Сынология. Матери, воспитывающие сыновей Латта Найджел

Предисловие

Крутая публика

Сейчас около восьми утра, и я — первый акт в одноактной пьесе. Я собираюсь выступить перед тремя сотнями мальчиков-подростков от тринадцати до пятнадцати лет и их отцами на ежегодном утреннике в мужской средней школе. Конкретных указаний мне не дали, сказали только, что нельзя ругаться и нужно всех развлечь. То, что ругаться нельзя, несколько усложнило дело. Если бы я вышел на сцену и сказал: «Почему это мероприятие начинается так чертовски рано?», — они сразу были бы у меня в руках.

Придется использовать план Б.

Неторопливо заполняющие зал подростки похожи на бизонов, спускающихся к водопою после восхода солнца, выпускающих клубы белого пара в свежий утренний воздух. Шумные и полные надежд.

Непростая аудитория.

Я вижу здесь самые разные типы мальчишек. Вот всеобщий любимчик, спортсмен-мачо, высокий, симпатичный, окруженный друзьями. А вот его подражатель, который не слишком хорошо справляется со своей ролью и чересчур молод, чтобы понять, насколько все это неважно. Есть здесь и шут — он быстро соображает, но еще не осознает ценности спокойствия и преимуществ молчания. Когда-нибудь он перестанет их бояться, но пока спокойствие и молчание его нервируют, и он заглушает их шумом и болтовней. Я вижу неформалов, тех, кто не вписывается в стандарты, музыкантов, любителей посидеть в библиотеке, тощих «ботаников» в очках, которым неведомо, что именно они чаще всего добиваются успеха и влияния. То тут, то там я вижу независимых мальчиков, не желающих играть в глупые стадные игры. Они не популярны, но и не стремятся к этому. Встречаются и хулиганы: я замечаю несколько человек с кучкой прихвостней.

Здесь есть все разновидности мальчиков любых форм и размеров.

Они входят в зал, толкаясь и пихаясь, смех и веселье для них столь же естественны, как дыхание. Именно так мальчики ведут себя в любых группах, больших и маленьких. Локтями в ребра, кулаком в плечо — словно военный ансамбль, держащий ритм. Никто из учителей не обращает внимания на гул, а если и обращает, то давно привык к нему.

Когда все рассаживаются, встает директор, и в зале воцаряется вежливая тишина. «Доброе утро, мальчики, — говорит он, и мне кажется, что они ответят, однако директор продолжает: — В этом году на утреннике отцов и сыновей мы рады приветствовать мистера Латту, который сейчас выступит перед нами».

Секунду-другую я ощущаю на себе многочисленные и не слишком заинтересованные взгляды, потом внимание зала возвращается к директору.

— Мистер Латта — психолог. Он работает с молодыми людьми и их семьями, много лет занимается психологией преступников. Уверен, что его выступление будет интересным и полезным. А теперь давайте поприветствуем мистера Латту, как это у нас принято.

Триста мальчиков начинают аплодировать, и в их аплодисментах слышится нечто среднее между первым раскатом далекого грома и издевкой. Я просил директора упомянуть мою работу с преступниками, решив, что это может их заинтересовать. Жаль, что он сделал это так, походя. Слова о том, что мое выступление будет интересным и полезным, были явно неудачными. Я тоже когда-то учился в школе, и к нам на утренники приходило множество взрослых с рассказами о самых разных вещах. Обычно эти истории бывали довольно скучными. Если бы наш директор заявил, что они будут увлекательными, я бы периодически отключался, только чтобы доказать, что он неправ.

И вот настал момент сделать глубокий вдох и шагнуть в неизвестность.

— Итак, — говорю я, подойдя к краю сцены. — Кто из вас считает, что его мама слишком капает вам на мозги?

Они молчат и переглядываются.

— Давайте, грамотеи, — продолжаю я. — Мне не нужны имена, и я ничего не скажу вашим мамам. Просто поднимите руку: кто считает, что его мама слишком капает на мозги?

Клянусь Богом, руки подняли девяносто пять процентов мальчишек. И даже некоторые папы.

— Хорошо, теперь такой вопрос: чей папа складывает коврик для ванной так, как ему велит мама?

