История любви Сигал Эрик

Глава 10

Мистер Уилльям Ф. Томсон, заместитель декана Гарвардской Школы Права, не мог поверить своим ушам.

— Я правильно вас понял, мистер Бэрретт?

— Да, сэр. — Мне было трудно в первый раз произнести это. И повторить тоже было не легче. — В следующем году мне нужна стипендия, сэр.

— Неужели?

— Именно поэтому я здесь, сэр. Ведь вы же распоряжаетесь финансовой помощью, не так ли, декан Томсон?

— Да, но все это так странно… Ваш отец…

— Он здесь ни при чем, сэр.

— Простите? — Декан Томсон снял очки и начал протирать их своим галстуком.

— Между мной и моим отцом возникли некоторые разногласия.

Декан снова надел очки и посмотрел на меня с тем невыразительным выражением, которому можно научиться, только став деканом.

— Это весьма прискорбно, мистер Бэрретт, — произнес он.

«Для кого»? — хотелось мне спросить. Этот парень, судя по всему, собирался отделаться от меня.

— Да, сэр. Весьма прискорбно. Но именно поэтому и пришел к вам, сэр. В следующем месяце моя свадьба. Все лето мы оба собираемся работать. Затем, Дженни — это моя жена — начнет преподавать в частной школе. На жизнь нам хватит, но на мое образование — нет. А плата у вас высокая, декан Томсон.

— М-да… — протянул он и замолчал. Ему что, непонятно, куда я клоню? Тогда на кой черт я здесь?

— Декан Томсон, мне нужна стипендия, — повторил я. В третий раз. — На моем счете нет ни цента, а меня уже зачислили к вам в Школу.

— А, да, — сказал мистер Томсон, пытаясь отвязаться от меня при помощи бюрократических отговорок, — срок для подачи заявлений на финансовую помощь уже давно истек…

Чего же еще хочет этот ублюдок? Скандальных подробностей? Или, может быть, скандала?

— Декан Томсон, когда я просил зачислить меня в Школу, я еще не знал, что так случится.

— Совершенно верно, мистер Бэрретт, но должен сказать вам, что, по моему мнению, нашей администрации не пристало вмешиваться в семейную ссору. Притом весьма прискорбную.

— О'кэй, декан, — проговорил я, вставая. — Я вижу, на что вы намекаете. Но я не собираюсь целовать задницу моему отцу для того, чтобы вы могли получить для вашей Школы что-нибудь наподобие Бэрретт Холла.

Уходя, я слышал, как декан Томсон пробормотал:

— Это несправедливо.

И я был с ним полностью согласен.

Глава 11

Дженнифер получила свой диплом в среду. Многочисленные родственники из Крэнстона, Фолл Ривера и даже одна тетка из Кливленда съехались в Кембридж, чтобы присутствовать на церемонии. Мы заранее договорились, что Дженни не будет надевать кольцо и представлять меня в качестве своего жениха, чтобы никто не обиделся, не получив приглашения на нашу скорую свадьбу.

— Тетя Клара, это мой друг Оливер, — говорила Дженни, неизменно добавляя: — Он еще не окончил колледж.

Родственники могли сколько угодно шептаться, пихать друг друга локтями и тайно сплетничать, но им так и не удалось выпытать никакой специфической информации ни у меня, ни у Дженни, ни у Фила (который, как я догадываюсь, был счастлив избежать дискуссии на тему о любви двух атеистов).

В четверг я все-таки догнал Дженни, получив свой диплом об окончании Гарварда «с отличием», так же, как и она…

Мне ничего не было известно о присутствии на церемонии Оливера Бэрретта III. Утром Актового Дня[9] более семнадцати тысяч запрудили Гарвард Ярд, а я, естественно, не разглядывал толпу в бинокль. Билеты, предназначенные для родителей, я отдал Филу и Дженни. Конечно, как бывший гарвардец, Камнелицый мог пройти без приглашения и сесть вместе с выпускниками 1926 года. Но, впрочем, зачем ему все это? Разве что банки в этот день были закрыты?

Мы поженились в воскресенье. Никто из родственников Дженни приглашения не получил — для них, истовых католиков, наш отказ от традиционного благословения во имя Отца, и Сына, и Святого Духа было бы мучительным. Бракосочетание происходило в Филлипс Брукс Хаус — старинном здании, расположенном в северной части Гарвард Ярда, а вел церемонию Тимоти Бловелт, капеллан унитарной церкви колледжа. Присутствовал Рэй Стрэттон, и еще я пригласил моего старого школьного друга Джереми Нэйхема — в свое время он предпочел Амхерст Гарварду. Дженни попросила прийти свою подружку из Бриггс Холла, а также — может быть, по какой-то сентиментальной прихоти — ту самую здоровенную нескладную девицу, которая дежурила с ней в библиотеке день нашего знакомства. И, конечно. Фила. Я поручил Фила Рэю Стрэттону — ну, чтобы он особо не дергался, если это вообще возможно в такой момент. Хотя, надо сказать, и сам Стрэттон не был воплощенным спокойствием! Эти двое явно чувствовали себя неуютно, и каждый из них молчаливо усиливал предубеждение другого, что эта свадьба, устроенная на манер «сделай сам» (как выразился Фил), должна вылиться (как предсказывал Стрэттон) в «чудовищный фильм ужасов». И все это лишь потому, что я и Дженни хотели сказать друг другу несколько слов!

— Готовы ли вы? — спросил мистер Бловелт.

— Да, — ответил я за нас обоих.

— Друзья, — обратился мистер Бловелт ко всем остальным. — Мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями того, как две жизни соединятся в брачном союзе. Давайте вслушаемся в те слова, которые они решили прочесть друг другу в этот священный миг. Сначала невеста. Дженни повернулась ко мне и продекламировала заранее выбранное ею стихотворение. Оно прозвучало очень трогательно — особенно для меня, потому что это был сонет Элизабет Бэрретт.

Краем глаза я наблюдал за Филом Кавиллери. Он стоял бледный, слегка приоткрыв рот, и его расшившиеся глаза излучали изумление, смешанное с обожанием. Дженни дочитала сонет до конца. Он был как молитва о нашей жизни —

Настал мой черед. Я долго искал стихотворение, которое мог бы прочитать, не краснея. Это же настоящий кошмар — лепетать стишки, похожие на кружевные салфеточки! Я бы просто не смог. Но в нескольких строчках из «Песни большой дороги» Уолта Уитмена было все то, что я хотел сказать:

Я закончил читать, и в комнате наступила удивительная тишина. Затем Рэй Стрэттон передал нам кольца, и мы — я и Дженни — сами произнесли слова брачного обета: начиная с этого дня, всегда быть рядом, любить и лелеять друг друга, пока смерть не разлучит нас.

Властью, данной ему Администрацией штата Массачусетс, мистер Бловелт объявил нас мужем и женой. …Сейчас, по зрелом размышлении, я вспоминаю, что наша «вечеринка после матча» (как выразился Стрэттон) была претенциозно непритязательной. Дженни и я наотрез отказались от традиционного раута с шампанским, и мы пошли пить пиво к Кронину. Помнится, Джим Кронин выставил каждому по кружке пива бесплатно — в знак уважения к «величайшему хоккеисту Гарварда со времен братьев Клиари».

— Какого черта! — не соглашался Фил Кавиллери, стуча кулаком по столу. — Он лучше, чем все эти Клиари, вместе взятые.

Вероятно, Филипп хотел сказать (ведь игры Гарвардской хоккейной команды он не видел ни разу), что, как бы хорошо ни гоняли на коньках Бобби и Билли Клиари, ни один из них не сумел жениться на его очаровательной дочери. По-моему, все напились всмятку.

Я позволил Филу заплатить по счету, и позже не очень щедрая на похвалы Дженни отметила мою интуицию:

— Ты еще станешь человеком, Преппи! Правда, на автобусной остановке я пережил несколько паршивых минут. Глаза у всех оказались на мокром месте: и Фила, и Дженни, и, кажется, мои тоже. Ничего не помню, кроме того, что наше прощание сухим, во всяком случае, не было.

Наконец, после всевозможных благословений Фил влез в автобус, а мы стояли и долго махали ему вслед, И лишь в этот момент до меня начал доходить смысл происшедшего.

— Дженни, а ведь мы законные супруги!

— Да, и теперь я могу быть стервой.

Глава 12

Нашу повседневную жизнь в течение тех первых трех лет можно описать одной-единственной фразой: «Где бы перехватить?» В состоянии бодрствования мы были зациклены исключительно на том, где бы, черт возьми, перехватить «капусты», которой бы хватило на то, на что ее в этот момент должно было хватить. Так мы и жили — в обрез… Вот обычный ход моих мыслей: «Сколько стоит эта книга? (У букиниста, должно быть, дешевле…) И где возможно — если вообще возможно — покупать в кредит хлеб и вино? И где бы снова перехватить, чтобы рассчитаться с долгами?»

Жизнь изменчива. Теперь, чтобы принять какое-нибудь простейшее решение, нужно было собирать мозги на заседание бдительной бюджетной комиссии.

— Эй, Оливер, пошли в театр — сегодня «Бекст»[11].

— Три доллара.

— Ну, и что это значит?

— Это значит, доллар пятьдесят за твой билет и доллар пятьдесят — за мой.

— Ну, и что это значит: да или нет?

— Ничего. Это значит просто три доллара.

Медовый месяц мы провели на яхте. Мы — это Дженни, я и двадцать один ребенок. С семи часов утра я управлял тридцатишестифутовой яхтой «Роудс», терпеливо ожидая, пока моим пассажирам надоест кататься. Дженни присматривала за детьми. Яхт-клуб «Пиквод» располагался в местечке Деннис Порт, недалеко от Хайэнниса. Это заведение включало в себя большой отель, пирс и несколько дюжин домов, сдававшихся внаем. К стене одного из самых крошечных бунгало я мысленно прибил табличку: «Здесь спали Дженни и Оливер — когда не занимались любовью». Надо нам обоим отдать должное: после долгого дня, заполненного обхаживанием клиентов (наш доход зависел от чаевых), Дженни и я, тем не менее, были обходительны друг с другом. Я говорю просто «обходительны», ибо мой словарь слишком беден для описания того, что значит любить и быть любимым Дженнифер Кавиллери. Простите, я хотел сказать Дженнифер Бэрретт.

Перед отъездом в Деннис Порт мы подыскали дешевую квартиру в Северном Кембридже. Я говорю, в Северном Кембридже, хотя фактически это уже был Соммервилл, а дом, как выразилась Дженни, «пребывал в антиремонтном состоянии». Первоначально этот дом был рассчитан на две семьи, а теперь в нем имели место четыре квартиры, каждая из которых стоила довольно дорого, именуясь при этом «дешевым жильем». Но куда же, черт побери, деваться студентам? Рынок принадлежит торговцам…

— Перенеси меня через порог, — приказала Дженни.

— Ты что, веришь в эту чепуху?

— Перенеси — а потом я решу.

(Этот диалог происходил в сентябре, после нашего возвращения.)

О'кэй. Я подхватил ее и поволок вверх по ступенькам (их было пять) на крыльцо дома.

— Почему ты остановился? — спросила она.

— А разве это не порог?

— Ответ отрицательный, ответ отрицательный, — проговорила она.

— А почему же у звонка наша фамилия?

— Официально это еще не наш порог. Вперед, индюк!

До нашего «официального» местожительства оставалось еще двадцать четыре ступеньки, и на полпути я остановился, чтобы перевести дух.

— Почему ты такая тяжелая? — спросил я.

— А тебе не приходило в голову, что я беременна? — поинтересовалась она.

От этого вопроса у меня перехватило дух.

— Это правда? — наконец вымолвил я.

— Что, испугался?

— Не-ет…

— Не свисти своим ребятам, Преппи.

— Да, ты права. У меня внутри все сжалось. И я понес ее дальше.

Это был один из тех немногих драгоценных моментов, когда мы не думали о том, где бы «перехватить».

Благодаря моему славному семейному имени нам открыли кредит в одном продуктовом магазинчике, хотя другим студентам в долг продавать отказывались. И в то же время оно повредило нам в том месте, где я ожидал этого меньше всего, — в школе Шейди Лейн, куда Дженни должна была пойти работать учительницей.

— Разумеется, то скромное вознаграждение, которое предлагает учителям Шейди Лейн, невозможно сравнить с жалованьем в других школах, — сообщила моей жене мисс Энн Миллер Уитман, директор школы. И добавила, что «Бэрреттов, очевидно, данный аспект не волнует».

Дженни попыталась развеять эту иллюзию, но все, что она смогла получить вдобавок к положенным ей тридцати пяти сотням, это двухминутное «хо-хо-хо». Мисс Уитман предположила, что Дженни просто шутит, повествуя о том, будто Бэрреттам приходится платить за квартиру, как обыкновенным смертным.

Когда Дженни передала мне весь этот разговор, я высказал несколько своих предположений, куда можно было послать мисс Уитман вместе с ее «хо-хо-хо» и тридцатью пятью сотнями в придачу. Тогда Дженни спросила, не хочу ли я вылететь из Школы Права и взять ее на содержание до тех пор, пока она будет учиться на курсах, готовящих преподавателей публичных школ. В течение двух секунд я напряженно обдумывал ситуацию и, наконец, пришел к краткому и корректному заключению:

— Bullshit.

— Очень убедительно, — заметила моя жена.

— А ты думала, я скажу: «хо-хо-хо»?

— Нет. Просто привыкай есть спагетти.

Я привык. Научился любить спагетти, а Дженни научилась готовить из макарон все что угодно. С нашими летними приработками, ее жалованьем и моими предполагаемыми доходами от запланированной ночной работы на почте во время Рождества мы жили весьма сносно. Конечно, было много фильмов, которые мы так и не посмотрели (и концертов, на которые она так и не сходила), но концы с концами мы все-таки сводили.

Но на этом все и кончалось. Я хочу сказать, что наш образ жизни круто изменился. Мы оставались в Кембридже, и теоретически Дженни могла по-прежнему играть во всех своих оркестрах. Но не хватало времени. Из Шейди Лейн она приходила совершенно измученная. А еще надо было приготовить обед (ели мы только дома: питание в другом месте выходило за рамки наших максимальных возможностей). Между тем мои друзья оказались достаточно предупредительными и оставили нас в покое. То есть они не звали в гости нас, а мы не звали в гости их — надеюсь, вы меня поняли.

Мы даже забросили футбольные матчи.

Как член Варсити Клуба я имел право бронировать роскошные клубные места в престижный пятидесятиярдовый ряд. Но это стоило шесть долларов, а на двоих — двенадцать.

— Нет, — спорила Дженни. — Это стоит только шесть долларов. Ты можешь сходить без меня. Ведь я ничего не знаю о футболе, кроме того, что люди там орут: «А ну, дай ему еще!» Но именно поэтому ты его обожаешь, и именно поэтому я хочу, чтобы ты пошел туда, черт подери!

— Слушание дела закончено, — обычно отвечал я, будучи все-таки мужем и главой семьи. — И потом я могу использовать это время, чтобы позаниматься…

Тем не менее, все субботние вечера я проводил, прижав к уху транзистор и наслаждаясь ревом болельщиков, находившихся всего в миле от меня — и в то же время совершенно в другом мире.

Я воспользовался своими привилегиями члена Варсити Клуба, чтобы достать билеты на матч с участием йельской команды для Робби Уолда, моего приятеля из Школы Права. Когда Робби с благодарным шумом наконец покинул нашу квартиру, Дженни попросила еще раз объяснить ей, кто имеет право сидеть на роскошных местах, принадлежащих Клубу. Я повторил, что места эти предназначены исключительно для тех, кто доблестно защищал честь Гарварда на полях спортивных сражений независимо от их возраста, веса и социального положения.

— И на водах тоже? — уточнила она.

— Спортсмен — всегда спортсмен, — ответил я, — сухой он или мокрый.

— За исключением тебя, Оливер, — сказала она. — Ты у меня ледяной.

Я постарался закрыть тему, допустив, что Дженни, как обычно, просто щелкнула меня по носу, и, не допуская, что в ее вопросе содержится нечто большее, чем элементарный интерес к спортивным традициям Гарвардского университета. Ну, например, легкий намек на то, что, хотя стадион и вмещает сорок пять тысяч человек, тем не менее, все бывшие гарвардские спортсмены сидят в одном престижном ряду. Все. Старые и молодые. Мокрые, сухие и даже ледяные. И неужели только из-за этих несчастных шести долларов я не ходил по субботам на стадион?

Нет, если у нее на уме и было еще что-нибудь, я бы предпочел об этом не говорить.

Глава 13

Мистер и миссис Оливер Бэрретт III

имеют честь пригласить вас на обед по случаю шестидесятилетия мистера Бэрретта. Обед состоится в субботу шестого марта и семь часов в Дувр Хаус, Ипсвич, Массачусетс.

R. S. V. Р.[12]

— Ну? — спросила Дженнифер.

— Ты еще спрашиваешь? — сказал я, конспектируя дело «Штат против Персиваля», ставшее чрезвычайно важным прецедентом в уголовном законодательстве.

Дженни помахала приглашением, чтобы привлечь мое внимание.

— Я думаю, что уже пора, Оливер, — сказала она.

— Пора сделать что?

— Ты прекрасно знаешь, что, — ответила она. — Неужели ему надо ползти сюда на четвереньках? Я продолжал писать, пока она меня обрабатывала.

— Олли, он же пытается помириться с тобой!

— Ерунда, Дженни. Конверт надписан рукой моей матери.

— А мне показалось, ты сказал, что и не взглянул на него! — чуть ли не закричала Дженни. — Олли, ну подумай, — продолжала она умоляюще. — Ему же исполняется шестьдесят лет, черт побери! Откуда ты знаешь, дотянет ли он до того времени, когда ты , наконец, соизволишь помириться с ним?

Я проинформировал Дженни в примитивнейших выражениях, что примирение никогда не произойдет, и попросил ее любезно разрешить мне продолжать мои занятия. Она молча уселась на краешке подушечки у моих ног. Хотя Дженни не издавала ни звука, я вскоре почувствовал, что она пристально разглядывает меня. Я посмотрел на нее.

— Когда-нибудь, — сказала она, — когда тебя будет «доставать» Оливер V…

— Его никогда не будут звать Оливер, уж в этом-то будь уверена! — рявкнул я.

Она не стала кричать на меня, как делала это обычно, когда я повышал голос.

— Послушай, Ол, даже если мы назовем его «Клоун Бозо», этот ребенок все равно будет отвергать тебя, хотя бы только потому, что ты известный гарвардский спортсмен. А к тому времени, как он станет первокурсником, ты, возможно, уже будешь заседать в Верховном Суде!

Я сказал ей, что наш сын наверняка не будет отвергать меня. Она поинтересовалась, почему я так уверен в этом. Я не смог представить никаких доказательств. То есть я просто знал, что наш сын не будет отвергать меня, но я не мог точно сформулировать почему. И тогда Дженни вдруг сказала ни с того ни с сего:

— Оливер, твой отец любит тебя. Он любит тебя точно так же, как ты будешь любить Бозо. Но у вас, Бэрреттов, так чертовски развито чувство собственного достоинства и соперничества, что всю свою жизнь вы можете думать, что ненавидите друг друга.

— Если бы не ты, — пошутил я.

— Да, — согласилась она.

— Обсуждение дела прекращено, — сказал я, будучи как-никак мужем и главой семьи.

Я снова уставился в дело «Штат против Персиваля», и Дженни встала. Но тут она вспомнила еще кое-что.

— Но еще надо решить вопрос с «R. S. V. Р.». Я заметил, что выпускница Рэдклиффа по классу музыки, вероятно, могла бы сама придумать краткий, но любезный негативный ответ безо всякой профессиональной помощи.

— Послушай, Оливер, — сказала она, — вероятно, я в своей жизни и лгала, и хитрила. Но я никогда никому нарочно не причиняла боли. И не думаю, что смогла бы это сделать.

— Неужели ты не можешь просто написать записку?

— Я сейчас потеряю терпение. Скажи мне номер их телефона.

Я сказал и в ту же секунду погрузился в чтение апелляции Персиваля в Верховный Суд. Я не прислушивался к тому, что говорила Дженни. То есть я старался не прислушиваться — она ведь находилась в этой же комнате.

— О, добрый вечер, сэр, — услышал я. Неужели Сукин Сын сам подошел к телефону?.. Она зажала рукой трубку. — Олли, все-таки надо ответить отрицательно?

Мой утвердительный наклон головы означал, что это необходимо, а взмах руки — что она должна поторопиться, черт побери.