Народы и личности в истории. Том 3 Миронов Владимир

Японцы ценят женщину не только как предмет любви и хранительницу рода, но и как объект духовного поклонения. Недаром их пословица гласит: «Кто любит людей, тот долго живет». Особой популярностью пользовались прелестные женские гравюры. Среди художников этого жанра (ксилографии) выделяется Китагава Утамаро (1754–1806). Он носит титул «певца женской красоты». Японцы сравнивают женскую красоту с нежным цветком, полноликой луной, благоухающей вишней, не уставая восторгаться и поклоняться. Утамаро сумел выразить эту красоту как никто иной. О Китагава Утамаро достоверных сведений нет. Юноша пришел в столицу Эдо из провинции. Его приютил издатель и помог напечатать первые гравюры. Художник перерисовал едва ли не всех красавиц в Эдо. Никто в столице не мог столь искусно передать прозрачность воды, томность женского взгляда, изысканность кимоно. Девушки и женщины на его рисунках умны, женственны и прекрасны («Девушка, читающая список» и другие работы). Он не только прекрасно писал портреты или пейзажи, но изящно иллюстрировал книги. Его можно назвать «наблюдателем жизни». Так он и подписывал некоторые гравюры: «Наблюдающий Утамаро». Особенно любил художник жизнь и быт «веселых кварталов». Французский писатель Э. Гонкур назовет его «художником публичных домов». Женщины его возвысили. Женщины и погубили. Однажды случилось так, что гравюра «Хидэеси и пять наложниц» (1806) вызвала гнев сегуна, ибо тот увидел в ней сатиру на себя. Он распорядился упрятать художника в тюрьму на 50 дней. Вскоре после этого самый яркий художник Японии умер.[90] Издаются европейские классики (Дефо, Шиллер, Гете и др.), расцветает издательское дело. В середине XIX в. в столице Эдо функционировало уже более сотни издательств. Находясь в состоянии жесткой конкуренции, они способствовали ускорению процесса культурной модернизации. Япония переводит европейских мыслителей и писателей – Эзопа, Шиллера, Гте, Тургенева, Толстого, Достоевского. Стремясь завоевать рынок, издатели привлекали талантливых писателей и художников, разыскивали молодых одаренных авторов и мастеров. Им предоставлялись заказы. Так, в городе Осака на раннем этапе (1790–1816) сложилась монополия одного издателя (Сися Тебэя). В дальнейшем его вытеснили с рынка другие издательства. Со временем вместе с фирмой «Тэнки» действуют уже и другие фирмы – «Ибэкити», «Касимадо», «Каваото». Особой популярностью всегда пользовались мастера, изготовлявшие гравюры и рисунки к книгам.[91]

Все японское завоевывает популярность в Европе. Вспомним девиз Гонкуров: «Японское искусство for ever (навсегда)». Эдмон де Гонкур заносит в «Дневник» следующее признание: «Нигде нет такого почитания природы и всех ее созданий, хотя бы самых ничтожных, как в Японии. Нигде нет такого взгляда, благоговейного и внимательного к крохотной букашке, как у японца, когда он, рисуя, тщательно воссоздает ее во всей микроскопической малости». В другом месте он же отмечает, что в Париже установилось настоящее японское поветрие… Магазин госпожи Дезуа и стал «тем местом, той школой, если можно так выразиться, где возникло великое увлечение всем японским». Японские мотивы заняли заметное место и в творчестве постимпрессионистов. Партия японских гравюр, приобретенная Ван Гогом, стала для него откровением. Вспомним хотя бы его «Автопортрет с японским божком» или, к примеру, портрет К. Моне «Японка» (портрет Камиллы Моне).

Моне К. Японка

Жизненная позиция японца в целом оптимистична. Поэтому для большинства людей здесь «каждый день – это хороший день». Далеко не всегда столь же благоприятными оказывались эти дни для народов Юго-Восточной Азии, для многочисленных соседей воинственных японцев. Последние не раз проявляли воинственность и агрессивность в вопросах внешней политики. Подобно разъяренной Идзанами, японские милитаристы готовы были воскликнуть любому, кто перешел им дорогу: «За это я буду душить по тысяче человек в твоей стране за один день!» Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что объектами агрессии стали многие страны, включая Корею (Страну утренней свежести). Когда корейская королева Мин стала ориентироваться на сближение с Россией, японцы ее убили: «Не в силах отличить королеву от ее придворных дам, одинаково одетых и одинаково причесанных, самураи повырезали всех женщин во дворце Сеула, потом стали расшвыривать теплые трупы – кто здесь Мин? Найдя королеву, японцы изрубили Мин в мелкие куски, останки облили керосином и сожгли. «Во всех наших унижениях, – доказывала самурайская пропаганда рядовым японцам, – виновата больше всех стран Россия, пусть она убирается прочь из-под крыши Азии… Нам необходимы весь Сахалин, вся Камчатка, все Курилы и даже Чукотка». Поэтому не стоит и идеализировать восточного соседа. Такие настроения пробуждающегося восточного гиганта на рубеже XIX и XX вв. взволновали умы… Идея паназиатского правления Японии родилась именно в горниле революции Мэйдзи, затем последующих индустриальных, военных побед Японии. Вероятность столкновения западной и восточной цивилизаций многим не казалась уже столь невероятной. К примеру, ученый А. Бельсор так интерпретирует позиции азиатов: «Они охотно мечтали бы о паназиатстве, когда соединенный Дальний Восток противостоял бы требованиям Европы. Мечта неясная, почти неосуществимая, которая первый раз явилась в голове опьяненного японца, но которая потом разнеслась повсюду. «Ах, – говорил мне один Тагал, – если бы Китай знал, если бы Япония могла (si la Chine savait, si le Japon pouvait). Мы тогда не были бы вынуждены переносить вашу грубость и земля, где мы выросли, принадлежала бы нам. Потому что в конце концов хотя вы и завоеватели, но вы битв не ищете и ваши торговые интересы уживаются с уколами вашему самолюбию. Достаточно было Японии заказать у вас суда и начать покупать пушки, чтобы настроение ваше сделалось более мягким, а политика менее заносчивой. Будучи христианами, вы уже соглашаетесь, чтобы ваши соотечественники были судимы буддистами-судьями. Японцы в двадцать лет сделали больше для нашей расы, чем все философы, которые проповедуют равенство людей. Вы смеетесь над ними, однако вы их боитесь. Говорят даже, что многие из вас дорого ценят союз с Японией. Не удивляйтесь же, что мы уважаем этот деятельный, промышленный, исполненный патриотизма и воинственный народ, который вынуждает вас к наружным формам почтения, и который, единственный из народов Востока, мстит наконец за наши долгие унижения и ваши вековые обиды». И Япония стала представляться мне местом, где приготовляются великие отмщения за Азию».[92] А если Восток вдруг захочет выстроить (сообща с Россией) легионы перед заносчивыми Европой и Америкой?!

Говоря о задачах технической модернизации страны (будь то Япония, Китай или Россия), нужно на первое место ставить чисто прагматические, а не идейно-политические или какие-либо еще факторы. Там, где во главе страны стоят люди дела, воли и большого ума, там успех наверняка будет достигнут в короткие сроки и с минимальными издержками. Всем все давно уже известно. Надо брать лучшие достижения мирового опыта. Не хотят добром, так заставлять палкой. Нарушать закон культурной модернизации – заводы, дороги, школы, больницы, университеты, библиотеки, музеи – никому не позволено. Пример Японии и Китая в этом смысле довольно показателен. Вспомним, что японцы некогда были обязаны китайцам большинством своих культурных достижений, но Китай какое-то время отставал от Запада, а японцы сумели быстро перенять все лучшее. Вот что написал по этому поводу А. Тойнби: «Оба движения (японская и китайская вестернизации) столкнулись с задачей ликвидации местного ойкуменического режима, который доказал свою несостоятельность в условиях растущей необходимости достойно ответить на давление со стороны Запада. В столь непростых политических обстоятельствах японские вестернизаторы проявили себя как более гибкие, дальновидные и деятельные – по сравнению с китайскими – политики. Китайцам потребовалось 118 лет, чтобы получить хотя бы негативный политический результат, тогда как японцам для этого потребовалось всего 15 лет». Успешный рывок Японии в области экономической и политической вестернизации обеспечил ей военное превосходство над Китаем и Россией. Начиная с китайско-японской войны 1894–1895 гг. и вплоть до Второй Мировой войны Китай был зависим в военном отношении от Японии. Поначалу и Япония извлекала военные дивиденды из процесса технологической вестернизации с виртуозностью, затмившей даже успехи петровской России, которых та достигла после победы в Северной войне 1700–1721 гг. Победоносно завершив русско-японскую войну 1904–1905 гг., она заявила о себе как о великой державе и была признана таковой в западном содружестве государств, как два столетия тому назад была признана победившая Швецию Россия.[93] Последние успехи Китая говорят о том, что тот еще не сказал своего последнего слова в споре.

Отношения между нашими странами стали обостряться в конце XIX в., когда Япония уже проявила возросшие аппетиты в отношении Китая, Кореи и Дальнего Востока. «Япония, – заявил министр иностранных дел Муцу Мунэмицу, – совершенно особая страна в Азии» (1894). Обороты торговли России с Японией были незначительными (в 1879 г. русский ввоз и вывоз составлял мизерную сумму – 59,5 тыс. иен). Японцы беспошлинно ловили и вывозили рыбу с Сахалина и устья Амура. Русские же при ввозе рыбы в Японию должны были платить таможенные сборы. Эти удары для нашей экономики были болезненнее, чем тот сабельный удар, полученный в 1891 г. наследником российского престола и будущим царем Николаем II от японского полицейского. То был еще не самый страшный удар. Впереди были поражения под Мукденом и Цусима. Подготовка агрессии против России поддерживалась прессой. В Японии публиковались грозные памфлеты, брошюры, книги, где недвусмысленно выдвигались требования аннексии русского Дальнего Востока и Сибири. В частности, в книге Утида Рехэй «Упадок России» (1901) прямо говорилось о том, что русская «Сибирь жаждет получить цивилизацию из рук Японии» и что «последняя не вправе отказать ей в этом». В Японии стали создаваться различные организации националистического толка («Национальное общество», «Общество черного дракона»), выступившие с идеологическими обоснованиями неизбежности войны с Россией. Англия и США открыто подталкивали Японию к конфликту, рассчитывая в случае поражения России принять активнейшее участие в разграблении наших природных богатств. Сенатор Беверидж прямо заявил, что другая оконечность Тихого океана (весь Дальний Восток) должна принадлежать США. В итоге 24 января 1904 г. Япония разорвала дипломатические отношения с Россией, начав военные действия (ее флот вышел в море).[94] Война была бездарно проиграна Россией, несмотря на проявленное ее солдатами и офицерами мужество.

Однако порой и люди высокой культуры становились жертвой национальной предубежденности. Такова была судьба Токутоми Рока (1868–1926), писателя и переводчика Л. Толстого, посетившего великого русского писателя в июле 1906 г. (до этого он же выпустил в 1897 г. в Японии книгу о Толстом). Но, несмотря на то, что он слыл пылким почитателем таланта яснополянского старца и даже его последователем, он признавался в письме Л. Толстому: «Должен признаться, что хотя я и преклонялся перед Вашим гением и уважал Вашу искреннюю душу, я не мог целиком следовать Вашему учению. Мне казалось, что во многих вопросах вы впадаете в крайности, с которыми может согласиться только фанатик. Если говорить правду, я хотел служить богу и мамоне, духу и плоти одновременно. Результатом, признаюсь, была полная опустошенность и оцепенение души. Я мысленно высмеивал Ваше учение о непротивлении. Я был горячим сторонником русско-японской войны, ибо, хотя я и любил русский народ, который знал по Вашим произведениям, однако я ненавидел русское правительство и считал, что мы должны нанести ему сокрушительное поражение. Ценою крови, полагал я, мы сумеем добиться мира, взаимопонимания и поэтому радовался японским победам. Но теперь, благодарение богу, жестокая, кровавая война кончилась, мир между двумя странами заключен, а вместе с этим пришло пробуждение моей души. Я очнулся от страшного сна и понял, как глубоко заблуждался. С тех пор я решил никогда больше не мириться с кровопролитием и навсегда вложил свой меч в ножны». Этого не сделала элита, опьяненная победами.

Гавань в Порт-Артуре. 1904

Старое японское изречение гласит: «Когда самурай выходит на улицу, он должен встретить семерых врагов». Этот воинственный самурайский дух никуда не исчез, он лишь принял иные формы. Следует вспомнить далекую историю этой страны. Ведь в Японии на протяжении многих веков существовал многочисленный вооруженный класс, над которым фактически не было никакой власти. Он заправлял всем в стране. Не случайно и то, что среди останков древних захоронений (начиная с IV в. н. э.) находят большое количество оружия и военного снаряжения (копья, мечи, кинжалы, доспехи, шлемы и т. д.). Характерно и то, что столь явная военная ориентация японцев со всей очевидностью была ими продемонстрирована еще до появления первых письменных памятников. В этих же захоронениях найдено бесчисленное количество глиняных фигурок воинов высотой от 40 см до 1,5 м в снаряжении и с их лошадьми. Воин был главным человеком в Японии. Именно поэтому столь исключительное место занял в истории материальной культуры самурайский меч. У японцев история меча разделяется на четыре периода: первый период – с древнейших времен до VI–VIII вв. н. э.; второй период – с VI–VIII вв. н. э. до XVII в.; третий период – мирный период Токугавы (1600–1868); четвертый период – после Токугавы и отмены сословия самураев и их привилегии ношения меча. Иэясу, основатель после дней сгунской династии, в своем «завещании» (своде правил по управлению страной, составленных им для руководства своим наследникам и их советникам) говорит: «Меч, который самурай носит за поясом, есть его живая душа. Тот, кто потеряет свой меч, без пощады должен быть наказан» (37 ст.). Поэтому ковка мечей считалась почетнейшей профессией. Ею обычно занимались люди благородной крови, хотя на торговлю японцы всегда смотрели свысока. Во время решающего момента при процессе выковки меча (когда стальное лезвие соединяется воедино с железным клинком) существовал старинный обычай. Мастер надевал парадную шапку и платье, которые обычно носили лишь вельможи высокого ранга. Затворив двери своей мастерской, он работал вдали от нескромных взоров и докучливого любопытства толпы. По форме это напоминало священнодействие. Хороший меч в руках опытного самурая разрубал три положенных друг на друга мертвых тела. Нередко остроту мечей сгуны и самураи пробовали на преступниках, нищих бродягах и собаках (тамэсигири). Араи Накусэки рассказывал в своей автобиографии о том, как его отец разрубил слугу вместе с блюдом, которое тот держал в руках. В Японии существовал и негласный закон, по которому тот, кто живет мечом, от меча и погибал.[95]

Японский броненосец «Миказа»

Подобные правила поведения диктовались нередко суровой действительностью. Скажем, в эпоху великой войны годов Онин было пролито море крови. Война, затянувшаяся на 10 лет, шла в пределах Киото. Когда же последние армии отступили (1477 г.), город был полностью разрушен. В написанной позже «Хронике годов Онин» говорилось: «Процветающая столица, которой суждено было простоять тысячу лет, превратилась в логовище лис и волков…». Мы не должны идеализировать самурайскую традицию и правила поведения этой касты. С одной стороны, они демонстрировали крайнюю жестокость и равнодушие к человеческой жизни. «Самураи создали леденящую кровь культуру эстетов-убийц. Высочайшие достижения духа причудливо сочетались в них с крайней жестокостью, абсолютным равнодушием к своей и чужой жизни» (А. Басов). Поэтому в войне японцы могут использовать любые средства. Не случайно, по словам Дж. Мэрдока, японцы с особым почтением относились и к такому известному произведению китайской военной классики как «Сон-ги». В этом произведении не столько демонстрируются способы ведения войны, сколь принципы управления народом при помощи «невообразимого двурушничества». Мэрдок пишет: «Самые циничные, самые гнусные места в известной 18-й главе «Правителя» [Макиавелли] бледнеют перед голой и откровенной безнравственностью старых китайских пособий по шпионажу». Японцы, как и все люди Востока, с пониманием относятся к подобной практике обмана противника и введения его в заблуждение. Не знаю, насколько хорошим тоном считается использование столь не рыцарских способов войны, но война и сама по себе является дикостью. Во всяком случае некий европеец, посетивший Японию в XVI в., заметил: «Когда японцы хотят убить кого-то, то окружают его притворной любовью и весельем, и в разгар всего этого отрубают ему голову».[96]

Японцам присуще однако и известное благородство. Правы те, кто говорят, что ныне военные Японии, следуя своему древнему канону «самые храбрые – самые благородные», дальше отходит от кошмаров и грязи войн. В то же время западные «демократы» и «пацифисты», наоборот, приходят к более гнусным и трусливым методам ведения войны. Они бьют ракетами по беззащитным людям с расстояния в сотни и тысячи километров, зная, что те просто не смогут им ответить. В конце концов японцам понятно и то, что принято называть «благородством» и «совестью». Это касается их известного пренебрежения к смерти. Они ценят достойную жизнь… История с самураем Судзуки Сигэнари наиболее отчетливо покажет читателю, что такое по-японски подлинное чувство чести. Став губернатором провинции Кюсю, тот вскоре увидел, сколь невообразимо тяжело и трудно живется народу. Губернатор обратился с просьбой уменьшить налоги к правящему сгуну, но тот ответил ему отказом. И тогда Судзуки Сигэнари совершил харакири, тем самым выказав свое глубочайшее несогласие с правителем. Вся страна была под впечатлением от мужественного и благородного поступка. Сгун, будучи японцем, не смог проигнорировать общественного мнения: он не только уменьшил налоги, но и назначил приемного сына погибшего самурая на пост губернатора. Самураи ставили государственные и общественные интересы выше собственных. Сей дух живет и поныне. Такое трудно себе даже представить где-либо еще. В России иной губернатор скорее выпустит кишки своему сопернику, не поделив с ним прибыли, нежели пострадает ради своего народа.[97]

Хотя и самурайская воинственность находила подтверждение в немалом числе войн. Известна агрессия японцев против Китая и Кореи. В 1872 г. Япония захватила остров Рюкю, в 1895 г. – острова Тайвань и Пэнхуледао, в 1905 г. Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, Южный Сахалин, в 1910 г. – Корею, в 1914 г. – Циндао. Корейские историки говорят, что японцы на их земле походили на «волков в овечьих шкурах». Под благовидной вывеской «культурного управления» жизнь корейского народа стала ухудшаться день ото дня (1922). Корейцев подвергали нещадной эксплуатации и грабежу, лишали земли, профессии и крова. Многих ожидала голодная смерть. Японцы стали вынуждать корейцев к массовой миграции. «Трудно поддается описанию трагедия большого Сеула. В качестве главной пищи беднякам нельзя надеяться даже на просо, чумизу и картофель, большинство их потребляет только сваренные и растертые соевые бобы, дневная прожиточная стоимость составляет всего лишь 3 чоны». Непросто складывались отношения японцев с коренным населением – айнами, да и с корейцами и китайцами. Стоит напомнить, что в этническом отношении японцы представляют собой смешение различных народностей, проживавших некогда на землях Кореи, Китая, островов Тихого океана, а также острова Рюкю. Ранее на территории нынешней Японии проживали коренные жители айны, создавшие древнюю культуру, но еще до XVII в. вытесненные на север Хоккайдо. С. П. Крашенинников так описывал их: «Сей народ ростом средний, волосом черен, лицом кругловат и смугл, но гораздо пригоже других народов, бороды у них большие и окладистые, тело мохнатое» (обитали на Южном Сахалине и Курилах, на юге Камчатки).[98] Они являются коренным населением острова Хоккайдо. Японцы колонизировали их земли, обращаясь с айнами, как с рабами. Российский ученый Григорий де-Воллан (XIX в.), проживший в Японии 6 лет, отмечал: «Японец смотрит на айнов свысока и с большим презрением, третирует эту низшую расу». В 1872 г. в Токио открылась временная школа, где айнов должны были обучать чтению и письму, приобщать к знаниям в области сельского хозяйства и животноводства. Но первая попытка оказалась не очень удачной. Лишь с 1901 г. на Хоккайдо стали создаваться школы для айнов. Их учебные программы значительно уступали программам обычных японских школ. Японцы относились к ним, образно говоря, как к обитателям страны мертвых (емино куни), куда обычно попадают только несчастные грешники. Взгляд на японскую модель развития должен быть взвешенно трезвым.

Уборка риса

Японцы преодолели изоляционизм, негативно сказывавшийся на положении науки и культуры. У них появились видные ученые, оставившие заметный след в истории науки: Китадзато Сибасабуро, открывший возбудителя чумы; Сига Киси, обнаруживший возбудителя дизентерии; Такаминэ Дзкити, открывший адреналин. Прошло несколько десятилетий. И вот уже европеец вынужден признать: «Это на их предприятия… приезжают каждый год по полторы тысячи делегаций американских и западноевропейских бизнесменов и чиновников учиться рациональному использованию современнейшей технологии – той самой, которую придумали в самих же США и Западной Европе… Девиз «вакон есай» свят для них до сих пор». Цветов говорит в заключение: «Девиз, о котором упомянул корреспондент «Эспрессо», появился во второй половине XIX столетия, когда Япония после долгой самоизоляции начала стремительно впитывать научные и технические достижения Запада. «Вакон есай» – это «взять новейшие знания, выработанные иностранцами, но не позволить им пошатнуть основы японского образа мышления».[99] Это и является опорой страны, ибо интеллектуализм и всевозможные технические и научные новинки могут привиться и дать богатые плоды лишь на национальной почве.

В чем же причина столь обостренного интереса японцев к собственной нации? Японцы лучше других поняли важность бережного сохранения этнического и культурного единства. Бездумное, грубо-насильственное смешение рас и культур равносильно тому, как если бы взять да слить в один сосуд различные сорта вин. Каждая нация хороша своим неповторимым «букетом»! Некогда японцы учились у Востока и Запада. Отношение к тем и другим у них различно. Они ощущают глубокую враждебность и чужеродность западной, в особенности англосаксонской, цивилизации (духу Японии). Англичанин Л. Хэрн, «приемный сын» Страны восходящего солнца, описывая отношение японцев к своим учителям, заметил: «Быть может в течение будущего десятилетия Япония будет дружелюбно настроена к своим иностранным учителям. Она никогда не будет питать к Западу таких чувств, какие питала до эпохи Мэйдзи к Китаю, – то благоговейное уважение, которое по древнему обычаю подобает по отношению к возлюбленному учителю. Потому что китайской мудрости искали добровольно, тогда как западная была навязана им силой. Быть может в Японии возникнут некоторые христианские секты; но страна никогда не помянет английских и американских миссионеров так, как она до сего времени поминает китайское духовенство, бывшее воспитателем ее юности. И в честь нашего пребывания в стране не будут хранить каких-либо реликвий, тщательно завернутых семью рядами шелка и упакованных в прелестные ящички белого дерева, потому что мы не открыли им никакого нового учения красоты, ровно ничего такого, что могло бы говорить миру их чувств».[100] Вульгарность и самомнение Запада и США одинаково претят Японии, Китаю, Индии, России, что, видимо, их заметно сближает.

В отношении Японии больше, чем в отношении какой-либо другой нации (в этой же группе – китайцы, корейцы, индусы), можно сказать, что перед нами предстает «непрерывная и единая цивилизация». Безусловно, следует согласиться с оценкой социолога К. Х. Момджяна: «Конечно, можно утверждать, как это делают некоторые теоретики, что средневековая Япония значительно больше похожа на феодальную Францию, чем на современную Страну восходящего солнца, ставшую одним из лидеров мирового сообщества. Но это не дает оснований разрывать целостную историю страны, которая связана воедино не только общим названием, географическим положением и языком общения, но и устойчивыми стереотипами культуры, воспроизводимыми особенностями национального менталитета, в частности столетней психологией коллективизма, долга и дисциплины, которая во многом определила нынешнее преуспевание японцев». Основой такой единой культуры и стала единая нация.[101] Это надо учесть и реформаторам в современной России.

Тем более что в истории развития наших стран есть очень похожие моменты. Разве наши правители и цари не старались ограждать нас от достижений Запада? Разве у нас не издавался «указ о закрытии страны»? Разве мы, подобно Японии, фактически не создали параллельную цивилизацию, независимую от Запада? Может быть, нам менее удавалось взвешенное осмысление наших достижений и неудач. Однако и мы поняли, что отрыв от знаний мира смерти подобен! В этой модели отчуждения была специфика: русские всегда с интересом и вниманием заимствовали оружейные технологии и технику (а затем и сами становились лидерами), с меньшим интересом воспринимая достижения гражданского быта и идеологии. Но и тут мы удивительно напоминаем японские образцы поведения. У нас и лозунги почти что одинаковые. Во время революции Мэйдзи главным девизом стало «создание богатого государства и сильной армии». Это же ныне провозглашает новый президент России. И это очень разумно, как разумна и японская формула «восточная мораль – западное искусство». Все должно делаться так, чтобы обеспечить прогресс и не выпасть «из потока мировой истории», но при этом сохранить национальное достоинство, культуру, веру, справедливость. Как говорят японцы: «Справедливый к себе относится строго, к другим – снисходительно». У русских же, к великому сожалению, часто видим обратную картину: снисходительные к себе, мы готовы проявлять строгость к иным народам и нациям. Так многого не добьешься.

Что еще позволяет японцам добиваться успеха? Прежде всего, образование. Японцы создали уникальную систему образования, хотя далеко не все тут столь совершенно и безупречно. Так, одно время существовал крен в сторону естественных наук и прикладной техники. Это наносило ущерб гуманитарному обучению. Первый в Японии государственный университет создан в Токио в 1877 г. К началу XX в. в стране с 45-миллионным населением два университета. Победа в русско-японской войне ускорила процесс модернизации экономики. Науку и образование стали считать важнейшими инструментами развития. Нужда в высокообразованных людях дала толчок развитию вузов. С 1912 по 1925 гг. университеты выпустили 42,6 тысяч выпускников. Общее число окончивших колледжи за тот же период – 240 тысяч. К началу II мировой войны количество тех и других увеличилось соответственно в три и два раза. Спустя 40 лет после принятия Закона об образовании (1947) в системе высшего образования уже было 95 государственных, 38 муниципальных и 357 частных университетов, где обучалось 2 млн. человек. Вершину пирамиды тут занимают элитные университеты – Токийский и Киотский, чуть ниже стоят специализированные университеты – Хитоцубаси, Токийский технологический и пять других (бывших императорских) университетов. Еще ниже в образовательной иерархии стоят созданные после второй мировой войны в ряде административных центров государственные и муниципальные университеты. Среди частных вузов два самых престижных университета – Васэда и Кэйо. Отличительной чертой системы высшего образования в Японии стала тесная связь с промышленностью. Выяснилось, что специализация и сугубо профессиональные навыки – не главное. При нынешних темпах технического прогресса в высшем учебном заведении невозможно обеспечить специализацию на все времена. И дело тут не в отсутствии прилежания со стороны студентов или недостаточной мотивации их труда, а в высоких темпах перемен в области техники и науки. Большая часть крупных фирм Японии охотно берет на себя функции профессиональной подготовки и переподготовки своих кадров.[102]

Известный исследователь социальных проблем Таити Сакаия в книге «Что такое Япония?» (1992) считает, что едва ли не важнейшей чертой, обеспечившей Японии быстрый, стабильный и неуклонный рост, стала ее приверженность к стабильности и социальному равенству. Корень наших бед как раз заключается в обратном: ни того, ни другого в России не было и нет уже 10 лет. Наша ворующая элита этого не поймет и никогда не признает. В Японии же большинство граждан в душе своей являются как бы стихийными социалистами. Им свойственно неприятие крайностей и идей превосходства. Хотя такая позиция естественна для американцев, британцев или евреев. Действие этого закона видим везде и всюду – от экономики до образовательных установок и канонов. В Японии общество видит задачу в выравнивании доходов, а не в чудовищной их поляризации. В итоге достигается равновесие в экономике и семейных бюджетах. Стабильны бюджет страны, бюджеты предприятий, семей. Сегодня на имеющиеся у нее финансовые активы японская семья может прожить не менее трех лет без какого-либо снижения уровня жизни, несмотря на колебания, которых трудно избежать. Схожая ситуация прослеживается в системе образования, где лучшим считается не тот, у кого наилучшие оценки, а тот, кто учится по принципу «я как все, как большинство». В межличностных отношениях японцы, как и мы, болезненно воспринимают превосходство других. Вот какое общество нужно было бы пытаться выстроить в России, а не «башню смерти», что в любую минуту может обрушиться, погребя под собой и правых и виноватых, и богатых и бедных.[103]

В Японии просто немыслима такая модель реформ, в результате которой наименее достойные, но более жестокие, алчные и беспринципные захватили бы власть и утвердили свои порядки. В итоге в Японии сегодня коэффициент разброса в уровнях личных доходов составляет всего 2,9 раза, в то время как, например, в Англии и Франции он выше 10, а в России он и вовсе порой зашкаливает на космической отметке в 18–24. В итоге такой вот жизненной философии японцы считаются одной из самых процветающих наций, тогда как они в относительно недавние времена жили небогато. Такой метаморфозе они обязаны тяжким трудом. И тем не менее для них неприемлема мораль, согласно которой право на жизнь имеют лишь те, кто может сам постоять за себя (Т. Сакаия). Идея заданной обреченности на смерть тех, кто не подготовлен к бедствиям (пресловутого рынка или конкуренции), для менталитета и психики японцев звучит просто варварски и дико. Общество, коллектив должны прийти всем на помощь. Наши же демократы неандертальцы об этом даже не слыхивали. Япония руководствуется общественной, национальной истиной, а не узко или ложно воспринятым принципом выгоды, корыстолюбия клана. У мыслителя Утимуры Кандзо (1861–1930) есть очень верное замечание. Он говорил так: «Если мы сохраним Истину, то государство, если и рухнет, сможет возродиться. Если же отречемся от Истины, то даже и процветающее государство все равно погибнет. Любовь к родине предполагает в большей степени верность Истине, чем верность государству». Сохранив государство, они сохранили и лицо, философию, культуру. Благодаря этому японцы пережили горечь поражения и стали победителями.

