фото верхом на пони.

Извини, пора стряпать. Я готовлю пирожки с начинкой для твоего отца – меня научила кухарка из колледжа.

Поздравляем с наступающими праздниками и желаем тебе и твоей семье всего самого наилучшего.

Мэй и Элла

– Ах, Родди, посмотри, какая прелесть! Нужно привязать к ним ленточку, чтобы не потерялись, – сказала Селеста, разворачивая посылку Мэй и вдыхая аромат лаванды. Это был последний подарок, оставшийся под огромной елкой в холле.

Родди разглядывал подарки огромными от удивления глазами, носился от одного к другому. Прислуга, выстроившаяся в ряд, наблюдала за этим зрелищем. У Сьюзан сегодня был выходной, так что после возвращения из церкви никто не мешал Селесте общаться с сыном.

Родители Гровера приглашены на рождественский обед, явятся с минуты на минуту. Как хочется Селесте домашних пирожков из нежнейшего теста с пряной фруктовой начинкой – традиционного английского угощения. К сожалению, придется довольствоваться изюмным пудингом, ничуть не напоминающим о доме.

– Гровер, взгляни, Мэй позаботилась о нас и прислала такие милые подарки! А еще она обратилась в «Фонд спасенных с «Титаника». Я ужасно рада! Теперь она может заняться устройством своей жизни. Элла очень выросла, правда? – сказала Селеста, пытаясь заинтересовать мужа открыткой и фотокарточкой.

Когда обед закончится, им нечего будет сказать друг другу – Селеста это знала и не хотела, чтобы Гровер от скуки выпил целый графин виски.

Он бросил взгляд на фотографию, сделанную в студии: Мэй сидит на стуле в строгом черном платье с изящным кружевным воротником, а на коленях у нее – прелестная девочка в белом накрахмаленном платьице.

– Странно, что эта тощая палка произвела на свет такую куколку! – ухмыльнулся Гровер.

– Зачем ты так? Мэй говорила, у ее мужа есть примесь цыганской крови, – мягко промолвила Селеста.

– Судя по всему, он был слепоглухонемым, раз женился на ней, – грубо сказал Гровер и вновь устремил все свое внимание на сигару. Письма от Мэй никогда не вызывали у него интереса, и тем не менее, когда они приходили, Гровер отчего-то злился. – Что на этот раз клянчит твоя маленькая попрошайка?

Селеста не удостоила его ответом.

Почерк Селвина на рождественской открытке было не разобрать. Берти добавил несколько строк об университетской регате и своем намерении пойти в моряки, зато Мэй с каждым разом писала все интереснее. Именно она сообщала Селесте о здоровье отца. Селеста хранила письма Мэй в отдельном ящике бюро, часто перечитывала их и прижимала к сердцу, ведь они служили ниточкой, что связывала ее с родным домом.

С тех пор как Селеста вступила в «Комитет спасенных», у нее появилась новая цель в жизни. Она ощутила прилив энергии, наконец-то почувствовала себя полезной. Она больше не разряженная кукла, вынужденная сидеть в кресле и ждать, когда избалованный мальчишка захочет с ней поиграть. В ее записной книжке теперь значатся не только даты поездок по магазинам, званых обедов и церковных праздников.

Она посмотрела на мужа, развалившегося в кресле. Гровер – грубый скот, и чем дольше они живут в браке, тем сильнее ненавидит Селеста совместную жизнь с ним. Скрывать их ссоры от Родди становится все труднее. Днем мальчик находится в детском саду, но по ночам Селеста сперва должна убедиться, что он спит, и только потом отвечать на нападки мужа.

Рождество было испорчено: у Гровера возникли неприятности по работе. В компании «Даймонд раббер» он считался большой шишкой. Президент фирмы, Фредерик Барбер, в результате подковерных игр был вынужден уйти на покой. Чтобы доказать свое право стать его преемником, многие лезли из кожи вон. Гроверу высокий пост не достался, из-за чего он и был зол на весь мир.

– Давайте выйдем на воздух, – предложила Селеста. – Нагуляем аппетит, да и Родди прогулка пойдет на пользу. Кстати, он может надеть новые перчатки, а еще – взять с собой биту и мяч, которые ты ему подарил.

– Идите без меня. Я должен работать.

– Сегодня ведь Рождество, – возразила Селеста. – Этот день положено проводить в кругу семьи. Скоро придут твои родители. Пожалуйста, сделай над собой усилие. – Селеста пожалела о своих словах еще до того, как они сорвались с ее уст.

– Усилие? А что я, по-твоему, только и делаю целый день? Письма из Англии забивают твою голову, а эта женщина подмазывается к тебе, вот и все! Ты больше ни о чем не думаешь, кроме своего дурацкого «Фонда спасенных»!

– Неправда. Мэй одинока, я – тоже. Она напоминает мне о доме.

– Твой дом здесь! О каком одиночестве ты говоришь? Тебя никогда не застать! Сколько раз ты каталась в поездки в этом году? Одни гостиничные счета чего стоят! Тебе не мешало бы поумерить прыть.

– Не забывай, со мной ездит твоя мать. Ей нравится перемена обстановки.

– Скорее, перемена магазинов. Отец не раз жаловался.

– Давай не будем ссориться, это расстраивает Родди.

– Ты постоянно портишь ребенка! Он таскается за тобой, как собачонка.

– Гровер, он еще совсем маленький, а ведь дети быстро растут… Родди всегда радуется, когда ты с нами.

– Мне некогда! Кто-то должен оплачивать твои причуды, – процедил Гровер, устремив взгляд на старинный браслет с сапфирами и жемчугом, обвивавший запястье Селесты, – он сам подарил его жене.

