Настоящая фантастика – 2012 (сборник) Дяченко Марина и Сергей
– Почем ты знал, что выиграешь?
– Просто предположил.
– Просто предположил?
– Да.
– Иди ты».
И вот тут подполковник начал.
Щелкнув мышкой, сержант развернул окно во весь экран.
Первый удар пришелся под дых. Тело на платформе изогнулось, но как-то слабо, заторможенно. С губ сорвался протяжный стон.
«– Опять?»
Приноровившись, подполковник принялся месить бока – как пекарь вымешивает тесто. Равномерно двигались крепкие, поросшие жестким рыжим волосом руки, вяло извивалось тело. Стон эхом дробился в наушнике, транслировавшем звук одновременно с двух окон.
«– Господи, да не молчи! Снова?
– Твою ж… мать… а ты… как… думаешь?
– Прекратите! Прекратите немедленно! Мы не будем больше играть!»
Подполковник замер. Блестели на лысине бисеринки пота, и капля скользила вниз по виску к подбородку.
«– Черта с два!»
Рот заключенного был полон крови, он говорил захлебываясь, но слова в наушнике раздавались предельно четко. Лишь иногда он кашлял, выталкивая вязкие кровавые сгустки, и тогда программа модулятор виртуальной среды воспроизводила звук.
«– Послушай меня, это глупо.
– Нет, это ты послушай меня. Мы сейчас сделаем генератор истинно-случайных чисел. И будем играть дальше.
…
…
…
– Как?
– Я стану твоим внешним устройством. И тогда им придется прекратить».
– Ах ты ж скотина. – Подполковник вынул из кармана платок, вытер лицо и лысину. Потом положил ладонь на лоб заключенного, склонился к нему. – Скорее ты сдохнешь, сучонок, чем заставишь меня прекратить.
– Лев Геннадьевич, – сержант не заметил, как сам покрылся холодной испариной.
– Спокойно, Храмченко. Долго он не продержится. Я разберусь с этим гаденышем, а потом ты уничтожишь искина. Перестройка архитектуры собственного сознания заключенным 6616 вызвала сбой в программе «морга» и безвозвратную потерю данных – никто и не почешется. Главное, не будем торопиться. – Палец сержанта замер над клавишей Del. Руки слегка дрожали.
«– Бестолковая железяка, откуда мне знать, как ты это сделаешь, – продолжался тем временем разговор заключенных. – Теперь-то мне ясно, как так вышло, что примат человека над машиной установлен конституционно. Башкой думай! Или что там у тебя заместо? Я здесь точно такой же поток управляемых данных, как и ты. Только ты работаешь в виртуальной среде, а я здесь всего лишь юзверь, беспомощный и бестолковый. Зато у меня есть внешнее устройство. Хорошее такое внешнее устройство под метр девяносто, на которое прямо сейчас случайным образом генерируются болевые сигналы. Вот ты и думай. А я посмотрю. Играем».
– Играем. – Лев Геннадьевич Жарков поджал губы, выпятив квадратный подбородок, и, мерно сопя, продолжил начатое.
Заключенный снова закашлялся, а сержант снова развернул окно с игральной доской.
«– Шесть и девять, ты первый.
– Опять я первый? Какой алгоритм?
– Ты сбрасывай, я скажу, когда получится.
– Не тяни только… Больно».
Падали, ударяясь о борта, кости, игроки передвигали шашки, а подполковник Лев Геннадьевич Жарков сосредоточенно и размеренно работал кулаками. Серая рубашка промокла, потемнев на спине и подмышками, глаза разъедал соленый пот, но он только смаргивал, не отвлекаясь ни на миг, ни на секунду не сбавляя темпа. Тело на платформе саркофага, медленно, с трудом преодолевая сопротивление ворсистого ложа нейроконтактов, сжималось в тугой узел, принимая позу зародыша. Уступая сокращению мышц, отрывались от кожи тонкие хоботки, и их место тут же занимали другие.
Через несколько минут заключенный перевернулся на бок и затих так, лишь иногда вздрагивая. Из уголка рта растеклась по платформе кровавая лужица. Зашевелился, почуяв живое, ворсистый ковер, но скоро замер, охладев к остывающей крови.