Глядя на постоянно раздираемую социальными и политическими противоречиями и бурями Россию, нельзя не позавидовать японцам, которые предстают единой нацией. Вот у кого бы поучиться нашим государственным мужам стойкости и умению. А то, глядя на иных наших лидеров – безвольных, трусливых, алчных и лживых, – трудно удержаться от мысли, что весь смысл их существования состоит в том, чтобы показать миру пример вырождения. Каноны поведения японцев, их культура и религия не позволяют им опускаться. Очень многое зависит от характера правящей элиты. Японский характер упруг, как стальной клинок, изящен и легок, как вязь иероглифа, внутренне сжат и подобран, как стих хайку.

Руссо говорил: «Самые большие подвиги добродетели были совершены из любви к отечеству». В отношении японцев можно было бы сказать, что они самые великие подвиги готовы совершить из любви и почитания к предкам и их нации. Трудно найти в мире такую страну, где бы столь серьезно, основательно и любовно изучали различные стороны национального характера. Их пословица гласит: «Сам себя не уважаешь – и другие не будут тебя уважать». В Японии популярны всевозможные «теории о японцах» («Нихондзин рон») или «теории о японской культуре» («Нихон бунка рон»). Ученый Хаяси Тикио, говоря, что их расцвет относится к годам токугавского сгуната (1853–1867), подчеркнул, что это явление по своей значимости для жизни народа не имеет себе аналогий ни в одной другой стране мира. Учитывая, что в мире с каждым годом обостряется борьба за лидерство, фактор учета национальной психологии становится особенно важен. И напрасно Дж. Вос и Р. Белл (США) обвиняют японцев в нарциссизме. Эта характеристика скорее применима к американцам, у которых нарциссизм развился за последнее время в некую паталогию. Он у них в крови. Японцы же, думается, относятся к себе критичнее и честнее. Во всяком случае трудно представить, чтобы американцы (с их восхвалением «пакса американа»), вдруг решились бы написать о себе нечто, даже отдаленно напоминающее работы Мияке Сэцурэй «Правдивый, добрый и красивый японец» (1891) или «Лживый, злой и страшный японец» (1891). Трезвый взгляд на собственную нацию, вероятно, закончился бы плачевно для любого американского автора.[104]

Андо Хиросигэ. Цветущие сливы в храме Камэйдо

Японцы традиционно умеют совершенствовать, шлифовать профессиональное мастерство и искусство годами, если не столетиями. Кстати говоря, схожими путями шло воспитание и обучение немцев. И, видимо, не случайно японцев порой называют еще «арийцами Востока». Известный исследователь науки в Японии, Масанори Моритани также писал о близости восприятия профессиональных навыков у этих двух народов (японцев и немцев): «То, что производство германской промышленной продукции столь надежно, результат высокой эффективности и силы Meister-системы, то есть системы обучения и подготовки немецких мастеров. Подобная система, когда мастер обучает своих учеников своему мастерству искусства, ремесла, имеет давнюю историю, восходя к средневековью. Это было в обычаях того времени, когда Lehring или, иначе говоря, ученик, овладевающий профессией, путешествовал с места на место в поисках умелых специалистов-мастеров. Найдя такого мастера, он умолял его стать учителем и наставником». Масанори Моритани, говоря об успехах японской индустрии в наше время, подчеркивает, что секрет успеха можно бы лучше понять, если вспомнить «о духе древних самураев, которые вели своих воинов в бой». Эими качествами бойца отличаются и современные менеджеры Японии. Долгое время Япония испытывала в отношении США и Европы сложный комплекс чувств. Это можно было бы даже назвать неким комплексом неполноценности. Однако именно эти чувства и породили в них желание реванша. Желание в один прекрасный день достать, а затем и превзойти «иностранных дьяволов» в области индустрии и технологии.[105]

Есть у японцев еще одно свойство – это врожденное чувство красоты и совершенства. Они чувствительны к красоте, видя подлинный смысл жизни в гармонии и совершенстве. В эпоху Эдо культура стала «продуктом» всего японского общества, имея в основании «не столько чаяния аристократов, сколь интересы простых граждан». Возможно, это самое существенное в японских нравах и порядках. Японец должен не только быть мудрым, но и прожить жизнь достойно и красиво. Они почитают красоту, как частицу божественного начала. Ее символом стал и храмовый комплекс Никко (1617–1636), называемый японцами «Лунным светом». Здесь покоится великий правитель Токугава Иэясу. Путь лежит через дивный красоты мост Синке (Святой мост), по которому могли шествовать лишь императоры и правители. Перед нами предстает целый ансамбль, включающий ярко-красный мост, чем-то похожий на огненную саламандру; аллея вековых криптомерий длиною в 38 километров (15 тысяч дерев), выстроившихся, словно самураи, приветствующие своего полководца; весь архитектурный ансамбль Никко, состоящий из 22 сооружений, объединивших синтоизм и буддизм, где выделяются великолепием ворота Емэй и пятиярусная пагода, усыпальница Тайюин; 35-метровая пагода святилища Тосегу. По поводу впечатления от всего этого грандиозного комплекса можно сказать словами старинной японской пословицы: «Кто не видел красоты Никко, тот не может произнести и слово «кэкко» («прекрасно»)».

Генеральный секретарь ЮНЕСКО К. Мацуура

Важны и индивидуальные особенности японской психологии, для которой характерно признание феноменальности мира. Ученый-религиовед Х. Накамура сказал, что японцы не только приемлют феноменальный мир как некий абсолют, но склонны жить и умереть в соответствии с его правилами. Знания и культура, подвиг и слава являются важнейшими слагаемыми того феноменализма, что всегда был характерен для японского народа. Исключительное значение для японцев имеет «итог жизни», то есть все содеянное ими в сферах, имеющих для них принципиальное значение. Для разных людей эти сферы могут быть различны. Однако есть и общие этические составляющие. Как писал поэт Яманоэ Окура (659–733), выражая извечную тягу японцев к славе и совершенству, красоте и гармонии:

Отважным мужем ведь родился я, —
Ужель конец короткого пути?
Без славы,
Что могла из уст в уста,
Из года в год, из века в век идти?![106]

Япония учит нас сочетать старое и новое. Она обновляет жизнь, не нарушая при этом своих культурных корней. Традиционное японское искусство создания миниатюрных удивительных шедевров (знаменитые «нэцке») оказалось востребовано и в современной культуре. Японцы достигнут высот в искусстве создания и новых технологических шедевров. Есть нечто мудрое и поучительное в том, что храм богини Аматэрасу (прародительницы японцев) в Исэ каждые 20 лет (начиная с VII в. н. э.) разбирается и на этом месте собирается новое сооружение. Япония поклоняется Вечности. Veritates aeternae! Не потому ли японцы так любят гору Мива, которая воспета в самых ранних стихах. Эта священная гора не только прекрасна, но тут находится Омива дзиндзя, одно из самых древних и красивых святилищ национальной религии японцев – синто («путь богов»). История Японии – и есть восхождение по лестнице богов.

В поведении, речи и манерах японцев, конечно же, есть и свои особенности… Так, при встречах японцы приветствуют друг друга поклонами. Существует три вида поклонов – от самого глубокого сайкэйрэй (перед алтарем в синтоистском храме, в буддийском монастыре, перед национальным флагом) до церемониального или обычного легкого поклона. Японцы по нескольку раз в день кланяются друг другу. Когда вас приглашают в дом, обязательно следует ответить: «Благодарю вас, с удовольствием». В первый раз в доме лучше не задерживаться более получаса. При посещении гостей ранее обменивались подарками. Ныне обычай отмирает. Но если вам вручили подарок, тут же не следует разворачивать. За столом принято ухаживать друг за другом (наливать рюмки, подкладывать самые вкусные куски). Японец старается сделать общение и трапезу приятными. «Делая как можно больше приятного человеку, – говорит Мититаро Тада, – мы, японцы, сами получаем от этого большое удовольствие». При походе в ресторан не принято давать чаевые. Наиболее важными являются правила общения и поведения, касающиеся сложного мира взаимоотношений людей. Стоит особо заметить, что японцы, в общем и целом, довольно скрытный народ. Им присуща сдержанность и некая эмоциональная скрытность. Тут не принято открывать душу перед первым встречным. В общении с японцами важно не торопиться в беседе, «не гнать лошадей галопом». Как отмечают знатоки, для того чтобы у японца сложилось мнение о том, что «этому человеку доверять можно», нужно провести немало встреч, бесед, дискуссий, обменов мнениями. Иначе говоря, европеец и русский должны психологически подготовить себя к более длинному пути. Причем движение должно быть осмотрительным, более взвешенным. Если янки сразу же хлопнет тебя по плечу и фамильярно станет звать по имени, затем довольно объявит, на сколько долларов вы выглядите, то японец в беседе будет сдержан, вежлив и осторожен. Он постарается не заводить бесед с малознакомыми людьми. Речь его ровна и доброжелательна. Особенно он боится категоричности выражений. «В нас заложена привычка опасаться четких форм выражения», – говорит японский лингвист. Если человек западной культуры хочет поскорее подойти к сути беседы, торопится поставить все точки («Время – деньги»), то японцы, как говорится, не спешат «схватить быка за рога». В их понимании хорошее и достойное завершение беседы – это умелое сглаживание всех острых углов («кадога торэру»). Они не говорят обычно и слова «нет». Если все же нужно отказать человеку, то делать это нужно в наиболее мягкой и вежливой форме, оставляя надежду на возможность утвердительного ответа в будущем.[107] Переборщать не надо. Пословица гласит: «Излишняя учтивость обращается в льстивость».

Отношение японцев к России двойственно. Взгляд на Японию, Китай, Корею, Индию как на страны высокой и дружеской к нам цивилизации всегда был свойствен наиболее просвещенным русским. Любопытную оценку находим в труде Д.А. Хомякова, сына богослова и писателя А.С. Хомякова (начало XX века). Он писал о народах Востока уважительно и, как говорят, с большой буквы: «Просвещение и культура – совершенно разные психические явления: можно стоять лично и даже общественно на высокой ступени культуры, принадлежа при этом к среде, по началу просветительному не высоко стоящей. Мы считаем, например, что Японцы и Китайцы цивилизованнее некоторых христианских народов».

Образ японца в русском сознании чуден, таинственен, привлекателен. Он воспринимается в облике прекрасной девушки, богатыря Фудзи-сана, гения «Сони», генсека ЮНЕСКО К. Мацуура. Их отличает ум, строгость, красота, духовная сила. В рассказе, названном «Японский богатырь», А. Вановский давал такую характеристику японскому народу. Он рисует обитателя Страны восходящего солнца в образе могучего богатыря: «Фудзи-сан – богатырь, стоящий на страже счастья и покоя японского народа. Он ведет непримиримую, неустанную борьбу с грозными стихиями, рождающимися на бесконечном просторе морей, омывающих цветущие берега Страны восходящего солнца. Закованный в броню льда, он бьется с зимними бурями и снежными вьюгами, никогда не уступая врагу поля сражения… Почему японский народ героичен? Да потому что японцы из поколения в поколение имели и имеют перед своими глазами пример богатыря, самоотверженно сражающегося с могучими стихиями. Но Фудзи-сан не только воин, но и хозяин, живущий трудами рук своих».[108] Все это дает силы японцам проявлять столь недюжинные способности в любом деле, чему способствует и совершенно удивительное сочетание преемственности и новизны, традиционализма и модернизма.

Подводя итог японской цивилизации, выделим ее черты: 1) японцы – древний народ, обосновавшийся на островах в результате миграции и вытеснения ими коренных жителей-айнов; 2) их путь к современности пролегал через длительный период ученичества и усвоения зарубежного опыта (китайского, корейского, голландского, немецкого, американского и т. д.), что сделало их динамичными, восприимчивыми к новшествам зарубежной культуры; 3) при этом важнейшей чертой самих японцев продолжает оставаться глубокая преданность и верность традициям и устоям их родной страны; 4) морально-нравственные критерии нации и личности, понимаемые в духе «бусидо» (то есть верность долгу воина и гражданина, чести), чрезвычайно высоки, что делает японское общество очень устойчивым и сильным; 5) для японцев характерны высокая религиозная терпимость, объясняемая многоликостью религиозных образов (буддизм, синтоизм, конфуцианство); 6) их отличает высокая степень образованности, грамотности, «экологичности» культуры; 7) из поколения в поколение они впитывают уважение и любовь к природе родной страны; 8) в социальном отношении японское общество всегда отличалось и отличается духом коллективности и общинной корпоративности; 9) при всех достоинствах японцев у них, видимо, есть и своя сумеречная зона – «страна скверны». Б. Данхэм в «Искусстве быть японцем» (1964) говорит: «На Западе люди либо говорят вам правду, либо лгут. Японцы же почти никогда не лгут, однако им никогда не придет в голову говорить вам правду». Но это, скорее, особенности национальной психологии. Традиции просто не позволят им сказать кому-то слово «нет»; 10) быть может, главным основанием колоссального успеха и триумфа Японии является их неиссякаемая, истинно самурайская вера в свою страну, в превосходство японского духа, в их организацию; тут любой иностранец занимает подчиненное положение; вся иностранная торговля должна находиться под их контролем, если не всецело в руках японцев («Это был бы величайший шаг вперед к осуществлению народного желания: Япония – для японцев! Если даже страна останется открытой иностранцам, все же иноземные капиталистические предприятия окажутся в полной зависимости от простой милости японских организаций»); 11) в этом смысле пример Японии интересен, поучителен и для России, хотя исследователь Ж. – П. Леман, вероятно, прав, заметив: «Японию нельзя воспринимать как модель, которую можно копировать. Ее следует использовать как зеркало, в котором нужно рассматривать собственные сильные и слабые стороны»; 12) ценность исторического опыта Японии надо воспринять правящей элите России; та должна открыть для себя современную Японию, перенять мудрое и дальновидное отношение японцев к науке, культуре, технике, образованию. Переняв их опыт, трудолюбие, обновим Россию, используя возможности Приморья, Сахалина и Сибири.[109]

Нам кажется чрезвычайно важным выстроить мост дружбы и сотрудничества длиною в 10 тысяч лет между Россией и Японией. Нужно лучше узнать японскую культуру, религию, нравы. Запад боится этого союза России с Востоком. Автор труда «Николай II. Путешествие наследника цесаревича на Восток» довольно прозорливо заметил: «Иностранцы, свивая себе в Японии ненадежное гнездо, давно уже сеют там подозрение и нелюбовь к России. Воспитанные на заграничный лад и в чуждых по культуре университетах туземные радикалы проникаются предубеждениями западного человека против «северного колосса» и склонны поверхностно судить о нас в печати и литературе». Мы должны покончить раз и навсегда с «западничеством». Ведь отдаленное будущее человечества может быть вовсе и не связано с белой расой. Мы же продолжаем находиться в плену у англосаксонских и иудейских мифов о величии их цивилизации. Вот даже и В. М. Мендрин, посвятивший жизнь изучению культуры, литературы и языка японцев, решился заявить об этой стране: «Япония малокультурна, скорее даже некультурна. В ней не было и нет ни культуры технической, ни культуры философской, она слишком много заимствовала и заимствует, но этим воспользоваться надлежащим образом не умеет. Она изуродовала позаимствованную из Китая китайскую культуру, теперь она уродует культуру европейскую». Сто лет спустя после написания этих строк мы отчетливо видим, сколь несправедлив и ошибочен подобный вердикт. В действительности, современная Япония становится одной из культурнейших стран мира. Ее экономическая и техническая мощь находится на уровне высочайших достижений цивилизации. Кстати говоря, я не считаю, что даже наличие двух-трех десятков первоклассных талантов в сфере культуры еще дает право любой стране считать себя подлинно культурною державой. Вот и в нынешней России мы, несмотря на сумасшедшие богатства нуворишей и всю нашу былую культуру, уходим все дальше от высот истинной культуры и цивилизации. Власть последних 10–15 лет напоминает правление рода Тайра в Японии, завершившееся его полным крахом. Японский исследователь Рай Дз (1780–1832) в «Вольной истории Японии» («Нихон гайси»), сей японской «Одиссее», писал об этом периоде: «Начиная с сифуса, Фудзивара взяли в свои руки государственное управление. Но все они радели о своем только роде, создавая ему благополучие. Их не радовала радость государства, не печалила его печаль. Они оспаривали власть друг у друга. Они забегали вперед перед тем из них, кто был у власти, угождали и льстили ему. И это вошло в обычай в высших правительственных сферах. Конечно, как и следовало ожидать, это создало почву для великих смут в стране. А в конце концов вышло то, что вместе с императорским домом стали клониться к упадку и рухнули вместе с ним. И остались им только их пустые титулы, без власти. Так можно ли не считать их жалкими! Читая исторические сочинения, я понял причину утери власти императорами и возникновения сгуната… Ах! Ах! Они признавали умным и мудрым того, за кем была родословная; прецедентами руководствовались они в делах управления государством и, отогнав прочь талантливых и выдающихся, тем самым помогли хищной сове. И все еще не одумались».[110]

«Тот, кто родившись человеком, – говорится в одном японском поучении, – не знает закона человеческого, тот не есть человек; хотя он по внешнему виду и был человеком, но по сердцу он то же, что животное». Возможно, и нам придется пройти через период сгунского правления (власти военных, «русских самураев», духовной элиты науки, людей совести и чести), способных сломить губительную власть эгоистических ничтожеств, положив жизнь ради России и своего Отечества.

Глава 13
Покорение и освобождение Латинской Америки

Огромный интерес представляет в культурном смысле и Латинская Америка… В силу самой истории и характера колонизации народы континента унаследовали черты различных рас. Тут возникли невообразимые этнические смеси, развилась самобытная цивилизация, уходящая корнями в далекое прошлое. По данным ученых, время обитания человека в Америке, видимо, не превышает 40–50 тысяч лет. Ранее других сложилась цивилизация Чавин, располагавшаяся в северо-западной части современного Перу (вторая половина II тысячелетия до н. э.). Ее главным памятником стал крупный религиозный центр Чавин-де-Уантар. В ремесленном производстве ею широко использовались металлы (золото, серебро, медь), процветали ремесла. Обнаружены изображения кондоров и двухголовых змей. Перуанские ученые склонны видеть в Чавине «корень культуры Анд», называя эту культуру «праматерью перуанской цивилизации». Возникли новые цивилизации (Паракас, Мочика, Тиауанако, Наска) и в Центральных Андах. В частности, цивилизация Наска оставила яркие образцы оригинальной культуры – полихромную керамику, необычайные росписи и, разумеется, загадочные надписи в пустыне Наска. Эти фантастические полосы и фигуры на пустынных плато юга побережья Перу словно прочерчены рукою внеземных богов. Их изображения можно разглядеть только с высоты самолета или космического корабля. Пауки, рыбы, птицы, какие-то странные орнаменты в своих размерах достигают колоссальных масштабов (порядка 8 километров). Их функциональное назначение неясно. Широко распространена версия внеземного происхождения фигур. На рубеже I и II тысячелетий н. э. эта цивилизация исчезла, как исчезли цивилизации Паракас и Тиауанако. От них остались величественные руины храмов, пирамид, гигантские каменные изваяния. Население было уничтожено или ассимилировано. Центры майя или инков до сих пор волнуют воображение.[111]

Кто заселял эти земли? Откуда у них столь удивительные познания и навыки? Каково происхождение этой расы? Когда Писарро открывал Перу, хронисты отмечали, что иные представители местного правящего класса были белее испанцев. Сами инки были убеждены, что они потомки богов, называя их «виракочи» (или люди «морской пены»). Многие сооружения древних цивилизаций были воздвигнуты пришельцами, «белыми, как европейцы». При попытках разгадать тайну их древних письмен и сооружений возникает масса вопросов. Уровень знаний чужеземцев, как считается, был достаточно высоким. У панамских индейцев куна (на западе от Колумбии и Венесуэлы), вырезавших письмена, сохранилось предание, что после катастрофического потопа явился великий муж, учивший людей, как жить, как именовать вещи и как ими пользоваться. За ним следовали его сподвижники, распространявшие его учение.[112] Кажется, народы эти, как и богиня красоты и любви Афродита, рождены бурной океанской пеной – столько в них жизненной энергии, блеска, таланта, силы и страсти.

В древней истории народов, населявших земли Америки, находят немало загадок… Так, в развалинах города Тиаунако, в Андах, давным-давно жил народ, знавший астрономию (в тех местах был найден странный календарь с 290 днями в году). Город этот расположен на высоте 4000 метров, в среде, казалось бы, совершенно не пригодной для обитания. Однако здесь найдены остатки большого порта, изображения летающих рыб, скелеты ископаемых морских животных, что свидетельствует о том, что когда-то город находился недалеко от моря. Имелись сообщения и о том, что испанские конкистадоры, высадившиеся на континенте, нашли здесь на исполинских каменных статуях литые серебряные украшения (весом до полутонны). Однако те, кто жил в этих местах ко времени их прибытия в Новый Свет, обитали в тростниковых шалашах, не знали ни выплавки металлов, ни астрономии. «Пополь-Вух» доносит сведения о «первых людях», обладавших удивительными познаниями и способностями. Они не только «преуспели в знании всего, что имеется на свете», но и обладали некоторыми сверхчеловеческими способностями (обозревали весь свод небес, могли видеть в темноте, проникали взором во «внутренности земли», могли объять своей мыслью «весь мир»). Мудрость их была велика и необычайна, о чем гласят многие легенды.[113]

Следы андской древности империи инков, знак «внеземной цивилизации»

Откуда появились эти удивительные предки инков, майя и ацтеков? Ученые выдвигают различные гипотезы. В качестве переселенцев назывались викинги и атланты, египтяне и финикийцы, этруски и хетты, греки и римляне. Упоминались даже библейские «пропавшие десять колен Израилевых». Иные стоят на той точке зрения, что ход прогресса и цивилизации всегда шел с востока на запад. Ирландец Хуан Галиндо, ставший губернатором Северной Гватемалы, посетивший Паленке и Копан, высказал идею, согласно которой якобы местом зарождения мировой цивилизации является Центральная Америка. Некоторые утверждали, что истоки этой цивилизации следует искать у атлантов, в культуре «красной расы». Сторонником этой концепции был русский поэт В. Брюсов: «Можно сказать, что в начале XIX в. для мыслящего человека предоставлялся выбор между двумя концепциями мировой истории. Первая концепция, быть может, преувеличивая и увлекаясь, считала сотнями тысячелетий. Она учила о четырех «расах», поочередно принимавших скипетр культурного владычества на земле: желтой, красной, черной и белой. Белая раса, господствующая ныне, признавалась поздним цветком на древе человечества, перед которым расцветали три других. Расцвет наиболее пышного из них – культуры красной расы, культуры атлантов, заложивших первоосновы всего, чем и поныне живет человечество в области духовной, – падал, согласно с традицией, на отдаленнейшие эпохи от 800–200 тысячелетий до нашей эры…»[114] Вступать в обсуждение теорий нецелесообразно.

В тайны древних народов Америки пытался проникнуть и Тур Хейердал во время плавания на «Кон-Тики» (бог Тики, сын Солнца), множество ученых до и после него. Все сходятся в одном – в существовании своеобразной цивилизации. Древние перуанцы научились выращивать множество видов и сортов полезных растений. Напомним, что европейцы обязаны открытием хинного дерева древним перуанцам, которые издавна лечились с его помощью от малярии. В те времена малярия свирепствовала во Франции и Англии. Говорят, что впервые целебное зелье привезли из Америки иезуиты («иезуитский порошок»). Вначале к нему относились весьма настороженно. Когда малярией заболел могущественный протектор Англии Кромвель, ему предложили лекарство, но он якобы заявил: «Лучше умереть, чем лечиться зельем иезуитов». И умер. Впоследствии хинин опишут Линней и Гумбольдт (последний привез оттуда образцы дерева). Америка дала миру и другие ценные плоды. Иные даже полагают, что американские индейцы открыли Европу куда раньше, чем Колумб – Америку (приплыв в Португалию за 7 лет до открытия Нового Света).

Изобразительное искусство инков по сей день заметно влияет на культуру Латинской Америки. Представляется любопытной социально-экономическая и административная система. Некоторые ученые даже говорили о «социалистической империи инков» (француз Л. Бодэн). Такое название было дано ей в силу высокой степени рационализации (социальной инженерии), стирания и подавления личности, тенденций к уравнительному распределению, запрета частной собственности и т. д. и т. п. Не видя нужды в классификации всех этих явлений, не проводя никаких аналогий, заметим лишь, что уничтожение старых и возведение новых городов, организация больших государственных и корпоративных хозяйств, переселение целых народов на тысячекилометровые расстояния действительно представляют труднейшую задачу даже для современной культуры.[115]

Любопытно и то, как выглядела образовательная деятельность у древних. Вот что писал по этому поводу приехавший на рубеже XVI и XVII веков из Перу в Испанию, на родину отца, метис по имени Инка Гарсиласо де ла Вега. Хотя описанное им во многом напоминает утопию в духе Мора или Кампанеллы, наличие реальных черт быта и жизни инков не вызывает сомнений. Властитель империи Инка Манко Капак старался научить соплеменников возделыванию земли, строительству домов, проведению оросительных каналов, содружеству и братству, благовоспитанности и согласию. Он учил их поступать так, как велят природа и разум, научил делать обувь, а также, используя ремесла и обучив изготовлению пряжи и ткани, одел всех в шерстяные одежды. Все законы должны были быть одинаковыми для всех. Инка учил мужчин уважать женщин. Это было крайне важно, ибо они вели себя по отношению к ним порой как настоящие варвары. Инка приказал иметь им не более одной жены. Он ввел смертную казнь для прелюбодеев, убийц и воров. Тем же, кто отличался добрым нравом, трудолюбием и умственными способностями, Капак велел стать учителями.[116] Тайны и загадки сопутствуют тем, кто пытался отыскать следы первых учителей на латиноамериканском континенте. Тут действительно еще очень много неясностей. Иные утверждали, что таковыми являлись «ягуарьи индейцы» с острова Торреса, где якобы находился древнейший город Нового Света. М. Стингл называл обитателей этих мест предшественниками и учителями гениальных майя. Поселение существовало с 1000 до 400 гг. до н. э., тогда как майя выступили на арену индейской истории лишь в третьем столетии нашей эры. Их-то и открыл М. Стирлинг, называвший данную культуру «матерью» последующих высоких культур Месоамерики.