Рождественский день оказался столь же безрадостным, как и все остальные. Если бы не елка, украшенная игрушками, зеленые ветви над каминной полкой и поздравительные открытки, расставленные по всей комнате, праздника не чувствовалось бы вовсе.

Как я могла поддаться обаянию Гровера в тот его приезд в Лондон, как могла обмануться привлекательной внешностью? Никто не предостерег меня, не предупредил, что нужно заглядывать за красивый фасад… – печально размышляла Селеста. Она была слишком юна и неопытна – вполне естественно, что его обещания вскружили ей голову. Уверенность и манеры симпатичного американца покорили и ее родителей. Теперь взгляд Гровера холодный и мутный, он растолстел от выпивки, а кожа на лице покрылась сеточкой расширенных сосудов, и при этом он остается властным тираном. Все деньги принадлежат ему, он оплачивает счета.

В мире Гровера женщины – лишь декоративные предметы, а правят в нем занятые делом мужчины, в распоряжении которых – армия слуг, готовых выполнить любое желание хозяина. Если Селеста когда-нибудь решится уйти от мужа, то потеряет все: и сына, и средства. У нее останется лишь гордость. Еще недавно она считала этот выход возможным, однако, чем больше она смотрела на маленького Родди, тем яснее понимала, что не сможет оставить его в железной клетке семейства Паркс. Селеста подумала о других женщинах – членах «Комитета спасенных», которые занимались сбором денег в помощь жертвам «Титаника». Многие ли из них встают по утрам с постели в синяках, избитые, униженные и раздавленные? Иногда ей хотелось, чтобы в ту страшную ночь она утонула – право, так было бы лучше! – однако затем мысли Селесты неизменно возвращались к сыну. Он – смысл ее бытия, повод быть сильной. Так или иначе, она найдет способ двигаться дальше. Жизнь – нечто большее, чем жалкое существование.

– Ладно, Родди, давай-ка оденемся и выйдем на аллею встречать бабушку с дедушкой. Не будем мешать папе, пусть поработает в тишине.

Глава 37

Центральные улицы Нью-Йорка были запружены народом: все ожидали начала грандиозной процессии. Парад в честь Дня святого Патрика считался в Нью-Йорке одним из самых крупных празднеств. В этом году его решили провести пятнадцатого марта, поскольку собственно день святого Патрика выпадал на Страстную седмицу. Люди в зеленых костюмах вышли на тротуары целыми семьями. Оркестры и танцоры взбивали каблуками тучи пыли. Анджело тоже немного постоял, наблюдая за шествием и вдыхая запахи жареных каштанов и воздушной кукурузы.

Сальви и Анна повязали на шею сынишке зеленый шарф. Они радовались оживлению торговли, ведь праздник принес им дополнительную прибыль, зато Анджело было не до веселья. От родственников Марии пришло еще одно письмо на бумаге с траурной каймой. Его уговаривали вернуться домой, в paese[4]. Но как он, человек, невольно отправивший жену и дочь на смерть, посмотрит в глаза семье?

В письме не было ни слова упрека. Анджело не знал, кому принадлежит этот аккуратный почерк, но каждая строчка дышала сочувствием.

Оставляющий старую жизнь ради новой сознает, чего лишается, но не предполагает, что обретет. Господь счел нужным забрать Марию и Алессию к себе на небо, и кто мы такие, чтобы спрашивать – почему? Отец Альберто говорит, что сия тайна откроется нам лишь в вечности.

Он не сказал родственникам Марии о пинетке с тосканским кружевом. Было бы жестоко зажечь в них надежду или продолжать согревать этой надеждой себя. За долгие месяцы пришла только одна женщина, которой будто бы помнилось, что она видела обеих – Марию с Алессией – на борту «Титаника», в салоне третьего класса. По ее словам, Мария танцевала под веселые звуки ирландской жиги, однако наверняка женщина утверждать не бралась. Эта сцена постоянно преследовала Анджело. Мария любила поплясать; ее легкие ножки едва касались пола, когда она с радостным смехом кружилась в танце.

Сегодня им бы вместе смотреть на этот парад… Анджело посадил бы малышку на плечи, а Мария стояла бы рядом в белом платье, отделанном кружевом, которым она так гордилась. Ее мастерство нашло бы в Нью-Йорке большой спрос. Она собиралась привезти с собой все инструменты и приспособления – валики для плетения кружев, иглы, крючки, схемы узоров, – продавать изделия и обучать своему искусству других…

Анджело вновь вспомнил о пинетке, которая теперь лежала на небольшом алтаре – он устроил его из фотокарточки и фигурки Богоматери, Святой Марии дель Кармине. А что, если Мария продала эти пинетки еще на «Титанике» и какая-то другая девочка носит одежки его дочери? От этой мысли у Анджело разрывалось сердце.

Он смотрел, как зрители истово осеняют себя крестом при виде статуи Мадонны, которую несли на плечах дюжие ирландские моряки. Девушки-ирландки на другой стороне улицы, по-видимому из фабричных работниц, смеялись и махали руками. Одна из них, в шали и соломенной шляпке, отчего-то робела и стояла, опустив голову, а потом вдруг подняла глаза, поймала взгляд Анджело и улыбнулась. Он сразу же отвел взор, пораженный своей реакцией.

О, он уже строит глазки девицам, тогда как после смерти жены не прошло и года!.. Анджело мучила совесть, и все же инстинктивный порыв найти утешение был силен. Устыдившись, он повернулся спиной к оркестрантам в зеленых костюмах, чьи веселые мелодии оглашали спертый, вонючий воздух. Анджело стало душно, он ощутил непреодолимое желание выпить. В последнее время ему все время хочется приложиться к бутылке. Бутылка – его верная спутница и подруга, без нее не заснуть. «Трудись прилежно, трудись каждый день, и ты никогда не будешь знать голода», – повторял его отец. Анджело прилежно трудился, а что получил? Зачем ему теперь работать? Сальви вечно заставляет его мыть и причесывать непослушные черные кудри. «Ты красивый парень, найди себе ragazza[5] по сердцу!»

