Калямбра Покровский Александр

НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ

Лодка, море, подводное положение, ночь.

Точнее – три часа ночи.

Заместитель командира тихо и незаметно проверяет несение вахты в корме.

Семидесятые сутки плаванья. Несение вахты на завершающем этапе необычайно важно, поэтому заместитель и проверяет, дабы не спали и вообще.

А чтобы эти негодяи, вахтенные, друг друга не предупреждали, он, как только войдет в отсек и проверит, так и берет их с собой и молча ведет всю ораву в соседний отсек – на несколько секунд отсеки остаются без присмотра, конечно, но зато налицо объективная картина. Причем, первым входит зам, за ним все остальные.

На пороге восьмого их встречает протяжное:

– Пара-аа-д. Равня-а-а-йсь! Смирна! К торжественному маршу!.. На одного линейного дистанции!.. Первая рота прямо!.. Остальные напря-а-аво!..

Изумлению зама нет конца. Он осторожно выглядывает из-за щита и видит: мичман Миша Кац, бывший рядовой московской роты почетного караула, держа аварийный лом на совершенно вытянутой руке, показывает вахте кормы, чтоб они все не уснули, строевые приемы на месте и в движении – сам командует, сам исполняет.

При виде зама, от неожиданности, Миша роняет лом – интереснейшее положение.

Тот в полете бьет зама по неразумной башке.

Зама, окровавленного, несли в амбулаторию всеми наличными силами – благо, что их было полно, потому как сам за собой народ привел.

ЧУДО

Витя Чудов имеет прозвище «Чудо», потому что периодически с ним что-то случается, а потом он все это рассказывает в кают-компании, чем ее и веселит.

– Е-мое! – говорит Витя утром.

– Что такое? – говорит ему на это кают-компания.

– Вчера плакал, как ребенок.

– Ну? – все приготовились.

– Решил дома помыться. А воды горячей нет, поэтому я наливаю полную выварку литров на двадцать, сую туда кипятильник на один киловатт и жду. Вода, вроде, нагрелась, я разделся, залез в ванну и ковшиком воду на себя лью. Даже намылил голову. Но потом второй ковшик оказывается холодней первого, а третий – холодней второго. Не нагрелась, черт! Решаю нагреть еще раз, для чего, как был голый, с намыленной головой и мокрый, беру кипятильник и вставляю его в розетку и. страшный удар по мозгам, отлетел, и вот я уже лежу на полу, все еще голый и мокрый и не могу пошевелиться. Лежу и плачу.

– А чего плакать-то?

– Потому что лежу и думаю: вот помру, как последний засранец, с голой жопой. Придут, найдут. Стыдно. Слезы от обиды по щекам так и текут. Еле очухался.

На следующий день.

– Е-мое! – опять Витя.

Кают-компания: «Ну?»

– Вчера сидел у себя в гальюне.

– Ну?

– Читал газетку, а после окончания процедуры, не поворачивая головы, потому что статья интересная попалась, правую руку за спину и вверх к висящей ручке бачка. А бачок старый, чугунный.

– Ну?

– Я в задумчивости резко ручку дергаю вниз, и вместе с шумом устремившейся сверху воды на меня летит крышка бачка – и по затылку.

Очнулся через час. Лежу на полу, половина туловища в коридоре, другая половина в гальюне, трусы на щиколотках, рядом чугунная крышка бачка.

Боль и счастливое ощущение от того, что все важные органы целы.

ЧЕСТЬ

Не знаю, что у нас творится с воинской честью.

То есть, то, что ее надо отдавать – для чего все и призваны – у меня, как раз, возражения не вызывает. Просто, когда дело доходит до того, что ее уже надо отдавать, то тут я начинаю думать: зачем это все, и почему это так у нас?

Вот глядите: едет волга с командующим и нагоняет она лейтенанта, бредущего по дороге.

То есть, оба движутся на службу, где они преданы одному и тому же делу, служению они преданы, или я что-то не понимаю.

И вот, командующий, наезжая на лейтенанта со стороны его спины, а потом и обгоняя его, вдруг замечает, что тот его не приветствует, не отдает ему, сидящему в волге, честь.

А как ему отдать честь? Спиной что ли?

То есть, лейтенант должен каждый раз вздрагивать и коситься назад, идя вперед, и следить он должен, чтоб адмирала не проворонить, остановиться, развернуться и, приняв среди клубов пыли, поднятой проезжающей волгой, строевуто стойку – апч-хи, ет-твою-мать! – отдать честь?

Конечно, лейтенант не отдает честь, прежде всего потому, что он, идя, думает про себя о всякой ерунде.

