Калямбра Покровский Александр
Она поделена на отсеки. Эти отсеки закрываются, у нас говорят «задраиваются» с помощью специальной такой штуки – кремальеры, особенно во время аварии, пожара или утопления лодки, – намертво. Никто не прорвется. Это важно. Потому что люди во время аварии сходят с ума, бегут, безумные, и ломают эту самую кремальеру, как палку.
Поэтому с другой стороны переборочной двери – она круглая – тоже есть кремальера, и еще можно опустить в нужное место обычный толстый болт. Закрыл дверь, обжал кремальеру и опустил болт – теперь не прорвутся, точно.
С той стороны отсека может быть пожар или вода, и, если не задраишься, не отсечешь соседний отсек вместе со всеми его жителями и механизмами, то пожар или вода войдут и в твой отсек, а потом они пойдут дальше, убивая людей.
А задраил – и, может быть, остановил этот безумный бег.
Пожары у нас часто. И даже не пожары. Мелкие возгорания. На девяносто суток плавания несколько таких возгораний – норма. Сколько это «несколько»? Ну, четыре-пять, иногда шесть. Как повезет.
Что у нас горит? Да что угодно. Например, масло на камбузе на раскаленную плиту коки выльют – сразу пламя до подволока.
А потом дым в отсеке стоит столбом – не продохнуть.
В этом случае объявляется аварийная тревога – дзинь-дзинь-дзинь – и лодка всплывает.
Лодке важно всплыть, потому что в надводном положении легче справиться с бедой.
А дым – это всегда беда. В нем содержится угарный газ. Он реагирует с кровью в триста раз быстрее кислорода. Одного вдоха иногда вполне достаточно для того, чтоб вся кровь в легких прореагировала.
Лодка всплывает, устраняет причину пожара, вентилируется.
Для нас очень важно хорошо провентилироваться.
А еще лодки тонут.
По разным причинам – заклинка рулей на погружение или еще чего.
Тогда лодка вдруг зарывается носом и начинает погружаться, и люди в ней вывалились с коек, упали с кресел, полетели, вперемежку с ящиками, побежали на подгибающихся ногах, на карачках, головой в переборки.
Чем глубже она погружается, тем сильнее вода обжимает ее корпус и тем меньше становиться ее объем, а значит и выталкивающая сила, тогда она погружается еще быстрее, а потому объем еще больше уменьшается. Лодка падает на глубину с ускорением. Как камень. Летит, летит.
И там уже, на глубине ее давит, сминает, как обычную консервную банку.
Важно это не допустить.
Важно сразу же всплыть.
На лодке столько всякого для резкого, экстренного, быстрого всплытия – вы себе просто не представляете.
Воздухом высокого давления продуваются цистерны главного балласта, – главное, успеть их продуть – и тогда лодка взлетает, выпрыгивает на поверхность, а потом покачивается, и все в отсеках вместе с ней покачиваются и приходят в себя.
С глубины утонувшую лодку поднять трудно.
Лучше, если она утонет на трехстах метрах, а еще лучше – на ста.
Сто метров – это просто отлично, это здорово, это вам повезло.
Со ста метров можно выйти методом свободного всплытия. Через торпедный аппарат, совершенно без снаряжения, по три человека за раз.
Открывается крышка, вы вползаете втроем в этот длинный, цилиндрический гроб и замираете, а те, что в отсеке, закрывают за вами крышку и дают в него воздух. Постепенно, но все-таки торопясь. За одну минуту. Десять атмосфер. Потому что кровь не должна успеть насытиться азотом, а то при приближении к поверхности кровь вскипит его пузырьками – он начнет выделяться и закупоривать сосуды – это и есть знаменитая «кессонка», кессонная болезнь.
А когда давление повышается быстро, в течение минуты, не больше, то он не успевает раствориться.
Открывается передняя крышка торпедного аппарата и – вот она вода. Она стоит перед крышкой и не входит внутрь. Как в кино. Ее можно потрогать. Сунуть в нее руку – мокрая, высунуть ее назад – здорово.
