Через поражения – к победе. Законы Дарвина в жизни и бизнесе Харфорд Тим

1. Когда неудача немыслима

Утром 6 июля 1988 г. рабочие «Пайпер альфы», крупнейшей нефтяной и газодобывающей платформы на Северном море, разбирали запасной насос, чтобы проверить предохранительный клапан. Дело затянулось на весь день, и к вечеру рабочие отвинтили трубу, а в наряде отметили, что насос использовать нельзя. Инженер оставил записку в диспетчерской, однако там все были заняты и не обратили на нее внимания. Поздно вечером основной насос вышел из строя, и смена, не понимая, по какой причине запасной насос нельзя использовать, запустила его в полуразобранном состоянии. Произошла утечка газа и возгорание, а затем взрыв.

Взрыв сам по себе опасен, но за ним последовало еще несколько поломок. Обычно на платформе для добычи газа имеются взрывозащитные стены, однако «Пайпер альфа» изначально предназначалась для добычи нефти, которая хотя и горюча, но не взрывается. Из-за модификации диспетчерская оказалась слишком близко от источников опасности, и взрыв сразу вывел ее из строя. Пожарные насосы, которые были рассчитаны на подачу огромных объемов морской воды, не включились из-за действия средств безопасности, не допускавших засасывание водолазов. Систему безопасности можно было бы отключить из диспетчерской, но она была разрушена. Это означало невозможность организовать эвакуацию людей, поэтому рабочие укрылись в жилом блоке.

Две другие, ближайшие платформы продолжали добывать нефть и газ, наблюдая за пожаром на «Пайпер альфе». Их операторы, видя, что происходит у соседей, не решались принять решение о прекращении добычи, поскольку это означало бы большие убытки. Соответственно, в трубах содержалось много газа под очень высоким давлением. Когда этот газ взорвался, образовалась огненная сфера диаметром в половину Эйфелевой башни, и платформа скрылась в огне. Взрыв погубил даже двух спасателей, оказавшихся поблизости в катере, вместе с рабочими, которых они успели вытащить из воды. Другие трубопроводы потрескались от высокой температуры, поэтому пожар не утихал, заставляя пожарные катера держаться на расстоянии. К платформе нельзя было подобраться, поэтому через два часа после первого взрыва жилой блок соскользнул с расплавленной платформы в море. Погибло 167 человек. Многие из тех 55, кто сумел спастись, прыгали с высоты 10-этажного дома в ледяную воду. Пожар на платформе продолжался еще три недели.

Специалисты по технике безопасности разобрались в том, что случилось на «Пайпер альфе», и сделали все для того, чтобы предотвратить будущие трагедии. Однако почти никто не извлек никаких уроков из того, что произошло потом, когда из-за пожара на этой платформе случился обвал на финансовых рынках. Возникла LMX-спираль, из-за которой чуть не прекратил существование очень уважаемый страховой рынок Ллойда.

Страховщики часто подписывают контракты, в которых обязуются покрывать чрезвычайные убытки одного из страховщиков по конкретному страховому случаю. В таком «перестраховании» есть определенный смысл, и оно имеет долгую коммерческую историю. Тем не менее на ллойдовском рынке, где страховые синдикаты приобретают риски друг друга, перестраховочные компании стали страховать общие убытки других страховщиков, а не убытки по конкретным страховым случаям. Это небольшое различие оказалось очень важным. На основе перестраховочных контрактов убытки одного синдиката перекладывались на другой, а потом – на третий, а затем, не исключено, – с третьего синдиката вновь на первый. Страховые синдикаты не могли не обнаружить, что через целый круг посредников они оказывались перестраховщиками самих себя.

Образовалась спираль, которая на момент аварии на «Пайпер альфе» была готова вот-вот распрямиться. Страховые синдикаты, совершавшие сделки на ллойдовском рынке, по предварительному иску должны были выплатить порядка $1 млрд, что являлось самой большой страховой суммой в истории. Но среди перестраховщиков началась цепная реакция, и в итоге первичный иск вырос до $16 млрд. Некоторые несчастные страховые синдикаты обнаружили, что застраховали «Пайпер альфу» по нескольку раз. Некоторые кольца этой спирали не распрямились даже 20 лет спустя.

Это должно вам что-то напомнить. В первые дни кредитного кризиса 2007 г., задолго до того, как большинство людей осознало масштабы катастрофы, экономист Джон Кэй указал на сходство между ним и LMX-спиралью. В обоих случаях финансовые институты и регуляторы убеждали себя в том, что имеются новые сложные финансовые инструменты, понижающие риски и распределяющие их по тем игрокам, которые могут легче всего с ними справиться. Исторические данные убеждали в том, что пакетные перестраховочные контракты очень надежны. Сами участники не могли уже четко определить величину риска до того момента, когда дела пошли совсем плохо. В обоих случаях инновационные финансовые методы оказались дорогостоящими неудачами.

Тем не менее в этой книге утверждается, что неудачи не только необходимы, но и полезны. Прогресс – это множество экспериментов, многие из которых заканчиваются неудачей. Поэтому мы должны быть терпимы к неудачам, если хотим извлекать из них уроки. Однако финансовый кризис показал, что толерантное отношение к неудачам – это опасная тактика для банковской системы. Что же происходит, когда мы не можем себе позволить роскошь совершать ошибки, потому что они могут иметь катастрофические последствия?

Когда я изучал LMX-спираль в надежде обнаружить что-нибудь такое, что не дало бы разразиться будущим финансовым кризисам, я понял, что упускаю из виду скрытую, но очень важную параллель. Именно катастрофа на «Пайпер альфе», а не последовавший затем финансовый кризис может помочь нам лучше разобраться в финансовых ЧП. Если мы хотим понять, как работать с системами, в которых нет места для проб и ошибок, то должны начать с платформ для добычи газа, химических заводов и атомные электростанций.

2. «Банковское дело сложнее всех атомных электростанций, которые я когда-либо изучал»

Для большинства банкиров между банками и ядерными реакторами нет никакой связи. Но для специалистов, которые занимаются изучением техногенных катастроф, таких как аварии на «Тримайл-Айленде», на «Пайпер альфе», в Бхопале или гибель «Челленджера», т. е. для инженеров, психологов и даже социологов, эта связь очевидна. Джеймс Ризон, психолог, который всю жизнь изучал влияние человеческого фактора в авиации, медицине, на море и в промышленности, считает крах банка Barings очень показательным случаем. Barings был старейшим лондонским коммерческим банком, но в 1995 г. он рухнул после 300 лет успешной работы. Один из его сотрудников, Ник Лисон, потерял значительные суммы денег, совершая не разрешенные никем рискованные сделки с банковским капиталом. Он единолично разрушил банк, воспользовавшись тем, что вышестоящее начальство недостаточно его контролировало.

«Когда я разговаривал с банкирами и говорил им о рисках и ЧП, они относились ко мне, как к человеку, который колотит в рельс, – рассказывал мне Ризон. – По-настоящему они поняли, что такое риск, когда произошло ЧП по имени Ник Лисон».

Еще один специалист по катастрофам, который не сомневается в верности такой параллели, – это Чарльз Перроу, почетный профессор социологии Йельского университета. Он убежден в том, что банкиры и банковские регуляторы могут и должны уделять внимание технике и психологии безопасности. Перроу известен как автор книги «Обыденные катастрофы» (Normal Accidents), появившейся после аварии на «Тримайл-Айленде» и перед событиями в Чернобыле. В книге исследуется динамика катастроф и утверждается, что в определенных системах они неизбежны, или «обыденны».

Для Перроу такими системами являются те, что одновременно сложны и жестко связаны. Жестко связанный процесс характеризуется тем, что, если он начат, то его трудно или невозможно остановить, как, например, поднимающийся в печи хлеб. Гарвардский университет, наоборот, не относится к жестко связанным системам, он просто сложен. Изменение в предоставлении американских студенческих виз, или новая правительственная схема финансирования научных исследований, или появление модной книги по экономике, физике или антропологии, или научные споры могут иметь для Гарвардского университета непредсказуемые последствия и запустить множество неожиданных реакций, но ни одна из них не может быстро выйти из-под контроля и полностью разрушить университет.

Пока что в этой книге рассматривались сложные, но слабо связанные системы, такие же, как Гарвардский университет. Сама сложность таких систем обрекает их на неудачи, и искусство быть успешным заключается в том, чтобы извлекать из них пользу.

Но что, если система сложна и одновременно жестко связана? Сложность означает наличие множества путей, ведущих к неудачам. Жесткие связи означают неизбежность непредсказуемых последствий, которые распространяются столь быстро, что не удается адаптироваться к неудаче или испробовать что-то другое. На «Пайпер альфе» первый взрыв мог бы не оказаться роковым, но он разрушил диспетчерскую, затруднив таким образом эвакуацию персонала и не позволив отключить систему, блокировавшую работу пожарных насосов. Бригада, работавшая на платформе, успела перекрыть подачу нефти и газа, но трубопроводы были так сильно повреждены, что утечки продолжались. Это и привело к сильнейшему пожару. Каждое взаимодействие было неожиданным. Многое случилось за считаные минуты после первоначальной ошибки. Времени на реагирование не оставалось.

Для таких людей, как Джеймс Ризон или Чарльз Перроу, мало просто изучать подобные катастрофы. Необходимо извлекать из них уроки, чтобы знать, какие ловушки расставляют нам сложные и жестко связанные системы и как психологически и организационно подготовиться к тому, чтобы в них не попадать. Вряд ли можно найти человеческое изобретение, которое было бы столь сложным и столь жестко связанным, как банковская система. Чарльз Перроу говорит, что «банковское дело сложнее всех атомных электростанций, которые я когда-либо изучал». Но если бы банки и банковские регуляторы уделяли должное внимание опыту экспертов по промышленной безопасности, какой урок они могли бы извлечь?