В воздух взметнулось примерно семьдесят пять процентов рук.

— А кто считает, что его папа слишком легко уступает маме, хотя на самом деле он должен топнуть ногой и сказать, что будет складывать коврик так, как ему хочется?

Поднялось девяносто пять процентов рук.

— Кто из вас уверен, что когда вы вырастете и женитесь или станете жить с какой-нибудь девушкой, то будете складывать коврик не так, как хочет она, а только так, как хотите вы?

В воздух решительно взметнулось почти сто процентов сильных молодых рук.

Я расхохотался вместе с сидевшими в зале отцами.

— О, мои юные принцы, — произнес я. — Вам еще столько предстоит узнать о жизни.

Они меня не поняли, но в этом не было ничего удивительного. Молодые люди начинали свой жизненный путь, и им только предстояло узнать, что все мы будем складывать коврик для ванной так, как этого хочет она. Не потому, что мы заботимся о коврике, и не потому, что считаем, что она права, — мы не считаем. Мы делаем это потому, что так проще.

Эти молодые люди встретятся с самыми разными испытаниями и злоключениями. Их ожидают решения, великие и банальные. О чем-то они уже начали задумываться, о чем-то пока не имеют представления. Кто-то достигнет подлинного величия, но большинство проживет вполне обыкновенную жизнь. Один или двое могут оказаться в тюрьме. Жизнь — штука сложная и опасная, но все, так или иначе, найдут свое место. Для кого-то жизненный путь будет прямым и понятным; путь других окажется менее гладким.

Мне нравится общаться с такими группами, поскольку лежащие перед этими детьми возможности столь замечательны, что даже в нашем старом, усталом мире нельзя не почувствовать надежду на лучшее.

Когда все посмеялись, я рассказал несколько забавных историй о глупых преступниках, встреченных мной во время путешествий. Поняв, что завтрак начинает интересовать их больше, чем мои истории, я задал последний вопрос: «Чьи мамы раздражаются из-за того, что вы, ребята, оставляете на полу туалета капли мочи?»

Рук никто не поднял, но все засмеялись.

— Я говорю о тех липких каплях, которые обнаруживаешь, только когда в них наступаешь.

Смех громче, но рук не видно.

— Кто считает, что его мама придает этому слишком большое значение?

На этот раз руки подняли примерно восемьдесят процентов присутствующих.

— Значит, по-вашему, у мамы нет причин раздражаться из-за мочи на полу, когда рядом есть замечательный туалет?

Все энергично кивнули, проиллюстрировав всю разницу между миром мальчиков и миром их матерей. Они действительно не обращали внимания на капли мочи. Надеюсь, прочитав эту книгу, вы поймете почему. А пока вам может понравиться, как я попрощался с подростками, завершив выступление следующим образом:

— Будьте вежливы с мамой, убирайте с пола носки и время от времени заваривайте ей чай. На самом деле она не ворчунья — просто именно так и ведут себя хорошие матери. Другой у вас не будет, поэтому заботьтесь о ней.

Введение

Почему я не придумал более драматичного названия

Нет ничего лучше, чем быть мальчиком, — для этого не требуется опыт; однако, чтобы быть хорошим мальчиком, нужна практика.

Чарльз Дадли (1829–1900)

Работая над этой книгой, мне бы следовало использовать весь драматизм, который нагнетается вокруг мальчиков, поскольку страх — лучший стимул для покупки. Если бы я назвал книгу «Конец света, или Как спасти вашего сына от современной чумы, которая вот-вот его погубит», или «Почему мальчики терпят неудачи, ошибаются и выходят из-под контроля и как сделать их счастливыми и совершенными», или даже «Мальчики: новые прокаженные. Как уберечь сына от распада», тиражи значительно выросли бы. А назови я ее «Три вещи, которые надо знать, чтобы ваш сын не стал наркоманом и преступником», она бы наверняка попала в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс».

Я мог бы это сделать, тут нет ничего сложного. Вот пример вступления к подобной книге:

«За всю историю человечества еще не было периода, когда наши сыновья попадали в столь глубокий кризис. Современные тюрьмы переполнены. Пятничными и субботними вечерами их окровавленные, изломанные тела свозят в больницы и морги. В школе их преследуют настоящие катастрофы: они отстают от девочек и в академической успеваемости, и в социальной адаптации. Они чаще становятся алкоголиками и наркоманами, чаще кончают жизнь самоубийством, чаще совершают насилие или сами становятся его жертвами.

