Калямбра Покровский Александр

А командир наш человек невероятной порядочности, хоть и забывчив, и девичьего смущения в нем достаточно имеется, если дело касается смешанных полов, то есть если есть и мужчины, и женщины. И потом, он у нас очень образованный человек, если где кроссворд какой-нибудь, или чайнворд, или же викторина – всегда он занимал первые места.

Но была у него одна особенность: если он вслух говорил о мужчине, то добавлял «ебеньть», а если о женщине, то «бля».

И вот держит он речь перед нашими бабами, которые пришли на встречу вместе с мужьями. Речь о культуре и о том, что не надо материться в присутствии прекрасного пола, о чем этот пол все время напоминает.

Произнося «мужчина», он говорил «ебеньть», а «женщина» – конечно же, «бля».

В зале начинается движение на стульях, сдавленный смех.

Командир не понимает, в чем дело и начинает волноваться и произносить слова тщательней, отчего вместо одного «ебеньть» он говорит два раза «ебеньть», ну а «бля» он говорит уже три раза.

Бабы от хохота ссали на стулья.

Потом пришел зам и вывел командира под руки – тот по дороге квакал.

Затем он попросил удалиться женщин и полчаса говорил мужикам, что они своих баб, бля, совершенно распустили. Теперь мужики начинают ссать на стулья, и к концу дня помещение было на удивление как загажено.

Потом приняли волевое решение. За пять литров спирта и коробку дефицита наняли нужных баб, проинструктировали, и они три дня на сборах очень ловко, с песнями и с камланием, изображали женсовет.

А Васек во всем этом не участвовал. Он совсем после этого дела сник, подал рапорт, перешел в стройбат, а там и вовсе уволился и сменил родину – уехал в Швецию, где, по слухам, сменил пол и потом уже, со временем, возглавил шведское движение за женскую эмансипацию.

Вот. А еще говорят, что я замов не люблю.

ПОДВИГ

Акванавт старший мичман Васильев способен на подвиг. Недавно это выяснилось. Несколько дней тому назад в котельной прорвало трубу с горячей водой, а старший мичман Васильев дежурным стоял. Так вот: он бросился бороться за живучесть, закрывая дыру голыми руками и терпя сильнейшую боль от кипятка.

А тут случился другой, молоденький мичман, оказавшийся неизвестно зачем в той же котельной, просто шлялся вокруг, видимо, и зашел на крик. И вот Васильев, рыча, поворотив свое распаренное, красное лицо, с совершенно разутыми от напряжения глазами в его сторону, отправляет его за помощью к дежурному по части: «Даааа… вай!»

А вокруг лето, полдень, лепота, расслабление.

Но кипяток жжет Васильева. Просто нещадно жжет – ЫЫЫЫ!!!

Жжет! Нет сил терпеть, а помощи все нет и нет, и тогда Васильев бросает трубу на хер, с криком выбегает на улицу, окропляя дорогу потом и не только, и…

И что он видит? Посланный за помощью молоденький мичман играет с котенком.

Такого вопля давно не слышали у акванавтов.

Васильев гнался за молодым мичманом с возгласом: «Убью, сука!»

Молодого мичмана от смерти спасли только быстрые ноги.

ФИКУС

У нас мичман Панин по-большому в туалет только при сигарете ходил. Входил, садился, закуривал, и только тогда из него на базе дерьмо шло. Иначе никак. Условный рефлекс, отшлифованный годами. Вот в море, под водой, без сигареты – пожалуйста. А на свежем воздухе – ни за что. А тут – перестройка грянула, и с сигаретами перебои. Не подвозят вовремя, и мичман Панин у нас три дня не срамши.

Просто погибает человек. «Найдите мне хоть сена», – говорит он всем жалобно. А где мы его найдем? Север, зима – ни травинки. Люди были посланы искать, но вернулись ни с чем. Мы к доктору его отволокли, а он с клизмой не дается и все стонет: «Травы… мне… травы…» – умирает человек.