3. Почему системы безопасности кусаются

Комментируя кризис 2008 г., все сходятся на том, что финансовая система должна быть безопаснее. Необходимо ввести правила, которые в будущем не давали бы банкам рушиться.

Может показаться, что для того, чтобы сделать сложную систему надежнее, необходимо принять определенные меры безопасности. Джеймс Ризон стал известен в кругах специалистов по технике безопасности моделью ЧП, названной им «швейцарский сыр». Представьте себе некоторое количество систем безопасности, которые лежат друг на друге, как ломтики сыра «эмменталь». Так же, как в каждом кусочке сыра есть дырочки, в каждой системе безопасности есть недостатки. Но если положить достаточное количество кусков сыра, то можно быть уверенным в том, что дырочки не совпадут друг с другом. Так возникает соблазн сложить как можно больше кусочков сыра, чтобы сплошных дырок точно не оказалось. Но в случае с банковской системой все не так просто. Специалисты по промышленной безопасности уровня Ризона хорошо знают, что с каждой дополнительной мерой по обеспечению безопасности возникают новые возможности для того, чтобы что-то в системе пошло не так.

Галилей описал один из примеров действия этого принципа еще в 1638 г. Каменщики того времени хранили колонны до момента их установки в горизонтальном положении, а чтобы они возвышались над землей, под них подкладывали две кучки камней. Колонны часто покрывались трещинами, а иногда под действием своего веса ломались посередине. Чтобы этого не происходило, под колонны стали подкладывать третью кучку камней. Но это не помогало. Две крайние кучки часто оседали, и тогда колонна начинала балансировать на третьей кучке, как качели, а в конце концов опять же ломалась.

Авария на платформе «Пайпер альфа» – пример другого рода: она началась из-за того, что инструкция запрещала бригадам длительное время работать без перерыва, а переросла в катастрофу потому, что пожарные насосы не включились из-за системы безопасности, предупреждавшей попадание водолазов во впускные отверстия. На ядерном реакторе Ферми в пригороде Детройта в 1966 г. частичное расплавление топливных элементов поставило под угрозу жизни 65 000 человек. Через несколько недель после остановки станции оболочка реактора достаточно остыла, чтобы можно было понять причину аварии: циркониевый фильтр размером со смятую пивную банку был выбит со своего штатного места всплеском охлаждающей жидкости и заблокировал ее циркуляцию. Фильтр был установлен незадолго до аварии в целях повышения безопасности по настоятельному требованию комиссии по ядерному регулированию.

Во всех этих случаях система безопасности добавила то, что инженеры называют «сбойным режимом», из-за которого вероятность аварии лишь повышается. В финансовом кризисе проблема выглядела так же: систем безопасности было достаточно, но именно их обилие ухудшало ситуацию.

Рассмотрим кредитно-дефолтный своп (CDS – credit default swap). Именно с этих трех слов начался кризис. Кредитно-дефолтный своп – это своего рода страховка от невозврата кредита. Первый CDS был подписан между банком JP Morgan и полугосударственным Европейским банком реконструкции и развития (ЕБРР) в 1994 г. JP Morgan выплачивал ЕБРР небольшие суммы, в обмен на которые ЕБРР соглашался покрыть любые убытки по очень маловероятному событию – невозврату нефтяным гигантом Exxon вероятного кредита в размере $4,8 млрд. В принципе эта сделка была вполне понятна: у ЕБРР были свободные средства, и он искал небольшой доход с малым риском, тогда как у JP Morgan было много заманчивых предложений, но ему не хотелось отвлекать свои средства, поскольку по банковским правилам он должен был зарезервировать полмиллиарда долларов как раз на тот случай, если у Exxon будут какие-нибудь проблемы с возвратом кредита. Кредитно-дефолтный своп перекладывал все риски на ЕБРР, а JP Morgan освобождал свои средства. Соглашение было заключено с явного разрешения регуляторов, которые посчитали, что это безопасный способ управления рисками.

Такие кредитно-дефолтные свопы вели к неприятностям двумя путями. Во-первых, страхуя свои наиболее рискованные операции, банк уверенно поднимает ставки. Регуляторы утверждают такие сделки, а следом за ними то же делают и рейтинговые агентства, ответственные за оценку таких рисков. Большинство акционеров банков ведут себя так же. Джон Ланчестер, писавший хронику кризиса, саркастически заметил: «Создается впечатление, что люди пользуются ремнями безопасности для того, чтобы ездить пьяными за рулем». Он недалек от истины, поскольку есть данные, свидетельствующие о том, что ремни и подушки безопасности поощряют рискованное вождение. Психологи называют это «компенсацией риска». Основной целью CDS было повышение безопасности, чтобы банк мог совершать более рискованные сделки. Как и в случае с ремнями безопасности и опасным вождением, жертвами оказались невинные пешеходы.

Еще один, менее заметный путь от CDS к кризису – это появление новых, неожиданных вариантов возникновения сбоев – так же, как у Галилея с колоннами или с циркониевым фильтром в реакторе Ферми. Контракты CDS увеличивают и сложность, и жесткость связей внутри финансовой системы. Институты, которые ранее были не связаны между собой, оказываются взаимосвязанными, и возникают новые причинно-следственные цепочки, которых никто не мог предвидеть.

Здесь имеется в виду страхование долговых обязательств[34]. Банки, выпускающие сложные новые ипотечные долговые обязательства, обращаются к страховым компаниям, которые называются «монолиниями», а большие страховые компании, например AIG, страхуют такие инструменты с помощью кредитно-дефолтных свопов. На первый взгляд это полезно обеим сторонам: для страховщиков это прибыльно и не сопряжено, как кажется, с большими рисками, а инвесторы начинают чувствовать себя уверенно, поскольку за их спиной стоят надежные страховые компании.

Но, как мы видели в случае с LMX-спиралью, даже страхование, лежащее в основе обеспечения безопасности, может создавать неожиданные риски. Скрытая опасность исходит от «кредитных рейтингов», которые являются мерой риска ценных бумаг, определяемой компаниями, которые называются рейтинговыми агентствами. Если долговое обязательство застраховано, то оно обладает таким же кредитным рейтингом, как у страхователя. Страховые компании типа AIG, конечно, имеют очень высокий кредитный рейтинг, поэтому даже долговые обязательства с высоким риском могут получить прекрасный кредитный рейтинг после страхования в AIG.

К сожалению, у этого процесса есть и обратная сторона. Если страховая компания по ошибке застраховала слишком много рисковых долговых обязательств, ей будет грозить банкротство и она потеряет высокий кредитный рейтинг. Именно это произошло с AIG и монолинейными страховщиками. При снижении рейтинга страховщиков происходит снижение рейтинга всех застрахованных долговых обязательств. Когда одновременно понижается рейтинг большого количества долговых обязательств, банки в соответствии с действующим регулированием, запрещающим им иметь слишком много рисковых обязательств, должны эти обязательства так же одновременно продать. Не нужно быть финансовым гуру, чтобы понять, что сочетание системы безопасности с регулированием этой безопасности прописывает рецепт резкого падения цен.

В результате банки, даже способные преодолеть финансовые трудности, связанные, например, с субстандартным ипотечным кредитованием, подталкиваются к банкротству. Банку было бы выгоднее сохранить разумный портфель обязательств со средними рисками, застрахованными страховой компанией. Страховая компания сама попадает в неприятное положение, поскольку она застраховала субстандартные ипотечные продукты, и кредитный рейтинг банковского портфеля понижается не потому, что изменилось качество портфеля, а потому что изменилось положение страховщика. Банк по закону обязан продать свои активы тогда, когда это делают другие банки. Это похоже на то, что скалолаз карабкается вверх, а страховочный трос сбрасывает его в пропасть. Страховые компании и их сеть кредитно-дефолтных свопов действуют, как страховочный трос.

Вместо того чтобы снижать риск, кредитно-дефолтные свопы увеличивают его и заставляют возникать в самых неожиданных местах. То же можно сказать и о других системах финансовой безопасности. Например, это касается пресловутых обеспеченных долговых обязательств (CDO), под которыми скрывались финансовые потоки от субстандартных ипотечных кредитов. Целью их создания было придание рискам формы, сочетающей рискованные и совершенно безопасные «слои». Но вместо этого получилась система, когда риски стали «зашкаливать»: удвоенные убытки по соответствующим ипотечным кредитам неоднократно возводились в степень в процессе реструктурирования и приводили к убыткам в 4, 16, 256 и даже 65 000 раз большим, чем ожидалось. (Эти цифры носят иллюстративный характер и неточны, однако как иллюстрация CDO они подходят.) В обоих случаях системы безопасности позволили инвесторам и банкам быть неаккуратными и обратить небольшие проблемы в настоящие катастрофы. Специалисты по промышленной безопасности, если бы их спросили, могли бы заранее предупредить, что такие неожиданные последствия встречаются повсеместно.

Более корректные меры безопасности, конечно, смогут сработать по-другому, однако опыт техногенных катастроф показывает, что создать меры безопасности, которые не имели бы отрицательного эффекта, труднее, чем кажется. Но если «нанизывание» одной системы безопасности на другую не является панацеей ни от промышленных, ни от финансовых катастроф, то чем же тогда лечить эту болезнь?

4. «Операторы АЭС вконец растерялись»

Когда в 1979 г. произошла авария на атомной станции «Тримайл-Айленд», Америка оказалась как никогда близка к крупномасштабной катастрофе. Все началось из-за того, что инженеры, пытавшиеся прочистить забитый фильтр, позволили стакану воды протечь не в ту систему. Сама по себе безобидная протечка вызвала срабатывание основных насосов, подававших воду в теплообменник, паровые турбины и градирни[35]. Теперь реактор нужно было охлаждать каким-то иным способом. То, что последовало дальше, представляет собой классический пример лавинообразного нарастания сбоев, каждый из которых можно было легко исправить, но вместе они привели к системной аварии, описанной Чарльзом Перроу.