Реконструированный вид центра древней столицы Мехико – Теночтитлан

Древние майя обладали довольно внушительными знаниями. К примеру, лунный месяц, высчитанный жрецами-астрономами Паленке, был равен 2953086 дням, то есть оказался чуть длиннее фактического (2952059 дня), высчитанного с помощью современной вычислительной техники, всего лишь на 0,00027 дня. Это отнюдь не случайное совпадение, ибо подобные же точные расчеты встречаем у других жрецов из Копана. Да и календарь древних майя точнее нашего современного на 0,0001 дня. Если вообразить себе дворец в Паленке в годы его создания, то мы вправе отнести его к восьми чудам света. Пожалуй, история культуры майя и других древних народов Латинской Америки действительно подобна Вселенной (йок каб). Древние майя представляли ее в виде расположенных друг над другом миров (тринадцать «небесных слоев» и девять «подземных»). Интересно и то, что майя пользовались иероглификой, сходной с иероглификой Старого Света. Однако Европа еще считала на пальцах, когда математики древних майя уже ввели понятие нуля и могли оперировать довольно большими величинами. Одним словом, математические достижения майя даже ныне, в начале XXI в., потрясают воображение.[117]

Реальность иероглифической письменности майя подтверждается наличием книг. Долгое время их содержание оставалось для европейцев неизвестным. В «Истории человечества» под редакцией Г. Гельмольта, изданной в начале XX в., говорилось о том, что первые испанские монахи настолько освоились с нею, что могли читать и даже писать ее письменами. С течением времени, увы, знания эти были почти полностью утрачены. Теперь же «даже самые выдающиеся американисты не могут столковаться относительно того, к какой системе следует отнести письмо майя». А что касается свидетельства богов, то они безмолвствовали, включая и самого великого бога майя – Кукулькана, соответствующего богу ацтеков Кецалькоатлю. Кто мог поведать о древнем народе? К кому еще обратиться за разгадкой тайны?[118] Оставалось уповать на жрецов современности – археологов, историков, лингвистов, математиков. Загадка цивилизации майя взволновала далеких от науки людей. Пылкое воображение готово было видеть наследников Древнего Египта и Древней Греции. Иные разглядели в них уцелевших потомков Атлантиды. Кто же обитал в действительности на юго-востоке месоамериканского региона? Сегодня можно сказать с уверенностью, что на территории площадью около 350 тыс. кв. км. (на землях нынешней Мексики, Гватемалы и Гондураса) 1500 лет тому назад существовало множество городов-государств, жители которых говорили на одном языке, поклонялись одним богам и достигли высочайшего уровня культуры. Это и были майя, которых называют «самым выдающимся народом планеты» (С. Морли) или «самой завораживающей из всех цивилизаций древней Америки» (Г. Леман). В самом деле, эта цивилизация, как мы сможем убедиться, достигла высокого уровня развития. Но лишь в 1840 г. Дж. Стефенс пришел к выводу, что перед нами самобытная и яркая цивилизация. С XIX в. здесь ведутся раскопки древних пирамид и сооружений майя. Число городов майя доходило до двух сотен, включая два десятка городов с 50-тысячным населением.

Майя располагались на территории в 300 квадратных километров (часть Мексики, Гватемала, Белиз, западные окраины Гондураса и Сальвадора). Зарождение этой цивилизации датируют примерно 1000 г. до н. э. Их численность доходила в разные времена до 10–20 миллионов человек. В 250 г. н. э. они вступают в свой «золотой век». Хотя археологи недавно нашли стелу с символами (ее относят к 146 г. до н. э.), на ней имеется фрагмент самой ранней летописи майя, что свидетельствует о высоком уровне их развития уже в давние времена. Условия обитания на этой земле были нелегкими. Если представить весь период существования майя, то «древо их культуры» выглядело бы так: 1) «доклассический» период (1500 год до н. э. – 250 год н. э.); 2) ранний «классический» период (250–600 гг. н. э.); 3) поздний «классический» период (250–600 гг. н. э.); 4) «постклассический» период (900—1500 гг. н. э.). Первый период характеризуется влиянием ольмекской культуры и созданием таких крупных центров, как Эль-Мирадо, Тикаль и др. Второй ознаменован разделением общества на правящую элиту и подчиненных ей земледельцев, ремесленников, торговцев. В этот период начали возводиться храмы-пирамиды и стелы. В третий период усиливается соперничества между центрами власти, такими городами, как Тикаль, Паленке, Копан. Политические распри и военные столкновения привели цивилизацию майя к упадку. В последней стадии ее существования прекращается строительство, жизнь замирает, многолюдные города ветшают и приходят в упадок. В это же время усиливается влияние тольтекской культуры. Главным городом становится Чичен-Ица, а затем, после его загадочного падения, Майяпан, который в 1441 г. в свою очередь оказался разрушенным в ходе восстания. Таким образом, к моменту вторжения в Америку испанских конкистадоров цивилизация майя уж не была столь могучей и процветающей, как ранее. Это и предопределило ее закат.[119]

Что добавить к сказанному? Майя создали и первый письменный язык на американском континенте (один из пяти языков древнейшего мира). Это был на удивление талантливый народ. Творческие способности дополнялись богато развитым воображением. В математических способностях им не было равных. Известно, что десятичная система счета изобретена в Индии в VII в. н. э. и передана европейцам арабами несколько веков спустя. Народ майя пользовался схожей системой счета по крайне мере с IV в. н. э. Огромный прогресс в области абстрактного мышления. Проявили они и завидные практические способности в вопросах управления. Город-государство возглавлял у них халач-виник («настоящий человек»). Ему помогал в управлении жреческий клир, выступавший главным хранителем знаний, поэтому их власть порой превосходила власть наследственных «монархов». Что составляло основу жизненных устремлений и деятельности народа? Майя занимались земледелием, ремеслами, торговлей. Монетами у них служили зерна какао и раковины. Между городами майя, как и всюду, наблюдалось острое соперничество, выливавшееся в жуткие войны.

Дж. Томпсон сделал вывод, что майя поклонялись Небу и Времени, создав пирамиды, являвшиеся не только усыпальницами вождей, но также гигантскими часами и календарями. Они изобрели «машину времени», предсказывавшую с высокой точностью лунные циклы и солнечные затмения. Расшифровка карт доносит точное положение планет в будущем. Зафиксирована не только дата рождения их цивилизации – 5 тысяч лет тому назад, но и дата завершения нынешнего цикла жизни землян – 12 декабря 2012 г.

Камень солнца

Система образования у майя функционировала так. В акрополе города-крепости киче, где жили представители аристократии майя, располагались: учебное заведение, рассчитанное на 5–6 тысяч учащихся, четырехэтажный замок, пятиэтажная крепость и королевский дворец. По описанию хрониста, дворец в своем великолепии превосходил якобы даже резиденцию знаменитого «императора» Монтесумы и дворец инкского правителя в Куско. Южные и северные майя имели общие язык, мифологию, астрономию, хронологию, календарь и письмо. Мало что известно о характере их учебных пособий. Мы знаем лишь о существовании книги «Пополь-Вух», являвшейся народным эпосом (главный труд). В процессе обучения и воспитания индейцы часто обращались к коллективной памяти (мифы, сказы и легенды). Окончившие «высшую школу» дети жрецов и аристократов составляли затем элиту общества. Достижения наук помещались в книги. До настоящего времени сохранилось лишь 3–4 книги (Париж, Мадрид, Дрезден). В Париже хранится ритуальный и пророческий календарь. Мадрид владеет кодексом с текстом для жрецов майя. Дрезденская рукопись находится в Саксонии и считается, пожалуй, самым древним источником.

Между обитателями Месоамерики то и дело вспыхивали войны. Так, северные города были разрушены тольтекскими воинами (IX–X вв.). Следствием этого был закат южных и северных городов, включая знаменитый Чичен-Ица с его величественной архитектурой и прекрасной скульптурой. Этот город, занимавший площадь порядка 26 квадратных километров, был главным центром майя последнего периода. Здесь возвышались 24-метровый замок Эль-Кастильо, обсерватория Караколь, Храм воинов, который с двух сторон обрамляют 200 каменных колонн с воинами. Майя подпали под власть торговцев-ица («народ по имени и»). Их ненавидели, презрительно называя «людьми, коверкающими наш язык», «плутами и мошенниками», «иноземцами», «людьми без отца и матери». Чичен-Ица некоторое время процветал под властью «картавых олигархов» (правителей-чужеземцев). Скоро им пришел конец.

Помимо Чичен-Ица на Юкатане были и другие города, славящиеся своей архитектурой (Ушмаль, Сайиль и Лабна). Особо выделялись красотой и изысканностью строения Ушмаля, города, основанного в VIII в., – Дворец губернатора, башня Волшебника и женский монастырь с его 74 залами и воздушными арками. Уже упомянутый нами епископ де Ланда писал в 1566 году: «Если бы Юкатан ценили только за обилие, грандиозность и красоту его зданий, как ценят другие районы Индий за золото, серебро и прочие богатства, тогда его слава опередила бы славу Перу и Новой Испании». Огромные пирамиды в Теотиуакане, городе богов, представляют собой впечатляющее зрелище. Кстати говоря, общее число индейцев майя к середине XX в. составило около 2 млн. человек. И ныне сюда в день солнцестояния приходят отдаленные их потомки. Они идут по широкой улице, называемой «проспектом мертвых», и поднимаются на пирамиды Солнца и Луны. Молча и торжественно обращают мексиканцы ладони к небу, как бы прося у богов милости и внимания. Древние обитатели полагали, что жизнь получена людьми лишь в результате жестокой схватки с богами. А о чем думают нынешние жители? О жестокости своих предшественников (найдена братская могила с 200 казненными)? О том, что бог знаний и культуры Кецалькоатль, как считается, был предан другими завистливыми богами? Но разве нынче мы не наблюдаем сплошь и рядом еще большую жестокость белых, их откровенное пренебрежение наукой, знаниями, жизнью?! По крайней мере, предки мексиканцев любили природу, относились к ней как к живому существу и жили в гармонии с небом. Да, философия обитателей Теотиукана по-своему была величественна и прекрасна, как великолепны были изготавливаемые ими фрески и изумительны цвета природы. В мифе о Пернатом Змее (Кецалькоатле) раскрывается смысл существования человека. Как писала археолог Л. Сежурне в книге «Мысль и религия древней Мексики», в творениях народа науа заложена основа всей цивилизации Месоамерики, охватившей почти 2 млн. кв. км. Выдающийся мексиканский майянист А. Рус Луилье (именно он обнаружил знаменитый саркофаг в Паленке) имел все основания сказать в отношении древних майя, что они достигли высшего уровня цивилизации из всех тех, которые только знала та, доколумбова Америка. Жителей Теотиукана можно назвать, скорее, философами, чем воинами. Они полагали, что и самое низкое, пресмыкающееся на земле одарено магией символа, способностью к полету, к достижению небесных сфер. Эта посылка кажется нам человечнее и возвышеннее горьковских слов: «Рожденный ползать летать не может». Их философия куда значительнее пошлых рассуждений воинов Кортеса: «Считаем, что лишь золото исцеляет».

Судьба народов Латинской Америки трагична и величественна. Открытие Колумбом «Западной Индии» привело к серьезным изменениям в балансе мировых сил, значительно ускорило процесс становления единого мирового пространства. В то же время для коренных народов Америки белая колонизация стала нелегким испытанием, в ряде случаев ужасной трагедией. Можно ли утверждать, что Колумб, выпустив на волю джина испанской конкисты, тем самым вольно или невольно «удлинил цепь, сковывающую человечество» (Гейне)?

Обратимся к фактам истории. Во время первой встречи (12 октября 1492 г.) испанцев с коренным населением первого увиденного ими острова Колумб (Кристобаль Колон) отмечал простодушие и благородство «индейцев» таино. Он был уверен, что находится у побережья Индии. Индейцы ходили нагими, в чем мать родила. Всем им было не более 30 лет. Они еще не знали ни железа, ни денег. «Они приглашали нас разделить с ними все, что у них было, и высказывали нам столько любви, словно хотели отдать свое сердце», – писал Колумб в своем дневнике. Отношение туземцев к пришельцам настолько выпадало из типичного характера поведения «цивилизованных народов», находящихся в перманентном состоянии войны, распри, схватки, ненависти и зависти, что иные сразу же дали порядку аборигенов наименование «золотого века». «Они живут словно в том золотом мире, о котором так много говорили древние писатели, когда люди существовали просто и целомудренно, без насильственных законов, без распрей, судей и судов, следуя лишь зову природы», – писал Педро Мартир де Англерия, первый историк Нового Света, автор ставших в дальнейшем знаменитыми «Декад». Такова была эта встреча представителей двух полушарий – Западного и Восточного.[120]

Для определения истины необходим взвешенный и более системный анализ всего того, что было сделано испанцами в Америке. В преддверии 500-летнего юбилея «открытия Америки» генуэзцем Колумбом усилились споры вокруг этого события. Некоторые выступили против якобы разрушительного мифа о том, что Латинская Америка была создана при помощи геноцида, направленного против коренного населения Америки (разрушительного «для правды и для расовых взаимоотношений»). А многие историки называли такого рода утверждения и вовсе опасной ложью. Конечно же, и мы против одностороннего взгляда на столь неоднозначные и сложные процессы. Поэтому и обращаем ваше внимание на статью «В защиту Колумба» в английском журнале «Экономист» («The Economist») (от 21 декабря 1991—3 января 1992 г.).

Америго Веспуччи, подаривший свое имя континенту

Приводимые в ней аргументы носят апологетичный характер и внешне не лишены подобия справедливости. Авторы оспаривают то, что покорение Америки было актом геноцида, говоря, что политикой испанской короны было всемерное сохранение коренного населения Нового Света. Это диктовалось не просто филантропическими, но очевидными экономическими соображениями. Интересы колоний зависели от труда индейцев. Эта политика включала и обуздание жадности тех колонистов, которые были менее великодушны. Самому Колумбу принадлежат слова, что его главным долгом было «заботиться об индейцах и не позволять, чтобы им причинялся ущерб и вред». Законодательство ни одной из колониальных держав не предусматривало такой широкой защиты прав туземного населения, как у Испании. О фактах жестокости и зверства историки знают из-за пристрастия Испании 16 века к справедливости. Эти факты осуждались общественной моралью и фиксировались в судебных решениях. В статье пытаются доказать, что Америка была покорена не огнем и мечом, а с помощью культурного шока. Гибель миллионов обитателей Америки вызвана тем якобы, что имунная система их была поражена чуждыми, фатальными болезнями. Кто же прав в этом споре? Где истина?

Наступление Нового времени вовсе не означало торжества разума. Зачем вводить читателя в заблуждение относительно сути западной системы. Просто люди, вышедшие из «пещер и могил» средневековья, обрели свободу для накопления и грабежа.

Эта же картина видна повсюду в Европе и мире. Колумб точно так же мечтал о богатстве, золоте, валяющемся под ногами, о власти, о том, что когда-либо станет наместником короля в далеких и волшебных странах, что ему за его подвиги пожалуют титул «великого адмирала» Западного океана. Мы увидим, как он в дальнейшем торгуется, словно Шейлок, настаивает на все новых и новых привилегиях себе и своему семейству. Хотя Колумб вроде и заявлял, что ему не нужны почести и прибыли, он сразу же после своего возвращения в Кастилию (1504) занялся выбиванием денег у казны: сыну рекомендует добиваться, чтобы их высочества выполнили то, что ему обещали в соглашении и в патенте. Адмирал желал заполучить 60 тыс. песо (четверть тонны чистого золота), а в дальнейшем надеялся иметь не меньше 10 млн. мараведи в год (100 кг. золота). Такие огромные доходы получали в Кастилии лишь богатейшие магнаты. Образ Колумба, как «светлого жениха», выписанный поэтом Н.Гумилевым, вряд ли подходит. Скорее его воспримем как «легенду», выдуманную трубадурами Запада:

То Колумб светлее, чем жених
На пороге радостей ночных,
Чудо он духовным видит оком,
Целый мир, неведомый пророкам,
Что залег в пучинах голубых,
Там, где запад сходится с востоком…[121]

Не видевшие прежде таких существ туземцы восприняли пришельцев как посланцев бога. Завоеватели внешне выглядели, как «высшая раса». Б. Диас так описал главнокомандующего Кортеса (тому было 34 года): «Что же касается внешности Кортеса, то он был привлекательным, статным и сильным. Лицо его имело пепельно-серый оттенок; оно было бы красивее, будь немного длиннее. Выражение лица едва ли свидетельствовало о веселом нраве. Его взгляд был большей частью серьезным, но он мог, когда хотел, придавать своим глазам большую любезность. Он был хорошим наездником, искусным в обращении с любым оружием, в сражении как в пешем, так и в конном строю и, что самое главное, он обладал мужеством, которое не останавливалось ни перед чем. Если Кортесом овладевала идея, то его уже невозможно было заставить отказаться от нее, в особенности в деталях военных». Такой предводитель, сумевший держать в руках испанских рыцарей, только и мог подчинить своей воле и племена индейцев. «Все, как предводители, так и простые солдаты, добровольно отдали бы за него жизнь». «Высшая раса» покажет вскоре туземцам ее истинное лицо.

Опять-таки и Новый Свет нельзя представлять земным раем с идеальной человеческой популяцией, которую злые конкистадоры якобы погубили. Доколумбова Америка, конечно же, менее всего походила на райское место. Тут велись страшные истребительные войны между племенами. Этому сопутствовали акты невероятной жестокости. Освящение главного храма ацтеков предположительно было отмечено жертвой в 80000 человеческих жизней. Глауна Карас, вождь инков, говорят, бросил тела 20000 убитых карангов в озеро Ягуаркоха за несколько лет до прибытия испанцев. Туземцы на Багамских и Больших Антильских островах к моменту встречи с Колумбом были уже порабощены воинствующими племенами соседних карибов. Цари угнетали своих вассалов, хотя порой вынуждены были платить за это немалую цену. Их не только убивали и приносили в жертву при поражениях, но, по давней традиции майя, царь обязан был проводить ритуал кровопускания (из собственных гениталиев и языка). Может это и неплохой пример для иных наших политиков, чья болтовня и распущенность стали притчей во языцах. Да и народ майя считал, что кровь властителя угодна богам. Значительная часть индейцев восприняла христианство. Была ли их менталитету понятна жертва Христа, пострадавшего за людей? Трудно сказать. Но многие приветствовали Колумба как освободителя, говоря: «Приди и посмотри на людей с небес».[122]

Сами майя, ацтеки, инки были далеки от совершенства. Порой они были жестоки, порочны и беспощадны, подвергали пленников страшным пыткам, бросали в колодец живых людей («Колодец жертв»), в том числе принадлежащих им женщин, вместе с драгоценными камнями и златом. Колумб столкнулся на Антильских островах с открытым каннибализмом, а Кортес в Мексике был свидетелем жертвоприношений. Индейцы обожали алкоголь и наркотики. Делали из черепов курильницы. У них бытовал особый взгляд на красоту. Женщины-модницы просверливали зубы, украшая их драгоценностями. В сексуальных отношениях они практиковали содомию, гомосексуализм и т. п. Один из авторов, описывая нравы обитателей Америки, яростно возмущался: «Посмотрите только, как они хвастаются этим грехом… Они делают драгоценности с золотыми рельефами, на которых изображен мужчина, оседлавший другого мужчину в дьявольском и грязном акте содомии». Все эти пороки были особенно распространены среди элит. Бальбоа в 1513 г. отмечал, что гомосексуальность распространена среди верхушки общества и еще не достигла простого народа. Тогда же он бросил около сорока преступников (некоторые входили в ближний круг вождя племени квареква в Панаме) на растерзание псам. Разумеется, все эти жуткие сцены щокируют. Но разве и в конце XX в., 500 лет спустя, в Европе, Америке, Азии или России мы не видим схожих случаев гомосексуализма среди «цивилизованных» лидеров-извращенцев, среди правителей и министров, депутатов и банкиров (Х. Салано и пр.)?!.[123]

И все-таки опыт первых волн испанских конкистадоров говорит о чем угодно, только не о цивилизаторской роли захватчиков… Рекомендуем прочитать книгу Бартоломе де Лас Касаса (1474–1566) «История Индий». Так испанцы называли Южную и Центральную Америку. В ней приводятся многочисленные примеры того, как шло тотальное ограбление индейцев. Колонизаторы забирали у них все, что только можно: земли, хлопок, сельскохозяйственные товары, золото, жемчуг, женщин. Индейцев убивали, на них спускали специально тренированных собак. Войско и вооружение испанцев было совершеннее, но их нравы, их поведение отличались коварством и неслыханной жестокостью. Автор признает, что установленные в отношении индейцев порядки и способы управления ими были «страшнее смертоносной чумы». Это вело к жесточайшему истреблению людей. Картина покорения «Индий» потрясает. Потрясает своей жестокостью и неправедностью… Испанцы, правда, окрестили индейцев, но только затем, чтобы, подчинив их себе с помощью пут религии (католицизма), отправить затем (уже закованными в цепи) на плантации и рудники. Епископ Лас Касас отмечал, что на протяжении 40 лет испанцы терзают, душат, истязают, пытают и мучают их самым зверским способом, буквально сживая бедняг со света. От населения Эспаньолы (ныне – Гаити), еще недавно насчитывавшего более 3 млн. человек, осталось 300 аборигенов. По мнению новейших историков (не испанцев), в период конкисты было уничтожено от 15 до 19 миллионов индейцев. Лас Касас отмечал весьма высокий уровень цивилизации майя, инков и ацтеков, чья культура в некотором смысле была «выше и тоньше культуры захватчиков». Одно время испанцы пытались было представить Лас Касаса лжецом или безумцем. Но факты довольно упрямая вещь. Так, Инка Пачакутек основал множество селений, устроил целую сеть оросительных каналов, так что земли из бесплодных и некультивируемых стали плодородными и изобильными. Он выстроил хранилища для запасов продовольствия во всех крупных и маленьких селениях, заполняя их за счет королевской ренты. Он изъял у вассалов многих идолов, запретил злоупотребления и варварские обычаи, ввел новые законы и специальные указы. Он расширил и украсил город Куско новыми зданиями и жителями, обновив свою империю и процарствовав более полувека. Его любили за его мягкое правление и ему поклонялись как Юпитеру.[124]

Ритуал жертвоприношения у индейцев

А что представляли собой ацтеки? Колыбелью культуры ацтеков считается долина Анагуак. Земли эти плодородны, что немалая редкость для Мексики и Центрального плато (здесь росли кукуруза и агава, из которой делали текстильные волокна и сироп для знаменитого напитка пульке, из вод озер добывали соль). Кочевники-ацтеки (теноча) пришли в долину в 1168 г. До них тут обитали тольтеки, создавшие город Теотиуакан. Ацтеки или теноча считали себя выходцами из легендарной страны Ацтлан (испанцы звали их «ацтеки»). Как у всех племен, у них были и другие названия страны (одно из них «Мексика», по имени героя их племени). Теночтитлан (теперешний г. Мехико) заложен в 1370 г. Вся история государства, жившего за счет дани, наполнена войнами и набегами. Власть ацтеков распространилась с годами и на Центральное плато. Возникла империя, охватившая почти всю территорию Мексики. Характер власти в ней был олигархический. Властитель носил титул «тлатоани» («тот, кто говорит»). Собрание глав родов выдвигало из своей среды 4 мудрецов в качестве советников («Совет четырех»). Монтесума II («Гневный господин») являлся высшим военачальником и верховным жрецом. Он облагал данью 371 город. Г. Матис пишет: «Тлатоани был лишь деспотом, поддерживаемым Советом, а власть его удерживалась в определенных рамках с помощью старых традиций. В случае деградации личности властителя и исчезновения регулирующего фактора воли подобная структура государства, построенного на авторитаризме, должна была неизбежно потерпеть поражение».

Нельзя не отдать должное энергии и таланту Кортеса. Он проявил себя не только как отважный воин, но и как опытнейший и талантливый дипломат. Если бы он не сумел тогда решительно привлечь на свою сторону союзников-индейцев, в том числе обитателей вольного города Тласкалы (заклятого врага мексиканцев), вряд ли ему удалось когда-либо покорить и ацтеков.

Тласкала («страна хлеба») был городом-республикой. Этот вольный город, после ряда жестоких битв с войском Кортеса, все ж склонился к миру и выделил для борьбы против Мексики вспомогательный корпус численностью около 100 000 человек. С тех пор главным правилом бледнолицых стало сохранение дружбы с Тласкалой. По словам историографа Эрреры, народ стал «важнейшей опорой кастильской монархии в Новой Испании».

Вот как, к примеру, Кортес покорил город-государство Чолулу, который у ацтеков считался неким подобием Мекки Нового Света, так как тут находилось наибольшее число самых роскошных храмов (теокалли). В городе процветали искусства и ремесла, а жители этого города были известны своей высокой культурой и знаниями. Считалось, что их обучал еще бог Кетцалькоатль искусствам и религии. Победить в честном бою жителей не удалось бы в силу хотя бы немногочисленности войска Кортеса (500 испанцев, примерно 3000 союзников-индейцев). В уличных боях даже использование лошадей или артиллерии не давало бы ему большого преимущества. Тогда он решил заманить вождей и вельмож Чолулы в западню. Он предложил касикам мир, а сам коварно напал на них, подверг разграблению и уничтожению все храмы и дворцы. Правда, индейский источник «История Тласкалы» (написанная метисом Муньосом Камарго) возлагает всю полноту ответственности на враждебные Чолуле племена чолултеков. Однако факт остается фактом: Кортес – главный виновник геноцида ацтеков.

Покорив этот город, Кортес двинулся к Теночтитлану… Испанцы назвали город «Венецией ацтеков». Город превосходил Гранаду и Севилью, считавшихся у испанцев эталонами красоты. Тут гармонично соединялись в единые ансамбли водоемы, земли, белые горы, холмы, леса, великолепные дворцы с обширными садами. В центре находилась огромная площадь, окруженная проходами с колоннами. Здесь устраивались базары, которые регулярно посещали 25–45 тысяч человек. Один из офицеров армии Кортеса описывал то впечатление, что произвел город на испанцев: «Великая столица Теночтитлан стоит на соленом озере, причем не точно в центре его, а ближе к западному берегу, так что ее дома подходят к суше на расстояние четверти часа пути. Она, очевидно, имеет в окружности от двух с половиной до трех миль, и большинство тех, кто видел ее во время завоевания, оценивает число жителей на тот момент примерно в 300 000 человек, живших в 60 000 домах. По дамбам с суши в центр города ведут три мощеные дороги, каждая шириной более тридцати шагов… В городе красивые, широкие улицы, среди которых две или три могут считаться главными. Все остальные подходят к вымощенным кирпичом берегам каналов, которые проходят во всех направлениях по всем кварталам, так что жители от своих домов могут всюду добраться и по суше, и по воде. Последнее происходит с помощью лодок, которые изготавливаются из выдолбленных стволов деревьев. Среди них встречаются лодки такой величины, что в них могут удобно расположиться 5 человек».[125]

Состоявшаяся встреча Кортеса и императора ацтеков Монтесумы, девятого правителя Теночтитлана, была встречей двух культур (1519). По словам историка, последнему было около 40 лет. Он был высокого роста, пропорционально сложен, имел редкую бороду. Монтесума считался искусным полководцем и образованным человеком (имел неплохие познания в астрономии, истории). Кортес приблизился к правителю, они обменялись поклонами. Символичен последовавший затем обмен. Испанец повесил на шею Монтесуме нитку дешевых бус из цветного стекла, получив в обмен за побрякушки два золотых ожерелья тончайшей работы. Похожим образом просвещенный Запад обменивался и обменивается с любым покоряемым им племенем. В ответ на знаки дружбы Кортес пленил императора ацтеков в первые часы знакомства. Типично европейское коварство. Сразу начались массовые грабежи, убийства в Теночтитлане. Если обратиться к современным испанским источникам, то видно, что акции Колумба, Кортеса, других завоевателей преследуют прежде всего экономико-политические и материальные, а уж затем (частично) и некоторые культурные цели. В многотомной «Истории Испании» (Барселона, 1995) в главе «Организация жизни индейцев» о колониальной затее испанцев на землях Америки дословно говорится так: «После завершения этапа «нашествия» (entrada) и военных действий сторонники Конкисты быстро попытались реализовать свои надежды по воссозданию в Новом Свете того типа жизни, который существовал в Испании (Кастилии). И в качестве своего рода премии за предпринятые (конкистадорами) усилия корона стала раздавать им в награду земли «вассалов» (индейцев), хотя юридически они таковыми и не являлись, в виде так называемой энкомьенды (права на пользование землей с индейцами, проживающими на ней); это и было то, о чем больше всего мечтали знатные испанцы. Хотя, за редким исключением, среди конкистадоров не было тех, кто принадлежал к знати, но успех в подобном предприятии означал уникальную возможность для всех, получивших сей шанс, за несколько лет они на землях новой заморской территории могли подняться на ту ступень, которую, вероятно, никогда бы не смогли достичь в своем собственном отечестве. Среди участников американской экспедиции (конкистадоров) не было никого, кто бы хотел довольствоваться в Новом Свете только тем, что они уже имели на своей родной земле».[126] Экспедиция преследовала экономические цели.