Статистика свидетельствует о горькой, пугающей череде неудач, о нарастающем отчаянии.

Кроме того — и это наполняет нас неподдельным ужасом, — они страдают как никогда. В мире все больше ценится общение и способность к самовыражению, поскольку именно эти качества необходимы для выживания в мире, пережившем 11 сентября, в среде, важнейшей составляющей которой являются тесные связи. Однако мальчики изолированы от общества враждебной оболочкой угрюмого, гневного молчания.

Неудивительно, что они злятся.

Брошенные отцами, лишенные хорошей ролевой модели, подверженные влиянию средств массовой информации, где мужественность подвергается критике, живущие в мире, который все больше феминизируется, подростки отгораживаются от нас жестокими компьютерными играми, слушают песни, порочащие женщин, и употребляют наркотики.

Они запираются в комнатах наедине со своей злостью, молчанием и бутербродами.

Именно поэтому многие наши сыновья совершают немыслимое. Мальчишки по всему миру сжигают под лупами муравьев. Это отвратительно, но такова реальность большинства травмированных сыновей.

Муравьям тоже приходится несладко.

Если мы хотим предотвратить повсеместное уничтожение одного из самых трудолюбивых насекомых нашей планеты, следует победить молчание, гнев и бутерброды и найти общий язык.

Конечно, я имею в виду общий язык с разозленными, изолированными мальчиками. Общение с муравьями представляется бессмысленным, поскольку им, вероятно, просто нечего сказать.

Они ведь всего-навсего муравьи».

Неплохо, да?

Читая это, я даже начал испытывать некоторое волнение за своих сыновей. Конечно, абзацы о муравьях нужно слегка подправить, но, имея в запасе достаточно времени и место для нескольких тысяч слов, я бы это сделал. Проблема в том, что у меня нет такого желания. Видите ли, я мало верю в тот мрак и ужас, который в разных статьях сгущают вокруг мальчиков. Все твердят, что дела плохи, цитируют исследования неврологов, психологов и приводят самые разные тревожащие «факты». Нам рассказывают о кризисе образования мальчиков, о кризисе их эмоциональной жизни, о кризисе мужских ролевых моделей, о кризисе агрессии, о наркотиках и алкоголе, а больше всего — о кризисе, связанном с уничтожением муравьев.

Судя по всему, мальчики находятся в глобальном кризисе. Однако они не слишком этим озабочены. Их гораздо больше интересуют динозавры, девочки, экзамены и поиск работы, в зависимости от того, сколько им лет. Несмотря на довольно пугающую статистику, к которой мы обратимся чуть позже, она касается далеко не всех мальчиков.

Определенный вес моим словам придает и то, что я сам когда-то был мальчиком, и даже очень маленьким. Когда я говорю «был», это не значит, что недавно мне пришлось сделать серьезный жизненный выбор и сменить пол. Я имею в виду лишь то, что прошел все этапы взросления мальчишки, не испытав при этом никаких особых кризисов. Один из тех, что мне довелось пережить, был связан с тем, что у соседа был невероятно крутой Бионикл (я знал, что это просто кукла, но мы называли его «героем»), а у меня ничего такого не было. Я очень хотел собственного пластикового Стива Остина¹ и почти год изводился мыслью о нем. Не считая этого, остальное виделось мне не таким уж кризисным.

Вы скажете: да, но ведь это были семидесятые, с тех пор жизнь очень изменилась.

Может, и так, но у меня двое сыновей, и я провожу с ними достаточно времени, чтобы понять, чем они живут. Сейчас им шесть и девять. Впрочем, младший сын действительно переживает гендерный кризис: ему не нравятся девочки. Разумных объяснений этому нет: просто не нравятся. Он не грубит им и даже играет с одноклассницами, но, если его спросить, что он о них думает, он сморщит нос и скажет, что они ему не нравятся.

Это нормально. Наверное, в шесть лет и я их не любил.

