Бриллиантовый шепот Завелевич Ольга

Глава 8

Отца и мачеху похоронили на сельском кладбище, в нескольких часах езды от Риги. Небольшая группа людей, соседей по вагону, проводила их в последний путь. Лиза, трясясь в ознобе, вцепилась в руку женщины в трауре. С неба сыпал дождь, вперемешку с ледяной крупой, под ногами чавкала жидкая грязь. Кто-то из провожающих заметил, что малышка едва передвигает ноги, и хотел взять ее на руки, но Лиза вырвалась и с плачем прижалась к женщине, та обняла девочку и что-то ласково зашептала ей. Постепенно ребенок успокоился, и печальная процессия продолжила путь.

Однорукий офицер, который ушел в деревню раньше, прислал мужика с телегой, разыскал старенького священника и кладбищенского сторожа. Священник согласился сразу, сторожа пришлось долго уговаривать открыть ворота кладбища и похоронить погибших. Наконец, получив немалую мзду, сторож согласился и вместе с полупьяным приятелем начал копать тяжелую, вязкую глину. К моменту, когда печальная процессия достигла кладбища, все уже было готово.

Лиза плохо помнила все это. В памяти остались лишь однорукий офицер, распоряжающийся всем, двое странных людей с лопатами, еще кто-то с окладистой бородой. Вопрос:

– А с собакой что делать?… Не выпустил из рук… Любил видно…

– Да выброси ты ее…

– Не-а, зарою здесь, за оградой, все – божья тварь.

Долго шли под дождем, смешанным со снегом, обратно к поезду. Офицер подхватил Лизу на руки, она положила голову ему на плечо и уснула. Рядом с ними шла женщина в трауре. Они долго молчали, потом женщина произнесла:

– Бедная малышка! В одночасье остаться сиротой! Вот горе! Что с ней делать, ума не приложу. Сама еду с сынишкой в неизвестность, подруга обещала приютить на время. Но сдать такую кроху в детдом? Не могу, рука не поднимается. Возьму с собой. Надеюсь, подруга не выгонит.

– Я думаю, – ответил офицер, – что мы должны попытаться разыскать в Риге родных, к которым они направлялись. Будем надеяться, они примут девочку. Если я правильно понял покойную Зотову, Лиза их родная племянница.

– Это было бы замечательно, но как вы собираетесь это сделать?

– Ох, если бы я знал, что мне пригодятся сведения, которыми меня три часа подряд пичкала Наталья Васильевна, уверяю вас, я бы слушал более внимательно. Однако, как ни странно, название улицы задержалось у меня в голове. Номер дома не помню. Кажется, она говорила, что это маленький домишко на окраине Риги, значит, улица не должна быть длинной. Скажите, ваша подруга живет в городе, она вас встретит?

– Нет, от Риги мне надо еще добираться до нее часа два.

– Тогда я предлагаю вам следующее: я отвезу вас с детьми в гостиницу, обустрою там, а сам отправлюсь на поиски родных Лизы. Думаю, за день я управлюсь. Потом мы отдадим девочку родным, и я отвезу вас к вашей подруге.

– Очень хороший план, – одобрила женщина, – так и поступим.

Они вернулись к поезду. После снега с дождем на улице даже общий вагон выглядел привлекательно. Женщина заботливо уложила спящую Лизу, укрыла сверху теплым одеялом, одолженным кем-то из соседей. Ее сынишка исподлобья хмуро рассматривал незнакомую девочку, о которой так заботилась его мать, но ничего не говорил. Поезд тронулся. Все молчали, подавленные ночным нападением и гибелью людей.

Через несколько часов в окнах замелькали пригороды Риги и пассажиры оживились. Пережитый ужас постепенно изглаживался из памяти, надо было жить настоящим. Рига встретила их холодным, но ясным днем, дождя не было, на вокзале царили чистота и порядок, бегали носильщики, работал буфет, люди были спокойны и приветливы, и беглецам из революционной Москвы казалось, что они попали прямиком в рай. Пассажиры оживились, заулыбались, начали хлопотливо вытаскивать вещи из вагона.

Офицер кликнул носильщика, велел ему взять вещи Зотовых и женщины, подхватил свой чемодан, и они все вместе вышли на привокзальную площадь. Этот человек, по-видимому, не раз бывал в Риге. Наняв извозчика, он назвал ему гостиницу, и вскоре измученные люди уже расположились в удобном, недорогом номере. Устроив женщину с детьми, офицер ушел.

Лиза постепенно приходила в себя от потрясения. Она немного поела, устроилась у окна вместе с мальчиком, разглядывая незнакомую улицу и тихонько обсуждая с новым знакомым увиденное.

Наступил вечер. Пошел дождь, и улица опустела. Тишина нарушалась лишь тиканьем часов, да отдаленными звуками музыки, доносившимися из ресторана. Внезапно в коридоре послышался шум, голоса, в дверь постучали.

– Войдите, – произнесла женщина.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла женская фигура, вся залитая дождем, за ней угадывались силуэты еще двух человек. Гостья откинула капюшон.

– Тетя Катя! – радостно закричала Лиза.

– Солнышко мое! Ты меня узнала! – запричитала женщина.

Лиза повисла на шее у Екатерины Алексеевны. Вошедший следом мужчина представился:

– Дмитрий Антонович Нежин, дядя Лизы. А это моя жена, Екатерина Алексеевна.

– Очень приятно. Елена Михайловна.

– Елена Михайловна, дорогая, то, что вы для нас сделали совместно с Олегом Викторовичем, – он кивнул на улыбающегося офицера и хотел продолжить, но почему-то замолк, посмотрел на жену и племянницу, закашлялся и сбивчиво забормотал: – я хочу сказать… Бог вас вознаградит. Мы будем всю жизнь за вас молиться.

– Перестаньте, – покачала головой Елена Михайловна, – мы сделали самую обычную вещь. Просто в нашем перевернувшемся мире любой нормальный поступок выглядит подвигом. Не будем больше говорить об этом. Сейчас главное – Лиза. Я уверена, что ваша любовь и забота помогут ей забыть все ужасы этой поездки.

Екатерина Алексеевна говорить не могла. Она только плакала и бессвязно благословляла этих незнакомых людей, спасших ее племянницу.

