Через поражения – к победе. Законы Дарвина в жизни и бизнесе Харфорд Тим

Один из специалистов по антитеррористической деятельности, Джон Нагль, служивший в Ираке с 2003 по 2004 г., быстро понял, что на сотрудничество местных жителей рассчитывать не приходится. В первый день своего пребывания в Ираке майор Нагль отправил одного из капитанов в полицейский участок, чтобы познакомиться с его сотрудниками. Однако, завидев приближающегося американца, полицейские стали выпрыгивать из окон и разбегаться так, словно в подвале здания только что обнаружили взрывное устройство. Нагль подумал, что капитан сделал что-то не так, и на следующий день сам отправился в полицейский участок, но повторилось то же самое. В конце концов Наглю удалось-таки организовать совместное с иракцами патрулирование, но выглядело оно так: впереди шел полицейский, а за ним американский солдат с автоматом, стволом упирающимся тому в спину. Несмотря на весь свой опыт в области антитеррористической деятельности (а Нагль защитил докторскую диссертацию по этой теме в Оксфорде), даже он далеко не сразу понял, почему полиция не хотела сотрудничать с американцами.

Так почему же местное население отказывалось помогать армии США? Проще всего было бы предположить, что в соревновании за симпатии населения американские военные проиграли боевикам. Даже опытные командиры, например генерал Абизаид, который к тому времени уже командовал всеми вооруженными силами США на Ближнем Востоке, считали, что проблема заключается именно в этом и мир не наступит до тех пор, пока американцы не покинут страну, да и то сомнительно, что это произойдет сразу.

Некоторые иракцы действительно ненавидели американцев, однако большинство отказывалось от сотрудничества вовсе не поэтому. Они отказывались сотрудничать из чувства страха. Любой, кто оказал бы содействие американцам во время очередной зачистки, был бы убит сразу, как только солдаты США уйдут. Именно поэтому майор Нагль мог рассчитывать на помощь местных полицейских только под дулом автомата. Именно поэтому иракские учителя вежливо отказывались от установления переписки с американскими школьниками. Риск был слишком велик, даже если предположить, что иракские дети могли бы писать своим американским сверстникам прекрасные письма. Именно поэтому редкие американские зачистки иракских городов не могли никому помочь и не встречали поддержки у населения.

Итак, Таль-Афар оставался оплотом боевиков. Днем его улицы принадлежали суннитам, а ночью на них хозяйничали «эскадроны смерти» полицейских-шиитов. Это была иракская гражданская война в миниатюре.

И именно в такой ситуации предстояло действовать Третьему подразделению армейской разведки, насчитывавшему 3500 человек, которым командовал полковник Х. Вид у него суровый – крепкая мускулистая фигура и бритая наголо голова, но на самом деле это приятный, общительный человек с искрометным чувством юмора и задорной заразительной улыбкой.

У полковника Х завидная репутация. Он командовал американскими танками в знаменитой битве, произошедшей во время Войны в заливе в 1991 г. Кроме того, он известен как человек вдумчивый и умеющий отстаивать свои взгляды. Когда он решил коренным образом изменить ситуацию в Таль-Афаре, он уже понимал, что американская стратегия в Ираке оказалась провальной.

Для того чтобы победить в Таль-Афаре, подчиненные полковника должны были быстро адаптироваться. Еще до того, как они прибыли в Ирак, полковник готовил их к новому месту службы, знакомя с литературой по этой стране. Он не уставал повторять, что солдаты должны относиться к иракцам уважительно, а на учебном плацу в Форт-Карсоне, штат Колорадо, отрабатывал всевозможные сложные ситуации: солдатам предлагалось найти правильную форму поведения с пьяными, с беременными женщинами, с вероятными смертниками, готовыми в любой момент взорвать себя. Все это снимали на видео, а затем обсуждали и разбирали допущенные ошибки. «Каждый раз, когда вы неуважительно относитесь к иракцу, вы действуете на пользу врагу», – говорил полковник своим солдатам.

Прибыв в Таль-Афар, подразделение начало постепенно завоевывать симпатии жителей. Помощники полковника организовывали встречи с представителями местной власти. Они пытались примирить умеренных суннитских националистов с шиитами, преобразовать шиитскую полицию и сделать так, чтобы ее сотрудники представляли весь город, а не отдельные слои населения. Они назначили нового мэра – багдадца, который даже не говорил на местном наречии, но зато и не держал ни на кого зла. Они организовали 29 небольших блокпостов по всему городу. У них не было ни мороженого, ни бассейнов, ни даже регулярного горячего питания. Но подразделение полковника Х решило не сдавать завоеванных позиций, даже несмотря на регулярные нападения боевиков.

Что касается самых воинственных формирований Таль-Афара, то с ними велась непримиримая борьба. «Однажды, – вспоминает полковник Х, – террористы застрелили мальчика прямо на больничной койке и заминировали его тело. Когда родственники пришли, чтобы забрать тело, от взрыва погиб и отец мальчика».

Обвешанный взрывчаткой смертник подорвал себя в толпе новобранцев-полицейских. И это был не религиозный фанатик, а психически нездоровая 13-летняя девочка. С ней вместе погиб карапуз, которого она взяла за руку, прежде чем шагнуть в толпу…

В течение нескольких недель солдаты подразделения несли большие потери, и казалось, что их усилия по установлению мира успехом не увенчаются. Но затем произошло чудо: жители Таль-Афара начали сотрудничать с американцами и даже вступать в переговоры друг с другом. Самые умеренные из воюющих фракций сложили оружие. Настоящие террористы либо бежали, либо были убиты, либо арестованы, потому что местные жители начали выдавать их. После этого тех, кто был готов скрывать у себя боевиков, использующих больных девочек для взрыва бомб, а младенцев для прикрытия, почти не осталось. «Все стало происходить с невероятной быстротой», – рассказывает полковник Х, но изменения начались только тогда, когда жители уверовали, что американцы не оставят их до тех пор, пока в Ираке не будет одержана победа над «Аль-Каидой».

Можно без преувеличения сказать, что полковник Х рисковал своей головой, устанавливая мир в Таль-Афаре. То, что он делал, было почти что открытым бунтом против его командиров – генералов Кейси и Абизаида. В отличие от Дональда Рамсфельда у него не было времени на пространные заявления, поэтому он прямо заявил журналистам, что «с военной точки зрения это нужно назвать террористической деятельностью, поскольку у нас имеется антитеррористическая доктрина и теория, с которой вы хотите познакомиться». Кроме того, он обращался в более высокие инстанции через головы своих непосредственных командиров, которые не оказывали ему почти никакой поддержки. Больше того – один из них даже попросил его «перестать мыслить стратегически», т. е. держать рот на замке и рассуждать только о том, что входит в его непосредственные обязанности. На просьбу увеличить его подразделение на 800 человек он не получил вообще никакого ответа, а позднее понял, что его рапорт попросту не дошел до начальства. Когда же за успехи, достигнутые в Таль-Афаре, его наградили, генерал Кейси, вешая ему на грудь медаль, предупредил его, что своим поведением он множит количество врагов среди начальства и что для собственной же пользы полковнику Х нужно больше слушать и меньше спорить.

Однако нетрудно заметить, что полковник Х добился многого, потому что нарушал все три главных принципа идеальной организации. Он игнорировал стратегические указания командования, если видел, что стратегия неверна. Когда командование не желало слушать его, он обращался к журналистам. Он не полагался на «общую картину», принимая во внимание лишь конкретную ситуацию, сложившуюся в Таль-Афаре, и делегировал полномочия младшим офицерам, находившимся непосредственно на блокпостах в городе.

Действуя так, он сумел остановить развитие военного конфликта, хоть и подвергал при этом себя и своих солдат немалому риску. (Когда я впервые беседовал с ним, он лечился от последствий ранения, полученного в результате взрыва бомбы в Ираке.) Удивительно, что он поступал так, как считал нужным, невзирая на существующую в армии строгую иерархию. Однако такое свободомыслие давалось ему нелегко. Несмотря на все заслуги, на докторскую степень по истории, на то, что он проявил себя с самой лучшей стороны во время операции «Буря в пустыне» и службы в Таль-Афаре, ему дважды – в 2006 и 2007 гг. – отказывали в присвоении генеральского звания. При этом командование ставило ему в укор не то, как он служил, а то, что из-за него всегда возникали какие-нибудь проблемы. Однако как только полковника Х собрались отправить в отставку, армейские специалисты по антитеррористической деятельности в один голос заговорили о том, что поступать так с одним из лучших командиров не стоит.

Да, он по-настоящему уникальный человек, готовый рисковать даже собственной карьерой. Но этому есть простое объяснение: полковник Х – это не кто иной, как Герберт Макмастер, автор книги «Неисполнение долга», в которой он всесторонне анализирует, как ошибочные действия президента, министра обороны и высшего генералитета привели США к поражению во Вьетнаме. По сути, он написал книгу о том, как организации рушатся сверху вниз. И что бы он ни хотел сказать этой книгой, главным его желанием было не допустить повторного поражения Америки.

6. «Как капитану Трэву победить в Аль-Анбаре»

Успехи Макмастера в Таль-Афаре оказались для американцев лишь одним из нескольких ярких событий в том безрадостном году. Другие были связаны с тем, что некоторые командиры решили повторить эксперимент Макмастера или независимо от него пришли к таким же выводам. Среди этих командиров был и полковник Шон Макфарланд. Подчиненные Макфарланда начинали служить в Таль-Афаре, где им удалось увидеть, к чему приводят действия Макмастера. Затем их перевели в городок Рамади, расположенный в провинции Аль-Анбар в 100 км от Багдада.

Макфарланд быстро понял, что официальная стратегия – избегать потерь, подготовить иракскую армию и вернуться домой – была ошибочной. Незадолго до его прибытия к месту службы 1000 иракцев закончили подготовку в учебном отряде. Но, узнав, что будут служить за пределами провинции Аль-Анбар, они сразу после «выпускной» церемонии сорвали с себя форму и дезертировали.

Рамади не страдал от межрелигиозных распрей, поскольку в большинстве своем был суннитским. Но и там, так же, как и в Таль-Афаре, иракская «Аль-Каида» чувствовала себя вольготно, и местные жители боялись даже случайно оказаться рядом с американцами.

Макфарланд, в отличие от вышестоящих командиров, быстро оценил методы Макмастера и даже решил адаптировать их к местным условиям. В течение всего лета 2006 г. его подразделение постепенно выдвигалось в город, создав в итоге 18 укрепленных постов. «Аль-Каиде» не осталось ничего, как перейти в оборону. Если раньше ее боевики только следили за воротами огромного пункта передового базирования и поджидали очередной американский патруль, то теперь ей приходилось мириться с тем, что в городе кроме нее появилась другая серьезная сила. «Аль-Каида» с еще большей энергией стала наносить удары по американским постам и колоннам грузовиков и нападать на вождей племен, с которыми Макфарланд успел установить хорошие отношения. Но, несмотря на всю силу сопротивления, очевидно, это были первые признаки отчаяния. Воодушевленные постоянным присутствием американцев, местные шейхи отвернулись от «Аль-Каиды», и за несколько месяцев эта террористическая организация в провинции Аль-Анбар прекратила свое существование.

Несмотря на решимость Дональда Рамсфельда продолжать реализацию американской стратегии в Ираке и его нежелание учиться на ошибках, американские солдаты постепенно начали адаптироваться. Положительный опыт распространялся все шире, в том числе благодаря остроумной книге Дэвида Килкаллена «28 статей: основы контрпартизанской войны на ротном уровне» (28 Articles: Fundamentals of Company Level Insurgency), которую солдаты пересылали друг другу по электронной почте. По словам самого Килкаллена, он написал ее с помощью бутылки виски. (Килкаллену – нанятому Пентагоном австралийскому офицеру и антропологу, нравился его независимый статус, и потому он был известен как еще больший вольнодумец, чем Макмастер. Ему приписывают следующие популярные высказывания: «Если бы я был мусульманином, я, наверное, стал бы джихадистом» и «Если сдуру вторглись в страну, то это не значит, что из нее нужно сдуру уходить».)

Нет ничего удивительного в том, что солдаты на передовой усваивали полезные советы лучше и адаптировались быстрее, чем высшее командование. «Мы без промедления усваиваем уроки из опыта, получаемого на самом нижнем уровне, поскольку любое изменение и использование тактики “низов” сохраняет жизни, – как-то обреченно пояснил мне один британский генерал. – Однако мы редко усваиваем уроки, полученные на самом верху».

Еще одним источником солдатской мудрости была сделанная в PowerPoint презентация из 18 слайдов, называвшаяся «Как капитану Трэву победить в Аль-Анбаре». В ней одной было больше понимания событий, чем у командования с его трехлетним опытом войны. При этом в презентации использовались язык и аргументы, понятные первокласснику: «Справа – боевик. Он плохой. Слева – иракец, который не является боевиком и сам боевиков боится… Есть Джо и Мохаммед. Они не знают, какие иракцы плохие, а какие хорошие. Что делать?» На другом слайде изображен один из тех иракских шейхов, которые стояли во главе местных племен «последние 14 000 лет», но сейчас оказались не у дел из-за гражданских американских властей в Ираке – «из-за Пола Бремера[11] и всяких там 25-летних пацанов из Техаса».