Подобные вещи меня не беспокоят, поскольку года через два без какого бы то ни было нашего вмешательства он пересмотрит свою позицию, причем довольно радикально. Думаю, следующий гендерный кризис возникнет уже довольно скоро, и мой сын будет интересоваться девочками значительно больше, чем учебой.

Мой старший сын — человек нового тысячелетия. У него нет склонности к женоненавистничеству. В группу его лучших друзей входит девочка, и они часто вместе гуляют. На самом деле (и вот вам первый совет) девочки — замечательный способ узнать, как у вашего сына обстоят дела в школе. Если спросить его самого, мы получим лишь крупицы информации и молчаливое пожимание плечами. Когда же в гости приходит его подружка, мы расспрашиваем ее о школьных делах и получаем полный отчет обо всем, что произошло со времени нашего последнего разговора.

Отсюда вывод: когда ваши сыновья еще малы, их подруги могут быть очень полезны, поскольку без понуканий выложат вам всю их подноготную.

И все-таки я похож на большинство родителей: увидев по телевизору очередную историю о том, как у современных мальчиков все плохо, я испытываю острое беспокойство. Я слышу, что они отстают в чтении и письме, и начинаю думать: что же будет с моими бедными сыновьями? Однако, читая их школьные сочинения (некоторые получаются довольно забавными), я немного успокаиваюсь.

Я смотрю статистику употребления алкоголя и наркотиков и вновь тревожусь. А потом начинаю спорить с младшим сыном, который не желает слушать Джимми Хендрикса, потому что «мама говорила, что Хендрикс — наркоман».

Глядя на то, как мой младший сынишка колотит палкой старшего брата, я вспоминаю о пугающей статистике насилия среди мальчиков, а потом думаю: все нормально, ведь его старший брат действительно может довести кого угодно.

Я провел двадцать прекрасных лет, работая с мальчиками (и девочками тоже, но эту информацию я придержу до следующей книги). Я работал с маленькими мальчиками, средними мальчиками и большими мальчиками. Я работал с хорошими мальчиками и ужасными мальчиками, и даже с парой настоящих чудовищ. Я работал с большими парнями, совершавшими очень плохие поступки, в том числе и с убийцами. Я видел лучшее и худшее из того, что может предложить мир.

Время от времени я пробовал подсчитать количество детей и семей, с которыми встречался, и каждый раз выходила какая-то ерунда — я ошибался на тысячи то в одну, то в другую сторону. Стыдно признаться, но математику в университете я провалил (дважды получил «неуд») и не слишком доверяю своим вычислениям, так что давайте просто согласимся, что их было много.

И хотя внешне жизнь может меняться, а электроника — становиться все круче, мальчики остаются такими же, какими были всегда. Конечно, все люди разные, уникальные и особенные, но все-таки мы похожи друг на друга больше, чем нам бы хотелось. Есть модели, которые повторяются снова и снова. Я вижу это уже двадцать лет (с тех пор, как начал работать психологом), однако доказано, что этим моделям как минимум двадцать тысяч лет.

В пещере Шове на юге Франции археологи сделали интересное открытие. Похоже, тридцать две тысячи лет тому назад какой-то подросток забрался в эту пещеру и, используя палеолитический эквивалент баллончика с краской (в те старые добрые времена это была окрашенная угольная пыль, которую выдували через соломинку), изобразил на стене отпечаток своей руки. Это самое древнее человеческое изображение из ныне существующих. На основе детального статистического анализа оставленных отпечатков антрополог Р. Дейл Гатри установил, что почти все они принадлежат подросткам, большинство из которых — мальчики.

Видите, уже тогда они были неугомонными!

Можно с уверенностью сказать, что вскоре после того, как на стенах появились эти граффити, произошел один из самых ранних в истории споров между матерью и сыном. Вернувшись домой из леса с добытой едой, пещерная мама увидела отпечаток и потеряла свое палеолитическое терпение.

— Кто это сделал? — грозно вопросила она, разъяренная тем, что кто-то бесцеремонно изуродовал ее дом. — Ну?

Пещерный мальчик притворился глухим.

— Я спрашиваю, кто это сделал? — требовательно повторила она.

— Не знаю, — злобно и хмуро пробормотал мальчик.

— Вряд ли это появилось здесь само по себе.