Глава 9

– Держи – и – и – …

Визг, раздавшийся над ухом Корунова, перекрыл весь шум и гам оживленной улицы. Он был похож на вой артиллерийского снаряда и вызывал желание скомандовать: «Ложись!»

Сергей Георгиевич обернулся. Прямо на него бежал какой-то оборвыш, маленький и щуплый. За ним неслась, колыхая телесами, бабища, одетая более чем странно: городское платье, явно с чужого плеча, плохо сочеталось в ее наряде с деревенским платком и калошами на ногах.

– Держи вора! – продолжала надрываться она. – Мой мужик на фронте кровь за революцию проливает, а этот бандит последний кусок у моих детей отымает!

Оборвыш вцепился в Корунова, тот инстинктивно шагнул вперед и, закрыв собой мальчика, оказался нос к носу с разъяренной бабой. Смерть от голода в ближайшее время ей явно не грозила. Потная физиономия лоснилась от жира, платье буквально лопалось на боках и на груди. От бабы невыносимо разило потом и дешевым одеколоном. Вокруг начала собираться толпа, явно сочувствующая пострадавшей.

– Тырят у трудящихся…

– Смотри, никак буржуй…

– Точно, ваше благородие…

– Кровь нашу выпили…

Положение становилось отчаянным. Оружия у Корунова не было, еще несколько минут и озверевшая толпа растерзает и его, и оборвыша. Вдруг озорная и вместе с тем спасительная мысль пришла ему в голову. Он разжал кулаки, глубоко вздохнул и обезоруживающе улыбнулся бабе:

– Что ты, красавица, так расстроилась? Плюнь! Разве можно такой красотке волноваться? Лучше расскажи мне, что этот ворюга у тебя украл?

С этими словами он, стараясь не дышать носом, взял бабу под локоток. Многопудовая красотка перестала орать и взглянула на Сергея Георгиевича. Перед ней стоял высокий широкоплечий человек с голубыми глазами и светлыми волнистыми волосами. Корунов в молодости пользовался невероятным успехом у дам. Даже сейчас, сильно постаревший и усталый, он произвел на обворованную страдалицу неотразимое впечатление. Мигом забыв о проливающем кровь мешками муже, она заулыбалась. Продолжая рассыпать комплименты, Сергей Георгиевич незаметно отодвигал даму подальше от мальчика. Толпа, уже хихикая и перемигиваясь, двигалась за ними, постепенно рассасываясь. Проводив красотку до указанного ею места и клятвенно пообещав явиться вечером на свидание, Корунов вытер вспотевший лоб и смог наконец перевести дух.

– Дядя Сережа, вы меня не узнаете?

Корунов обернулся. Возле него стоял спасенный им мальчонка. Что-то страшно знакомое промелькнуло в выражении глаз, лица, почти неразличимого под слоем грязи.

– Петя! Петя Бельский!..

Корунов схватил ребенка на руки и прижал к себе. Не задавая ни единого вопроса, он почти бегом выскочил с рыночной площади, и, махнув рукой на свое ужасающее денежное положение, крикнул извозчика.

В пролетке оба молчали. Петя трясся и всхлипывал, Сергей Георгиевич прижимал его к себе и тихонько гладил по голове. Он понимал, что если сын доктора Бельского – беспризорник, значит случилось самое страшное и счел за лучшее отложить свои расспросы на потом. Ведя беспокойную жизнь кадрового офицера, переезжая с места на место, Сергей Георгиевич так и не обзавелся своей семьей, и дом Бельских был для него родным. Дружба их выдержала проверку временем. С Павлом Спиридоновичем он познакомился еще во время русско – японской войны. Великолепный хирург Бельский буквально вытащил его с того света, поставил на ноги, вернул в строй. Сыновья Бельского обожали Сергея Георгиевича, он платил им тем же. Когда Корунов узнал, что Григорий погиб на фронте он вырвался с передовой буквально на сутки, чтобы заехать в осиротевший дом и хоть как-то поддержать друзей в страшном горе. Увиденное там ужаснуло его, но все-таки Павел и Лида были живы, Петя учился в пансионе, а не воровал на базаре.

Доехали быстро. Расплатившись с извозчиком, Корунов взял Петю за руку и вошел в дом. Быстро вытряхнув на стол свои скудные запасы, Сергей Георгиевич молча смотрел, как Петя в одну минуту уничтожил все. Он так и не решился спросить, что случилось и почему мальчик оказался на улице. Прошел в ванную, наколол щепок, разжег колонку. Вода для мытья нагрелась, полковник на руках отнес засыпающего ребенка в ванную, искупал его и уложил в кровать. Лохмотья почел за лучшее сжечь. Еще раз зашел в комнату, посмотрел на спящего Петю. В квартире царила тишина, и Корунов смог, наконец, собраться с мыслями. Надо было решить, что делать дальше. Присев около ребенка, вздрагивающего и что-то беспокойно бормочущего во сне, он задумался.

Вся жизнь Сергея Георгиевича, сколько он себя помнил, была связана с армией. Только в самых дальних закоулках памяти оставалась родительская усадьба с непременным заросшим фруктовым садом, где замечательно было играть в пиратов и разбойников, теплые вечера, отец с матерью, друзья, приехавшие из далекой Москвы, соседи. Все собрались на веранде, вокруг стола, за вечерним чаем. Разговоры, смех. Гости из Москвы что-то рассказывают. Все слушают очень внимательно – новости доходят до их глуши с опозданием, интересно узнать, что происходит в обеих столицах именно сейчас. Сереже и его новому приятелю Косте совсем не интересно. Пользуясь тем, что взрослые заняты разговором, они развозят в блюдце тюрю из хлеба, варенья и молока и мажут друг друга. Наконец гувернантка замечает это безобразие, делает страшные глаза и предлагает им немедленно выйти из-за стола, умыться и отправляться спать. Не дожидаясь, пока и отец, занятый разговором, увидит это безобразие, мальчишки слезают со стульев и бегут в детскую. Спать они вовсе не собираются. Дождавшись, пока за гувернанткой закроется дверь, вылезают из кроватей и, выбравшись через окно, бегут в сад, где у Сережи устроен замечательный шалаш. Там, спящими на сене, и находят их встревоженные и рассерженные родители. Наказание, которое тогда казалось невыносимо тяжелым, через много лет вызывало у Сергея Георгиевича ласковую улыбку.