И вот когда стало совсем невтерпеж – просто у всего экипажа жопа разрывается от сострадания, – врывает в ротное помещение матрос Хохлов с криком: «Нашел!» – в заброшенной казарме он нашел засохший фикус. Перетирали его листья просто все, для скорости. Потом свернули козью ножку, воткнули скрюченному Панину ее в рот, подожгли, а самого его, дымящегося, под руки волоком в гальюн. Там штаны сдернули, развернули почти совсем без ощущений, усадили орлом и дверь прикрыли.

И тут с помощью жопы он издает рев буйвола, застрявшего в кустах, – СРЕТ!!!

Вы знаете, никогда потом этот звук не порождал в экипаже такое количество счастья.

С тех пор фикус у нас постоянно в казарме растет.

На всякий случай.

СЛУЧАЙ

У нас есть катер для отвозки курсантов. То есть практика, мы их откатали, они на берег сошли, потом у них какие-то береговые бдения с переходом в мучения, а мы – несколько офицеров и, стало быть, преподавателей, на некоторое время свободны вместе с командованием катера, что непременно отмечается.

Все напиваются, как последние свиньи.

А утром – строгие и тупые – все собираются у каюты командира, потому что он из дверей должен появиться и определить нашу дальнейшую судьбу.

И он появляется. То есть открывается дверь, и из нее показывается рука, которая, следуя по стенке влево, начинает там шарить – это он графин ищет. Там, на стенке, в специальном стакане, прикрученном намертво, стоит графин с водой. Вернее, стоял до вчерашнего дня, а потом мы его на рынду заменили. Она как раз по размеру подошла. И она же медная, гладкая и прохладная, и очень потому на графин похожа, если б не одна деталь – у нее горлышка нет. А рука командира шарит именно в поисках этого горлышка. Гладит она бока рынды и, судя по всему, недоумевает – где же оно. А наши, наблюдая эти муки, комментируют: мол, горлышко должно быть, надо только получше поискать. И рука, следуя этим указаниям, ищет получше, а ее направляют: мол, влево посмотри, а теперь вправо, а что, если бок почесать.

Наконец появляется совершенно охуевший командир. Он высовывает из дверей голову и смотрит на то, что он уже двадцать минут изо всех сил считает графином.

И вы знаете, у всех все-таки одно высшее образование и несколько средних, но тут, как только увидели его лицо, все осознавшее, так и ломанули по коридору бежать вперемежку, стараясь друг друга на поворотах обойти.

Потому что он бежал сзади, ревел и крушил все этой рындой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Потом все друг друга простили. Командир опять заснул, а мы собрались рядом, в нарды играть. Имелся у нас один специалист – ни за что не обыграешь. Все это знали, но был там один недотепа – мичман с катера. Решил он с ним сыграть на рев льва. Проигравший становится на четвереньки на стол, потом ноги сгибает так, как это делает лев, голову запрокидывает и орет ужасно три раза.

Мичман тут же проиграл, за что он встал на стол, принял позу царя зверей, запрокинул голову и… и прежде чем он заорал, самые умные уже побежали, потому что в конце рева те, кто уже отбежал далеко и оглянулся, мог видеть мичмана, который так и не принял человеческую позу, а так львом и скакал по коридору, потому что за ним гнался разбуженный командир, в руках у которого был багор для отпихивания от плавающих бревен в тумане.

Мичман бросился через перила за борт и поплыл, а командир подбежал к перилам и метнул в него багор.

ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА

– Товарищ комдив! В дивизии сложилась тревожная эпидемиологическая обстановка!

– А что такое?

Витя Прошин – начальник медицинской службы атомного ракетоносца и по совместительству флагманский врач на сегодня – встал на докладе у комдива, произнес эти слова и сразу превратился в живое усердие и служебное рвение. И еще у него глаза серые, с проблесками бесстыжести, вылезли на лоб, а челка вспотела.

Дело в том, что старпом Витин – Клавдий Трофимович Прокопец – уже две недели преследовал его на корабле и шел по теплому Витиному следу, проще говоря, гноил его на каждом шагу.

И вот Витя решил оторваться. Оставшись на два дня за флагманского, он организовал на дивизии поголовный посев.

А что такое посев? Посев – это торжество медицинское. Вся дивизия следует в амбулаторию, где снимает штаны, а потом, по команде, наклоняется и – «Раздвиньте ягодицы!» – раздвигает, после чего им всем в жопу, неожиданно глубоко и в отдельных случаях, если люди неприятны, и больно, вставляют стеклянную пробирку, ворошат там, после чего в отдельных случаях с чмоканьем вынимают и со словами «Еще одна целочка!» – рисуют в чашке Петри всякие каляки-маляки, потом все это относится в лабораторию, где результат может и удивить.

Витя посеял всех. Кроме родного старпома – Клавдия Трофимовича Прокопца. Тот ловко уклонялся. Витя решил положить этому конец, а заодно и всем этим преследованиям. Он заложил его комдиву.

– На экипаже таком-то (называется собственный экипаж) старпом всячески саботирует мероприятие, чем нарушается документ (номер документа) и создается прецедент (номер прецедента).

– Старпома ко мне, и вы лично возьмете у него мазок (посев)… да, да посев в моем присутствии… есть здесь кто-либо из этого экипажа?

Есть! Дело в том, что на том же докладе вышеупомянутый старпом находился в качестве старшего на экипаже. Краснее помидора, дозревшего на открытом воздухе, а не в ящике, стало лицо Клавдия Трофимовича, когда он поведал высокому собранию, кто тут уклоняется, сложно виляя задницей.

– А… так это вы? Очень хорошо. Далеко ходить не будем. Доктор, у вас все с собой, надеюсь? (торопливый кивок и от нетерпения вспотели виски). Чудненько. Старпом, прошу на центр поля.

На Трофимыча страшно было смотреть. Он вышел, заплетаясь в шнурках. Он снимал штаны, расстегнув зачем-то китель. Он наклонялся так, будто сзади его непременно ждет электродрель. Он по команде «Раздвиньте ягодицы» так их раздвинул, что все желающие могли пронаблюдать неповторимое устройство старпомовской гузки.

А когда в него по локоть залезли, то он сказал: «Ам!»

– Как вы там говорите при этом, доктор? – спросил уже милостиво комдив.

– Мы говорим: «Еще одна целочка!» – сказал Витя Прошин, складывая инструменты, появившиеся у него по-волшебному и так же по-волшебному исчезнувшие.

– О! – сказал комдив и поднял палец вверх. – Очень правильные слова.

С тех пор Клавдий Трофимович уже больше не ходит за доктором по свежему следу. Бросил.

ШИЗОФРЕНИЯ

Я в Северодвинске тополя увидел. Не то чтобы я их никогда не видел раньше, просто север – и вдруг тополя. Я привык, что на севере береза не выше колена.

Пришли мы на захоронение летом, и сразу солнце, деревья высокие – есть от чего обалдеть. Я минут пять стоял рядом со светофором, смотрел, как он работает, и улыбался. А люди шли на автобус и тоже улыбались. Наверное, у меня был глупый вид.

Все это происходило в 1985 году. Мы тогда из последней автономки прибыли, и сразу закрутилось – в Северодвинск, лодку пилим на иголки.

Вот пришли, и сразу отпустило, будто никаких автономок никогда и не было.

У меня их двенадцать. В те времена – обычное число. Я видел тех, кто за то же время отходил двадцать пять, – совершенно ненормальные люди. Помню одного боцмана. Во-первых, он в тридцать восемь лет был похож на дедушку, во-вторых, при разговоре моргал и плечами дергал, в-третьих, говорил, чтоб я не обращал на это внимания.

Здорово мы тогда ходили. В году по две автономки – это сто восемьдесят суток, потом два контрольных выхода – еще двадцать, и так, по мелочи, раза три по десять. Итого – двести тридцать ходовых. А некоторые успевали сделать три автономки за год – это за триста.

И так – почти десять лет.

Полный мрак.

А на коротких выходах режимы рваные – вверх, вниз – без сна. А если сразу после автономки в море выгонят, то народ как глотнет свежего воздуха, так и вырубился. Рваные режимы самые тяжелые.