А командующий вдруг разворачивается на этой своей волге и едет навстречу лейтенанту и его воинскому долгу, и тот в один миг соображает, что это на него охота начинается, и он дергает вверх и в сторону, бегом между домами прятаться, а командующий, через дворы, давя кошек, ему наперерез.

В общем, не поймал он лейтенанта.

А как вам это? Едет генерал на службу на машине, а офицеров везут на автобусе. Так вот: тот автобус останавливается, офицеры из него выходят по любой погоде, строятся и. отдают честь проезжающему в машине генералу, и только он проехал, как они опять лезут в автобус и едут дальше на службу.

Не хуй ли знает это что?

Вот и я так думаю.

Поэтому когда меня, капитана третьего ранга, из кустов вылезая, ловит скрытый офицерский патруль, состоящий из двух капдва, который говорит при этом: «Почему вы не отдаете честь?» – то я немедленно знаками, всем свои видом и жестами показываю им, что я немой.

Ну, не могу я говорить от природы!

Я им и рот открываю, показываю, что, мол, рад бы ответить им на вопрос почему я не отдаю им честь, но природа распорядилась так, что я, вот, немой.

– Ты гляди! – говорят они друг другу.

У меня есть приятель, сосед дебил, и от него я научился некоторым выражениям лица. Я их немедленно применяю.

– Вот ведь штука какая?!! – все не унимаются они, все не верят, но я им и на пальцах, и лицом все рассказываю и рассказываю про свою жизнь.

– Ладно, идите! – говорят они мне, и я отхожу от них.

Видели бы вы, как я это делаю.

У меня есть еще один приятель, с детства больной церебральным параличом. Некоторые движения у меня от него – не отличить.

– Ой, блядь! – слышу я себе в спину, а сам думаю: «Ну, еще бы!»

ЗАДАЧА

– Внимание!

Старшина класса изобразил внимание. Задачу ставил сам зам начальника училища, истоптанный, как жизнь, или как старые домашние тапочки. Кажется, от него даже запах исходит, как от этих самых тапочек.

Старшина втянул в себя воздух – точно, запах.

– Внимание!

Да! Выражение лица у старшины теперь стало точь-в-точь, как у китайца, который неделю слушал пение влюбленных жаб.

– Силами вверенного вам подразделения разровнять все кучи.

Старшина огляделся. На площади сто на сорок пять метров самосвалы насыпали невероятное количество куч земли, а у него двадцать человек курсантов пятого курса и четырнадцать лопат, не считая шести грабель – это на полгода работы. До выпуска полтора месяца, время – май, погода – супер.

Как только зам начальника училища исчез, старшина стал думать.

Думал он ровно две секунды. Пятый курс – это же в прошлом высшая математика, теория вероятности, теория игр. Две секунды ему хватило.

За забор был отправлен курсант.

Через двадцать минут он вернулся. Еще через десять минут курсанты по команде старшины сняли два пролета забора и на территорию училища, тщательно охраняемую от посторонних глаз, въехал новенький японский бульдозер – высота ковша один и семь десятых метра.

Через сорок минут планета была выровнена.

Старшина и бульдозерист пожали друг другу руку через бутылку водки.

После чего осталось только окунуть лопаты в грунт, чтоб следы земли на них остались, и испачкать таким же образом грабли.

Потом все сели курить в тенечке, погода – супер.

А зам начальника училища получил столбняк.

– Как?

И старшина показал ему лопаты. Зам начальника их даже обнюхал.

ЭЛЕГИЯ

Севастополь, южная ночь, духота, сверчки надрываются.

Севастопольское героическое военно-морское училище. Дежурный по факультету капитан третьего ранга Хурькин внимательнейшим образом следит за дежурным выпускного курса. А почему он следит? А потому что курсанты этого курса приходят с увольнения с докладом достаточно редко, а стопочка сданных увольнительных неуклонно растет.

Капитан третьего ранга Хурькин – тертый, в общем-то, калач, незаметненько уходит с КПП, где и происходит встреча возвращающихся из увольнения и, обойдя казарму, в которой на втором этаже живут выпускники, натыкается на самодельную люльку, висящую в метре над землей.

Стропы этой самой люльки прикреплены к пожарному стволу, свешивающемуся как раз со стороны второго этажа.

Не задумываясь (плохо думается, будучи Хурькиным, капитаном третьего ранга и дежурным одновременно), он садится в люльку и дергает стропы.

Люлька начинает медленно подниматься, сверху слышен негромкий смех и разговоры о том, о сем.

Когда люлька доехала почти до окна гальюна и полуголые курсанты увидели в ней не очередного своего товарища, полупьяного, а дежурного по факультету, они просто отпустили все и бросились наутек.