Потом наступили тяжелые времена. Сумрачный отец, плачущая мама, исчезнувшая гувернантка и вместо множества слуг – лишь старая кухарка и еще более старая нянька. С утра до вечера обрывки разговоров: «Закладная… долги… Проценты банку…» Семья разорилась. Сережу, ничуть не интересуясь его мнением и склонностями определили в кадетский корпус. Затем он продолжил учебу в военном училище. Не имея выбора, практически не зная гражданской жизни, Корунов никогда не задумывался правильно или нет поступили его родители. Сначала он просто учился и привыкал к четко ограниченной уставами и положениями жизни кадрового военного, потом уже не представлял себе существования вне армии. Закончив училище с отличием, отслужил положенные два года, затем сдал экзамены в Академию генерального штаба. Не имея протекции, он своими мозгами, энергией, необыкновенной трудоспособностью прокладывал себе путь наверх.

Началась Первая мировая война. К этому времени, Сергей Георгиевич уже служил в чине подполковника в оперативном отделе Восточного фронта. Он участвовал в боях, снова был ранен, получил звание полковника. Своими глазами видел и победы и поражения, стойкость солдат и трусость. С самого начала войны, он был убежден, что России не нужна эта война, что союзники используют русских солдат и офицеров как пушечное мясо, но воевал, повинуясь присяге и чувству долга. А потом началось самое страшное – полное разложение армии. Корунова это не удивляло. Генералы, озабоченные, в основном, внутренними дрязгами, сам Верховный Главнокомандующий мало что понимающий в современных военных действиях, затяжная позиционная война в залитых водой окопах, голод среди солдат, отсутствие нормального обмундирования – все это служило замечательно унавоженной почвой для агитаторов, призывающих бросать оружие и брататься с врагом. Бросали и братались, занимались меновой торговлей и просто дезертировали.

Конец 17-го – начало 18-го года Корунов вспоминал с особым отвращением. То заключали перемирие с немцами, то вновь начинались боевые действия. Пользуясь временными затишьями, немцы успешно продвигались на восток, захватывая практически без боя территории и населенные пункты. Части царской армии, полностью деморализованные антивоенной пропагандой, бежали, бросив оружие или продав его противнику, отдельные разрозненные отряды вновь сформированной Красной гвардии не могли оказать немцам никакого сопротивления.

Кончилось все Брестским миром. Сергей Георгиевич понял, что больше он не нужен ни отечеству, ни армии, то есть двум понятиям, которым он честно служил всю жизнь. Его просто вышвырнули со службы, а, заодно, и из жизни. Вернувшись через месяц в Москву, он поселился в небольшой квартирке, принадлежавшей еще его родителям.

Бывший офицер оказался без средств к существованию. Неделю прожил на небольших запасах продуктов и обесценившихся денег, но что делать дальше, не мог решить.

Для военного, не имеющего никакой гражданской специальности существовало лишь два пути. Можно было идти служить в формирующуюся Красную Армию, что сулило должность, денежное довольствие, продуктовый паек. Взамен от него требовались опыт и знания кадрового офицера. Сергей Георгиевич знал, что некоторые его бывшие сослуживцы служат теперь большевикам, не осуждал их, но себя пересилить не мог. Большевики ассоциировались у него только с агитаторами в его бывшем полку, призывавшими к дезертирству и братанию с немцами, с позорным Брестским миром. Или надо было бежать на Юг, на Дон, где зарождалось белое движение. Но и тут что-то останавливало полковника. Одно дело стрелять во врагов, а совсем другое – в своих же, пусть и глубоко неприятных ему, но своих.

Встреча с Петей внесла еще большую неразбериху в его размышления. Он понимал, что Лидии Петровны и Павла нет в живых, значит надо оставить мальчика у себя. Но и его жизнь висела на волоске. Сделал сегодня первую вылазку в город и сразу понял, что никакая штатская одежда не скроет выправку бывшего офицера – события на базаре это ясно показали. У Корунова и мысли не мелькнуло сдать мальчика в детский дом, однако он понимал, что, в случае угрозы, бежать с ребенком будет гораздо сложнее. А угрозу он чувствовал кожей как любой человек большую часть своей жизни проведший на войне или во вражеском тылу. Пепельница уже переполнилась, дым щипал глаза, но решение не приходило. Рассудив, что утро вечера мудренее, и надо прежде всего узнать, что случилось с Бельскими, Сергей Георгиевич тоже прилег.

Глава 10

Утро началось с хозяйственных забот. Корунов зашел к дворнику и, дав денег и кое-какие безделушки, попросил его жену купить одежду для мальчика и немного еды. Мелкие вещицы пользовались спросом у деревенских жителей. Проникнувшись идеей всеобщего равенства, они претворяли ее в жизнь своими методами. Предметы городского обихода внедрялись в деревенский быт. Антикварная мебель, изящные фарфоровые безделушки соседствовали в избах рядом с деревянными нестрогаными лавками, полатями и грязными лоскутными одеялами. Деревенские красотки щеголяли в городских платьях забывая, правда, что их надо стирать, хоть изредка. Все это добывалось путем натурального обмена на продукты, а иногда – просто грабежом.

Дворничиха вернулась довольно быстро. Принесла ношеную, но еще достаточно крепкую одежду и немного еды. Сергей Георгиевич поставил кипятить воду для чая и зашел в комнату к Пете. Мальчик уже не спал. Корунов присел около него и ласково погладил по голове:

– Выспался, Петенька?

Мальчик молча кивнул, и глаза его наполнились слезами.

– Что с тобой? – засуетился Корунов. – Все уже позади.

– А вы меня не отдадите обратно?

– Нет, обещаю тебе. Ты успокойся, вставай, умывайся и одевайся. Вот тут для тебя одежда. Извини, не последняя парижская мода, конечно, но носить можно.

Петя слабо улыбнулся:

– Спасибо.

– Затем мы с тобой позавтракаем, – обрадовано продолжал полковник, – и уже на сытый желудок будем думать, как жить дальше.