Хуже всего центральному посту, штурману – тот вообще на одних нервах да на молодости – суток пять может не спать. Просто некогда спать.

Но чуть зазевался, и сон тебя поймал – тогда спишь где угодно.

И, главное, никак не проснуться. Голова мотается, ты знаешь, что надо открыть глаза, говоришь себе: «Сейчас же открыть глаза!» – и ни в какую. Устал бороться – опять выключился.

Однажды на таком выходе я вхожу в центральный, а они все спят: спит старпом в командирском кресле, спит боцман на рулях, механик на «каштане», спит оператор БИП – боевого информационного поста – и все вахтенные.

В автономке ты привык к одному воздуху, а здесь – другой. Свежий. И кислороду больше. У нас в походе редко выше девятнадцати процентов, а на воздухе – двадцать один. Укладывает в момент.

Сходил после автономки пару раз в поселок чапающей походкой, поваландался на пирсе парочку дней, вышел опять в море – готово. Мертвый. Не разбудить.

А если вы интересуетесь, почему у нас после похода такая походка, так мы вам расскажем, что это от ослабления связок. Связки голени, голеностопа слабеют, потому что в походе как ни ходи, все равно в сутки проходишь только восемьсот метров.

Хорошо, если на берегу нога в ботинке не подвернется. А если подвернется, то распухнет – ботинок будешь резать.

А еще болят кости ног. Отвыкли ходить.

В Северодвинске я сразу пошел в библиотеку, в читальный зал. Я там читал сказки Андерсена. На меня смотрели как на дурака.

После меня вошли два лейтенанта и попросили подшивку журналов «Вокруг света». Молодые, смеются.

А еще я читал Ахматову. Все, что нашел. Жадно.

С нами в последнюю автономку ходил прикомандированный доктор. Звали его Женя. Сокращенно доктор «Же». Просто у нас своего доктора давно не было.

Сначала у нас был Демидов сорока двух лет, но в авто– номке у него случился инфаркт. Командир упросил его потерпеть до берега.

Это была наша первая автономка, и командиру важно было ее не сорвать досрочным возвращением – у него наклевывалась Академия.

А положено же как? Положено доложить, что на борту больной, для чего надо всплыть, дать радио, а это потеря скрытности, срыв боевой задачи.

Вот Демидов и терпел.

После него много побывало у нас докторов. Все со своими тараканами: кто-то пьяница, кто-то просто дурак.

А дали молодого врача – он пошел и на чердаке в Мурманске повесился. Месяц искали.

Потом замкомандира дивизии на вопрос командира о прикомандировании на поход доктора неизменно отвечал: «Нечего было своего вешать».

Это он так шутил.

Когда появился Женя, или «доктор «Же», мы все хором подумали, что еще один чудик.

Но Женя был славный. Хороший парень, трудяга. В любое время примет, перевяжет.

У нас же матросы сонные на вахту бредут, а на лодке штырей всюду торчит – видимо-невидимо.

Ну и бодались. Потом вся башка в крови.

А Женя зашивает. Я бы этих конструкторов об каждый такой выступ головой лично бы бил. До крови. Есть у меня такая мечта.

Мы с Женей любили болтать. Он, оказывается, тему диссертации себе присмотрел, и уже по ней работает.

Название – самое безобидное. Что-то такое: «Соотношение труда и отдыха».

На первый взгляд – чушь.

Я ему тогда так и сказал, а он на меня посмотрел внимательно и начал рассказывать. Вот его рассказ вкратце.

«В земных сутках – двадцать четыре часа. Давно это повелось. Примерно несколько миллионов лет, может больше, и все живое на Земле привыкло к двадцатичетырехчасовому циклу. Где бы ни было земное существо: в космосе, на земле, в воздухе, под землей, под водой – у него внутри биологические часы. Двадцать четыре часа.

Например, на орбите у космонавтов солнце всходит и заходит каждые сорок пять минут. И была мысль сделать им восемнадцать часов работы, а двенадцать – сна. Не получилось. Не захотел организм.

Организм хочет, чтоб ты уложился в двадцать четыре часа.