Капитан Трэв – вымышленный персонаж, но он специалист по контрпартизанской войне и такой же бунтарь, как Макмастер или Килкаллен. На самом деле капитана Трэва звали Трэвис Патрикен, и он был одним из подчиненных Макфарланда. Этот молодой спецназовец хорошо говорил по-арабски и подружился со многими шейхами Аль-Анбара. Как и во всех рассказах о хорошем мальчике, у истории капитана Трэва счастливый конец: «Один шейх привел других шейхов, а те привели своих людей. Джо понимает, что если бы он сделал это три года назад, то его жена была бы счастливее, поскольку он мог бы чаще бывать дома… Джо отрастил усы, потому что иракцы любят мужчин с усами и усатому легче завоевать доверие иракцев».

Насчет усов капитан Патрикен, конечно, пошутил. А его собственная история закончилась трагически. Он погиб от взрыва фугаса за три недели до Рождества 2006 г. У него остались жена и трое детей. На его похороны шейхи явились в полном составе.

7. «Мое дело – командовать дивизией, а твое – критиковать меня»

На первый взгляд Соединенные Штаты вышли из почти безнадежной ситуации в Ираке довольно простым способом. Проблема заключалась в том, что у них была плохая стратегия и плохие руководители – президент Буш и Дональд Рамсфельд. Решение пришло, когда в ответ на критику его партии избирателями Буш в 2006 г. заменил Рамсфельда на Роберта Гейтса, а Роберт Гейтс назначил вместо генерала Кейси Дэвида Петреуса. Иначе говоря, на место плохих лидеров пришли хорошие, разумная стратегия сменила провальную, и таким образом проблема разрешилась.

Именно так мы объясняем себе изменения, произошедшие в Ираке. Другими словами, любую проблему можно решить, назначив нового руководителя с новой стратегией, будь то новый тренер футбольной команды, новый руководитель бизнеса или новый президент страны. Однако на деле все не так просто.

Во время своих 10-километровых пробежек генерал Петреус не раздумывал над новой стратегией и не отдавал потом команды так, словно озвучивал десять заповедей. Он делал нечто более сложное – то, чего не делает почти никто: искал среди своих подчиненных и даже вне армейской среды людей, которые к тому времени уже нашли решение проблемы, стоявшей перед Соединенными Штатами.

Это не значит, что Дэвид Петреус просто заимствовал идеи других людей. В 2003 г. он командовал американскими силами в Мосуле, крупнейшем городе на севере Ирака, и так же, как Макмастер, игнорировал многое из того, что ему приказывали вышестоящие начальники. В частности, когда пришел приказ уволить всех, кто был связан с саддамовской партией БААС, он не выполнил его и оставил на посту недавно избранного губернатора Мосула, несмотря на то что тот был известен своим баасистским прошлым. Кроме того, Петреус нашел правовые основания для того, чтобы открыть границу с Сирией, несмотря на стремление Госдепартамента не иметь с этим государством никаких контактов. (О 101-й десантной дивизии, когда ею командовал Петреус, ходила шутка, что это единственное воинское подразделение, имеющее собственную внешнюю политику.) Затем он проигнорировал возражения американских гражданских властей в Багдаде и поднял цены на местную пшеницу. Петреус решил, что свободный рынок – это, конечно, хорошо, но предложенные им высокие цены помогут американцам найти поддержку у местного населения, поскольку крестьяне начнут зарабатывать больше, чем при Саддаме Хусейне.

Генерал Петреус был единственным командиром дивизии, проведшим успешную военную кампанию в первый год войны. Но за свои успехи и своеволие он был награжден весьма своеобразно: вместо того чтобы получить должность в действующей армии, о которой он мечтал, Петреус был назначен ответственным за подготовку иракской полиции, а затем переведен на должность командира военной базы в Форт-Ливенуорт, штат Канзас, в 10 000 км от Ирака. Это можно сравнить со ссылкой Пальчинского в Сибирь. Кстати, предшественник Петреуса по Ливенуорту был назначен туда в наказание за то, что бесхитростно заявил журналистам, будто США были застигнуты врасплох своим вторжением в Ирак.

Однако Петреус решил из Форт-Ливенуорта влиять на американскую стратегию самым проверенным способом: снизу вверх. Он поставил перед собой задачу переписать армейскую доктрину по контрпартизанской войне. Обычно переписывание доктрины сводилось к внесению сугубо формальных изменений. Однако Петреус был уверен в том, что сумеет предложить действительно нечто новое. Более того, он понимал то, чего не понимали ни Дональд Рамсфельд, ни Роберт Макнамара, ни президент Джонсон: то, что верные решения возникают только при столкновении очень разных мнений. Петреус к тому времени уже был тем высокопоставленным офицером, который вдохновил Дэвида Килкаллена на написание «28 статей». Теперь он попросил Килкаллена принять участие в конференции, которая должна была по его инициативе пройти в Форт-Ливенуорт. Целью конференции как раз и была выработка контрпартизанской доктрины. Кроме того, он пригласил английского бригадного генерала Найджела Олуин-Фостера, который в свое время подверг американскую армию резкой критике, обвинив ее в невежестве, граничащем с расизмом. (Газета Guardian прокомментировала его слова следующим образом: «Удивляет не только жесткость его замечаний, но и то, что американский армейский журнал Military Review решился их опубликовать». Однако журнал Military Review издавался в Форт-Ливенуорте и подчинялся генералу Петреусу.) Среди приглашенных был и Джон Нагль, который изучал особенности контрпартизанской войны в Оксфорде, и Калев Сепп, еще один эксперт, жестко критиковавший американскую стратегию. Кроме того, Петреус пригласил на конференцию представителей Госдепартамента и ЦРУ, журналистов, ученых и даже правозащитников. И не случайно он занял место рядом с Сарой Сеуолл, директором Гарвардского центра по защите прав человека. Один из журналистов, участвовавших в работе конференции, отметил, что ни разу до этого не видел такого открытого обмена идеями.

В то время, когда вырабатывалась новая доктрина, Герберт Макмастер, он же полковник Х, все еще находился в Таль-Афаре, однако команда Петреуса переписывалась с ним по электронной почте. «Полковник сражался с боевиками в Таль-Афаре, и мы использовали его опыт в реальном времени, – скажет потом Джон Нагль. – Мы записывали его данные по Таль-Афару, а потом размещали их в “Википедии”». Если Рамсфельд закрывал глаза на то, что происходит на передовой, то Петреус сумел найти решение иракской проблемы, находясь за 10 000 км от линии фронта.

Такая готовность воспринимать новые идеи могла бы показаться неожиданной. Да, генерал Петреус имел репутацию самоуверенного человека, причем для этого было множество оснований. О своем опыте в Мосуле Петреус высказался весьма образно: «Я сочетал обязанности и президента, и папы римского». Один из его коллег в беседе с журналистом Томасом Риком сказал, что «Дэвид Петреус является лучшим генералом Армии США, и равных ему нет. Но все-таки он вдвое хуже, чем сам о себе думает».

Однако еще в 1981 г. Петреус усвоил важность обратной связи. Тогда он был всего лишь капитаном, назначенным помощником к генерал-майору Джеку Гэлвину, который сразу сказал Петреусу, что важной частью его работы будет критика босса: «Мое дело командовать дивизией, а твое – критиковать меня». Петреус начал возражать, но Гэлвин настоял на своем, и в конце концов молодой капитан должен был ежемесячно оставлять в папке для докладов отчет о действиях своего босса. Это был важный урок для офицера, не желавшего признавать свои ошибки. Гэлвин сам прекрасно знал важность обратной связи: еще во время вьетнамской войны он потерял свою первую должность, когда отказался выполнить распоряжение начальства и завысить численность противника. Позднее Гэлвина попросили стать соавтором вышедшего под грифом «для служебного пользования» описания военных действий США во Вьетнаме, которое стало настоящей бомбой. Произошла утечка информации, и газета New York Times опубликовала этот материал под названием «Пентагонские записки» (Pentagon Papers). Гэлвин был тем человеком, который понял, что организации, игнорирующие внутреннюю критику, очень скоро совершают непростительные ошибки, и ему хотелось, чтобы Петреус усвоил этот урок.

Джек Гэлвин также научил Петреуса тому, что иногда нужно не только выслушивать неудобные мнения, но и требовать, чтобы их высказывали. Гэлвин хотел, чтобы Петреус был с ним откровенен, несмотря на нежелание младшего офицера критиковать командира. И это очень важно, ведь многие руководители не умеют добиваться откровенности, даже если они куда более терпимы к чужим мнениям, чем Дональд Рамсфельд или Линдон Джонсон.

Подобное неумение приводит к таким последствиям, как поражение на Плайя-Хирон, которое произошло потому, что президент Кеннеди позволил себе обмануться. В книге «Жертвы группового мышления» (Victims of GroupThink) социальный психолог Ирвин Джанис проанализировал эту операцию и нашел объяснение провалу. Дело в том, что сплоченная группа – «своего рода семья» – легко может обрести привычку поддерживать чужие заблуждения просто из чувства коллективизма и нежелания разобщаться. Джанис подробно описал, в чем заключался самообман Кеннеди и почему он позволил себе уверовать в то, что сумел обобщить все мнения и критические замечания. Все его советники старались убедить друг друга в их общей правоте. Позже, во время кубинского ракетного кризиса, Кеннеди более настойчиво требовал, чтобы его познакомили с разными точками зрения, тщательно изучал всевозможные риски и даже разделил группы консультантов, чтобы избежать соглашательства. Будучи историком, Дэвид Петреус усвоил и этот урок.

Имея четкую, работоспособную доктрину, в которой были учтены самые разные мнения, он начал работать над тем, чтобы заставить армию США обратить на нее внимание. И тут ему на помощь пришло его умение работать со СМИ: его фотография появилась на обложке журнала Newsweek под заголовком «Может ли этот человек спасти Ирак?». Журналисты поняли, что на тот момент именно Петреус предлагал стратегию, которая позволила бы США успешно завершить операцию и вывести войска из Ирака. Но Рамсфельд оставался в неведении: когда он делал пересадку в дублинском аэропорту, его помощник заранее распорядился развернуть журнальные киоски так, чтобы ничто не могло напомнить шефу о мятежном генерале.

Многообразие мнений, положенных в основу доктрины, стало основным оружием Петреуса в распространении его идей. Маститые журналисты, приглашенные на конференцию, были поражены предложенной стратегией, но польщены тем, что оказались в числе участников, и с удовольствием освещали тему конференции в своих СМИ. Правозащитница Сара Сеуолл написала предисловие к Полевому руководству 3–24 (FM 3–24), в котором описывалась контрпартизанская доктрина. Джон Нагль выступал на всевозможных ток-шоу, включая ежедневное шоу Джона Стюарта. Руководство удостоилось рецензии в книжном обозрении газеты New York Times и было замечено другими авторитетными газетами. Когда оно появилось в сети Интернет, только за первый месяц его скачали полтора миллиона раз. Свои комментарии к нему написали 600 000 человек из числа военнослужащих сухопутных войск и морской пехоты. Едва новое руководство попало на передовую, мнение Дональда Рамсфельда о том, существуют ли в Ираке партизаны, стало мало кому интересно.

Все это время Петреус и ряд других высокопоставленных офицеров пытались изменить стратегию, действуя сверху вниз. Несколько генералов, как находящихся на службе, так и отставных, в обход существовавшей субординации пытались пролоббировать новый подход к войне в Вашингтоне. Герберт Макмастер на тот момент тоже находился в столице, и Петреус порекомендовал включить его в комиссию по рассмотрению американской стратегии в Ираке.

Во время вьетнамской войны стремление Линдона Джонсона к тому, чтобы вся информация поступала только по установленным каналам, привела Америку к катастрофе. В Ираке армия США решила, что если военное командование встало на опасный путь, то лучше не следовать по нему, а идти другой дорогой, действуя по обстановке. Петреус использовал СМИ, чтобы достучаться до каждого – от новобранца-рядового до главнокомандующего. Другие люди использовали свои возможности и влияние, чтобы донести собственное мнение до самого президента. Это не значит, что иерархия абсолютно бесполезна, но, когда изменения необходимы, она мешает меняться. К тому времени, когда президент Буш и новый министр обороны Роберт Гейтс решили назначить генерала Петреуса командующим войсками в Ираке, внутренняя революция уже охватила все уровни армии США и заставила всех взглянуть на ситуацию по-новому.

Если организация намерена извлекать уроки из своих ошибок, то, скорее всего, ее организационная структура будет самой плохой «дорожной картой» для этого.

8. Извлекая неверные уроки из истории

После тяжелейшего для союзных войск 2006 г. многое изменилось к лучшему и в американской военной стратегии, и в положении простых иракцев. Но мы видим, что все это время процесс проб и ошибок не прекращался. И дело не в замене одного генерала другим или даже не в смене министров обороны, а в том, что все это время страна обретала тяжелый практический опыт, отмеченный отдельными успехами Дэвида Петреуса в Мосуле, Герберта Макмастера в Таль-Афаре, Шона Макфарланда в Рамади и тяжелейшими поражениями в других местах. Армия США нащупывала свой путь к успешной стратегии.

Но можно ли было обойтись без столь болезненного процесса экспериментирования? Бесспорно, он мог бы идти быстрее и легче, если бы Герберт Макмастер вовремя получил повышение, Дэвид Петреус не был бы сослан в Форт-Ливенуорт, а Дональд Рамсфельд оказался бы более внимателен к предупреждениям, которые он получал. Но могли ли американские военные обойтись без этапа, на котором совершались ошибки, и сразу разработать более эффективную стратегию?

Именно об этом я разговаривал с Джоном Наглем, историком, сражавшимся в Багдаде, и одним из соавторов доктрины контрпартизанской войны. Я выдвинул идею о том, что американские военные решили свою проблему в Ираке методом проб и ошибок.

