Калямбра Покровский Александр

ОФИЦЕР НЕ ДОЛЖЕН

Офицер не должен болеть венерическими заболеваниями.

Ну как это: "Товарищ капитан первого ранга!" – и вдруг триппер.

И потом там все равны – офицер, не офицер – все, что старший, что младший – одна на всех жизнь, одни мысли, страдания, одни проблемы, желания.

И все в халатах, а это дело, стремное, смешное, перебинтовано, и трубочка куда надо вставлена.

И ежедневно несколько экскурсий девочек из мединститута с первого курса и из медучилища.

При подходе экскурсии ты, живой экспонат, в прошлом – боевой офицер, должен встать, спустить штаны, показать им свое наглядное пособие и хорошим командным голосом кратко изложить историю своей болезни.

Чувство стыда уходит вместе с третьей экскурсией. Его сменяет чувство юмора – это самое живучее из чувств.

– Де-воч-ки! – кричит экспонат, в прошлом защитник своего Отечества. – Все ко мне! У меня интересный случай!

Ну и как после этого вернуться к боевой учебе? Как вернуться к повседневным будням ратного труда? Тем более что у нас так здорово сохраняется врачебная тайна, что прямо с порога все узнают, где ты почки только что лечил.

Так что к будням ратным никак не вернуться.

Это просто немыслимо.

ГДЕ ТЫ РОДИЛСЯ

Для флота очень важно, где ты родился. Лейтенант Коля Волынский родился правильно. С флота его было не достать. Папа Коли сидел так высоко и прямо, что с флота его было не достать.

Поэтому и жил себе Коленька в лейтенантах и жил.

Он уже битый час смотрел в окно. За окном мело: снежинки крутили в слепом беспорядочном танце; лодка, любимая, стояла, как приваренная, что-то в нее там грузилось, и в душу ронялись лепестки вечности. Окружающая действительность, положив мягкие материнские руки на неисхоженный Колин затылок, старалась его не будить. И вообще, во всем существовании Коли было что-то правильное, вершинное, что-то навсегда.

Из состояния «навсегда» Колю вывели две замаячившие фигуры, обернутые в наши непослушные флотские шинели.

Флагманские. Дивизии и флотилии. Они идут к нему на корабль. Они к нему прибывают. А Коли там нет почему-то. Это нехорошо.

Коля быстренько оделся. Флагманских он догнал уже у трапа. Они в наклоне, наперегонки краснея от натуги, наперебой кричали в "каштан":

– Начхим! Начхим!

– Я здесь, – сказал им Коля печально, когда соскучился, ожидаючи.

Флагманские обернулись и обрадовались:

– А вот… держи два журнала, они уже заполнены, – суетились, роняли какие-то листки и тут же подбирали их флагманские, – на, держи!

– Ну! – удивился Коля. – Эти два – да, а остальные пятнадцать как?

– Где они?! – закричали наперебой флагманские и загалдели, заметались нечленораздельно.

Жжение от желания заполнить Коле и остальные пятнадцать журналов было у них необычайно велико, и Коля им их вынес.

Лодка Колюни готовилась к переходу на Камчатку Северным морским путем, и флагманские готовили Колю к высокой московской комиссии: им не спалось, не елось, не сиделось, не лежалось, не икалось, до того им хотелось. Даже в отхожее место им ходилось, как-то очень часто перебирая, боком и с трудом. Мозг и клоака немели. Флагманские готовили Колю к комиссии замысловато, как заморский фрукт. Они перекрестились и напились, когда им удалось все же оттолкнуть Колю от пирса.

То был "поход за Героями", поэтому в него пошел и командующий. (Есть такая маленькая звездочка, из-за которой командующие способны даже на Камчатку пойти.)

После похода ожидались награды.

У Коли на переходе процентное содержание углекислоты в отсеках было такое, какое только могут выдержать человек и железо – три процента.

Командующий бенгальским львом бродил по центральному, изрыгая проклятья. Лава готовилась протечь, крови ожидались лужи.

Когда Колю вызвали в центральный, он вздохнул и вошел в него с простым лицом.

Там между ним и командующим произошел диалог, кусок из которого можно здесь привести, избавив его от идиоматических выражений.

– Почему у вас столько углекислого газа?

– Потому что аппараты не работают!

– А почему они не работают?

– Потому что сломались!

– Так ремонтируйте!

– А я не умею!

– А почему вы не умеете?

– А потому что меня не учили!

– А чему вас учили?

– Заборы строить, камни красить, снег убирать, траву сажать!

Командующий завыл: "Вы-ы-ы-ы!!!" – он просто не знал, кто у Коли папа, и далее он сказал монолог, в котором самым приличным выражением было "сучье вымя!".

Не успел Коля попасть на Камчатку, как туда примчался для него орден "За службу Родине". Командующий за грубость, невоспитанность и хамство был наказан – ему не дали «Героя». А флагманские получили по "неполному служебному соответствию". По одному на каждого.

Их еще потом долго заслушивали на всяких комиссиях об их отношении и о личном вкладе.

Коля правильно родился.

ПОТОЧНАЯ СИСТЕМА

Шел 1995 год. В этом году страна много чего смогла. Например, она смогла почти что достроить свою основную гордость – крейсер «Петр Великий», в простонародье «Петрушу». И вот приезжает Главком ВМФ с целой свитой шакалов смотреть на нашу основную гордость, и руководство завода рядом мелко семенит, показывая ее.

На лице у Главкома появляется выражение значительности всего происходящего, которое вполне сошло бы за выражение счастья. Мягкие мышцы его лица подобрались и построились в одну шеренгу с твердыми, глаза его вспомнили взгляд "великое море", а нос так ничего и не вспомнил, хотя очень старался.

Руки Главкома не то чтобы шарили и искали стакан. Нет! Они не шарили. Они держались сообразно спине и фигуре – то есть несли достоинство.

Известно, что адмиралы уровня «Главком» лучше всего разбираются в состоянии камбуза. И пошли они на камбуз, а потом и в столовую личного состава.

Там Главкома не могло не озарить. Там его озарило. Он сказал:

– Необходимо на этом современном корабле внедрить вместо бачковой поточную систему в организации питания!

Вы поняли, что он сказал? Нет? И я не понял. Его никто не понял. Он хуй знает что сказал. Особенно всех раздражало слово "поточную".

Потом Главком уехал, а конструкторы остались. Корабль почти построен. Через месяц выход на ходовые испытания. Чтоб внедрить то, что только что сказал Главком (если в конце концов понять, что он имел в виду), понадобятся колоссальные деньги и работать надо будет в три смены.

Все нервно курили. Один только старый конструктор был спокоен. Когда обратились к нему, мол, что же вы на весь этот счет думаете, он сказал:

– Пошел он на хуй!

– То есть?

– На хуй, говорю, пусть он идет.

– То есть как?

– Гуськом!

– Антон Савелич…

– Да он сам завтра не сможет повторить то, что он только что сказал. Потому что сам не понимает, что он хочет. Это ж Главком! У него по русскому языку в школе двойка была. Что значит "поточную систему организации питания"? Из шланга, что ли, их кормить? Если из шланга, то это действительно будет "поточная система". Все остальное имеет иное название. Если сунется еще раз, так ему и скажите: налаживаем шланги, дайте миллион долларов. Вы-то сами чего обмишурились? Успокойтесь. Это он на радостях ляпнул. Вот увидите – никто ни о чем завтра не вспомнит.

Так и решили – хуй с ним, и ничего не переделывали.

Через месяц «Петруша» вышел на ходовые. С бачками.

МЫТОЕ НАЧАЛЬСТВО

Мытое начальство – это совсем не то, что не мытое. Разное оно по степени добра.

Баня на флоте – это традиция, ритуал, правда, без танцев, но кто знает, что ждет нас впереди.

Адмирал захотел в сауну.

Через несколько минут в предбаннике стояло все, что должно было снять груз с непростой адмиральской души.

Ритуал и традицию на этот раз обеспечивал не какой-то там матрос, а целый мичман.

Адмирал разделся и прошел в помещение, мичман, до этого стоящий по стойке «смирно», услышал за дверью шум воды, и его отпустило. Он присел на что попало и замер в сладкой истоме.

Возня адмирала за дверью действует, как чавканье медведя в зоопарке за решеткой, то есть успокаивает, располагает ко сну. Мичман задремал. Неизвестно, сколько времени он дремал, потому что раздался страшный крик посторонних голосовых связок. Закончился он тяжким стоном, и принадлежал этот крик и этот стон адмиралу – больше-то некому.

Мичман немедленно был на ногах, и еще он мигом нарисовал себе картину "жареный адмирал".

– Хоть бы не до конца! – истово зашептал мичман и, очнувшись наконец, бросился туда, откуда были слышны еще трубные звуки.

И он увидел адмирала. Тот стоял к нему боком. Нежное адмиральское подживотье, покрытое седыми кудряшками, мелко подрагивало.

– Что это? – простонал адмирал голосом Матери Терезы и показал пальцем на то, что росло у него вниз от спины.

Мичман со всего маху согнулся пополам и внимательно изучил район адмиральского анального отверстия. Ничего нового он там не обнаружил.

– По-моему… – тянул мичман, боясь ошибиться.

– По-моему… – ошибки быть не могло, – это… жопа, товарищ адмирал! Вот!

– Я тоже так думаю! – обиженно колыхнулось адмиральское тело. – Теплотрассы надо теплоизолировать! Жопа! Вот! А то с вами совсем без всего останешься!

На этом мы закончим эту историю.

А мичману ничего не было из-за доброты – адмирал все-таки помылся.

ДИВЕРСАНТЫ

О диверсантах нас предупредили заранее.

Ожидались учения по их нападению, так что изготовились и ждали. Передвижения по базе только строем и со старшим, на остальных, как на возможных диверсантов, специально выделенные патрули должны были нападать среди бела дня голыми руками и валтузить их до подхода подмоги.

Я сам стоял в таком патруле, ходил по опустевшей зоне, вперивал повсюду свой зоркий взгляд и надувал грудь.

К полудню на бешеной скорости к зданию штаба подлетел «уазик», и из него вывалился майор. Тот майор неторопливо подошел к выставленному у штаба часовому, некрупному киргизу с автоматом, и заговорил с ним. Потом случилось непредвиденное: майор вдруг ударил бедного киргиза ногой по голове, тот упал, как подрубленный, а майор бросился в дверь штаба. Дверь за майором сейчас же захлопнулась, и восстановилась тишина – киргиз лежит.

И тут дверь штаба распахивается, и из нее сначала появляется полмайора, облепленного со всех сторон матросиками. Половина майора тужится, медленно выдавливаясь наружу, и пытается влезть обратно в штаб, но матросики упрямо выталкивают его наружу.

Вытолкнули, облепили его еще одним слоем матросов, как муравьи жука-геркулеса, распялили – руки-ноги в разные стороны – и понесли до машины. Перевалили в кузов и увезли (в гестапо, наверное).

Опять тишина.

Минут через десять из штаба вышли трое. Они подошли ко все еще лежащему на земле часовому киргизу, постояли над ним, потом взяли его за ноги и поволокли в штаб.

Так была отражена первая попытка захвата нас с суши.

На море всем объявили, что диверсанты плывут.

И они действительно приплыли.

Одного беднягу послали нас минировать, но он должен был на специальной торпеде приплыть к нам за пятьдесят километров, для чего он ее оседлал и поплыл, но торпеда сломалась через два километра, и остальные сорок восемь он тащил ее на себе, держа одной рукой и гребя другой.

Когда он подобрался к нашей базе, он уже не хотел никого минировать. Он хотел только, чтоб его из воды достали и чтоб отняли у него эту проклятую торпеду, в которую он так хорошо вцепился, что судорогой руку свело, отчего она никак от руки не отделялась.

Он высунул другую руку из воды и начал ею подавать сигналы на ту самую лодку, что он минировать приплыл.

Обрадованные вахтенные – им обещали за поимку его десять суток отпуска – тут же забросали его сверху камнями, которые в этой ситуации изображали гранаты.

Так была отражена попытка взять нас с моря.

ПРАЗДНИКИ

Настроение у лейтенанта Петьки Заморзина по случаю праздника было блестящее, красного дня, можно сказать, было настроение.

– Сейчас выпью! – думал со слюной Петька. – И в ДОФ, на танцы! Женщина по сути своей должна отдаваться! – вытянул он один из своих силлогизмов. – Женщина любит ушами. Мужчина должен эпизодически издавать чарующие звуки, чтобы приручить кобру! – силлогизмы цеплялись друг за друга, как влюбленные мухи, и лезли из Петьки на свет Божий.

Пока они лезли, рука Петьки Заморзина шарила в стенном шкафу в общежитии по улице Карла Маркса, дом 8. Рука Петеньки искала бутылку с веселящей жидкостью (он ее тут припас). С ее помощью Петенька должен был исторгнуть чарующие звуки.

Бутылка нашлась, но только она была совершенно пуста. Фонтан силлогизмов немедленно заткнулся.