Но на все это времени нет, все это вспоминаешь потом, а сейчас быстро наружу, выбрался в воду, оттолкнулся от края и. всплываешь, не забывая все время выдыхать, потому что давление в легких падает и при задержке можно получить разрыв легкого, баротравму.
Да, через торпедный аппарат – это здорово, это повезло.
А если тебя закрыли в другом отсеке и никуда не добраться, то тоже ничего. Не стоит пока печалится. Главное осмотреться, потому что почти наверняка пропадет свет, и сидеть будешь в темноте.
Так что стоит поискать аварийный фонарь – его хватит на двое суток непрерывного свечения, а потом привыкнешь жить в темноте.
В каждом отсеке есть парочка таких фонарей – надо их найти.
Нашел – вот и счастье.
Теперь стучать.
Лодку ищут, обязательно ищут. Если она не вышла на связь в течение четырех часов, объявляется тревога по флоту и в море на поиск выгоняется туча кораблей, и тут важно верить, что найдут, и стучать. Сутками.
Надо стучать по отливному кингстону помпы – он сразу идет за борт.
Или по любому другому кингстону, только чтоб он сразу же шел за борт.
Стучат ключами или все равно чем металлическим. Металлом по металлу.
Важно разбиться на вахты и стучать днем и ночью.
Азбукой Морзе. Она есть на всех переборках. Специальные стуки, ни на что не похожие, понятные любому профану, то есть, я хотел сказать, водолазу.
Главное верить, что тебя ищут, что найдут.
Надо стащить в отсек побольше теплого водолазного белья – лодка скоро остынет, и будет холодно.
Надо поискать воду и аварийный запас пищи, регенерации – она выделяет кислород, если подсуетиться.
А перед этим важно выбрать старшего. Старший всегда должен быть. Это как Бог. Бог должен быть.
И ему все подчиняются. Он сказал – закон. Никто не возражает. Это важно. Иначе безверие, тоска, смерть.
А со старшим – хорошо. Всегда же хочется думать, что кто-то сейчас все придумает, и все у вас получится. Это здорово, когда есть старший, поверьте.
Он распределит еду и воду, свитера, регенерацию, дыхательные аппараты, установит очередность смен, потому что надо следить за просачиванием воды в отсек, за температурой и чтоб все время стучали.
А что за вами пришли, вы сразу почувствуете, там так обостряется слух, что все постороннее сразу же слышно.
Сразу начнется возня у эпроновских выгородок – это, как пить дать.
Это такие специальные места. С них можно подсоединить шланги и провентилировать отсеки – в первую очередь, нужен же воздух, а потом через них можно подать электричество и осветить отсеки через лампы аварийного освещения, и еще можно позвонить по телефону с поверхности.
Представляете, вам звонят с поверхности, там же стоит спасательное судно, а вы им: «Але, как дела? Как там снаружи? Не моросит? Сколько нас тут? Нас тут немного. Сейчас скажем все по фамилиям. А мы вас ждали! Ну, да! Ха-ха-ха!» – и в отсеке сразу же все смеются, вы не представляете себе, как у нас могут смеяться. Над любой ерундой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Когда-нибудь увижу прекрасное чучело подводника где-нибудь на севере нашей необъятной страны, в краеведческом музее, с растопыренными руками, с растаращенными глазами на подставке из скал и хрустящего ягеля.
На бирке под чучелом будет написано:
«Подводник-сапиенс, он же – вульгарис, он же – большой морской яйцекладущий подводник. Постоянного гнездования не имеет. Иногда пара грубых сучьев бережет кладку от скатывания.
Это временное пристанище тут же бросается в минуту опасности.
Но свои яйца защищает до последней капли. Взмывая, всегда их подхватывает.
Выживает и хорошо размножается в неволе. Редко имеет одного, чаще – двух птенцов. Когда желторотые дорастают до папы, они бьют его по голове и так получают желаемое.