Он стал еще более угрюмым и подавленным.

— Думаешь, я поверю, что сюда приходил тираннозавр-художник?

Пещерный мальчик фыркнул.

— Боже, мам. Ведь это палеолит, ради всего святого. Динозавров нет аж с позднего мела. Ты что-нибудь об этом слышала?

Пещерная мама невозмутимо продолжила:

— Ты хоть представляешь, как тяжело поддерживать пещеру в порядке? Ты когда-нибудь об этом задумывался? Я единственная, кто пытается сделать ее хоть сколь-нибудь чистой.

Видя, что уклониться от выговора невозможно, пещерный мальчик еще больше ссутулился.

Пещерная мама наверняка сказала гораздо больше, но, увы, в ископаемых записях до нас дошел лишь этот фрагмент. Вероятно, в конце концов она приблизилась к отпечатку, постучала по нему пальцем и сказала: «Я никогда не смогу это соскоблить».

Пещерный мальчик пробормотал в ответ, что она зря волнуется, не стоит придавать этому слишком большое значение.

Но пещерная мама была права — ей так и не удалось отчистить стену.

Почему же мамы и сыновья из года в год, из века в век обречены повторять одни и те же споры? Почему, имея за плечами тридцать две тысячи лет эволюции, изобретение колеса и сельского хозяйства, письменности и парового двигателя, индустриальную революцию, падение Берлинской стены и изобретение электрических тостеров со специальной насадкой для английских маффинов, человечество все еще считает нормальным писать на стенах всякую ерунду? И почему, когда вы говорите, что это бессмысленный, идиотский поступок, сын относится к этому так, будто вы устраиваете много шума из ничего?

Мы можем изобретать сколь угодно сложные устройства, но мозги у нас остаются теми же, что были у пещерной мамы и ее сына тридцать две тысячи лет назад. Это кажется странным, ведь мы думаем: раз уж нам удалось изобрести электрические зубные щетки и щипцы для выпрямления волос (вершина прогресса!), в человеческом мозге обязательно должны были произойти значительные изменения.

Разве мозг не должен… например… вырасти?

Увы, нет. Сейчас наш мозг того же размера и формы, каким был всегда. Это значит — все, что мы делали, являлось использованием существующих инструментов, но более умными способами. Возьмите ребенка, родившегося тридцать две тысячи лет назад, воспитайте в современном мире, и он прекрасно в него впишется.

Странно, не правда ли?

За прошедшие тридцать две тысячи лет множество мальчишек переживало разные кризисы, но в целом картина такова: мальчики не собираются сдаваться. Я не утверждаю, что с ними ничего не происходит, но, судя по моему опыту, это происходило с ними всегда. Большинство из них интересуются динозаврами, девочками или поиском работы. Единственное новое во всем этом — шумиха, поднятая вокруг мальчиков. Иногда мамы с трудом понимают своих сыновей, а потому очень подвержены тревоге, которую нагнетают любители поиграть на чужих нервах.

Если одиннадцатилетний сын вдруг перестает разговаривать с родителями и постоянно раздражается, мамы нередко начинают верить в то, что у него появились какие-то глубокие эмоциональные проблемы, и не слушают отцов, которые пытаются объяснить, что сын просто сопляк.

Если вы откроете книгу, которая начинается с рассказа об «исследованиях» и о «кризисе эмоциональной жизни мальчиков», беспокойство настигнет вас уже после первых двух абзацев. Наверняка с ними происходит что-то ужасное, иначе зачем кому-то вздумалось писать об этом целую книгу?

Когда я начал собирать материал для этой книги, меня поразило, сколько политики замешано в вопросе воспитания мальчиков. И еще я понял, как важно, чтобы мамы (и папы тоже) научились разбираться в связанной с мальчиками риторике, основанной не на фактах, а на идеологии и личных точках зрения. Я не переставал удивляться, читая разнообразные удивительные утверждения, а затем обращаясь к реальной науке, на которую ссылаются их авторы. Не раз и не два оказывалось, что истина не столь однозначна (хотя мнения о мозгах, ушах, глазах и различных качествах мальчиков основывались на твердых научных данных).

«Как вы можете такое говорить? — бормотал я. — Почему вы преподносите как истину то, что не подкреплено фактами?»