Насчет сытого желудка Корунов несколько преувеличивал. К тому же он старался есть поменьше, оставив Пете большую порцию. Бедному мальчишке после детдомовской еды скудный завтрак показался сказочной трапезой. Подождав, пока Петя доел все, что еще оставалось на столе, Корунов закурил и осторожно приступил к расспросам.

Рассказ мальчика был прост и страшен. Сергей Георгиевич уже вчера догадался, что его друзей нет в живых, но даже предположить не мог всего кошмара, пережитого Петей. «Кто же их убил?» – мучительно думал Корунов. Никаких богатств в семье не было. Доктора любили все: за его добродушие, врачебное искусство, готовность помочь больному в любое время дня и ночи. Павел Спиридонович олицетворял собой настоящего земского врача – тип людей уже исчезающий в котле войн и революций. Полковник тоже связал гибель Бельских с визитом ночного гостя, но как ни ломал себе голову, не мог сообразить, кто был этот человек. Обращаться к властям с требованием расследовать преступление было бессмысленно. Никакой реальной власти или хотя бы минимального порядка не было. Была борьба мелких и крупных банд, отдельных людей за эту самую власть. «Никто не будет заниматься расследованием смерти какого-то врача и его жены, – с горечью подумал Сергей Георгиевич, – спишут на случайных заезжих бандитов».

По стране бродило несметное множество лихих людей: уголовники, выпущенные декретом Временного правительства из тюрем, дезертиры, разорившиеся крестьяне, подавшиеся в город и не нашедшие там пристанища. Весь этот сброд сбивался в стаи, банды, «революционные отряды», «контрреволюционные отряды» и так далее. Названий было много, суть одна – грабежи и убийства. За годы войны и революции человеческая жизнь совершенно обесценилась. Убивали за деньги, драгоценности, еду и одежду, «большевистскую сволочь» и «контру». Поводов было – хоть отбавляй! Любая революция, как ее не назови, хоть Великая французская революция, хоть восстание сипаев, быстро срывает с человека тончайший слой десяти заповедей, усиленно внушаемых ему родителями, обществом, религией, охраняемый законом, городовым, шерифом, констеблем, и из-под этой весьма хрупкой маски вылезает его истинная натура. Почему не грабить, не воровать, если за это ничего не будет? Принцип: «Мое – мое и твое – мое» проявляет себя в периоды войн и революций как никогда лучше.

Петя между тем продолжал свой трагический рассказ. Несколько раз Корунов давал ему попить, обтирал лицо мокрым полотенцем, предлагал отдохнуть и продолжить завтра, но мальчик упорно тряс головой и продолжал говорить. «Может и лучше. Ему надо выговориться, не держать весь этот ужас в себе. Потом станет легче», – решил Сергей Георгиевич и продолжал внимательно слушать, изредка гладя ребенка по голове.

После смерти родителей, Петя попал в детский дом. Было и еще одно название у таких заведений «Детские дома для морально – дефективных детей». Ведала этим делом ЧК, одно название которой уже начало наводить ужас на обывателей. Методы воспитания и опеки в данных заведениях были соответствующие.

Колонии располагались в бывших усадьбах и монастырях. Петя попал туда зимой, в самые морозы. В комнатах не топили: не было дров. Жалкие запасы, сделанные летом, шли на отопление комнат начальства и воспитателей. Туда же уходила скудная еда, выделяемая воспитанникам. Но даже не это было самым тяжелым. Беспризорных отлавливали везде: на вокзалах, рынках, улицах, подвалах и чердаках. Это были не только дети, потерявшие родителей, но и малолетние бандиты, уже хорошо усвоившие законы воровской жизни. Некоторым из них было и больше восемнадцати, они успели побывать в бандах и специально занижали свой возраст, чтобы избежать расстрела за бандитизм. Их тоже отправляли в колонию «на перевоспитание», где они и устанавливали уголовную вольницу и свои порядки. Младших воспитанников нещадно избивали, отбирали жалкие крохи еды, которую выдавали детям, чтобы не умерли с голоду, заставляли воровать. Ворованное сдавали старшим. Ослушников снова били, проигрывали в карты. Именно поэтому Петя попался вчера на базаре. Он не умел и не хотел воровать, но голод и побои сделали свое дело. Начальство смотрело на все сквозь пальцы.

– Небось свою долю тоже имели, сволочи! – сквозь зубы прошипел Корунов.

Выдержка на минуту изменила ему, но он быстро взял себя в руки. Дослушав до конца жуткий рассказ, он прижал к себе мальчика, вытер ему лицо и сказал:

– Все, Петр. Теперь все позади. Ты будешь со мной и я сумею тебя защитить. Спокойной жизни я тебе не обещаю, возможно нам с тобой придется уехать из Москвы, но один ты не останешься и не в какую колонию больше не попадешь Сейчас отдыхай, набирайся сил, они тебе скоро понадобятся.

Полковник даже не предполагал, насколько скоро.

Глава 11

Опасаясь встречи с рыночной красоткой и не желая оставлять Петю одного, пока тот окончательно не оправится от пережитого, Сергей Георгиевич снова обратился к помощи дворничихи. Опять некоторое количество привычных и любимых домашних вещей превратилось в хлеб, картошку и папиросы.

Сумерки тихо вползали в комнату. Петя дремал на диване. Сергей Георгиевич докуривал очередную папиросу. «Ну так что, господин полковник? Ваше решение?» – разговор сам с собой он вел уже давно, временами ему казалось, что он сходит с ума.

Остаться – значит, вероятнее всего, угодить в ЧК и сгинуть, оставив Петю сиротой во второй раз. Он понимал, что повторного такого испытания мальчик не выдержит. Согласиться сотрудничать с большевиками – этого не выдержит сам полковник Корунов. Бежать на Дон – огромный риск, а с ребенком и вовсе безнадежное предприятие.

Сергей Георгиевич не заметил, как совсем стемнело. Тягостные размышления прервал осторожный стук в дверь. «Ну вот и все, опоздал… Петя опять в детдом…» – мелькнуло в голове.

Он рывком вскочил со стула. Петя проснулся. Стук повторился на этот раз громче.

– Это за мной? Я не хочу к ним…

– Тише, Петенька. Это не за тобой, ведь никто не знает, что ты у меня. Это, наверное, дворничиха. Я просил ее кое-что купить, – успокоил мальчика Корунов.