Если у тебя вахта четыре часа, а потом, через восемь часов, еще четыре часа, организм решает, что у тебя двенадцатичасовой рабочий день, и он начинает перестраиваться. Он начинает ломать свои собственные часы – все летит к черту. Нервная система дает сбои. Отсюда депрессии, нервные срывы и прочие радости.

Организм хочет двадцать четыре часа. То есть ты заступаешь на вахту один раз в сутки, и это будет не четыре, а шесть часов. У тебя должна быть не трех-, а четырехсменка. И спать ты должен не два раза по четыре и не сперва шесть, а потом два, а восемь часов подряд. А если не получается, то сокращайте плавание. Два месяца – это предел.

Американцы плавают так: шестьдесят суток, потом пришли, семьдесят пять суток – отпуск с санаторием за государственный счет с семьями под наблюдением врачей – потом двадцать суток на то, чтоб вспомнить в учебном центре, что ты подводник, и опять в море на шестьдесят.

Как плавают наши, ты знаешь. Двести двадцать – сорок – шестьдесят суток ходовых в году, а подряд может быть сто – сто двадцать, а отдых может быть в следующем году.

Человек, получается, самый надежный на лодке болт. Не обращал внимания на лица людей после автономки? Правда, кажется, что они не в себе?»

Правда. У нас в сорок лет можно выглядеть на пятьдесят, а в сорок пять быть уже покойником. И все это время быть «не в себе».

«Через шестьдесят суток плавания на английском торговом флоте любой считается недееспособным. Его подпись на банковских документах должна быть удостоверена еще кем-то. И это закреплено законом. А у нас что закреплено законом?»

У нас? Если у нас подводники ходят по двести с лишним в году, и это, получается, законно, то надводники могут укатить на четырнадцать месяцев. А про рыбаков мне рассказывали, что «путина» у них может продолжаться целый год, а потом человек выходит на верхнюю палубу с чемоданами, говорит всем: ну, я пошел домой, и падает в винты. Много таких было случаев.

Как-то на моем веку создали лодку-катамаран, «Акулу», здоровенную дуру. На ней оборудовали комнату отдыха, сауну, бассейн, и на этом простом основании решили им сделать автономку в сто двадцать суток.

В поход пошли медики. Они брали кровь на анализ у всего экипажа. Они выяснили, что на сто двадцатые сутки кровь подводника меняет свой состав. «Акулам» оставили девяносто суток автономости.

«У американцев отдых после автономки должен превышать время, проведенное в автономке, а у нас «полное восстановление» наступает через двадцать суток, которые можно провести «при части» – дивно, не правда ли?

А ты знаешь, что я меряю температуру моряков сразу после сна и в первый час после заступления на ночную вахту? Она еще час после заступления держится на уровне тридцать пять градусов: человек, стоя на вахте, еще час спит. У него спит сердце, желудок, голова – он весь спит. Как же он несет вахту, если не помнит, что он делает?

Но это моряки, матросы срочной службы, молодежь. Он отслужил три года – и домой.

А офицеры и мичманы? Через несколько лет такой службы температура тела все время находится на уровне тридцать шесть градусов. Не тридцать шесть и шесть, а тридцать шесть. О чем это говорит? Организм включил самосохранение. Он понял, что его убивают, и включил режим, при котором он может выжить.

Что потом? В конечном итоге, человек не отвечает за свои действия. Это можно назвать «шизофреническими явлениями», или я это еще называю «наведенной шизофренией». Она проходит, но потом.

Вспомни, были ли случаи странного поведения в автономке?»

Были. Мне рассказывали, что у соседей в походе случилось вот что: в конце похода торпедисты запросили у командира «добро» на проворачивание машинки ТПУ (торпедопогрузочного устройства). Он разрешил. Через некоторое время акустики доложили: странный звук. Лодка начала искать источник звука, отворачивала, прослушивала кормовые углы, потом нашли – звук из первого отсека: эти орлы сидели и ножовкой по металлу отпиливали кусок ТПУ – им показалось, что она большая.

«Да. Человеку кажется, что все он делает правильно».