Х.Ороско Кортес. Фреска. 1938–1939

Встреча в Америке двух миров и культур продемонстрировала не только преимущество вооружений, материальных и организационных навыков, но и несостоятельность западной цивилизации. «Культура метафор и чисел (культура ацтеков) была разрушена оружием железа и огня. Она исчезла как сон: ученые были уничтожены, рукописи сожжены, а скульптуры и дворцы превращены в груды бесформенный камней», – писал мексиканский историк и философ М. Леон-Портилья. Цифры говорят о катастрофическом падении численности коренного населения региона. Речь идет о геноциде невиданных масштабов. К 1519 г. индейское население Центральной Мексики составляло 25 млн. человек, к 1548 г. – 6,4 млн., к концу 60-х годов XVI в. – 2,6 млн., в начале XVII в. – около миллиона. В Испанской Америке к началу завоеваний насчитывалось 80– 100 млн. коренных жителей, а к XIX в. осталось 17 млн. Воплотилось пророчество из «Книг Чилам-Балам», где о вторжении чужеземцев сказано: «Принимайте ваших гостей, бородатых людей, которые идут с востока. Это начало вашей гибели». На крови создал Запад его хваленое благополучие.[127]

В XIX в. земли Юкатана привлекли внимание американцев и европейцев. Среди первых исследователей цивилизации майя были: капитан испанской армиии Антонио дель Рио, исследовавший культуру Паленке (1786), голландец Гильермо Дюпэ, составивший подробное описание этих мест (1805–1808), Жан Фредерик Вальдек, в начале 1830-х гг. предложивший свою теорию происхождения памятников архитектуры и письменности майя (он искал истоки культуры майя у египтян, индусов, шумер, древних греков), Дж. Галиндо и др. Юрист и дипломат Дж. Л. Стефенс вместе с английским художником Ф. Казервудом выпустил книги: «Записки о путешествии в Центральную Америку, Чьяпас и Юкатан» (1841) и «Записки о путешествии на Юкатан» (1843). Маршрут пролегал по местам «диким, как до времен испанского завоевания». Особое впечатление на путешественников произвел Паленке, «печально-прекрасный» город. Столь фантастическими были эти пейзажи и строения, что иных богатое воображение увлекло бог знает куда. Француз Леплонжон в конце 1880-х гг. утверждал, что иероглифы на стенах городов майя говорят о гибели Атлантиды, что бородачи в Чичен-Ице напоминают своим обликом финикийцев, якобы побывавших тут, что одиннадцать с половиной тысяч лет назад в Ушмале соблюдались масонские ритуалы, а тысячелетиями позже майя использовали электрический телеграф. Однако все эти фантазии имели и позитив. Интерес к руинам древней цивилизации возрос необычайно. Вскоре появились первые фотографии, а затем и целые альбомы, посвященные цивилизации майя. В 1885 г. американский музей послал на Юкатан ученого Э. Томпсона, который в общей сложности провел в этих краях 40 лет. Огромное значение для изучения майянистики имел факт находки французским аббатом Брассером де Бурбуром пропавшего отчета Диего де Ланды «Сообщение о делах в Юкатане». Перед искусом цивилизации майя не устояли и женщины. Англичанка А. Бретон пробыла в Мексике 8 лет (1900–1908), где в точности запечатлела каменные рельефы, настенные росписи и детали декора. С некоторыми обитателями этих мест она сумела подружиться. Среди изваяний Верхнего храма ягуаров были и женщины.

Честь дешифровки и перевода загадочных письмен майя принадлежит русским ученым Ю. Кнорозову и Т. Проскуряковой. Еще в годы Второй Мировой войны капитан Ю. Кнорозов, очутившись в горящем Берлине в 1945 г., совершенно случайно вытащил из пламени некую древнюю книгу. То была книга о цивилизации майя. В итоге слепой случай или само провидение подтолкнули к открытию тайны письмен майя. Порой пути науки столь же неисповедимы, как воля Господня. Сто лет ведущие ученые США, Англии, Германии, Испании ломали голову над иероглифической письменностью майя, а раскрыли тайну русские. Такова ирония судьбы… Татьяна Проскурякова, ныне являющаяся сотрудницей Института Карнеги (США), в 1960 г. проанализировала надписи на стелах из Пьедрас-Неграс (город к югу от Паленке) и пришла к выводу, что там записаны важнейшие события из жизни правящих династий (рождение, приход к власти, военные победы, смерть).[128]

Положение населения Латинской Америки было тяжелым. Испанцы считали, что индейцы самим богом предназначены быть рабами, и называли их «gente sin razon» (неразумные люди). К тяжкому бремени, содержанию вице-короля и его свиты, которых окружало царское великолепие, вскоре добавились и знатные церковники (хотя низшие чины церкви довольствовались весьма скромными доходами). Они брали плату с индейцев буквально за все (бракосочетание, похороны и т. д.). Европейцы осчастливили аборигенов такими «дарами» цивилизации, как оспа, вирусный грипп и сифилис. Болезни выкашивали целые области. Испанцы сжигали язычников-индейцев на вершинах некогда возведенных ими же пирамид. Их старались убедить в том, что здесь находятся «врата ада», несмотря на то, что индейцы в Тукуме принадлежали к высокоразвитым особям. Таково «благодатное» наследие европейской цивилизации, распахнувшей перед местными племенами двери ада.

Страшным отравленным подарком Европы американским цивилизациям стали виноградная водка, ром и agua ardiente (водка из сахарного тростника). До прибытия Кортеса индейцы имели некое подобие возбуждающих напитков, но кленовый сок, пульке из агавы, маниока и т. д. не шли ни в какое сравнение с убийственным пойлом Запада (современным алкоголем). Индейские народы страшно пострадали от этого, явившего им свою доступность алкоголизма. По-видимому, такая цивилизация, как сложившаяся на мексиканских плато, утратив свои древние структуры и запреты, без удержу предалась соблазну, который с 1600 г. произвел в ней немыслимые опустошения. Вспомним, что пульке смогла давать государству в Новой Испании половину того, что давали ему серебряные рудники! Впрочем, речь шла о сознательной политике новых господ. В 1786 г. вице-король Мексики Бернардо де Гальвес бурно восхвалял результаты потребления пульке. Отмечая пристрастие индейцев к этому напитку, он рекомендовал распространять оный к северу от Мексики среди апачей, которые его тогда еще не отведали. Помимо ожидаемой финансовой выгоды, нет-де лучшего средства создать у них «новую потребность, которая их жестко принудит признавать вынужденную зависимость от нас». Так же будут поступать англичане и французы с индейцами в Северной Америке: первые распространяли ром, вторые – водку, невзирая на все королевские запреты.[129]

Когда земли «Западной Индии» (так называли испанцы свои заокеанские владения в Америке) попали в руки католических королей, те сразу же возложили миссию надзора и суда над местными жителями на «апостолических инквизиторов во всех городах, селениях и местах островов Моря-океана». Попытка как-то объяснить происхождение аборигенов, основываясь на Библии, не привели ни к чему. Одни церковники говорили, что индейцы происходят от Каина, убившего Авеля, другие считали их потомками Хама, сына Ноя, проклятого отцом за дерзость. Находились и богословы, утверждавшие, что в Америке испанцы имеют дело не с людьми, а с животными. Показательно в этом отношении высказывание хрониста Овиедо-и-Вальдеса, который писал в изданной в Севилье «Всеобщей истории Индии» (1535): «Индейцы по природе своей ленивы и порочны, меланхоличны, трусы и вообще бессовестные лжецы. Их брак лишен таинства, это святотатство. Они идолопоклонники, развратники и занимаются мужеложством. Их главная забота – жрать, пить, поклоняться своим истуканам и совершать животные бесстыдства. Что можно ожидать от людей, черепа которых столь тверды, что испанцы должны оберегаться в сражениях с ними, не бить их мечами по голове, так как мечи тупеют от этого?» Правда, папа римский формально признал их людьми в 1537 г. Однако они скрепили авторитетом Святой Церкви убийство Монтесумы, Куатемока и других правителей ацтекского государства, Атауалпы – правителя инков, Хатуэя – вождя кубинских индейцев. Поэтому можно понять тех индейцев, кто не желали принимать насаждаемую им религию и хранили изображения Христа среди «демонических идолов». И все же мы обязаны отличать правду от вымысла.[130]

Существует легенда, согласно которой книги о жизни майя уничтожены епископом Диего де Ланда. Сюда же отнесем и слухи о его «жестокости и мракобесии». Он устроил аутодафе в Мани (1562), где якобы были сожжены уникальные произведения (5 тысяч статуй богов, 13 алтарей, 197 сосудов и 27 кодексов). Разумеется, всю вину за эту акцию возложили на католика Диего де Ланда. Не обошли его вниманием и поэты:

Крушил он храмы и скульптуру,

И с книгой древней – фанатизм

Сжигал индейскую культуру…

Кто ж сотворил сию н а т у р у?

Конечно же – католицизм.[131]

Отголоски той давней ненависти к католицизму (христианству и его богам) по сей день находят отклик в сердцах американцев, несмотря на толпы верующих, бурно приветствовавших и недавний визит римского папы по странам Латинской Америки. Один из примеров той сохранившейся в сердцах американцев ненависти к угнетателям народа – книга современного аргентинского писателя Эрнесто Сабато «О героях и могилах». Он – «поэт Апокалипсиса, его очевидец и свидетель». В романе в фантастических образах предстает мир Секты, правящей Миром. Герой пытается проникнуть в нее, узнать способы, с помощью которых та повелевает человечеством. Могущество Секты слепых объясняется тем, что в ее руках деньги, власть, наркотики, идеологи, колдуны, знахари, гадальщики и – священники. Автор пишет: «Если, как утверждают, Бог правит на небесах, то Секта господствует на земле и над плотью. Мир находится под ее абсолютной властью над жизнью и смертью, и осуществляется это посредством эпидемий и революций, болезней и пыток, обмана или лживого сочувствия, мистификаций или анонимок». Герой, которого автор представляет, впрочем, злодеем, утверждает: «И постепенно я выработал ряд теорий – идея о том, что нами управляет всемогущий, всеведущий и всеблагий Бог казалась мне совершенно неубедительной, мне даже не верилось, что ее можно принимать всерьез. Ко времени, когда я стал участвовать в банде грабителей, я разработал следующие возможные варианты: 1. Бога нет. 2. Бог есть, и он сволочь. 3. Бог есть, но иногда он спит: его кошмары – наше существование. 4. Бог есть, но у него бывают приступы безумия: эти приступы – наше существование. 5. Бог не вездесущ, он не может находиться повсюду. Иногда он отсутствует. Где он тогда? В других мирах? В других вещах? 6. Бог – жалкое ничтожество, которому его задача не по плечу. Он борется с материей, как художник со своим творением. Иногда, очень редко, ему удается быть Гойей, но большей частью это бездарь. 7. Еще до Истории Бог был низвергнут Князем Тьмы. И низвергнутый, превращенный, как полагают, в дьявола, он дважды унижен, ибо ему приписывают власть над этим злосчастным миром». А далее автор (устами своего героя) пытается доказать, почему многие абсолютно уверены, что мир принадлежит победившему Сатане. Сколько смелых проницательных умов было подвергнуто казням и пыткам. Их сжигали на кострах, вешали, с них живьем сдирали кожу. Целые народы уничтожались и изгонялись. «От Китая до Испании государственные религии (будь то христианство или маздеизм, религия огнепоклонников) очищали мир, пресекая любую попытку разоблачить тайну. И можно сказать, что в какой-то мере они своей цели достигли». Вывод его очевиден: миром и поныне правит Князь Тьмы. И правление его осуществляется «через Священную Секту Слепых». Нам остается лишь домыслить, кто они.[132]

В битвах цивилизаций покорение одной культуры другой не всегда достигается с помощью оружия или явного принуждения. Есть более тонкие формы принуждения, способствующие надлому энергии и воли нации. В одних случаях это водка или наркотики, в других – газеты и ТВ (образно-информационный колониализм и духовный наркотик), а в третьих, даже и религия… Этот вид подчинения племен майя, инков, ацтеков продемонстрировали испанцы. Во время вестернизации Нового Света в целом и Мексики в частности испанцы, а затем и янки в высшей степени эффективно сумели поработить сознание «диких туземцев» с помощью так сказать колонизации образов, используя при этом возможности церкви, прессы, искусства, живописи. В нашу эпоху тот же эффект достигается при помощи зрительно-телевизионных образов и клише. Специалист в области истории колониальной Мексики С. Грузински – один из руководителей Центра по изучению Мексики, Центральной Америки и Андского региона в Школе высших исследований по социальным наукам (Париж) – обратил внимание на роль монахов-францисканцев, распространявших христианские образы в Мексике. Церковь (в другом случае ее с успехом может заменить идеологическая система) начала подчинение племен майя данного региона с разрушения идеалов, уничтожения тех или иных культурных образцов местной цивилизации. И отнюдь не только идолов или капищ. Разрушались местные храмы, уничтожались древние обычаи, искоренялись культурные традиции. Не всегда насилие имело грубые и вульгарные формы. Порой для уничтожения национальных корней «цивилизаторы» использовали библию, символику или иконографию. Обычно эту методику обучения связывают с именами Хакобо де Тесторы и Диего Валдеса. Они пытались с помощью образов вложить знание письма в умы коренных жителей, которые до того вообще не имели письменности. Ничто не отягощало память. В представлении учителей сознание туземцев было подобно чистой доске. На ней можно было выписывать любые образы и письмена. Францисканцы прибегали и к помощи художественных полотен, где «в наиболее доходчивой форме и последовательности» изображались Апостольское учение, Десять заповедей, Семь смертных грехов, Семь актов милосердия и т. д. При пропаганде нового строя использовали красочный язык фрески, картин, театрализованных постановок на религиозные сюжеты, церковной музыки. «Таким образом францисканские образы, – пишет С. Грузински, – были прежде всего поучительными образами, призванными служить орудием политики, с помощью которой предполагалось вначале «вытереть грифельную доску начисто», т. е. политики, которая отвергла какой бы то ни было компромисс с миром коренного населения. Образы францисканцев были образами-зеркалом, образами-памятью и образами-зрелищем, они были проводником вестернизации и предназначались исключительно для местного населения…»[133]

Непросто прийти к верному пониманию результатов встреч двух миров, Старого и Нового Света. Все зависит от точки зрения, отражающей политические или материальные интересы. Испанский историк Ф. Лопес де Гомара назвал деяния Колумба «наиболее великим событием после сотворения мира» (за исключением рождения и смерти Христа). Другие же переводят эту коллизию Нового Света в русло культурного или религиозного противостояния цивилизаций. Некоторым кажется, что неплохим сравнением для вторжение конкистадоров и белых поселенцев в Месоамерику стала бы аналогия с вселенским потопом. Ведь неоспоримо, что абсолютное большинство аборигенов постигла в эпоху конкисты чудовищная катастрофа. Их культура, их общество, да и сами они как народы практически перестали существовать. То, что это именно так, а не иначе, прекрасно понимали ацтеки (астеки), говоря мучителям: «Дайте уж нам умереть, дайте нам погибнуть, ибо наши боги уже умерли… Делайте с нами, что хотите».[134]

Д. Ривера. Исполнение приговора

В то же время было бы неверно отрицать некоторые полезные и даже позитивные итоги конкисты. Хотя главным побудительным мотивом Испании, толкнувшим ее к овладению Америкой, было стремление умножить богатства короны (скажем, тот же Кортес откровенно заявлял губернатору при прибытии в Новый Свет: «Я прибыл сюда, чтобы добыть золото, а не тащиться как крестьянин за плугом»), но долгосрочные усилия принесли и ощутимые успехи. Следует признать, хотим мы того или нет, что вместе с Испанией на землю Латинской Америки пришли более высокая культура и прогрессивное производство. В результате наряду с традиционным маисом на землях появляются пшеница, виноград, фруктовые сады, тутовые деревья. В сельском хозяйстве стали разводить лошадей, коров, овец, свиней. Испанские ремесленники наладили производство шерсти, шелка, железных изделий, вин, кож, мебели. Интенсивно ведется разработка серебра (в начале XIX в. в Мексике добывалось в 10 раз больше серебра, чем во всей Европе; его вывоз достигал 2/3 мирового производства). Мексика давала испанской метрополии 2/3 ее доходов. Сюда стекались солдаты, авантюристы, строители, архитекторы, живописцы, историки. На континенте было создано множество городов и церквей (за три века – 13 тысяч). Испанцами только за время завоевания было выстроено 180 городов. Они покоряли индейцев не только силой оружия, но и силой слова и образа. Искусство и религия призваны были закрепить господство. Индейцев подчиняли с помощью музыки. Монахи пели им кантаты и духовные гимны, а музыкальные перуанцы восторженно следовали за ними. Так завязывались первые знакомства и налаживались дружеские отношения. Монастыри строились на месте древних индейских святилищ (и даже из их материала). Вожди конкисты сравнивали мексиканские города с красивейшими городами Испании. Скажем, как не упомянуть о том, что город Мехико получил свой первый печатный станок всего лишь несколько лет спустя после появления в Мадриде.

Покорение индейцев предполагало, что испанцы выразят себя и в художественном плане. Борьба племен и народов предполагает борьбу культур. Решающие битвы цивилизаций всегда развертываются на этом поле. Традиция, согласно которой в эпоху реконкисты на месте арабских мечетей в Испании ставились храмы (как символ победы креста над полумесяцем), была перенесена в Испанскую Америку. Монашеские ордена с помощью индейской рабочей силы и королевской казны проявляли завидную строительную энергию.

Богатства и дары Америки

И здесь нельзя не сказать несколько слов в защиту францисканца Диего де Ланды. Лишь во тьме невежества и атеизма мог родиться сей лживый пасквиль на одного из благороднейших миссионеров, которые порой встречались и в суровой Испании эпохи инквизиций (вспомним полотна Педро Буррегете). Не стремясь обелить конкистадоров, грабителей и торговцев (всех этих Монтехо и Легисамо), мы должны все же сказать, что в тех условиях едва ли не единственными защитниками местных индейцев оказались представители католической церкви. В основном среди первых гуманистов видим монахов (Бартоломе де Лас Касас, Бернардино де Саагун, Луис де Вильяльпандо, Диего де Ландо и др.). Большинство чиновников испанской короны и администрации старались выкачать из Новой Испании все, что только было возможно. Новая власть забирала у индейцев самые плодородные земли, нещадно грабя их. Но нужен был формальный акт, позволявший колониальным властям наказать «вероотступников». И когда стало известно о находке «идолов и костей», индейцев быстро обвинили в том, что они совершали жертвоприношения. Несчастных местных жителей побросали в тюрьмы как «идолопоклонников». Ланда вынужден был возглавить следствие. Он принял решение ограничить пытки, запретил подвергать бедных индейцев расплавленным воском, прекратил избиения на допросах. Напомню, что в Европе и Испании XVI в. все эти «прелести» широко применялись. Заметим, наконец, что и знаменитое аутодафе 1562 г. было спектаклем. Виновных приговорили к незначительному штрафу и подвергли ударам розог. Иных из них раз в две недели заставили присутствовать на воскресной мессе в монастыре. Сожгли же не людей, а кости покойников, впавших в апостасию. Неточность и с рукописями. Было сожжено лишь несколько из них. Эта акция дала Диего де Ланда возможность отвести главный удар от индейцев. Самый главный итог таков. Именно благодаря его уникальному труду «Сообщение о делах в Юкатане» до нас дошли важные стороны жизни древнего народа майя. Не зря же его назвали «первым историком» Юкатана. Впоследствии он, будучи оболган и оправдан, назначен там епископом. Вот как описывает его деятельность русский ученый Г. Ершова: «Вернувшись десять лет спустя на Юкатан уже в качестве епископа, Ланда с прискорбием обнаружил, что за это время многие достижения францисканцев были утеряны. Почти никто из миссионеров не знал языка майя, что особенно возмутило епископа. Он срочно велел организовать занятия по языку и культуре. Перевел и издал на языке майя катехизис. Вновь повел непримиримую борьбу за элементарные права индейцев. И совсем не случайность, что умер он, по общим свидетельствам, «в ореоле святости». Это произошло в 1579 году. Совершенно очевидно, что благодаря проводившейся миссионерами политике, направленной на сохранение индейской общины, юкатекским майя удалось в значительной мере сберечь свою самобытность, культуру и традиции. Францисканец Диего де Ланда не только оставил нам бесценные описания древней культуры и ключ к чтению иероглифических текстов майя, он ценой невероятных усилий немало сделал и для того, чтобы спасти самих носителей этой культуры от деградации и вымирания. А в качестве благодарности получил лишь умело запущенные в оборот клеветнические обвинения, с удовольствием пересказывавшиеся в течение четырех столетий».[135]

Колумб

Надо сказать, что основная миссия католической церкви в Латинской Америке в целом носила культурно-просветительский характер. Такова, скажем, была та роль, которую играло епископство отца Е. Компостела на Кубе в конце XVII века. Начав свою работу как проповедник и намереваясь приобщить к вере местных деревенских жителей, он создал целую группу церковных приходов, ставших ячейками новых поселений. Желая помочь всем нуждающимся и страждущим, он создал школы, больницы, общественные заведения и установления, которые в известном смысле способствовали трансформации кубинского общества. Достаточно раскрыть хотя бы роскошные фолианты, хранящиеся в Национальной библиотеке Мадрида и Центра исторических исследований, описывающие богатую историю и культуру Испании и Латинской Америки, чтобы понять, сколь серьезно и целеустремленно работали испанцы в Новом Свете. Не забывайте, что Испания тогда находилась в высшей точке своего военного, экономического и культурного могущества. Это был ее «золотой век» (XV–XVI вв.). Огромное число писателей, поэтов, ученых, художников работало в стенах учебных заведений и при дворе Филиппа II. Трудно перечислить даже малую толику созданного ими наследия. Частично об этом было сказано нами ранее, в главе об Испании. Здесь же отмечу уникальное исследование Хосе де Акосты «История природы и нравов Индий» (1590). В ней автор ставил своей целью не только описать события в Новом Свете, но и «привести объяснения причин и оснований того нового и редкого», что обнаружено в природе Латинской Америки. Далее историк пишет: «Это исследование ставило перед собой амбициозную цель соединения всего богатства американской природы и европейского научного знания. Причем оно проведено на том высочайшем уровне и с теми критериями, которые будут отличать фундаментальные работы Александра Гумбольдта, изучавшего положение в Новом Свете. Этот труд Акосты был переведен на латинский, немецкий, голландский, французский, английский и итальянский языки, выдержал 25 изданий за пределами Испании, не говоря уже о множестве других».[136]

Главное же то, что испанская колонизация создала самобытную художественную культуру. В 1492 г. на Гаити был заложен первый испанский город Ла-Навидад. Первооткрыватели Нового Света видели в открывавшемся перед ним материке лишь единственное богатство – золото: «Золото – удивительная вещь! Кто обладает им, тот господин всего, чего он захочет. Золото может даже душам открыть дорогу в рай». Но подлинным, главным сокровищем стали создаваемые испанцами тут искусство и архитектура. В Латинской Америке возникло подобие грандиозного европейского средневековья. Это своего рода латинское Возрождение. В частности, испанский конкистадор Франсиско Писарро (1470–1541) не только разграбил и уничтожил государство инков – Тауантинсуйу, но и основал г. Лиму. Здесь им был заложен собор, который после землетрясения 1575 г. был восстановлен и расширен. В этом великолепном сооружении и покоятся останки завоевателя… Внутри собора сохранился великолепный резной алтарь 1672 г. (на его создание ушло 25 лет). Именно в Лиме находится самая древняя колониальная резиденция Латинской Америке (ей исполнилось 500 лет). Так и кажется, что в стенах этого великолепнейшего особняка живет дух первых испанских воинов. Дом Gonzalo de Aliaga был связан с домом Писарро и монастырем. Столь велики богатства испанцев, что они одно время даже стены молелен покрывали серебром. В великолепном монастыре францисканцев проходили научные диспуты. В усыпальницах и катакомбах обители Св. Франциска покоятся останки 70 тысяч усопших. В колониальный период появилось и множество художественных галерей и музеев. Среди предметов, находящихся в экспозиции, мы видим статуи, изделия из серебра и золота, картины, оружие, книги.

Потрясающее впечатление производит в Лиме Музей золота, в котором собрана уникальная коллекция изделий доинкского периода. В культуре, существование которой относят к XII–VIII вв. до н. э., стены жилищ древних обитателей, их одежды, утварь делали из золота (золотые короны, кубки, топоры, лопаты, фигурки идолов, маски из бирюзы и изумрудов). Здесь же представлена замечательная коллекция оружия. Древняя столица перуанцев город Куско – это удивительная зеленая жемчужина, сохранившая все очарование древней индейской культуры (храмы и обычаи). Отсюда дорога ведет и в затерянную высоко в горах горную крепость Мачу Пикчу, где индейцы три десятка лет отстаивали свою свободу от испанцев. В начале XX в. американец Бингэм производил здесь свои изыскания.

В колониальной политике испанцев заметную роль играли образование и культура. В этом смысле наиболее показательна история культуры Мексики. Стоит остановиться и на истории этой легендарной страны. В 1325 г. кочующие племена достигли точки, которая была указана им божеством дождя Тлалока в качестве «земли обетованной». Там путники увидели орла со змеей в клюве, сидящего на кактусе-нопале. Так гласил миф. Этот образ впоследствии и стал символом мексиканской нации. Здесь и было основано поселение, превратившееся со временем в грандиозный Мехико-Теночтитлан. В названии города были увековечены имена великих вождей (Меши и Теноча). Молодой народ теночков достиг поразительных успехов в культурном строительстве. Он создал дороги-дамбы, акведуки, улицы, школы, рынки и даже плавучие огороды. В Теночтитлане ко времени захвата его испанцами насчитывалось до полумиллиона жителей. Обитатели города являли собой пеструю массу. Тут были крестьяне, ремесленники, учителя, солдаты. Некоторые из них, как пишут историки, успели побывать во многих отдаленных районах мира, «в Константинополе, по всей Италии и в самом Риме». В городе проживало немало молодежи. Все юноши по достижении 15 лет поступали в школу (вне зависимости от своего социального положения). Была и высшая школа (кальмекак), куда учителя (пипильтины) отбирали самых одаренных юношей. И все же в высшую школу попадали в основном дети аристократов (пилли). Там преподавались такие дисциплины, как ораторское искусство, владение правильной и культурной речью, божественные песнопения, астрология, история и толкование мудрых книг – «книг лет», основы морали и права, правила общественного и личного поведения. Увы, вскоре от всего этого великолепия остался «один лишь прах» (Диас). Но на руинах Теночтитлана испанцы воздвигли колониальный Мехико, столицу Новой Испании. И по сей день строители то и дело извлекают из-под земли предметы былой материальной культуры. Словно Пернатый Змей и великий бог-созидатель Кецалькоатль подают знак. При строительстве метро в Мехико рабочие обнаружили статую Кецалькоатля в образе бога Ветра Эхекатля и статую богини Коатликуэ.[137]

Фигурка человека из золота. 900—1466 гг.

Легенда гласит, что Кецалькоатль, представляющийся в образе белого бородатого мужчины, покинул свой народ и отправился за океан. Перед тем он пообещал, что вернется на землю Америки с востока в год Кеакатля. По исчислениям жрецов, это был 1519 год, год высадки Кортеса. Началась иная эпоха. Хотелось бы обратить внимание на тот огромный вклад, который внесли испанцы в жизнь и культуру Месоамерики. К сожалению, у нас гораздо меньше говорится о созидательной стороне конкисты. Вскоре после завоевания Теночтитлана Кортес строит в Мехико госпиталь Иисуса. Он существует и поныне. Затем создается одна за другой множество больниц (для прокаженных, сумасшедших, больных инфекционными болезнями, для незаконных детей, для индейцев, черных, мулатов, метисов и даже для больных сифилисом). Разумеется, в соответствии с европейской традицией тут же возводится виселица и позорный столб. Позитивна роль католической церкви, особенно ордена францисканцев, учрежденного в Мехико в 1523 году. Монахи в пристройке к монастырю создали школу для обучения местных аборигенов профессиональным навыкам и искусствам. Школа стала выпускать певцов, музыкантов, писцов, клерков, художников, резцов, ткачей, переплетчиков и т. д. Таким образом постепенно стала возникать местная интеллигенция. Она сразу включилась в изучение истории, археологии, ботаники. Колледж Санта-Крус стал одним из важнейших центров культурной жизни (1537–1564). Тут пишутся фундаментальные книги по истории Новой Испании. Во многом благодаря усилиям церковных учителей местный индеец Мартин де ля Крус сумел создать книгу по народной медицине (использование трав в медицинских целях) – старейшую на континенте. Ее перевели на латынь. Сменив множество владельцев, она попала в библиотеку Ватикана, и лишь недавно возвращена папой Павлом II в Мехико. Были и другие редчайшие книги. Стоит подчеркнуть, что в городе было налажено печатное дело гораздо раньше, чем, скажем, в России – в 1539 году. В XVI в. тут действовало восемь печатных домов, выпустивших порядка трехсот наименований книг! Все это составило то, что называют «мексиканская инкунабула» (катехизисы, словари на десяти языках, молитвенные книги, работы по философии и теологии, истории и литературе, медицине и хирургии, естественным наукам, навигации и математике). Испанский язык заговорил не только с Богом, но и с десятками чужеземных племен, которые обрели в нем объединителя и друга.