«Черный ход… нет не годиться… Наверняка они об этом позаботились. Что-то стук слишком тихий, может, действительно дворничиха? Надо проверить… – голова работала четко. – Ладно, в конце концов, все равно выбора нет. Петю жалко очень».

Он подошел к двери.

– Кто?

– Сергей Георгиевич! Откройте! Это я, Мищенко…

Фамилия показалась смутно знакомой, но Корунов не мог вспомнить, где он ее слышал.

Полковник распахнул дверь. Перед ним стоял человек в кожанке, перетянутой портупеей. Так и есть! Арест! Любимая одежда чекистов уже становилась известна гражданам. Но пришедший был один.

– Войти разрешите?

Корунов посторонился и пропустил ночного гостя в прихожую.

– Не узнаете, господин полковник? Мищенко я… В 15-ом вы меня к жене отпустили…

И тут Корунов вспомнил. Это было накануне большого наступления. Все увольнительные и отпуска в армии были отменены. Он, в сопровождении офицеров, объезжал позиции, проверяя готовность полка. Внезапно, так что никто и опомниться не успел, прямо под копыта его лошади бросился солдат. Испуганная лошадь шарахнулась в сторону, Корунов едва удержался в седле. Солдата тут же схватили и хотели увести, но полковник остановил людей и спросил:

– Кто такой?

Ему доложили:

– Рядовой такой-то роты Мищенко.

– В чем дело?

– Жена… Ваше высокоблагородие… Милости прошу…

– Да объясните, наконец, кто-нибудь связно, что это с ним?

– Жена у него умирает, а отпустить попрощаться нельзя – приказ, – хмуро объяснил один из офицеров, – целый день вот так за всеми подряд ходит.

Что произошло с ним в тот момент, когда он взглянул в безумные глаза Мищенко, Корунов и сам не знал. Почему он, военный до мозга костей, нарушил приказ – полковник не смог бы ответить. Видимо, какая-то высшая сила двигала им в тот момент. Он и предположить не мог тогда, что этот поступок спасет жизнь не только ему, но и Пете.

– Двое суток отпуска! – отрывисто приказал полковник. – Не обсуждать! – рявкнул он, видя вытянувшиеся лица своих офицеров.

Этот поступок мог стоить ему погон. К чести офицеров, никто не донес о его решении вышестоящему начальству. Только ротный перед отъездом Мищенко вызвал того к себе и пригрозил:

– Ежели через 48 часов не вернешься, полковника под суд отдадут, а тебя я и под землей найду и лично расстреляю.

Мищенко вернулся вовремя.

Теперь он стоял перед полковником и неловко мял в руках кожаную кепку.

– Господин полковник! Сергей Георгиевич! То, что вы тогда для меня сделали… Жена-то померла, но хоть простился с ней по-человечески! Любил ее сильно… А теперь вот в ЧК. Вы не думайте обо мне плохого, я помочь вам хочу. В списках вы… Дворник донес… Ночью придут. Уезжайте скорее из Москвы, только не говорите никому обо мне – посадят меня за то, что предупредил вас.

С этими словами посетитель поклонился и выскользнул за дверь. Полковник вернулся в комнату.

– Вот что, Петя, – обратился он к испуганному мальчику, – надо нам собираться и уезжать.

– Дядя Сережа, вас ЧК арестовать хочет?

– Нет, что ты, – ответил Корунов, удивляясь такой осведомленности ребенка, – просто надо поторопиться.

Петя кивнул и больше вопросов не задавал. Серей Георгиевич быстро покидал в заплечный мешок кое-какую одежду, достал из тайника отложенные на самый крайний случай несколько золотых червонцев, взял мальчика за руку и вышел на улицу. Дверь родного дома закрылась за ним навсегда.

Глава 12

Запах мерзкого пойла проник сквозь полуоткрытую дверь комнаты. Григорий Бельский открыл глаза и передернулся: вместе с запахом в дверь вплыла жена. От одного ее вида стало тошно: грязные жидкие волосы, бесцветные выпученные глаза, засаленный халат, обмотанный вокруг тощей фигуры. Над женой веял дух победителя очередного скандала на коммунальной кухне. Супруга начала сладострастно пересказывать его подробности, но Бельский уже привычно отключился. Закрыв глаза, он повторял: «Григорий Павлович Бельский, сын сельского врача, родители погибли в 1918…» За десять лет это стало чем-то вроде молитвы. Сначала он вменил себе в правило – повторять каждое утро свою новую биографию, а потом это вошло в странную привычку, как будто специально, чтобы не забывались настоящее имя и прошлая жизнь. Николай Зотов остался глубоко в памяти, вместе с мамой, Лизой, юношеством, барышнями-гимназистками, красивой и чистой квартирой, вежливыми манерами. Григорий Бельский свыкся с новой жизнью, как свыкаются с новой, неудобной, но единственной парой обуви. Вначале кажется, что носить невозможно, затем трет и жмет, но потом вдруг с удивлением обнаруживаешь, что привык и вроде как разносил, и только боль в отдельных, особо чувствительных местах напоминает, что обувь сшита не по твоей мерке.

Имея гибкий ум, Григорий приспособился к новым обстоятельствам, власти, порядкам. Случайно попав в воинский эшелон, он так и остался в армии. Служба вызывала в нем неприязнь, но неприязнь спокойную. Он был слишком сообразителен, чтобы дать этому чувству развиться в отвращение. Бельский ощущал себя лишним в армии, сослуживцы были для него лишь сослуживцами и никогда не становились товарищами. Особо на рожон не лез, но и в хвосте не плелся, а, главное, умел поладить с начальством. Воевал везде: на Дону, в Крыму, в Сибири, осчастливливал трудящихся Востока. Бог миловал – отделывался легкими ранениями. После наступления относительно мирного времени, его направили на курсы командиров в Москву, дали комнату в коммунальной квартире.

Двенадцать семей, коридор, заваленный всевозможным хламом, уборная со стульчаками – для каждой семьи свой, – развешанными по стенам на манер рамок для портретов. Основные обитатели квартиры, подселенцы из окрестных сел и деревень, тащили за собой в город дорогие их сердцу предметы деревенского быта, малопригодные для городской жизни и складировали их в коридоре. Привычки, привнесенные селянами, тоже плохо подходили для городских условий. В своей борьбе с буржуазными предрассудками, новые горожане отламывали краны и сворачивали унитазы, устраиваясь на них, как курица на насесте, топили печи паркетом. Запасливость требовала создавать залежи продуктов, а бережливость – не выбрасывать даже испорченные, поэтому из них готовили варево, аромат которого донесся из кухни до Григория.

Кухня с огромной плитой – центр общественной и политической жизни квартиры. Здесь произносили речи, выясняли отношения, дрались и целовались. Создавались и рушились временные военно-коммунальные союзы и блоки. «Карта мира в уменьшенном виде» – так называл про себя Бельский коммунальный быт.

Ему еще повезло: комнату дали восемь метров, но зато с окном. Одинокая женщина жила в бывшем чулане – три метра без окна. Именно к ней приехала погостить племянница Нюрка, ставшая через два месяца Анной Федоровной Бельской, законной супругой Григория Павловича Бельского, а также передовой и сознательной ткачихой. Как ей удалось женить на себе Григория – загадка, которую не в силах были отгадать не только жильцы коммуналки, жарко обсуждавшие событие на кухне, но и сам счастливый молодожен. Подтянутый, щеголеватый, явно «из интеллигентов» военный и тощая бесцветная деваха, боящаяся трамваев и извозчиков, сморкающаяся при помощи пальцев и утирающаяся подолом! Возможно, тут сыграли свою роль и неустроенность холостого военного быта, и надоевшие случайные дамы, но, скорее всего, настырность и крестьянская сметка Нюры. Так или иначе, но они расписались в ЗАГСе, и Нюра вселилась в квартиру на законных основаниях. На коммунальной кухне она чувствовала себя как дома, упоенно скандалила с соседями и докладывала мужу о своих победах. Через несколько месяцев Бельского мутило при одном только взгляде на жену. Но избавление близилось. Учеба закончилась, и он получил новое назначение на Дальней Восток. Ему нравился этот край, а, главное, Нюра заявила, что она – сознательная ткачиха и бросать родную фабрику ради мужа не собирается. Ее карьера действительно успешно продвигалась. Передовую ткачиху избрали в какую-то общественную организацию, она заседала в многочисленных президиумах, и ясно было, что в недалеком будущем она успешно впишется в славную когорту советских женщин – руководителей.

– Опять же комната… как оставить? Мигом ухватят, не вернешь потом, – привела она последний, но очень весомый аргумент.

Григорий облегченно вздохнул и согласился. Сам он старался особо не высовываться, ведь любая высокая должность связана с многочисленными проверками биографии, а этого Бельский боялся больше всего. Конечно, его проверяли не раз, но глубоко не копали. В поселке под Москвой подтвердили, что был такой врач – Павел Спиридонович Бельский, которого убили в 1918 году. И сын у него вроде был, но вот что с ним сталось, никто не знал. Старые жители поселка частично разъехались, многие умерли, новые не знали толком ничего. При желании можно было, конечно, докопаться, что настоящий Григорий Павлович Бельский погиб во время Первой мировой войны, но его двойник в начальство не лез, старался быть незаметным, врагов и завистников не наживать.

Эпическое повествование жены подошло к концу. Как и следовало ожидать, враг был разбит наголову.

– Я сегодня уезжаю, – буркнул Григорий, – может проводишь? – неожиданно для себя добавил он.

– Да ты что? Я ведь тебе еще вчера сказала, что у меня сегодня вечером партучеба. Как сознательная работница, я не могу пропускать…

Бельский снова отключился. «Уж лучше кухонно-коммунальный бред», – вяло подумал он.

Жена наконец ушла, чмокнув его в лоб и наказав напоследок неуклонно повышать боевое мастерство и давать отпор мировой буржуазии. Григорий вылез из кровати, оделся и побрел в ванную. Пустив воду, он тупо разглядывал оббитый кафель, ржавые краны, словно напрочь забыл, что люди делают в ванне. Снова он видел перед глазами общий вагон, слышал шум, ругань, видел себя, делающего шаг на платформу. Казалось бы, столько лет прошло, все должно забыться, что уж жалеть о неверном, в прямом смысле, шаге! Но боль не отпускала. Родных нет, семьи нормальной тоже, нелюбимая служба, а, главное, страх. Он жил с ним, как живут хронические больные. Тупая боль становиться привычной, сделать с ней ничего нельзя, вылечить невозможно, остается только смириться.

– Григорий Павлович! Ну сколько можно… Вы ведь не один в квартире! – жеманный голос вернул его в мир реальности.

– Ох, только не это!.. – простонал Бельский и громко произнес: – Сейчас, сейчас…

Он поспешно умылся и вышел в коридор, надеясь незаметно вернуться в комнату. Не тут-то было! Новая соседка Люська, очередная претендентка на его сердце, улыбаясь, поджидала его в углу коридора между корытом и детскими санками. Люська была полной противоположностью Нюре. На голове – модные кудельки, губки бантиком, удушающий запах духов. Числилась она в какой-то конторе, но работой себя явно не обременяла. Голова ее была забита кинематографом, основным занятием, которому она с упоением посвящала все время, – поиски мужа. Конечно, как и вся квартира, она была в курсе того, что Бельский уезжает на Дальний Восток один, и решила не упустить свой шанс.

– Уезжаете?

– Да, – буркнул Григорий, пытаясь протиснуться между Люськой и корытом.

– Один?

– Да…

– Как же так? Жену бросаете… А может, наоборот? Как можно такого красавца – мужчину одного отпускать?

Она кокетливо прищурилась и приняла, с ее точки зрения, неотразимую позу. Так героиня покоряла во вчерашнем фильме неприступного героя.

– Я бы за мужем – хоть на край света. Но сейчас нет такой любви. Люди стали такими земными, нет возвышенных чувств.