Два аварийных насоса должны были начать прокачку воды через контур реактора, но на обоих вентили после профилактических работ оказались по ошибке закрыты. Об этом операторов должны были проинформировать световые сигналы, но лампочки оказались закрыты бумажной табличкой со словом «ремонт», висевшей на тумблере. Как только реактор стал перегреваться, автоматически открылся спусковой клапан, как на скороварке. Когда давление вновь пришло в норму, он должен был закрыться, но его заклинило в открытом состоянии, что вызвало опасное падение давления в реакторе.

Если бы операторы поняли, что клапан не может закрыться, то они могли бы перекрыть другой вентиль, расположенный ниже по трубе. Но панель управления показывала, что клапан закрылся нормально. На самом деле – сигнал означал, что клапан нужно привести в нормальное состояние. Пока они соображали, что происходит, начальник смены стал подозревать, что спусковой клапан открыт, и отправил сотрудника посмотреть на датчик температуры. Инженер доложил, что температура нормальная, потому что ошибочно посмотрел на другой датчик.

Это была серьезная ошибка, но объяснимая в такой ситуации. Какофония из более чем 100 аварийных сигнализаций затрудняла разговоры между людьми. Панель управления безумствовала: на ней было почти 750 сигнальных ламп, каждая из которых имела буквенный код, и одни были расположены рядом с соответствующим тумблером, а другие вдалеке от него. Одни лампы располагались над тумблерами, другие – под ними. Красные лампы указывали на включенное оборудование, зеленые – на выключенное. Но поскольку отдельные лампы были обычно зелеными, а другие обычно красными, даже хорошо обученный оператор не всегда мог правильно разобраться во множестве мигающих лампочек и быстро обнаружить неполадку.

В 6.20 утра на работу заступила новая смена. Именно она поняла, что перегретая охлаждающая жидкость уже больше двух часов вытекает из реактора. Новая смена быстро справилась с ситуацией, но к тому времени больше 12 0000 л очень токсичной жидкости уже успело вытечь, хотя расплавления топливных элементов удалось избежать. Если бы индикаторы были разработаны умнее, то с ситуацией можно было бы справиться намного быстрее.

Я спросил главу департамента ядерной безопасности МАГАТЕ Филиппа Жаме, какие уроки удалось извлечь из аварии на АЭС «Тримайл-Айленд». «Когда анализируешь то, что произошло, то приходишь к выводу, что все операторы АЭС вконец растерялись», – ответил он.

Жаме говорит, что после этой аварии много внимания стали уделять тому, что должны знать операторы и как донести до них это знание наиболее доступным образом. Задача сводится к тому, чтобы операторы никогда больше не пытались взять под контроль аварийный реактор под звуки сотен аварийных сигналов при тысяче мигающих лампочек.

Урок не прошел незамеченным для АЭС «Хинкли-Пойнт», которая высится на берегу Бристольского пролива на юго-западе Англии. Некогда она была открыта для посещения школьников, а теперь вокруг нее создан целый лабиринт блокпостов, а по периметру высится забор. В центре площадки, которую я посетил в один из ненастных дней конца июля, стоит серое бетонное здание, в котором находятся два ядерных ректора. Неподалеку от него расположено невысокое офисное здание, которое выглядело бы более уместно в каком-нибудь технопарке. В офисном здании есть тренажер, который почти полностью имитирует диспетчерский зал АЭС. Тренажер выглядит как в 1970-е: массивные металлические консоли и не менее массивные переключатели. Добавлены лишь современные плоские дисплеи, как в настоящей диспетчерской, чтобы получать дополнительную информацию о реакторе с помощью электронных датчиков. Скрытый от глаз мощный компьютер имитирует работу реактора, и его можно запрограммировать на любой сбойный режим.

«С годами появилось много новшеств, – объясняет Стив Митчеллхилл, инструктор тренажера, ставший моим экскурсоводом. – Кое-что выглядит, как будто это сделано “для красоты”, но это далеко не так. Это попытка снизить влияние человеческого фактора». Под человеческим фактором имеются в виду, конечно, ошибки операторов АЭС. И Митчеллхилл всеми силами старается обратить мое внимание на очень простое нововведение, появившееся в середине 1990-х: цветовые схемы, позволяющие операторам даже в минуты паники определить, какие переключатели и индикаторы связаны друг с другом. Одно это немудреное средство помогло бы справиться с аварией на АЭС «Тримайл-Айленд» всего за несколько минут.

Для финансовых регуляторов этот урок может показаться непонятным. Однако та же неразбериха и те же многократные ошибки, которые привели к аварии на «Тримайл-Айленд», возникали и при принятии решений по выходу из финансового кризиса. Во вторую неделю сентября 2008 г. все происходило так же, как на АЭС. Все не сводили глаз с Lehman Brothers, который к тому времени уже имел серьезные проблемы. Одним из тех, кто следил за этим банком, был Тимоти Гайтнер, в то время – президент Федерального резервного банка Нью-Йорка. Гайтнер едва завершил трансатлантический перелет, как генеральный директор AIG Роберт Виллумстад уже попросил его о встрече. Журналист Эндрю Соркин писал, что Гайтнер заставил Виллумстада ждать полчаса, поскольку разговаривал по телефону с Lehman Brothers. Когда эти двое встретились, Виллумстад спросил, может ли AIG получить доступ к тем же заемным средствам Федерального резерва, которые доступны для инвестиционных банков.

Виллумстад передал Гайтнеру служебную записку, в которой говорилось, что рискованные финансовые контракты AIG достигли уровня $2 трлн 700 млрд, из которых более трети – это кредитно-дефолтные свопы и аналогичные деривативы, согласованные с 12 высшими финансовыми институтами. Если AIG рухнет, то это поставит на колени всю глобальную финансовую систему. Таким образом AIG представляла собой значительно большую угрозу, чем Lehman Brothers, причем совершенно неожиданную. Однако для Гайтнера еще не зазвучали тревожные колокола. В конце концов, AIG – это страховая компания, деятельность которой регулируется Казначейством США, а не Федеральным резервным банком Гайтнера. По какой-то причине – возможно, из-за усталости после перелета – он не нашел времени на то, чтобы изучить служебную записку Виллумстада. А может быть, записка было плохо составлена. Но как бы то ни было, Тим Гайтнер отложил вопрос об AIG и вновь занялся делами Lehman Brothers.

Все выходные между правительством и инвестиционными банками велись интенсивные переговоры по спасению Lehman Brothers. Гроза разразилась только в воскресенье вечером, когда одному из инвестиционных банкиров позвонили из Казначейства и спросили, может ли он создать группу, чтобы аналогичным образом обсудить возможность спасения AIG. Неожиданная новость была встречена совершенно ожидаемой репликой: «Подождите, подождите… Вы звоните мне в воскресенье вечером, говорите, что мы все выходные обсуждали дело Lehman, а теперь, оказывается, еще и это? Неужели последние 48 часов мы занимались ерундой?» Как и в случае с «Тримайл-Айленд», люди, отвечающие за сложную систему, оказались неспособны выделить важную информацию из общего потока.

«Мы всегда виним оператора и говорим “ошибка пилота”», – поясняет Чарльз Перроу. Но так же, как оператор АЭС, глядевший не на ту мигающую сигнальную лампочку, Тим Гайтнер сосредоточил свое внимание не на том не потому, что он глуп, а потому, что его снабжали неточной, вводившей в заблуждение информацией. Может быть, вполне достаточно отругать таких, как Гайтнер и руководители Lehman Brothers и AIG, но такие специалисты по безопасности, как Перроу, знают, что лучше совершенствовать систему, чем надеяться на приход более совершенных людей.

Управление воздушным движением – один из самых известных примеров того, как удалось создать очень надежную систему, несмотря на сложность решения этой задачи. Может быть, стоит создать аналог системы управления воздушным движением для финансовых регуляторов, чтобы эта система предупреждала их о возможности столкновения финансовых институтов? Сегодня регуляторы имеют весьма смутное представление о том, имеется ли в данный момент еще одна компания типа AIG. При этом у них отсутствует метод системного поиска таких компаний. Им требуется больше информации, и эта информация должна быть представлена в формате не менее доступном и красноречивом, чем движущиеся точки на экране диспетчера воздушного движения.

Эндрю Халдейн, директор Управления финансовой стабильности Банка Англии, уверен, что наступит день, когда регуляторы получат «температурную карту» стрессов финансовой системы, построенную на основе технологий, которые сегодня используются для проверки состояния электрических сетей. При наличии соответствующих данных и программ для их анализа регуляторы смогли бы изучать карту финансовых сетей, находя предаварийные соединения, перенапряженные узлы и неожиданные взаимодействия. Вместо того чтобы рассматривать разрозненные электронные таблицы и презентации в PowerPoint, они бы анализировали в интуитивном формате четкие презентации рисков, возникающих в системе. В идеале такая карта обновлялась бы ежедневно, в почасовом режиме, или вообще создавалась бы интерактивно.

«Но пока что мы находимся в миллионах километров от такой ситуации», – признается Халдейн. В соответствии с законом о реформировании финансовой системы Додда – Франка, подписанным президентом Обамой в июле 2010 г., создается Управление финансовых исследований, которое, кажется, попытается создать подобную карту. Такая технология должна, в принципе, выявлять те компании, которые имеют наибольшую важность, т. е. «слишком большие, чтобы позволить им рухнуть», и следить за тем, как их важность меняется во времени. (Новые принципы регулирования «Базель III» – это попытка определить правила нахождения системно важных институтов, но в настоящее время определение системной важности не более ясно и внятно, чем определения искусства, литературы или порнографии.) Таким образом, в будущем для Тима Гайтнера важность такого института, как AIG, не окажется полной неожиданностью.

При всей привлекательности такой системной «температурной карты» она одна едва ли позволит решить проблемы лучше, чем это делает «информационное доминирование» Дональда Рамсфельда в военное время. Обеспечение безопасности финансовой системы потребует предоставления регуляторам точной системной информации, но этого будет тоже недостаточно. Как и на поле боя, то, что происходит на передовой финансов, ни один компьютер проанализировать не сможет.

5. «У нас не было времени»

Одним субботним вечером сентября 2008 г., в то время, когда Тим Гайтнер и масса других руководителей инвестиционных банков Нью-Йорка обсуждали совсем не то, что нужно, Тони Ломас ужинал с семьей в китайском ресторане. Неожиданно его телефон зазвонил. На другом конце провода был старший юрист британского отделения банка Lehman Brothers. Юрист попросил Ломаса прибыть завтра в лондонский офис компании в Канэри-Уорф с небольшой командой специалистов по банкротствам. Ломас уже знал, что ситуация с Lehman Brothers далеко не благополучна. За последнюю неделю акции компании потеряли в цене три четверти. В Нью-Йорке обсуждались меры по спасению, но директора европейского филиала банка хотели задействовать план Б, здраво полагая, что если переговоры в Нью-Йорке сорвутся, то компания развалится. План Б заключался в том, чтобы пригласить главу самой крупной в Британии компании по банкротствам. А этим человеком и был Тони Ломас.

Скорость, с которой происходило крушение Lehman, поразила и Ломаса, и его видавших виды коллег из PwC. Как правило, все развивается значительно медленнее – потенциальные управляющие выстраиваются в очередь еще за недели до того, как компания объявит о своем банкротстве. Однако в природе финансовых банкротств заложена стремительность. Никто не хочет вести дела с банком, подверженным кредитным рискам. Поэтому такой банк отличается от инвестиционных банков, сползающих к банкротству очень медленно. С ним банкротство происходит либо очень быстро, либо не происходит вообще. Результатом этого быстрого процесса, происходившего с Lehman, стал хаос. И прежде всего, он воцарился в жизни аудиторов. Один партнер PwC попрощался с семьей в полдень воскресенья и не покидал Канэри-Уорф целую неделю. За парковку машины пришел огромный счет – вдобавок к другим административным расходам. Работая с европейским филиалом Lehman, компания PwC за первый год банкротства заработала 120 млн. Выплаты работникам американского и европейского филиалов составили почти полмиллиарда долларов.

Ломас быстро поднялся на 31-й этаж офиса Lehman, где прежде была столовая для высшего руководства. Там рядом с бесценными произведениями искусства на стенах висели написанные от руки таблички, не позволявшие команде PwC заблудиться. Кризис наступил мгновенно. Днем в воскресенье управляющие узнали, что нью-йоркский офис в пятницу вечером снял с европейских счетов все средства. Обычная практика в другой ситуации сейчас могла обернуться тем, что деньги больше не вернутся. Это означало, что все торги в понедельник оказались бы невозможными и незаконными. У Lehman была масса незавершенных сделок с несколькими тысячами компаний. В понедельник, после заседания совета, начавшегося примерно в пять утра, судья подписал распоряжение о передаче контроля над европейским филиалом Lehman компании PwC, сделав таким образом банкротство официальным. Это произошло в 7 ч 56 мин утра. Четыре минуты спустя, когда на распоряжении еще не высохли чернила, открылись лондонские рынки.

Команда PwC пыталась понять, как проводились операции банка. Им показали непонятную диаграмму, отражавшую сложную правовую схему ухода от налогов с помощью большого количества подставных фирм. Это не значило, что команда PwC была неопытной, просто они проглядели реструктурирование европейского филиала Enron, некогда финансово грамотной энергетической компании, утратившей свой авторитет. Однако контракты Enron были еще цветочками, и Ломасу пришлось назначить сотрудников, которые следовали бы повсюду за руководством Lehman, чтобы понять, как они работают и что вообще происходит.

Масштабы хаоса были огромны. Как брокер, компания Lehman Europe имела более $40 млрд наличными, в акциях и других активах, которыми она управляла от имени своих клиентов. Деньги были заморожены, поэтому клиенты тоже оказались на грани банкротства. Lehman осуществляла каждую восьмую сделку на лондонской фондовой бирже, однако сделки за последние три дня не были завершены должным образом. Это была обычная практика. Но сейчас незакрытые сделки оказались во власти крайне неустойчивого рынка. Lehman хеджировала многие риски, используя для этого сделки с деривативами, чтобы снизить до минимума воздействие волатильности. Но как только в понедельник стали приходить электронные письма с отменой сделок, стало ясно, что банкротство сделало эти сделки ничтожными. Когда произошло крушение Lehman, у компании был один миллион открытых контрактов на деривативы.

Только трейдеры Lehman знали, как разобраться с этими сделками. Чтобы избежать еще больших убытков, нужно было на время оставить отдельные контракты. К возмущению кредиторов компании Lehman – уборщиков, поваров, телефонистов и электрических компаний, Ломасу пришлось взять кредит в $100 млн, чтобы передать трейдерам причитающиеся им приличные бонусы. Но ему все равно пришлось обращаться к сторонним специалистам, которые в условиях секретности доделывали работу трейдеров, поскольку сами трейдеры, как только узнавали, что на проводе Lehman, пытались тут же представить все сделки как навязанные. Дело усложнялось еще и тем, что Lehman, будучи крупным банком, не имел собственного банковского счета. Он не мог открыть счет в каком-нибудь другом банке, поскольку все банки были его кредиторами и могли иметь юридическое право на любые деньги, оказавшиеся на счету Lehman. Ломасу пришлось обратиться к услугам Банка Англии, чтобы открыть десятки счетов в различной валюте.

Это было лишь начало тушения пожара. Разгребание головешек отняло много времени. Прошел год с момента банкротства Lehman Brothers, прежде чем британский суд стал рассматривать иски от клиентов банка, свидетельства финансовых регуляторов и PwC. И это, возможно, было правильно, поскольку Lehman Brothers управлял многими миллиардами, принадлежавшими его клиентам. Кому платить, сколько и когда? Как объяснял юрист PwC суду, существуют как минимум четыре различные правовые школы, по-разному трактующие эту процедуру. Судебное рассмотрение затянулось на недели. Еще одна серия судебных решений определяла, можно ли Ломасу провести скорейшее банкротство банка, разделив его кредиторов на три широкие категории и рассматривая каждую категорию в совокупности, а не каждого клиента в отдельности. В этом суд Ломасу отказал.

Постепенно выяснилось, что банк систематически скрывал свое бедственное финансовое положение, используя законный правовой трюк под названием REPO 105, который позволял занижать размеры долга и рискованных активов, чтобы они выглядели менее рискованными. Законность применения REPO 105 в данном контексте определит суд: в декабре 2010 г. прокурор штата Нью-Йорк возбудил иск против аудитора Lehman, компании Ernst and Young, обвинив ее в пособничестве «массовому бухгалтерскому мошенничеству». Однако если обвинение не будет доказано, то это может означать, что финансовые показатели Lehman Brothers были в техническом отношении безукоризненны, но не отражали реального положения дел, как в случае с аварией на «Тримайл-Айленд», когда индикатор указывал на необходимость закрытия клапана, а не на то, что он действительно был закрыт.

В интервью газете Financial Times по случаю первой годовщины падения Lehman Brothers Тони Ломас высказал надежду на то, что это большое дело ему удастся закончить где-нибудь в 2011 г., т. е. через три года после начала процесса банкротства.

Ломас объяснял: «Если бы, когда мы вмешались, в то самое воскресенье, у нас был бы документ под названием “План на случай чрезвычайной ситуации – что нужно делать при обращении к правовой защите”, то нам было бы намного легче. В компании Enron у нас было две недели на то, чтобы написать такой план. Это небольшой срок, но нам его хватило, чтобы быстро перейти к делу. А в этот раз у нас не было времени».

Тони Ломас счел эту работу невероятно сложной, а ведь его попросили заняться только европейским отделением Lehman Brothers, т. е. всего лишь «дочкой» основного банка, который в свою очередь был частью глобальной финансовой системы. Мы рассматриваем вопрос продолжительности процесса банкротства не потому, что банкиры и акционеры банков заслуживают особого к себе отношения, а потому, что рухнувший банк похоронил под собой на все это время десятки миллиардов чужих денег. Если эту проблему решить, то банкротство следующего банка Lehman Brothrs будет безопасным. Но это означает необходимость перестройки жестко связанной системы в систему с более свободными и более гибкими связями.

6. Банки-домино и банки-зомби

Довольно экзотическая забава с выстраиванием домино является самым показательным примером жестко связанной системы. Вы могли видеть по телевизору, как кто-нибудь выстраивает сложнейшие конструкции из многих тысяч костяшек домино, а потом опрокидывает их одним легким толчком. В отличие от банков костяшки домино склонны к падению, но далеко не сразу. При установлении одного из первых рекордов 8000 костяшек посыпались от падения шариковой ручки из кармана телеоператора, пришедшего снимать это событие. Были случаи, когда рекорд не удавалось установить из-за бабочек или кузнечиков.

Выстраивать костяшки домино можно в совершенно контролируемой среде, когда не помешают ни насекомые, ни сотрудники телекомпаний. Это, конечно, уменьшит сложность систем домино, поскольку чем жестче связи, тем меньше проблем с выстраиванием фигур. Однако с практической точки зрения чем свободнее связи, тем лучше. Профессиональные участники соревнований по выстраиванию фигур из домино сегодня используют «ворота безопасности», которые снимаются в самый последний момент, чтобы избежать случайного разрушения системы. В 2005 г. сотня добровольцев потратила два месяца на установку 4 155 476 костяшек домино на одной голландской выставке. В павильон влетела ласточка и задела конструкцию. Благодаря «воротам безопасности» упало только 23 000 костяшек, хотя могло быть и хуже. (Правда, для ласточки хуже уже быть не могло, потому что, стремясь сохранить конструкцию, один из участников застрелил ее из пневматического ружья, чем навлек на себя гнев защитников животных. Они хотели ворваться в павильон и завершить то, что не успела сделать несчастная птица.)

Финансовая система никогда не избавится от своих ласточек (правда, черные лебеди были бы более подходящей эмблемой), поэтому она нуждается в своих собственных «воротах безопасности». Если можно сделать связи в системе менее жесткими, чтобы банкротство одного банка не тянуло за собой другие банки, то финансовая система станет намного безопаснее даже при том, что ошибки в ней будут встречаться так же часто.

Банки могут действовать, как домино, разрушая другие компании одну за другой двумя путями. Наиболее простой способ – распространять вокруг себя банкротство не потому, что у компаний-клиентов нет денег, а потому, что они закончились в банке.

Но существуют еще и банки-зомби. Они не становятся банкротами, но только мешают вести бизнес, терроризируя другие компании. Происходит вот что. У всех банков есть активы (ипотечный кредит является активом потому, что владелец жилища должен банку деньги) и финансовые обязательства (клиентский счет является обязательством, поскольку банк обязан предоставить деньги клиенту по первому его требованию). Если активы меньше обязательств, то с юридической точки зрения банк является банкротом. Как лекарство от банкротства, банку нужен капитал. Это средства, которыми банк обладает от имени своих акционеров, а они всегда оказываются в конце очереди, когда речь заходит о возврате средств рухнувшего банка.

Если активы лишь ненамного превышают финансовые обязательства, то банк находится на грани банкротства, и, чтобы избежать печальной судьбы, ему приходится становиться зомби. Мы в идеале хотим, чтобы банк избежал банкротства, привлекая дополнительный капитал от акционеров, «надувая» подушку безопасности и позволяя банку уверенно продолжать свой бизнес. Однако большинство акционеров вряд ли захотят инвестировать капитал, потому что при этом больше выиграют не они, а кредиторы банка. Помните: расчет производится сначала с кредиторами и лишь потом с акционерами. Если банк находится на грани банкротства, то любое вложение капитала в него приведет лишь к тому, что расплата с кредиторами будет произведена полностью. Акционеры же получат средства только в том случае, если что-то останется после расчетов с кредиторами.

Поэтому банки-зомби предпринимают другие шаги. Вместо «надувания» своего капитала они пытаются стать меньше, чтобы им хватило имеющейся «подушки». Они привлекают займы и используют их для расчетов со своими собственными кредиторами. При этом они неохотно дают кредиты новым предприятиям или в ипотеку. Этот процесс ведет к оттоку денег из экономики.

И банки-зомби, и банки, больные заразным банкротством, могут увлечь за собой множество предприятий. Неудивительно, что правительства реагируют на финансовый кризис, выступая гарантами по долгам банков и принудительно инвестируя в них большие средства. Это позволяет снизить влияние финансового кризиса на всю экономику. Но за это тоже приходится платить не только увеличением расходов, но и увеличением рисков. При этом тратятся деньги налогоплательщиков, а кредиторы банков получают недвусмысленное послание: «Ссужайте деньги кому угодно и в любых количествах, поскольку налогоплательщик всегда позаботится о том, чтобы вам их вернули». Деньги налогоплательщиков становятся подушкой безопасности – той соломкой, которую успевают подстелить, чтобы смягчить отрицательное воздействие на финансовую систему. Сокращение связей внутри финансовой системы означает создание эквивалентов упомянутых выше «ворот безопасности», чтобы в тех случаях, когда банк типа Lehman Brothers оказывается в тяжелой ситуации, ему преспокойно давали бы упасть.

7. Сокращение связей

Первый и самый очевидный способ установки «ворот безопасности» между отдельными банками и «костяшками», которые они могут уронить, – это постоянный контроль наличия у банка капитала в достаточном количестве. Это не только уменьшит вероятность банкротства банков, но и не даст распространиться последствиям этого банкротства на другие компании. Добровольно банки не станут создавать большие резервы капитала, поэтому в дело должны вступать регуляторы, заставляющие их делать это. Капитал дорог, а значит, большие объемы резервного капитала приведут к удорожанию кредитов и страхования. Слишком хорошо будет тоже нехорошо. Однако кризис кредитования показал, что у банков было недостаточно капитала.

Вторым вариантом установки «ворот безопасности» является использование облигаций со странным названием Co-Co, или «кокосовые». «Кокосовые» облигации – это долги, поэтому в обычной ситуации держатели этих облигаций имеют при расчетах с банком приоритет перед акционерами. Но при этом «кокосовые» облигации играют роль подушки безопасности, поскольку их можно конвертировать в капитал. При наступлении определенных условий держатели таких обязательств вдруг узнают, что их обязательства конвертированы в банковские акции, и в том, что касается рисков, их начинают приравнивать к акционерам.

Естественно, такому обстоятельству никто не радуется. Действующие акционеры обнаруживают, что им принадлежит теперь меньшая часть компании, а значит, и меньшая часть прибылей. Держатели «кокосовых» облигаций понимают, что теперь риски для них возрастают, с чем они, естественно, не согласны. Однако главное в этих обязательствах то, что в них предусмотрено наступление чрезвычайной ситуации: если банку грозит переход в состояние зомби, наступает условие конвертации Co-Co. При этом положение держателей обычных обязательств более надежно по сравнению с держателями «кокосовых» обязательств, а обычные акционеры получают более высокую прибыль, поскольку выпуск Co-Co ведет к росту не основного, а условного капитала банка. Однако в обычной ситуации держатели Co-Co получают наибольшую прибыль из всех держателей облигаций, поскольку они выступают в роли страховщиков.

Все это звучит очень заманчиво. Однако нужно помнить, что подушки безопасности не только спасают жизнь, но и причиняют увечья. «Кокосовые» облигации, как и любые другие инструменты страхового типа, преследуют цель перераспределения рисков, и мы посмотрим, к чему это может привести. В 1990-е гг. в Японии обязательства Co-Co получили название «спираль смерти», которое вряд ли может кого-то вдохновить. Неприятности одного банка могут привести к конвертации Co-Co в акции, и другие банки, у которых они имеются, вынуждены будут продавать их по сниженной цене, терпя убытки. Ответом на такую ситуацию будет запрет на покупку банками «кокосовых» обязательств друг друга. Такие облигации смогут покупать только частные лица или пенсионные фонды, которые в ситуации временных трудностей более устойчивы.

Третий путь уменьшения жесткости системы – это совершенствование процесса банкротства банков. Вспомните жалобу Тони Ломаса на то, что у Lehman Brothers не было плана на случай банкротства. Регуляторы могут и должны настаивать на том, чтобы наиболее крупные финансовые компании разрабатывали такие планы и ежеквартально подавали их на проверку. В планы должно включаться оценочное время ликвидации компании. Эту информацию регулятор может принимать во внимание при установлении размера резервного капитала. Если операции инвестиционного банка отличаются чрезвычайной сложностью – причем часто эта сложность объясняется желанием уйти от налогов, – и банкротство может затянуться на годы, то и подушка безопасности в таком банке должна быть комфортно «мягкой». При более простых операциях и наличии четко прописанных планов на случай наступления чрезвычайной ситуации допустимы и более «тонкие» подушки безопасности. Поскольку капитал весьма дорог, это заставит банки упрощать свои операции и даже создавать дочерние компании. В настоящее время игровое поле имеет уклон в другую сторону – в пользу агрессивно действующих мегабанков, поскольку сложность структуры часто оборачивается налоговыми выгодами, и кредитные рейтинги крупных банков выглядят более привлекательными.

То, что через год после банкротства Lehman Brothers суды разбирали четыре возможных правовых подхода к средствам, оставшимся на его счетах, попросту абсурдно. В нечетко прописанных в законе случаях регуляторы должны иметь право на быстрое решение проблемы. Конечно, судьба миллиардов долларов должна решаться справедливо, однако если банк становится банкротом, то самым худшим решением будет отсутствие всякого решения. Реальная экономика может быть парализована совокупностью исков к банкам. Это будет современный вариант тяжбы Джарндисов против Джарндисов из «Холодного дома» Чарльза Диккенса. Это дело длилось так долго, что судебные издержки поглотили все наследство, и никто из родственников не получил ни пенни.

Регуляторам также нужно право брать на себя управление банками и другими финансовыми институтами, чтобы быстро их реструктурировать. Как обнаружил Тони Ломас, международные банки внедряются в национальные банки накануне их банкротства. Поэтому такое право должно регулироваться международным соглашением, достигнуть которого намного проще, чем может показаться.

Один из способов реструктуризации даже сложного банка был изобретен двумя специалистами по теории игр – Джереми Бюловом и Полем Клемперером[36]. Впоследствии они стали главными экономистами, пожалуй, самого сложного в мире банка – Citigroup. Это решение настолько элегантно, что похоже на фокус: Бюлов и Клемперер предложили регуляторам делить попавший в трудное положение банк на два: один хороший «мостовой» банк, а другой – плохой, банк-«огузок». Мостовой банк получает все активы и основные обязательства, например депозиты обычных вкладчиков, а если это инвестиционный банк, то средства других компаний. Банк-«огузок» не получает никаких активов, а лишь остатки долгов. В один момент мостовой банк превращается в полнокровный банк с хорошей подушкой безопасности и возможностью кредитовать клиентов, привлекать средства и участвовать в биржевых операциях. А банк-«огузок», конечно же, функционировать не может.

Но разве кредиторы банка-«огузка» не оказываются обворованными? Не спешите с выводами. Тут-то и начинается фокус: банк-«огузок» является владельцем мостового банка. Поэтому, когда банк-«огузок» становится банкротом и его кредиторы решают, чем они могут поживиться, первое, что им может достаться, – это акции еще действующего банка. Это позволяет им получить больше того, что могло достаться при банкротстве изначального банка. При этом мостовой банк не оказывает отрицательного воздействия на экономику.

Если вы сомневаетесь в возможности извлечь здоровый банк, как кролика из шляпы, из больного банка, не привлекая новых средств и не занимаясь их экспроприацией, то у вас есть для этого все основания, но тем не менее факт остается фактом.

Более радикальная и более безопасная идея принадлежит экономисту Джону Кэю. Она известна как «узкий банкинг». Кэй предлагает разделить две основные функции современного банка – «казино» и утилитарную. Утилитарная функция – это работающие банкоматы, действующие кредитные карты и возможность для простых людей положить свои средства на накопительные счета и не бояться за судьбу этих денег. «Казино»-банкинг включает наиболее спекулятивную сторону банковского дела – покупку контрольных пакетов, инвестирование в обязательства, обеспеченные ипотекой, и использование кредитных деривативов в надежде заработать. «Узкий банк» – это тот банк, который предоставляет утилитарные услуги банковской системы и не занимается «казино»-банкингом. Идея заключается в том, чтобы банки не могли одновременно и предоставлять утилитарные услуги, и играть в банковские азартные игры.

Идея не совсем правильная, потому что было бы несправедливо приравнивать все рискованные банковские операции к игре в казино. Как мы видели в главе 3, новые идеи требуют для реализации привлечения средств из спекулятивных источников, и поэтому даже хорошие идеи часто не реализуются. В движении средств туда, где они могут совершить потрясающие вещи, всегда есть что-то от азартной игры. Поэтому без наличия «азартных» операций, например венчурного капитала, мир стал бы беднее на инновации. Кроме того, трудно разделить утилитарную деятельность банков и «казино»-банкинг, поскольку некоторые виды банковского «казино» имеют вполне определенный смысл, скажем хеджирование рисков. Если я ставлю на то, что дом моего соседа сгорит, то это вызывает возмущение, но если я ставлю на то, что сгорит мой собственный дом, то это уже страхование. И это не только разумно, но во многих странах и обязательно. Поэтому точно так же от остальной деятельности банка во многом зависит, считать ли конкретную финансовую транзакцию азартной игрой или разумным управлением рисками.

Тем не менее идея «узкого банкинга» может оказаться работоспособной. Кэй считает, что деятельность таких банков необходимо лицензировать, и для получения лицензии они должны отвечать требованиям регуляторов в плане наличия достаточного капитала для выполнения своих обязательств по депозитам, а их деятельность в секторе «казино» должна лишь поддерживать утилитарные функции, а не рассматриваться как еще один самостоятельный источник прибыли. «Узкие банки» могут оказаться единственными институтами, в соответствии с законом имеющими право называть себя банками и открывать депозитные счета для малого бизнеса и физических лиц, осуществлять межбанковские расчеты и переводы с одного счета на другой, а также обеспечивать работу банкоматов, и единственными банками, в которых вклады населения будут страховаться средствами налогоплательщиков.

Это может выглядеть как чрезмерное регулирование, но Джон Кэй считает, что в некотором смысле оно вполне допустимо. Вместо того чтобы надзирать за всей финансовой системой с помощью плохо прописанных и – как мы сегодня знаем – неадекватных методов, специальные регуляторы будут концентрировать свое внимание на более простой задаче – решать, достоин ли конкретный банк лицензии на «узкий банкинг» или нет. Прочие финансовые фирмы могут проделывать с деньгами своих акционеров все что угодно, включая совершение очень рискованных операций. Они могут даже приобретать «узкие банки»: если основной «казино»-банк попал в тяжелую ситуацию, то «узкий банк» можно будет спасти или поправить его положение, не прекращая клиентское обслуживание и не используя деньги налогоплательщиков. Аналогичным образом при банкротстве энергетической компании ее электростанции продолжают работу и при новых владельцах.

Все это отсылает нас ко второму принципу Петра Пальчинского: неудачи не должны приводить к общей катастрофе. Проведение большого количества экспериментов – вариативность и селекция – должно обеспечить выживаемость всего вида. Однако в жестко связанных системах неудача одного эксперимента ставит под угрозу все остальные. Поэтому так важно ослабление связей.

«Мы не можем даже представить себе, что в небе над Лондоном будет кружить самолет, пока ликвидатор компании Heathrow Airport Ltd будет искать дорогу к офису», – говорит Джон Кэй. Но именно это происходило в случае с банком Lehman Brothers, когда команда Тони Ломаса пыталась во всем разобраться. Поэтому Кэй прав, пытаясь найти более разумную систему разрешения проблем. Его подход противоречит основной философии регулирования, которая невольно поощряет увеличение размеров банка и его сложности, а также всевозможные игры с внебалансовым капиталом. Я не совсем уверен в том, что Кэй знает правильный ответ, однако, как показывает современная теория чрезвычайных происшествий, он задает абсолютно правильные вопросы.

8. Небрежности, ошибки, нарушения

Джеймс Ризон, исследователь катастроф, который использует дело «Ник Лисон и банк Barings» как пример позволяющий инженерам предупреждать ЧП, четко различает три типа ошибок. Наиболее часто встречаются небрежности, когда по недосмотру вы делаете то, о чем даже не думали. В 2005 г. молодой японский трейдер пытался продать одну акцию за 600 000 иен, а продал 600 000 акций за одну иену каждая. Трейдеры называют такие ошибки «ошибками толстых пальцев». Эта небрежность обошлась в 200 млн иен.

Затем идут нарушения, когда неправильные действия совершаются сознательно. Хитрые бухгалтерские уловки типа тех, которые использовались в компании Enron, или еще более наглое мошенничество Бернарда Мэдоффа[37], относятся к нарушениям, и они чаще встречаются в финансовой сфере, чем в промышленной.

Но самыми коварными являются ошибки. Они совершаются намеренно, но с непреднамеренными последствиями, поскольку картина мира у их авторов совершенно неправильна. Когда руководители платформы «Пайпер альфа» решили включить разобранный насос, они совершили именно ошибку. Они намеревались включить насос, а затем выполнили все положенные процедуры. Проблема заключалась в том, что они ошиблись в определении работоспособности насоса. Математические выкладки, которые легли в основу кредитно-дефолтных обязательств, тоже оказались ошибочными. Молодые дарования, разработавшие эти ценные бумаги, неверно представляли себе распределение рисков, и структура CDO серьезно умножала эту ошибку.

Когда катастрофа уже произошла, мы начинаем уделять много внимания тому, чтобы отделить ошибки от нарушений. Нарушения означают, что люди, совершившие их, должны быть оштрафованы, уволены или преданы суду. Ошибки по своим последствиям менее серьезны. Но и их, и нарушения обнаружить труднее, чем небрежность, поэтому они приводят к тому, что профессор Ризон назвал латентными ошибками.

Латентные ошибки остаются незамеченными вплоть до самого неблагоприятного момента, например, до тех пор, пока ремонтники случайно не оставят закрытый вентиль на резервных насосах системы охлаждения и не повесят табличку о ремонте так, что она загородит аварийную сигнализацию. По своему назначению такие устройства системы безопасности используются только при авариях, поэтому чем надежнее система, тем труднее обнаружить латентные ошибки, и они сохраняются до самого неподходящего момента. Очень часто латентные ошибки настолько крохотны, что их можно заметить, только находясь в самом «сердце» бизнеса. Предложенное Джеймсом Ризоном сравнение со швейцарским сыром говорит о том, что даже при наличии целой стопки ломтиков сыра некоторые дырки остаются сквозными, и никто не замечает, что вероятность аварии при этом возрастает.

Финансовая система особенно страдает от латентных ошибок, отчасти из-за своей природной сложности, а отчасти потому, что в этой сфере больше соблазнов совершить нарушение. Пилоты авиалиний, хирурги и операторы АЭС – это люди, которые иногда совершают ошибки, а иногда срезают углы. Но мы всегда можем надеяться на то, что они сделают все возможное, чтобы избежать несчастных случаев. Однако в финансовой сфере у нас такой уверенности быть не может, поскольку системные последствия нарушенных правил могут проявиться совсем в другом месте и значительно позже, чем была получена прибыль.

Но даже в финансовой сфере латентные ошибки можно обнаруживать и исправлять до того, как они нанесут урон. Осталось только понять как. Идея, лежащая в основе финансового регулирования, сводится к тому, что если банк совершает латентные ошибки в результате и сознательных нарушений, и незначительных ошибок, то их должны обнаруживать аудиторы и финансовые регуляторы. Это их дело, но выполняют ли они свои обязанности? На этот вопрос решили ответить три экономиста, исследовавшие мошенничества юридических лиц. Конечно, не все потенциальные проблемы предполагают наличие мошенничества, но способность обнаружить мошенничество – это хороший показатель того, что латентные ошибки тоже могут быть обнаружены. Александер Дик, Адэр Морзе и Луиджи Зингалес изучили 216 серьезных обвинений в мошенничестве, предъявленных американским компаниям между 1996 и 2004 гг. В эту выборку не вошли мелкие мошенничества, но зато в ней оказались разбирательства с WorldCom и Enron.

Дик, Морзе и Зингалес обнаружили то, что полностью противоречит общепринятым представлениям. Из всех ставших известными случаев мошенничества аудиторы и финансовые регуляторы обнаружили только каждое шестое. Итак, кто же тогда обнаруживает корпоративное мошенничество? В некоторых наиболее громких случаях это сделали журналисты. Такие нефинансовые регуляторы, как Федеральное управление гражданской авиации, обнаружили в два раза больше случаев мошенничества, чем Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям. Получается, что прямой контакт с повседневной деятельностью предприятий позволяет вскрывать больше мошенничеств, чем аудиторская проверка. Но легче всего обнаруживать мошенничества или любые иные виды скрытой опасности внутри организаций их сотрудникам, которые хорошо знакомы с реальными проблемами. Исследование Дика, Морзе и Зингалеса подтвердило, что сотрудники вскрыли больше случаев мошенничества, чем кто-либо другой.

Конечно, на такое способен только смелый сотрудник. Поэтому мошенничества и другие латентные ошибки часто вскрываются только тогда, когда ситуация уже безнадежна. А люди, решившие вскрыть недостатки, зачастую страдают от своего решения.

9. «Я говорил им правду не ради себя»

После того как Пол Мур опросил 140 сотрудников крупнейшей британской ипотечной компании HBOS, он признался: «Такое ощущение, что я снял крышку скороварки – сплошное шипение!» Мур был руководителем группы регулирования рисков в компании HBOS с 2002 по 2005 г., и основная его задача сводилась к тому, чтобы эта банковская группа не проводила слишком рискованных операций. Он обнаружил, что сотрудники крупнейшего филиала Halifax обеспокоены слишком высоким планом на ипотечные договоры, который игнорировал риски. Один сотрудник пожаловался Муру на то, что менеджер ввел систему «наличные и капуста», в соответствии с которой те, кто выполнял недельные планы по продажам ипотеки, получали премии наличными, а тем, кто не выполнил план, прилюдно вручалась капуста. Еще один сотрудник признался: «Мы не сможем выполнять наши нормы, мы соблюдаем этику продаж». Конечно, при таком давлении со стороны начальства на простых сотрудников они должны были предоставлять кредиты людям, которые явно не смогут их вернуть. Мур обработал результаты своего исследования и передал этот нелицеприятный отчет в правление компании.

Председатель совета HBOS и глава ее аудиторского комитета поблагодарили его за то, что ему удалось пролить свет на эту проблему. А вскоре его вызвал к себе тогдашний генеральный директор компании сэр Джеймс Кросби. Как потом расказывал Мур, от вскрытых им рисков «избавились, как от назойливой мухи», а его самого уволили. Мур шел вдоль стены здания, которое занимала компания, и плакал. Кросби вспоминает тот случай по-другому: он говорит, что позиция Пола Мура была тщательно проанализирована и возымела свое действие.

Пусть судьба Пола Мура – это крайность, но и она бледнеет перед тем, что случилось с аналитиком фондового рынка Рэем Дирксом. Диркс был довольно необычным человеком, по крайней мере по меркам нью-йоркских финансистов 1973 г. Круглый, в очках, с взъерошенной шевелюрой, он предпочел роскошным апартаментам на Уолл-стрит двухэтажную квартирку в Гринвич-Виллидж, в которой была лишь винтовая лестница да два телефона. А еще там периодически появлялись его подружки. Но Диркс был нонконформистом совершенно в ином смысле: в эпоху, когда многие аналитики были лишь группой поддержки, у него была репутация человека, который не боится приносить плохие новости о компаниях, которые он анализировал. Однако плохие новости, которые он принес о компании Equity Funding Corporation, звучали невероятно.

Только что ее покинул один из руководителей, который решился поведать Дирксу следующее: оказалось, что в компании уже многие годы действует мошенническая схема на базе специализированной компьютерной системы, которая запрограммирована так, чтобы создавать несуществующие полисы страхования жизни, которые затем продаются другим страховым компаниям. В течение десятилетия примерно половина полисов страхования жизни в Equity Funding Corporation была фиктивной. Компания продавала завтрашний доход за сегодняшние деньги. А когда приходило время платить, компания выплачивала средства из денег, поступивших от продажи новых фиктивных страховых полисов.

Диркс был потрясен, и когда он стал наводить справки, то встревожился еще больше: выявились связи между Equity Funding Corporation и мафией. Когда он находился в офисе компании в Лос-Анджелесе, ему позвонил его босс, который предупредил его о том, что, разбирая это дело о мошенничестве, он может сам оказаться в суде по обвинению в клевете. Двумя днями позже бывший аудитор Equity Funding Corporation посоветовал Дирксу поскорее где-нибудь спрятаться, если ему дорога жизнь. Поскольку он действительно стал опасаться за свою жизнь, ему пришлось связаться с Wall Street Journal, аудиторами компании и Комиссией по ценным бумагам и биржевым операциям.

Почти сразу после того, как компания Equity Funding Corporation рухнула, Рэй Диркс был вознагражден за свои старания: Комиссия по ценным бумагам стала преследовать его за инсайдерский трейдинг. Это обвинение могло бы полностью разрушить его карьеру. Диркс 10 лет отстаивал свою правоту, пока наконец Верховный суд не снял с него все обвинения.

Похоже, Комиссия не извлекла из этого дела никаких уроков: когда Гарри Маркополос передал ей досье с доказательствами того, что Мэдофф создал гигантскую мошенническую схему, то его попросту проигнорировали. (Правда, судебному преследованию он не подвергался.) Действительно, многие разоблачители хотели «насолить» компаниям: Маркополос был конкурентом Мэдоффа, а у Пола Мура было много причин для недовольства компанией HBOS. Трудно понять, кого нужно воспринимать всерьез. Однако когда на кону стоят миллиарды долларов, игнорировать разоблачителей, мягко говоря, неразумно.

Многие разоблачители впоследствии жалели о своем поступке. Более 80 % опрошенных в ходе исследования Дика – Морзе – Зингалеса признались, что либо им пришлось уйти самим, либо их уволили, либо понизили в должности. Если при разоблачении мошенничества, необдуманных продаж ценных бумаг, некомпетентного математического моделирования, плохого ухода за оборудованием или любых других латентных ошибок полагаться только на сознательность граждан, то все их действия на благо общества будут сопряжены со значительным риском. Большинство, как показывает практика, предпочитают жить и давать жить другим, и причины этого совершенно ясны.

Личная мотивация или упрямство таких людей тоже мешают воспринимать их всерьез. Рэй Диркс по своему характеру был человеком упрямым и любил противоречить. Это позволяло ему вскрывать недостатки, но одновременно отталкивало от него. Пол Мур, казалось, был движим религиозными убеждениями: он говорил о прегрешениях, обращался к совести и много молился. Однако такая религиозность, необычная для британского менеджера по рискам, могла вызывать недоверие к нему, особенно тогда, когда он решил не поддаваться угрозам. А угрозы были. Мур вспоминает, как один из его коллег наклонился над столом, чтобы быть к нему поближе, и предупредил: «Теперь ты мой заклятый враг». Но Мур не отступил, хотя, когда он рассказывает об этом, его голос начинает дрожать: «Я говорил им правду не ради себя».

Однако ничто не мешает нам поощрять правдолюбцев, если они вскрывают недостатки тогда, когда те еще не обернулись финансовой или техногенной катастрофой. Свидетельство тому – исследование Дика – Морзе – Зингалеса. Они проанализировали состояние дел в здравоохранении, в котором основная часть доходов – это деньги налогоплательщиков. В связи с этим разоблачители могут получать премии за экономию бюджетных средств. От сумм, которые там фигурируют, захватывает дух: только в исследованной выборке мошенничеств разоблачители получили почти $50 млн премиальных. В этом нет ничего удивительного: заманчивая перспектива выиграть, как в лотерею, значительную сумму денег, заставляет разоблачать и разоблачать. В здравоохранении таких разоблачений в три раза больше, чем в любой другой сфере.

Еще один пример. Недавно Внутренняя налоговая служба увеличила вознаграждение для тех людей, которые сообщают о лицах, уклоняющихся от уплаты налогов, и количество разоблачений выросло в шесть раз. Теперь совокупные суммы поощрительных выплат стали значительно больше, и иногда равны десяткам, а то и сотням миллионов долларов.

Труднее награждать тех разоблачителей, которые вскрывают неявные латентные ошибки. Однако проблема стоит того, чтобы ее решить, потому что совершенно ясно, что при наступлении финансового кризиса люди видят приближение беды, находясь внутри банков и иных финансовых институтов, но они не заинтересованы материально в том, чтобы вскрывать эти проблемы.

Меньше чем через четыре года после того, как Мур плакал перед фасадом HBOS, эта фирма, включая и уважаемый, имеющий 300-летнюю историю Банк Шотландии, оказалась на грани банкротства. Ей дважды, с коротким интервалом, оказывали финансовую помощь. Сначала ей пришлось продать себя своему основному конкуренту, Lloyds TSB, а затем эта группа уже после слияния получила 17 млрд от британского правительства. Крах HBOS стал большой неожиданностью для всех, включая британского финансового регулятора – Управление по финансовым услугам. Заместителем председателя этого управления был не кто иной, как сэр Джеймс Кросби, уволивший в свое время Пола Мура.

10. Экспериментирование без катастрофических последствий

Финансовый кризис оказался настолько болезненным, что, кажется, впору законодательно запретить все банковские риски вместе со сложными финансовыми инструментами, а сами банки заставить держать большой резервный капитал. Однако это может лишить нас преимуществ, которые сегодня имеет банковская система. Отсутствие ошибок в банковской сфере положит конец новым идеям и тому банковскому делу, к которому мы привыкли. Нам будет его не хватать.

В 1960-е гг. мой тесть пытался получить ипотечный кредит. Ему не дали. Он был дантистом, индивидуальным предпринимателем, а эта категория казалась банкам слишком рискованной. Недвижимость сконцентрировалась в руках небольшого класса богатых домовладельцев, которые сумели приобрести ее по низким ценам, без какой-либо конкуренции, а теперь сдавали жилье внаем. Иммигранты и люди «не с тем цветом кожи» оказывались в конце списка тех, кто мог получить ипотечный кредит и приобрести свое собственное жилье. Не будем забывать, что, хотя в конце концов мы зашли в предоставлении ипотечных кредитов слишком далеко, первые шаги по облегчению ипотеки были сделаны в правильном направлении. Ка в любом другом секторе экономики, некоторые инновации в финансовой сфере обязательно заканчиваются неудачей. И, как и в любом другом секторе экономики, эти неудачи становятся платой за удавшиеся инновации, но только в том случае, если неудачи не ведут к катастрофам. «Узкий банкинг» Джона Кэя направлен как раз на то, чтобы за счет структурирования банков финансовая система справлялась с рисками и разрабатывала новые продукты, но при этом не подвергала себя опасности.