Анджело хотелось ударить дядю за эти слова, однако он не смел проявить неуважение к старшим. Посмотреть на другую женщину? Забыть Марию – так просто, словно завернуть кран?

Далеко в Канаде есть кладбище, где захоронены тела, поднятые из воды. Надо было бы поискать среди них, однако Анджело сказали, что Мария и Алессия в списках не значатся. Анна и Сальви обратились в Благотворительный фонд от имени племянника и узнали, что ему полагается компенсация, равная стоимости имущества, которое Мария имела при себе. Анджело мог заявить лишь об утонувших кружевах, но чем восполнить потерю жены и ребенка?

Священник в Старом соборе сочувствовал Анджело, однако советовал смиренно переносить горе. Хотя священник говорил, что со временем все пройдет, Анджело вовсе не хотел, чтобы горе утихало. Страдание – его кара, только вот чтобы работать, он должен спать, а чтобы заснуть, приходится пить. Он давно на опасной грани и почти не владеет собой. Кому какое дело, если однажды утром он поскользнется и упадет с высоких лесов, решив свести счеты с жизнью?

Удерживала лишь мысль о том, что его мать не перенесет боли и позора. Да еще крохотная пинетка – а вдруг Алессия где-то в Нью-Йорке? Надо заглушить эту мучительную тоску.

Анджело ушел с парада – хватит смотреть на счастливые семьи. Все, что ему нужно, – дешевый бар, крепкая выпивка и несколько часов забвения на задворках Малберри.

Проснулся он на грязном полу какой-то ночлежки. Карманы обчищены, стоит вонь перегара и кое-чего похуже. Куда его занесло? Анджело встал, и перед глазами все поплыло. Перешагивая через храпящих пьяниц, он услыхал звон колоколов, что созывали верующих на праздничную мессу по случаю Вербного воскресенья.

Он не помнил, как оказался в этой дыре. Голова кружилась и разламывалась от боли. Наверное, он пил дешевый самогон, праздновал День святого Патрика с какими-нибудь ирландцами. Впрочем, какая разница? Никакой – теперь, когда он лишился своего заработка, верней, того, что от него оставалось. Надо переодеться в чистое, прежде чем являться на глаза Сальви и Анне. Родня опять устроит ему взбучку за то, что он опустился и позорит семью.

Однако, как говорится, чего глаз не видит… «Не пропусти праздник святого Патрика, этот святой всегда тебе поможет», – словно бы услышал Анджело голос матери. Но станет ли святой Патрик слушать его мольбы? На что ему сдался еще один итальянский пропойца?

Анджело мучился стыдом, похмельем и горем. Все-таки необходимо привести себя в порядок и отметить праздничный день как полагается. Он слабо улыбнулся, вспомнив, как мама грозила ему пальцем и приговаривала: «Покажи своих друзей, Анджело, и я скажу, кто ты есть».

Он обвел взглядом распростертых на полу пьяниц, бродяг, мелких воров и прочее отребье. Я ведь не такой, как они? Пресвятая Дева, и как я до этого докатился?.. Помоги мне! Мария, моя любимая, ну почему ты меня покинула? Что со мной станется без тебя? И зачем только ты села на этот проклятый пароход! По лицу Анджело потекли слезы. Шатаясь, он вышел на улицу, и яркие лучи весеннего солнца ударили в глаза. Держась рукой за дверной косяк, он постоял, чтобы привыкнуть к свету, а потом нетвердым шагом двинулся на звук церковных колоколов.

Глава 38

Апрель 1913

Их письма определенно пересеклись в пути, подумала Мэй. Прежде чем отправить свое, она села в парке на скамейку и несколько раз прочла его от начала до конца.

Дорогая Селеста!

Это письмо совсем короткое. Не могу поверить, что с той первой, роковой нашей встречи минул уже год. Скоро слово «Титаник» вновь будет у всех на устах, и от этого мне становится страшно. По всей Англии пройдут большие поминальные службы. Мое сердце разрывается: у Джо даже нет могилы, куда я могла бы принести цветы, и я до сих пор не смирилась с тем, что судьба так грубо и жестоко лишила нас семейного счастья.

Твой отец положил цветы к месту упокоения миссис Форестер, сделал это от твоего имени. Он очень тоскует по ней, особенно вечерами – в то время, когда супруги обыкновенно ужинают за столом у очага и разговаривают друг с другом… время тепла и близости, которого лишены вдовцы и вдовы.

Забавно, ведь именно ты научила меня вести беседу на бумаге. Мне нравится думать, будто мы сидим за чашечкой чая и мило болтаем. В этом мне не хватает наших фабричных девушек. Что до женщин из колледжа, они не слишком-то любят чужаков. Среди них есть некая Флорри Джессоп, которую я терпеть не могу. Она всюду сует свой нос и пронырлива, точно хорек. Я стараюсь держаться от нее подальше.

Твой отец пригласил нас на чай пятнадцатого числа, за что я ему признательна. Только он по-настоящему понимает, какой страшной эта дата будет для меня всю оставшуюся жизнь. Я принесу с собой эклеры – знаю, он их любит.