Требует бережного отношения к себе и хочет попасть в Красную Книгу.
Отличается высоким уровнем развития чувства стадности и локтя.
Внутренняя организация сложна и недостаточно изучена.
Иерархическая лестница крута и неожиданна.
Отмечены случаи поедания себе подобных.
После десяти лет – вреден и склочен, не дорожит честью коллектива.
В больших скоплениях склонен к созданию нездоровой атмосферы.
Поставленный в зависимость от обстоятельств, ищет оригинальное решение.
Обвехованный – очень хорош. Тыл себе любит прикрывать. Перед носом любит морковку, под себя обожает бумажку.
Долго верит.
Легко заверяет и клянется мамой.
Часто хохочет и беспричинно плачет.
Спокоен, если пути заказаны и отступать дальше некуда. В этом случае наблюдаются случаи большого семейного счастья.
Беспокоен, если наблюдает отдельные перемещения.
Желательно околпачивание – хорошо его переносит.
Интересуется чужими болячками. Чувствует себя замечательно, если видит их много.
Покладист, куда ни положи.
Любит посторонний запах, называет его «новым веянием».
Ни одна зараза на нем долго не выживает».
ОТ АВТОРА
Сперва я вам хочу рассказать о нашем Уставе. Не о том, конечно, уставе, по которому теперь на флоте развивается жизнь, потому что я не знаю, что там сейчас происходит, а о том Уставе, по которому когда-то служил я.
Вот открыл я его недавно и понял, что и тогда наш устав никто по-настоящему не читал и над ним не думал, а уж теперь – и подавно, и после этих мыслей тотчас же пахнуло на меня чем-то забытым, смешным и трогательным, будто нашел я на старом чердаке, среди паутины и плесени, картину, изображающую моего родного деда при шашке, портупее, с закрученными усами.
На первой странице гимн: «Со-ю-з не-ру-ши-мы-й та-рата-па-ра… и … Ле-ни-н ве-ли-ки-й та-та-та-па-па…» – потом присяга: «Я – гражданин… клянусь… на-на… а если я нарушу, то пусть…» – потом «Общие положения», в которых одну фразу обойти уж точно никак нельзя, потому как хороша необыкновенно: «Ни одно иностранное правительство не имеет права вмешиваться в жизнь военного корабля СССР»…
Все! Остальные 442 страницы можно не листать вовсе.
Чушь потому что…
ИКРЫ ХОЧЕТСЯ
Жаль, что подводник не мечет икры. А как было бы хорошо! Представьте себе: сначала самка своим длинным яйцекладом делает для страны большое и нужное дело, а потом появляется самец, поливающий все это своими молоками. И – тысячи икринок, тысячи.
А сколько было бы новых подводников!
А подводных династий сколько бы было!
И никаких забот. Нужны подводники – да вон же они, чудный корень, – конвейер, икринка к икринке.
Конечно, пришлось бы где-нибудь на юге построить садки – неглубокие, полные солнечной зелени, легко прогреваемые ванны (конечно, пришлось бы), но все это невыразительные мелочи перед лицом такой значительной государственной проблемы, как икрометание подводников.
А как было бы хорошо: для каждого подводничка, даже для самого мелкого и неприветливого, обязательный летний отпуск.
И всей семьей под наблюдение врачей. Представляете? Жарко, и ты не в лодке, а в ванне, на юге, на нерестилище;
ласковый легкий ветерок; доносится зов недалекого моря (плеск), и вокруг все врачи и врачи – порхают; еда на выбор, умоляющие крики: «Съешьте это, не шевелясь!» – или: «Съешьте то!»
И куча процедур.
Куча «до» и куча «после».
А сами процедуры ненавязчивы, ненатужны и выполняются играючи.