Продолжения Григорий не услышал. Ловким маневром – все-таки военный – он обошел препятствие и, отступив на заранее приготовленные позиции, занял оборону, то есть запер дверь и на стук не открывал. Люська, прекратив бесплодную осаду, ретировалась. Бельский перевел дух и начал собирать вещи. Поезд уходил вечером, времени оставалось очень много, но сидеть взаперти в комнате было невыносимо. «Съезжу, посмотрю на наш дом», – вдруг пришла в голову неожиданная мысль. Бельский и сам не понял, почему ему внезапно так захотелось посмотреть на родной дом. Сентиментальностью Григорий не отличался. Прежде, бывая по делам службы в Москве, он никогда не испытывал такого желания и ни разу даже близко не подходил к дому, в котором прошли его детство и юность. И вдруг… Бельский взял чемодан, огляделся, проверяя не забыл ли что-нибудь, вышел из комнаты и запер дверь. Ни малейшего сожаления или грусти он не испытывал. Эта комната была одной из многих, которые он сменил за время службы, кочуя из гарнизона в гарнизон, нигде подолгу не задерживаясь и даже не пытаясь обустроить свой быт. Впрочем, одну попытку он сделал. Содрогнувшись при мысли, что Нюра может передумать и прийти его проводить, Григорий выскочил из дома, сел в трамвай, доехал до Никитских ворот, вышел и углубился в переулки.

Шум оживленной улицы почти не доносился сюда. Галдели мальчишки, плакал ребенок, двое мужиков на углу спорили, размахивая руками. Еще несколько минут и Бельский зашел в знакомый двор. Удивительное спокойствие охватило его. Как будто и не было десяти лет нелепой, изломанной жизни под чужим именем, в постоянном страхе. Колька Зотов вернулся домой! Вот сейчас он поднимется на второй этаж, повернет ручку звонка, горничная Глаша откроет дверь, и в коридор выскочит егоза Лиза, с лаем начнет скакать вокруг него Кока, не спеша выйдет отец, и даже мачеха, томно прижимая пальцы к вискам и морщась от шума, улыбнется ему.

– Буржуй недорезанный! Да я таких как ты в девятнадцатом году пачками!..

– Я кровь проливал… Ах ты контра…

Вопли, донесшиеся из окон их бывшей кухни, заставили Бельского подскочить на месте. Несколько секунд он тоскливо слушал трехэтажный мат и взаимные обвинения в контрреволюции, бросил окурок, яростно затоптал его, подхватил чемодан и быстро пошел прочь.

– Дурак! Сентиментальный дурак! Почему в твоем бывшем доме должно быть что-то по-другому? Там что, время остановилось? Или революция пощадила отдельно взятую квартиру? Ты сам, по собственной воле, попал в эту кашу, пригрелся в ней, так сиди и не высовывайся! Ты – Григорий Павлович Бельский, сын сельского врача…

Эти мысли осаждали Григория всю дорогу до вокзала. На вокзале он немного успокоился, поел, купил газету и стал дожидаться своего поезда. Через несколько часов он уже трясся на верхней полке вагона, направляясь к своему очередному месту службы.

Глава 13

Лиза не торопясь шла по улице, наслаждаясь ясным солнечным днем – редким для Риги в это время года. Карие глаза приветливо смотрели на прохожих, светлые, слегка вьющиеся волосы выбивались из-под легкомысленной шляпки и создавали над головой сияющий нимб, губы слегка улыбались – просто так, хорошему дню, добрым знакомым. Каблучки постукивали по мощеному тротуару, хозяева магазинчиков приветливо кивали, издали завидев стройную изящную фигуру в легком платье и затейливом головном уборе. Все было привычно, знакомо и дышало удивительным покоем. Лиза любила этот город, искренне считала его родным и никогда не чувствовала себя сиротой. Тетя Катя и ее муж своих детей не имели и в племяннице души не чаяли. Москву она помнила плохо. Конечно, тетя много рассказывала ей о ее семье, об отце, пытавшемся спастись и спасти семью, о пропавшем брате Николае, но все это оставалось смутными картинками из детства. Единственное, что часто вспоминала девушка, – нападение бандитов в поезде. Сцена вновь и вновь прокручивалась перед ее глазами, как лента немого кино, и было в ней нечто, занозой сидевшее в мозгу вот уже столько лет.

– Оставь, детка, – говорила Екатерина Алексеевна, пытаясь отвлечь племянницу от мрачных мыслей, – все уже позади, ты для нас дочка.

Дядя владел небольшим магазином, дававшим стабильный доход, был у них и свой домик на окраине Риги. Лиза закончила частную гимназию и раздумывала о продолжении учебы, а пока помогала Дмитрию Антоновичу в магазине, бегала на танцы и в кино, в общем, вела жизнь хорошенькой восемнадцатилетней девушки, не обремененной заботами.

Весной они с тетей ездили на кладбище, приводили в порядок могилы отца и мачехи, убирали, сажали цветы.

Лишь однажды она услышала удививший ее разговор своих приемных родителей об отце.

– Ведь он богач был, – говорила Екатерина Алексеевна, – Машенька покойная говорила, что денег полно, а счастья нет.

– Оставь ты это, – проворчал дядя. – Тебе что, на хлеб не хватает?

– Да не в этом дело… Лизу замуж выдавать, приданое нужно. Куда деньги-то делись? Неужели этим?

«Этими» тетя называла большевиков.

– Нет, не думаю, – ответил муж, – Зотов хитер был, за версту опасность чуял, умудрился вовремя уехать.

– Вовремя, да не доехал, – скептически отозвалась Екатерина Алексеевна, – счастье, что Лизу спасли! Дай бог здоровья этим людям! А Николай пропал. Сколько я писем писала, а все без толку. Может, деньги у него остались, и он сумел убежать куда-нибудь?

Муж не стал разочаровывать ее, про себя подумав, что в такой мясорубке хорошо было бы самому Николаю Зотову уцелеть, какие уж там богатства!

Разговор о деньгах Зотовых больше не возобновлялся, и Лиза быстро забыла о нем. Тем более, что в ее жизни наступил очень важный момент – за ней начал ухаживать «очень приличный молодой человек», – по выражению тети. Познакомились они в доме Лизиной гимназической подруги. Хорошенькая Лиза, живая и приветливая, сразу покорила Александра. Девушке он тоже понравился, особых чувств она к нему не испытывала, но ей было приятно, что такой уже достаточно взрослый человек, перспективный коммерсант, ухаживает за ней. Тете он понравился безоговорочно, и только Дмитрий Антонович, посмотрев по обыкновению на Лизу поверх очков, вздохнул и сказал:

– Может, не будешь торопиться, детка?