Я никогда не устану благодарить тебя за шанс, который ты мне дала, – возможность жить вдали от сочувствующих взглядов. Я в неоплатном долгу перед тобой, и если сумею хоть чем-то помочь, тебе стоит только попросить. И пусть мы принадлежим к разным слоям общества, по письмам у меня складывается ощущение, что мы – самые близкие подруги на свете. Хочется верить, ты чувствуешь то же самое.

Да благословит тебя Господь.

Мэй и Элла

– Минни, для меня в почте ничего нет?

Селеста была озадачена. Уже несколько недель от Мэй ни словечка, и это весьма странно, тем более что приближается годовщина ужасной трагедии. Селеста в сотый раз проверила серебряный поднос в коридоре, куда обычно складывали письма.

– Простите, мадам, ничего.

Минни сделала книксен, не поднимая глаз, что тоже было на нее не похоже.

– Я жду письма из Англии, – вздохнула Селеста.

– От вашей подруги с «Титаника»? – спросила Минни. Все слуги знали о переписке Селесты и Мэй и отпаривали марки с конвертов для коллекции, которую собирал Родди. – В городе проведут большое собрание в память всех погибших, а в католической церкви отслужат поминальную мессу.

Селеста рассчитывала поехать в Нью-Йорк, чтобы принять участие в мероприятиях, посвященных жертвам катастрофы, однако добиться разрешения Гровера становилось все труднее. Правда, у нее есть одна идея, которая может сработать, если преподнести ее мужу правильно. Нужно взять с собой Родди. Мальчик все больше льнет к ней, а Сьюзан сказала, что он опять обмочил постель.

– Не будем огорчать мистера Паркса, у него и так много забот, – сказала тогда Селеста.

И почему она вечно должна придумывать для Гровера оправдания? Она знала, что тот накажет сына и только усугубит проблему. Путешествие в Нью-Йорк пойдет на пользу им всем; возможно, время, проведенное с семьей, придаст Родди уверенности. Отчего она так мечется между домом и другим своим занятием? Пожалуй, если она напишет Мэй, это поможет ей разобраться в собственных мыслях. По крайней мере, на бумаге Селеста честна сама с собой.

Похоже, наши письма вновь разминулись. Чудно, что мы опять пишем друг другу одновременно. Прошел уже год, но я до сих пор слышу крики пассажиров, попавших в ледяную воду и обезумевших от страха. Я стараюсь использовать свое время на то, чтобы эти голоса с «Титаника» не остались забыты или не услышаны.

Честно признаюсь, собрания «Комитета спасенных» иногда бывают скучны и утомительны. Женщины способны отстаивать свои интересы не менее горячо, нежели мужчины, однако среди них есть такие, кто непременно стремится перекричать остальных и сделать все по-своему.

Селеста продолжала увлеченно писать, стараясь, чтобы ее слова не звучали чересчур напыщенно.

Порой, сидя в церкви, где дамы собираются для шитья, я слушаю местные сплетни, которые раздражают меня так, что хочется кричать. Тогда я начинаю рассказывать обо всем, что слышала в Нью-Йорке об избирательных правах для женщин, а моя свекровь бросает на меня взгляды, полные ужаса. «Нечего сказать, хорошеньких идей ты набралась от этих суфражисток, – однажды сказала она. – Едва ли Гровер позволит тебе общаться с ними».

Я хотела объяснить, почему мужчины не способны оценить наши усилия, почему считают их менее важными на мировой арене по сравнению со своими. Боже, я говорю, как памфлетистка. Я разрываюсь между обязанностями жены и матери и своим гражданским долгом. Осталось ли во мне что-либо от той мечтательной девочки, которой я некогда была? Сама не знаю. Окажись я в Англии рядом с тобой, стала бы я приковывать себя наручниками к перилам и выступать в рядах миссис Панкхёрст?[6] Полагаю, да.

Скверно, что я изливаю тебе свои жалобы именно теперь, в дни, когда нам следует думать о душах несчастных, которые уже не обретут голоса. Прости меня за эту эгоистичность. Я очень жду весточек от тебя, и мне кажется, что с даты последнего письма прошла уже целая вечность. Надеюсь, ты найдешь тихое местечко, где сможешь оплакивать своего драгоценного супруга. Прошу, не делай слишком больших пауз между письмами. Помню всё и остаюсь в нетерпении.

Твоя Селеста

Она поискала марку в ящике, где лежали принадлежности для писем, но не нашла и решила взять одну у мужа – едва ли Гровер будет против, и ему необязательно знать, что это для Мэй.

Селеста подошла к двери кабинета, на мгновение задержалась, вспомнив о прошлом своем посещении этой комнаты и ударах, которые затем последовали. На серебряной подставке для писем марок не нашлось. Заглядывать в ящики стола Селеста прежде не отваживалась, к тому же была уверена, что они все равно заперты. Она наклонилась, чтобы подергать за ручку, и вдруг увидела в мусорной корзине конверт с английской маркой и знакомым почерком. Письмо от Мэй! Гровер вскрыл его, прочитал и выбросил.

На миг у Селесты закружилась голова. Определенно, этого письма она не видела, и, судя по почтовому штемпелю, оно пришло всего несколько дней назад. Ну конечно, Мэй не забыла свою подругу в первую годовщину трагедии «Титаника».

Селеста села за стол Гровера в кресло красного дерева и внимательно прочитала письмо. Только так она могла сохранить спокойствие, сдержать бушевавшую внутри ярость. Это предательство причинило ей такую боль, что от отчаяния хотелось кричать.