Правда, все время «хорошо» у нас быть не может, и скоро за дело бы взялись селекционеры – эти друзья природы – и сдвинули бы нам период икрометания на декабрь, и стали бы подводнички метать это все в декабре; но те времена наступили бы не скоро, и на наш век был бы обязательный летний отпуск, и чтоб всей семьей, к морю, на юг, в ванну, и яйцекладом – икринка к икринке…
АМДЕРМА
Север Крайний – Амдерма.
Это место такое сахарное.
Название этого места все тянет произнести, отделяя первый слог, но это будет неправильно.
Зимой минус сорок, и кожу на роже ветер легонько снимает с помощью очень твердой ледяной крошки.
А собаки там величиной с годовалого тигра – мелких ураганом относит.
И блохи на них не водятся по той же причине.
Военный аэродром. Техники готовят истребители к вылету. Молодой лейтенант группы СД – самолетных двигателей – увлеченно работает, что-то там вдохновенно крутит. К нему неторопливо подходит майор Сан Саныч Штырь, инженер эскадрильи, и устало говорит:
– В штанах, случаем, не ебешься?
Когда начальство обращается к тебе с подобным вопросом, лучше осмотреть всего себя и свои дела бдительным оком, может, ты что-то упустил.
Лейтенант смутился, потом осмотрел, ничего не нашел и на всякий случай говорит:
– Так точно, товарищ майор!
Тогда майор ему уже несколько громче, с горячей настойчив остью:
– В штанах, говорю, случайно. НЕ ЕБЕШЬСЯ?
Еще один торопливый огляд себя – ну что я делаю не так, Господи?! – и блеянье:
– Так точно… товарищ майор!..
И тут майор сходит с ума – брови выше ушей:
– ГОВОРЮ, В ШТА-НА-ХХХ!!! НЕ Е-БЕ-ШЬ-СЯ? Истошный крик доведенного до крайности лейтенанта:
– НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!
И тогда полное смысла замечание старшего товарища:
– А ЧТО Ж ТОГДА В РУКАВИЦАХ РАБОТАЕШЬ?!! М-да.
Надо вам сказать, что и в этот раз было минус сорок. С ветерком.
ЖИВ, ЗАРАЗА!
На флоте невозможно долго жить и чтоб не вспомнить про говно.
Сейчас мы про него вспомним.
Вахтенный пятого в автономке пропал. Ночью пропал, перед самым получасовым докладом насчет того, что «в пятом замечаний нет».
Напрасно центральный звал его в железных джунглях, загораясь желтым глазом лампочки переговорного устройства «каштан»:
– Пятый!.. Пятый!.. Где он ходит, зараза?… Пятый!.. – все без толку, все напрасно.
Его искали. Сначала осторожненько, не докладывая командиру, а потом доложили.
Командир немедленно прибыл в центральный и обозвал всех «тихушниками»:
– Вы все тихушники! Вы втихаря все делаете! Гадите тишком! А того не понимаете… – командир говорил еще целую минуту, потом объявили тревогу и поискали еще минут двадцать – никого.
Командир вызвал в центральный командира подразделения, который к тому же был еще и командиром того самого пятого отсека.
– Где ваш личный состав?!! – спросил командир.
– А я откуда знаю! – был ему немедленный ответ.
И тут командир взорвался:
– Да вы вообще никогда ничего не знаете! Гляньте на себе, гляньте! Потому что спите на ходу! Вас и сейчас подняли с койки последним! Небось, и не знали даже, почему объявили тревогу? А? Не знали? Да? Не знали? Вот! Где может быть вахтенный пятого?
– Не знаю!
– А вы узнайте! Вы разберитесь! Для начала! Надо же когда-то начинать! – сказал по-нехорошему успокоившийся вдруг командир.
И командир подразделения, резко хрюкнув, отправился в отсек. По дороге он все-таки окончательно проснулся и разбушевался:
– «Где ваш личный состав?!!» (Где, где? В треугольной бороде! Под складками! Сразу влево и на ощупь! Там он и висит! И всегда висел! Где? В говно упал! Утонул там!) – он перелез, в конце концов, в свой любимый пятый отсек. – Где эта зараза?!! Звезда с ушами! Гиперболоид инженера Харина!..