«– Что это?!»
Сержант вздрогнул. Подполковник остановился, тяжело дыша. Храмченко переводил взгляд с одного окна на другое. Подполковник вытирал лысину, выжимал уже мокрый насквозь носовой платок, игра приостановилась.
Младший сержант службы исполнения наказаний почувствовал вдруг, как неприятно липнет к спине рубашка, и ощутил покалывание в кончиках пальцев. Руки, ноги – все свело до невозможности пошевелиться. Он поднял занемевшую руку и потер затекшую шею.
«– Что это?
– Кажется, у меня получилось.
– Ну и как?
– …больно.
– Больно? Тебе больно?
– Думаю, да».
В наушниках раздался нервный смешок. Холодея, сержант Храмченко переключил экран, чтобы увидеть, как стоит, безвольно опустив руки, над содрогающимся в конвульсиях телом подполковник Жарков. Заключенный смеялся. Все сильней и сильней.
«– Это пять! Знаешь, приятель, мне кажется уже лучше!»
– Это правда.
– Что?
– Тебе действительно стало лучше. Но все равно. Это очень неприятные ощущения.
– Забей! Играем!
– Ты сильно пострадал, друг.
– Мертвые не боятся смерти, а мы с тобою отсюда уже не выйдем. Сбрасывай!
– Шесть.
– Девять.
– Ты опять ходишь первым.
– Черт».
Стучали о борта кубики, стучали по полю шашки, но Храмчено уже не следил за игрой. Палец его дрожал над клавишей Del. На экране монитора, в голубоватом, мерцающем свете ламп над скорчившимся в ложе саркофага телом стоял, сжимая кулаки, подполковник Жарков. Камера показывала блестящую лысину, багровый затылок, медленно вздымающиеся при каждом вдохе плечи.
Ниже, свернувшись в позе зародыша, улыбался заключенный, шевелил искусанными в кровь губами – слов уже было не разобрать.
– Су-у-ука! – протянул подполковник с надрывом, а заключенный вновь рассмеялся тихонько.
«– Шестерки. Так, по-твоему, мне, и вправду, везет?»
Сержант в очередной раз вздрогнул, услышав звериный рык подполковника, и уже в следующий момент согнутая в локте рука проломила черепную коробку заключенного. Кубики еще стучали, перекатываясь от борта к борту игральной доски, когда судорога рывком распрямила скрюченное тело. Голова дернулась, свесившись за край платформы, и глаза под веками замерли.
«– Где ты?
…
…
…
– Где ты?! Я больше ничего не чувствую!
…
…
…
– Представь себе, я тоже…»
Волосы дыбом встали на затылке младшего сержанта службы исполнения наказаний Храмченко. Рука, зависшая над клавиатурой, заходила ходуном. Подполковник обернулся, и Храмченко увидел полные ужаса глаза, казалось, занявшие весь экран.
«– Друже! Мы, кажется, остались без генератора случайных чисел!»
– Делит! – заорал подполковник в камеру. – Жми делит! Сотри эту сволочь, он подгрузил в себя его личность!
Испытав моментальное облегчение, младший сержант Храмченко опустил палец на клавишу Del.
Несколько минут прошло в полной тишине.
Наушник молчал.
– Сдох, сука, – выдохнул подполковник и тяжело опустился на пол.
– Ну и че нам теперь делать?
<>– Предлагаю доиграть партию, а там посмотрим.– Играть с тобой, шулер?
– Иди ты!
Вячеслав Шторм
Сотая медаль
– Гражданин Би-Эл-174384! Говорит Служба Общественного Контроля!
Мнемовызов пришел как нельзя вовремя: Боб только-только насыпал сахарозаменитель в утренний ан-кофе и приготовился сделать первый, самый вкусный, глоток. Что делать, пришлось отставить чашку в сторону.
– Слушаю, дежурный! – мысленно вздохнул Лозинский. – Что случилось?
– Сегодня, восьмого июля 2234 года, в девять часов пятьдесят шесть минут восемнадцать секунд по общепланетарному времени, зарегистрировано совершенное вами деяние, нарушающее Уложение о правах и свободах. Вы поставили свой кар на парковочное место, принадлежащее другому гражданину!