А сколько раз при пожаре вместо огнегасителя (система ЛОХ) в горящий отсек давали ВВД – воздух высокого давления? Кучу раз. Причем дается ЛОХ из центрального старшиной команды трюмных, а это человек грамотный и он до последнего уверен, что дал не ВВД, а ЛОХ. А там клапаны разные. Даже по внешнему виду.

«Человек не отличает явь от сна».

Точно. Один раз в середине автономки ночью в центральном появился штурман в шинели, в ботинках, шапке, застегнутый на все пуговицы. На вопрос старпома: куда это он, тот сказал, смутившись: «Домой. Прошу разрешения наверх».

А «верх» закрыт. Мы под водой. Глубина сто метров. Атлантика.

Старпом на полном серьезе сказал: «Не разрешаю!» – и штурман пошел переодеваться.

А сколько раз путали день и ночь? А сколько раз во сне действовал, как в отсеке?

«Природу человека нельзя насиловать безнаказанно. Наказание – аварии, катастрофы, смерть. Если у летчика жизнь зависит от состояния машины и от его личного состояния, то жизнь подводника и всего корабля зависит еще и от того, в каком состоянии находится каждый вахтенный в каждом отсеке. А через шестьдесят суток плавания он не отвечает за свои действия».

Это правда. Стоит очередь в курилку, и на моих глазах матросик от безделья отключает, а затем включает пока зывающий прибор глубиномера. Спроси его, что он делает, и он ответит: ничего. А оставил он этот прибор обесточенным, и автоматика отработает: лодка будет или всплывать или погружаться. И причину не скоро найдешь.

И после автономки я встречал ребят: замедленные, делают массу ненужных движений, не сразу отвечают на вопросы – вот такие дела.

На флоте все нормальные люди, но до капитана третьего ранга. Потом умные уходят, остальные растут до капитана второго ранга, дальше все повторяется: умные уходят…

Господи! Хорошо, что это вовремя кончилось, и я вовремя очутился в Северодвинске, где удивлялся светофорам и жадно читал Ахматову.

А потом я ушел.

Сперва из Северодвинска, потом – с флота. Доктор Женя, а ты теперь где?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Кое-что о правах

«…Шумная тройка мчит и мчит по вытянутому, как стрела, зимнему тракту и только снег тяжелыми комьями летит из под копыт. Гикает хрипло, подскакивает, подпрыгивает на своем облучке ямщик, всякий раз взмахивая руками и не от мороза вовсе, а скорее от лихости, младости, алчности, жадности и задора.

Скоро, скоро влетит эта безумная тройка на заиндевелый постоялый двор, и запорошенные, продрогшие путники, галдя и покрякивая, ввалятся во внутреннее помещение и обступят печь и протянут руки к долгожданному огню…»

Так в недалеком прошлом дорогие россияне, вслед за дорогими филистимлянами, реализовывали свое исконное право на путешествия.

И вообще у них – россиян – еще масса всяческих прав. (Я считаю – масса.)

О праве на путешествия мы уже сказали. Оно как раз сохранилось лучше всех и до сих пор звучит приблизительно так: кто б ты ни был – пшел отседа на все четыре. И они идут, за милую душу, приворовывая, приторговывая, получая высшее образование – чего б его не получить – и продавая не только его, но и все что имеется, в виде знаний о чем угодно, где ни попадя – чего б все это не продать?

Из других, полностью реализованных на этот момент на этой территории прав, хочется отметить право чихать, чесать, вздыхать, вздрагивать, кашлять, хохотать, пришепетывать, а так же пожевывать, позевывать, поплевывать и кидать ботву на дорогу. Хочется сказать еще об одном неотъемлемом праве, из которого немедленно вытекают еще целых два, но об этом мы скажем самом конце, после значительного лирического отступления о России.