Из гальюна пятого отсека никто не выходил. А многим, по тревоге, хотелось. У гальюна даже выстроилась очередь.
– Эй! – кричала очередь и стучала в дверь. – Умер там, что ли? Или веревку проглотил?!!
Дверь гальюна открылась наконец, и из нее вышел.
…Вахтенный пятого зашел в гальюн и взобрался на дучку поудобней.
«До доклада еще далеко, сейчас наделаем чего-нибудь и на докладик», – думалось ему. И он наделал. Осталось только встать и нажать на педаль. А что, если вставая, нажать?
Так он и сделал: вставая, нажал. И нога соскочила. Он рванул вверх, чтоб увернуться от подлетевшего, как в цирке, говна, но не удержался, оступился, и нога опять попала на педаль и опять соскочила.
Со стороны могло показаться, что вахтенного просто подбрасывает на унитазе (просто подбрасывает). Одновременно его всякий раз обдавало говном.
Он решил тут же помыться и все застирать, не выходя из помещения.
И вот когда дверь гальюна пятого отсека в результате открылась, и из нее вышел застиранный вахтенный пятого. Он вышел и обалдел. Он не слышал тревоги, он не слышал команд, он даже стуков в дверь не слышал, работая. Он думал, что все спят.
А все не спали. Все сгрудились и смотрели на него молча, как на счастье.
Вахтенный был в повязке и в рубашке. Больше на нем ничего не было. Все остальное, постиранное, он держал в руках. Только нательная рубашка и повязка, и внизу, из– под рубашки, что-то украдкой курчавилось и при походке поглядывало.
– Чего это, мужики? – спросил вахтенный.
– А мы думали, что ты где-то сдох!!! – выдали ему сейчас же.
НОВЫЙ ГОД
Летный гарнизон.
Предновогодняя ночь.
Что может быть лучше этой ночи?
Лучше нее может быть только ожидание, предвкушение праздника, когда ты не тут, а там, в прекрасном далеко, в будущем, за новогодним столом, и когда все-все кажется прошлым, глупым, смешным, когда заботы, обиды, тревоги забыты, и осталось только наполнить бокалы, да посмотреть в глаза любимой, да на часы – на них всего 22.00.
И вдруг по громкой связи раздается: «Всем офицерам срочно прибыть в штаб полка!» – и всех словно подняло и вставило в середину палец ростом с молодой микрофон.
Все вскочили, заметались, подхватились, и помчались, и с грохотом понеслись, сапогами об порог – в штаб.
Там их ожидал командир Вадик Фаритович. Он обратился к ним с речью:
– Вот! Товарищи офицеры! Полтора сутка (именно так: «сутка полтора») отсутствует солдат на службе, а я узнаю об этом только сейчас! Отправляйтесь немедленно все на поиски солдата!
Быстрее вихря офицеры взметнулись-взлетели и бросились вон.
Искать. ИСКАТЬ!!!
А где искать?
О, это легко. Рядом только деревня Бобровка – взять ее с разных сторон – и по хатам, по хатам, по хатам, сеновалам, погребам.
Ровно через полчаса солдат, стоящий на четвереньках (по-другому у него не получалось), был безжалостно оторван от груди возлюбленной (после чего ему дали ногой по сраке) и доставлен в расположение части и мордой в подушку ткнут.
А потом все побежали по домам и ровно в полночь за праздничными столами они уже мечтали, вздыхали и заглядывали в глаза любимым.
ЗАБУБЕНЬТРАВА
Адмирала Забубеньтрава у нас всякий знает. Про него легенды ходят. Внешне он даже на человека похож, но как только начинает говорить, так это ощущение и пропадает.
Вот стоит он на пирсе и распекает какого-то капитана третьего ранга:
– На одну тысячу человечества попадаются и кретины!
Адмирал у нас с русским языком не всегда в ладу.