«Мы не пробовали без разбора то одно, то другое», – возразил он и, как и подобает историку, отметил, что нужно использовать уроки истории. Герберт Макмастер и Дэвид Петреус тоже имеют ученые степени по истории. Однако ее трудно назвать хорошим учителем. Несколькими минутами позже, рассказывая о действиях генерала Абизаида, Нагль чуть было не согласился со мной.

«Абизаид извлек неправильные уроки из событий в Ливане в 1983 г., – объяснял он. – Абизаид был убежден в том, что западные силы являются чужеродным телом, рождающим в арабском обществе антитела. Поэтому он пришел к выводу, что нам нужно как можно быстрее передать бразды правления иракцам». В результате американские войска осели в пунктах передового базирования, а иракская армия и полиция оказались неподготовленными к выполнению своих функций. Это было серьезной ошибкой.

Однако этот пример просто подчеркивает тот факт, что заранее знать, какая стратегия окажется правильной, нельзя. Не забывайте, что генерал Абизаид, который через несколько месяцев после начала войны получил под свое командование все вооруженные силы США на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, считался экспертом по этому региону. Он жил в Иордании и блестяще справился с ролью миротворца после первой войны в Персидском заливе. Это был рассудительный и умный военный, совершенно правильно считавший, что дебаасификация будет иметь ужасные последствия. Вряд ли в то время можно было найти лучшего специалиста по Ираку, чем Джон Абизаид. Но если даже он не сумел извлечь из истории правильные уроки, то, значит, это далеко не простое дело. Что подтверждает и анализ экспертных оценок, проведенный Филиппом Тетлоком. Именно поэтому метод проб и ошибок еще долго будет оставаться лучшим инструментом решения сложных проблем, стоящих перед различными организациями.

Еще одним примером того, как история не может дать однозначных ответов на возникающие вопросы, может служить война в Персидском заливе в 1990–1991 гг. «Буря в пустыне» привела к сокрушительному поражению войск Саддама Хусейна: некогда одна из крупнейших армий мира через четыре дня боев перестала быть даже крупнейшей армией в Ираке. Большинство американских военных стратегов увидели в этом подтверждение одного из главных постулатов своей военной стратегии: ведение войны с использованием высоких технологий, а также крупномасштабной воздушной поддержки и прежде всего с большим численным перевесом. В реальности это оказалось предвестником надвигающихся перемен, поскольку одержанная победа была столь бесспорной, что отныне никто не решился бы встретиться с американской армией в открытом бою. Мог ли кто-либо предполагать такое?

Даже если американская стратегия вторжения оказалась верной, последующая адаптация к местным условиям была неизбежна. Боевики постоянно меняли свои методы, и тактика, которая работала вчера, могла подвести сегодня. Джон Нагль понял это, когда, защитив в Оксфорде диссертацию по контрпартизанской войне, отправился в Ирак. Эта страна была полна сюрпризов. Если он получал сведения о каком-нибудь человеке, который минировал дороги, то пойти и арестовать этого человека было совсем не просто. В Ираке нет адресов, нет названий улиц и номеров домов. Информанта не должны видеть с людьми в военной форме, а если Нагль в гражданской одежде проедет на автомобиле без специальных знаков, то он не будет обладать правами, которые гарантирует ему Женевская конвенция. Пентагон просто не мог предусмотреть всех этих местных особенностей и трудностей, даже если бы министр обороны очень этого захотел. Везде и всегда необходима адаптация к местным условиям.

Урок иракской войны заключался в том, что армия США должна была бы иметь более эффективные системы адаптации и обращать больше внимания на удачно завершившиеся эксперименты. Но, вероятно, можно сделать и более широкий вывод. Ведь Дональд Рамсфельд был не единственным, кто верил, что ему все известно лучше, чем солдату на передовой. И до него руководители совершали подобные ошибки и в военном деле, и в политике, и в бизнесе.

9. «Нелегко учить компьютеры игре в шахматы»

Когда мне было 17 лет, я внимал каждому слову «неистового» генерала Нормана Шварцкопфа, когда он рассказывал о ходе войны в Персидском заливе. Я хорошо помню подернутые дымкой силуэты иракских домов, горизонт, перемещающийся по мере того, как двигалась камера, установленная на истребителе «стелс». Вот прицел совмещается с мостом или бункером, предупреждая наблюдателя о том, что вот-вот бомба с лазерным наведением накроет цель. Вот камера вновь пытается навестись, а пока на ней появляются белые и черные полосы. Я стою перед обычным комнатным телевизором в школе, рядом со мной мои одноклассники, и все мы восхищаемся крутизной прицельного бомбометания.

Почти 20 лет спустя я сижу во дворе лондонской Королевской академии, любуюсь весенним закатом и слушаю Эндрю Маккея, британского генерала, который воевал в Ираке и считается одним из самых способных командиров, служивших в Афганистане. Он объясняет, что должны значить эти телевизионные картинки. Объединенные силы должны были иметь прекрасную, передаваемую в реальном времени информацию о потенциальных целях, а в идеале получить «информационное доминирование», при котором силы союзников должны были уничтожить компьютеры, телефонные линии и радары противника. Помимо этого, получаемая информация должна была загружаться в суперкомпьютеры для централизации и обработки всех данных и преобразования их в удобную для высшего командного состава форму, чтобы генералы могли представить себе весь театр военных действий и с ходу откорректировать тактику и стратегию. Компьютер может даже рассчитать вероятные результаты применения различных стратегий, включая непосредственные последствия второго и третьего порядка. Используя операции базовых эффектов (ОБЭ), генерал может выбрать конкретный тактический удар, зная, что он нарушит коммуникации противника, его маневрирование и, возможно, даже снизит его моральный дух, причем в совершенно предсказуемых масштабах. Вот он – третий столп идеальной организации, «крупный план», вьетнамские фантазии Макнамары, которые стали реальностью: война, в которой так много информации, что ее достаточно для разработки оптимальной стратегии одним всемогущим руководителем.

В высокой фигуре генерала Маккея еще есть что-то командирское, но поседевшие волосы и брови, мягкие черты, а также его неподдельный интерес к новым идеям делают его непохожим на военного. Он отставляет в сторону чашку с кофе, а его палец указывает куда-то за мое плечо. «Итак, используя операции базовых эффектов, компьютер способен рассчитать, что уничтожение комнатного цветка за твоей спиной даст нужные стратегические результаты. Мы с расстояния 100 километров запустим ракету, которая способна поразить цель с точностью до одного метра, и уничтожим этот цветок». Я тут же вспомнил о пресс-конференциях «неистового» Нормана и понял, что за прошедшие 18 лет военные технологии только усложнились.

Маккей снова берет чашку. «Вся беда в том, что научить компьютер играть в шахматы очень не простое дело. А ведь в шахматах всего 64 клетки и 32 фигуры».

Не скрывая здорового скептицизма, Эндрю Маккей начал говорить о мечте штабных стратегов: вращающееся кожаное кресло, мерцающие экраны на стене и бесконечные возможности, подвластные одному движению руки. Такое представление столь соблазнительно, что, кажется, будет жить вечно.

Более ранние варианты этой мечты появились задолго до суперкомпьютеров. Первоначально она представлялась в виде подробного плана и целой комнаты бухгалтеров, сводящих воедино и рационализирующих децентрализованную систему. Единственного советского экономиста, награжденного Нобелевской премией по экономике, Леонида Канторовича, однажды попросили использовать свой математический талант для решения задачи планирования производства в советской черной металлургии в 1960-е гг. Он сумел разработать модель повышения эффективности всего производственного процесса, но для сбора данных потребовалось целых шесть лет. Естественно, что за эти годы потребности советской экономики изменились.

Почти в то же самое время Роберт Макнамара также пытался решать сложные проблемы с помощью централизованного количественного анализа. Только его задача касалась не производства стали, а бомбардировок Вьетнама. Американские бомбардировщики сбросили на Вьетнам в три раза больше взрывчатых веществ, чем было сброшено во время Второй мировой войны. Общий вес фугасов превышал вес всех жителей Вьетнама. В некоторых районах на каждый квадратный километр пришлось по 400 сброшенных бомб. При этом каждый авиаудар по просьбе Макнамары самым тщательным образом документировался. Однако такой централизованный аналитический подход не принес победы.

Хочется сделать вывод, что и Канторович, и Макнамара имели бы грандиозный успех, будь в их распоряжении более совершенные компьютеры. Кажется, что и их последователи, Сальвадор Альенде и Дональд Рамсфельд, придерживались того же мнения.

Альенде стал президентом Чили в 1970 г., и при его поддержке реализовывался самый сюрреалистический проект, о котором только могли мечтать плановые органы. Он назывался «Киберсин» и был построен на базе «суперкомпьютера» Burroughs 3500 и целой сети телексных аппаратов, призванных координировать принятие решений в рамках программы по ускоренной национализации экономики.

Для этой работы Альенде пригласил кибернетика Стаффорда Бира, очень примечательного человека, который симпатизировал идее социализма и относился к проекту с большим энтузиазмом, но тем не менее хотел, чтобы ему платили по $500 в день и его запас вина, сигар и шоколада никогда не уменьшался. Рабочие, а чаще их руководители должны были по телексу передавать отчеты о дневной выработке, недостающем сырье и другую информацию в пять утра каждого дня. Операторы вводили полученную информацию в компьютер Burroughs 3500, и к 17.00 того же дня сводный отчет должен был лежать на столе у Альенде, чтобы он смог принять соответствующее решение. Как и в случае с операциями базовых эффектов, которые были разработаны позднее, «Киберсин» допускал наличие обратной связи и возникновение эффектов второго порядка. Некоторые сторонники проекта утверждали, что система была создана для содействия принятию решений на местном уровне, однако Альенде вряд ли понимал это таким образом, когда заявил, что «мы придерживаемся и будем придерживаться централизованного планирования, поэтому компании должны действовать в соответствии с государственными планами».

Успеха этот проект не имел. Чилийская экономика обвалилась, и причин тому было несколько: хаос, возникший в результате крупномасштабной национализации, выступления рабочих и негласная экономическая война, которую вели с Чили Соединенные Штаты. Альенде погиб в результате вооруженного переворота, организованного генералом Пиночетом, который впоследствии пытал и казнил многих своих политических противников. Стаффорду Биру повезло больше: в день переворота он оказался в Лондоне. Но всю оставшуюся жизнь Бир страдал оттого, что не разделил участь своих соратников. Мучимый угрызениями совести, он оставил семью и до самой смерти жил один в деревенском доме в Уэльсе.

Компьютер Burroughs 3500 был по стандартам тех дней довольно мощной машиной. В то время мой отец работал в компании Burroughs. Он рассказывал мне о накопителях памяти шпиндельного типа, по своим размерам превосходивших стиральную машину. В таком устройстве на одном шпинделе вращалось до восьми дисков, на которых можно было сохранить всего несколько мегабайт информации, т. е. меньше, чем сегодня хранится в любом сотовом телефоне. Для запуска компьютера требовалось немало сил, уходивших на то, чтобы перенести с места на место массивные диски или бобины с магнитной лентой. Правда, у Burroughs 3500 было немаловажное достоинство: его память можно было наращивать недорогими модулями по 10 килобайт каждый. Такого объема памяти достаточно, чтобы запомнить несколько страниц из этой главы. На самом деле эта машина никогда не рассматривалась как суперкомпьютер, но благодаря постоянным обновлениям оборудования проработала в банках несколько десятилетий. Эти компьютеры закончили свои дни как устройства управления машинками для сортировки банковских чеков.

Проект «Киберсин» интересен не тем, что доказал бесперспективность какой бы то ни было централизации. Чилийская экономика рухнула бы и без этого, потому что на нее влияло множество внешних и внутренних факторов. Он интересен тем, что продемонстрировал: при встрече с высокими технологиями человек вдруг перестает пользоваться многими из своих прекрасных способностей. Западные газеты со смехом писали о том, что чилийская экономика управлялась компьютером, который по сегодняшним меркам можно отнести к детским игрушкам. Однако в свое время «Киберсин» казался весьма сложным проектом. В вычислительном центре этой системы повсюду были панели управления и кресла, о которых мечтали герои «Звездного пути» капитан Кирк и мистер Спок. Это ведь в подлокотники их кресел были вмонтированы различные экраны и пульты управления. Этот вычислительный центр должен был произвести впечатление и на сторонников, и на противников проекта. Однако он так и не вступил в строй.

Дональд Рамсфельд имел в своем распоряжении более мощные машины, чем Сальвадор Альенде, но мечта его во многом оставалась той же: оперативно получать подробную информацию, находясь в командном центре, и направлять оттуда принятые с помощью компьютеров решения на передовую. Рамсфельд имел в своем распоряжении множество данных из районов ведения военных действий и даже по самым незначительным оперативным вопросам отправлял служебные записки генералам Абизаиду и Кейси. Однако даже если бы сам Рамсфельд не так сильно увлекался контролем, вся технология была настроена именно на централизованное принятие решений. Во время иракской войны центр управления находился в Катаре и представлял собой металлический ангар, внутри которого стояла палатка с кондиционированием воздуха. В ней каждые пять минут корректировалась информация о дислокации войск и нахождении самолетов в воздухе.

Такие системы нельзя назвать бесполезными. Система «Киберсин» работала достаточно надежно, чтобы Альенде мог координировать действия, когда Чили разъедало забастовочное движение и промышленный саботаж. Начальная стадия войны и в Персидском заливе, и в Ираке явила собой потрясающий пример эффективности скоординированного, компьютеризованного вооруженного нападения. Однако такие системы всегда дают меньше, чем от них ждут, поскольку они не могут обладать тем тайным знанием, которое значит как раз больше всего.