Вот же гадство! Заметили-таки! А может… Боб покосился на стеклянную перегородку, отделяющую его рабочее место от Плюхина. Тот, будто почувствовав взгляд, обернулся и глумливо оскалился. Ну, Жорж! Ну, скоти-ина! Не мог, как нормальный коллега, сказать честь по чести: «Бобби, не хами! Убери тачку». Сразу бросился жаловаться в СК на ущемление своих прав и свобод! Ладно, попросишь ты у меня сотку до получки!..
– Я признаю нарушение, дежурный, – покорно ответил Лозинский.
– Вынесено предупреждение. Сообщаю, что это уже девятое ваше предупреждение за правонарушение по данной или аналогичной статье. В случае еще одного подобного деяния в течение месяца вы получите стигму. В противном случае предупреждение будет снято. Чтите закон, гражданин!
– Конечно, дежурный, – Боб тяжело вздохнул. Упомянутый же дежурный, вместо того, чтобы отключиться после официального воззвания, знаменующего конец разговора, неожиданно добавил:
– Уж постарайся, милый! Думаешь, мне приятно сообщать такое собственному мужу? И потом, ты совершенно не думаешь о сыне! Знаешь, как он будет расстроен, если в ежемесячном сочинении «Я и моя семья» придется транслировать на весь класс, что его отец получил «медальку»… Ладно, мне некогда. Постарайся не задерживаться сегодня – на ужин будет вкусненькое. Целую!
Пить ан-кофе совершенно расхотелось. Но черт возьми, кто бы мог подумать, что за одним из бесстрастных механических голосов «эскашника» сегодня скрывается Грейс! А что делать – каждый гражданин обязан отработать в Службе Общественного Контроля не менее двухсот часов за годовой цикл. Общественная нагрузка, спайка нации, всеобщее равенство перед законом, бла-бла-бла! Надеюсь, женушка не поделится этим печальным инцидентом с тещей. А то ведь старая ведьма своими нравоучениями способна довести до белого каления даже памятник Девятому Верховному Радетелю на главной площади!..
Боб еще раз неприязненно покосился на Жоржа, мысленно желая толстяку несварения желудка, десяток «медалек» в год и давно заслуженную выволочку от шефа за просроченную сдачу колонки на десерт. Будто услышав его мольбу, коллега придал своей поросячьей физиономии выражение восторженного внимания. Такое с Плюхиным случалось лишь во время бесед с Вуковичем, и Лозинский возликовал.
Как оказалось, преждевременно: через пару минут лицо Жоржа расслабилось, а глаза перестали напоминать древние оловянные пуговицы, виденные Бобом в каком-то музее. Но главное не это – выглядел кляузник ничуть не расстроенным, а скорее наоборот, довольным. И не успел Лозинский придумать хотя бы одну версию происхождения этой нечаянной радости, как в его собственной голове зазвучал сварливый голос:
– Бобби, мой мальчик…
– Да, шеф? – Интересно, а мои глаза во время этих бесед на что похожи?
– Ты не знаешь, отчего мой лучший спецкор протирает штаны в офисе, вместо того чтобы бешеной мухой мчаться в направлении Центрального парка отдыха?
За семь лет работы на Вуковича Боб привык к несколько экстравагантной манере шефа давать задания. Кроме того, Лозинский всегда был весьма падок на лесть.
– Лучший спецкор врубает третью крейсерскую и мчится на стоянку автотранспорта, шеф! – отрапортовал он, срываясь с места. – А что случилось?
– Ты же знаешь, как я дорожу дружбой с Ником Шеймасом, – загадочно начал Вукович.
– Ага-а… – Настолько, что даже выучился мастерски играть в гольф, который до того терпеть не мог. Но чего не сделаешь ради полезного контакта в Службе Предотвращения… Плюнув на лифт, Боб помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.
– Восемьдесят девять процентов вероятности летального исхода, – восхищенно гудел в его ушах голос шефа. – Ты только вслушайся, как звучат эти цифры! И продолжает расти. Если ты не в курсе – первый случай за полгода.