Значит, у нее нет права даже на личную переписку с подругами? Как он посмел? Нет, это уже слишком. Всхлипывая, Селеста перечитала письмо еще раз, а потом сунула его в мусорную корзину так же, как оно лежало. В душе вновь вскипел гнев. Что ж, она принимает правила игры. Селеста вскрыла свое письмо к Мэй и добавила постскриптум:

P.S. Твое письмо только что пришло. Пожалуйста, не обращай внимания на мои глупые упреки, и, поскольку ты предложила помощь, я хотела бы ею воспользоваться. Моя просьба может показаться тебе странной, но позже я все объясню. Отныне прошу писать мне до востребования, в почтовое отделение Акрона на имя миссис Паркс, а не на домашний адрес.

Если Гровер решит, что их дружба пошла на спад, он ослабит бдительность. Он и не подозревает, чего добился. Пускай она слабая женщина, однако поступок мужа задел ее за живое, придал решимости. Ей не запретят писать домой – отцу, Мэй или кому-либо другому. Если это война, то первая схватка осталась за Селестой. Правда, прежде чем она одержит победу, ей придется выстоять в более тяжелых сражениях.

Мэй трижды перечитала странное письмо Селесты, пытаясь понять его суть. В середине Селеста много писала об избирательных правах для женщин и о какой-то даме по имени Элис Пол, которая устраивала голодовку в Англии, а теперь возглавляет движение суфражисток в Соединенных Штатах.

Я вступила в Национальную американскую ассоциацию за женское равноправие, поскольку чувствую себя обязанной защищать права женщин здесь, в Америке. Почему половина населения страны не может высказываться в вопросах политики? Двадцать миллионов женщин лишены у нас права голоса. По словам Элис, любое наше усилие, даже самое скромное, принесет плоды. Как поется в гимне, «В этом темном мире быть добра лучом, Ты в уголке твоем, а я – в моем».

Мэй продолжала читать, сбитая с толку некоторыми фразами, особенно насчет перемены адреса. Она видела суфражисток, раздававших листовки на Рыночной площади в Личфилде, видела фотографии в газетах, на которых был запечатлен пикет перед зданием парламента.

Гровер думает, я участвую в собраниях «Комитета спасенных с «Титаника», и это отчасти правда. Я должна делать хоть что-то ради…

Почерк Селесты был неровным, строчки куда-то убегали, словно она торопилась. В чем же дело?

Не то чтобы Мэй не верит в необходимость наделения женщин правом голоса. На бумагопрядильной фабрике в Болтоне эти вопросы обсуждались очень горячо, и еще несколько лет назад она вступила в профсоюз и поставила свою подпись в поддержку всеобщего избирательного права.

На фабрике даже возникли беспорядки, когда мистер Уинстон Черчилль проезжал через город. Джо верил в социализм, но у социалистов все пошло наперекосяк: взять хотя бы ту же миссис Панкхёрст с ее наручниками – дело ведь кончилось полицией. Недавний поджог летнего дома лорда Леверхалма в Ривингтоне потряс Мэй, однако после переезда в Личфилд она не задумывалась об этом всерьез. Она теперь так далека от всей суеты…

Что бы сказал каноник Форестер, если бы его дочь маршировала по стране, потрясая лозунгами? Видимо, супруг Селесты – очень понимающий человек, если разрешает ей выставлять себя на посмешище. С другой стороны, женщинам вроде Селесты не нужно работать, чтобы прокормить семью. Они могут полностью посвятить себя увлечениям, не задумываясь о расходах… И все же что-то было не так, и Мэй беспокоилась. Судя по письму, Селеста прямо сама не своя.

Мэй еще раз перечитала строчки, посвященные активной деятельности Селесты, и устыдилась своего безмятежного существования. Она занимается хозяйством, делает работу по дому и благодарна правительству за назначенную пенсию – ведь ей надо растить Эллу. По воскресеньям она тихонько сидит на задней скамье старой приходской церкви в Незерстоу и пытается унять смятение в душе, ибо кошмарные сны не отступают. Мэй трудно лгать в письмах, скрывая истинные чувства по отношению к Элле и своему поступку, однако Элла уже стала слишком важной частью ее жизни, и теперь Мэй ни за что с ней не расстанется.

Странно – они обе, и Мэй, и Селеста, вскользь намекают на свои тревоги, но не находят смелости высказаться напрямую. Муки Мэй настолько горьки, что она никогда не опишет их на бумаге.

В довершение всего, у нее произошла стычка с Флорри Джессоп, которая однажды застала Мэй выходящей из банка.

– Среди нас не часто встретишь человека со сбережениями, – язвительно улыбнулась Флорри, с любопытством разглядывая банковскую книжку на дне корзинки Мэй.

Та почувствовала необходимость ответить.

– Мой муж погиб в море, и я получаю пенсию, – просто сказала она в надежде убраться подальше от этой толстухи, всюду сующей свой нос.

– Вон оно что! А мы-то все удивляемся, как вам удается так красиво одевать и себя, и ребеночка на скудное жалованье, что нам платят там, – ухмыльнулась Флорри, кивнув головой в сторону Соборного двора, а затем смерив взглядом нарядное черное пальто Мэй.

Мэй покоробило это «мы». Ей очень не хотелось, чтобы она и Элла служили предметом местных сплетен.

– Элле приходят посылки из Америки, – попыталась объяснить она.

– Стало быть, у вас там родственники? Это через них вы получили место? Знаю, вы убираетесь в доме у каноника. Говорят, Летти Фейген не очень-то обрадовалась, когда каноник Форестер взял вас на ее место. Скажу вам по секрету, душенька: у нас тут не принято получать работу таким способом. Теперь люди думают, что Летти плохо справлялась.

Мэй вспыхнула.

– По правде говоря, в доме было не слишком чисто, когда я пришла туда в первый раз. Я думала, у каноника никто не убирает.

– А что вообще такие, как вы, делают в доме у таких, как он? – Флорри буквально вросла в землю, преграждая Мэй дорогу.