«Киберсин» был разработан таким образом, чтобы президент и его экономисты-плановики могли узнавать о возникающих проблемах, однако на самом деле наверх шла только та информация, которую хотели отправлять руководители предприятий. Им ничего не стоило скрывать те проблемы, которые им хотелось скрыть. Когда ситуация позволяла, они вообще не передавали наверх полезную информацию, т. е. возникала ситуация, которую Фридрих Хайек[12] предвидел еще в 1945 г. Альенде и Бир, по-видимому, не осознавали этого, а Хайек хорошо понимал, что люди на местах предпочитают использовать местную информацию в своих собственных целях. Статья Хайека опередила появление современных компьютеров, но ее выводы будут оставаться в силе до тех пор, пока компьютеры не научатся понимать наши мысли.

Компьютерная революция, совершенная Рамсфельдом в военном деле, так же, как и «Киберсин», часто создавала иллюзию информированности. В феврале 2002 г. в Афганистане военные руководители коалиционных сил потратили две недели на планирование операции «Анаконда», нацеливая спутники и беспилотники на определенный квадрат района Шах-и-Кот прежде, чем отправить туда на вертолетах пехоту. Однако пехота высадилась буквально на головы солдат «Талибана», которых до этого никто не мог обнаружить. Вертолеты «Апач» сбивал неизвестно кто, а бомбардировщики, рассчитанные на точное бомбометание, не могли обнаружить цели талибов, и поэтому вся операция обернулась для коалиционных сил почти что катастрофой. То же самое происходило с силами коалиции на начальном этапе войны в Ираке. Они то и дело сталкивались с войсками противника, информации о которых в командном центре, занимавшемся обработкой данных, не было.

Ограниченность «информационного доминирования» становится ясна на примере сражения, произошедшего во время первой войны в Персидском заливе. Показательно, что эти события разворачивались не на узких улочках Таль-Афара и не среди лесистых холмов Косово, а на самых, кажется, удобных для компьютеризованных войн открытых пространствах Ирака. Группа из девяти американских танков Eagle Troop шла по пустыне во время песчаной бури и наткнулась на значительно превосходящие ее по численности силы иракской бронетехники.

«Мы передвигались по довольно ровной местности, и вдруг мой танк оказался на вершине небольшого холма, – вспоминал потом один из капитанов этого подразделения. – Как только мы перевалили через холм, позиция противника оказалась перед нами как на ладони».

Неожиданно для себя американцы обнаружили, что перед ними в укрытиях стоят танки и бронемашины элитной Республиканской гвардии Саддама Хусейна. Из-за песчаной бури рассчитывать на поддержку с воздуха не приходилось…

Обе стороны были застигнуты врасплох. Командиру американского подразделения пришлось принимать решение на месте, поскольку обсуждать ситуацию с командованием или подключаться к суперкомпьютерам просто не было времени. Он сразу понял, что отступать будет куда опаснее, чем неожиданно напасть, воспользовавшись паникой среди иракцев. Он скомандовал своему наводчику стрелять бронебойными снарядами, и тут же один иракский танк был подбит. Перезаряжая пушку и стреляя через каждые три секунды, экипажу удалось подбить еще две машины иракцев до того, как остальные машины подразделения достигли гребня холма. Девять американских танков уничтожили почти 90 иракских машин, не потеряв ни одной своей. И все это благодаря быстрому решению, принятому командиром, хорошей выучке и более совершенному оружию. При этом ни «информационное доминирование», ни «операции базовых эффектов» к этой победе не имели никакого отношения.

Этот быстрый и умелый бой изучается сегодня во всех военных училищах под названием «битва Истинг-73». Имя командира танкового подразделения было упомянуто в одной из книг Тома Клэнси[13]. Об этом же сражении рассказывается и на первых страницах официальной истории войны в Персидском заливе. Автор этой книги пишет: «Действия танкового подразделения наглядно показали, что американская армия рассталась с разочарованностью и болью после Вьетнама и обрела способность одерживать уверенные победы во время операции “Буря в пустыне”».

Может быть, и так. Но может быть, это наглядно показало, что даже при самой современной технологии штаб не может знать всего, что происходит на поле боя. Американские самолеты доминировали в небе над всем театром боевых действий, использовали точное бомбометание, но во время этой песчаной бури танковое подразделение оказалось предоставлено самому себе.

Да, командиром этого танкового подразделения был Герберт Макмастер.

10. «Знание конкретных обстоятельств времени и места»

Очень хочется думать, что американская армия могла бы избежать проблем, если бы с самого начала ею командовали такие люди, как Герберт Макмастер, Шон Макфарланд и Дэвид Петреус. Однако такой вывод не учитывал бы главного урока, который Макмастер хотел преподать всей американской армии. Еще задолго до службы в Таль-Афаре он утверждал, что хваленые технологии, на которых основаны операции базовых эффектов, не дают таких результатов, как продуманная военная стратегия. От них не получишь полной информации, и это показали «битва Истинг-73» и операция «Анаконда», а в ряде случаев они и вовсе совершенно бесполезны. Когда вы разговариваете с человеком на блокпосту в Таль-Афаре, никакие данные, полученные со спутника или с помощью разведывательного беспилотника, не подскажут вам, что это за человек. Как говорит британский генерал Эндрю Маккей, «боевиков на экране радара не увидишь».

Если вы воюете с партизанами, то наиболее важные решения принимают те, кто сражается, и важно, чтобы это были такие решения, как в Таль-Афаре, а не как в Хадите. Если бы даже Дэвид Петреус был председателем Объединенного комитета начальников штабов, а Герберт Макмастер командовал американскими операциями на Ближнем Востоке, кому-то все равно пришлось бы на месте разрабатывать стратегию в Таль-Афаре с учетом сложившейся там ситуации. И командиру танкового подразделения «Орел», кем бы он ни был, пришлось бы принимать самостоятельное решение. Петреус и Макмастер могли бы создать более комфортную среду для адаптации к местным условиям, но не в их силах было бы сделать так, чтобы адаптация стала не нужна.

Любой крупной организации приходится выбирать между централизацией и децентрализацией. Хайек еще в 1945 г. утверждал, что эту дилемму следует решать с учетом вопроса информации. Решения, принимаемые в центре, помогают избежать бесполезного дублирования, кроме того, они могут быть более скоординированными и снижать общие затраты, поскольку дают более широкие возможности для распределения ограниченных ресурсов. Однако на периферии организации решения принимаются быстрее и с учетом местной информации, поэтому они могут быть качественнее. Хайек верил, что большинство людей переоценивают централизованные знания и обычно недоучитывают «знание конкретных обстоятельств времени и места». Для Герберта Макмастера знание конкретных обстоятельств времени и места – необходимое условие победы в любой войне, но особенно в войне против партизан.

Официальная экономика несколько десятилетий игнорировала это утверждение Хайека, даже после того, как в 1974 г. ему была присуждена Нобелевская премия. Однако в последние годы экономисты стали собирать подробную информацию о том, как успешные компании организуют сами себя. Джули Вульф и бывший главный экономист Международного валютного фонда Рагурам Раджан исследовали крупные американские компании с середины 1980-х до конца 1990-х гг. Они пришли к выводу, что в этих компаниях число уровней в иерархии за 15 лет заметно снизилось. При этом больше менеджеров нижнего звена стали подотчетны непосредственно высшему руководству. Также Раджану и Вульф удалось найти данные о заработной плате и премиальных, говорящие о том, что теперь решения в компаниях принимаются не на самом верху, а на нижних уровнях управления.

Такие изменения вызваны тем, что сегодня бизнес стал функционировать в совершенно иной среде. Благодаря глобализации коммерческие предприятия выходят на новые рынки, где они сталкиваются с более серьезной конкуренцией. Традиционно централизация проводится для улучшения координации и исключения всякого рода дублирования в рамках коммерческого предприятия. Такой подход, бесспорно, годится для компаний, вроде Tesco или Wal-Mart[14], практикующих жесткий контроль снабженческих сетей и торговых площадей, благодаря чему эксперименты с новыми товарами и маркетинговыми идеями можно доверить компьютеру. Однако организация с централизованной структурой работает не столь эффективно, когда вынуждена взаимодействовать с большим количеством меняющихся рынков. Поэтому преимущества децентрализации и, соответственно, быстрой адаптации к местным условиям вышли на первый план.

Одновременно с этим происходило быстрое совершенствование информационной технологии. Канторович, Альенде, Макнамара и Рамсфельд одинаково полагали, что более совершенные компьютеры и системы связи будут способствовать процессу централизации, собиранию всего и вся в одном месте, где плановики смогут принимать ключевые решения. Однако на деле все было с точностью до наоборот: данные свидетельствуют о том, что чем более совершенна в технологическом отношении компания, тем более она децентрализована. Как правило, новое оборудование (от программы до огромного станка) превосходит прежние образцы не тем, что работает быстрее, а тем, что обладает большей гибкостью. Но для того, чтобы воспользоваться этим качеством, нужны хорошо подготовленные, умеющие адаптироваться работники, наделенные правом принимать самостоятельные решения. Именно такую рабочую силу готовят для себя или ищут на рынке труда наиболее успешные компании, модернизирующие машинный парк или программное обеспечение. В организациях будущего важные решения будут приниматься не в штабах, а на передовой.

Именно этот урок начала усваивать армия США. Попав в 2003 г. в Багдад, Джон Нагль обнаружил, что, в то время как его молодые неопытные солдаты получают право убивать, он – майор, имеющий докторскую степень и 10 лет военного опыта, – не имеет права печатать свои собственные листовки, чтобы противодействовать грамотной пиар-кампании местных боевиков. В 2004 г. командующий американскими вооруженными силами в Багдаде вдруг обнаружил, что не имеет права воспользоваться средствами ЮСЭЙД[15], чтобы организовать подачу электричества, питьевой воды, создать рабочие места или оказать какую-либо другую помощь местному населению. Средства были выделены в Вашингтоне, и ими могла распоряжаться только корпорация Bechtel, которая взяла на себя обязательства по реализации нескольких очень масштабных и долгосрочных проектов. Командующий видел, в чем заключались насущные проблемы, но не имел полномочий на необходимые действия.

Со временем армия начала процесс децентрализации. В Аль-Анбаре подчиненные Шона Макфарланда шесть вечеров в неделю вещали по громкоговорителям, сообщая разнообразные новости из источников, которым доверяло местное население (например, телекомпании «Аль-Джазира»), информацию о времени прибытия продовольствия на склады ООН, а также небольшое количество пропагандистской информации, направленной против действий «Аль-Каиды» в Ираке.

Проблему компании Bechtel удалось частично решить, когда была внедрена программа децентрализованной помощи, по которой командующему силами США разрешалось платить жалованье местным офицерам и тратить средства ЮСЭЙД на любые другие цели, необходимые для осуществления перестройки в Ираке. Впоследствии с помощью статистического анализа выяснилось, что эти затраты способствовали сокращению количества террористических актов. Если на каждые 100 000 населения тратить $200 000, то это позволяет предупредить три теракта. И это вполне окупало те дополнительные 20 минут, которые изнуренный боями командующий должен был тратить, чтобы заполнить строгую отчетность о расходовании средств.

Однако самым важным признаком того, что военные научились передавать полномочия младшим офицерам, служит карьера Герберта Макмастера. К 2007 г. она, казалось, была завершена. Вернувшись в 2006 г. из Таль-Афара, он не получил ожидаемого повышения. В 2007 г. он вновь не получил очередного звания. Но после его успехов на передовой и откровенных высказываний в интервью, Герберт Макмастер стал самым известным полковником в армии США. И тот факт, что его не продвигают по службе, не остался незамеченным.

«Каждый офицер, с которым я говорил, знал об этом и делал соответствующие выводы», – писал журналист New York Times Фред Каплан. Один офицер сказал Каплану, что продвижение по службе указывает на то, «какие качества ценятся, а какие нет». Другой отметил: «Когда заворачивают такого парня, как Макмастер, всем становится понятно, почему это происходит». В данном случае все поняли это так: для получения очередного звания важнее соблюдать субординацию, чем делать то, что спасет американскую армию от поражения.

В 2008 г. ходили слухи, что Макмастера могут снова обойти званием и даже досрочно отправить в запас. Но Дэвид Петреус пошел на беспрецедентный шаг: он отправился в Пентагон и возглавил совет по присвоению званий. Среди тех, кто стал однозвездными генералами, были Шон Макфарланд и Герберт Макмастер. Петреус проигнорировал жалобы тех, кто командовал Макмастером в Ираке, и этим еще раз продемонстрировал, как важно искать младших командиров, способных на самостоятельное мышление.

11. Руководство миссией и «вечная неопределенность войны»

Изучая войну во Вьетнаме, Макмастер выявил ужасные ошибки в процессе принятия решений на самом верху военно-политического истеблишмента. Линдон Джонсон и Роберт Макнамара установили жесткую иерархию, настаивали на единогласии и слишком верили в количественные методы обобщения и анализа информации.

В Ираке американские военные добились большего, чем можно было достичь, по мнению большинства наблюдателей, даже несмотря на ужасающую ситуацию, сложившуюся к 2006 г. Ими командовали такие неординарные личности, как Роберт Гейтс и генерал Дэвид Петреус. Они руководствовались хорошо продуманной стратегией, однако настоящий успех стал возможен лишь благодаря тому, что младшие командиры, такие как Герберт Макмастер, находясь на передовой, искали новые пути, ведущие к победе. Главным уроком войны стало то, что в армии нельзя слепо выполнять приказы, а надо при необходимости проявлять личную инициативу. Нужно не стремиться к единогласию, а прислушиваться к другим мнениям. И наконец, самое главное – необходимо отказаться от строгого подчинения в рамках иерархии и использовать децентрализацию, а также доверять тем решениям, которые вырабатываются младшими офицерами в результате адаптации, с учетом быстро меняющейся конкретной ситуации и на основе опыта друг друга.