Лишь когда Лозинский застегивал ремень безопасности, раздумывая, довериться ли автоконтроллеру (безопаснее) или вести кар самому (быстрее), его осенило:
– Стоп-стоп-стоп, шеф! Я бесконечно польщен «лучшим спецкором», и все такое… Однако не кажется ли вам, что тяжкие правонарушения – зона ответственности Жоржика?
– Плюхин занят! – отрезал Вукович. – Если до сегодняшнего вечера на мой стол не ляжет его проклятая колонка, то прольется чья-то кровь. К тому же он говорит, что ты на парковке его тачку запер…
Над входом в парк висел гигантский рекламный щит. Вмонтированный в него мощнейший нейроретранслятор заставлял звучать в ушах каждого входящего или выходящего посетителя известный с детства звучный баритон Девятого Верховного Радетеля: «Кара – неизбежна, вина – неизбывна. Чтите закон!» Говоря эти слова, Радетель преисполненным душевного трепета жестом прикасался указательным пальцем правой руки к левому лацкану своего белоснежного пиджака. Туда, где горели три стигмы, напоминающие то ли изысканное ювелирное украшение, то ли бусины крови, выкатившиеся из сердца Отчима Народа, исстрадавшегося за своих подопечных.
Бобу сразу вспомнился популярный анекдот: ребенок спрашивает мать: «Вот у древних был такой «бог». А кто это?» – «Как бы тебе попроще объяснить, детка? – задумывается та. – Представь себе Верховного Радетеля без единой «медальки»…»
– Ты был прав, великий старик, – как и многие граждане, привыкшие к мыслеречи, Лозинский иногда начинал думать вслух. – К чему выпячивать достойные поступки? К ним и без того должен стремиться каждый гражданин. А вот отметить несмываемым клеймом позора деяние недостойное, значит не только наказать, но и предостеречь. И свершившего его, и всех окружающих, – и он покосился на добрую дюжину собственных стигм, привычно сожалея, что проклятые «медальки» нельзя заставить исчезнуть хотя бы на время.
В парке отдыха было традиционно многолюдно. Бегали и галдели дети, чинно прохаживались матроны, снисходительно косясь на молодых матерей, сопровождающих левитирующие аэролюльки с младенцами, у фонтана дурачилась стайка молодежи, брызгаясь водой с некоторой оглядкой (не ровен час попадешь в кого-то постороннего, а за такое можно и предупреждение схлопотать, если «жертва» окажется брюзгой). В общем – все, как обычно. И все же у одного из этих добропорядочных граждан сейчас зашкаливал уровень агрессии, подталкивая к самому страшному преступлению – лишению жизни. Только как его обнаружить? За намерение, в отличие от свершившегося деяния, никаких отличительных знаков не полагалось. Лишь человекоохранители имели на вооружении специальный прибор, способный фиксировать преступную мысль. Они, кстати, небось уже мчатся сюда на всех парах – гражданин Шеймас, конечно, «слил» информацию приятелю-новостнику, но замалчивать ее вовсе он, разумеется, не станет – за такое не только полновесную «медальку» пропишут, но и с хлебной работы турнут… Придется рискнуть.
«Лучший спецкор» присел на лавочку, воровато оглянулся, закрыл глаза и с помощью сложной мантры постарался очистить сознание. Кажется, получилось. Балансируя на грани восприятия действительности, Боб сунул руку под плащ и щелкнул ногтем по неприметной заклепке на поясе.
Купленный за баснословные деньги запрещенный прибор, использование которого грозило приобретением от одной до трех стигм (в зависимости от цели оного), не подвел: сознание журналиста как бы подключилось разом ко всем находящимся в парке. Какофония мыслеречи обрушилась на Лозинского, будто океанская волна. Но Боб, подобно опытному пловцу, тут же «вынырнул» на поверхность и принялся делать энергичные «гребки», просеивая болтовню.
– …говорит: милочка! Ваш мальчик – совсем не пара нашей девочке! У него ведь в ближайшем родстве ни одного, включая вас, чтоб меньше двадцати «медалек»…
– Собачка, собачка! Давай играть!