Дежурный капитан третьего ранга Хурькин с замечательным ускорением устремился вниз.

При ударе о землю у него изменился прикус.

КАЖДЫЙ ДЕНЬ

На флоте все чего-то представляют.

Артисты потому что.

Это чтоб нас дома не застали. Приходят тебя всем селом трахать, а ты не в себе.

И реагируешь неадекватно.

Не поймешь тебя, то ли ты здесь, то ли уже отлетел.

Потому и веселы мы.

Вот иду я в штаб, а вокруг как вымерло, ни одной живой души, даже вороны не летают. Иду и вижу: навстречу мне знакомый командир БЧ-5 перемещается. Видно, он только в штабе побывал, потому что идет и руками что-то в воздухе делает, будто сам себя убеждает.

Он с соседнего борта и мы с ним час назад на пирсе виделись, но тут же никого, и вот я ему кричу, за километр, изображая счастье:

– Ой! Кто это? Кто это там такой хорошенький?!! Кто это такой чистенький?!! Такой бодренький?!! Наверное, он умненький!!! Видно, не сидится умненьким!!! Не сидится хорошеньким!!! Веселеньким не сидится!!!

А он останавливается и мне орет:

– Не может быть?!! Саня!!! Ты еще живой!!! Потрогай при мне у себя что-нибудь!!! Сильней!!! Это точно ты?!! Боже ж ты мой!!! Вот повезло-то!!!

И так каждый день.

НЕДОБИТОК

Командующий славился особым человеконенавистничеством. Он мог устроить разнос по самому невинному поводу. Особенно его раздражало, если у кого-то настроение было отличное или же чудесное.

У самого командующего настроение всегда было либо поганое, либо поганнейшее.

И тут он встретил старшего лейтенанта, призванного из запаса на несколько месяцев. Тот всем говорил: «Здравствуйте!»

Войдет куда попало и говорит: «Здравствуйте!» – и при этом лицом просто сияет.

Это не могло продолжаться до бесконечности. Их встреча должна была состояться, и она состоялась.

– Здравствуйте! – сказал он в штабном коридоре командующему, лучшим словом у которого всегда было слово «хуй».

Командующему показалось, что он ослышался.

А старлею показалось, что его не услышали и поэтому, расплывшись от удовольствия, он еще раз поздоровался.

Командующий покраснел, налился, а потом как заорет на старшего лейтенанта:

– СУКА!!! БЛЯДЬ ПАСКУДНАЯ!!!

А тот ему все еще по инерции смущенно улыбается и невольно оглядывается, вдруг за его спиной стоит та самая «блядь» и «сука», о которой идет речь.

Но за спиной давно уже никого нет, все просто испарились, растаяли в воздухе.

– КУРВА!!! – это опять командующий, – ИЗДЕВАТЬСЯ?!! ИЗГОЛЯТЬСЯ НАДО МНОЙ?!! ИЗУРОДУЮ!!! КАК БОГ ЧЕРЕПАХУ!!! СГНОЮ ПОД ПАЕЛАМИ!!!

А старлей плечами пожал, улыбнулся, как ребенок, повернулся и дальше пошел.

А командующий собрался за ним побежать, схватить, развернуть, но… но… только – блядь, хуйня-то какая – только вдруг у него рука отказала, повисла, потом и нога тоже отказала, потом отказал глаз, щека.

В госпитале старлей его навестил.

– Здравствуйте! – сказал он с порога.

ВОТ!

Лейтенант Сафаров, со странным именем Александр Сергеич, сразу после училища был назначен командиром старенького сторожевого корабля самого зачуханного нашего проекта.

Предполагалось, что пока этот корабль выйдет, наконец, в море, лейтенант на нем пообвыкнется.

В первичной беседе, в ходе назначения лейтенанта на столь ответственную должность, заместитель командира дивизиона задал ему только два вопроса.

Первый:

– Пьете?

– Нет, не пью.

Второй:

– Женаты?

– Нет, не женат.

После чего лейтенант был направлен на корабль.

Через неделю его навестил заместитель.

– Как обстановка?

– Нормально.

– Врастаете?

– Врастаю.

Потом беседующие переместились в каюту командира. В каюте имелась койка и маленький стол.

На столе стояла карточка актрисы Марики Рок, довольно хорошо сохранившаяся.

Эта карточка служила лейтенанту чем-то вроде талисмана. В детстве он просто влюбился в эту актрису и с тех пор всюду таскал ее с собой.

– Ваша жена?

Лейтенант Сафаров, Александр Сергеич, осторожненько глянули на заместителя. Насчет жены разговор, помнится, у них уже состоялся.

– Да-а… – сказал он, аккуратно, – моя жена.