– Я знакома с дочерью каноника, – произнесла Мэй и прикусила губу. Большая ошибка!

– Так она же в Америке, замужем за какой-то шишкой. Она была на «Титанике». Вы-то ее откуда знаете?

– Познакомились в церкви… это долгая история.

Мэй попыталась повернуть коляску в сторону, но Флорри стояла как скала.

– Странно, что вы вообще утруждаете себя работой. С этакими-то связями, да еще и пенсией!

Теперь от поединка не уйти. Каким образом Мэй может защитить себя?

– Все совсем не так. Мне нравится моя работа. У нас с дочерью никого нет, я должна зарабатывать.

Мэй опять собралась было уйти, однако Флорри схватила ее за руку.

– Не так быстро, голубушка. Я слыхала про вас другое. Вы отказались вступить в «Кооперативную гильдию».

– С чего вы взяли? – Мэй хотелось убежать, скрыться от обвинений. – Когда я выхожу из дома, нужно, чтобы кто-то присматривал за ребенком, а это стоит денег или ответных услуг, – резко сказала она.

– Примите бесплатный совет, миссис Смит – если, конечно, это ваша настоящая фамилия. В Личфилде есть город и есть церковь. Выбирайте: либо Соборный двор, либо Рыночная площадь. Не годится стоять правой ногой в одном лагере, а левой – в другом. Либо вы – одна из нас, либо – одна из них.

Мэй начала злиться.

– Я не местная. Моя родина – Ланкашир, и я не намерена принимать чью-либо сторону!

Флорри моментально поймала ее на слове.

– Вот как? И что же привело вас с севера в такую даль?

– Я овдовела, – сквозь зубы процедила Мэй. – Женщине не запрещается сменить обстановку после смерти мужа.

Флорри слегка отпрянула, услышав горький ответ, однако не проявила ни малейшего сочувствия.

– Извините, конечно, а все ж таки мы тут подумали, что если вы и вдова, то не такая, как другие.

– Что вы имеете в виду? – Мэй в упор посмотрела на Флорри, на мгновение застигнув ее врасплох.

– Ну, может быть, кто-нибудь… устроил вас с младенцем, гм, в тихом местечке, где вас никто не побеспокоит… Вдобавок обеспечил денежками…

На щеках Флорри от возбуждения загорелись алые пятна.

– Как вы смеете! Джозеф был моим мужем, мы еще с детских лет любили друг друга! С его смерти прошел всего год… – Глаза Мэй наполнились слезами.

– Эй, не кипятитесь. Я вовсе не хотела вас обидеть, но вы и вправду держитесь особняком. Люди всегда интересуются новыми соседями.

– Что вам за дело, кто я такая? – выпалила Мэй. – Позвольте пройти, мне еще нужно сделать покупки.

– Вот смотрю я и думаю: есть в вас что-то странное, какая-то загадка. Не волнуйтесь, милочка, я все разнюхаю и докопаюсь до правды. Ишь ты, пенсия за мужа!

Флорри с ядовитым смехом удалилась, а Мэй обмякла. Вот тебе и «тихое местечко». Меньше всего ей нужны сплетни, гуляющие среди персонала колледжа. Черт тебя подери, Флорри! – мысленно выругалась Мэй. – Только у меня начало все устраиваться, как ты все испортила. К счастью, все это время Элла спокойно проспала в коляске. Пускай себе думают что хотят; из нее они ничего не вытащат. Пожалуй, пора подыскивать другую работу. Почему ее не оставят в покое? Отвечать на вопросы досужих кумушек вроде Флорри необязательно, и все же отныне она должна быть начеку.

Да, верно, Мэй ни с кем близко не сошлась в Личфилде. Работа и ребенок отнимают все ее время, она сильно устает, а кроме того, до сих пор плохо спит по ночам. Ее единственная подруга живет за океаном, и даже с ней что-то происходит. Можно ли назвать настоящей дружбой отношения, в которых вы не встречаетесь, и случай лишь раз свел вас вместе в чрезвычайных обстоятельствах? Тем не менее эта связь отчего-то служит Мэй утешением и придает сил, в письмах к Селесте она может излить свои чувства, поделиться мыслями. Такая леди, как Селеста, не стала бы продолжать переписку, если бы ей это не нравилось. Жаль, что Мэй по-прежнему не осмеливается открыть правду об Элле. Может, после этого ее перестанут мучить ночные кошмары? Однако подобная правда тяжела для любого человека, даже для близкой подруги. Мэй вздохнула: она лгунья, похитительница и притворщица, но ее решение в тот момент было единственно верным.

Самое важное – благополучие Эллы. Мэй экономит каждый пенни, чтобы малышка имела все лучшее: крепкие туфельки, уроки танцев, образование. Когда придет время, Элла займет место не внизу, а в серединке общественной лестницы, и у нее в жизни будет много возможностей. Если другие считают их гордячками, так им и надо. Все они, вместе взятые, не стоят и мизинчика Эллы.

Капитан Смит вверил Мэй судьбу малютки с тем, чтобы она сделала для девочки все возможное и обеспечила ей достойную жизнь. Ребенок должен иметь возможность выбора. Мэй училась с большой охотой, пусть даже и в вечерней школе при фабрике, любила прочесть интересную книгу. Сейчас она живо интересуется собором и его историей, с удовольствием слушает орган и певчих. Честно говоря, ей все больше нравится этот старинный город, несмотря на совершенно ровный рельеф и отсутствие холмов, что так не похоже на болота Эджуорта.