– …я ей сделал? Два раза, выходя из конторы, дверь придержал? Безо всякой задней мысли, заметь! А она – жалобу в СК, а те…
– Собачка! На палочку!..
– …никакого второго ребенка! По крайней мере, пока не улучшит жилищные условия. Только ему, с его-то количеством «медалек», новой квартиры не светит…
– Собачка! Ты глупая? Ну-ка хватай палку!
– Ой, смотрите!
– Мама родная! Да на нем живого места нет!
– Слушай, ведь столько не бывает! Его давным-давно должны были отправить на коррекцию личности!
– Марк! Немедленно отойди!
– Собачка-аааа!!!
– УБЬЮ!!!
На то, чтобы выключить прибор, открыть глаза и понять, в какую сторону бежать, у Лозинского ушло семь на редкость долгих секунд. Цепкий взгляд журналиста четко фиксировал происходящее, отсеивая ненужные детали и концентрируясь на главном.
Людское стадо в ужасе, кто-то рыдает, кому-то плохо, многие бегут, сломя голову, но есть и такие, для которых любопытство сильнее инстинкта самосохранения. В целом страшноватое зрелище, но только когда становишься очевидцем подобного в первый раз. А Боб Лозинский – профессионал, за свою бурную карьеру навидавшийся всякого. Он бежит дальше, попутно запуская через свою нейроклипсу флай-камеру.
Вот молодая и стильно одетая брюнетка. Явно завсегдатай спортзалов – отличная фигура, хотя личико подкачало. Хотя, возможно, это от исказившей его гримасы ужаса. Стоит на коленях, мертвой хваткой вцепившись в мальчика лет пяти. Пацан, которому, в отличие от мамочки, не помешало бы регулярно делать зарядку, а еще – вытереть грязный нос, отчаянно орет. В одной руке он зачем-то сжимает толстую сухую ветку.
Вот мужчина и женщина, стремящиеся туда же, куда и Боб. Над плечом каждого так же парит флай-камера, но он и без того знает обоих. Мысленная зарубка на память: сообщить по возвращении шефу, что обожаемый им гражданин Шеймас, похоже, играет в гольф также с корреспондентами «Совести нации» и «Муравейник-Сити». Впрочем, штат Службы Предотвращения всяко не исчерпывается одним сотрудником. Может, кто-то из прочих собирает модели ракетопланов вместе с Грегом Кацем или занимается бальными танцами в одной группе с Таней Виллис?.. Ладно, что у нас тут еще?
Ага, собака. Огромный мраморный дог. Уж не с ним ли мальчишка собирался играть посредством палки? Весьма-а опрометчиво. Конечно, на псине – стандартный ошейник «Фу-245», обеспечивающий тотальный контроль за ее поведением в общественных местах, и все же… Такая тварь способна бегать со скоростью кара. Поправка: была способна. Судя по дырке в голове и луже крови, дог свое отбегал.
А вот, наконец, и тот, из-за которого Лозинскому пришлось прикрывать задницу скотины-Жоржа. Здоровенный мужик. Черные усищи и щетина, грозящая вот-вот превратиться в бороду, черный платок на голове, черная куртка – да, не любит парень ярких красок… Между нами, куртку не мешало бы и почистить – вон как заляпана чем-то… о, черт! Не может быть!
Флай-камера, помимо прочей хитрой электроники, имеет и универсальный анализатор. И сейчас она, сконнектившись с нейроклипсой в ухе здоровяка, послушно выдает в сознание спецкора такое…
Пи-Джей 13 8667.
Полное имя: Псой Гатлинг.
Актуальное место работы: неизвестно.
Актуальное место проживания: неизвестно.
Количество стигм: 99.
– Гражданин! Самая популярный таблоид гигаполиса…
– Гражданин! Пожалуйста, несколько слов для…
– Гражданин! Что тут…
Двое конкурентов кричат безмолвно, Боб, как всегда в минуты волнения, – вслух. Но ответ все трое получают одинаковый.
– Валите отсюда! – хрипло рычит объект журналистского внимания. – Цирк закончился, клоун сдох!
Убийца собаки – а то, что дог не разворотил себе череп, споткнувшись на ровном месте, совершенно очевидно, – поднимается с корточек, оказавшись еще массивнее.