Но все подруги вокруг выходили замуж, и Лиза только весело махнула рукой и приняла предложение Александра.

Сыграли свадьбу, и молодые поселились в центре Риги. Выйдя замуж, молодая женщина не забывала своих стариков. Глядя на нее, веселую, нарядную, оживленно рассказывающую о своей новой квартире, мебели, платьях, тетя радостно улыбалась и шла в церковь, ставить свечки угодникам. Дядя кивал головой и только один раз спросил:

– А как ты с мужем-то, ладишь?

Будто тень набежала на хорошенькое личико Лизы, ее оживление исчезло. Екатерина Алексеевна сделала страшные глаза и быстро перевела разговор на другую тему.

Прошел год. Лиза все так же часто приходила к родным, звала их к себе. Но радость и смех ушли из ее огромных глаз, видно было, что улыбается она через силу. Развязка наступила довольно скоро. В один из визитов она что-то рассказывала тете и вдруг умолкла на полуслове.

– Лизонька, деточка, что происходит? – не выдержал Дмитрий Антонович. – Расскажи нам, ведь не чужие люди.

Лиза молчала несколько минут, но, видимо, за год накопилось столько, что она не выдержала. В течение всего рассказа дядя только качал головой: нечто подобное он и предполагал.

Первое время все шло прекрасно. Свадебное путешествие, новая квартира, новые знакомые. Родные Александра приняли ее хорошо. Но вскоре молодому мужу все это стало надоедать, и он вернулся к холостяцкому образу жизни. Прогулки на яхте с друзьями, выпивка и…

– Женщины, – мысленно продолжил дядя.

Тетя только тихо плакала.

– Ребенка вам надо. Может, остепенится, – высказала она наконец мысль.

– Замечательное решение, – проворчал Дмитрий Антонович, – он и жену того и гляди бросит, а так еще и с ребенком!

К счастью, Лиза не расслышала его. За окном раздался шум подъехавшего автомобиля, в дверь постучали, и вошел двоюродный брат Александра. Наспех поздоровавшись, он обратился к молодой женщине:

– Лиза, поехали скорее…

– Что случилось? – все тревожно смотрели на вошедшего.

– Александр вышел на яхте в море. Она затонула. Сейчас там рыбаки и пограничники пытаются найти кого-нибудь… – сбивчиво начал объяснять гость.

Екатерина Алексеевна вскрикнула, Лиза не произнесла ни звука, лишь сжимала онемевшими пальцами ручку кресла, и лицо ее из бледного стало серым.

Глава 14

Смерть мужа была тяжелейшим ударом для Лизы. Несмотря на его изменившееся отношение к ней, молодая женщина продолжала любить его, с ним был связан самый радостный год ухаживаний, медовый месяц. Все плохое уходило из памяти, оставались только эти воспоминания, и Лиза старалась сохранить их.

Но беда не ходит в одиночку. Умер Дмитрий Антонович. Он никогда не жаловался на здоровье, боясь потревожить жену, но однажды уснул и не проснулся утром. Это был страшное горе для Екатерины Алексеевны. Она совсем сникла, как будто муж унес с собой в могилу все ее силы, любовь, радость безмятежной старости. Лиза, еще не оправившаяся после гибели мужа, тяжело переживая смерть приемного отца, как могла поддерживала и утешала ее.

Жить становилось все труднее. Магазин пришлось продать, так как ни Лиза, ни Екатерина Алексеевна ничего не смыслили в коммерции. Молодая женщина вернулась в дом тетки, и родственники ее погибшего мужа очень быстро забыли о его вдове. Деньги, вырученные от продажи магазина, растаяли, и Лизе пришлось задуматься о хлебе насущном. Но что она умела? Выйдя замуж вскоре после окончания гимназии, она не успела приобрести никакой профессии. Помогла Люба – та подруга, в доме которой она познакомилась с Александром.

Как-то днем в домик Екатерины Алексеевны постучали, и на пороге появилась Люба.

– Привет, Лизка! – закричала она.

Лиза, много лет дружившая с Любой, привыкла к ее шумным манерам, громкому смеху, беспрерывному кокетству с противоположным полом, – ко всему, что составляло Любину натуру, излучающую энергию и радость жизни. Ни преподаватели, ни сама начальница дорогой частной гимназии, в которой девушки проучились вместе от первого до последнего класса, не смогли искоренить этот, с их точки зрения, «дурной тон». Люба тоже быстро выскочила замуж, но, в отличие от Лизы, жила с мужем дружно, охотно принимала участие во всех шумных развлечениях, при этом успела выучиться на медсестру и работала в больнице. Она была отличной подругой, всячески старалась растормошить Лизу, помочь ей не бесполезными советами, а делом.

– Как Екатерина Алексеевна? – продолжила она уже тише, заметив знаки подруги.

– Ничего, сейчас прилегла у себя, – шепотом ответила Лиза. – Пойдем в сад, а то разбудишь ее.

Молодые женщины вышли в небольшой, сплошь заросший кустарником и невысокими деревцами дворик, носивший гордое название «сад».

– Слушай, Лизка! – вновь привычно возопила Люба. – Я нашла тебе работу!

– Мне? Но ведь я ничего не умею! – удивилась девушка.

– Как это – ничего? А гимназия? Русский, французский, немецкий, хорошие манеры! Короче, наш самый – самый выдающийся хирург ищет для своих близняшек гувернантку. Я сказала ему, что моя гимназическая подруга – самая лучшая кандидатура. Языки, потрясающие манеры… – Люба сделала книксен и скромно опустила глаза, но долго оставаться серьезной не смогла, фыркнула и громка расхохоталась.

Лиза рассмеялась вместе с ней.

– Надеюсь, он не счел, что наша классная дама прививала всем такие манеры, как у тебя, – сквозь смех выговорила Лиза.

Люба не обиделась, а продолжала дальше.

– У него две девочки, жена с вечной мигренью, огромная квартира, прислуга. Сам он отличный дядька, а уж хирург – милостью божьей! Так что завтра в пять вечера они тебя ждут знакомиться.