Перемены в общественной жизни шли одновременно с усилением роли как церковной, так и светской власти испанской короны. Волны иммигрантов устремлялись в Новую Испанию в поисках золота, земли, благополучия. Формально идеей освоения новых земель была идея приобщения аборигенов к христианству. На деле конкистадоры осуществляли грандиозный план захвата Месоамерики в своих собственных интересах. Вся масса пионеров подчинялась вице-королю и архиепископу из метрополии. С 1572 г. в Мехико стал действовать и орден иезуитов. Его задачей было обучение креолов, из которых они подготавливали официальное духовенство, со временем замещавшее монахов-миссионеров в возникавших приходах. Как уже отмечалось, в городе активно велось строительство церквей, дворцов, общественных заведений. В архитектуре царил некий смешанный стиль, соединявший элементы готики, барокко, ренессанса. Для строительства использованы камни былой культуры майя-тольтеков. Испанцы старались создавать нечто ничуть не менее величественное, нежели гигантские пирамиды или так называемые фигуры атлантов высотой в 4,5 метра. Отметим и то, что в столице был торжественно учрежден университет – старейший в Америке (1553). Ему даны те же привилегии, что и университету Саламанка в Испании. С тех пор он обладал всеми правами и политическим статусом. Здание находилось рядом с дворцом вице-короля. В университете читали лекции блестящие ученые (Франциско Сервантес де Салазар, монах Алонсо де ла Веракрус, иезуит Антонио Рубио). Их перу принадлежали работы по логике и философии в Америке.

Таким образом, на землях, открытых Колумбом и покоренных Кортесом, возникло новое государство, многие граждане которого были выходцами из Испании, но сердцем оставались американцами. Это была совершенно особая, не похожая на Европу цивилизация, хотя и питающаяся ее соками и культурой. Самыми величественными творениями испанской культуры XVII в. в Мехико, бесспорно, являются церкви и соборы. Это удивительная галерея архитектурных образов, в каждом из которых чувствуется искренность и талант ее создателя. И нам понятно, почему в отношении одного из таких строений– церкви Сан-Бернардо (1685–1690), творения архитектора Хуана де Сепеда – поэтесса Мексики Хуана Инес де ла Крус написала теплое посвящение: «Друзья, восхвалим же гений архитектора, превзошедшего своим творением мастерство создателя пирамид в Мемфисе или колонн в Кадисе».[138]

Надо сказать, что многие города Мексики и Гватемалы выстроены на развалинах городов их древних обитателей. Столица Гватемалы – г. Гватемала находится на месте древнего города Каминальхуйу, Санта-Крус-Киче – на месте древней столицы киче – Кумаркааха, город Текпан-Гватемала – рядом с развалинами столицы какчикелей Ишимче и т. д. Об исторической памяти, живущей в сердцах народа, пишет классик гватемальской литературы, лауреат Нобелевской премии Мигель Анхель Астуриас в «Легендах Гватемалы». Писатель вызывает в памяти причудливые образы древней культуры майя и других племен: «Преданья, которым теперь не верят ни бабки, ни дети, говорят, что город стоит на погребенных городах. Чтобы скрепить стены, в известь лили молоко, и, как повествует «Летопись знатных», зарыли где-то в зарослях травы свертки с тремя десятками перьев и тремя десятками тростниковых трубок, полных золотого песка. Одни говорят – под гнилым стволом, другие – под ворохом хвороста, а третьи – под горой, из которой бьют ключи. Но ни одной ресницей не дрогнет спящий город и не шелохнутся нежные тела вещей. В дыханье деревьев горы кажутся дальше, за дорогой, подобной струйке дыма. Темнеет; плывут апельсины из мглы; так тихо, что слышен любой шорох, щебет птицы, шуршанье слетевшего листа, – и просыпается Кукушка Снов. Тогда встает перед нами большой город – светлый город, который мы носим в сердце. Он в сотню раз больше скопленья пестрых домишек, обвитых свернувшейся горой-кренделем святого Власия. Тот город сложен из древних городов, как дома из этажей. Этаж на этаже. Город на городе. Книга в каменном переплете, собранье гравюр на испанском пергаменте и на бумаге Республики, золоченной золотом Индий! Сундук, хранящий мертвую мечту, золотой песок и кудри луны, серебряные кольца! В тебе, многоэтажном, древние города. По лестницам бесшумно и бесследно ступают образы снов. От двери к двери сменяются столетья. Тени мигают в свете окон. Призраки – слова вечности. Кукушка Снов свивает нить сказок».[139]

Церковное строительство в испанских владениях Америки по интенсивности и объему не имеет аналогов в мировой истории… К XVII в., через сто лет с начала завоевания, руками «порабощенных» индейцев построено 70 тысяч церквей и 5 тысяч монастырей. Одна из первых королевских инструкций гласила: ни один город не может быть основан без священника. Первым зданием непременно должна была быть церковь. Кстати говоря, ведь и Кортес проявил себя в каком-то смысле как выдающийся организатор, создав сложную структуру вице-королевства. Знаменателен порядок возведения культурных и бытовых построек. В английских и французских колониях в Америке сначала строились жилые дома, потом церкви, затем школы, а спустя некоторое время – казармы и губернаторские дома. В колониях же Испанской Америки порядок был обратный: сначала в обязательном порядке шли церкви, казармы, административные здания, за ними – дома частных лиц и, наконец, школы, хотя долгое время очередь до них не доходила. Эти каменные великаны империи словно охраняли власть могущественных пришельцев Старого Света.

Бартоломе де Лас Касас

Вера заботилась о душе народа, искусство шлифовало ум и нравы. Это понимали в Испании. Испанцы были потрясены великолепными сооружениями туземной архитектуры в Америке. В Латинской Америке масса изумительных храмовых построек (творений архитектуры). В одной Мексике только за пятьдесят лет (1530–1580) воздвигнуто от 230 до 400 монастырей. Причем, эти монастыри были величественнее многих их европейских прародителей, а их функции разнообразнее. Они фактически стали центрами распространения христианства, перестройки всей туземной жизни, проводниками новых знаний в области религии, земледелия, ремесел и искусств. Несмотря на то, что в монастырях обитала горстка монахов (обычно от 2 до 5), в небо устремились фантастические постройки. Епископ Гвадалахары в 1572 г. восхищался «великолепными зданиями, такими могучими, такими большими и такой великолепной архитектуры, в которых были сосредоточены такие большие ретабло, такое богатство в сакристиях, такие музыкальные инструменты на хорах, какие можно только представить в самых богатых и старых соборах». Великолепны соборы в Мехико (1563–1813) и в Гаване (1748–1777). Постройки такого рода имели своей целью служить центром новых городов для индейцев. Опять же скажем и доброе слово в адрес монашеских братств (францисканцев, доминиканцев, августинцев). В одном только Юкатане во время завоевания создано 180 городов, хотя не все они оказались жизнеспособны. Позже это же увидим в США, где города будут зарождаться и умирать сотнями. Так что XVI–XVIII вв. – важный период месоамериканского искусства. Благодаря индейской культуре европейская архитектура обрела в Испанской Америке совершенно особое и неповторимое звучание.[140] Вожди конкисты – Кортес, Агилар, Бернал Диас – сравнивали мексиканские города с крупными и красивейшими городами Испании (Гранадой, Севильей, Саламанкой, Сеговией). Вряд ли это можно считать большим преувеличением.

Р. Рильке некогда экспрессивно писал о соборе в Шартре. Однако ничуть не менее эмоционально можно сказать и о лучших образцах архитектуры и искусства в Латинской Америке:

Когда, как богоборец, вкруг собора
ярится буря с каждым вихрем злей,
внезапно ты приковываешь взоры
улыбкою блаженною своей.
Ласковый ангел! Мудрый солнцелов!
Твои уста воистину стоусты,
но разве ты не чувствуешь, как густо
часы стекают с солнечных часов,
где разом цифры дня размещены
и выровнены в строгом равновесьи,
и все часы, как спелый плод, сочны?
Что в нас ты, камень, понял на свету?
И, может быть, твой взгляд в ночной завесе
еще блаженней смотрит в темноту?[141]

Объявились в Америке и свои литературные таланты. Как правило, это были мужчины. Исключением стала поэтесса Хуана Инес де ла Крус (1651–1695). Ее назвали «маленьким чудом» Мексики. В тайне от всех она в 3 года выучилась читать, к 6 годам освоила премудрости письма и сочинила первый поэтический гимн. В 8 лет в совершенстве освоила латынь. Ее метода обучения достойна удивления. Не справившись с тем или иным учебным заданием, она добровольно обрезала прекрасные волосы. К чему украшать голову, которая не может преуспеть в интеллектуальных упражнениях. Услышав об открывшемся университете, она умоляет родителей переодеть ее мальчиком и отправить учиться (в 8 лет!). Ее страсть к познанию неодолима. Об одаренной девочке прослышали в окружении вице-короля. Вице-королева устроила нечто вроде публичного экзамена и была очарована ее красотой и умом. Крус предстала перед царской четой, умнейшими людьми вице-королевства (теологи, философы, математики, историки, литераторы, поэты). Ответы ее умны и блистательны. Она стала любимицей вице-королевской четы. В 14 лет Хуана – первая дама мексиканского двора. Но уже в 16 лет она уходит в монастырь. Вряд ли тому причиной несчастная любовь. Скорее тут нечто схожее с грибоедовским «Горе от ума». Быть ученой женщиной и в наше время довольно непросто, а уж в XVII в., в колонии, вдали от просвещенного европейского мира и подавно. Ее уход в монастырь вполне объясним, особенно если учесть, что тогдашние монастыри во многом являлись главными оплотами культуры, подобно тому как монастырские школы – едва ли не единственные источники образования. Иные монастыри известны своими уникальными библиотеками. В келье, заполненной книгами (библиотека к концу жизни составляла 4 тысячи томов), заваленной географическими картами и чертежами, заставленной музыкальными инструментами и приборами для опыта, она, видимо, наконец-то обрела свое счастье. Келья стала храмом поэзии и науки. Хуана переписывалась с виднейшими учеными и поэтами в метрополии и Мексике. По-прежнему ее единственным наставником была безгласная книга, а соучеником – бесчувственная чернильница. Печальная история прекрасной дамы, имевшей несчастье быть еше и умной.

Что оставалось делать мексиканской Сафо? Выражать свои чувства в поэзии. В одном из своих восхитительных сонетов она осуждает мирскую суетность и убогие устремления всех этих глупцов-мужчин, столь слепо и безрассудно поклоняющихся власти и злату, словно они вечно пребудут на этой земле:

Зачем, о свет, меня терзаешь ты?
Ужель обидно так мое стремленье
возвысить красотой свои сужденья,
сужденьем не унизив красоты?
Мне чужды о сокровищах мечты,
ищу лишь для ума обогащенья:
опасны о богатстве размышленья —
они доводят ум до нищеты.
Гляжу с непреходящею тоскою
на ставшую добычей красоту,
на алчность, что кладет конец покою…
Что до меня, я лучше предпочту
навек проститься с радостью мирскою,
чем жизнью мнить мирскую суету.[142]

Те же методы покорения местных народностей демонстрировали и португальцы, которые освоили огромные пространства Бразилии, за которые вели долгий и кровавый спор с голландцами. Первую волну колонизации индейцы встретили так же миролюбиво, как и испанцев. Они даже были готовы породниться с пришельцами. Официальную историю колонизации связывают с именем капитана Мартина Аффонсу, хотя и до него были предприимчивые колонисты (Жуан Рамалью, Дьогу Алварис и др.). В 30-е годы XVI в. открытые земли были разделены на капитании, возглавляемые капитан-губернаторами. Главным городом колонии стала Байя. Отсюда Лиссабон управлял своими новыми владениями. Правда тут, несмотря на интенсивные поиски, колонисты не нашли ни золота, ни серебра. Они вынуждены были заняться сельским хозяйством (выращиванием сахарного тростника). Покорение племен местных индейцев шло трудно. Восстания были нередки, но битва туземцев с европейцами чаще всего заканчивалась поражением первых. «В самом деле, – писал француз Жан де Лери, находившийся в Бразилии в 1556–1558 гг., – когда перед ними оказывался один из наших всадников при всей амуниции, с пистолетом в руках, на скачущем коне, так, что с одной стороны – огонь и гром, с другой – чудовище, составленное из человека и коня, то первой их мыслью было, что это Эньян, то есть на их языке сам дьявол». Колонизаторы уничтожали и порабощали туземцев тысячами. В числе захватчиков был преимущественно всякий сброд из деклассированных элементов, возглавляемых плантаторами и профессиональными вояками. В колонизации активное участие приняли и иезуиты. Впервые появившись на бразильской земле в 1549 г., они основывали миссии там, где жили наиболее развитые в земледельческом отношении грамотные туземцы. В итоге к концу XVI в. они стали уже богатыми землевладельцами, а обращаемые ими в христианство индейцы превратились в крепостных. Таково было подлинное назначение миссии этих слуг Христовых. Когда же стала ощущаться нехватка местных индейцев как источника рабочей силы, португальцы не побрезговали работорговлей, доставляя рабов-негров из Африки. В течение трех с половиной веков европейские колонизаторы ввезли в Бразилию не менее 5 млн. рабов. Конечно же, с благословения католической церкви. Негры, как и индейцы, повели отчаянную борьбу против рабовладельцев и эксплуататоров. Они даже создали в сельве «республику Палмарис» (Республику пальмовых лесов), государство негров на территории Бразилии. Оно просуществовало с 1630 по 1697 г. Так стала зарождаться бразильская нация. Среди предводителей республики выделялся вождь Зумби (Зомби). Только с помощью предателя удалось убить его. Голову этого «черного Спартака» насадили на кол для устрашения местных жителей. Лишь в конце XVII в. пал последний свободный лагерь негритянских повстанцев (Черная Троя). Стоит еще упомянуть и о том, что сюда устремились и голландские завоеватели во главе с принцем Морицем Нассау. Он старался привлечь на свою сторону местное население. И даже построил прекрасный город на острове, близ Ресифи, – Морицстад. Город был хорошо спланирован. В нем были каменные дворцы, каналы, дамбы, мосты, зеленые сады. Говорят, это был один из красивейших городов Латинской Америки. Против голландских захватчиков поднялось все население, не только португальцы, но индейцы и негры. Безусловно, совместная битва вынудила европейцев отнестись к местному населению более гуманно, способствуя пробуждению возросшего национального самосознания бразильского народа. Вскоре граф Антониу Алварис де Кунья основал новую столицу Бразилии – Рио-де-Жанейро (1763), ставшую воротами в Европу и Бразилию, поскольку город находился на берегах великолепной бухты. К тому же, катастрофическое землетрясение в Португалии, разрушившее столицу – Лиссабон (1755), заставило португальцев обратить особое внимание и на развитие своей южноамериканской жемчужины.[143]

X. Ругендас. Производство сахара в Бразилии

На протяжении XVIII в. европейцы продолжали питаться странными сведениями о народах Латинской Америки. Литература писала о неполноценности и вырождении людей, животных, растений в Новом Свете. Француз Ж Бюффон утверждал, что американская недоразвитость заметна не только у людей, но и у пумы. Говорили, что мексиканские индейцы способны считать только до трех. Аббат Рейналь писал о физической немощи американцев, порицая Америку «за чрезмерную высоту перуанских гор». Кстати, горы эти не так уж и высоки. Но для Европы край был экзотикой. Самые дикие и нелепые представления заполняли тогда головы европейцев. Их отношение к коренным американцам даже в конце XIX – начале XX вв. можно сравнить разве что с отношением к китайцам, африканцам или к представителям других «низших рас». Ученый Ш. Летурно, исследовавший вопросы обучения и воспитания различных человеческих рас, оценивая умственные способности австралийских аборигенов, писал об их «крайне умственной тупости». Что же касается древнего воспитания молодых инков, то, по его мнению, экзамены, проводимые в их школах и продолжавшиеся тридцать дней, были скорее испытанием воли и выносливости, а не ума. В этих экзаменационных сессиях, презрительно утверждал он, умственное развитие не играло «ни малейшей роли». Такого рода характеристики некорректны, в высшей степени неверны и нелепы. Вряд ли кого-либо убедит ссылка на то, что вождей латиноамериканцы избирали якобы лишь за голос или ораторские данные, а не по уму. К тому же, если вспомнить историю стран Европы XVII–XX вв., можно заметить, что так называемые цивилизованные народы, находящиеся вроде бы в здравом уме, ставили порой к кормилу власти откровенно ничтожных, жалких, а то и явно преступных правителей, низвергавших свои страны в пучину трагедии. Это заставляет нас усомниться в уме и способностях просвещенных европейцев. Поэтому и их наветы на других могут быть отнесены к категории все столь же печально знаменитых «Epistolae obscurorum virorum» («Письма темных людей»).[144]

Все заметнее растущее самосознание народов Латинской Америки. Отмечая это, Александр Гумбольдт писал: «Креолы предпочитают, чтобы их называли американцами. Со времен Версальского мира (1783 г.), а особенно с 1789 г. часто слышишь, как они с гордостью говорят о себе именно подобным образом». Впереди Латинскую Америку ожидал период кровавой и упорной национально-освободительной войны. После того как в Испании началась революция и Карл IV отрекся от престола (1808), Наполеон, сменив «шкуру льва на лисью», решил прибрать к своим рукам и Новую Испанию. Он сказал: как-никак это «150 млн. дохода, кроме неисчислимых сумм из Америки». Брат императора Жозеф Бонапарт провозглашен королем Испании. Крах диктатора воодушевил Латинскую Америку. Та увидела шанс сбросить иго испанцев. Восстания прокатились повсюду, от Венесуэлы до Мексики, сопровождаемые кличем «Смерть гачупинам!» (земельная испанская аристократия).

Мексиканцы – это гремучая смесь испанцев, креолов, негров и метисов… Гордый и талантливый народ, разумеется, не мог смириться с господством испанцев, хотя те и убеждали, что противостоять им, испанцам, все равно что molinos de viento acometer (исп. «сражаться с ветряными мельницами»). Недовольство политикой испанских властей вылилось в ряд восстаний. В 1794 г. в Мехико возник заговор Хуана Герреро, а в 1799 г. Педро де Портилья возглавил в столице «заговор мачете». Все мексиканцы были недовольны властью испанской короны, ибо за океан уходило более 60 процентов налогов. Сигнал к восстанию даст священник Мигель Идальго (1753–1811). Он и создал правительство. Это был в высшей степени просвещенный человек, прекрасно знавший историю Древней Греции и революционной Франции. В его библиотеке были тома Демосфена, Цицерона, Декарта, Корнеля, Мольера, Расина, Лафонтена, Бюффона, «Древняя история Мексики» Клавихеро, «Энциклопедия» Дидро. Он самостоятельно переводил на испанский язык творения Мольера и Расина. Святой отец Идальго и стал тем героем-революционером, что первым поднял знамя свободы над Мексикой.[145] Вот как описал этого замечательного человека Х. Марти в новелле для юношества «Золотой возраст»: «У Идальго была пламенная душа, он любил созидать, и эта любовь к созиданию распространялась на все, – он построил даже печи для обжига кирпича. Для многих и многих чистым светом доброты горели его зеленые глаза. Про священника из поселка Долорес все говорили, что он превосходный оратор, что он много знает и часто помогает беднякам. Собрав вокруг себя земляков, которые любили его, как родного отца, священник Идальго сел на коня. К нему присоединились пеоны и работники асьенд, они стали его конницей, индейцы стали его пехотой, оружием им служили палицы и луки, пращи и дротики. На сторону Идальго перешел вражеский полк. С его помощью повстанцы захватили предназначавшийся для испанцев обоз с порохом. Идальго вступил победителем в Селайя, сопровождаемый музыкой и победными криками. На другой день он собрал аюнтамьенто. Его провозгласят генералом. Так пробуждался народ. Идальго освободил негров и возвратил землю индейцам. Он основал газету и назвал ее «Пробуждение Америки».[146]

Сидящая фигурка (Колумбия). 1000–1400 гг.

Хосе Клементе Ороско. Идальго и рабы

В Латинской Америке начала XIX в. именно представители культурной интеллигенции возглавили движение за освобождение. Уже тогда слово «родина» («patria») все чаще означает собственную страну, а не испанский мир. Яркой личностью был Симон Боливар (1783–1830), под руководством которого добились независимости Венесуэла, Колумбия, Эквадор, Перу и Боливия. Потом за ним закрепится в истории прозвище Освободитель. Боливар был родом из богатой семьи. Состояние отца оценивалось примерно в 10 млн. долларов. Духовным наставником Боливара стал обучавшийся в Европе директор венесуэльской школы Родригес. В одной из докладных записок, озаглавленной «Размышления о недостатках преподавания в школах начального обучения в Каракасе и о мерах по улучшению оного», этот педагог предложил ввести совместное обучение для мальчиков и девочек, учить ремеслам, допускать в школы детей негров и мулатов. Пусть молодежь изучает науки, языки, литературу, право, физику, ботанику, но главное, чему нужно обучать молодежь, – «это умение жить в обществе». Вместе с Боливаром он читает Руссо, ведет спартанский образ жизни, совершает прогулки в горы. Огромное впечатление на Боливара произвела встреча с Гумбольдтом в Венесуэле. Затем его отправляют в Мадрид для завершения образования к дяде. Впереди перспектива стать грандом Испании. Однако столь блестящие перспективы вовсе его не привлекают. Личная жизнь юноши также не складывается (в десять лет – сирота, в девятнадцать – вдовец). Молодые люди жаждут героических подвигов. Находясь вместе в Италии, Боливар и Родригес, стоя на одном из римских холмов (Монте-Сакро), поклялись освободить свою родину от испанцев.[147] Боливар посещает Париж, Милан, Вену, возвращается на родину, где активно участвует в работе Патриотического общества. Х. Марти писал, что в Латинской Америке три героя священны: Боливар, Сан-Мартин и Идальго. Боливар, собрав вокруг себя триста героев, совершил подвиг не менее блистательный, чем царь Леонид в Фермопилах со своими спартанцами. Он освободил Венесуэлу, Новую Гранаду, Эквадор, Перу и основал новое государство – Боливию. Боливар был подготовлен к роли руководителя освободительного движения. Когда будет одержана победа при Аякучо (1824), он заявил о необходимости создания единого и мощного государства, сравнимого со Священным союзом в Европе. У нас, говорил Боливар, должна быть одна власть, одни законы, одна и та же денежная система. Тогда мы сможем разрешить внешние и внутренние проблемы, улучшить благосостояние народа, развить сельское хозяйство и промышленность, сделать просвещение доступным всем слоям населения. Тогда латиноамериканцам не будут страшны ни внешние, ни внутренние враги. Великий сын Латинской Америки, Либертадор («Освободитель») понял то, чего иные политики не поняли, кажется, по сей день. Образование – ключ ко всему. Когда из Европы вернулся Родригес, Боливар назначил его министром просвещения и сказал: «Открывайте школы, воспитывайте новое поколение – ему предстоит закончить начатое нами дело». Новым поколениям предстояло защищать независимость и свободу Америки. А это было непросто в условиях мощного давления Великобритании и США.[148] Герои справились с задачей.

Боливар как никто иной понимал связь прогресса с образованием. В колониальную эпоху, по мнению современных ученых, просвещение в Венесуэле практически отсутствовало (М. Фермин). На территории страны не было крупных культурных центров (как в Мексике). Первая начальная школа возникла в 1560 г., а первый колледж открылся в 1696 г. (в 1721 г. он преобразован в университет). К концу XVIII в. сформировалась и своя интеллигенция. Боливар выдвинул знаменитый революционный тезис – «Образование для освобождения». Он прилагал огромные усилия для приобщения масс к знаниям, говоря: «Нации продвигаются к вершинам своего влияния в той мере, в какой им сопутствует образование. Они устремляются вперед, если вперед движется образование, пятятся назад, если оно деградирует, низвергаются в бездну и исчезают в небытие, когда ниспровергается основа образования или оно приходит в полный упадок». Другой же столп – нравственность. Это душа истории, без которой не бывает свершений и побед.

В основании деятельности всякого здорового государства лежат два наиважнейших элемента – мораль и образование. Боливар прав. Мы видим на собственном примере, как уничтожение государства начинают именно с сокрушения двух столпов нации! Поскольку «общество созидается началами нравственными» (Достоевский), то и разрушается оно безнравственностью власти, ее беззаконием. Только то правительство, которое сформирует у нации высокую мораль, способно привести народ к величию и процветанию. Знание должно уравновешиваться моралью, благоразумием. Шамфор писал: «Воспитание должно опираться на две основы – нравственность и благоразумие: первая поддерживает добродетель, вторая защищает от чужих пороков. Если опорой окажется только нравственность, вы воспитаете одних простофиль или мучеников; если только благоразумие – одних расчетливых эгоистов». Задача мудрой власти – уравновесить оба эти начала. Выступая на Ангостурском конгрессе, Боливар заявил: «Мораль и просвещение должны стать нашими первоочередными задачами и обязанностями». Он требовал создать институты моральной власти. Вспомним знаменитый кантовский моральный закон. Как утверждал немецкий философ Кант, две вещи наполняли его душу удивлением и благоговением – «это звездное небо надо мной и моральный закон во мне». Когда политики разрушают нравственный «закон небес», на них обрушивается и само небо!

Освободитель – Симон Боливар

От деятелей культуры и просвещения он требовал познать достижения других стран, усваивая все лучшее (в применении к местным условиям). Сторонник социального равенства, в интеллектуальном и нравственном отношениях он был на десять голов выше доморощенных либералов-демократов (всех их вместе взятых). Ярые индивидуалисты и эгоисты, глашатаи «манчестерской школы» утверждали в странах Латинской Америки режим жестокой эксплуатации. Ему сопутствовали неравенство и массовое невежество, а «невежественный народ – слепое орудие собственного уничтожения» (Боливар). Лидер латиноамериканской революции предпринял и ряд конкретных шагов на пути реализации своих идей. Он ведет переписку с видными европейскими педагогами и просветителями, стремясь привлечь их к созданию цельной системы народного образования в регионе. При его содействии в Америку приехал английский педагог-просветитель Ланкастер. Возникла сеть школ, основанных на принципе самообучения. В условиях нехватки учителей в Латинской Америке «ланкастерские школы» помогли включить в систему обучения значительное число учеников. Созданы профучилища и средние учебные заведения. Большое внимание уделяется развитию университетского образования. Демократизируются условия приема в университет Каракаса (отменены дискриминационные меры социального, религиозного, расового характера – требование «чистоты крови» и т. д.). Университет должен готовить не узких специалистов-профессионалов, а подлинно просвещенных, высокообразованных людей. Помимо специальных предметов, студенты изучали французский и английский языки, изящную словесность, физические науки.

Латинская Америка гордится своей просветительской «святой Троицей»… В ее составе – Симон Боливар, Симон Родригес, Андрес Бельо. Сюда же надо включить кубинца Х. Марти. Философ С. Родригес (1771–1854) был социалистом-утопистом по убеждению. Он писал о том, что в Европе лишь привилегированное меньшинство пользуется плодами просвещения. Народные же массы прозябают в отчаянной нищете и невежестве. Для конца XVIII – начала XIX вв. это действительно было так. Положение вещей, при котором подавляющее большинство народа отчуждено от знаний и культуры, Родригес называл чудовищным. В ответ на упоминания о достижениях европейского Просвещения, он заметил: «Не говорите о мудрости и учености Европы… поскольку если мы откинем блестящие покрывала, то увидим ужасающую картину ее бедности и ее пороков, которые особенно ясно заметны на фоне ее невежества». Он – сторонник создания новой «социальной цивилизации в Латинской Америке». Его перу принадлежит важный педагогический труд «Об общественном образовании» (1825).