Именно на этот вывод наталкивает система безопасности, действующая в промышленности. Мы можем сделать своим приоритетом получение большого количества надежных индикаторов, происходящее в таком формате, который позволит регулятору предвосхитить системные проблемы и предвидеть наступление кризисных ситуаций. Мы можем лучше и быстрее обнаруживать латентные ошибки, если будем вознаграждать или хотя бы защищать тех, кто не боится вскрывать недостатки. Мы можем отладить систему публикации информации о латентных ошибках: атомная энергетика имеет сегодня систему регистрации предаварийных ситуаций и информирования о них других АЭС. Но прежде всего мы должны избавиться от жестких связей в финансовой сфере, чтобы изолировать отдельные неудачи.

После тех нескольких судьбоносных дней в 2008 г., когда американское правительство позволило компании Lehman Brothers обанкротиться, а затем поддержало AIG, многие пришли к одному из двух противоположных мнений: либо к AIG нужно было отнестись так же, как к Lehman Brothers, либо к Lehman Brothers нужно было отнестись так, как правительство отнеслось к AIG. Но правильнее было бы обанкротить обе компании так, чтобы это не привело к масштабной катастрофе. Не дать банкам разрастись до такой степени, чтобы они стали «слишком большими, чтобы обанкротиться», это правильно по сути, но неправильно по формулировке, как показывает аналогия с домино: костяшка не может быть «слишком большой, чтобы упасть». Нам нужны «ворота безопасности», чтобы падающая костяшка не повалила за собой слишком много других.

Помимо прочего, если мы учимся предупреждать будущие кризисные ситуации, мы должны помнить, что в каждой системе есть по крайней мере два показателя, которые обязательно приведут к катастрофическим последствиям: жесткие связи и сложность. Эксперты по технике безопасности в промышленности рассматривают сокращение связей между различными процессами и уменьшение сложности как дело полезное само по себе. Так же должны относиться к этому и финансовые регуляторы.

11. «Дипвотер хоризон»

В ночь на 20 апреля 2010 г. Майк Уильямс находился в машинном зале буровой платформы в Мексиканском заливе. Эта платформа воплощала в себе все последние технические достижения. Ее палуба была размером 130 на 85 м, и она уже успела установить мировой рекорд глубоководного бурения в 10 680 м, что превышает высоту горы Эверест. Бригада только что закончила бурение и приступила к цементированию скважины Макондо. В тот день на платформу прилетели руководители компании-оператора платформы, Transocean, и владельца скважины, BP, чтобы отметить семь лет безаварийной работы. Но авария, которой суждено было произойти, оказалась не просто серьезной, она стала крупнейшей экологической катастрофой в истории США. Платформа называлась «Дипвотер хоризон».

Уильямс сообразил, что происходит что-то неладное, когда моторы на платформе резко набрали обороты. Он не понял, что взрывоопасный метан, бурля, поднимается со дна океана, почти с двухкилометровой глубины. Моторы на платформе всосали его в себя и резко ускорились. Зазвучали сигналы тревоги; лампочки загорелись так ярко, что вскоре полопались. Сам Уильямс едва успел отклониться, как его компьютерный монитор взорвался. Затем последовал огромной силы взрыв, от которого Уильямс перелетел в другой угол комнаты, а стальную противопожарную дверь толщиной 10 см сорвало с петель. Он пополз к выходу, но от нового взрыва вторая противопожарная дверь отбросила его вглубь помещения. Из раны на голове обильно текла кровь, но, несмотря на это, он выполз на палубу и увидел, что команда уже эвакуируется, не зная, что он и еще несколько человек выжили во время взрыва и сейчас находятся в помещениях. Представив себе жену и маленькую дочь, Уильямс помолился и прыгнул в воду. Как и жертвам аварии на «Пайпер альфе», ему пришлось прыгать с высоты 10-этажного дома. Но он выжил, а 11 других нефтяников погибли.

Ответственные за этот взрыв и последовавший за ним гигантский разлив нефти будут названы судом. В Мексиканский залив вылилось более 5 млн баррелей нефти, и произошло это всего в 65 км от побережья Луизианы. Как такое могло случиться?

Вероятно, основная вина ляжет на оператора платформы, компанию Transocean, на компанию Halliburton, которая по контракту должна была цементировать скважину, на регулятора, который подписал планы бурения, и, конечно, на BP, которой принадлежала скважина Макондо и которая руководила всем проектом. У каждой стороны есть серьезные финансовые мотивы обвинять в аварии других. Но, несмотря на всю неразбериху, к моменту написания этой книги стали известные некоторые подробности, с помощью которых можно восстановить уже знакомую нам картину произошедшего.

Прежде всего, как мы уже знаем, системы обеспечения безопасности часто начинают мешать. Когда катер, который подобрал Уильямса, подплыл к горящей платформе, чтобы отбуксировать спасательный плот, то оказалось, что тот привязан к платформе спасательным канатом. Оператор платформы, компания Transocean, запрещала команде иметь ножи, поэтому из-за двух требований безопасности и катер, и спасательный плот оказались привязанными к горящей платформе. (Канат в конце концов удалось разрезать, и команда спаслась.) Или рассмотрим такое устройство системы безопасности, как газосепаратор для бурового раствора, который быстро переполнился, и из-за него платформа оказалась окутанной взрывоопасным газом. Без этого устройства бригада просто могла бы направить весь поток в океан, и тогда можно было бы избежать самого худшего в этой аварии.

Вторым уроком является то, что латентные ошибки могут оказаться роковыми. Собственное расследование аварии, проведенное компанией BP, показало, что были нарушены восемь отдельных линий защиты. Говоря языком Джеймса Ризона, в кусочках сыра совпало восемь дырок. Но этому едва ли стоит удивляться: при таких авариях почти всегда нарушаются все линии защиты. Самым примечательным является отказ противовыбросового устройства – это огромная погруженная система вентилей и гидравлических плунжеров, предназначенных для перекрывания скважины в момент аварии. При слушании в конгрессе было объявлено, что противовыбросовое устройство находилось в плачевном состоянии: в одном из автоматических включателей отсутствовал аккумулятор, а в другом была дефектная деталь. Из устройства текла гидравлическая жидкость, а это означало, что при аварийном включении подводным роботом оно не смогло бы заглушить скважину. Все это звучит невероятно, но безаварийные системы, такие как противовыбросовое устройство, ремонтируются редко, поскольку в идеале они никогда не используются. На «Дипвотер хоризон» противовыбросовое устройство, которое включается только при чрезвычайных ситуациях, причем на глубине почти 2000 м, последний раз инспектировалось за пять лет до аварии.

Третий урок заключается в том что, если у разоблачителей появится шанс высказаться, то аварии можно избежать. Скважина уже несколько недель вела себя нестабильно, а инженеры компании BP давно предупреждали об опасности. Бригадир, работавший на скважине Макондо, сообщил о проблемах с противовыбросовым устройством за три месяца до аварии. Техника безопасности в компании Transocean страдала уже несколько лет, к тому же после слияния в компании была напряженная внутренняя обстановка. ВР на бумаге проводила политику защиты тех людей, которые разоблачают недостатки. Но на практике спаянный коллектив буровой платформы придерживался конформизма, независимо от официально проводимой политики. Нефтяные компании, как и банки, нуждаются в поощрении разоблачителей.

Четвертое: система буровой платформы имеет излишне жесткие связи. Один отказ ведет к появлению другого. Платформа была спроектирована таким образом, чтобы не допускать ни больших, ни малых разливов нефти. На платформе имелся газосепаратор, который предупреждал небольшие разливы и контролировал работу противовыбросового устройства. Однако в самый ответственный момент, когда все средства платформы должны были сработать, чтобы ликвидировать разлив, сама платформа развалилась от серии взрывов. Так же, как и на «Пайпер альфе», противовыбросовое устройство нельзя было запустить с палубы платформы, поскольку первый взрыв повредил электропроводку. Для большей безопасности нужно было предусмотреть возможность включения противовыбросового устройства не из диспетчерской.

Пятое, как мог бы заметить Тони Ломас, здесь очень пригодились бы планы действий на случай чрезвычайной ситуации. ВР и другие крупные нефтяные компании оказались в очень неловком положении, когда выяснилось, что в их планах на случай чрезвычайной ситуации значилось спасение местной популяции моржей. Это было совершенно излишним, поскольку моржи могли бы в случае разлива позаботиться о себе сами, оставаясь там, где им положено быть, а именно за Полярным кругом, а не в Мексиканском заливе. Причина понятна: BP и другие компании просто схватили с полки первый попавшийся план мероприятий, который разрабатывался для бурения на Аляске или в Северном море.

Заключительный урок формулирует для нас теория «обыденных катастроф»: аварии будут происходить, и мы должны быть готовы к их последствиям. Американское правительство выдало разрешение на бурение скважины Макондо, потому что риск аварии, как считалось, был невелик. Может быть, так оно и было, но вероятность аварии никогда не будет равна нулю.

По мере того как усложняется экономика, которую мы создали, будут усложняться и техника, на которой она основана, и финансы. На платформе «Дипвотер хоризон» использовалась передовая технология глубоководного бурения. АЭС «Тримайл-Айленд» возникла в период бурных инноваций в атомной энергетике. Растущий рынок кредитных деривативов тоже определял пределы возможного в финансах. Обычная реакция на рост сложности в виде метода проб и ошибок недостаточна, когда мы сталкиваемся с системами, которые не только сложны, но еще и жестко связаны. Стоимость ошибки при этом становится слишком высокой.

Инстинктивная реакция – нужно избавиться от ошибок. Но это лишь мечты. Реальной альтернативой будет упрощение системы и сокращение связей в системах с высокими рисками настолько, насколько это возможно. Кроме того, нужно поощрять тех, кто вскрывает готовые проявиться латентные ошибки, и, что печально, готовиться к худшему. Есть уроки, которые конструкторы – и из мира нефтедобычи, и из мира финансов – обязаны извлекать снова и снова.