В 2001 г. в официальной доктрине армии США утверждалось, что «автоматические системы с искусственным интеллектом будут дополнять человеческие действия и принятие решений… Более совершенные системы управления и контроля позволят руководителям получать больше, чем когда-либо, информации о том, что происходит в зоне боевых действий». Однако это не впечатлило Макмастера, человека, за плечами которого уже были встреча с превосходящими силами противника во время песчаной бури и борьба с боевиками в Таль-Афаре, борьба, в которой приходилось отвоевывать каждый дом, каждую семью.

«Как известно, мы склонны верить в то, что можно разобраться в ситуации, глядя на экран компьютера», – говорит Макмастер, первым генеральским заданием которого, как и у Петреуса, стал пересмотр доктрины армии США в качестве руководителя, отвечающего за экспериментирование. В разработанном им новом подходе основное внимание уделяется пониманию местной культуры, знанию местных особенностей и городской среды, а также «бесконечной неопределенности войны». Фактически Макмастер проповедует старую армейскую концепцию выполнения боевой задачи: старшие офицеры ставят цели, а младшие решают, как достичь их, сообразуясь с ситуацией на местах. В соответствии с этой концепцией поддержка авиации и тяжелой артиллерии предоставляется по команде не генерала, сидящего на командном пункте, а полковника или майора, который действительно владеет ситуацией и решению которого можно доверять. Время такой концепции вновь пришло, причем не только для армии.

Болезненный процесс обучения на собственных ошибках, через который прошла американская армия в Ираке, может послужить хорошим уроком для всех организаций, руководствующихся в современном, быстро меняющемся мире неверной стратегией. Экспериментирование (или, если пользоваться терминологией Дарвина, вариативность) необходимо, но как в рамках одной организации, так и на поле боя оно имеет свои границы.

Однако иногда экспериментирования, или вариативности, требуется больше, чем позволяют возможности любой организации, какой бы гибкой она ни была. В таких случаях необходим радикальный подход к выдвижению новых идей. Именно к проблеме интенсивной вариативности мы сейчас и перейдем.

Глава 3

Генерирование значимых идей, или Вариативность

Все, что мы изобретаем или делаем, никогда по-настоящему не работает… Все, что мы изобретаем или делаем, – это импровизация, самоделка, нечто несуразное и временное.

Дэвид Пай[16]

Конец науки наступит тогда, когда мы перестанем удивляться. В этом смысле ученый всегда должен находиться в поиске и надеяться на сюрприз.

Роберт Фридель[17]

1. «Один из самых интересных экспериментов»

В 1931 г. британское министерство ВВС разработало жесткие требования к истребителю. Этот документ был примечателен как минимум в двух отношениях. Во-первых, королевские ВВС никогда не жаловали истребители, поскольку считалось, что бомбардировщики остановить невозможно. Поэтому, предвосхищая доктрину взаимного гарантированного уничтожения, документ устанавливал, что основная задача военно-воздушных сил заключается в том, чтобы иметь максимально возможный флот бомбардировщиков и наносить ошеломляющие удары по противнику. Во-вторых, требования были настолько жесткими, что воплотить их в самолете было невозможно. Вместо того чтобы основываться на имевшихся технологиях, чиновники этого военного ведомства хотели, чтобы авиационные инженеры отказались от традиционного подхода и создали нечто совершенно новое.

Для создания прототипов были отобраны три разработки, но ни одна из них себя не оправдала. Министерство ВВС даже вынуждено было рассматривать возможность заказа самолетов в Польше.

Одной из участвовавших в конкурсе фирм была Supermarine. Она представила свой прототип позже срока, и его технические характеристики значительно уступали требуемым. Но, ознакомившись с новым проектом, один весьма инициативный военный чиновник, полковник ВВС Генри Кейв-Браун-Кейв, решил обойти обычный процесс рассмотрения и сделать заказ на самолет, поскольку тот, по его мнению, являлся «одним из самых интересных экспериментов». Этим самолетом был «спитфайр».

Тот самый «спитфайр», который оказался одним из самых значимых изобретений в новейшей истории. Великолепный, маневренный и сверхбыстрый истребитель, который в годы Второй мировой стал для британцев символом победы. Этот самолет с крыльями характерной эллиптической формы был настоящим чудом техники.

«Прекрасная машина» – так отзывался о нем один из пилотов.

Другой сказал: «Я часто удивлялся тому, как легко летается на этом самолете и каким эффективным истребителем он при этом является».

«У меня нет слов, чтобы охарактеризовать “спитфайр”, – свидетельствовал третий пилот. – Это был выдающийся самолет».

Но так отзывались о «спитфайре» не только его пилоты. Однажды Герман Геринг спросил одного из немецких асов, генерала люфтваффе Адольфа Галланда, чего ему не хватает, чтобы сломить упорное сопротивление англичан в воздухе. «Спитфайров!» – был его ответ. Другой немецкий летчик жаловался: «Эти черти закладывают такие крутые виражи! С ними нет никакого сладу».

Благодаря «спитфайру» крохотные британские королевские ВВС смогли, несмотря на все трудности, противостоять ордам люфтваффе в битве за Британию. Немцам это было тем более обидно, что в 1930-е гг. Гитлер безотчетно тратил на военные цели огромные средства, тогда как оборонные расходы Британии находились на самом низком уровне за всю ее историю. Со стороны люфтваффе в «битве за Британию» участвовало 2600 боевых самолетов, которым противостояло 300 «спитфайров» и 500 «харрикейнов». Даже сам премьер-министр Уинстон Черчилль опасался, что в первую неделю интенсивных бомбардировок может погибнуть 49 000 лондонцев. Однако в основном благодаря скорости и маневренности «спитфайров» немцам не удалось разгромить королевские ВВС.

А это означало, что немцы не смогли начать вторжение, которое быстро поставило бы Великобританию на колени. Такое вторжение сделало бы невозможной высадку союзников на континенте, и у Соединенных Штатов не было бы плацдарма для освобождения Франции. К тому же оно могло бы стоить жизни 430 000 английских евреев и, не исключено, обеспечило бы Германии первенство в гонке за создание атомной бомбы, поскольку многие ученые, которые впоследствии перебрались в США и работали над «манхэттенским проектом», как раз в то время, когда «спитфайры» отражали налеты самолетов люфтваффе, находились в Британии. Уинстон Черчилль был прав, когда, говоря о пилотах «спитфайров» и «харрикейнов», заявил: «Никогда еще в истории войн судьба очень многих людей не зависела от всего нескольких человек».

Будет не слишком большим преувеличением сказать, что «спитфайр» спас весь свободный мир. А ведь его прототип обошелся правительству в стоимость дома в Лондоне – всего в 10 000[18].

2. Лотерейные билеты, положительные Черные лебеди и важность вариативности

Вкладывая деньги в надежде на будущую прибыль, мы рассуждаем с точки зрения рентабельности инвестиций и рассчитываем на дополнительные годовые проценты или на более рискованный, но и более существенный выигрыш на фондовом рынке. Но какова была отдача от израсходованных Генри Кейв-Браун-Кейвом 10 000? Гитлер не получил атомной бомбы, а 430 000 людей избежали смерти в газовых камерах. Ни один экономист не сможет определить этому цену.

Рентабельность инвестиций – не тот угол зрения, под которым нужно рассматривать новые идеи и технологии. К некоторым, порой почти фантастическим исследованиям не стоит даже подходить с процентной меркой. Большинство новых технологий оказываются неудачными, а оригинальных идей – либо не такими уж оригинальными, либо попросту бесполезными. Но зато когда оригинальная идея срабатывает, отдача от ее применения бывает столь велика, что не поддается оценке в денежном эквиваленте.

«Спитфайр» – лишь один из бесчисленных примеров таких невероятных прорывов, среди которых были как поистине грандиозные (например, математик и игрок Джероламо Кардано впервые исследовал идею «мнимых чисел» в 1545 г., а потом оказалось, что без них нельзя создать ни радио, ни телевидение, ни компьютер), так и курьезные (в 1928 г. Александр Флеминг забыл навести порядок в лаборатории и в результате обнаружил на чашке Петри, покрывшейся плесенью, первый в мире антибиотик).

Такие проекты – как лотерейные билеты: окупаются редко, но сторицей. Но на самом деле они даже лучше, поскольку лотерея – это бесприбыльная игра, в которой деньги только перераспределяются, тогда как научные исследования и разработки могут обогатить всех. И в отличие от лотерейных билетов прибыль от смелых инновационных проектов и вероятность их успеха невозможно просчитать заранее. Нассим Талеб, автор книги «Черный лебедь» (The Black Swan)[19], называет такие проекты «позитивными Черными лебедями».

Как бы мы их ни называли, такие проекты всегда добавляют нам головной боли. Они жизненно необходимы, потому что экономическая отдача от них может быть невероятной. Но они могут быть инепредсказуемыми, и разочаровать нас. А чаще всего от них просто нет никакой отдачи. Мы не можем не замечать их и не в состоянии эффективно управлять ими.

Было бы неверно думать, что новые технологии можно планировать. Да, порой нам это удается: в результате «манхэттенского проекта» удалось создать атомную бомбу, а Джон Кеннеди пообещал, что в ближайшие 10 лет человек побывает на Луне, и так и произошло. Однако подобные примеры запоминаются в основном потому, что являются исключением из правил. Конечно, приятно слышать, когда исследователь, корпорация или правительство говорят нам, что в скором времени наши энергетические проблемы будут разрешены с помощью новой технологии: появятся автомобили, работающие на водороде или биотопливе, которое будет изготавливаться из водорослей, либо дешевые солнечные батареи, созданные на основе пластмасс. Однако у нас нет никаких оснований думать, что мы можем заранее предвидеть, какая технология будет иметь успех. В действительности все не так просто.

Вот поэтому история разработки «спитфайра» служит уроком для тех из нас, кто верит, что новые технологии разрешат все современные проблемы. Этот истребитель разрабатывался, когда никто не представлял себе будущее авиации. В предыдущей войне с Германией, которая продолжалась с 1914 по 1918 г., аэропланы были новинкой и использовались в основном для разведывательных полетов. Пока авиация совершенствовалась, никто, по сути, не знал, как использовать ее наиболее эффективно. В середине 1920-х гг. бытовало мнение, что самолет не может летать со скоростью больше 500 км/ч, однако «спитфайр» пикировал со скоростью порядка 800 км/ч. Поэтому нет ничего удивительного в том, что британская военно-воздушная доктрина долгое время не принимала во внимание потенциальную значимость истребителей. Большинству тех, кто разрабатывал доктрину, идея перехвата бомбардировщиков истребителями казалась фантастичной.

Но еще более фантастичным казался сам «спитфайр»: стрельба в нем велась непосредственно вперед, из пулеметов, расположенных в крыльях, поэтому для нацеливания на противника нужно было изменить курс машины. Многим казалось, что было бы разумнее сделать двухместную машину со стрелком, сидящим за поворотной турелью[20]. Вот что сказал один вдумчивый и влиятельный обозреватель в 1938 г. – за год до начала войны между Германией и Британией:

«Мы должны как можно быстрее построить большое число тяжеловооруженных аэропланов с турелями, обеспечивающими широкий сектор обстрела… Немцы знают, что мы остановили свой выбор на стреляющем вперед, пикирующем “cпитфайре”, который, если ему не удается сбить противника сразу, обречен на уничтожение».

Человеком, который так скептически относился к «спитфайру», был будущий премьер-министр Уинстон Черчилль. В итоге истребитель, о котором он говорил, был построен, но сегодня в Британии мало кто помнит самолет Бултон-Пола «дефайент». И в этом нет ничего удивительного: он оказался «нелетающей уткой».

С позиций сегодняшнего дня легко утверждать, что официальная доктрина была ошибочной. Однако так же легко извлечь из этого факта ошибочный урок. Разве министры и маршалы авиации могли предсказать эволюцию воздушного боя? Конечно, нет. Урок «спитфайра» заключается не в том, что ВВС Британии могли проиграть войну из-за ошибочной концепции, а в том, что, несмотря на эту ошибочность, им каким-то образом удалось принять на вооружение «спитфайры».

Урок заключается в вариативности, достигнутой благодаря плюрализму мнений, без которого невозможно принятие инноваций. Вместо того чтобы класть все яйца в одну, пусть даже очень заманчиво выглядящую корзину в виде дальнего бомбардировщика, министерство ВВС дало возможность таким людям, как полковник Кейв-Браун-Кейв, на всякий случай спасать и такие «наиболее интересные» варианты, которые на тот момент не выглядели многообещающими. Даже такие варианты, как осмеянный и признанный бесполезным «спитфайр».

3. «Сканк уоркс»[21] и «машины-уроды»

В сентябре 1835 г. Чарльз Дарвин сошел с борта «Бигля» на землю Галапагосских островов, где он обнаружил множество примеров того, как в условиях естественных заповедников создается возможность для развития нового. Эти примеры позволили ему впоследствии создать теорию эволюции путем естественного отбора. Будучи внимательным натуралистом, Дарвин отметил, что острова населяют несколько разных видов вьюрков. Причем ни один из этих видов не встречался за пределами Галапагосского архипелага, который расположен в Тихом океане, почти в 1000 км от побережья Эквадора. Еще более удивительным было то, что на каждом острове жили свои виды вьюрков. Несмотря на то что все они были одного размера и расцветки, клювы у них различались. У одних они были длинными и тонкими, чтобы удобно было доставать личинки насекомых, у других – крупными и твердыми, чтобы легко разгрызать семена, а у третьих – такими, чтобы питаться фруктами. Знаменитые гигантские черепахи тоже отличались друг от друга. У некоторых панцирь имел высокий «вырез», чтобы можно было тянуться за молодыми побегами кактусов, а на больших островах с обильным травяным покровом панцири черепах были обыкновенными. Это было так неожиданно для Дарвина, что он путал представителей разных островов и попросил вице-губернатора помочь ему разобраться. Галапагосские черепахи не похожи ни на каких других, и у Дарвина ушло немало времени, прежде чем он понял, что они представлены шестью разными видами. А когда Дарвин присмотрелся к галапагосским растениям, то и здесь обнаружилось удивительное многообразие. На каждом острове была своя экосистема.

Галапагосские острова оказались родиной такого большого количества видов, потому что были удалены и от материка, и друг от друга. Возникновение различных популяций в рамках одного вида редко обходится без изолированности, в противном случае на самом раннем этапе возникает перекрестное спаривание, которое сводит на нет возникшие было различия.

Для инноваций тоже необходима своего рода изоляция, чтобы инновационный потенциал мог реализоваться. Это не означает, что изоляция содействует возникновению продуктивных идей. Генные мутации на Галапагосских островах происходили так же, как и везде, и идеи возникают не в отдельных умах, а на основе множества разных идей. Джейн Джейкобс[22], величайший исследователь городской жизни, искала инновации в городах, а не в Тихом океане. Однако когда новая идея появляется, ей нужны определенные условия, чтобы не утонуть и не оказаться задавленной обывательской мудростью.

Желание развивать несколько идей параллельно не согласуется с нашими инстинктами: обычно мы хотим узнать, какой вариант лучше, и концентрируем все свои усилия на нем. Но если исходить из того, что жизнь непредсказуема, то вариант, который поначалу казался не лучшим, может в конце концов оказаться именно тем, что нам нужно. Во многих областях жизни целесообразно не сосредоточиваться на одном-единственном варианте. Так, если вы хотите найти друга, вступайте сразу в несколько клубов общения, а не в один, который кажется вам наиболее подходящим. Но такая стратегия еще разумнее, если речь идет об инновациях, когда одна хорошая идея или технология может окупиться многократно. В непредсказуемом мире нам недостаточно иметь план А, у нас должно быть место и для планов B, C, D и др.

«Спитфайр» был далеко не первым планом в списке во многом потому, что «галапагосский остров», на котором он возник, был населен очень странными существами. Был такой плейбой-политик по имени Ноэль Пембертон Биллинг, знаменитый своими выступлениями против лесбиянства. В 1918 г. ему удалось организовать сенсационное клеветническое дело, обвинив исполнительницу экзотических танцев Мод Алан в распространении «клиторального культа». Шумиху вокруг этого дела он использовал для того, чтобы озвучить свои довольно необычные взгляды: он утверждал, будто почти 50 000 «извращенцев» успешно подвергаются вымогательству со стороны немецких спецслужб, стремящихся подорвать военный потенциал Великобритании.

Не сумев довести прессу до истерики по поводу лесбиянства, Биллинг организовал и возглавил компанию Supermarine, которая изобретала что-то в области аэронавтики, и в 1917 г. нанял на должность инженера еще одну странную личность – застенчивого молодого человека по имени Реджинальд Митчелл. На его прежней работе мастер пожаловался, что Митчелл принес ему чашку чая, который на вкус оказался, «как моча». В следующий раз Митчелл вскипятил свою мочу и заварил в ней чай. «Вот это чай, Митчелл!» – восхитился мастер.

Нет ничего удивительного в том, что Митчелл начал громко возмущаться, когда крупная оборонная компания Vickers приобрела Supermarine и попыталась поставить над ним известного конструктора Барнса Уоллиса, вошедшего в историю как изобретатель «прыгающей» бомбы, которой вооружали бомбардировщики «дамбастеры». «Или он, или я!» – кипятился Митчелл. То ли тщательно все взвесив, то ли по счастливой случайности, но совет компании решил перевести Барнса Уоллиса на другую работу, а группа Митчелла продолжала работать, как на изолированном Галапагосском острове, не завися от руководства Vickers.

А затем произошло нечто совсем неожиданное: в 1929 и 1930 гг. самолеты Митчелла – прямые предшественники «спитфайра» – установили мировой рекорд скорости и завоевали кубок Шнейдера, вручавшийся за лучшую конструкцию самолета. Однако правительство, которое широко финансировало рекордные полеты, решило, что в эпоху аскетизма эти самолеты выглядят слишком экстравагантно. Сэр Хью Тренчард, в то время бывший маршалом авиации, назвал эти скоростные самолеты «уродами». Не имея денег на создание очередной машины, способной на рекорд, компания Supermarine вынуждена была отказаться от проекта, поскольку Генри Кейв-Браун-Кейв еще не появился на горизонте, чтобы заплатить за «эксперимент».

Спасение пришло с неожиданной стороны – от Фанни Хьюстон, которая родилась в небогатой семье, но, выйдя замуж за миллионера-кораблестроителя и унаследовав его состояние, стала богатейшей женщиной в стране. Ее филантропия не знала границ. Она помогала угнетенным христианам России, шахтерам, движению за права женщин. В 1931 г. она подписала чек, средств от которого хватило, чтобы Supermarine сумела сделать предшественника «спитфайра», самолет S6. Леди Хьюстон была возмущена отсутствием поддержки со стороны правительства: «Моя кровь закипает от негодования, поскольку я знаю, что каждый настоящий британец лучше продаст свою последнюю рубашку, чем допустит, чтобы Британия не смогла защитить себя от вторжения чужеземцев!»

Самолет S6 развивал невероятную по тем временам скорость – 745 км/ч. И это всего через 30 лет после того, как братья Райт подняли в небо свой первый аэроплан! Ни авторитет Британии, ни проект «спитфайр» не пострадали. И нет ничего удивительного в том, что позднее историк А. Тейлор написал, что «битву за Британию выиграл если уж не Чемберлен, то точно леди Хьюстон».

Колея, проложенная Митчеллом, больше чем на 10 лет опередила создание в компании Lockheed отделения «Сканк уоркс». Именно там были разработаны и U-2 – высотные самолеты-разведчики, с помощью которых были сфотографированы установки с ядерными ракетами на Кубе, и остающийся на протяжении 35 лет самым быстрым в мире самолет «блэкберд», и истребители и бомбардировщики, невидимые для радаров. Эта небольшая команда инженеров и изобретателей специально выведена из корпоративной иерархии, и благодаря этому ее авторитет в последние годы только возрастает. Группа Митчелла так же, как и «Сканк уоркс» была тесно связана с последними достижениями в области воздухоплавания. Митчелл проверял свои разработки, ежегодно участвуя в соревнованиях за кубок Шнейдера. При этом группа оставалась свободной от всяких бюрократических формальностей. В мире, где правительство является единственным заказчиком, это немаловажно.

Сама по себе защита инженеров-новаторов от бюрократов не может гарантировать успех. Наоборот, можно ожидать, что разработки, созданные на таких «галапагосских островах» инноваций, окажутся нежизнеспособными. Однако если среди них появится хоть один «спитфайр», все неудачи окупятся разом.

4. Бремя знаний

Если великолепные результаты достигаются тогда, когда идеи попадают в защищенную питательную среду, то можно подумать, будто в современном мире поощрять инновации ничего не стоит. Ведь никогда до этого в мире не было такого количества университетов, докторов наук и патентов. Взгляните на ведущие мировые компании и обратите внимание, как много среди них тех – например, Google, Intel, Pfizer, – кто выпускает продукты, умещающиеся в спичечном коробке или вообще не имеющие формы. Каждый из таких крупных островов инноваций окружен целым архипелагом небольших высокотехнологичных стартапов, надеющихся изменить ситуацию. Так, скажем, начинающая компания Microsoft в свое время нанесла поражение могущественной IBM, а следующее поколение – Google и Facebook – сделали то же самое с Microsoft.

Оптимизм оптимизмом, но везде, где рынок может экспериментировать с целым набором возможностей, технология меняется с невиданной скоростью. Сила и взаимосвязанность современных технологий ведут к тому, что любой, кто обладает достаточными компьютерными мощностями, может создать прекрасное новое программное обеспечение. Благодаря аутсорсингу даже на рынок «компьютерного железа» и то нетрудно войти. Трехмерные принтеры, дешевые роботы и вездесущие конструкторские программы означают лишь то, что в скором времени появятся новые инновации. Вчера в новинку были сделанные на заказ футболки, а сегодня такие компании, как Local Motors, делают под заказ целые автомобили, используя для этого массовый труд пользователей Интернета, что тоже является своего рода аутсорсингом. Что будет завтра – неизвестно. В таких областях, как открытые игры, к которым постоянно присоединяется большое количество игроков, планка инноваций все время поднимается. Большинство идей не дает результатов, но их так много, что этот факт не имеет никакого значения: специалист по Интернету и социальным средам Клей Ширки отмечает, что «неудачи становятся бесплатными».

Но в этом-то и загвоздка: на самом деле бесплатные неудачи все еще редки. Инновационные области до сих пор являются исключением из общей практики, а не правилом. Поскольку программы с открытым кодом и прикладные программы iPad являются видимым источником информации и поскольку они могут возникать даже в студенческом общежитии, нам кажется, что вообще все, что требует инновационного подхода, может возникнуть в студенческом общежитии. Однако это не так. Лекарств от рака, слабоумия и болезней сердца никто пока не изобрел. В 1984 г. был выделен вирус ВИЧ, и министр здравоохранения США Маргарет Хеклер заявила, что через пару лет появится вакцина от СПИДа. Но что-то она запаздывает уже на четверть века. Так же обстоят дела и с источником «чистой» энергии – термоядерным реактором или солнечными панелями, которые, как обещали, будут стоить дешевле обоев.

Все эти «пропавшие без вести» инновации объединяет то, что они крупномасштабны и очень дороги в разработке. Для их реализации требуется много денег и много рискованной экспериментальной работы. Легко говорить о «Сканк уоркс» или создании высокотехнологичных инкубаторов, но такие проекты требуют миллиардов долларов, а самые привлекательные идеи оказываются на поверку не такими уж привлекательными. Мы просто не задумываемся всерьез над тем, как сочетать финансирование дорогостоящих сложных проектов и плюрализм, который служил нам верой и правдой, когда речь шла о более простых и дешевых стартапах Кремниевой долины.

Если инновация требует огромных средств и многолетних усилий, мы не можем ждать, когда университеты или правительственные лаборатории уступят свое место изобретателям из студенческих общежитий, поскольку этого может и не случиться. Другое дело, когда инновационный процесс оказывается дешевле, проще и быстрее. Однако успехи таких студенческих стартапов, как Google и Facebook, являются все же не правилом, а исключением.

Бенджамин Джонс, экономист из Высшей школы менеджмента Келлога, решил разобраться, что стоит за выдающимися достижениями обитателей Кремниевой долины, и тщательно проанализировал базу данных, состоящую из 3 млн патентов и 20 млн научных работ.

Результаты этой работы сильно разочаровали его и даже заставили ввести понятие «бремя знаний». Группы разработчиков, указанные в патентах, с 1975 г., когда Джонс начал регистрировать свои данные, постоянно увеличивались. Одновременно увеличивался и возраст изобретателей, впервые регистрирующих патент. Специализация стала уже, и сегодня одиночки-изобретатели почти не регистрируют патенты в технических областях. С одной стороны, сужение специализации неизбежно, но с другой – это тревожит, поскольку раньше открытия зависели от широты интересов изобретателя, что позволяло идеям, возникшим в разных областях, соединяться вместе, в одном творчески мыслящем мозгу. Сегодня такое «перекрестное опыление» требует больших групп людей, что приводит к удорожанию и организационному усложнению разработок. Такое глубокое знание, при котором содержание одного патента цитируется во множестве других, характерно только для больших коллективов. Сравните сегодняшний патент с патентом, зарегистрированным в 1970-е гг., и вы обнаружите, что в графе «авторы» стоит больше фамилий, эти люди старше и имеют более узкую специализацию. Весь процесс намного усложнился и стал настолько дорог, что параллельные процессы, проходящие на отдельных «островах инноваций», оказались непозволительной роскошью.

В научном мире происходит то же самое: Джонс обнаружил все возрастающее доминирование групповых исследований. Если раньше чаще всего цитировались работы ученых-одиночек, то сегодня цитируются группы ученых. Ученые должны дольше работать, чтобы получить докторскую степень – ту основу знаний, которая затем позволяет им перейти к новым исследованиям. Джонс утверждает, что научная карьера, как горизонтальная, так и вертикальная, зависит от объема усвоенных знаний. Ученые вынуждены сужать специализацию и приноравливаться к более короткой продуктивной жизни между тем временем, когда они завершат обучение, и тем, когда их энергия и творческая сила начнут иссякать.

Это становится правилом даже для студенческих инноваций. Рассмотрим компьютерные игры. В 1984 г., когда геймеры еще увлекались такими играми, как Pac-Man и «Пришельцы из космоса», появилась самая выдающаяся игра. В «Элите» космические битвы шли в трехмерном пространстве, была реалистичная торговля, огромная вселенная для путешествий, и при этом игра занимала столько же памяти, сколько требуется небольшому документу в редакторе Microsoft Word. Как и многие другие достижения эпохи электронных компаний, эта революционная игра была создана двумя студентами во время летних каникул.

Четверть века спустя индустрия компьютерных игр ждала появления нового блокбастера – Duke Nukem Forever. Это продолжение старого хита создавалось совсем не так. Уже на первом этапе над проектом, который потребовал 12 лет и $20 млн, работали 35 человек. В мае 2009 г. проект был закрыт, так и не завершившись. (Когда эта книга шла в типографию, вновь заговорили о том, что разработку игры решено продолжить.)

Если даже игра Duke Nukem Forever является исключением, все равно проекты по созданию современных игр куда масштабнее, дороже, сложнее и труднее для управления, чем проекты десятилетней давности. Геймеры с нетерпением ожидают «Элиту-4» с того момента, когда в 2001 г. появились слухи о ее разработке. Но они ждут ее до сих пор.

За пределами компьютерной сферы эта тенденция проявляется еще сильнее. Те 10 000, в которые обошлась разработка «спитфайра», сегодня эквивалентны менее чем $1 млн. Невидимый для радаров истребитель американских ВВС F-22, разработанный группой «Сканк уоркс» компании Lockheed, стал не менее революционным самолетом другой технологической эры. Но государству пришлось выделить на него $1400 млн в нынешних ценах, плюс аналогичная сумма была потрачена самой компанией Lockheed Martin и компанией Boeing только лишь на то, чтобы создать прототип. При этом на то, чтобы самолет вступил в строй, ушло четверть века.

Распространение айфонов и приложений для Android скрывает одну неприятную правду, а именно – инновации стали появляться медленнее, труднее и требовать больше денег, причем во многих случаях они не оправдывают наших ожиданий. Прочитайте доклад, подготовленный в 1967 г. влиятельным футуристом Германом Каном, и вы узнаете, что в 2000 г., как ожидалось, мы должны были летать на персональных платформах, не страдать от похмелья, использовать настолько дешевое электричество, что его можно было бы даже не измерять с помощью счетчиков, и освещать города с помощью искусственных лун. Кан не был пустым фантазером. Он оказался точен в своих предсказаниях, касавшихся средств связи и компьютеров. Он совершенно верно предугадал появление наладонных коммуникаторов, цветного фотокопирования и перевода финансовых транзакций в цифровую форму. Но это именно те сферы экономики, где процветает плюрализм.

Еще одним сектором экономики, в котором, похоже, инновациям не будет конца, во времена Кана были дальние полеты гражданской авиации. Но кто мог в конце 1960-х гг., когда был создан Boeing 747, подумать, что эта модель будет оставаться основным средством перевозки пассажиров в течение более чем 40 лет? Если бы мы тогда спросили людей, часто летавших в командировки, что будет самым главным нововведением на транспорте в 2000-х гг., они, без сомнения, ответили бы, что это будут реактивные ранцы или летающие машины. Но пока что, полвека спустя, единственным нововведением является регистрация на рейс через Интернет.

Конечно, автомобили стали комфортнее и безопаснее, но по основным параметрам они недалеко ушли от своих собратьев 1970 г. выпуска. Управляемая термоядерная реакция уже 30 лет находится в 30 годах от нас. Китай основывает свою стремительно растущую экономику на угольных электростанциях, тогда как такие чистые технологии, как использование энергии солнца или ветра, остаются чрезвычайно дорогостоящими и применяются крайне редко. Что касается фармацевтической промышленности, то количество высокоэффективных лекарств за последние 10 лет не увеличилось, а, наоборот, с 2007 г. стало сокращаться. Количество новых лекарств, ежегодно утверждаемых в США, тоже резко пошло на спад.

За последние несколько десятилетий в лидирующих экономиках мира количество людей, занятых в научных исследованиях и разработках, резко возросло, однако роста производительности не происходит. Да, патентов регистрируется больше, однако их количество в пересчете на одного ученого или на один доллар выделенных на науку средств постоянно сокращается. У нас могут быть процветающие университеты и огромные армии работников науки, но от этого новых идей не становится больше.

Это особенно тревожит потому, что мы надеемся на то, что все наши проблемы будут решены с помощью новых технологий. Рассмотрим изменение климата. Бьорн Ломборг, известный как эколог-скептик, считающий, что мы зря беспокоимся по поводу климатических изменений, вместо того чтобы думать о сохранении чистоты воды или о борьбе с малярией, утверждает, что мы должны тратить в 50 раз больше средств на исследования в области чистых энергетических технологий и использования энергии Земли. Если этого требует человек, который считает излишней тревогу по поводу климатических изменений, то это означает, что мы вступаем в мир, в котором мы слишком полагаемся на новые технологии.

5. Проблемы с патентами

Естественно, решения нужно искать на рынке, где бесчисленное количество фирм конкурирует за то, чтобы превратить новые идеи в прибыль. И этим занимаются все – от стартап-компаний до таких фабрик инноваций, как Intel, General Electric и GlaxoSmithKline. Как мы могли убедиться, рынок отличается исключительной инновационностью, поскольку существует серьезная конкуренция за то, чтобы вывести на него сверхдешевые идеи, например программное обеспечение.

Однако когда речь заходит о сложных и дорогих инновациях, которые с каждым днем становятся все более необходимыми, рынок продожает надеяться на помощь правительства в виде охраны патента. Но при этом не всегда ясно, способствуют ли патенты появлению инноваций, в которых мы по-настоящему нуждаемся.

В целом идея выглядит вполне здравой: патенты стимулируют изобретателей, обеспечивая им монополию на использование их идей в расчете на то, что стоимость такой монополии полностью окупится инновациями. Но поддерживают ли патенты нужный баланс или нет – этот вопрос остается открытым. Патенты дискредитировали себя тогда, когда стали появляться совершенно абсурдные вещи. Например, патент США № 60004596, выданный на «запакованный сэндвич без корочки», или патент № 6368227, выданный на «метод качания на качелях» пятилетнему малышу из Миннесоты. Такие легкомысленные патенты сами по себе не приносят особого вреда, но они много говорят о системе, которая выдает патенты на идеи, которые либо не новы, либо почти не требуют научных усилий.

Рассмотрим патент, полученный IBM на «аукцион с плавным завершением», когда аукцион прекращается в определенный момент, который нельзя предсказать, в отличие от аукционов, практикуемых компанией eBay, когда победителем можно оказаться, сделав ставку в последний момент. Решение патентного управления выдать такой патент совершенно не понятно, поскольку идея, мягко говоря, не отличается новизной. Эксперт по аукционам Поль Клемперер говорит, что, по свидетельству Сэмюеля Пеписа[23], знаменитого своими дневниками, такие аукционы проводились еще в XVII в. (В горящую свечу втыкалась шпилька, и аукцион прекращался, когда шпилька падала.) Такие ошибки случаются, но исправлять их довольно трудно. Для этого нужно вступать в прямой спор с IBM, нанимать целую армию юристов и испытывать свою удачу. Поэтому требуется иной, более дешевый способ исправления ошибок.

Возьмем, к примеру, идею использования смартфона для считывания штрихкода в супермаркетах и немедленного просмотра обзоров с целью найти где-нибудь поблизости такой же продукт по более низкой цене. Идея сканерфона пришла в голову молодому канадскому экономисту Алексу Табарроку в самый разгар создания сетевых компаний, когда однажды утром он принимал душ. Но, к несчастью для Табаррока, такая же идея пришла в голову и другим людям, и он обнаружил, что несколько месяцев назад на нее уже был выдан патент № 6134548. Может показаться, что это личная проблема Табаррока, но на самом деле страдаем мы все, поскольку патент, выданный как вознаграждение за то, что нас иногда посещают светлые идеи, приносит только дополнительные затраты, связанные с интеллектуальной монополией, не давая нам взамен ничего.

Хуже того, патенты не способны поддержать инновации в действительно важных сферах. Они излишни в случае со сканерфоном и «аукционом с плавным завершением» и не могут вдохновить на создание вакцины против ВИЧ или на прорыв в области экологически чистой энергии. Одна из проблем – сроки: многие важные патенты, скажем, в области солнечной энергии, утратят свою юридическую силу как раз к тому времени, когда солнечная энергетика начнет конкурировать с углем и газом – технологией, которая используется со времен промышленной революции.

Есть и другая, весьма парадоксальная проблема: компании боятся того, что, если они разработают по-настоящему жизненно важную технологию, государство не позволит им запатентовать ее или существенно ограничит цены. Именно так случилось с компанией Bayer, изготовителем лекарства от сибирской язвы Cipro, когда неизвестный террорист в конце 2001 г. начал рассылать по почте споры сибирской язвы, убив таким образом пять человек. Четыре года спустя, с началом эпидемии птичьего гриппа, владелец патента на Tamiflu, компания Roche вынуждена была дать разрешение на производство этого лекарства в результате давления со стороны правительств разных стран. Нет ничего удивительного в том, что правительства пренебрегают патентным правом, когда речь идет о чрезвычайных ситуациях. Тем не менее если каждый будет знать, что в тех случаях, когда инновации оказываются жизненно важными, правительства игнорируют патенты, то непонятно, почему некоторые думают, что патенты способствуют появлению новых технологий.

Проблему с патентом на сырный сэндвич легко решить с помощью несложных административных мер, однако это не даст ответа на вопрос, сможет ли реформа патентного дела содействовать тому, чтобы компании брались за крупномасштабные, долгосрочные проекты. Замедление инноваций, скорее всего, будет продолжаться.

Если патенты не могут заставить рынок перейти на крупные инновационные проекты, в которых мы нуждаемся, то очевидной альтернативой этому являются правительства. В конце концов, именно они должны работать на перспективу и быть заинтересованы в решении проблем, которые стоят перед всеми нами. Но до сих пор правительственные гранты не раскрыли весь свой потенциал. Почему? Ответ на этот вопрос можно найти в истории жизни одного из самых выдающихся людей ХХ в.

6. «Мы очень рады, что вы поступили вопреки нашей рекомендации»

Первые детские воспоминания у Марио Капеччи начинаются с того, что немецкий офицер стучит в двери их дома в Итальянских Альпах и арестовывает его мать. Ее отправили в концентрационный лагерь, в Дахау. Марио тогда было три с половиной года. Он с детства говорил на двух языках – итальянском и немецком, и хорошо понял, что сказал эсэсовец.

Люси, мать Марио, была поэтессой и убежденной антифашисткой. За отца Марио она не вышла замуж потому, что он был офицером ВВС Муссолини. Можете представить, какой это вызвало скандал в довоенной католической фашистской Италии. Ожидая неприятностей, Люси приготовилась к ним заранее, распродав многие свои вещи, а вырученные деньги доверила одной местной крестьянской семье. Когда она исчезла, эта семья оставила Марио у себя. Какое-то время он рос, как все итальянские крестьянские дети, на себе познав тяготы деревенской жизни.

Через год деньги его матери закончились, и Марио пришлось оставить деревню. Его забрал к себе отец. Но потом Марио решил, что лучше жить на улице: «Среди всех ужасов войны хуже всего для меня было то, что отец был очень груб со мной». Вскоре после этого его отец Лючано погиб в воздушном бою.

Таким образом, в возрасте четырех с половиной лет Марио стал обитателем улиц. Многие из нас довольны уже тем, что их дети могут поесть, не пролив на себя суп, или не плачут, когда их оставляют в детском саду. Марио выжил, питаясь объедками, присоединяясь к бандам и меняя один детский дом за другим. В возрасте восьми лет он заболел тифом и год провел в больнице, то и дело впадая в лихорадочное беспамятство. Условия были ужасные: ни одеял, ни простыней, койки стояли вплотную друг к другу. Иногда удавалось съесть только корочку хлеба и выпить кофе из цикория. В таких больницах многие итальянские сироты умирали.

Но Марио выжил. Когда ему исполнилось девять лет, в больнице появилась странного вида женщина, которая искала его. Это была его мать, которую после пяти лет концлагеря невозможно было узнать. Последние полтора года она провела в поисках своего сына. Она купила ему традиционный тирольский костюмчик, от которого у него до сих пор сохранилась шляпа с пером, и вместе они отправились в Америку.

Прошло 20 лет, и вот Марио уже в Гарвардском университете, полный желания изучать молекулярную биологию под руководством великого Джеймса Уотсона, одного из открывателей ДНК. Скупой на комплименты Уотсон однажды сказал, что за годы аспирантуры Капеччи сделал больше, чем другие ученые успевают сделать за всю жизнь. Он также сказал, что Капеччи будет «психом», если продолжит свои исследования где-либо за пределами интеллектуальной атмосферы Гарварда.

Тем не менее через пару лет Капеччи решил, что, несмотря на мощные ресурсы, прекрасный коллектив и поддержку Уотсона, Гарвард не для него. Он посчитал, что в Гарварде слишком торопят с результатами. Это неплохо, если ты хочешь идти по пути, проторенному другими. Но если ты хочешь добиться чего-то стоящего, изменить мир, то нужно иногда давать себе небольшую передышку. По словам Капеччи, Гарвард превратился в «оплот краткосрочных удовольствий». Поэтому он отправился в университет штата Юта, где в это время открывался новый факультет. В этом университете он разглядел «галапагосский остров», на котором можно будет развивать свои идеи.

В 1980 г. Марио Капеччи обратился за получением гранта к Национальному институту здравоохранения, который использует бюджетные средства для финансирования жизнесберегающих исследований. Капеччи предложил три отдельных проекта. Два из них были проработаны очень хорошо, буквально с пошаговым описанием предстоящих действий. Их успешная реализация была просто гарантирована.