Ах, Россия, Россия! Ты ж нам, можно сказать, мать, вроде бы даже матушка, земля родимая, в общем – землица, водица и чего-нибудь там еще! Как же ты все-таки похожа на большую белую совершенно бесхозную собаку, местами плешивую – там у нас на карте невиданные поля, на них мы вручную будем поднимать зяби, там у нас еще и степи, и травы-ковыль; а где-то и пролежни – это у нас топи-болота-овраги-реки-ущелья-балки-кочки; и мослы – это горы наши, тянь-шани; и шерсть – а это уже тайга у нас, господа мои хорошие.

И все-то тебе равно – разлюбезное наше отечество – что там с твоими драгоценными чадами, а по соотнесению размеров – совершенными блохами, колотить их некому, происходит.

И лишь изредка ты вздрагиваешь, устраивая им наводнение или землетрясение, или напускаешь на них, совершенно без всяческой злобы, какую-нибудь другую трудно выводимую заразу.

Ах, блохи, блошки, жучки, паучки, цапики, клопики. А они еще и важничают, говорят, например: «Не отдадим ни пяди нашей родной собаки!» – а они еще и философствуют – пишут трактаты о влиянии блошиного сознания на окружающую Вселенную и мечтают о переселении в параллельные миры, устанавливают законы и правила, заводят себе экономику, устраивают ей подъемы и обвалы, берут за рубежом кредиты и переводят их на личные счета, выбирают себе президента, устанавливают идеалы, а потом отдают за них жизнь, преимущественно не свою.

Им ставят памятники.

Я видел один. На нем было написано: «Тебе, насекомое, от благодарных букашек!»

Ох уж эти памятники-обелиски-матери-родины! Они, в лучшем случае, величиной с сарай, в худшем – с холм, курган, косогор. И стоишь у его подножья бывало, запрокинув свою непутевую голову, и такая ты перед ним невозможная даже козявка, – титит твою медь – что и сказать нельзя. И раздавить бы тебя, урода противного, да все как-то недосуг, я полагаю.

А памятники-то, повторимся от скудоумия, просто следуют один за другим так, что переходя от одного к другому, даже и мысли не возникает о том, что ты-личность-человек-планета. Наоборот, возникает чувство, что сам ты никто и звать тебя никак, никому это не интересно.

Но! (Правда, есть одно «но»)

Но вот если ты, никому не ведомый, вдруг умрешь за идею, коллективом сочиненную, то тебе, пусть даже безымянному, тоже поставят памятник и первые вши в государстве возложат к нему цветы.

Тут-то мы плавно и подошли к нашему основному и неотъемлемому праву – праву пасть неизвестным не-поймешь-почему-где-ни-поподя. А из него уже, как мы и обещали, вытекает право лежать и там и сям непогребенным, которое через какое-то время само по себе переходит в право истлевать совершенно неприкаянным.

Вот и все, пожалуй, о правах, господа мои хорошие.

От меня

Я вообще люблю подойти в книжном магазине к прилавку и спросить:

– Покровский есть?

Обычно мне отвечают: «С Покровским сложно», – и я отхожу. В лицо меня все равно никто не знает, и это приятно.

И к лоточникам я подхожу с тем же. Однажды спросил: «А с подписью автора будет дороже?» – «Дороже». – «Можно это устроить?» – «Запросто. Покровский к нам часто заходит».

Я подумал, что мне показалось, стал расспрашивать, но нет, речь шла о конкретном человеке, и лоточник с удовольствием описал мне же меня же: какого я роста и что у меня в лице.

Мне показалось, что я стою рядом с памятником себе же и что этому памятнику лично я уже давно не нужен.

Что по этому поводу сказать? Я сказал: «Блин!»

Начнем

Ах, драгоценный мой сосед по планете, читатель, не будем о грустном, будем о веселом, смешном. Расскажем чего-нибудь о себе потомкам. Ну, например, такое…

ПИСЬМО

Меня Сашей зовут. Пишу вам, потому что хочу один случай рассказать.

Было это в те времена, когда Гагарин сперва в космос полетел, а потом из него прилетел, и все ему были рады и везде его возили-ласкали, в зубах таскали, и все ему показывали, а его показывали всем.

Как-то решили показать ему подводные лодки.

За сутки до его приезда городок вылизали дополнительно привлеченными языками и деревья насажали, после чего они зацвели.

А лишних всех в море выгнали, а из моря одну лодочку, по приличней, наоборот пригнали и у пирса поставили, чтоб он ее посетил.

С утра поставили – ждут.

А он не едет.

А зона вокруг лодки как вымерла, командир с восьми утра на мостике, остальные внутри.

Проходит час, другой – никого, всё говорят: «сейчас, сейчас».

Командир злой, нервничает: с учения сорвали, задачи не выполнили, смотрины, а потом опять в море и все сначала – черт!!!

И вдруг он видит, как на корне пирса нарисовалась группа – за чертыханьем он ее проворонил – и пошла эта группа к лодке, и в этой группе угадывается Гагарин, а рядом с ним семенит – командир пригляделся – …баба – вот, блин!

И баба не в РБ, то есть, не в нашем, защищающем от радиации, репсовом костюме, а в обычном платье.

И баба какая-то маленькая, просто клоп, а не баба.

Надо вам сказать, что это была не совсем баба, это был один наш очень известный композитор, член творческого союза, автор песен, который до того полюбил Гагарина, а может – полюбила, в хорошем смысле этого слова, что везде и всюду за ним ездил, а может, и ездила.

Командир обо всем этом не знал, да и некогда ему было, налицо непорядок.

Он с мостка подает команду в центральный пост:

– Центральный! Приготовить маленькое РБ для гагариновской бляди!

В центральном сидел старпом. Старпом подумал, что он ослышался.

– Мостик! Товарищ командир! Прошу повторить приказание!

А командир уже с ума сходит, они же почти что к лодке подошли, и он в «каштан» вдруг как заорет:

– КТО У «КАШТАНА»?!! Я ВАМ ЧТО?!! Я СКАЗАЛ ПРИГОТОВИТЬ РБ ДЛЯ ГАГАРИНОВСКОЙ БЛЯДИ!!! РЕПЕТУЙТЕ!!!

А слышимость идеальная. По всей базе разносится.

– Есть! – отвечает центральный, – Приготовить РБ для гагаринской бляди!

До центрального теперь только дошло, что в составе делегации есть женщина и она очень маленького роста.

Старпом из центрального вызывает пятый отсек:

– Пятый!

– Есть, пятый!

– Ближе к каштану!

– Есть, ближе к каштану!

– Найти интенданта и чтоб он приготовил маленькое РБ для гагаринской бляди!

Пятый не понял.

– Прошу повторить!

И тут старпом сошел с ума.

– Я ВАМ ЧТО?!! ДУПЕЛЬ ПУСТО?!! ЧТО НЕ ЯСНО?!! ВАС ТАМ, КАЖЕТСЯ, НА ХУЙ НАДЕТЬ НЕКОМУ!!! РЕПЕТУЙТЕ, Я СКАЗАЛ!!!

А гости уже спускаются в люк центрального, а старпом все еще с РБ не разобрался.

– Есть найти интенданта! – репетует испуганный пятый. – Ищется интендант! Найден интендант! Интенданту передается приказание срочно найти маленькое РБ. для гагариновской бляди!..

Старпом успел сказать интенданту слово «КОЗЕЛ, СУКА!!!!», и еще он успел повернуться, принять правильную рожу и застыть по стойке «смирно», потому что гости уже неторопливо сползли по трапу задами, сгрудились у него и развернулись лицом к происходящему, и только вахтенный офицер, закрытый телом старпома, наклонившись вплотную к каштану, продолжал шепотом выяснять насчет РБ.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга рассчитана на широкий круг читателей. В понятной и доступной форме излагается необходимая инфо...
Рассмотрены проблемы оценки качества результатов обучения при аттестации студентов в контексте компе...
Перед вами том «Искусство», в котором содержится около 1000 статей, посвящённых историческому развит...
Участникам рынка важно формировать стратегию ценообразования фирмы, учитывая действия конкурентов по...
Кого выбрала Россия в президенты в 2008 году? Кто и как подготовил и провел самую масштабную кадрову...
Данная шпаргалка предназначена для школьников, абитуриентов. В шпаргалку входят готовые сочинения на...