Родись Мэй в более высоких слоях общества, наверное, она во многом походила бы на Селесту и столь же горячо ратовала за права женщин. Возможно, ей стоит вступить в «Кооперативную гильдию» и проявлять активность. Там она кое-чему научится и заведет друзей вне колледжа. Однако… друзья, как правило, задают вопросы и влезают в твою жизнь. Выдерживать дистанцию все-таки безопаснее. Уж лучше не искать себе неприятностей, и пусть все идет своим чередом.

Главное – Элла, остальное не имеет значения. Мэй обязана использовать данный ей шанс и добиться успеха, чтобы оправдать кражу истинной личности малышки. Только добившись этого, Мэй обретет покой.

Глава 39

Анджело делил комнату с сыновьями Сальви. Дядя настоял, чтобы он жил с ними, ведь квартиры Анджело лишился. Соседи жаловались хозяину на шумные попойки с вечера до утра, которые регулярно устраивал жилец со своими дружками, да и плату за квартиру Анджело давно не вносил.

– Пока я жив, ни один Бартолини не будет ночевать на улице. Мой брат убил бы меня за это, – сказал дядя Сальви. – Но ты должен завязать со спиртным и найти работу, а не то пеняй на себя.

Прошло некоторое время, прежде чем Анджело взялся за ум и нашел работу, на которой сумел продержаться. В это холодное и ясное весеннее утро он сидел на крыше в Манхэттене и, глядя поверх небоскребов на мосты и реку, вспоминал страшную ночь год назад. Как смог он пережить эту чудовищную потерю, боль и пустоту?

Теперь он работает каждый день, забирается на подъемный кран и подмости, высоко-высоко. Труд для него – смысл и утешение. Анджело вновь завоевал репутацию хорошего стивидора, надежного и проверенного настолько, что заказчики предпочитают его другим работникам.

Сегодня он закончит раньше обычного, оденется в лучшее и отправится в Старый собор на Малберри-стрит, где пройдет особая поминальная месса. Там, в окружении людей, скорбящих по своим близким, он зажжет свечу за упокой души Марии и их маленькой дочери.

Многих ирландцев он уже знает в лицо – пожилых женщин, молоденьких девушек, рыжеволосых моряков, преклоняющих колени рядом с ним. Собор Святого Патрика – словно маяк во тьме, место, где можно посидеть, вдыхая запах ладана, и почувствовать себя на островке безопасности посреди большого, бурлящего города.

Старый собор нравился Анджело больше, чем огромный новый. Он напоминал о доме, а его каменная кладка была прохладной на ощупь. Отец Бернардо как истинный пастырь поддерживал их в течение всего года, но сегодняшняя месса вновь вызвала в памяти воспоминания о дождливой ночи в апреле прошлого года.

Перед Анджело опять сидела девушка в клетчатой шали. Длинные кудрявые волосы медного оттенка были собраны в хвост, который струился по спине. Анджело видел ее на параде. Сейчас она сидела, обливаясь слезами. Одна из сестер-монахинь ласково коснулась ее руки.

– Ну-ну, Кэтлин, не плачь. Все погибшие теперь на небесах, среди ангелов. Знаю, тебе очень тяжело, но они бы не хотели, чтобы живые так убивались.

Анджело и сам едва сдерживал слезы. Он как никто понимал чувства девушки. Когда служба закончилась, он встал и собрался уходить, но монахини позвали всех в заднюю комнату.

– Что вам сейчас нужно, так это чашка горячего чая. Анджело, присоединяйтесь. После тяжелого рабочего дня вас наверняка мучает жажда.

Он бы охотнее опрокинул бочонок виски, однако пошел вместе с остальными. Все расселись за столом, чувствуя неловкость. Чужие люди, объединенные цепочкой роковых событий… Анджело едва не поперхнулся сладким чаем с молоком. Девушка в клетчатой шали, сидевшая напротив, подняла взор и улыбнулась. Глаза у нее были такого яркого зеленого цвета, какого Анджело прежде не видел, – точно изумруды. Он улыбнулся в ответ, и ее щеки заалели от смущения.

– Моя сестра Мэри-Луиза села на «Титаник» в Квинстауне, – шепнула она. – А у вас кто утонул?

– Жена, – сказал Анджело. – Моя жена Мария и наша bambina. Они приехали из Италии и поднялись на борт в Шербуре.

– Бедняга… – Девушка сочувственно кивнула. – Боль никак не отпускает, правда?

Неожиданно Анджело порадовался, что сменил рубашку и пригладил буйные черные кудри. Хорошо, что Анна заставила его смыть с себя строительную пыль перед посещением собора.

Собравшиеся сидели, пили чай и вели беседы на разных языках. Через несколько минут они разойдутся кто куда и встретятся снова только через год.

На ступеньках собора молодая ирландка задержалась, чтобы поплотнее запахнуть шаль, и тем самым дала возможность Анджело нагнать ее. Еще не совсем стемнело, и он вдруг почувствовал, что его отчего-то влечет к ней.

– Bella notte – красивая ночь сегодня. В такую ночь хорошо совершать прогулки – fare una passeggiata, как у нас говорят, – нерешительно начал он, нависая над хрупкой фигуркой.

– Ох, и верно, в такой вечер грех сидеть в четырех стенах, – отозвалась девушка.

Оба застенчиво взглянули друг на друга и отвели глаза.

– Меня зовут Кэтлин О’Лири. А вас? – Помолчав, она добавила: – Мне нельзя гулять с незнакомцами.

Анджело приподнял кепку, коротко кивнул.

– Анджело Бартолини, – представился он.