– А зовут ее как? – у зама на лице было такое-то же выражение, как у марабу, нашедшего дохлую мышь.

Лейтенант окончательно успокоился.

– Ее зовут Марика.

– А по отчеству?

«А вот это нехорошо», – подумал лейтенант, но все же сказал:

– Роковна.

– Странное отчество, хотя. да и имя.

– Она из Прибалтики.

– А-а… тогда конечно.

Через две недели, в пятницу, когда на подведении итогов лейтенант Сафаров получил приглашение, в котором «Сафарова Марика Роковна приглашалась принять участие в отчетно-выборном собрании женсовета части», – он только усмехнулся и сунул бумажку в карман.

Утром на докладе заместитель обратился командиру дивизиона с речью:

– Досадно! Не все командиры понимают роль женсовета. Вот и жена лейтенанта Сафарова пренебрегает общественной работой. Но собрание, по моей рекомендации, единогласно избрало ее председателем женсовета на текущий год. Так что, лейтенант Сафаров, передайте ей, чтобы она позвонила мне в ближайшие дни.

Заместитель торжествовал.

Командир дивизиона уставился на Сафарова:

– Ну?

Тот пожал плечами, усмехнулся, а потом брякнул:

– Только что, на текущий год, председателем женсовета единогласно избрали не мою жену, поскольку я не женат, а немецкую актрису Марику Рок.

НАЧАЛЬНИК ШТАБА

Огромный, высокий сухопарый лыжник был у нас начальником штаба.

Мастер спорта, он бегал на службу каждый день. Как вихрь он врывался на КПП перед зоной режима радиационной безопасности и пугал стаю мелких узбеков, выставленных там в качестве первичного заслона от вероятного врага.

Узбеки все пытались у него хоть раз проверить пропуск, но им все время это не удавалось.

Они пропускали момент. Только они, подготовленные с вечера, в шесть утра вставали на его пути, и открывали рот, как он врывался и на их испуганное: «Тащ-щщ, ка!..» – говорил: «ЧТО?!! А?!! НУ!!!» – после чего он исчезал, и за ним вились снежные вихри.

А на совещании флагманских специалистов он любил повторять: «КРАТКО!!! БЫСТРО!!! ВРРРРРАЗУМИТЕЛЬНО!!!»

Его называли «Изумительный наш» и мечтали, чтоб его куда-нибудь на повышение забрали.

И его забрали.

В Академию Генерального штаба (мои поздравления этому учебному заведению).

Там он получал только отличные оценки.

Если он получал по какому-либо предмету тройку или даже двойку, не приведи Господь, то он являлся на кафедру ее пересдавать. При этом он заявлял кафедральному профессору:

– МНЕ НУЖНА ТОЛЬКО ПЯТЕРКА!!!

– Хорошо-хорошо, – говорил профессор, несколько пугливо, – отвечайте на вопрос о.

– ВЫ МЕНЯ НЕ ПОНЯЛИ! ПОВТОРЮСЬ: МНЕ НУЖНА ПЯТЕРКА!!!

– Конечно, – пытался профессор, – но… как же… ведь. надо же. задать.

– ВНОШУ ЯСНОСТЬ! МНЕ! НУЖНА! ПЯТЕРКА!..

И он ее получал. Немедленно.

Все лучше так, чем инфаркт для профессора.

АЛЬБАТРОС

Лодка в надводном положении. Наверху все тепло, то есть плотно одеты, потому как ветерок и легкая качка.

На вахту заступает рулевой-сигнальщик матрос Бодулаев Ильяс. Его и в автобусе укачивает. Он заранее зеленого цвета. Сигнальный прожектор у него под мышкой. Боцман смотрит на него критически.

– Имущество не урони! Уронишь – убью!

– Ага!

Боцман смотрит еще раз, с сомнением.

– Значит так! Ты лучше пристегнись к какой-нибудь херовине.

«Херовиной» оказалось выдвижное устройство «Альбатрос». Бодулаев Ильяс пристегнулся к нему с помощью монтажного пояса, после чего все немедленно об этом забыли.

– Метристы!

– Есть!

– Метристам открыть вахту!

– Есть, открыть вахту! Пош-шшел «Альбатрос»!

Вместе с «Альбатросом», молча, «пошел» вверх матрос Бодулаев Ильяс.

Когда он достиг самой критической точки и повис над морем, о нем забеспокоились вахтенный офицер и боцман. Под мышкой у Ильяса был зажат прожектор, сам Ильяс молчал, потому что боялся, заговорив, выронить имущество, за которое боцман обещал его убить.

– Центральный! – томно позвал в переговорное устройство вахтенный офицер.