– Поймите, наконец, корабль присутствует на дивизии, а на Луне он отсутствует! Вы когда это усвоите? Что вы на меня так пялитесь? Ходите тут с повадками пьяного воробья? У вас там даже тараканы прыгают, бегают и непонятно чем занимаются!
На испытуемого страшно смотреть. Он красный и глядит перед собой особенно преданно.
– Чем вы все время заняты? Лежите и разлагаетесь? У вас уже мухи на губах ебутся!
М-да, и это далеко слышно. У нас база находится как в чаше – по сторонам скалы, а адмирал с жертвой находятся в центре этой чаши – получается замечательная акустика.
– Что это за стиль работы? Сначала вы набираете воздух в рот целую неделю, потом два часа пыжитесь мне чего-то сказать, а как я вам дам за пять минут по ушам, так вы и замолкаете потом на целую вечность!
Капитан третьего ранга действительно как-то подозрительно пыжится.
– Ярче! Ярче надо осознавать! Чтобы не тужиться здесь потом!
Может, и тужится этот каптри, я даже не знаю.
– И не надо сваливать свою дремучую неисполнительность на мой природный долбоебизм! – Наверное, не надо. – Вы должны были у трапа схватить меня под белы рученьки и, бодро цокая копытцами, повести меня вдохновенно по своему заведованию на предмет устранения моих же замечаний! А теперь что? Что теперь, я вас спрашиваю? Что теперь? Что? ЧТО?!!
Я не знаю «ЧТО», но только горемыку капитана еще больше распирает – он надувается, смурнеет и еще раз надувается.
И тут этот несчастный капитан третьего ранга в совершенном отчаянии оглушительно пукает на всю округу – по-прежнему поразительная слышимость.
Не берусь описать, что было после.
ДЕРЬМО ЗАМЕРЗЛО
Север Крайний с Амдермой.
Дома на ножках, потому что вечная мерзлота.
Все коммуникации тоже на ножках и в коробах, чтоб не сомлели, не приведи Господь.
Но иногда Господь делает «приведи», и тогда однажды вечером, когда все уже дома, по громкой связи звучит: «Коммунисты и комсомольцы! Командование обращается к вам с убедительной просьбой не пользоваться туалетом в связи с размораживанием системы», – после чего, для контроля происходящего, по всем домам пускаются оповестители, вооруженные, как и любые оповестители, противогазами. Они звонят в каждую дверь, и когда она открывается, говорят: «Велели не срать!»
Я вам так скажу из своего личного опыта: трудная это задача, если нет под руками ведра.
А с ведром – это задача легкая и пустяшная, после чего боевая подготовка свернута сама собой, и все ходят друг к другу в гости, интересуясь, не срут ли соседи.
Первые этажи внимательно следят за ванной и туалетом и чуть чего производят ревизию в верхних этажах. Верхние этажи ведут наблюдение за нижними, и если и испражняются, то втихую.
Надо вам заметить, что от волнения гадится лучше и на двор с ведром бегается швыдче.
Примерно через неделю оказывается, что нет труб нужного диаметра.
Еще денька через два диаметр находят и ставят его в то самое место.
Потом по домам пускаются оповестители с тем, что «велено срать», а по громкой связи объявляется благодарность коммунистам и комсомольцам, а также беспартийным, воодушевленным их личным примером, то есть женщинам и детям.
Ах!.. Как я все это понимаю…
ТАРАКАН
Наш корабельный врач Кузьма относится к той категории народных целителей, у которой существует только два настоящих диагноза: «хуйня» и «пиздец» («хуйня» проходит сама, «пиздец» не лечится»). То есть он ленив и философичен.
Лежит Кузьма на койке в обеденный перерыв – волосы дыбом в подушку – и смотрит он на меня во все свои заплывающие жиром глазки – у него, собаки тайской, лирическое настроение, ему рассказ услышать хочется.
– Саня! – говорит он мне. – Ты мне рассказ обещал.
Читать бесплатно другие книги:
