Собрание сочинений в одной книге Лондон Джек

Глава XXXIV

– Какое несчастье, что «Призрак» потерял мачты. Ведь мы могли бы отправиться на нем. Не правда ли, Гэмфри?

В волнении я вскочил с места.

– Надо подумать, надо подумать, – повторял я, шагая взад и вперед.

Глаза Мод с ожиданием следили за мной. Она верила в меня, и сознание этого придавало мне новые силы. Мод была для меня всем, неисчерпаемым источником смелости и силы. Стоило мне взглянуть на нее или подумать о ней, и я снова чувствовал себя сильным.

– Это можно, безусловно, можно сделать, – рассуждал я вслух. – Раз люди делают это, могу сделать и я; могу, даже и в том случае, если никто раньше этого не делал.

– Ради создателя, о чем вы говорите? – спросила Мод. – Что такое вы можете сделать?

– Мы можем, – поправился я. – Не более, не менее, как поставить мачты на место и уехать на «Призраке».

– Гэмфри! – воскликнула она.

Я так гордился своим планом, как будто уже осуществил его.

– Но возможно ли это? – спросила она.

– Не знаю, – ответил я, – я только знаю, что теперь я способен сдвинуть горы.

Я самоуверенно улыбнулся ей – даже слишком самоуверенно, так как она потупилась и на миг умолкла.

– Но капитан Ларсен… – возразила она.

– Он слеп и беспомощен, – поспешно перебил я, отбрасывая его, точно соломинку.

– Но его ужасные руки! Его сила! Вспомните, как он перескочил через люк кладовой.

– А вы вспомните, как я проскользнул мимо него и благополучно улизнул, – весело подхватил я.

– И потеряли при этом башмаки.

– Ну, понятно, они-то не могли улизнуть от Вольфа Ларсена без моего участия!

Мы посмеялись, а потом принялись серьезно обсуждать, как восстановить мачты «Призрака» и вернуться в нормальный мир. Физику я изучал только в школе и помнил ее смутно, но за последние месяцы я приобрел некоторый практический опыт в использовании механических приспособлений для подъема тяжестей. Должен сказать, что, когда мы ближе осмотрели «Призрак», вид свесившихся в воду огромных мачт чуть не привел меня в отчаяние. С чего начать? Если бы уцелела хоть одна мачта, мы могли бы к ее вершине прикрепить блоки. А так как у нас не было точки опоры, это было все равно что поднять самого себя за волосы.

Грот-мачта имела пятнадцать дюймов в диаметре у места своего перелома, но длина ее все-таки достигала шестидесяти пяти футов, а вес, по грубому расчету, около трех с половиной тысяч фунтов. Фок-мачта была еще больше и тяжелее.

Я не знал, как приступить к делу. Мод молча стояла возле меня, в то время как я старался вспомнить устройство приспособления, которое матросы называли «стрелами». Связав два длинных бруса, я мог бы установить их на палубе в виде перевернутой ижицы и таким образом получить желанную точку опоры. К этому сооружению я мог бы прикрепить блок. Кроме того, в нашем распоряжении был ворот!

Мод видела, что я пришел к определенному решению, и ободряюще смотрела на меня.

– Что вы собираетесь делать? – спросила она.

– Разобрать этот хлам, – сказал я, указывая на перепутавшиеся обломки за бортом.

В моем голосе была, вероятно, мелодраматическая нотка, так как Мод улыбнулась. Она всегда подмечала в людях их смешные стороны и безошибочно улавливала малейший оттенок преувеличения или хвастовства. Это и придавало уверенность и глубину ее мысли и составляло достоинство ее литературных трудов. Серьезный критик, обладающий чувством юмора и сильным слогом, всегда заставит себя слушать.

Поняв, над чем она смеется, я страшно сконфузился.

Но она тут же протянула мне руку.

– Простите, – сказала она.

– Нет, поделом мне, – ответил я. – Во мне слишком много мальчишества. Но не в этом дело. Мы действительно должны разобрать этот хлам. Если вы подъедете со мной в лодке, мы попробуем справиться с этой задачей.

В ближайшие часы мы мирно работали. Она удерживала лодку на месте, а я возился со снастями. Какая это была путаница! Гардели, шкоты, бурундук-тали, ниралы, ванты, штаги, запутываясь все больше и больше, раскачивались от ветра и волн. Я перерезал только там, где это было необходимо. Подводил длинные канаты под реи и мачты, вытягивал гардели и шкоты, складывая их на дне лодки. Работая, я скоро промок до костей.

Освободив и паруса, я разложил их на берегу для просушки. Мы с Мод страшно устали. Хотя мы сделали немало, результаты нашей работы не казались значительными.

Когда на следующее утро мы приступили к работе, стук моего молотка привлек Ларсена.

– Кто там? – крикнул он.

При звуке его голоса Мод, словно ища защиты, придвинулась ко мне и положила руку мне на плечо.

– Добрый день, – ответил я.

– Что вы там делаете? – спросил Вольф Ларсен. – Собираетесь потопить мою шхуну?

– Наоборот, ремонтирую ее, – ответил я.

– Но, черт возьми, что вы там ремонтируете? – озадаченно спросил он.

– Готовлю все необходимое, чтобы поставить на место мачты, – небрежно ответил я, как будто это была самая простая вещь на свете.

– Вы положительно стали на ноги, Горб, – произнес Вольф Ларсен и на некоторое время умолк.

– А знаете ли, Горб, – снова окликнул он меня, – вам этого не сделать.

– Нет, сделаю, – возразил я, – я уже начал.

– Но это мой корабль, моя частная собственность. Что, если я вам не позволю?

– Вы забываете, что вы уже не прежний большой кусок жизненной закваски, – ответил я. – Когда-то вы были им и могли меня сожрать, как вы любили выражаться. Но обстоятельства переменились, и теперь я могу сожрать вас. Закваска перестоялась.

Он рассмеялся отрывистым, неприятным смехом.

– Вы используете против меня мою же философию. Но смотрите не ошибитесь, недооценивая меня. Предупреждаю вас для вашего же блага.

– С каких это пор вы стали филантропом? – спросил я. – Согласитесь, что вы непоследовательны, предостерегая меня для моего блага.

Он пропустил мимо ушей мою насмешку и сказал:

– А если я сейчас захлопну люк? Вы не проведете меня, как тот раз в кладовой.

– Вольф Ларсен, – внушительно произнес я, впервые называя его по имени, – я не способен застрелить беспомощного, безоружного человека. Вы доказали мне это, к моему и к вашему удовольствию. Но теперь я предупреждаю вас, и не столько для вашего, как для собственного блага, что при первой враждебной попытке с вашей стороны я вас застрелю.

– Тем не менее я запрещаю вам, категорически запрещаю, хозяйничать на моем корабле.

– Что с вами? – воскликнул я. – Вы подчеркиваете, что судно это ваше, как будто это дает вам какие-то моральные права. Между тем вы сами никогда не считались с чужими моральными правами. Неужели же вы думаете, что я поступлю иначе по отношению к вам?

Я вышел из люка, чтобы лучше видеть капитана. Его лицо было лишено всякого выражения, остановившиеся, неморгающие глаза уставились в одну точку. Неприятно было смотреть на это лицо.

– Даже Горб отказывает мне в уважении! – насмешливо произнес он, но лицо его осталось неподвижным. – Здравствуйте, мисс Брюстер! – помолчав, неожиданно проговорил он.

Я вздрогнул. Она не произвела ни малейшего шума и даже не пошевелилась. Неужели у него сохранился слабый остаток зрения? Или, может быть, оно возвращается?

– Здравствуйте, капитан Ларсен, – ответила она. – Скажите, как вы узнали, что я здесь?

– Просто услыхал ваше дыхание. А Горб-то совершенствуется, как вы находите?

– Не знаю, – ответила она, с улыбкой взглянув на меня, – я никогда не знала его другим.

– Жаль, что вы не видели его раньше!

– За это время я принимал Вольфа Ларсена, и притом в больших дозах, – пробормотал я.

– Еще раз повторяю вам, Горб, лучше оставьте шхуну в покое, – с угрозой произнес он.

– Но разве вам не хочется спастись вместе с нами? – недоверчиво спросил я.

– Нет, – ответил он, – я хочу умереть здесь.

– Ну а мы нет, – решительно произнес я и снова застучал молотком.

Глава XXXV

На следующий день, расчистив гнезда для мачт и приготовив все остальное, мы начали втаскивать на борт две стеньги. Грот-стеньга была длиной свыше тридцати футов, фок-стеньга почти такой же длины, и из них-то я и собирался соорудить стрелы. Это была не легкая работа. Прикрепив один конец тяжелых талей к вороту, а другой к основанию фок-стеньги, я начал тянуть. Мод придерживала сходящий с ворота конец каната и укладывала его в бухту.

Мы были поражены той легкостью, с какой поднимался груз. Ворот был усовершенствованной системы и развивал огромную силу. Конечно, выигрывая в силе, мы теряли в расстоянии. Веревка медленно ползла через борт, и, по мере того как брус выходил из воды, вертеть рукоятку становилось все труднее. Когда же конец стеньги поравнялся с перилами, дело застопорилось.

– Я должен был предвидеть это, – нетерпеливо сказал я. – Теперь придется начинать все сначала.

– Почему бы не прикрепить веревку ближе к середине мачты? – спросила Мод.

– Вот это я и должен был сделать с самого начала, – ответил я, крайне недовольный собой.

Стравив один оборот веревки, я опустил стеньгу назад в воду и прикрепил к ней веревку на треть от толстого конца. Через час я снова поднял ее, но она опять уперлась, и я ничего не мог поделать. Конец стеньги возвышался на восемь футов над перилами, и окончательно поднять ее на борт я не мог. Присев, я стал думать над этой задачей. Вскоре я с торжеством вскочил на ноги.

– Придумал! – вскричал я. – Следует прикрепить веревку у центра тяжести. И так надо будет поступать со всеми предметами, которые нам придется поднимать на борт.

Снова пришлось спустить стеньгу в воду. Но я неверно рассчитал место центра тяжести, и когда я начал тянуть, то кверху на этот раз пошла верхушка стеньги. Мод пришла в отчаяние, но я только рассмеялся, заверив ее, что все-таки добьюсь своего.

Когда мы, после невероятных усилий, наконец втянули стеньгу на палубу, был уже полдень. Вольф Ларсен сидел неподалеку от нас и прислушивался к нашей работе. Я страшно устал, был голоден, и у меня болела спина. А результат целого утра работы – одна стеньга на палубе! Теперь только я понял масштабность взятой на себя задачи. Но я учился, приобретал сноровку и надеялся, что после обеда работа пойдет лучше. Так и вышло. К часу дня мы вернулись, отдохнув и подкрепившись сытным обедом.

Меньше чем в час я втащил на палубу грот-стеньгу и принялся сооружать стрелы. Связав верхушки обоих брусьев, я в точке пересечения прикрепил двойной блок. Присоединив к нему посредством веревок простой блок, я получил настоящий подъемный кран. Для того чтобы концы стеньги не скользили по палубе, я приколотил к ней толстые деревянные обрубки. Когда все было готово, я прикрепил к верхушке стрел веревку и провел ее на ворот. Я начинал верить в этот ворот, придававший мне такую чудовищную силу. Как всегда, Мод помогала мне, пока я вертел рукоятку. Стрелы поднялись над палубой.

Тут я вспомнил, что забыл оттяжки. Мне пришлось дважды взобраться на верхушку стрел, и в результате они были закреплены со всех сторон. Пока я возился с этим, спустились сумерки. Вольф Ларсен, весь день безмолвно просидевший на палубе, ушел в камбуз варить себе ужин. Я так устал, что не мог выпрямиться без боли в спине, но зато гордо взирал на свою работу. Как ребенок, получивший новую игрушку, я горел нетерпением поднять что-нибудь своими стрелами.

– Жаль, что так поздно, – сказал я. – Хотелось бы видеть, как они действуют.

– Не будьте таким жадным, Гэмфри, – пожурила меня Мод. – Завтра тоже будет день, а сейчас вы так устали, что еле держитесь на ногах.

– А вы? – с внезапной тревогой спросил я. – Вы, должно быть, совсем измучены? Вы честно трудились. Я горжусь вами, Мод.

– А я горжусь вами вдвойне и имею на это основание, – ответила она, и в глазах ее мелькнул какой-то трепетный огонек. Раньше я никогда не видел такого выражения в ее глазах, и оно доставило мне острое наслаждение, хотя я и не вполне понял его. Она потупилась и снова взглянула на меня, уже со смехом.

– Что, если бы наши друзья могли теперь видеть нас? – промолвила она. – Вы когда-нибудь задумывались над нашей внешностью?

– О вашей я думал часто, – ответил я, стараясь уяснить себе странный блеск в ее глазах и быструю перемену темы.

– Мерси! – вскричала она. – А на что же я похожа?

– Боюсь, что на воронье пугало, – ответил я. – Вы только взгляните на вашу обтрепанную юбку, на эти треугольные дыры. А блузка на вас какая! Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться, что вы стряпали над костром и вытапливали котиковый жир. Но венец всего – эта шапка! И это женщина, написавшая «Вынужденный поцелуй»!

Сделав глубокий церемонный реверанс, она сказала:

– Что же касается вас, сэр…

Мы несколько минут весело болтали, но под шутливыми словами чувствовалось что-то серьезное, и я связывал это со странным неуловимым выражением, подмеченным мною в ее глазах. Что это было? Неужели наши глаза говорили помимо нашей воли? Я знал, что мои уже несколько раз выдавали меня. Но я каждый раз заставлял их молчать. Неужели она все-таки заметила и поняла? И неужели ее глаза ответили моим? Нет, это было бы невозможно! Эти мысли владели мной и тогда, когда мы сошли на берег, и пора было думать о другом.

– Какое безобразие, что, проработав целый день, мы не можем спокойно проспать ночь! – жаловался я после ужина.

– Но неужели со стороны слепого нам угрожает опасность? – спросила она.

– Я никогда не смогу доверять ему, – возразил я, – и тем более теперь, когда он слеп. Его беспомощность озлобляет его еще больше. Я знаю, что я завтра сделаю прежде всего: я выброшу легкий якорь подальше от берега и подтяну к нему шхуну. И каждый вечер, когда мы будем возвращаться в лодке на берег, Вольф Ларсен будет оставаться на борту пленником. Итак, мы последнюю ночь стоим на вахте.

Утром мы поднялись рано, и, когда заканчивали завтрак, уже рассвело.

– О Гэмфри! – воскликнула вдруг Мод и перестала есть.

Я взглянул на нее. Она смотрела на «Призрак». Посмотрел тогда и я, но не заметил ничего особенного.

Я вопросительно поглядел на Мод.

– Подъемные стрелы… – дрожащим голосом произнесла она.

О них я совсем забыл. Я посмотрел снова – стрел не было.

– Если он… – свирепо пробормотал я.

Она с сочувствием положила руку мне на плечо и сказала:

– Вам придется начать сначала.

– О, поверьте мне, мой гнев ничем не грозит. Я не мог бы обидеть и мухи, – с горечью улыбнулся я ей. – Хуже всего то, что он это знает. Вы правы. Если он уничтожил стрелы, мне больше ничего не остается, как начать сначала.

– Но теперь я буду стоять на вахте на борту, – сказал я минуту спустя, – и если он еще раз вмешается…

– Но я боюсь оставаться на берегу одна всю ночь, – заметила Мод, когда я несколько пришел в себя. – Насколько лучше было бы, если бы он примирился с нами и помог нам. Нам было бы так удобно жить всем на борту.

– Мы и будем жить там, – уверил я ее, все еще страдая от уничтожения моих драгоценных стрел. – Я хочу сказать, что вы и я будем жить на борту, независимо от того, как на это посмотрит Вольф Ларсен.

– Какое ребячество, – рассмеялся я вслед за тем, – с его стороны – делать такие вещи, а с моей – сердиться на него за это.

Но сердце у меня заныло, когда мы взобрались на борт и увидели учиненный Вольфом Ларсеном разгром. Стрелы исчезли бесследно. Оттяжки справа и слева были перерезаны. Протянутые мною веревки были разрезаны на куски. Он знал, что я не сумею сплеснить их. Внезапное подозрение вспыхнуло в моем мозгу. Я бросился к вороту. Он не действовал. Вольф Ларсен испортил его. Мы в отчаянии взглянули друг на друга. Потом я подбежал к борту. Распутанные мною мачты, реи и гафели исчезли. Он нащупал удерживавшие их веревки и пустил их в море.

Слезы стояли на глазах у Мод, и я уверен, что это были слезы огорчения за меня. Я и сам готов был плакать. Во что обратилась наша мечта оснастить «Призрак»! Вольф Ларсен хорошо поработал! Я сел на комингсы люка и в отчаянии подпер голову руками.

– Он заслуживает смерти, – вскричал я, – но, да простит мне Бог, я не могу быть его палачом!

Мод подошла ко мне, провела рукой по моим волосам, словно успокаивая ребенка, и сказала:

– Ну, ну, все еще уладится.

Я прижался к ней головой, и это придало мне новую бодрость. Эта женщина была для меня неиссякаемым источником духовных сил. Что в самом деле произошло? Простая задержка, отсрочка. Отлив не мог далеко унести мачты в море, тем более что не было ветра. Нужно было только найти их и прибуксировать назад. А кроме того, это был для нас урок. Теперь я знал, чего следовало ожидать от Вольфа Ларсена.

– Вон он идет, – шепнула мне Мод.

Я поднял глаза. Вольф Ларсен тихонько шел по левой стороне палубы.

– Не обращайте на него внимания, – шепнул я. – Он пришел посмотреть, как мы встретили эту неприятность. Делайте вид, что ничего не случилось. Мы можем лишить его удовольствия. Снимите башмаки – вот так – и возьмите их в руки.

И вот мы стали играть в жмурки со слепым человеком. Когда он шел к нам по левой стороне, мы проскальзывали мимо него по правой. Потом с юта мы смотрели, как он повернул и пошел за нами на корму.

Он, несомненно, знал, что мы на борту, так как дружелюбно сказал «здравствуйте» и ждал ответа на свое приветствие. Потом он ушел на корму, а мы перебрались на нос.

– Я ведь знаю, что вы на борту! – крикнул он нам, и я видел, как он напряженно прислушивался.

Он напоминал мне огромного филина, который, громко крикнув, прислушивается к движениям вспугнутой добычи. Но мы не шевелились и двигались только тогда, когда двигался он. Так мы бегали по палубе, словно двое детей, преследуемых свирепым людоедом, пока Вольфу Ларсену, очевидно, это наскучило, и он ушел с палубы к себе в каюту.

Наши глаза весело блестели, и мы едва сдерживали смех, обуваясь и перелезая через борт в лодку. Заглянув в ясные карие глаза Мод, я забыл все причиненное нам зло и помнил только, что я ее люблю и что это придаст мне силы проложить ей и мне обратный путь в мир.

Глава XXXVI

Два дня мы с Мод искали в море и вдоль берегов наши пропавшие мачты. Только на третий день мы нашли их, все и даже нашу стрелу, в самом опасном месте, там, где волны разбивались о суровый юго-западный мыс. О какая это была тяжелая работа! Когда уже смеркалось, мы вернулись, измученные, в нашу бухточку, таща за собой на буксире грот-мачту. Стоял мертвый штиль, и нам весь путь пришлось грести.

Еще день изнурительной и опасной работы, и к нашему имуществу прибавились обе стеньги. На третий день мы добыли фок-мачту, две реи и оба гафеля. Ветер был попутный, и я надеялся доставить наш груз под парусом. Но ветер обманул меня, стих, и мы черепашьим шагом подвигались вперед на веслах. Это требовало от нас страшного напряжения. Я всей тяжестью налегал на весла и чувствовал, как тяжелые бревна тормозят ход лодки.

Уже спускалась ночь, и в довершение всего поднялся сильный ветер. Мы не только не продвигались вперед, но нас даже начало сносить в открытое море. Я греб, пока хватало сил, но теперь мои распухшие пальцы уже не могли удержать весел. Бедная Мод в изнеможении откинулась на корму. Я испытывал невыносимую боль в суставах и мускулах рук и, хотя основательно поел в полдень, теперь, от усиленной работы, снова проголодался.

Я убрал весла и нагнулся над веревкой, к которой были привязаны мачты и реи. Но Мод схватила меня за руку.

– Что вы хотите сделать? – спросила она тревожным голосом.

– Отрезать веревку, – ответил я.

Но мой ответ не удовлетворил ее.

– Пожалуйста, не делайте этого! – попросила она.

– Вы напрасно просите, – ответил я. – Уже ночь, и ветер относит нас от берега.

– Но подумайте, Гэмфри, если мы не уедем на «Призраке», нам придется остаться на острове на годы, быть может, на всю жизнь! Если его не открыли до сих пор, он может остаться неоткрытым и впредь.

– Вы забываете о лодке, которую мы нашли на берегу, – напомнил я ей.

– Это была промысловая лодка, – ответила она, – и вы прекрасно знаете, что, если бы ее экипаж спасся, он вернулся бы сюда за котиками, которых здесь такое множество. Вы знаете, что эти люди не спаслись.

Я молчал и колебался.

– А кроме того, – медленно добавила она, – это была ваша идея, и я хочу, чтобы вы успешно воплотили ее.

Теперь, когда она перевела вопрос на личную почву, мне легче было отказать ей.

– Лучше несколько лет жизни на острове, чем гибель в эту ночь или завтра в открытом море. Вы знаете, что мы не подготовлены к такому плаванию. У нас нет ни еды, ни воды, ни одеял, ничего. Вы и одной ночи не пережили бы без одеял. Я знаю ваши силы. Вы уже дрожите.

– Это только нервы, – сказала она. – Я боюсь, что вы не послушаетесь меня и отрежете мачты. О, пожалуйста, пожалуйста, Гэмфри, не надо этого делать! – взмолилась она секунду спустя.

Эта фраза, имевшая надо мной такую власть, положила конец нашему спору. Мы мучительно мерзли всю ночь. Несколько раз меня охватывала дремота, но боль от холода каждый раз будила меня. Как Мод могла это вынести, было положительно выше моего понимания. Я так устал, что не мог даже похлопать руками, чтобы согреться. Но все же у меня хватало силы время от времени растирать ей руки и ноги, чтобы восстановить кровообращение. А она умоляла меня не бросать мачт. К трем часам ночи она совсем окоченела. Я испугался. Вставив весла в уключины, я заставил ее грести, хотя она была так слаба, что, казалось, вот-вот потеряет сознание.

Забрезжило утро, и в его бледном свете мы долго разыскивали наш остров. Наконец он показался черной точкой на горизонте, милях в пятнадцати от нас. Я осматривал море в бинокль. Далеко на юго-западе я заметил на воде темную линию, которая росла на моих глазах.

– Попутный ветер! – воскликнул я, и сам не узнал своего охрипшего голоса.

Мод хотела ответить мне, но не могла вымолвить ни слова. Ее губы посинели от холода, глаза ввалились, но как мужественно глядели на меня эти карие глаза! Мужество, внушавшее сострадание.

Я снова принялся растирать ей руки и дергать их вверх и вниз, пока она не смогла действовать ими самостоятельно. Тогда я заставил ее встать, походить по лодке и, наконец, попрыгать.

– О, вы храбрая, храбрая женщина! – сказал я, когда краска начала возвращаться на ее щеки. – Знаете ли вы, что проявили большую храбрость?

– Я никогда не была храброй, – ответила она. – Пока не познакомилась с вами. Это вы сделали меня храброй.

– А я сам не был храбрым, пока не узнал вас, – ответил я.

Она одарила меня быстрым взглядом, и снова я уловил мерцающие огоньки и еще что-то таившееся за ними в ее глазах. Но это длилось только мгновение. Потом она улыбнулась.

– Этому, вероятно, способствовала обстановка, – заметила она; но я знал, что она не права, и меня интересовало, знает ли она об этом сама.

Задул свежий ветер, и скоро лодка, борясь с волнами, начала приближаться к острову. В половине четвертого мы миновали юго-западный мыс. Мы страдали не только от голода, но и от жажды. Губы у нас пересохли, потрескались, и мы не могли увлажнять их языком. Потом ветер медленно стих. К ночи опять установился мертвый штиль, и я снова, едва шевеля руками, взялся за весла. В два часа утра нос лодки коснулся берега нашей внутренней бухты, и я вылез причалить. Мод не могла стоять на ногах, а у меня не хватало сил нести ее. Я уронил ее на песок, упал при этом и сам, и когда немного оправился, то взял ее за плечи и кое-как доволок по берегу до хижины.

Следующий день мы не работали. Мы спали до трех часов дня, по крайней мере я. Проснувшись, я застал Мод, занятую стряпней. У нее была способность удивительно быстро восстанавливать свои силы. Ее хрупкое тело лилии обладало огромной выносливостью, какой-то цепкостью, трудно совместимой с ее явной слабостью.

– Вы знаете, что я поехала в Японию ради здоровья, – сказала она мне, когда после обеда мы сидели у огня и наслаждались полным покоем. – Я никогда не была особенно сильна. Врачи советовали мне предпринять морское путешествие, и я выбрала самый длинный путь.

– Вы не знали, что вы выбираете, – рассмеялся я.

– Но благодаря этому опыту я стану другой и более сильной, – ответила она, – и, надеюсь, лучше. Во всяком случае, я буду глубже понимать жизнь.

Когда короткий день погас, мы заговорили о слепоте Вольфа Ларсена. Она была необъяснима. О серьезности его положения я мог судить по высказанному им намерению остаться и умереть на острове Усилий. Если он, сильный человек, безумно влюбленный в жизнь, примирялся со смертью, то, очевидно, его угнетало что-то еще более тяжелое, нежели слепота. Мы знали о его ужасных головных болях и пришли к заключению, что у него какое-то заболевание мозга и во время приступов он терпит ни с чем не сравнимые муки.

Говоря о нем, я заметил, что Мод проникается все большим состраданием к нему. Меня только радовала в ней эта трогательная, чисто женская черта. Ее сочувствие к капитану было свободно от всякой ложной сентиментальности. Она соглашалась, что для нашего спасения нам надо поступить с ним решительно, хотя содрогалась при мысли, что мне, быть может, когда-нибудь придется лишить его жизни для спасения моей – «нашей», как поправила она.

Утром, с рассветом позавтракав, мы принялись за работу. В переднем трюме я нашел легкий якорь и, поднатужившись, вытащил его на палубу, а оттуда спустил в лодку. К корме я привязал длинную веревку, вышел на веслах на середину нашей бухточки и спустил якорь в воду. Ветра не было. Высокий прилив приподнял шхуну. Притягивая ее вручную (ворот был испорчен), я подвел ее к тому месту, где был брошен якорь. Но он был слишком мал, чтобы удерживать судно в свежую погоду. Поэтому я спустил со штирборта главный якорь и после обеда мог уже заняться исправлением ворота.

Три дня возился я с этой задачей, которую простой машинист решил бы за несколько часов. Мне приходилось сначала знакомиться с каждым инструментом и самому выводить простейшие правила механики. Как бы то ни было, через три дня в моем распоряжении был ворот, который кое-как работал. Он действовал далеко не так хорошо, как раньше, но все же давал мне возможность продолжать работу.

Я втащил на борт обе стеньги и восстановил стрелы. В эту ночь я спал на палубе шхуны, возле моей работы. Мод, отказавшаяся одна провести ночь на берегу, спала на баке. Вольф Ларсен весь день сидел на палубе, прислушивался к моей работе и беседовал с нами на отвлеченные темы. Никто не упоминал о произведенных им разрушениях, и он больше не просил, чтобы я оставил в покое его шхуну. Но я по-прежнему боялся этого слепого, беспомощного и вечно прислушивающегося человека и никогда во время работы не подходил близко к его страшным рукам.

В эту ночь, заснув под моими драгоценными стрелами, я был разбужен шагами на палубе. Ночь была звездная, и я смутно различил фигуру капитана. Я вылез из-под одеяла и в одних носках бесшумно направился за ним. Он был вооружен ножовкой из рабочего ящика и собирался перепилить оттяжки, которые я опять успел прикрепить к стрелам. Он ощупал веревки и убедился, что они не натянуты. Перепилить их в таком состоянии он не мог и поэтому предварительно натянул их. Затем он приготовился пилить.

– На вашем месте я бы этого не делал, – спокойно произнес я.

Он услышал, как щелкнул взведенный курок моего револьвера и рассмеялся.

– А, Горб! – проговорил он. – Я все время знал, что вы здесь. Вам не обмануть моего слуха.

– Вы лжете, Вольф Ларсен! – по-прежнему спокойно сказал я. – Однако я жажду случая убить вас. Поэтому принимайтесь за дело. Пилите!

– Случай вы имеете когда угодно, – насмешливо отозвался он.

– Начинайте же пилить! – зловещим голосом произнес я.

– Мне приятнее разочаровать вас, – усмехнулся он и, повернувшись на каблуках, ушел на корму.

Наутро я рассказал Мод об этом ночном происшествии, и она заявила:

– Нужно что-нибудь предпринять, Гэмфри! Оставаясь на свободе, он может натворить бед, может потопить шхуну или поджечь ее. Трудно предвидеть, что взбредет ему в голову. Его необходимо запереть.

– Но как? – спросил я, беспомощно пожав плечами. – Я не решаюсь приближаться к нему, а он знает, что, пока он ограничивается пассивным сопротивлением, я не могу застрелить его.

– Какой-нибудь способ должен быть, – настаивала она. – Дайте подумать.

– Способ есть, – мрачно произнес я, взяв в руку охотничью дубинку. – Это не убьет его, и, прежде чем он придет в себя, мы скрутим его по рукам и по ногам.

Она с содроганием покачала головой.

– Нет, только не это! Надо придумать что-нибудь менее жестокое. Подождем.

Нам не пришлось долго ждать, и задача разрешилась сама собой. Утром, после нескольких попыток, я нашел центр тяжести фок-мачты и прикрепил в нескольких футах над ним мой подъемный блок. Мод стояла у ворота и травила свободный конец, в то время как я поднимал мачту. Будь ворот в порядке, задача не была бы так трудна. Но теперь мне приходилось наваливаться на рукоятку всей тяжестью своего тела и завоевывать каждый дюйм подъема. Я вынужден был часто отдыхать. Мод изо всех своих слабых сил помогала мне.

Через час подвижный и неподвижный блоки сошлись у верхушки стрелы. Выше нельзя было поднимать, а между тем мачта еще не поравнялась с бортом. Мои стрелы оказались слишком короткими. Пока я обдумывал, как выйти из этого положения, на палубе показался Вольф Ларсен.

Мы сразу заметили в нем что-то странное. Он двигался не так уверенно, как всегда. Заплетающимися ногами обогнул он рубку каюты и у ступеней юта пошатнулся; проведя своим обычным жестом рукой по глазам, он упал, широко раскинув руки. Однако сейчас же поднялся, постоял немного, качаясь, но ноги его вдруг подкосились, и он опять рухнул на палубу.

– Припадок, – шепнул я Мод.

Она кивнула головой, ее глаза выражали сострадание.

Мы подошли к нему, но он, по-видимому, был в забытьи и прерывисто дышал. Мод начала хлопотать около него, приподняла ему голову и послала меня в каюту за подушкой. Я захватил с собой еще и одеяло, и мы удобно устроили его. Я пощупал его пульс. Он бился сильно и ровно и был вполне нормален. Это озадачило меня и возбудило во мне подозрение.

– Что, если он притворяется? – спросил я, все еще держа его пульс.

Мод укоризненно покачала головой. Но в этот миг рука Вольфа Ларсена высвободилась из моей и стальным кольцом обхватила мою кисть. В безотчетном ужасе я дико вскрикнул. На лице Вольфа Ларсена появилось злорадное и торжествующее выражение, и свободной рукой он с силой притянул меня к себе.

Он отпустил мою кисть, но сжал меня так, что я не мог пошевелиться. Вдруг его свободная рука сдавила мне горло, и я испытал весь ужас предсмертных мук, навлеченных на меня моей глупостью. Зачем я поверил ему и приблизился к его страшным рукам? Но вдруг я ощутил прикосновение других рук к моему горлу. Это была Мод, тщетно старавшаяся оторвать от меня душившие меня руки. Вскоре она отказалась от своей попытки и издала вопль страха и беспредельного отчаяния. Такие вопли я слышал, когда тонул «Мартинес».

Мое лицо было прижато к груди Вольфа Ларсена, и я ничего не видел, но слышал, как Мод повернулась и быстро побежала по палубе. Дальнейшее произошло очень быстро. Я еще не потерял сознания и через минуту услышал ее возвращающиеся шаги. И вдруг я почувствовал, что тело Ларсена ослабело. Он дышал с трудом, и грудь его опустилась под моей тяжестью. Его рука отпустила мое горло, он попытался схватить меня еще раз, но не мог. Его воля была сломлена. Он потерял сознание.

Я откатился в сторону и, лежа на спине, тяжело дышал и моргал глазами от солнечного света. Мод была бледна, но владела собой и смотрела на меня со смешанным чувством тревоги и облегчения. В руках у нее была охотничья дубинка. Заметив мой взгляд, Мод выронила ее, как будто она жгла ей пальцы. Радостное чувство наполнило мою душу. Это действительно была моя жена, моя подруга, боровшаяся за меня, как боролась бы жена пещерного человека. В ней проснулся первобытный инстинкт, до сего времени заглушенный смягчающим влиянием культурной жизни.

– О милая! – вскричал я, поднявшись на ноги.