Сделав несколько шагов, они ступили на тротуар и окунулись в шумную суету вечернего Манхэттена. Они не видели, как отец Бернардо с улыбкой благословил их встречу, как не слышали и слов, которые пробормотал себе под нос добрый священник: «Неисповедимы пути Господни…»

Глава 40

Ноябрь 1913

Прости за задержку с ответом. Должна сказать, до меня дошли странные новости. Объявлен публичный сбор средств на возведение памятника капитану Смиту. Не знаю точно, где установят этот памятник, – может, где-то в Стаффордшире, где он родился, или даже здесь, у нас. Видимо, это будет статуя; в «Личфилд меркьюри» писали, что ожидается полное сходство с внешностью капитана. Я рада, что что-то делается. Через много лет после нашей смерти подобные памятники будут по-прежнему стоять, напоминая людям об отважных мужчинах и женщинах, пожертвовавших собой ради нас.

При одном упоминании имени нашего капитана меня бросает в холодный пот. Многие винят в катастрофе его – якобы капитан Смит приказал идти слишком быстрым ходом, но я не хочу плохо думать об этом несчастном человеке и вообще обо всем, что связано с «Титаником». Та ночь будет являться мне в кошмарах до конца моих дней, однако я не собираюсь винить всех и вся. Я надеялась почувствовать себя лучше, когда мероприятия, посвященные годовщине трагедии, закончатся, но оказалось, это не так. Я больше не хочу никаких напоминаний, вот и все. Ты, наверное, тоже?

Хорошо, что у меня есть ты – подруга, с которой я могу разделить свои чувства. Только очевидцы тех ужасных событий способны понять, какую боль причиняют воспоминания.

В газетах много пишут, что, если Кайзер направит на нас оружие, Англия выставит против него армию и флот. На фермерском поле неподалеку даже устроили стрельбище, и Селвин ходит туда тренироваться в меткости. Если ты подумываешь приехать в Личфилд, скажем, на Рождество, на твоем месте, милая подруга, я бы поторопилась. Мало ли что… Тем не менее давай надеяться, что все это – ложная тревога. Будет просто замечательно увидеться с тобой и твоей семьей.

Селеста заперла письмо в ящик бюро, обеспокоенная новостями от Мэй. Пожалуй, пора уговорить Гровера на семейное путешествие. Во всяком случае, надо попытаться. Рождество, проведенное в Англии, надолго всем запомнится.

Селеста выбрала момент не случайно. Ужин удался на славу, к столу подали любимые блюда Гровера: закрытый пирог с цыпленком, консервированные персики и взбитые сливки. Родди играл у себя в детской, все складывалось как нельзя лучше.

– Знаешь, на Рождество я бы хотела навестить папу и братьев. Мы могли бы поехать все вместе. – Селеста улыбнулась мужу, сидевшему против нее. – Говорят, в Европе скоро начнется война. У папы неважно со здоровьем, и он очень хотел бы повидать внука. Год выдался тяжелый, верно? Сперва эти ужасные наводнения в марте, потом затопило канал Огайо-Эри и погибли люди… А я почти все время занята делами «Комитета спасенных». Доктор советует мне переменить обстановку.

Повисла тишина. Гровер медленно отложил льняную салфетку и устремил на жену тяжелый взгляд.

– Разве ты не накаталась? Я думал, тебе уже дурно от поездов и, если уж на то пошло, кораблей. В Рождество твое место здесь, дома.

– Конечно, ты прав, но ведь отец будет рад видеть нас.

– Довольно и того, что твои братья составят ему компанию.

– Он скучает по мне, а Родерик с удовольствием посмотрит на старую Англию и познакомится с дедушкой.

– Мой сын не поедет через Атлантику ни сейчас, ни когда-либо в будущем, ему определенно нечего делать на богом забытом островке, где одни дожди и туманы. Я не стану сопровождать тебя, у меня слишком много дел. Почему бы твоему отцу ради разнообразия не приехать к нам? – Гровер небрежно махнул рукой и потянулся к коробке с сигарами.

– В соборе на Рождество так красиво… Пожалуйста, подумай над моим предложением. Родди должен увидеться с дедом.

– Дедушка с бабушкой у него есть и тут. Поезжай, если хочешь – за свой счет, разумеется. Ребенок останется на попечении Сьюзан, как и в прошлый раз.

– Но Мэй пишет… – вырвалось у Селесты.

– Опять Мэй! Слышать не могу! Не возьму в толк, зачем ты подобрала эту сопливую нищенку! Чтобы строить из себя даму-благотворительницу? Думаешь, я не знаю, что ты до сих пор отправляешь ей дорогие посылки? Мать говорит, ты только и бегаешь по бельевым лавкам и тратишь деньги на детские платья! – зарычал Гровер.

– Если бы у меня была дочка… – Селеста умолкла, заметив, что Гровер нахмурил брови от такого открытого неповиновения. Если она вновь поднимет эту тему, ее ждут большие неприятности. Всякий раз, занимаясь с ней любовью, Гровер непременно натягивает эти ужасные резинки.

– Ты опять? У тебя все мысли только о младенцах! У нас есть сын и наследник, точка. Он уже вырос из пеленок и с каждым днем все больше становится похож на человека. Я не допущу, чтобы ты опять стала толстой уродиной и пускала слюни над колыбелью, как неграмотная крестьянка. Да и делать детей тебе не слишком-то нравится, а? Ты так и осталась английской старой девой, холодной, как рыба. Я жалею, что женился на тебе.

Молчи, не поддавайся, – мысленно твердила себе Селеста, но гнев, вскипевший в душе, был неукротим, точно взбесившаяся лошадь. Слова слетели с губ, прежде чем она успела сдержать себя.

– А ты – грубый скот, который требует и получает свое в любое время, даже если я больна или устала! Тебе известно, что я всегда мечтала о большой семье. По какому праву ты не позволяешь мне родить еще одного ребенка?