Третьим в этом блистательном ансамбле стал Андрес Бельо (1781–1865)… Как напишет о нем Л. Прието, тот не был призван уничтожать тиранию с помощью меча. На его долю выпала миссия сеятеля, идущего за теми, кто выкорчевывает сорняки. Он шел за военными освободителями, «сея семена культуры, создавая фундамент для независимой жизни народов, проводя в жизнь идеалы, которые воодушевляли освободителей». Он принадлежал к числу лиц, о которых говорят, что его биография – это его труды. Его духовное поле – университеты, его житницы – его книги. Этот человек, эрудит и энциклопедист, прожив лишь незначительную часть жизни на родине (Венесуэле), тем не менее оказал огромное влияние на интеллектуальную и духовную жизнь своего народа. Он изучал классические и современные языки, занимался историей, философией, географией. Известен Бельо и как талантливый поэт. Отплыв в Европу в составе дипломатической миссии, он более не возвращался на родину. Пришла пора испытаний. Ему принадлежат классические труды: «Основы международного права» (1832), «Философия понимания» (1843), «Краткий курс истории литературы» (1850), «Грамматика кастильского языка для испаноамериканцев» (1847) и другие. В «Обращении к поэзии» (1823) он называет ее наставницей народов и королей, призывает покинуть Европу и направиться к берегам Америки, чтобы найти здесь источники вдохновения. Особенно ярко его талант проявился во время пребывания на ответственном посту в министерстве иностранных дел Чили. Как советник главы государства, он стал вдохновителем и создателем «Гражданского кодекса» – труда, сыгравшего в Америке роль не меньшую, чем Кодекс Юстиниана для Римской империи или Кодекс Наполеона для Франции и Европы. Бельо, что всю свою жизнь прожил, обучая, стал одним из духовных освободителей Латинской Америки. Его называют «великим светочем» американских народов. Образовательные заслуги просветителя велики. В Лондоне им издавались журналы «Библиотека американа» и «Реперторио американо» (совместно с колумбийцем Х. Гарсия дель Рио). Выдающийся педагог и теоретик, создатель новаторской системы народного образования, он был первым и пожизненным ректором первого чилийского университета (1843 г.), воспитавшим плеяду выдающихся деятелей чилийской науки и культуры. В своих педагогических воззрениях он был сторонником синтеза наук, единства культуры и образования. Без высокой культуры и духовности не может существовать и просвещение. А. Бельо принадлежит и такой глубоко верный афоризм: «Хорошие учителя, хорошие книги, хорошие методы, хорошее руководство образованием являются результатом исключительно высокого уровня развития духовной культуры».[149]

Велика роль и кубинских просветителей… Система образования на Кубе стала складываться еще в XVI веке на базе первых монастырских и миссионерских школ. Однако доступ в них был ограничен. Первый университет открылся в Гаване в 1728 г. по указанию папы римского Иннокентия XV (реорганизован в 1863 г.). В его стенах готовились священнослужители и чиновники королевской администрации. Исключительное значение для демократизации национальной системы образования возымела деятельность славных сынов кубинского народа: Х. де ла Лус-и-Кабальеро, Р. М. Мендиве, Э. Х. Вароны (1849–1933) и, конечно же, Х. Марти (1853–1895). Все эти просветители решительно выступали за отделение школы от церкви, за открытие ее дверей для представителей народа, за более прогрессивные методы обучения и воспитания молодежи.

Особое место в жизни кубинцев, всех латиноамериканцев занял революционер и просветитель Хосе Марти. Тому, что он стал учителем по профессии, немало способствовал случай и школьные успехи. Надо сказать, что учился он прекрасно. Позже он напишет: «Тот, кто не желает учиться, никогда не станет настоящим человеком». Но отец счел, что парень и так уж знает достаточно. Семье жилось трудно. Юношу направили на работу в поле. К счастью, он попал в Гаванскую среднюю мужскую школу, к педагогу Мендиве. Царившая там атмосфера любви к знаниям и поэзии вдохновила Марти. Юноша ступил на стезю преподавательской деятельности. Вместе с тем с 16 лет он посвятил себя революционной деятельности. До 1876 г. он был журналистом в Мексике, а в 1876–1878 гг. преподавал литературу и философию в Центральном педагогическом училище Гватемалы. Одновременно с этим он преподавал в Гватемальском университете французскую, английскую и итальянскую литературу. В 1878 г. он вернулся в Гавану, где работал в колледже начального и среднего образования Эрнандес-и-Пласенсиа. Здесь же он подрабатывал в юридической конторе, когда власти лишили его разрешения на преподавание, опасаясь агитации и революционной «заразы». Где бы он ни преподавал, учащиеся ощущали на себе его чары и оказывались, как вспоминает один из них, «в плену его чародейства» (Р. Нассиф). В дальнейшем его путь пролегал через Испанию, Францию, Англию, США. В Мадриде он изучал право, философию, литературу, в Сарагосе получил степени лиценциата: гражданского и канонического права, философии, литературы. В 1880–1895 гг. Х. Марти жил в США, сотрудничая в газетах. Здесь он выпускал журнал для детей – «La edad de oro» («Золотой возраст»). Среди его рассказов и публикаций: биографический очерк «Tres heroes» («Три героя») о Сан-Мартине, Боливаре и Идальго, адаптированные отрывки из «Илиады» и т. д. Вот как он сам описывал цели этого издания: «…чтобы американские дети могли знать, как жили люди в старину и как они живут теперь в Америке и в других странах; как делаются многие вещи, такие, как стекло и железо, паровые двигатели, висячие мосты и электричество; чтобы ребенок, увидев цветной камень, знал, почему камень цветной… Мы расскажем им обо всем, что делается на заводах и фабриках, где происходят вещи, необычнее и интереснее, чем волшебство в сказках. Это и есть настоящее волшебство, удивительное, как ничто другое… Мы пишем для детей, потому что они-то и знают, как любить, потому что дети и есть надежда мира». Его энергия вызывала восхищение. Она вся была обращена к человеку и для человека. Ему во многом обязана своим рождением и «Лига просвещения» рабочих-негров. Вскоре он вновь вернулся к преподаванию (стал учителем испанского языка в одной из средних школ Нью-Йорка). Почему он старался вернуться на кафедру? Тому было несколько причин. В работе с молодежью он видел средство агитации. Марти запомнил слова наставника, Хосе де ла Луса: «Садиться за создание книг, что само по себе дело нетрудное, невозможно, когда ты снедаем беспокойством и тревогой, и у тебя нет времени на самое трудное из всех существующих дел – на создание людей».

Марти считал главным своим долгом службу родному отечеству. Тем, кто отправляет своих чад в зарубежные палестины, стоило бы обратить внимание на высказывание великого кубинца Хосе Марти (из письма к М. Меркадо): «…наши страны должны населять люди с самобытным умом, воспитанные для того, чтобы быть счастливыми в той стране, где они живут, и жить с ней в согласии, не в отрыве от нее, как не то граждане только по названию, не то презрительные чужестранцы, которые на то, что они родились в этой части света, смотрят как на наказание». Любопытны его мысли и о создании «корпуса странствующих педагогов», то есть учителей-миссионеров, а также требование предоставить всем классам равно хорошее и добротное образование. Марти верил в могущество просвещения. Любопытно его понимание сути подлинной демократии. Демократия никоим образом, никогда не может быть уделом меньшинства. Устройство, где правит меньшинство, – в любом случае царство скотов (только одни – наверху, другие – внизу). Он был убежден в том, что с помощью обучения и воспитания решаются все самые главные вопросы общественного развития, как и сама судьба страны и всего народа. «Невежда находится на пути к тому, чтобы стать скотиной, тогда как человек образованный и ответственный находится на пути к тому, чтобы стать Богом; а в выборе между народом богов и народом скотов никто не станет колебаться».[150]

В 1892 г. Хосе Марти создал Кубинскую революционную партию и основал газету «Родина» («Patria»). В 1895 г. в местечке Монте-Кристи (Доминиканская республика) он пишет свое легендарное воззвание к кубинскому народу – «Манифест Монте-Кристи», призвавшее к началу национально-освободительной войны. В манифесте были и такие строки, которые и для русского человека сегодня звучат более чем актуально: «Условия жизни, трудовая деятельность нашего одаренного народа, завоевавшего справедливую республику, позволят преодолеть разобщенность и своекорыстие отдельных групп, лень и высокомерие, порождаемые в иных людях войною, мстительную злобу господ, лишенных своих привилегий, а также неоправданную поспешность, с которой кучка вчерашних рабов, неудовлетворенных своим положением, быть может, будет претендовать на общественное признание, приобретаемое только личными заслугами и талантами; и, наконец, сопротивление значительной части образованного городского населения, которому придется распроститься с роскошью и тем изобилием, какое дают ему незаконные колониальные повинности и доходные должности, ибо свободный народ их отменит. Завершив освободительную войну, вдохновляемую самыми бескорыстными стремлениями, Куба, расположенная у порога богатого индустриального мира, из страны униженной, страны, где благосостояния можно добиться только ценою явного или тайного сотрудничества с тиранией алчных чужеземцев, разоряющих и развращающих кубинский народ, станет страной независимой и страной, провозгласившей всеобщее право на труд. Те, кто в героических подвигах на поле брани и в скромном созидательном труде видит великие начала разума и согласия, не сомневаются в духовных силах кубинского народа, в его способности завоевать и отстоять свою независимость; величия нашего народа не замечают только люди, чуждые ему и высокомерно считающие его неспособным к революционным и творческим деяниям, годным лишь на рабское прозябание в тисках колониальных повинностей».[151] Кто бы мог подумать, что через сто лет и русскому народу придется столкнуться почти с теми же проблемами, с которыми столкнулись вожди революционной Кубе.

Он высадился на Кубе с повстанцами и лично участвовал в боях. А помимо всего прочего Марти был прекрасным поэтом, считая, что стихи революционера «сильнее, чем кинжал». В стихотворении «Две родины» Хосе Марти в художественной форме высказал образ его родины: «Две родины даны мне: это – Куба и ночь. Иль – две в одной?» Обретя родину, он не ушел в ночь небытия, хотя и погиб от рук испанцев. Имя его живет. Его путем пойдет самый известный герой Кубы – Фидель Кастро.

Наше исследование – не энциклопедия. Оно не позволит вместить все имена и события. Неизбежно мы говорим лишь об отдельных фигурах Просвещения. Сюда следовало бы отнести и аргентинского педагога Доминго Фаустино Сармьенто (1811–1888). Он был воспитан на учениях Локка, Руссо, Монтескье, Токвиля, Кондорсе, Леру, Гизо и ряда других видных фигур европейской мысли. Один из самых ярких просветителей континента, он многое почерпнул у Кондорсе и Гизо. У первого он заимствовал идеи государственного гарантирования образования каждому индивиду, полного духовного, полититико-экономического, социального развития, а у второго – идеи бесплатного и свободного народного образования. Стоит заметить, что его философия образования сложилась во многом за время его посещения Европы и Америки (Франции, Англии, Пруссии, Швейцарии, Италии, Испании, США). Конечно, посещая эти страны, он не мог не задаваться вопросом: «Почему уровень развития стран Латинской Америки отстает от европейского?» По его словам, причинами невежества народных масс, коррупции, политической анархии, медленного экономического и культурного развития являются наследие испанского владычества, а также «метисация населения». Как писал почетный профессор университета Буэнос-Айреса Э. Браво, разница в эволюции Латинской и Северной Америки обусловлена различием цивилизаций. Среди других причин он называл и такое преимущество, как моральное превосходство протестантского мира над миром католическим.[152]

Решающую роль в обеспечении дела прогресса он отводил образованию и культуре. Начальное образование – «мерило начала цивилизации». Слово «цивилизация» он употреблял не только в материалистическо-техническом смысле, но понимал его куда более широко, полагая, что с ним в страну должны прийти процветание и культура… В журнале «Viajes» он писал: «Вся совокупность познанных истин составляет знание в данную эпоху; но лишь овладение в максимально широких масштабах всеми плодами земли, предназначенными для разумных существ, и всеми материальными силами для удобства, удовольствия и морального совершенствования как можно большего числа людей характеризует цивилизацию народа». Для меня особенно ценно в просветителе то, что он ратовал за приобщение к цивилизации не избранных элит («десяти тысяч»), а миллионов неимущих и обездоленных. Он писал: «Что нам нужно в первую очередь, так это стать цивилизованными; причем речь идет не о 200 студентах в университетских аудиториях, а о 200 тысяч тех, кто даже не посещает школу».[153]

Смесь кровей в Латинской Америке

Великий Боливар мечтал о мирном, добром сотрудничестве между всеми странами Западного полушария на созванном по его предложению Панамском конгрессе (1826). «Как прекрасно было бы, – писал он, – если бы Панамский перешеек стал для нас тем, чем был Коринфский для греков. Каким счастливым будет тот день, когда здесь соберется Высокий Конгресс, чтобы обсуждать и решать вопросы войны и мира совместно с государствами трех остальных частей света!» Однако провозглашение «доктрины Монро» (1823) показало, что янки иначе видели будущее Латинской Америки. По мере роста их мощи усиливались и их экспансионистские устремления. Вспомним, как президент Т. Джефферсон призвал США постепенно поглощать испанские колонии, как Б. Франклин требовал аннексии Квебека, Новой Шотландии, Флориды, Бермудских и Багамских островов. О том, как янки понимали это будущее, сказал государственный секретарь США Джон Куинси Адамс, заявив, что Куба и Пуэрто-Рико являются «естественным придатком Североамериканского континента и что аннексия Кубы нашим Федеральным союзом необходима для дальнейшего существования и целостности этого союза» (1823). Созданный панамериканский союз (1889), по сути дела, выражал господство лишь одного участника – США. Характерно, что за 122 года состоялось 208 панамериканских конференций, где было подписано более 100 договоров. Однако только один из них был ратифицирован 21 республикой. Об отношении большинства жителей Латинской Америки к империализму янки один из исследователей сказал так: «Южная Америка ненавидит Соединенные Штаты за фальсификацию выборов в этой стране, за мошенничество в торговле, за их нелепого полковника Рузвельта, за их бесцеремонную дипломатию, за профессоров, которые пишут о Латинской Америке, обнаруживая полнейшее невежество, за потопление крейсера «Мэн», за появление на свет Панамской республики, за установление контроля над финансами Гондураса и за захват таможен Доминиканской республики, за пролитую ими кровь и за ликвидацию независимости Никарагуа, за инспирированную ими революцию в Мексике, за вторжение в Вера-Крус, за вздорные претензии к Венесуэле, за так называемый иск Олсопа к Чили, за их посягательства (которые США не слишком стараются скрывать) на Галапагосские острова, принадлежащие Эквадору, и острова Чин-ча, принадлежащие Перу, за постоянные утверждения, что аргентинская статистика не заслуживает доверия, за попытки помешать Бразилии повысить цены на кофе, за захват Пуэрто-Рико, за «поправку Платта» к конституции Кубы, за превращение своих телеграфных агентств и газет в орудия дискредитации всех испано-американских республик, за агрессивную империалистическую политику, за действия против стран Латинской Америки в течение последних 50 лет».[154]

К сожалению, и в Латинской Америке, чье развитие носило преимущественно сельскохозяйственный и латифундистский характер, у власти чаще находились не просветители, а генералы. Там складывалась власть особого типа – невежественный сатрап, окруженный кланами родственников и домочадцев. В такой стране у народа нет ни свобод, ни прогресса, ни благосостояния, ни просвещения. Страна становится добычей интервентов и иностранных монополий. Эта судьба ожидала Кубу, Мексику, другие страны. Мексика добилась независимости в 1821 г. (провозглашена республикой в 1824 г.). Однако ей не повезло: сосед Мексики – быстро растущие и могущественные Соединенные Штаты Америки. С 1820-х гг. в эту страну стал проникать и иностранный капитал (северо-американский и английский). Цели США стали ясны в ходе американо-мексиканской войны 1846–1848 гг. Воспользовавшись тем, что Европу тогда сотрясали революции, янки грубо, по-бандитски, отторгли от Мексики свыше половины ее территории (около 1 млн. кв. км.). Штаты Калифорния, Техас, Аризона, Невада, Колорадо были нагло захвачены и присоединены к США. Вот оно подлинное лицо демократической Америки! Когда либералы в Мексике попытались робко вести антифеодальные реформы, просвещенная Европа и США пришли на помощь внутренней реакции, осуществив интервенцию (так называемая Мексиканская экспедиция 1861–1867 гг.).

Что же за власть установили в Мексике англичане, французы, американцы, столь гордящиеся своими законами, свободами, демократиями, либерализмом и т. д. и т. п.? В 1876–1877 гг. они помогли прийти к власти генералу Порфирио Диасу (1830–1915), как позже Батисте на Кубе. Что привлекло цивилизаторов в сыне дубильщика кож? Почему те сделали из него президента? Да потому, что крупным стервятникам всегда нужен мелкий и ничтожный шакал-президент (слабый, подлый, алчный, трусливый). Чтобы он полностью устранился от решения актуальнейших вопросов страны. Зато славно «дубил кожу» своего народа, погрузив людей в голод, нищету, страдания. Как забывчивы все эти ничтожные политиканы… И чего только эта скотина не наобещала народу, клятвенно заверив, что в Мексике президент может находиться только один срок у власти. Став латифундистом, он тут же забыл о своем обещании. Холуи и его ненасытное окружение создавали ему культ личности. Срок пребывания у власти продлили с 4 до 6 лет, а затем и вообще убрали из законодательства пункт о переизбрании. Диас переизбирался целых 6 раз! Чем не пример для России (мечта губернаторов)! Тем более что и сходство налицо. «Сыновья, зятья, племянники, шурины, – писал один из современников, – заняли все посты». Молодая супруга (почти дочь) президента лично назначала министров. Вы скажете: да это же подлая и отвратительная диктатура. Это если нет лживой прессы и ТВ, что готовы и дьявола объявить святым демократом. Уйма подлецов легко докажет народу: все, что имеет место быть, в высшей степени цивилизованно, все идет по самым что ни на есть демократическим канонам. Президента поддержали сатрапы. Эта банда захватила места в правительстве. Министров меняли, как марионеток. Губернатор находился на посту 34 года! Вот это – «прогресс» и «демократия». Вот это, я понимаю, «цивилизация», о которой мечтают власти.

Совершенно понятно, что итогом правления этой охлократии должна была стать революция. Революция и разразилась в 1910–1917 годах. Она и свергла диктатуру Диаса. Одним из героев революции стал великий сын мексиканского народа Панчо Вилья (1878–1923). Это был человек с «душой ягуара», с сердцем сокола. Другим вождем революции стал Эмилиано Сапата (1879–1919). Вилья вел крестьян севера, Сапата был вождем крестьян юга. Понимая, что президент страны выполняет волю враждебных народу сил, Панчо Вилья окружил резиденцию тогдашнего президента Гутьерреса и обезоружил охрану. Президенту предъявил жесткие требования. «Какой из меня президент, – жаловался Гутьеррес Панчо Вилье, – если вы и Сапата действуете, как вам заблагорассудится! Вы, генерал Вилья, держите под своим контролем железные дороги и телеграф, печатаете деньги. Сапата в Морелосе ведет себя точно Бог. Ваши командиры арестовывают людей и расстреливают их без суда и следствия». Вилья ему ответил так: «Мы живем в военное время. Железные дороги, телеграф, деньги нужны, чтобы вести войну с каракланами (ставленники охлократии. – Авт.). Что же касается расправ с предателями, то мы охотно передадим это дело правительству. Однако правительство бездействует. Бездействует и Конвент; он перебрался в столицу и занимается пустословием. Стране нужны революционные законы, а их нет. Пока их не будет, мои солдаты, представляющие революцию, будут действовать так, как это необходимо для блага народа».[155] Алчность и непомерная жажда власти местных олигархов-латифундистов и корыстные интересы политиков и монополистов США и Англии вынудили народ взяться за оружие. А когда говорят ружья и пушки, музы молчат. Символично заканчивает книгу о восставшей Мексике Дж. Рид: «Когда мы с Фиденчо, обнявшись, проходили по улице, мне вдруг пришло в голову, что подобные представления предшествовали золотому веку театра в Европе – расцвету Ренессанса. Было интересно размышлять, какую форму принял бы Ренессанс в Мексике, если бы он не пришел так поздно. Но уже вокруг узких берегов мексиканского средневековья бушуют огромные волны современной жизни – индустрия, научная мысль, политические теории. Мексиканскому театру придется обойтись без своего золотого века».[156] Перед ним словно широко распахнулся занавес уже иного, капиталистического театра.

Хуан О'Горман. Провозглашение независимости Мексики. 1960–1961

Латинской Америке придется еще не раз пройти через полосу поражений и измен. Здесь на одного Боливара, Идальго, Сан-Мартина, Хосе Марти, Сапату, Вилью, Перона, Кастро, Альенде чаще приходилось по десятку Диасов, Трухильо, Дювалье, Стресснеров, Батист, Сомос и Пиночетов. Правда, латиноамериканские патриоты рано или поздно всегда настигали своих палачей и предателей. В романе великого колумбийского писателя Габриэля Гарсиа Маркеса (1928—) «Осень патриарха» дается и фантастический образ такого диктатора, прожившего то ли сто пятьдесят, то ли двести лет в «эпоху Великого Шума». Этот драматический и одновременно гротескный образ вне времен и вне национальностей. Он с легкостью подойдет и под тип «отца-каудильо», и «отца народов», и «отца демократии» в новой России. Г. Маркес рисует вечного диктатора – «Генерала Вселенной», «властелина времени». Тот указывает истории, который час та должна показывать на своих часах, и даже приказывает смерти убраться восвояси. Но смерть в конце концов настигает тиранов и предателей, самых мерзких и коварных из его окружения. В образе немощного старика, ставшего фактически заложником окружения, легко узнается иная историческая фигура… Следующие строки романа не нуждаются в комментариях: «Новые клевреты обманывали его… чтобы окончательно превратить его в раба собственной власти, в какового он и превращался, впадая в старческий маразм, погружаясь в него все глубже. Он постарался не принимать обман слишком близко к сердцу и попытался примириться с реальной действительностью, издав декрет о восстановлении предприятий, выпускающих отечественную хину и другие лекарства, необходимые для процветания государства, однако действительность оказалась полна таких сюрпризов, которых он все же не ожидал; не ожидал, что так изменился мир, что есть в этой жизни нечто, совершенно не подвластное ему («Как восстанавливать какую бы то ни было промышленность, мой генерал, если у нас не осталось хинного дерева, не осталось какао, не осталось индиго, не осталось ничего за исключением ваших личных богатств, неисчислимых»). Все так же приватизировано, как и в современной России. Даже американские послы похожи. Посол Фишер решительно требовал, чтобы диктатор согласился на высадку в стране морской пехоты – «в соответствии с договором о взаимной помощи». Сторонники тирана выведены в образе прокаженных. Министры-компрадоры горячо советовали ему пойти на все условия могущественной державы: «Пусть возвращаются морские пехотинцы… пусть приходят и берут, что хотят!» (Берите, сколько утащите!). И вскоре у его страны «забрали море» – конечно, не Черное или Балтийское, а Карибское! Море аккуратно разобрали на части, пронумеровали, «чтобы собрать под небом Аризоны», и увезли к себе, в Америку. «Пусть отберут всю родину». Толпа же молча и равнодушно наблюдала за всем этим национальным позором. На улицы не вышел никто! И никто не прокричал: «Долой гринго!» – чтобы тем самым прекратить разграбление отечества. Власть теряла авторитет. Жизнь обездоленных людей проходила вдали от президентского дворца. А там царили обман, ложь, властолюбие, жадность, трусость. Только перед смертью диктатор, наконец, понял: «Никто нас не любит». Терпение народа не бесконечно. Народ, наконец, все же вышел на улицы, патриоты выловили в зданиях и офисах правительства и мэрии последних слуг режима и отдали их на волю стихийного правосудия масс (кого-то побили камнями, кого-то вздернули с «собственным половым органом во рту»). Власть перешла в руки кадровых офицеров. Они заменили старых генералов, прислужников жестокой тирании.[157]

Волны бурного времени вынесли на гребень исторического процесса и фигуру Фиделя Кастро Рус. Порой его сравнивают с самыми выдающимися реформаторами и революционерами современности (Хо Ши Мином, Мао-Цзэ-дуном, Джавахарлалом Неру, Гамалем Абдель Насером). Действительно, этот великий кубинец стал знаменем всей Америки, солнцем бедняков, героем угнетенных народов. Когда-то Х. Марти писал: «Нации в критические моменты рождают людей, в которых они воплощаются: национальные личности». Такая выдающаяся личность и появилась в облике Кастро на Кубе, этом прекрасном острове песен, любви и вечной революции.

Диего Ривера. Деталь фрески в здании Министерства образования

В Антильском, Антильском море —
Карибским зовут его также —
исхлестана злыми валами
и легкою пеной украшена,
Под солнцем – оно ее гонит,
а ветер назад отгоняет,
а слезы живут только в песне —
качается Куба на карте:
зеленая длинная ящерица
с глазами, как влажные камни.

Венец из колючих стеблей
ей плетет тростниковый сахар,
но он не похож на корону,
ведь носит его раба;
царица в плаще – если издали,
с изнанки плаща – служанка,
печальнее всех печальных
качается Куба на карте:
зеленая длинная ящерица
с глазами, как влажные камни.

Но ты, у берега моря
стоящий на крепкой страже
морской тюремщик, запомни
высоких копий сверканье,
валов нарастающий грохот,
язык языков пожара
и ящерицу, что проснулась,
чтоб вытащить когти из карты:
зеленая длинная ящерица
с глазами, как влажные камни.[158]

Еще Колумба потрясла красота острова, и он предсказал ему большое будущее. Население состоит в основном из «белых» (белые составили 66 процентов в 1980 г., 22 процента – мулаты, 12 процентов – негры). Куба имеет долгую историю борьбы за свою независимость. Республика Куба была основана в 1902 г. Однако борьба различных групп, кланов и партий не утихала. Важными этапами борьбы стали периоды 1868–1898 гг. и революционное движение 1927–1933 гг. О суровости битв свидетельствует и такой факт: когда в 1958 г. произошла революция Кастро, шестидесятилетних мужчин на острове уже почти не осталось. Ярость битв за свободу Кубы объяснялась во многом тем, что на смену старому хозяину и властителю (Испании) вскоре пришел куда более могущественный и коварный противник – Соединенные Штаты Америки. Вытеснив Испанию в ходе войны 1898 г., янки фактически захватили Кубу, превратив ее в колонию. Только с 1898 по 1920 гг. правительство США четырежды осуществляло интервенцию против формально независимой Кубы. Курс был взят на полное подчинение экономики и политики страны американскому влиянию. И надо сказать, что только за первую четверть века (к 1926 г.) инвестиции США составили огромную сумму в 1,36 миллиарда долларов. Им принадлежало тут почти все: сахарная, табачная, горная промышленности, банки, железные дороги, торговля, недвижимость и т. д. Они контролировали электроэнергетику и весь внутренний рынок. Против такого экономического засилья выступал еще «апостол свободы» Хосе Марти. Он требовал «второй независимости» для испанской Америки, панамериканизма, но без янки. Не стоит и говорить, что в культурном отношении Куба также почти полностью зависела от установок и ценностей США. Американцы взирали на кубинцев как на расу второго сорта, считая их неспособными к созидательной деятельности и абсолютно некомпетентными. Так, сенатор Кэбот Лодж писал Т. Рузвельту в 1906 году: «Отвращение к кубинцам обычно, общее чувство такое, что их следует взять за шиворот и трясти, пока они не станут хорошо себя вести. Я думаю, что это заставило бы антиимпериалистов считать, что некоторые люди менее способны к единоличному управлению, чем другие».[159]

Фидель Кастро Рус родился в крестьянской семье. Его отец был выходцем из испанской Галисии, пожалуй, самой бедной из провинций (половина испанских эмигрантов были галисийцами). Правда, к моменту его появления на свет отец, будучи предприимчивым человеком, сумел разбогатеть. Ему принадлежали довольно большие площади земли, где выращивали сахар. Его мать, Лина Рус Гонсалес, была крестьянкой. Это был уже второй брак отца. Ей Кастро и обязан тем, что получил прекрасное образование. Отец дома часто рассказывал ему о подвигах бойцов кубинской национально-освободительной армии (мамбисес). Учился он в иезуитских колледжах, так как там давали самое лучшее образование. Колледж «Белен», открывавший дорогу в Гаванский университет, сравнивали с английским Итоном. Кастро усердно изучал гуманитарные науки и выделялся как прекрасный спортсмен, будучи звездой баскетбола. Выписка из его школьного дела гласила: «Фидель Кастро Рус (1942–1945). Отличался всегда во всех дисциплинах, связанных с литературой. Его успехи блестящи. Великолепный атлет, всегда мужественно и с гордостью защищал честь колледжа на соревнованиях. Сумел завоевать любовь и восхищение своих товарищей. Он намерен изучать юриспруденцию, и мы не сомневаемся, что он заполнит блестящими страницами книгу своей жизни. Фидель – это великолепный материал, а художник для работы с таким материалом обязательно найдется». Отдадим должное иезуитам, воспитавшим Ф. Кастро.