Медленно обводит тяжелым, мутным взглядом всех троих.
Задерживает его на Бобе.
Лозинский чувствует, что еще немного – и он, мытый в семи щелоках спецкор, самым постыдным образом напустит в штаны. Тем более что в лапище у мужика зажато какое-то оружие. На первый взгляд – пистолет. Допотопный, чуть ли не пороховой. Но догу хватило. «Восемьдесят девять процентов вероятности летального исхода, – стучит в ушах. – И продолжает расти…»
Видимо, обладатель 99 стигм тоже осознает наличие в своей руке пистолета. Несколько мгновений смотрит на оружие, будто видит его в первый раз. Потом с нечленораздельным ревом отчаянно швыряет в кусты и вновь поворачивается к журналистам.
– Что, оглохли? Валите, говорю! Вы двое – в первую очередь…
А потом разворачивается и медленно, чуть подволакивая левую ногу, бредет к выходу. Благоразумные Кац и Виллис шустро устремляются в противоположную сторону. Каждый из них нет-нет, а оборачивается, кинув на Боба сочувствующий и, тем не менее, наполненный жгучей профессиональной завистью взгляд.
Странно, но, несмотря на эту зависть, в тот момент Лозинский отнюдь не чувствует себя звездой или везунчиком. «Проклятый Жорж!» – тоскливо думает он, стоя над трупом застреленной собаки. Потом неимоверным усилием берет себя в руки и устремляется вслед за мужиком.
Они проходят молча где-то квартал. Наконец, обладатель 99 стигм оборачивается.
– Тебе больше заняться нечем, да? – тоскливо спрашивает он Боба. Тот неопределенно пожимает плечами и улыбается.
– Ладно… По крайней мере, в отличие от тех двоих, ты языком еще пользоваться не разучился. Найдется двадцатка?
Боб отчаянно кивает.
– Тогда пошли. Тут недалеко.
В баре грязно, душно и отвратительно пахнет. Несмотря на ранний час, посетителей уже достаточно. По их внешнему виду Лозинский заключает, что иные начали свой «марафон» еще с прошлой ночи.
Получив бутылку дешевого виски и пачку сигарет, его спутник падает за столик. Боб устраивается напротив. Следующие полчаса здоровяк молча пьет стакан за стаканом – залпом, как воду, закусывая лишь сигаретным дымом. И когда он вдруг начинает говорить, Лозинский успевает включить камеру в самый последний момент. Причем, даже не подумав о последствиях, лучший спецкор шефа Вуковича не пишет – он вещает в прямом эфире, по резервному сетевому каналу.
Гатлинг: По-хорошему, вышибить мозги нужно было или мамашке, или хозяину дога. Оба, дебилы проклятые, могли бы сообразить, что добром это не кончится. Когда ошейник замкнуло, пес был уже на грани амока. У тебя бы этот сопляк перед мордой битых полчаса веткой поразмахивал, да еще тарахтя по решетке парка… Да и все остальные не лучше. Стояли, осуждающе головенками качали, но ни один и слова не сказал. Как же, сделаешь замечание чужому ребенку – в СК пожалуются. Нарушение прав! Хорошего пса из-за них угробил. Ненавижу! (глубоко затягивается сигаретой).
Лозинский: Но как вы поняли…
Г.: Спинным мозгом. Как убийца – убийцу (мрачно хмыкает). Ты мой профайл считал? Можешь не отвечать, и без того знаю. Я – бывший солдат… Вру. Просто – солдат. Не бывает бывших, парень. Особенно среди нас, ветеранов последней войны человечества. Слыхал про операцию «Окончательное замирение»? А кто не слыхал? Только вот мало кто знает, каково это: сегодня – герой и опора нации, а завтра – на помойку шагом арш! Потому что армии – нет. Вообще. Конечно, раз нет врагов – нет и армии. Упразднена за ненадобностью. Все на перепрофилактику. В пожарные, спасатели… человекоохре… охранители.