Только теперь Петька заметил, что его сосед по панцирной койке, Мишка Туракин, неприлично лежит, мечтательно закинув взгляд в потолок, трогательно улыбается перекормленным идиотом и с минимальными экономическими затратами совершает редкие сосательные движения.

Мишка Туракин с давних пор находился под присмотром у самой Эволюции. В качестве юной почки на ее древнем стволе.

Всю эту сложную оранжерейность Мишки на флоте не сумели оценить и определили его существование одним словом – обормот.

– Скотина! – первое, что пришло на ум Петьке. – Высосал! Все высосал, сука-тарантул!

Теперь самое время заметить, что без слова «сука» флот был бы не флот.

Флотское слово «сука» отличает огромная универсальность. Пользуясь этой универсальностью, можно существенно расширить, раздвинуть границы окружающего животного мира. Например, в нем, в этом мире, может появиться "сука-тарантул".

В следующие двадцать пять секунд на блаженную физиономию Мишки обрушилась вся великая оздоровительная сила русского мата.

Последний кусочек фразы был самый безобидный и гласил: "Хрен что получишь!"

– Ладно! – успокоился наконец Петька и вынул из портфеля еще одну бутылку. – Я не такой гад, как некоторые. Выпьем, и на танцы!

Мишка, не снимавший улыбку с лица на протяжении всей проповеди, срочно отмобилизовал свое стокилограммовое сиськастое тело и украсил собой стол, и как только это случилось, несколько замусоленных сосулек, исполняющих обязанности волос на его голове, угрожающе зависло над стаканом.

– Ну что! – воскликнул сильно подобревший к Мишке Петька, когда бутылка свое откапала. – Ринулись? На половые подвиги!

Мишка резко склонил буйну голову на грудь и звякнул под столом воображаемыми шпорами.

Окрашенные в самцовские цвета, они надели шинели и, насколько позволяло выпитое, ринулись.

– Грустное, флотское, лейтенантское сиротство, – вздохнут одни.

– Бездуховность! – определят другие.

– Просто низкая личная индивидуальная ответственность! – изрекут третьи.

Выслушаем всех и продолжим. Итак, сироты из подъезда вышли.

– А чё мы пустыми и… дем? – спросила одна казанская сирота у другой голосом Петьки.

– А чё?

– Праздни-ик… же! – выговорила первая после короткой разминки с шипящими.

– Ну-у? – вопросила вторая, у которой до текущего момента было все в порядке с логикой.

– Давай с флагом пойдем! – скомплектовал все ж таки мысль Петька и указал на флаг, развевающийся над входом.

– С фла-гом? – в растяжку удивился Мишка.

Организация доставания флага была следующей: Мишка упал на четыре кости (на четвереньки), Петька сел на него сверху, Мишка встал, опираясь на торец здания, и с пятой попытки, разгоняясь и нападая на стенку с двухступенчатым селезеночным еканьем, они добыли флаг, слезли друг с друга и отправились в ДОФ.

Через двести метров под влиянием выпитого у обоих от многочисленных пут и наслоений освободилась извилина, заведующая пением в организме.

– Споем? – предложил Мишка, у которого освобождение произошло пораньше.

– Только революционные песни! – сразу отрубил Петька. – Мы же с флагом!

– Хрен с ним! – согласился Мишка. – Пусть будут революционные, но по теме!

Они шли и радовали гражданское население.

– Замучен тяжелой неволей! – плакали две луженые глотки, плавно переходя к сообщению о том, что "темные силы" их "злобно гнетут".

И, как это бывает в таких случаях, им не встретился патруль, хотя улицы города были засеяны патрулями чаще, чем минное поле минами.

Живые и невредимые друзья добрались до ДОФа.

И тут во весь рост встал вопрос с флагом.

– Я вот с такого карманного приучен к флагу! – заявил Петька – Я приучен уважать. флаги!

– Ну? – не понимал его Мишка, растерявший к тому времени способность к возражению.

– Воткнем назад! – решил Петька. – Падай на четыре кости!

И Мишка "упал на четыре кости", а когда, поелозив в снегу, он встал, на нем, как заправский кавалерист, сидел Петька с флагом.

Прогарцевав иноходью до ближайших знамен, они пристроили там свое полотнище.

В ДОФе навзничь рыдала музыка; в зале густел и клубился запах неухоженных лошадей и женщины подпрыгивали с обещающими блаженство лицами.

Но ни одна из них не выбрала себе на ночь ни Мишки, ни Петьки. Вечер грозил половой неустроенностью.

– Зажрались! – ответил сразу всем женщинам Петька, и друзья отправились домой, используя при движении противолодочный зигзаг.

– Ай биг ю паден! – орал по дороге Петька. Он уже находился в том состоянии, когда обычный человек говорит по-английски.

Дома они выпили совсем немного. Петька прислонил ускользающего Мишку к кровати, проверил его на устойчивость и сказал:

– Веди себя хорошо! А я ненадолго… тут… в один "Кошкин дом".

Целый час Мишка вел себя хорошо, пока ему до родовых схваток не захотелось излиться. Праздник зашевелился, запросился и начал из него выходить.

Поскольку идти по коридору было далеко, а графина под рукой не оказалось, то Мишка просто открыл окно и сейчас же заторопился, затоптался, застонал и наконец, переломившись наружу, облегченно чуть слышно завыл.

Проходящие мимо в тот миг смогли бы лишний раз убедиться в том, что ходить под окнами вредно.

Когда Мишка слез с подоконника, у него тут же прорезался половой инстинкт. Лейтенант русского флота в период гона! Он почувствовал себя могучим пещерным медведем.

Дверь оказалась запертой снаружи (Петька, зараза, постарался), а ключей не было.

Как Мишка ни бился, сломать дверь ему не удалось. Тогда он связал вместе четыре простыни, привязал их к батарее и, перекинув свое ставшее необычайно ловким тело через подоконник, принялся спускаться с четвертого этажа.

На третьем этаже первая от батареи простыня стала развязываться. Мишка скользнул вниз, но успел, пролетая, страстно обнять водосточную трубу.

Военно-морской флот почему-то любит водосточные трубы. Уж очень часто, пролетая мимо, он заключает их в объятья.

Но труба к объятьям подготовлена не была. Это был почетный правофланговый, пенсионер среди труб, и место ему было на свалке. Она мгновенно переломилась, и Мишка, скользнув ниже, попал одной ногой в прочный, как ошейник римского раба, держатель трубы. Его развернуло и брякнуло, но он не упал, а завис вниз головой, сжимая руками остаток водостока.

Руки у Мишки очень скоро разжались, и остаток трубы огромной сигарой медленно улетел в бездну – Мишка при этом висел, как летучая мышь.

– А-а-а!!! – заорала та мышь. Ее долгий и тягостный крик возвестил в ночи, что праздники кончились.

Мишка орал потом часто, с многочисленными тональными вариациями.

Так орать может только самаркандский ишак или стадо саванных павианов при выборе вождя.

Дежурная общежития, посаженная внизу сразу при входе за стекло для предотвращения вертепизации государственного учреждения, услышала его где-то через полчасика. Она выбежала, озираясь и паникуя, как мышь в половодье. Она никак не могла понять, откуда так орут.

– Да здесь же я, здесь! – кричал ей Мишка, и она, задрав свою глупую голову, увидела его, наконец, летящего среди звезд.

Пожарные установили лестницу и спасли его, летящего среди звезд, а для дальнейшего спасения Мишка был передан в цепкие руки нашей родной комендатуры.

ШАЛАШ

Какими словами можно описать желание срать?

Только словами «жить» и "дышать".

Видите ли, мне не посчастливилось служить в бригаде ракетных катеров одиннадцать лет начиная с 1979 года.

А некоторым посчастливилось.

На катере проекта 205 гальюнов нет.

И вот встает такой катер под номером «Р-57» погожим летним днем на стенд размагничивания в бухте Улисс, что на Дальнем нашем Востоке.

Старшина команды ракетчиков мичман Корсунь – полный, благовидный мужчина цветущих лет – находился в самом шикарном расположении духа. Он мурлыкал про себя песни советских авторов, он улыбался, он жмурился от солнца.

Но все это до тех пор, пока не почувствовалось, что надо бы сходить в гальюн.

Выбравшись на верхнюю палубу, мичман Корсунь понял, что все не так просто: справа по борту стоит на якоре корабль размагничивания СБР со своей полугражданской командой и поварихой, с левого – пляж на Змеинке с женщинами и детьми.

И вот тут он и стал подбирать слова для описания возникшего желания. Но недолго.

Желание срать подобно ростку тополя, пробивающего асфальт, – оно способно только усилиться, заменив человеку речь.