Президентский дворец после нападения революционеров 13 марта 1957 г.

Кастро был всенародным любимцем. Перед ним была перспектива спокойной богатой жизни. Он мог сделать прекрасную карьеру внутри той или иной олигархической партии. Но он предпочел стать «постоянным возбудителем и агитатором студенческой массы», а затем и бойцом революции. «Дон Кихот университета» готовил себя к решающим битвам против предателей-президентов. Его любили батраки-поденщики, в хижинах которых он часто находил приют и стол (несмотря на более комфортабельную обстановку и сытную трапезу у себя дома). Его обожали товарищи-студенты, ради которых он всегда был готов жертвовать собой и своими интересами. Им восхищались соратники-революционеры. Казалось, само небо хранило его. Противники реакционных режимов на Кубе уничтожались сотнями. Он уцелел чудом. Мужеством молодого революционера, кстати, доктора юридических наук, просто нельзя было не восхищаться. Удивительно, с какой отчаянной смелостью он выступил против президента страны П. Сокарраса, чьи связи с гангстерами были общеизвестны. Кастро собрал на него компрометирующий материал. Он возбудил уголовное дело, обвинил президента в незаконном приобретении имущества, в нарушении основных положений трудового законодательства, в извращении функций вооруженных сил Кубы, в насаждении латифундий. Президент ежемесячно лично вручал главарям преступного мира по 18 000 песо. Он предоставил им в общей сложности 2000 важных постов в звеньях государственного аппарата. Гангстеры преспокойно получали зарплату, при этом даже не являясь на работу. В книге В. Бородаева и Н. Леонова «Фидель Кастро. Политическая биография» приводятся эти вопиющие факты и обвинения против президента страны, который «покупал и продавал убийства». Авторы далее пишут: «По свидетельству очевидцев, этот отчаянный шаг Фиделя Кастро заставил всех остолбенеть от ужаса. Отмечают, что в то время «никто не дал бы и сухой мухи за жизнь Фиделя»; полагали, что он будет убит в самое ближайшее время, потому что никто никогда не отважился сказать вслух даже тысячной доли того, что публично разоблачал Фидель. До сих пор кое-кто мучается в поисках ответа на вопрос, почему Фидель остался жив. Но наилучшей защитой Фиделю и на этот раз стала полная поддержка общественного мнения, не имеющая границ личная смелость Фиделя и его постановка вопроса в широкой политической плоскости. Фидель почувствовал, что общество, страна устали от политического террора, что в рядах самих гангстеров появились признаки брожения и недовольства той грязной ролью, которую им отводят политиканы, и нанес точно рассчитанный, сокрушительный удар».[160]

Этот отрывок заставляет глубже задуматься над тем, а почему же в России, славной своими героями и мучениками за веру, не нашлось столь же мужественного борца, который бы столь же смело выступил против клики предателя-президента? Почему наши политические фигуры сотни раз болтали о «чемоданах компроматов» и т. д. и т. п., но так ничего и не произвели на свет?! Гору этих прохвостов и трусов, поставленных народом для защиты страны, родила мышь. Лишь единицы проявляют столь необходимую для страны смелость, называя вещи своими именами. Мужество и честность – верное оружие в борьбе с врагами народа. Напрасно ищут обаяние Кастро в бороде, голосе, манере, в чем-то еще. Сила его – в его народе.

Хосе Марти сказал, что родина должна быть не пьедесталом для гордыни, а священным алтарем, на который каждый из нас, не задумываясь, готов принести свою жизнь. Когда у героя любовь к народу и отечеству сильнее тщеславия, алчности, карьеры, даже личной жизни, всего на свете, тогда революционер отважно идет на штурм казарм Монкада, как это сделал Ф. Кастро, захватывает дворец тирана-президента, как глава Федерации университетских студентов Эчеваррия с его бойцами в 1957 г., сражается за свободу народов Латинской Америки, как Че Гевара. Тогда его не устрашат месяцы и годы тяжелейшей борьбы в горах Сьерра-Маэстра, и даже смерть. С гор Сьерра-Маэстры, на восьмидесятый день военной кампании, Фидель Кастро Рус пишет манифест народу: «Кампания в Сьерра-Маэстре показала, что диктатура, пославшая на театр военных действий свои лучшие войска и самое современное оружие, не способна подавить революцию. Она бессильна, а у нас в руках с каждым днем становится все больше оружия, все больше людей присоединяется к нам, растет военный опыт, расширяется поле наших действий, мы все лучше осваиваем местность, крестьяне все увереннее поддерживают нас. То, что выдерживаем мы день за днем и месяц за месяцем – голод, дожди, тяготы и жертвы, движимые высокими идеалами, основанными на правоте и справедливости нашего дела, не могут выдержать те, кто за мизерное жалованье в 70 песо должны защищать несправедливость и угнетение. Сыновья Батисты не идут в горы, сыновья Табернильи не идут в горы, сыновья милллионеров, наживающихся на солдатской крови, не идут в горы. Тирания идет неизбежно к поражению, начиная с того момента, когда не только политические партии, гражданские организации всего народа, но даже солдаты стали стремиться к патриотическому решению. Тирания смертельно ранена».

Ф. Кастро выступает с докладом на I съезде Компартии Кубы, декабрь 1975 г.

Победа кубинской революции 1959 г. стала лучом света для Америки. Г. Маркес говорил о ней как о важнейшем историческом событии после обретения Латинской Америкой независимости. Кастро оказал исключительное влияние на ход цивилизации… Во времена трусливых карликов, слабых людей он высится, как гранитная скала справедливости над земным шаром. Во многом он заменяет латиноамериканцам живого Христа. Куба для стран Латинской Америки сегодня, безусловно, значимее португальской или голландской империй XVII в., Британии – XVIII в. Успех Кастро после неудачного штурма казармы «Монкада», бегство диктатора Батисты внушают и нам веру в окончательную победу патриотов в России. Настанет день и час – и наши «батисты» побегут, бросая особняки и свои посты. Кастро на процессе 1953 г. сказал: «История меня оправдает». В эти слова должны вникнуть и наши политики, ибо и у нас возможны Сьерра-Ма-эстра и Монкада. Он сказал, что основной предпосылкой, на которой основывалась вера монкадистов в успех, были причины социальные, безграничная вера в народ. Далее он (Кастро) сказал: «Когда мы говорим «народ», мы имеем в виду не зажиточные и консервативные слои нации, которым по нраву любой угнетающий режим, любая диктатура, любой вид деспотизма и которые готовы бить поклоны перед очередным хозяином, пока не разобьют себе лоб. Под народом мы понимаем, когда говорим о борьбе, огромную угнетенную массу, которой все обещают и которую все обманывают и предают, но которая жаждет иметь лучшую, более справедливую и более достойную родину. Мы имеем в виду тех, кто веками рвется к справедливости, ибо поколение за поколением страдает от несправедливости и издевательств. Мы имеем в виду тех, кто хочет мудрых и больших преобразований во всех областях и готов отдать за это все до последней капли крови, когда верит во что-то или в кого-то, особенно если достаточно уверен в себе. Но чтобы люди искренне и от всей души уверовали в какую-то идею, надо делать то, что никто не делает: говорить с людьми с предельной ясностью и безбоязненно все. Демагоги и профессиональные политики хотят сотворить чудо, сохраняя во всем и со всеми хорошие отношения, при этом неизбежно обманывая всех и во всем. Революционеры же должны смело провозглашать свои идеи, определять свои принципы и выражать свои намерения так, чтобы никто не обманывался в них – ни друзья, ни враги».[161]

Воздадим наши скромные слова признательности герою, одержавшему победу над тиранией спустя 5 лет, 5 месяцев и 5 дней после штурма казарм Монкада. Он стал кубинским Христом. Ему было 33 года. Фидель помог нам сохранить веру в справедливость, идеалы молодости. Он не предал Идею, как ее предали позорные вожди. Поэтому Кастро и стал живой легендой.

Как светлый Бог, неудержимо

Ты вел восставшей черни рать:

И реки повернули вспять,

И горы расступились зримо.

О Куба, все здесь сердцу мило…

Твоя земная благодать

Народу гордому под стать,

Под стать герою полумира.

Как океан – необозримый,

Как солнца луч – неуловим,

Ты вел бойцов своих дружин

На бой святой и справедливый.

Фидель, орел неукротимый,

Ты верен Правде до конца!

Нам бы такого храбреца —

Была бы Русь непобедимой.[162]

Если кубинец Фидель Кастро стал в XX веке воплощением революции в политике, то три величайших мексиканских художника явились живым воплощением революции в живописи (Ороско, Ривера, Сикейрос). Хосе Клементе Ороско (1883–1949) считается основателем национальной школы настенно-монументальной живописи. Он родился в семье владельца мелких предприятий в Гусмане. Затем окончил школу при Педагогическом институте. Там же он постиг и первые уроки живописи, у художника Х. Посада, чья мастерская находилась неподалеку. Там пробудился его творческий дух, осознав существование искусства живописи. Он посещал вечерние классы Академии Сан-Карлос, главного художественного заведения Мексики. В 17 лет ему при взрыве оторвало кисть левой руки и повредило глаз. Однако это заставило его острее вглядываться в жизненные катаклизмы. Получив немалые знания в архитектуре, живописи, математике, он полностью отдался учебе в Академии художеств. Во время учебы он внимал словам известного ученого и живописца доктора Атля, жившего в Европе и рассказывавшего о великих фресках Возрождения, о Сикстинской капелле, о Леонардо. К тому времени в стране вспыхнула революция 1910–1917 гг. После падения режима Уэрты во главе академии стал доктор Атль. Первым «декретом» стало объявление: «Кирпичи тоже нужны революции». Это означало, что художник должен служить народу и быть строителем государства, а не его разрушителем или холодным лакировщиком. С тех пор Ороско крепко-накрепко связал свое творчество с исторической тематикой («Последние испанские солдаты, покидающие мексиканскую землю в 1825 г.»). Он пишет серию «Мексика в революции». В этом графическом документе эпохи нашли отражения страшные картины гражданской войны и самоуничтожения (расстрелы, конвульсии, разрушенные дома, повешенные, трупы). Уже тогда он сформулирует тему своей живописи: «Моя единственная тема – человечество». Он рисует всех – солдат, генералов, монахов, актеров, президентов, проституток, школьниц – и становится знаменитым. Все говорят о его персональной выставке (1916) и даже называют «мексиканским Гойя». В набросках «Мексики в революции» ощущаем тональность «Бедствий войны». Надежда на то, что художественный вкус в США более развит, развеялись. Американская таможня уничтожила 60 его работ, обвинив его в аморальности. Позже Сикейрос так описывал его жизнь в Нью-Йорке: «Он жил в страшной бедности и работал на фабрике кукол, раскрашивая лица из пульверизатора, а глаза и ресницы от руки». Вернувшись на родину, Ороско становится затворником. Многие даже стали называть его одиноким волком. Известны его стенные росписи. К тому времени уже существуют росписи Монтенегро, Риверы, Леаля и других, которые в свою очередь опирались в творчестве на древние росписи индейцев. Существовали и простонародные росписи в частных домах и пулькериях. «Истинно национальное, – писал Ороско в 1923 году, – может основываться не на театрализованном гардеробе того или иного вида, не на той или иной простонародной песне весьма сомнительного качества, а на взятом в полном объеме нашем научном, промышленном или художественном вкладе в цивилизацию». Можно сказать, что Ороско смог синтезировать знания и искусство великих мастеров итальянского Возрождения и природный вкус обитателей древних цивилизаций Месоаме-рики. К чести американцев, они предоставили ему в 1932 г. в полное его распоряжение 270 кв. м стен Бейкеровской библиотеки в Дартмутском колледже (штат Нью-Хэмпшир, США), которые он покрыл фресками. Ему дали профессорский оклад и предоставили деньги на поездку в Европу (Англия, Франция, Италия, Испания). Приступив к работе, Ороско создал обширную панораму деятельности человека на американском континенте. Так, эпос индейской части – начало освоения западного полушария – открывала сцена миграции монголоидов. Тут представлены ацтекские воины с серебряными штандартами и перьями, сцены с Кецалкоатлем, жертвоприношения жрецов богу войны, индейцы, вскапывающие землю на фоне побегов кукурузы, железные рыцари с крестом и мечом, Кортес, трупы и машины, символизирующие англоязычную Америку и машинную цивилизацию. Тут же он создает, используя уроки художника Джотто, удивительный образ мексиканского Христа. «Христос, разрушающий свой крест» предстает на фоне гор оружия, рядом с могилой неизвестного солдата. Этот потрясающий Христос с огромным топором в руках напоминает нам то ли лесоруба, то ли мясника, то ли восставшего ангела. Он всем своим видом говорит о готовности к битве. Это мужественный образ борца и революционера, готового повести в бой угнетенные массы своих приверженцев. Впечатление усиливает и расположенная рядом фреска «Заточение духа», символизирующая скованные и порабощенные международным капиталом и империализмом силы интеллигенции.

В 1937 г. с приходом правительства Карденаса в Мексике начинаются важные социальные преобразования. Крестьяне получают во владение 25 млн. акров земли. В страну возвращаются три великих живописца – Ороско, Ривера и Сикейрос. В 1936–1939 гг. художник создает грандиозные фрески в Гвадалахарском университете, в правительственном дворце, в приюте Кабаньаса. Во фресках «Катарсиса» изображена толпа разгневанных и истощенных людей, которые предъявляют вожакам требования справедливой и достойной жизни. Те же указывают им на букву закона, раскрыв свои талмуды. А. Костеневич называет фреску «Фарисействующие вожди и страждущая толпа». Символичен и образ ученого с пятью обращенными в разные стороны лицами. Здесь не только символ неустанного научного поиска, обращенного во все стороны света, но и их готовность ответить на любой социально-политический или финансовый заказ. Надо бы отметить и фреску «Идальго-освободитель» в Правительственном дворце Гвадалахары. На этой фреске Идальго представлен в облике Прометея, с факелом в руках он освещает путь восставшему народу. Трудно даже перечислить все фрески великого Ороско. Тут и «Бесчеловечный труд» (1941), где согбенные фигуры рабочих подобны роденовским фигурам из «Страшного Суда», и «Правосудие» (1941) в Верховном суде, где изображена заснувшая фигура Закона, почти выронившего меч (она была бы очень к месту в Верховном Суде России), и «Апокалиптическая блудница» (1942–1944) из Церкви Иисуса в Мехико, фигура которой как две капли воды напоминает мадам Олбрайт, и «Расстрел» (1940) из библиотеки «Габино Ортис», восходящий к «Расстрелу в ночь со 2 на 3 мая 1808 г.» испанского живописца Гойи. В отношении его картин можно было бы сказать словами ацтекского поэта и правителя Нетсаулькойотля: «Книга картин – это твое сердце». Когда художника провожали в последний путь, Диего Ривера сказал в отношении всей его живописи: «Ороско поднял народные деяния и психологическую трагедию Мексики до выражения решительно монументального. Если однажды Мексика захочет исследовать свою карту болезни, чтобы попытаться излечиться от своих язв и развить свои лучшие качества, ничто не будет более полным и точным, чем творчество Ороско и Посады».[163]

Традиции Ороско воплощали Сикейрос и Ривера. Альфаро Сикейрос (1898–1974) создал грандиозные росписи в Мехико – в клубе профсоюза электриков (1939), в Дворце изящных искусств (1945, 1950–1951), в «Полифоруме» (1971). В дни мексиканской революции он сражался капитаном в отрядах армии свободы, тогда как его отец был полковником на стороне диктатора. Затем он побывал в революционной Испании, не раз сидел в тюрьмах и находился в изгнании. Ренато Гуттузо писал: «Его цель была ясна: возобновить традиции монументального искусства доколумбовой эпохи и совместить их с живописью итальянского Возрождения. Взгляд Сикейроса простирался от ацтекских пирамид до Микеланджело и Тинторетто. Но он всегда проектировал мифы и легенды древней Мексики в современность. Ацтеки были для него символом революции и борьбы родины за независимость». Используя технику распыления красок, он искал новые законы перспективы, мечтая о волшебном инструменте, гигантской кисти, с помощью которой можно было бы создавать фигуры огромных размеров, как рисунки в пустыне Наска. Он создал грандиозное полотно в Зале конгрессов в Мехико. Это панно получило название «Путь человека на Земле и в Космосе» и посвящено героям человечества и его палачам. Площадь в восемь тысяч метров в три раза превышала площадь фресок знаменитой Сикстинской Капеллы. В президентском дворце-музее Кастильо де Чепультепек в Мехико им дана кровавая история битв человечества. В основу фресок легли документальные фотографии времен мексиканской революции. В скорбных шеренгах революционеров, несущих тела погибших бойцов, в их суровой решимости видна твердая вера, что победа будет за народом. И хотя к знамени родины тянутся руки тиранов и предателей, но всем объективным наблюдателям уже ясно: в итоге все равно победят революционеры-социалисты.

Такой же яркой и несгибаемой фигурой был создатель национальной школы монументальной живописи Диего Ривера (1886–1957). Ему принадлежат циклы росписей в Министерстве просвещения (1923–1929) и Национальном дворце в Мехико (1929–1950). Известна история с фресками, которыми он расписал Рокфеллеровский центр. Весной 1933 г. ему предложили расписать стены и потолок главного вестибюля небоскреба в манере росписи храма, но в современном духе. Ривера считал Ленина кульминационным пунктом в истории человечества. Рокфеллеры собирались разместить в здании правление могущественной нефтяной компании «Стандард ойл». Рядом с Лениным лозунги: «Мы хотим работы, а не благотворительности!», «Долой империалистические войны!». Заказчик пытался подкупить художника. Но тот остался непреклонен. В конце концов портрет Ленина ночью тайно соскоблили. Сегодня в центре росписи находится фигура А. Линкольна. Впоследствии Ривера восстановил уничтоженную роспись на стенах дворца изящных искусств в Мехико. Ныне в стране великой революции ее дети и внуки спешат уничтожить везде, где можно, малейшие признаки эпохи, которая у других наций вызывает гордость.

Для коренных жителей Месоамерики фрески великих художников представляли собой не просто поэтические образы. Трагические последствия вторжения западной цивилизации на земли Америки известны. Некоторые народности, как было сказано, исчезли под напором белых поселенцев, создавших США. Тем не менее, опыт древних цивилизаций Месоамерики часто используют при анализе современных явлений и событий. К примеру, писатель А. Зиновьев сравнивал крах империи инков с крахом СССР, поставив эти события в один общий историко-цивилизационный ряд: «Колоссальный пример, я о нем начал говорить больше десяти лет назад, – это завоевание, разгром империи инков, когда 300 испанских воинов во главе с Писарро победили 300 тысяч инков, которые могли их затоптать просто в грязь. В течение нескольких минут эти тысячи были разгромлены!.. Если вы вспоминаете историю, Писсаро принял гениальное совершенно решение. Он бросился с группой воинов на фигуру бога инков – и все: когда те увидели, что бога их захватили и ничего особенного не произошло, армия капитулировала сразу».[164] Здесь верно лишь одно: в обоих случаях речь идет, в конечном счете, о тотальном столкновении культур («цивилизаций»). Все остальное – блеф… Против СССР и России (отнюдь не против коммунизма) были брошены силы и богатства всей объединенной западной буржуазной цивилизации. В грандиозной битве культур русские только отступили. Отошли на время, как во времена вторжения Гитлера или Наполеона. Их культура и мысль не сломлены и не побеждены. Решающие сражения еще впереди. Заново перестроив наши ряды, усвоив лучшие достижения мира, сбросив ярмо ничтожеств и недоумков во власти, мы стремительно пойдем вперед, обгоняя старые корабли Запада и Востока, ибо как раз в духовном, культурно-нравственном отношении Русская Цивилизация является наиболее высокой и содержательной.

К концу XIX в. завершился раздел мира. Прогресс в области экономики, науки, образования, техники, культуры становится постоянным и все усиливающимся фактором, создавая прочную инфраструктуру мировой цивилизации. Мы показали, сколь велики заслуги Европы, Латинской Америки, Японии в формировании современной цивилизации. Это стало возможным во многом и благодаря универсальности культуры Запада. «Западный мир создал универсальные кристаллизации, обеспечивающие непрерывность в формировании образованности: imperium Romanum и католическую церковь. Оба эти института стали основой европейского сознания… – писал философ К. Ясперс. – Однако тенденция к созданию универсальных форм образованности не привела здесь к мертвой закоснелости духовной жизни».[165] В XX веке всем странам Месоамерики, впитавшим через Испанию католицизм и культуру Европы, предстояло пройти и фазу индустриализации.

Символом индустриализации стали работы выдающегося бразильского архитектора Оскара Нимейера (1907—), которого относят уже ко второму поколению пионеров современной архитектуры. Его имя стало широко известно всему миру, наряду с такими именами, как американец Франк Ллойд Райт, немцы Людвиг Мис ван дер Роэ и Вальтер Гропиус, француз Ле Корбюзье, японец Кендзо Танге, финн Ээро Сааринен, многие другие. Родившись в Рио-де-Жанейро, закончив тут же Школу изящных искусств (1934), он, работая в мастерской известного архитектора и педагога Л. Коста, создает совместно с ним павильон Бразилии на Всемирной выставке 1939 года в Нью-Йорке. Его творения отличаются богатством пластики, полетом воображения, экспрессивностью форм. Постепенно к нему приходит и известность. После того как в 1945 г. в Бразилии пала диктатура, президентом страны стал Ж. Кубичек (1956–1960). К этому времени Нимейер был уже известен как автор проекта Музея современного искусства в Каракасе, здания международной выставки в Сан-Паулу и т. д. Еще в конце XVIII в. борцы за независимость страны предложили перенести столицу Бразилии в глубинные районы, что затрудняло бы проникновение колонизаторов. Президент Кубичек решил воплотить эту идею в жизнь. Сам архитектор вспоминает: «Я начал заниматься Бразилиа в одно прекрасное сентябрьское утро 1956 года, когда Жуселину Кубичек, выйдя из своей машины зашел за мной и по дороге в город (Рио-де-Жанейро) изложил мне суть своего дела С этого момента я стал жить мыслью о Бразилиа». Население новой столицы должно было составить полмиллиона. Главным в этом плане было стремление приступить к освоению и экономическому развитию почти не заселенных внутренних районов страны. Нимейер мечтал и о том времени, когда Бразилиа станет «городом свободных и счастливых людей, освобожденных от социального и экономического неравенства». Задача была поставлена сложная. Ведь помимо сугубо практических задач, идеологи переноса столицы преследовали политические, патриотические и образно-символические цели. Само название столицы было предложено видным борцом за независимость страны, основателем бразильского государства Жозе Бонифасиу ди Андрада-и-Силва. Предполагалось, что город станет символом возрождения огромной страны, раскрытия ее богатейшего творческого и природного потенциалов. С его возникновением словно должен был подняться рассвет над страной. Символично, что дворец президента был назван Дворцом Рассвета. Оскар Нимейер писал впоследствии: «Самым главным, на мой взгляд, было построить Бразилиа вопреки всем препятствиям, возвести его в пустыне, быстро, словно по мановению волшебства, и затем почувствовать его дыхание в этом бесконечном сертане (глуши. – Ред.), ранее неизведанном и безлюдном. Важно было проложить дороги, построить плотины, увидеть, как на плоскогорье возникают новые города; покорить безлюдные районы страны, придать бразильцу немного оптимизма, показать ему, что наша земля благодатна и что ее богатства, на которые так грубо посягают наши враги, требуют защиты и энтузиазма».[166]

Этот мастер архитектуры символизировал собой образ динамичной и просвещенной Латинской Америки. Кульминацией его творчества стал созданный им в конце XX в. Мемориал Латинской Америки, выросший в Сан-Паулу. По его словам, это лучшее из его творений. Ансамбль мемориала состоит из семи зданий и двух просторных площадей. Тут истинный праздник поэзии и муз, воплощенных в бетоне и стали. В комплексе наиболее значимое место занимают «салон торжественных актов» и библиотека. Библиотека стала крупнейшим специализированным фондом по проблемам Латинской Америки. В ней собрано более 20 тысяч томов, половину из которых составляют бразильские издания. Сюда поступает литература из Аргентины, Перу, Кубы, Испании. Привлекает внимание и павильон творчества, где демонстрируются экспозиции образцов ремесленного искусства Бразилии, Мексики, Гватемалы, Эквадора и Перу. Здесь же работает Бразильский центр латиноамериканских исследований с крупнейшей лабораторией гуманитарных наук континента, где проводятся международные конференции, конгрессы и научные семинары. Центр имеет право вручать премии штата Сан-Паулу, своего рода латиноамериканский эквивалент Нобелевских премий. Нимейер соединил колорит бразильской и латиноамериканской культур с мировыми культурными течениями. В одной из статей он писал: «Бессмертные и всемирно прославленные произведения искусства действуют на наши чувства именно своей красотой, оригинальностью и гармонией пластического решения. Мы чувствуем это, когда стоим перед Шартрским собором во Франции или перед собором Василия Блаженного в Москве, независимо от наших политических и философских взглядов. В сравнении с изяществом и красотой этих памятников для будущих эпох их функциональные и утилитарные цели отступают на второй план». Поэтому каждый проект архитектор рассматривал с точки зрения красоты, как «если бы он был Версалем».[167]

О. Нимейер. Трибуны для зрителей карнавала, сцена-музей, школы самбы, Рио-де-Жанейро, 1984

Новый Свет становился более зрелым в экономическом и культурном отношении. Эти процессы, во всем их сложном, а порой и драматическом развитии, мы видим не только в Европе, Азии, России, но в Америке и Австралии. Уроки колонизации Южной и Центральной Америк представляют и для нас немалый интерес: 1) ведь здесь удалось создать ряд самостоятельных центров цивилизации, которые в известном смысле выступали альтернативой европейскому и азиатскому типу цивилизации; 2)народы майя, ацтеков, инков достигли высокого уровня прогресса (знания, искусства, строительство); 3) вторжение конкистадоров, представителей иной, европейской цивилизации сделало возможным генетический симбиоз различных типов и народностей, что явилось, видимо, третьим масштабным ассимиляционным сдвигом в истории цивилизаций (после знаменитого переселения народов в Европе и смешения племен Древней Руси и Азии); 4) в то же время нужно учесть коренные отличия методов испанской колонизации в Америке от методов, практикуемых русскими в Евразии, хотя в том и другом случае заметно поменялись этнопсихологический климат континента и культурный фон; 5) учитывая это, вероятность столкновения испано-американской цивилизации с холодной, чуждой, в высшей мере рационалистичной цивилизацией Соединенных Штатов вовсе не исключена; 6) Куба, Мексика, Аргентина, Бразилия, Чили, Перу, Боливия, Венесуэла, другие страны континента не раз являли примеры стойкости и мужества народов, ведомых национальными героями.

Глава 14
Соединенные Штаты Америки – цивилизация двуликого Януса

Еще предки нынешних коренных обитателей Америки индейцев создали на континенте свою цивилизацию. Т. Джефферсон считал, что «первые американцы» пришли в Америку северным путем, из глубин Азии. Уже в письмах Колумба и в приписываемом Америго Веспуччи трактате «Mundus novus» появились смутные образы американской мечты. Картины наслаждений и радостей земных сочетались с образами диких необжитых пространств, таящих бесчисленные опасности. Первым белым американцем был потомок древних викингов. Звали его Скорпи. Эти события описаны в «Гренландской саге», а также в «Саге об Эйрике Рыжем».[168]

В истории возникновения колоний Новой Англии можно слышать рассуждения, что мы имеем дело с цивилизацией, написанной с чистого листа, и это, вроде бы, делает ее свободной от архаических пут старушки-Европы. Однако цивилизацию создают люди, а они непременно приносят с собой весь багаж прошлых знаний, привычек, вер, ошибок, страстей и заблуждений. Поэтому правильнее было бы сказать, что на земле Америки воздвигнут остов европейской культуры. В каком-то смысле были правы и те, кто считал, что американская культура представляет собой лишь осколки матушки-Европы. Характеристику американской цивилизации дал философ К. Леонтьев: «Соединенные Штаты – это Карфаген современности. Цивилизация очень старая, халдейская, в упрощенном республиканском виде на новой почве в девственной земле».[169] Америка – незаконная дочь Британии и Европы. Из Англии в Америку прибыло не более 5 миллионов, поток иммигрантов составлял 35 миллионов человек. То, что переселенцы из Британии оказались в числе первых и в большинстве в тот период, сыграло решающую роль в формировании модели Америки (институты, философия, психология, культура). Несмотря на унаследованные черты, янки стремились создать порядок более справедливый нежели на родине. Поэтому Новая Англия представлялась многим землей обетованной. Если революция 1640-х гг. заставила поверить в особую роль Англии, то провал этой «благочестивой революции» придал североамериканским колонистам уверенность в их особой миссии. Бог, считали они, высматривает Новую Англию, чтобы та стала Новым Иерусалимом. Группа пуритан основала колонии на побережье Северной Америки. Первые колонисты прибыли на нескольких кораблях. Один из них – «Mayflower» (Майский цветок). Их назвали «отцами-пилигримами» (Pilgrim Fathers).