Многие из тех, кто делает подобные заявления, уверены: никто не полезет в конец книги, не станет самостоятельно проверять ссылки на источники, а просто примет их точку зрения как данность. И ведь большинство из нас действительно не смотрит в конец и ничего не проверяет! У кого на это есть время? Мы читаем: «Исследование показало…» — и верим тому, что написано.

Конечно, я не проверял каждую ссылку, но я увидел достаточно, чтобы понимать: необходимо очень осторожно относиться к тому, что нам говорят. Я не нашел ничего, что можно было бы назвать полнейшей отсебятиной, однако обнаружил огромные преувеличения и сбивающие с толку интерпретации. Некоторые из них вызвали у меня большие подозрения. Всем мы должны лучше разбираться в новой «науке о мальчиках», поскольку идеи из области поп-неврологии доходят до ушей политиков, принимающих решения, которые влияют на жизнь наших сыновей.

Я составил список наиболее важных статей и исследований, к которым обращался во время работы, и привел их в конце книги, чтобы вы, если захотите, смогли сами все проверить. Большинство из вас не станут ничего проверять, но если вам все-таки захочется, загляните в конец.

Я написал книгу, чтобы объяснить мамам: они прекрасно подходят для воспитания мальчиков. Мне хотелось, чтобы они более взвешенно судили о том, что для их сыновей важно, а что нет, и лучше понимали подоплеку советов по воспитанию, в том числе и моих (особенно советов, касающихся сыновей).

Мои принципы просты. Я считаю, что подход к воспитанию детей стал излишне сложным, мы слишком много думаем обо всем, что с ним связано. Разговоры о так называемом кризисе мальчиков зашли чересчур далеко. Это может быть интересно, да и книжки об этом неплохо продаются, но не думаю, что действительность именно такова и «кризис мальчиков» как-то связан с повседневным воспитанием детей. В значительно большей степени это политические, научные и философские споры.

Вы не отвечаете за мир всех мальчиков, но отвечаете за мир собственного ребенка.

Здесь есть едва заметная, но очень важная разница, которая, я надеюсь, станет понятна в дальнейшем.

Вот мой план. Следующие четыре главы я собираюсь посвятить базовой информации, которая поможет вам усвоить все остальное, а потом мы перейдем к более интересным вещам.

Часть 1: мы рассмотрим основные понятия и затронем другие полезные вещи.

Часть 2: мы пристально исследуем спор о «кризисе мальчиков», чтобы разобраться, так ли страшен черт, как его малюют.

Часть 3: мы задумаемся над тем, что такое мужественность, и, что гораздо важнее, узнаем три простых способа научить вашего сына хорошим манерам.

Часть 4: мы изучим практическую сторону воспитания сыновей в реальном мире. Там вас ждут полезные советы.

Кроме того, мы заглянем под череп и изучим мозг мальчиков. Есть важные вопросы, касающиеся разницы между мозгом мужчин и женщин, на которые также следует ответить. Не обращаясь к интерпретациям популярной науки, мы узнаем поистине удивительные вещи о гендерной дифференциации мозговых функций. И это будет совсем не то, чего вы ожидаете. Предупредите своих возлюбленных, друзей и сотрудников, что, читая эту главу, вы можете почувствовать определенное раздражение.

Мы отправимся в долгое и увлекательное странствие по полям и каньонам мальчишеских лет. Это большая территория, и мы собираемся изучить на ней все, что только возможно. Поскольку для мам очень важно общение, мы непременно коснемся принципов, на которых мальчики основывают свой разговор. Я представлю вам множество полезной информации об образовании, эмоциях, подружках, ролевых моделях, преступлениях, машинах, складных ножах, пицце, DVD-дисках, шалашах и компьютерных играх, а также расскажу о многом другом. Разве плохо вернуться из путешествия, имея при себе практичные инструменты, которые немного облегчат вашу повседневную жизнь?

А сейчас я хочу сказать вот что: если вы прочитаете «Вступление» и положите книгу на полку и пойдете за другой, то из нашего краткого общения вам следует запомнить только одно:

вы упустили

нечто действительно интересное.

Все остальные, следуйте за мной.

Часть 1

Предполетный инструктаж