Третий проект был довольно любопытным. Капеччи хотел показать, что можно получить конкретное, заданное изменение гена в ДНК мыши. Трудно переоценить всю важность этого проекта, особенно с позиций 1980 г.: в ДНК мыши столько же информации, сколько содержится в 70 или 80 томах энциклопедий. Капеччи стремился на молекулярном уровне сделать то, что можно сопоставить с поиском единственного предложения в одном из томов энциклопедии. Он поставил перед собой задачу создать ген-двойник того гена, который он хочет изменить. Он предполагал вставить ген-двойник в клетку мыши, заставить его найти своего партнера, выбить того из цепочки ДНК и занять его место. Успех этого проекта был маловероятен.

Национальный институт здравоохранения посчитал, что планы Капеччи звучат как научная фантастика. Он низко оценил заявку ученого и посоветовал ему не заниматься третьим проектом. Однако согласие на финансирование его заявки было дано, поскольку два других проекта выглядели в научном плане респектабельно и были ориентированы на результат. (Дела могли бы обернуться и хуже, поскольку почти в то же самое время Медицинский научно-исследовательский совет Великобритании отверг аналогичную заявку, поданную Мартином Эвансом. Но два научно-исследовательских агентства всегда лучше, чем одно, поскольку они финансируют огромное множество проектов.)

Что сделал Капеччи? Он, нарушив свои обещания, почти все полученные деньги сразу направил на реализацию третьего проекта. Позже Марио вспоминал, что с его стороны это было рискованным шагом, потому что, если бы в первые три-пять лет он не получил значимых результатов, на которых настаивал институт, финансирование сразу прекратилось бы. А без положительной резолюции института найти другие источники финансирования было бы невозможно, и его карьера на этом закончилась бы, его ассистенты стали бы искать новое место работы, а лабораторию пришлось бы закрыть.

В 2007 г. Марио Капеччи была присуждена Нобелевская премия по медицине за работу над генами мышей. Незадолго до этого экспертный совет института, решивший продолжить финансирование, сказал: «Мы очень рады, что вы поступили вопреки нашей рекомендации».

7. «…даже если это грозит неизвестностью или не исключает возможность неудачи»

Мораль этой истории не в том, что мы должны восхищаться упрямыми гениями, хотя они, без сомнения, достойны восхищения. Она в том, что мы не должны требовать, чтобы все гении были упрямыми. Сколько важнейших научных и технических достижений не увидели свет не потому, что их авторы не обладали научным видением, а потому, что они не были бунтарями, как Марио Капеччи!

Но прежде чем спускать собак на Национальный институт здравоохранения, продемонстрировавший недостаток воображения, представим на миг, что вы и я сидим с чистым листом бумаги и пытаемся разработать систему распределения огромных средств – денег налогоплательщиков – между исследователями. Это довольно ответственная задача. Конечно, мы должны иметь ясное описание каждого проекта. У нас должно быть мнение экспертов, чтобы мы могли убедиться в том, что каждый проект научно обоснован. Мы захотим узнать, проводил ли заявитель или иной уважаемый ученый исследования в данном направлении и получены ли предварительные результаты. И мы, разумеется, захотим раз в несколько лет получать отчеты о промежуточных результатах.

Мы только что описали вполне разумную, рациональную систему, которая пыталась не позволить Марио Капеччи проводить опыты с генами мышей.

Рациональная, экспертная оценка проектов по их результатам, используемая Национальным институтом здравоохранения, – это способ обеспечивать устойчивый поток высококачественных, безошибочных научных исследований. Но этот способ не позволяет финансировать покупку «лотерейных билетов», выигрыш на которые – в виде революционных научных открытий – выпадает крайне редко. Это система финансирования, стремящаяся избежать риска и направленная больше на предупреждение неудач, чем на достижение успеха. Такое отношение к финансированию совершенно понятно с точки зрения любой организации, особенно когда речь идет о финансировании из средств налогоплательщиков. Но такая система не умеет рисковать. Было бы неправильно ожидать, что люди типа Марио Капеччи будут ставить на карту свои карьеры ради научной идеи потому, что мы все не хотим рисковать.

К счастью, модель, которую использует Национальный институт здравоохранения, не является единственным способом финансирования медицинских исследований. Институт Говарда Хьюза, крупный благотворительный центр медицинских исследований, созданный эксцентричным миллиардером, имеет специальную программу, которая прямо настаивает на том, чтобы «исследователи рисковали, шли неизведанными путями, даже если это грозит неизвестностью или не исключает возможность неудачи». Однако чтобы получить средства в Институте Говарда Хьюза, необходимо убедить его экспертов в том, что проект достаточно «рискован».

Институт Хьюза поддерживает отдельных людей, а не конкретные проекты, считая, что это дает ученым больше свободы и позволяет им адаптироваться к новой информации и вести исследования в любом направлении, не оправдываясь перед экспертным советом. (Генерал Макмастер, конечно, не стал бы возражать против возможности адаптироваться к изменяющимся местным условиям.) Институт не требует подробного описания проекта. Вместо этого предпочтение отдается краткому описанию идеи и примеру, содержащему наилучшие научные результаты, полученные заявителем. Исследователи иногда даже удивляются тому, что средства предоставляются почти безо всяких ограничений на их использование.

Это не значит, что Институт Хьюза не требует результатов, но он трактует понятие «научные результаты» достаточно свободно, поскольку сам проект изначально не определялся. Если представители института видят, что усилия исследователя не проходят даром, то финансирование его работы автоматически продлевается еще на пять лет. Лишь по истечении 10 лет отсутствие результатов может привести к прекращению финансирования. Но даже в таком случае оно не прекращается сразу, а постепенно сокращается, что дает исследователю возможность найти альтернативные источники финансирования и не увольнять сотрудников, а также не закрывать лабораторию.

Такой подход выглядит исключительно правильным, если мы говорим о таких ученых, как Марио Капеччи. Но действительно ли система, практикуемая Институтом Хьюза, более прогрессивна, чем система Национального института здравоохранения? Быть может, она порождает множество дорогостоящих ошибок и позволяет ученым расслабляться, поскольку финансирование все равно гарантировано?

Все возможно. Именно поэтому три экономиста – Пьер Азуле, Густаво Мансо и Джошуа Зивин – проанализировали данные по Национальному институту здравоохранения и Институту Хьюза, чтобы понять, как влияют на науку два принципа финансирования научных работ. Они сравнили результаты ученых, получавших средства по программам Института Хьюза, с работой лучших ученых, которые получали гранты от Национального института здравоохранения. Для подбора ученых одного уровня экономисты применили специальный статистический метод.

Сравнение, проведенное Азуле, Мансо и Зивином, показало, что предоставляемые с меньшим количеством оговорок средства Института Хьюза расходовались на более важные, необычные и определяющие науку исследования. Ученые, финансировавшиеся из средств Института Хьюза, не отличались более совершенной подготовкой, чем их коллеги, получавшие деньги от Национального института здравоохранения, но смогли опубликовать на основе своих исследований в два раза больше часто цитируемых статей. Они чаще получали научные награды и готовили молодых ученых, которым тоже присуждались премии. Их работы оказались более оригинальными, они ввели в научный оборот больше «ключевых слов», чаще открывали новые области исследований и их чаще цитировали в работах, лежащих за пределами узкой области их интересов.

Среди исследователей, поддержанных Институтом Хьюза, неудачников тоже больше; многие научные работы не цитировались никем. Но в этом нет ничего удивительного, поскольку программа Национального института здравоохранения направлена на минимизацию неудач, а по-настоящему оригинальные исследования без неудач не обходятся.

Неудачи инновационных исследований стоят своих денег. Мы не ожидаем, что все лотерейные билеты выиграют, но когда хотим использовать все шансы на выигрыш, то билет все-таки покупаем. На жаргоне статистики это означает, что кривая отдачи от инновационных исследований загнута резко вверх. Большое количество небольших неудач с лихвой окупается несколькими гигантскими успехами. А стремление избежать всяких рисков, характерное для Национального института здравоохранения, не позволяет финансировать многие по-настоящему значимые идеи.

Неудивительно и то, что бюрократия, которой доверено расходование миллиардов долларов из средств налогоплательщиков, больше всего заботится о том, чтобы минимизировать убытки и максимизировать прибыль. Поэтому метод, которым пользуется Национальный институт здравоохранения, вполне обоснован. Вспомните работу Стюарта Кауфмана и Джона Холланда, в которой показано, что идеальный способ нахождения пути при меняющемся ландшафте возможностей – это сочетание шажков и спекулятивных скачков. Национальный институт здравоохранения финансирует детские шажки. А кто финансирует спекулятивные прыжки? Медицинский институт Говарда Хьюза, который каждый год инвестирует значительные суммы, но они составляют только одну двадцатую процента всего бюджета, выделяемого на научные исследования и разработки. Институт Хьюза не единственный в своем роде, но основная часть научных исследований и разработок – это либо коммерциализация открытий, не допускающая свободы мышления, либо целевое использование грантов, выделяемых по принципу Национального института здравоохранения. Экспериментальные скачки не финансирует почти никто.

Нам нужно, чтобы чиновники брали пример с начальника штаба королевских ВВС Британии, который в 1930-е гг. писал: «Компании не хотят рисковать своими деньгами и вкладывать средства в весьма сомнительные предприятия по конструированию чего-то нового. Если мы хотим серьезно относиться ко всему новому… мы должны создавать стимулы для этого». Именно при таком отношении появляются по-настоящему значимые идеи. Но, к сожалению, такие чиновники встречаются редко.

Пока мы обнаружили всего два жизненно важных принципа, способствующих созданию новых технологий. Во-первых, нужно проводить как можно больше отдельных экспериментов, даже если кажется, что они воплощают в себе противоположные взгляды на то, что должно дать положительный результат. При этом нужно исходить из того, что большая часть экспериментов окажется неудачной. Во-вторых, нужно стимулировать долгосрочные эксперименты, даже если надежды на удачу мало, поскольку в случае успеха отдача будет очень велика. Самым серьезным недостатком большинства финансируемых правительством исследований является то, что обе эти цели несовместимы с государственным планированием. Бюрократы любят грандиозные планы и думают, что только им одним известно, как эти планы должны выполняться. Исключения типа «спитфайра» встречаются редко.

Традиционно государственное финансирование играет важную роль в поддержке выдающихся идей, особенно тогда, когда значительные суммы выделяются на принципах терпимости к неудачам, как это делает Институт Хьюза. Рынок тоже играет свою роль в развитии новых идей и воплощении идей, возникших в финансируемых государством лабораториях, в реальные продукты, которыми мы пользуемся, к нашему удовольствию, в повседневной жизни.

Тем не менее проблема стимулирования дорогостоящих, меняющих мир инноваций продолжает оставаться почти не решенной. Государственные чиновники никогда не захотят рисковать, если речь идет о выделении больших сумм денег, тогда как патентная система редко вдохновляет частные фирмы на финансирование дорогостоящих, продолжительных исследований. Ни один из подходов не может объединить в себе два элемента, без которых не могут обойтись инновации в нашем сложном мире: готовность воспринять новые рискованные идеи и желание рисковать миллионами и даже миллиардами долларов. Эти два элемента являются жизненно важными для инноваций XXI в., хотя они полностью несовместимы. Однако на протяжении последних трех столетий были разработаны способы их сочетания. К сожалению, мы частенько забываем о них.

8. «…для такого лица или лиц, которые обнаружат долготу»

Год 1675-й ознаменовался созданием одного из первых и самого знаменитого государственного ведомства, призванного заниматься научными исследованиями и разработками, – Королевской обсерватории. Она была основана, чтобы повысить безопасность морских плаваний, а главное – решить «проблему долготы», что позволило бы определять, как далеко на запад или восток удалился корабль. (Проблема широты решалась довольно просто – путем измерения продолжительности дня или высоты солнца и звезд над горизонтом.) Для такой великой морской державы, какой была Великобритания, с ее торговыми путями, простиравшимися во все уголки земного шара, было очень важно, чтобы капитаны могли точно определять местоположение своих кораблей. Поэтому Королевская обсерватория, расположенная в Гринвиче, гордится тем, что именно через нее проходит главный – нулевой – меридиан.

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Чернослив, клюква, персики, груши, яблоки и курага. Защита организма от 100 болезней
Чернослив, клюква, персики, груши, яблоки и курага. Защита организма от 100 болезней
Кашин Сергей
Чернослив, клюква, персики, груши, яблоки и курага – незаменимые натуральные защитники организма. Ши...
Амазонки
Амазонки
Нарни Анела
Амазонки – легендарные женщины-воины, которых боялись, уважали и… всегда хотели поработить. Мужчины ...
Гвардия тревоги
Гвардия тревоги
Мурашова Екатерина
«Гвардия тревоги» – новое произведение Екатерины Мурашовой, автора «Класса коррекции» – самой обсужд...
Дисциплина труда, трудовой распорядок
Дисциплина труда, трудовой распорядок
Сибикеев Константин
Трудовой распорядок – существующая в организации система взаимоотношений между работодателем и работ...
Будь чудом. 50 уроков, которые помогут тебе сделать невозможное
Будь чудом. 50 уроков, которые помогут тебе сделать невозможное
Бретт Регина
Вторая книга Регины Бретт – это целая сокровищница вдохновляющих историй. Их герои – обычные люди, д...
Чужое лицо
Чужое лицо
Перри Энн
Инспектор лондонской полиции Уильям Монк пришел в себя в больнице – и понял, что не помнит абсолютно...