Дату высадки американцы назовут «Forefathers' Day» (21 декабря 1620 г.). Основным стимулом переселения в Америку стало их стремление обрести независимость, стряхнуть с себя власть «государственной церкви, обрядов и епископов». Среди колонистов были разные люди. Дж. Смит (ок. 1579–1631) основал первую английскую колонию в Джеймстауне и стал ее первым президентом. Смит был сыном преуспевающего земледельца. Авантюрная натура побудила его к удивительным приключениям. В 15 лет он ушел из дома, нанялся слугой к купцу, а затем пошел воевать наемником в армии голландцев и венгров. Получив ранение, он попадает в плен и становится рабом знатной турчанки. Вспыльчивый и непокорный, Смит убил своего хозяина-турка и, преодолев тысячу километров дорог, в конце концов вернулся в Англию, но вернулся лишь затем, чтобы направить свои стопы в Америку в 1606 г. Три корабля Лондонской Виргинской компании и 144 переселенца высадились в апреле 1607 г. на побережье Виргинии, составив первый отряд переселенцев. Они основали Джеймстаун (в честь короля Джеймса I, или Якова I). Первые пилигримы не жаждали тяжким трудом осваивать землю, начав с воровства со склада инвентаря и материалов. Стали заниматься «бизнесом», ведя торговлю с индейцами. Другие занялись поисками золота. Между поселенцами постоянно вспыхивали ссоры и распри. Надо отдать Смиту должное. Он обустроил свой быт и занялся тщательным исследованием местности и изучением языка индейцев. Молодой капитан пытался как-то вразумить своих товарищей, однако это было трудно. Смит записал в дневнике, что колонисты «не говорят друг с другом, не думают о будущем, не работают, а только копают золото, добывают золото и мечтают о золоте». И если бы им не помогли индейцы припасами, они все бы погибли уже в первую зиму 1607 г. Соперничество было острым. Смита судили и чуть было не расстреляли по приговору «тройки», возглавляемой руководителем Совета колонии Уингфилдом. К его величайшему счастью, Смита и его товарища спас тогда от смерти первый на территории Америки суд присяжных.

Отправившись за провиантом к индейцам, он попал в плен. Смита вновь едва не казнили. Выручила 12-летняя дочка вождя Покахонтас, которой понравился отважный англичанин. В дальнейшем Виргинская компания подарила ее отцу, вождю племени, золотую корону и дала титул «императора» виргинских индейцев. Покахонтас не только стала христианкой, но и приняла участие в разведении табака – главного товара колонии Виргиния. В дальнейшем она приедет в Англию под именем «дикарской принцессы», «императрицы Виргинии». Там она наслаждалась комфортом и так и не вернулась на родину, так как перед самым отплытием в Америку заболела оспой и умерла.

Адам ван Брен. Отплытие пуритан из порта Делфт к судну «Мейфлауэр», которое отправляется в Новую Англию. 1620

Жизнь в колониях была тяжелой. К весне 1608 г. из 144 человек в живых осталось лишь 38. Об этом говорят скупые записи самого Смита, который пишет в дневнике, как один из колонистов «убил свою жену, засолил ее и ел до тех пор, пока об этом не узнали другие и по приговору суда не казнили его». Далее капитан Смит, с типичным юмором английского висельника, продолжает: «А была ли она лучше в жареном, вареном или копченом виде – я того не знаю, но о таком блюде, как мясо собственной жены, я доселе никогда не слыхивал». Смит стал и первым законно избранным президентом Совета колонии, хотя перед тем его благодарные соотечественники вновь вынесли ему смертный приговор. Познав на своей шкуре, что представляют собой колонисты, он вынужден был править железной рукой. Смит всех заставил работать («Кто не работает, тот не ест»). Он же впервые отправил в Англию и товарный груз строевого кедра, что принесло доход компании.[170] Другой заметной фигурой был Р. Уильямс (1603–1683), основавший колонию Род-Айленд. Будучи сыном портного, юный Роджер обратил на себя внимание «оракула английского закона» Э. Коука, занимавшего министерский пост генерального прокурора в Англии. Оценив способности юноши, тот взял его секретарем. Роджер окончил школу. В колледже не позволяли читать книги светского содержания, играть в мяч и карты, купаться в реке. О считавшихся смертным грехом танцах речи не было. Тут обучались отпрыски привилегированных сословий, но основную массу студентов составляли стипендиаты из средних торгово-купеческих слоев. Он думал продолжить обучение и стать магистром. Но через год покинул Кембридж, став капелланом в одной из домашних церквей. В 1631 г. Уильямс прибыл в Америку, где его избрали «учителем» (проповедником), т. е. помощником пастора в вопросах вероучения. Отныне он мог вести достойную сытую жизнь, деля время между чтением проповедей и уэльской медовухой. Коллективный труд и дух общины придавали быту черты «коммунизма», крестьянско-плебейской ереси. В отличие от соотечественников, Уильямс проявил интерес к индейцам. Чем больше он узнавал их, тем больше привязывался: общался с ними и изучал их язык, взялся за составление словаря. Поселенцы называли индейцев «дикарями» и «варварами», изгоняя с родных мест. Вскоре он уже мог свободно общаться с ними. В свою очередь и индейцы уважали Роджера и были ему признательны за его любовь к ним и за его советы. В дальнейшем он выпустил в Лондоне книгу «Ключ к языку Америки, или Пособие к изучению языка туземцев» (1643). В книге он писал: «Такие грехи, как пьянство и обжорство, им вообще неизвестны. Среди них нельзя услышать о таких преступлениях, как кражи, убийства, супружеская неверность и т. д., которые встречаются среди англичан».[171] Он не был ортодоксом. В нем проявилась свободная и благородная мысль, что не так часто увидим в Америке в дальнейшем. Господствующий тут дух пуританизма и индивидуализма подавлял любые ростки мысли. Подтверждением этому стало и то, что вплоть до середины XVIII в. в колониях Новой Англии не создано ни одного серьезного произведения в области теоретического богословия. Богу, равно как и Разуму, было тесновато на просторах Америки. Автор труда по истории этой страны Д. Бурстин писал: «Отступничество Роджера Уильямса – единственное реально обогатившее теорию движение в колонии Массачусетского залива в XVII столетии – привело к его изгнанию в октябре 1635 года. Лишь вернувшись в Англию и постепенно подружившись с Джоном Милтоном, написал он свои полемические книги… Однако его вынудили покинуть колонию Массачусетского залива, а самое его имя стало синонимом ереси и бунта. Он умер в нищете, изгоем из общины».[172]

Англичане благосклонно отнеслись к идее создания на юге Каролины колоний, надеясь, что это будет самая процветающая земля во Вселенной. Колонизация продолжалась. К 1700 г. в Виргинии было 70 тыс. поселенцев. Утверждения типа, будто Америка породила викторианский образ мысли за 50 лет до того, как «сама королева Виктория взошла на трон по ту сторону Атлантического океана», сомнительны. Епископ Беркли писал в 1726 году:

И воспоют поэты век златой,
Грядущий век Империи и Музы,
Век рыцарей с бесстрашною душой,
Век благородных и мудрейших мужей.
Таких в Европе дряхлой больше нет,
Но было много в дни ее зенита,
Когда сиял знаменьем лучших лет
Небесный пламень на ее ланитах.
На Запад путь Империи лежит:
Четыре акта зал уже пленили,
Но только пятый драму завершит
Финальным и решающим усильем.

Многие надеялись, что лондонские улицы скоро очистятся «от смрада, которым наполняют их бесчисленные нищие дети и прочие бедные». Парламент Англии выделил на проект кругленькую сумму – более 130 тысяч фунтов. Говорилось и о том, что англичане «будут обязаны проекту сохранением части своего народа, увеличением спроса на английские товары и укреплением их владений на Американском континенте». Англия попыталась решить ряд важнейших стратегических задач.

Жизнь индейцев в Америке

Если называть вещи своими именами, колонизация в Америке стала своего рода ямой, куда сбрасывали, как в отвал, ненужный человеческий шлак. Подобно средневековым хирургам, порой более походившим на мясников, элита Европы путем иммиграции выпускала нации «дурную кровь». К этому подталкивали острые социальные кризисы, поражавшие европейские страны – Англию и Францию. Во второй половине XVIII в. ситуация стала невыносимой. Повсюду закрывались мануфактуры. В Лионе они были на грани остановки. В Руане более 12 тысяч рабочих жили за счет милостыни. 20 тысяч рабочих за 3 месяца покинули Францию, уехав в Испанию и Германию. Во Франции в 1717 г. основали «Западную компанию», главной целью которой стала эксплуатация американских земель. Для этой цели часто использовалось население изоляторов. Туда везли узников из Руана и Ла-Рошели. Депортация в колонии сброда стала делом вполне обыденным. За этим стоит политика властей: использовать излишки населения в стране, как дармовую рабочую силу, а то и просто-напросто как подобие скота на бойне. Чем больше заключенных, тем лучше. Можно с максимальной выгодой использовать бесплатный труд «белых рабов». В колониях оказался не лучший биологический материал – нищие, преступники, безумцы, авантюристы. Историк Фуко пишет: «Людей подвергают заключению для того, чтобы в дальнейшем «отправить на Острова»; дело идет о том, чтобы вынудить значительную часть мобильного населения покинуть родину и отправиться осваивать территории колоний; изоляция становится своего рода складом, где эмигрантов держат про запас, чтобы в нужный момент послать их в заданный регион. С этого времени изоляция выполняет уже не просто функцию рынка рабочей силы во Франции, но определяет положение дел и уровень колонизации Америки: влияет на движение товаров, развитие плантаций, соперничество между Францией и Англией, войны на море, ограничивающие как торговлю, так и эмиграцию. Здесь будут периоды затоваривания, как, например, Семилетняя война; и наоборот, в некоторых фазах этого процесса спрос будет чрезвычайно активным, и население изоляторов легко будет сокращаться путем отправки в Америку».[173]

Среди отцов-основателей Америки были англичане, французы, испанцы, ирландцы, немцы и голландцы. Так, немцы в 1720–1730 гг. почти полностью германизовали Пенсильванию. Основателем Пенсильвании считался англичанин Уильям Пенн (1644–1718). Вместе с 11 квакерами он купил земли в восточной части колонии Нью-Джерси, затем получил и от короля Карла II право на обладание еще огромным куском земли, названным им Пенсильвания («лесная страна Пенна»). Тут он и решил построить идеальное христианское общество. В 1682 г. он разработал конституцию, согласно которой в колонии устанавливалась полная свобода вероисповеданий. Он заложил основы столицы колонии Филадельфии (города «братской любви»). Город быстро рос и вскоре превратился в один из главных торговых центров. У. Пенн поддерживал дружеские отношения с индейцами, выкупал у них земли, даже выучил язык делаваров. Ф. Купер устами одного из героев романа «Морская волшебница» дал такую характеристику голландским колонистам: «Ваша беспристрастность вошла в поговорку! «Честен, как олдермен ван Беверут!», «Великодушен, как олдермен ван Беверут!» – только и слышишь со всех сторон; некоторые говорят еще: «Богат, как олдермен ван Беверут», – при этом бюргер замигал голубыми глазками, – но что стоит честность, богатство и великодушие без влияния в свете? Необходимо иметь вес при королевском дворе. Хотя колония наша более голландская, нежели английская, среди членов муниципального совета почти нет представителей фамилий, известных в провинции вот уже половину столетия. Всякие Аликзандеры, Хиткоты, Моррисы и Кеннеди, Де-Ланси и Ливингстоны господствуют в совете и в законодательном собрании, в то время как лишь немногие из ван Ренсселеров, ван Куртландтов, ван Шюйлеров, Стюйвезантов, ван Беекманов и ван Беверутов занимают посты, соответствующие их истинному положению в колонии. Представители всех национальностей и религий, только не потомки основателей, пользуются здесь привилегиями».[174] Между обитателями Нидерландов и основателями Нью-Йорка, некогда голландской колонии, называвшейся «Новым Амстердамом», можно заметить несходство нравов. Первыми губернаторами Нью-Йорка были голландцы. С годами национальное начало отступало, оставляя следы в названиях городов. В условиях целины, свободы, тяжкого труда и индивидуализма рождался особый тип человека-борца – Homo-Kampf. У голландцев иные традиции, хотя, казалось, корни схожие с колонистами. Вспомним, как В. Ирвинг говорит о быстрой смене традиций: «Увы! Увы! Неужели голландский дух навеки исчез? Неужели навеки ушли времена патриархов?».[175]

Европейцы, которые на протяжении веков воевали друг с другом в Старом Свете, не стали иными, перебравшись в Новый Свет. Началась конкуренция за обладание землями. Испанцы утвердились во Флориде (1565) и в Калифорнии (1769). Француз Картье основал Монреаль (1535). Затем усилиями Шамплена был основан Квебек, первое поселение Новой Франции (1608). Благодаря усилиям Ришелье была основана компания Новой Франции (1628). Французские колонисты получали щедрую помощь от Людовика XIV и его министра Кольбера. Они устремились на континент Америки, преследуя экономические и геополитические цели, выражая недовольство тем, что испанцы имеют в Америке королевства большие, нежели вся Европа. В борьбе держав за европейскую, мировую гегемонию французы не хотели упускать своего шанса. Их деловые интересы в Северной Америке ограничивались зачастую лишь меховым и рыбным промыслом. В соответствии с этими интересами они и строили политику. Следовало учесть то, что английские колонисты пользовались несколько большей свободой. Французы же разрешали селиться в Канаде лишь католикам. В итоге к моменту начала Семилетней войны между англичанами и французами на 1 француза там пришлось 20 англичан. Победа в этой войне, конечно, осталась на стороне британской короны, имевшей к тому же более сильный флот. По договору 1763 г. англичане отняли у Франции всю Канаду, а у Испании – Флориду. Все эти события и подтолкнули колонистов к первой попытке объединения (1754). Первый проект объединения территорий создал Бенджамен Франклин.

Нет ничего ошибочнее, нежели представлять Соединенные Штаты Америки страной, в которой изначально царил безграничный дух свободы. Читатель должен быть реалистом и не попадаться на удочку демагогам, рисующим Америку в виде цитадели демократии. Америка на протяжении большей части своей краткой истории была страной рабов (черных и белых). После свободных крестьян (ирландцы, шотландцы) наиболее многочисленным пополнением народонаселения Америки в XVIII в. стали закабаленные на разные сроки бритты. Шла оживленная торговля белыми рабами, принося колоссальные барыши. Объявления тех лет изобилуют сообщениями типа вырезки из «Америкэн уикли меркюри» (1729): «По сходной цене и с рассрочкой платежа продаются весьма умелые английские работники – мужчины и женщины; некоторые из мужчин – ремесленники. Партия только что прибыла из Лондона». В центральные колонии (Пенсильванию) приезжали и немцы из Рейнской области, тысячи несчастных, чьи дома были разорены войной. Они продавали себя в кабалу. Многие из них становились жертвами мошенников-агентов и вынуждены были находиться в кабале долгие годы. «Дер хохдейче пенсильванише берихт» сообщала (1750): «Капитан Хассельвуд только что доставил на своем корабле из Голландии новую партию немцев. В нынешнем году это уже четырнадцатое судно, прибывшее с грузом немцев на борту. В суде зарегистрировано 4317 новоприбывших немцев. Помимо них, из Ирландии, Англии прибыли 1000 работников и пассажиров».[176] Надо ли говорить, что все эти люди с ужасом вспоминали о том, что им пришлось пережить у себя на родине.

Решающую роль в судьбе страны играл труд. Хотя были и состоятельные поселенцы. Они обрели тут желанные богатство, почет, положение. Предводитель Великого пуританского переселения в Массачусетс (1630 г.) Дж. Уинтроп стал крупнейшим землевладельцем Бостона. Труд в Америке не был столь раскрепощен и свободен, как об этом говорят. Хотя здесь были большие возможности. Между русскими и янки можно провести параллели. К. Маркс писал: «Можно было бы сказать, что то, что в Соединенных Штатах является историческим продуктом, – это безразличие к определенному виду труда, – у русских, например, есть врожденная склонность. Однако прежде всего существует огромная разница в том, варвары ли могут быть ко всему приспособлены или же цивилизованные люди сами себя ко всему приспособляют. И потом, у русских этому безразличию к какому-либо определенному виду труда практически соответствует традиционная прикованность к вполне определенной работе, от которой они отрываются только вследствие внешнего воздействия».[177]

И все же, несмотря на все трудности, колонисты не теряли оптимизма, понимая, что им не на кого рассчитывать. Главными стимулами жизни и развития явился не дух свободы и демократии, но дух сурового индивидуализма и борьбы. Надо было выбиться в люди во что бы то ни стало – или же умереть! Поэтому столь велика роль труда в Америке. Они становились пуританами поневоле, поклоняясь труду, как главному божеству. Нет сомнений в том, что иные из них (наиболее образованные, конечно) ревностно твердили строки сонета Милтона:

Бездействие дозволено лишь тварям,
От них Господь не требует отчета,
Но людям Он предписывает труд
Телесный иль духовный – ежедневно;
И с этим нас возвысил Он над ними.

Охота на китов

В истории были иные прецеденты освоения новых пространств – от великого переселения народов до освоения просторов России. Поэтому воспримем сдержанно хвалебные слова нью-йоркской «Трибюн», писавшей об одиссее переселенцев, как о якобы «превзошедшей великие военные походы средневековья размахом, степенью опасности и авантюризмом». Наличие свободных земель позволяло фермерам и рабочим пользоваться благами земли. К примеру, крестьянин из Вермонта Ф. Тэйлор пишет своим родителям в Англию письмо: «Я обосновался на этой богоизбранной и свободной земле два с половиной года назад и с тех пор ни разу не платил за удовольствие жить на белом свете. Да и шапка моя за это время ни разу не ломалась для поклонения перед «господином»». Это – красноречивое свидетельство. Чтобы столь сложное предприятие увенчалось успехом, нужны не только инициатива, но и хорошая организация дела. Америка стала могучей страной благодаря чувству коллективизма, а не индивидуализма! Взаимосвязь между идеей богатства и способностью нации к труду очевидна. И протестантизм с его культом труда и философией «помоги себе сам» сослужил Америке добрую службу. Вот и Р. Эмерсон писал: «Совместный труд воспламеняет в людях такую ярость свершения, какой они редко могут достичь в одиночку». А общественный деятель Г. Бичер верно заметил, что «в будничных житейских делах трудолюбие способно делать все, на что способен гений, а кроме того, множество вещей, которые гений делать не умеет». В то же время Л. Мэмфорд высмеял идеализированное представление об американцах как об отважных пионерах, будто бы сбросивших ветхие одежды Европы, создавших тут новые формы жизни. В действительности, писал он, в поселениях Нового Света «вспыхнули в последний раз потухающие отблески средневекового строя». В Америке, как нигде, полно было страха, насилия, дикости и жестокости – всего, чем ранее отличались варварство и средневековье. Это и понятно. На первых кораблях в колонии прибыли далеко не идеальные люди. Поэтому и называть общину «янки-коммунизм» – просто нелепо. К середине XVIII в. земельные участки на Манхэттене (Нью-Йорк) уже оказались в частных руках. «Хищные зубы монополистов так глубоко вонзились в этот прекрасный кусок земли, что уже тогда стал ощущаться недостаток в жилищах».[178]

Т. Бетон. Уборка пшеницы. 1938

Как складывалась школьная система? Она состояла из городских школ в Нью-Йорке и частных церковных школ на Юге. Учитель выступал в роли пилигрима, посещая дом за домом. Затем создаются постоянные школы. Возникли и школьные округа. Обучение было доступно лишь семьям, платящим налоги. Читаем о тех годах: «Окружные школы возникли давно. Однако уровень обучения в них оставался крайне низок: короткий «учебный год», плохо оплачиваемые учителя, лишенные элементарных средств преподавания, ужасное поведение школьников, отвратительные гигиенические условия в помещениях, разнобой учебных пособий, переполненность школ или же, напротив, полупустые классы, трудность преподавания, отсутствие элементарной дисциплины – таковы все те основные беды, которые испытывала только что возникшая система школьного образования на первых этапах колонизации Америки».[179] Н. Уэбстер ставил образование выше духовного развития. Американцы жертвовали на школы и университеты, а писатель В. Ирвинг считал первейшим долгом патриота быть человеком образованным. Первая средняя школа возникла в Бостоне (1635). В 1636 году основан Гарвардский колледж. Он готовил юристов и управленцев. В 1696 г. в Виргинии основан колледж Уильяма и Мэри и знаменитый Йель. В XVIII в. возникли колледжи Принстон, Колумбия, Браун, Ратжерс, Дартмут. На Юге с его плантационным хозяйством создавались школы для детей плантаторов и малое число школ для бедных. Богачи отправляли детей учиться в Англию. При свободе вероисповеданий официальная религия полностью отсутствовала.[180]

От местной власти требовалось создавать в городах разного рода общественные институты для обучения. В противовес европейской наследственной аристократии янки хотели создать у себя аристократию таланта. Возникновению школы или университета предшествовало создание общины, а затем и города. Историк М. Беркбек писал: «В тех местах, где несколько новых колонистов купили у правительства земли для распашки по соседству друг с другом, собственник, немного более дальновидный в том, что касается потребностей страны и ее будущего развития, предположив, что его местоположение благоприятно для размещения нового города, делит свою землю (землю, уступленную ему правительством) на небольшие участки, разделенные удобно проложенными проездами, и продает их по мере того, как представляется случай. На них строят жилища. И прежде всего приезжает лавочник (так именуют торговца любыми предметами) с несколькими ящиками товаров и открывает лавку. Рядом появляется постоялый двор и становится резиденцией врача и юриста, каковой выполняет функции нотариуса и поверенного в делах; лавочник ест на постоялом дворе, и здесь же останавливаются все приезжие. Вскоре, по мере того как в том начинает ощущаться нужда, появляются кузнец и прочие ремесленники. Непременный член зарождающейся общины – школьный учитель, служащий и священником для всех христианских сект… Там, где раньше можно было увидеть только людей, одетых в шкуры, теперь являются в церковь в хорошем синем костюме, а женщины – в коленкоровых платьях и соломенных шляпках… Как только зародился город, быстро распространяется культура…» Представлять американцев тех лет образованными Робинзонами наивно. Реальность была иной. Да и не до наук большинству из них было на первых-то порах. Задачи выживания, освоения, обустройства соответствующим образом выстраивали приоритеты. Там, где в первую очередь нужны мосты, дороги, дома, фабрики, вряд ли объявятся Галилеи, Ньютоны, Спинозы, Шекспиры. Америка сумела усвоить уроки европейской науки и культуры, но слова А. Токвиля, что якобы англоамериканцы прибыли на эту землю «уже культурными людьми», им «не надо было учиться, достаточно было не забывать», не стоит принимать на веру. Они не могли похвастаться образованием и культурой. Вот как описывает писательница М. Митчелл в романе «Унесенные ветром» переселенцев тех лет: «Если запас знаний Джералда, с которым он прибыл в Америку, был весьма скуден, то сам он, вероятно, об этом не подозревал. Да и не придал бы значения, открой ему кто-нибудь на это глаза. Мать научила его чтению и письму и выработала у него хороший почерк. Арифметика давалась ему легко. И на этом его образование оборвалось. Латынь он знал постольку, поскольку мог повторить за священником, что положено повторять во время католической мессы, а его познания по истории ограничивались всевозможными фактами попрания исконных прав Ирландии. Из поэтов он знал только Мура, а по части музыки мог похвалиться недурным знанием старинных ирландских песен. Питая искреннее уважение к людям, получившим хорошее образование, он, однако, ничуть не страдал от недостатка собственного. Да и на что оно ему было в этой новой стране, где самый невежественный ирландец мог стать большим богачом? В стране, где от мужчины требовались только сила, выносливость и любовь к труду».[181]

Чем был обусловлен интерес к образованию? Токвиль писал: «Как только толпа начинает интересоваться умственным трудом, она осознает, что успехи в какой-либо из интеллектуальных сфер в огромной мере помогают человеку обрести славу, могущество и богатство. Порожденное равенством беспокойное честолюбие тотчас же начинает действовать в этом, как и в любом другом перспективном направлении. Число занимающихся научной деятельностью, литературой и искусством становится огромным. В мире интеллектуального творчества наблюдается необычайная активность; каждый пытается найти в нем свою собственную дорогу и этим привлечь к себе внимание публики. Нечто подобное происходит в политической жизни Соединенных Штатов… Следовательно, утверждение о том, что люди, живущие во времена демократии, наделены естественным равнодушием к наукам, литературе и искусству, не является истинным; необходимо признать лишь то, что они культивируют их на особый манер, привнося в них свои собственные достоинства и недостатки». В начале XIX в. лорд Дж. Брайс, посетив США, неожиданно для себя обнаружил, что средний уровень знаний здесь выше, а привычка к чтению распространена шире, нежели в любой другой стране. В Коннектикуте был широко известен лексикограф Ной Уэбстер. Было распродано 50 миллионов его словарей. С их помощью народ обрел единое правописание. Многие помешались на учености. Слово «образование» к тому времени становилось в Америке паролем, символом веры. Примеры истового, почти религиозного преклонения перед знанием и наукой можно видеть всюду. Современник писал: «Образованием сейчас никого не удивишь – к нему тянется tiers etat (третье сословие), им заворожены все слои населения. Вчера дочка нашей старой служанки объявила мне, что «почти завершила свое английское образование: с французским все прекрасно, а музыкой и рисованием осталось позаниматься одну четверть».[182]

Вначале школы давали скудное образование. Президент США Линкольн вспоминал: «Была так называемая школа, но от учителей никакой квалификации не требовалось, лишь бы они умели читать, писать и считать. Если случалось забрести в эти края человеку, о котором говорили, что он разбирается в латыни, то его уже считали ученым». Школа в Пидженкрик, где учился Эйб (так сверстники и соседи звали юного Линкольна), работала только зимой, да и то, если там оказывался учитель. В случае отсутствия такового она попросту закрывалась. Труд преподавателя оплачивался не деньгами, а чаще всего натурой (олениной, окороком, зерном, шкурами, продуктами). Президент признался, что его обучение в школе продолжалось в общей сложности менее года. В дальнейшем его основными учебниками станут книги и мемуары, наподобие «Жизни Джорджа Вашингтона», биографии Франклина и др.

Ной Уэбстер

Страницы:

Читать бесплатно другие книги:

Ковчег

Окунь Михаил

«…Увиденное автором поражает своей точностью, пронзительностью. Галерея женских портретов, как говор...

Эротический этюд № 50

Корф Андрей

Андрей Корф – автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намер...

Эротический этюд № 32

Корф Андрей

Андрей Корф – автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намер...

Эротический этюд № 20

Корф Андрей

Андрей Корф – автор, изумляющий замечательным русским языком, которым он описывает потаенную и намер...

Втроем

Окунь Михаил

«…Увиденное автором поражает своей точностью, пронзительностью. Галерея женских портретов, как говор...

Форма оплаты

Окунь Михаил

« ...Увиденное автором поражает своей точностью, пронзительностью. Галерея женских портретов, как го...

Народы и личности в истории. Том 3 Миронов Владимир

Глава 13Покорение и освобождение Латинской Америки

Глава 14Соединенные Штаты Америки – цивилизация двуликого Януса

Читать бесплатно другие книги:

Глава 13
Покорение и освобождение Латинской Америки

Глава 14
Соединенные Штаты Америки – цивилизация двуликого Януса