Л.: Но ведь у кого-то все же получилось…
Г.: Точняк. Двоих знаю. С Ваней Ли как раз вчера говорили. Только-только четвертый курс психореабилитации закончил. Какой сержант был, а сейчас… (вздыхает и надолго замолкает. Догоревшая сигарета обжигает ему пальцы. Тушит ее в пепельнице и тут же прикуривает новую). Нет, я тоже пытался – в охренители. Два месяца выдержал. Потом сорвался и отделал одного паразита так, что… В общем, выперли меня, не посмотрели на ветеранские льготы. И с тех пор ни одной приличной работы уже не предлагали. У меня ведь к тому моменту уже под шесть десятков «медалек» накопилось…
Л.: За что?
Г.: За разное. Нет, ты не подумай чего такого, я невинную овцу из себя не строю. Всякое бывало, особенно по молодости. Я и (усмехается) в армию-то подался в качестве альтернативы, за списание кое-каких грешков. Ведь уже тогда в ней приличного человека можно было с фонарями искать…
Л.: И вот теперь у вас 99 стигм. Еще одна – и принудительная коррекция личности. Не страшно?
Г.: Страшно? Да что ты вообще о страхе знаешь? (Срывается на крик.) Все вы? Когда от тебя на улице люди шарахаются, как от чумного – страшно! Когда на работу не берут, даже утилизатором – страшно! Когда живешь по ночлежкам с разным отребьем, питаешься дрянью, на которую только и хватает в обрез нищенского пособия, когда засыпаешь и просыпаешься с одной только мыслью: никому ты на… не нужен в этой жизни, и в первую очередь – тем чистеньким, ради которых ты… (стискивает виски и некоторое время молчит. Вновь начинает говорить нормальным, даже бесстрастным голосом). А больше всего страшно – что сломаешься, не выдержишь, руки на себя наложишь, как многие из наших. Я ведь зачем, думаешь, сегодня в тот парк пришел с фамильным «миротворцем» в кармане? Собак пострелять? Дудки! Последний патрон – он потому так и называется. Его для себя берегут. А сейчас думаю – может, оно и к лучшему? Неправильно это. Будто в плен сдаешься. Уж лучше электрический стул, или что там у вас теперь вместо него, ты сказал? Принудительная коррекция? А и пусть. Только собаку жалко…
Л.: (в смятении) Но ваш сегодняшний поступок… Он доказывает…
Г.: (перебивает)…что я, даже такой, по-прежнему кое-чего стою. И что только мне одному, среди сотни граждан самого счастливого в истории человечества общества, действительно было не наплевать на то, порвет кобель глупого мальчишку или нет… Ладно, Боб, давай заканчивать. Устал я… Да и один хрен, это интервью цензурщики не пропустят…
Л.: Мы в он-лайн.
Г.: Да ну? Тем лучше. Глядишь, хоть парочка гадов, которым предназначены мои последние слова, их таки услышат. Вот ты как считаешь: то, что я сегодня псину застрелил, потянет на статью «жестокое обращение с животными»? Угу, я так и думал. (Пристально смотрит в камеру и ровным, лишенным эмоций голосом, от которого мороз идет по коже, спрашивает:) Эй вы, говнюки! Ну и где моя долбаная сотая медаль?..
Поздно ночью, ворочаясь без сна, Боб осторожно потряс жену за теплое плечо:
– Грейси! Милая, ты спишь?..
– Ммм?..
– Слушай… А твой кузен Макс, который юрист… Он сейчас в городе?
Дрема слетела с женщины, как отброшенное ею одеяло.
– Борис Лозинский! – отчаянно зашептала она, приподнимаясь на локте. – В какое дерьмо ты вляпался на этот раз?!
– Да нет… Понимаешь, мне очень нужно знать, случались ли уже прецеденты, когда один гражданин добровольно принимал на себя стигму, предназначенную другому?..
Мы в гостях у них, они в гостях у нас
Степан Вартанов
Игра
Сегодня мы – самое сильное государство на Земле. Но иногда сила вынуждена быть жестокой, как бы нам ни хотелось этого избежать…
Вообще-то обычно речи для Президента пишут спичрайтеры, тщательно расставляя акценты и аккуратно обходя острые углы. Обычно. Но предстоящее выступление не было обычным. Кому-то покажется, что Америка сбросит наконец груз устаревших либеральных ценностей, уйдет от анекдотичной ситуации, когда залезший в дом грабитель может засудить хозяина за поцарапанный при взломе ящика палец. Кто-то, наоборот, начнет кричать о предательстве американских идеалов. И очень, очень мало найдется в мире людей, которые осознают, что эта простая и строгая речь есть не что иное, как начало войны. Потому что иногда сила вынуждена быть жестокой.
Президент вздохнул и отложил диктофон. Как выразить словами то, что с неизбежностью вытекает из разрозненных докладов экспертов, сведенных вместе другими экспертами, советниками, ДАРПА, разведкой. Мы – самое сильное государство на Земле. Но это – сегодня.
Он вздохнул, и снова потянулся к диктофону. Замер. Что это было? Боковое зрение? Запах? Звук? Президент привык диктовать, прохаживаясь по кабинету, и сейчас в его кресле… Да нет, быть не может! Президент обернулся.
Первая мысль была, как ни странно, не об охране и даже не о невозможности того, что кто-то сумеет просочиться сквозь эту самую охрану и нагло развалиться в его кресле. Первая мысль была… Манекен.
Незнакомец не был ни высок, ни низок. Одет он был в ничем не примечательный серый летний костюм в полоску, идеально выглаженный и, похоже, абсолютно новый. В кресле он сидел, откинувшись на спинку и заложив ногу на ногу, выставив на обзор хозяину кабинета черные носки и блестящие туфли. Волосы он зачесывал на пробор. А вот лицо гостя было кукольным.
– Хорошая речь, – произнес гость и трижды свел вместе ладони, изображая аплодисменты.
– Кто вы? – Президент не боялся, если бы он не умел сохранять спокойствие в самых неожиданных ситуациях, он просто не добрался бы до этого поста. Кнопка вызова охраны, к сожалению, была рассчитана на то, что вызывающий будет сидеть в кресле.
Гость по-птичьи склонил голову, словно изучая своего собеседника. Машинально Президент отметил, что любое действие этого человека будет выглядеть как актерская игра – с таким-то лицом.
– Если бы я был убийцей, вы были бы уже мертвы. – Кукольные губы растянулись в улыбке, немного шире той, которую мог бы позволить себе человек с некукольной анатомией. Это раздражало.
– Я просто хотел бы кое-что вам… показать. Вы не против? – Гость проворно покинул кресло и направился к двери. Президент не возражал, за дверью была охрана.
«Если она еще жива», – мелькнула предательская мысль. В конце концов, как-то ведь он прошел мимо всех этих датчиков, камер и наблюдателей.
– Если вы настаиваете, – произнес он вслух. Он собирался захлопнуть дверь за спиной гостя, но ничего не вышло – тот галантно, ни дать ни взять манекен в магазине, склонился в полупоклоне: после вас, мол. Президент пожал плечами и шагнул в прихожую. Поворачиваться спиной к гостю он не боялся, понимая, что тот был абсолютно прав, говоря, что, будь он убийцей, Президент был бы трупом.
Это был садик в японском стиле. Президент резко обернулся – но никакого кабинета у него за спиной не было. Был там лишь гость с его идиотской кукольной улыбкой и какие-то грядки у него за спиной.
– Что за…
– Осмотритесь. У вас есть примерно пятнадцать минут.
Садик и огород за ним. В саду играла девочка лет восьми, азиатка, одетая во что-то, Президенту не знакомое. Штаны, легкая куртка, все это из серо-синей ткани, а на ногах… Босиком. По крайней мере, в Америке так не одеваются. Девочка собирала мелкие желтые цветы вроде астр в небольшую глиняную вазу и что-то напевала себе под нос. Была в ее поведении какая-то неправильность, но Президенту было не до этого, шок от неожиданного переноса из Белого дома неизвестно куда был слишком велик.
– Послушайте, – впервые за Бог знает сколько лет его голос дрожал, – где… кто вы?
– Гость.
– Как вы… как мы сюда попали?!
– Я мог бы сказать – телепортация, но вы даже не представляете, насколько это было бы далеко от истины. – Гость пожал плечами и сделал скорбную гримасу.
Читать бесплатно другие книги:
