Фактор холода Браун Сандра

14

Лилли проснулась от холода. Она не сразу сообразила, где находится. Полностью одетая, она лежала под тремя одеялами, подтянув колени к груди, но от пробирающего до костей холода это не спасало.

Она лежала лицом к камину, но камин больше не грел. Угли, которые тлели, когда Тирни выключил свет, давно превратились в золу. Лилли откинула одеяло от лица и выдохнула через рот. Ее дыхание образовало облачко белого пара.

Должно быть, цистерна с пропаном опустошилась где-то посреди ночи. Теперь камин станет для них единственным источником тепла. Надо встать и подбросить поленьев в камин, разжечь огонь. Движение поможет ей согреться. Но она никак не могла заставить себя покинуть относительное тепло постели.

В комнате все еще было темно, тусклый серый свет еле пробивался из-за занавесок. Ветер ничуть не ослаб со вчерашнего вечера. То и дело раздавался стук обледенелых сучьев по крыше. Идеальный день, чтобы поваляться в постели.

Пожалуй, надо было соглашаться на предложение Тирни. Прими она тогда это предложение, возможно, ей бы не пришлось сейчас дрожать от холода.

Нет-нет, она приняла правильное решение. Такая близость, да еще в условиях полной изоляции, осложнила бы ситуацию бесповоротно. Она и без того осложнилась простым поцелуем.

Простым? Ну уж нет.

Он был захватывающим, хотя и коротким. Тирни сразу же ее отпустил. Повернувшись к ней спиной, он продолжил разговор как ни в чем не бывало, словно никакого поцелуя не было. Он сказал, что теперь может лечь спать без особого риска, так как после сотрясения мозга прошло уже несколько часов.

Стараясь держаться так же естественно, Лилли признала его правоту.

Он еще раз предложил ей поесть, но она отказалась. Тирни кусок тоже не лез в горло.

Он предложил ей первой воспользоваться ванной. Пока она была в ванной, он перетащил матрац с кровати в гостиную.

К тому времени, как он вышел из ванной, она уже свернулась клубочком под одеялами. Тирни погасил свет и лег на диван, набросив на себя оставшиеся, правда, в меньшем количестве, чем у Лилли, одеяла.

Целый час Лилли не могла заснуть и не сомневалась, что он тоже не спит. Более того, она думала, что Тирни так и не уснул, когда ее наконец сморил сон. Все это время – с того момента, как он погасил свет, и до того, как она заснула, – Лилли пролежала в тревожном ожидании. Чего? Она сама не знала.

После поцелуя напряжение между ними возросло так, что его можно было резать ножом. Разговор начал спотыкаться. Они перестали встречаться взглядами, зато стали чрезмерно вежливы друг с другом.

Напрасно они так старались сделать вид, что поцелуя как бы и не было. Уж лучше бы посмеялись, уж лучше бы сказали что-то вроде: «Уф! Наконец-то с этим покончено. Ну, теперь, когда наше любопытство удовлетворено, можно успокоиться и заняться вопросами выживания».

Вместо этого они сделали вид, что ничего не произошло. Каждый боялся ошибиться, сказать или сделать что-то такое, что могло бы разрушить хрупкое равновесие. И вот к чему это привело: после их наигранных и неуклюжих попыток проигнорировать поцелуй Лилли стала ждать, что вот сейчас Тирни скажет «Ерунда все это», соскочит с дивана и заберется к ней на матрац, под одеяла. Потому что это был не просто поцелуй. Это была прелюдия.

«Я не настолько цивилизован», – сказал он тогда.

Еще миг, и вот он уже обхватил ее лицо своими сильными руками – она любовалась ими весь вечер – и прижался губами к ее губам. Ни минуты не колебался и разрешения не спросил. Он не казался ни виноватым, ни робким. Ни в малейшей степени! С той минуты, как их губы соприкоснулись, его рот был требовательным и жадным.

Он расстегнул ее пальто и сунул руки внутрь. Его руки обвились вокруг нее, он слегка согнул колени и притянул ее к себе и крепко прижал. Одно это без всяких слов говорило: «Я хочу тебя».

Теплая, текучая волна желания прихлынула к ее животу и бедрам. Какое это было блаженство – вновь ощутить прилив чувственности! Никакое вино, никакой наркотик не могли его вызвать или заменить. Никакое другое волнение не могло сравниться с этим пьянящим, щекочущим ощущением сексуального желания.

Боже, как давно с ней этого не было! Уж точно с тех пор, как Эми умерла. Ни у нее, ни у Датча просто не было эмоциональных сил на секс. Они пытались, но безуспешно. Ей трудно было притворяться, не ощущая ни малейшего желания, а отсутствие отклика с ее стороны нанесло новый удар по самолюбию Датча, и без того ущемленному. Он попытался придать себе уверенность самым простым способом: стал ходить на сторону. Это она могла бы простить. Ну… возможно, могла бы. Он искал у других женщин то, что она больше не могла ему дать.

Но вот чего она не могла ему простить, так это его похождений на стороне, которые начались задолго до рождения и даже до зачатия Эми.

Лилли потребовалось немало времени, чтобы понять, почему Датч начал ей изменять в первые годы брака, когда их сексуальная жизнь была такой насыщенной и бурной. Но в конце концов ей стало ясно, что он постоянно нуждается в поддержке и ободрении. И в постели, но и в еще большей степени вне ее. И еще Лилли поняла, как это утомительно – обеспечивать эту поддержку бесконечно и поминутно. Сколько она ни старалась, все было мало.

Они познакомились на торжественном благотворительном банкете по сбору средств в фонд полиции Атланты. На волне общественной популярности после успешного раскрытия убийства Датч стал плакатным героем департамента полиции, и ему было предоставлено слово на банкете.

На трибуне он смотрелся необыкновенно импозантно, был хорош собой, обаятелен и красноречив. Он вообще казался неотразимым: вчерашний герой футбола, превратившийся в героя убойного отдела полиции. Его речь подвигла важных гостей, почтивших банкет своим присутствием, проявить щедрость, а Лилли – подойти к нему после банкета и представиться. К концу вечера они договорились о свидании.

Через шесть месяцев они поженились, и в течение года жизнь их была прекрасна. Они оба много работали, оба отдавали много сил карьере, но и любви предавались с такой же силой. Они купили коттедж в горах и уединялись в нем на выходные, частенько при этом не покидая спальни.

В то время Датч чувствовал себя уверенно, и это чувствовалось в постели. Это проявлялось в том, как он занимался любовью. Он был чутким и щедрым партнером, страстным и великодушным любовником, заботливым мужем.

А потом начались ссоры. Его злило, что Лилли зарабатывает гораздо больше, чем он сам. Она уверяла, что это не имеет никакого значения, они же теперь – одно целое. Он выбрал стезю общественного служения, говорила она, где самая трудная работа часто недооценивалась, причем не только в денежном выражении.

Она говорила искренне, но Датч слышал в ее словах лишь подтверждение того, что считал своим личным провалом. Он считал, что никогда не достигнет такого положения в полиции, какого она добилась в своем журнале.

Со временем его ощущение собственной неполноценности превратилось в какую-то манию, в беду, которую он сам на себя накликал, в сбывшееся пророчество. А звезда Лилли меж тем всходила все выше. Ее успех все больнее бил по его ущемленной гордости, и он пытался восполнить ущерб, заводя романы с женщинами, которые видели в нем того самого удалого героя, каким он так хотел казаться.

Всякий раз, когда Лилли уличала его во лжи, он выражал глубокое раскаяние и уверял, что его измены – всего лишь ничего не значащая мелочь. Но для Лилли эта мелочь значила очень много, в конце концов она пригрозила оставить его. Датч поклялся, что, если она его бросит, он умрет, обещал хранить ей верность, твердил, что любит, умолял простить его. Она простила, потому что уже ждала Эми.

Ожидание ребенка сплотило семью, но лишь до тех пор, пока ребенок не появился на свет. Пока Лилли приходила в себя после родов, Датч начал встречаться с женщиной-полицейским. Когда Лилли обвинила его в измене, точно зная, что измена имела место, он стал все отрицать, утверждал, что ее подозрения вызваны переутомлением, послеродовой депрессией, приливами молока и гормональной нестабильностью. Эти издевательские утверждения оскорбили ее куда больше, чем его неуклюжая ложь.

Посреди этих супружеских баталий Эми представляла собой как бы нейтральную территорию, на которой они могли сосуществовать. Она порождала столько любви, что рядом с ней их жизнь казалась почти нормальной. Радуясь дочке, они забывали прошлые ссоры и обиды. В разговоре они избегали тем, вызывавших трения. Их уже нельзя было назвать счастливой парой, но, по крайней мере, их отношения обрели некую устойчивость.

А потом Эми умерла. Ослабленные опоры брака быстро рухнули под грузом горя. Их отношения стали стремительно ухудшаться. Лилли показалось, что хуже уже не будет.

Она ошиблась. Стало гораздо хуже.

Теперь, вспоминая случай, нанесший, по ее мнению, последний удар по их браку, Лилли вздрогнула, инстинктивно сжалась в комок и зарылась лицом в подушку.

Через несколько секунд она опомнилась и сказала себе, что ее брак с Датчем остался в прошлом. И нечего опять перебирать все обиды. Вчерашний день стал знаменательным в ее освобождении от Датча. Она больше не была с ним связана ни чувствами, ни по закону и могла смело смотреть в будущее, не оглядываясь на прошлое.

И в этот самый момент в ее жизни вновь появился Бен Тирни. Лилли чудилось, что в этом есть какая-то ирония. Он появился в тот самый день, когда она официально стала свободной. Прошлым вечером он пробудил в ней не просто глубоко уснувшую чувственность, а сексуальный голод. От его поцелуя у нее звенело в ушах.

При первой встрече она ощутила влечение в тот самый миг, как он улыбнулся ей со своего сиденья в скрипучем, проржавевшем старом автобусе. В тот день на реке все в нем приводило ее в восхищение. Его внешность? Еще бы! Что там могло не понравиться? Но ей понравился он сам: его ум, непринужденность в общении, та легкость, с которой он говорил на любую тему.

Она была не одинока в своем интересе, другие члены их группы быстро признали в нем лидера. Девчонки из колледжа не скрывали своей влюбленности, говорливый хвастун-всезнайка – такие бывают в любом походе, – поначалу не скрывавший своей зависти к мастерскому обращению Тирни с веслом, к концу дня уже спрашивал у него совета. Тирни умел располагать к себе людей, не прикладывая никаких видимых усилий. Все быстро стали его приятелями.

А вот сам он оставался загадкой.

Он сближался с людьми, приглашая их поговорить о них самих, но сам о себе ничего не рассказывал. Может быть, именно этот парадокс делал его таким загадочным и неотразимым.

Лилли вздрогнула, когда слово «неотразимый» пришло ей на ум. В нем ей вдруг почудилось нечто зловещее. Но оно как нельзя лучше выражало самую суть привлекательности Тирни. Дважды случай свел ее с ним, и уже во второй раз что-то в ней отзывалось на его неотразимое обаяние, отзывалось с такой силой, что она сама пугалась своей реакции.

С первого взгляда, которым они обменялись, Лилли и Тирни двигались к вчерашнему поцелую на ночь. Разными путями, но неумолимо. И когда он поцеловал ее, это показалось ей неизбежностью, просто отложенной на несколько месяцев.

Такого поцелуя стоило дожидаться. Она и сейчас будто ощущала на своих щеках прикосновение его крупных пальцев, когда он запрокинул ей лицо, его дыхание у себя на губах, его язык, проникнувший в ее рот. Вот и сейчас она снова почувствовала, как волна желания начала подниматься у нее внутри.

Стараясь производить как можно меньше шума, Лилли повернулась и посмотрела на него. И невольно улыбнулась. Диван был слишком мал для него. Его колени лежали на диванном валике, ноги свисали почти до пола. Ему пришлось скатать подушку и подложить ее себе под шею, чтобы немного приподнять голову.

Тирни был укрыт одеялами до подбородка, за ночь потемневшего от щетины. Его кожа годами подвергалась воздействию ветра и солнца, но суровая закалка пошла ему на пользу. Ей нравились морщинки, лучиками расходившиеся от его глаз. Губы у него были немного обветренные. Это ей хорошо запомнилось, когда он ее поцеловал.

Кстати, а почему он не продолжил то, что начал? Почему хотя бы не спросил у нее разрешения поцеловать ее еще раз? Она же ясно дала понять, что больше не питает романтических чувств к Датчу! Он мог бы догадаться, что у нее больше никого нет, но…

Ее мысли соскочили с рельсов.

У нее-то больше никого нет, а как насчет самого Тирни?

Он не носил обручального кольца. При первой встрече он не упоминал о жене, о какой бы то ни было женщине, что-то значившей для него. Правда, она не спрашивала. Он пригласил ее на свидание в тот день, но это тоже ничего не значило. Женатые мужчины сплошь и рядом назначали свидания другим женщинам.

Вчера вечером он тоже не упоминал о жене или подруге, которая стала бы о нем беспокоиться, если бы он не вернулся к ужину. Но откуда ей было знать, может, кто-то отчаянно мечется из угла в угол, гадая, где он и с кем, точно так же, как она когда-то металась, поджидая Датча. Это бывало так часто, что она сбилась со счета.

До чего же она была наивна, полагая, что в его жизни нет женщины! Мужчина с такой внешностью? Лилли, спустись на землю!

Ее взгляд переместился с Тирни на рюкзак, все еще лежавший под столом, куда он забросил его вчера вечером, сказав, что там нет ничего такого, что могло бы им пригодиться.

Что ж, надо посмотреть, не найдется ли там чего-нибудь такого, что может прояснить ситуацию с этим интересным свободным мужчиной.

– Скотт!

– Что?

– Вставай!

– Что?

– Я сказал, вставай!

Скотт перевернулся на спину и с трудом разлепил глаза. Уэс стоял в дверях его спальни, глядя на сына с неодобрением. Скотт приподнялся на локте и посмотрел в окно. Белым-бело. Даже забора, огораживающего задний двор, не было видно.

– Разве занятия в школе не отменили?

– Конечно, отменили. Но ты напрасно думаешь, что будешь весь день валяться, отлеживая себе зад. Поднимайся. Жду тебя в кухне. У тебя есть три минуты.

Уэс оставил дверь открытой, давая понять сыну, что не даст ему снова заснуть. Скотт, выругавшись, откинулся на подушку. Даже в такой день ему отказывают в праве на отдых. Все в этом чертовом городе могут отсыпаться сколько душе угодно, но только не он, тренерский сынок.

Скотту хотелось укрыться одеялом с головой. Он мог бы проспать целый день, если бы только его оставили в покое. Но если он не появится в кухне через три минуты, ему придется дорого за это заплатить. Несколько лишних минут в постели не стоили таких мучений.

Еще раз выругавшись от всего сердца, он откинул одеяло.

А ведь старик и вправду засек время, черт бы его подрал. Когда он вошел в кухню, Уэс глянул на настенные часы и бросил на сына взгляд, ясно дававший понять, что тот не успел вовремя. Мать пришла ему на помощь:

– Доброе утро, сынок! Яичницу с беконом или вафли?

– Что попроще. – Скотт сел за стол и, широко зевая, налил себе стакан апельсинового сока.

– Ты когда вчера лег? – спросил отец.

– Точно не знаю. Тебя еще не было.

– Я был с Датчем.

– Так долго?

– Нам потребовалось время.

– Ну и как? Поднялись на гору?

К тому времени, как Уэс изложил им все события вчерашнего вечера, Дора поставила перед Скоттом тарелку с поджаренным беконом, яичницей из двух яиц и двумя вафлями. Он улыбкой поблагодарил ее.

– Это было настоящее приключение, – сказал Уэс. – Особенно пока мы добирались до той забегаловки, где мы подобрали Кэла Хокинса. Нам повезло, что вовремя убрались оттуда, пока нас не долбанула в задницу тройка мужланов.

– Уэс! – покосилась на него жена.

Уэс расхохотался.

– Да брось, Дора, Скотт уже не маленький, знает, что к чему. Правда, сынок?

Скотту было мучительно стыдно. Не смея взглянуть в глаза матери, он низко нагнул голову и продолжал есть. Старик считал, что это клево – сквернословить в его присутствии, как будто тем самым приобщал сына к компании взрослых мужчин, которым все можно, в том числе и ругаться. Конечно, все это была «липа», потому что на самом деле старик обращался с ним как с двухлетним несмышленышем. Всего через пару месяцев ему стукнет девятнадцать, а ему как маленькому говорят, что есть, когда спать ложиться, когда вставать.

В своем выпускном классе он был старше всех остальных учеников. Старик оставил его на второй год в шестом классе. А почему, спрашивается? Не потому, что он провалил какой-то предмет, или плохо себя вел, или что-то сделал не так, а только потому, что старик хотел дать ему лишний год подрасти и войти в физическую форму, прежде чем записать его в продвинутую спортивную группу старших классов.

Скотту стыдно было чувствовать себя второгодником, но старик принял решение, не спросив ни его, ни маму, и настоял на своем, не слушая их возражений.

– В университетских командах есть свои «смотрящие», и они начинают выискивать будущих игроков уже в седьмом-восьмом классе, – объяснил он. – Лишний год роста даст тебе преимущество. Школьный округ у нас маленький, тебе надо пользоваться любой форой, какая только есть.

Старик по-прежнему принимал за него все решения. По закону Скотт уже считался мужчиной. Он мог вступить в армию и погибнуть за свою страну. Но он не мог перечить отцу.

Словно прочитав его мысли, Уэс сказал:

– Заполнишь анкеты сегодня. У тебя больше нет причин отлынивать.

– Всех пригласили к Гэри.

Гэри был одним из одноклассников Скотта. Скотту он не особенно нравился, но у него дома была игровая комната с бильярдным столом. Погонять шары в свободный день было куда приятнее, чем заполнять анкеты для поступления в колледж.

– Сперва заполни анкеты, – отрезал Уэс. – Я сам их проверю. А после обеда отвезу тебя в зал, чтобы ты не пропускал тренировку.

– Я сам могу поехать.

Уэс покачал головой.

– Тебя еще занесет на льду, врежешься во что-нибудь и ногу сломаешь. Нет, я сам тебя отвезу.

Дора встала на защиту сына:

– Думаю, ничего страшного не случится, если он пропустит одну тренировку.

– Ты так думаешь? Это лишь показывает, как мало ты понимаешь, Дора.

Зазвонил телефон.

– Я возьму, – сказал Скотт.

– Я возьму. – Уэс выхватил трубку у него из рук. – А ты иди заполняй анкеты.

Скотт отнес свою тарелку к раковине и предложил матери помочь с посудой, но она отказалась.

– Лучше сделай, что он велел. Чем скорей закончишь, тем скорей сможешь уйти к своим друзьям.

Уэс положил трубку.

– Это был Уильям Ритт.

У Скотта волосы шевельнулись на затылке.

– Он сказал, что мне срочно надо ехать в аптеку.

– Зачем? – спросил Скотт.

Дора бросила взгляд в окно.

– Разве он сегодня торгует?

– Еще как торгует! Вы не представляете, кто только что приехал на встречу с Датчем. – Уэс перевел взгляд с Доры на Скотта, потомил их неизвестностью еще несколько секунд и наконец изрек многозначительно: – ФБР!

– Что им нужно от Датча? – удивилась Дора.

Скотт знал ответ, но предпочел промолчать.

Пусть старик скажет.

– Держу пари, это насчет Миллисент. – Уэс уже натянул свою куртку. – Поскольку я председатель городского совета, Ритт решил, что я должен быть в курсе. – Он открыл заднюю дверь и обернулся уже на пороге: – Может, у них есть след.

Скотт проводил его взглядом и еще долго смотрел на дверь, когда она закрылась.

15

Обычно Линда Векслер приходила на работу ровно в шесть утра и тут же начинала варить кофе и готовить завтраки для завсегдатаев, появлявшихся в семь утра поесть овсянку с отрубями и жареный бекон.

Но этим утром она не смогла приехать. Она позвонила на рассвете и сказала Уильяму, что ее участок похож на Аляску.

– И снег все еще валит со страшной силой. Пока Хокинс не посыплет песком наши проселки, считайте, я тут завязла.

Уильям сказал об этом Мэри-Ли. Она попыталась уговорить и его остаться дома и не открывать аптеку.

– Кто высунет нос из дому в такую погоду? По крайней мере, подожди несколько часов, пока дороги посыплют песком.

Но он был полон решимости открыть аптеку в урочный час.

– Я уже расчистил подъездную аллею. И потом, мои клиенты рассчитывают на меня, а я никогда их не подводил.

Их машины стояли под навесом, примыкавшим к дому. Мэри-Ли наблюдала через кухонное окно, как Уильям забирается в свою машину, включает двигатель и показывает ей большой палец сквозь ветровое стекло в знак того, что он завелся. Он осторожно вывел машину задом из-под навеса и уехал.

Хотя Мэри-Ли искренне пыталась отговорить его от поездки на работу, она обрадовалась, оставшись дома одна. На целый день быть предоставленной самой себе! Она почувствовала себя свободной и счастливой. Вернувшись в спальню, она сняла халат, забралась обратно в свою теплую постель и предалась воспоминаниям о том, что творила со своим любовником прошлой ночью.

Он, конечно, никогда не оставался на всю ночь, но и не бросал ее сразу после того, как они занимались любовью. Еще какое-то время, увы, недолгое, но упоительное, они просто лежали рядом в постели и перебрасывались волнующе-непристойными репликами. Склонившись друг к другу головами, перешептываясь, используя язык поэзии или сточных канав, они предавались своим фантазиям, которые вогнали бы в краску даже самых смелых любовников. А потом они частенько воплощали эти фантазии в жизнь.

Она ни в чем ему не отказывала. С самого начала она дала ему безграничный, ничем не стесненный доступ к своему телу. До его появления ее сексуальная жизнь была подобна нетронутой пустыне. В тот раз, когда они впервые были вместе, она, не раздумывая и ничего не стыдясь, разрешила ему не только исследовать, но и эксплуатировать свое тело.

К тому первому разу они шли постепенно. Они были знакомы много лет, но вдруг в какой-то момент стали воспринимать друг друга по-новому. Казалось, это произошло с ними обоими одновременно. Они вдруг как будто увидели друг друга в ином свете. Ни один поначалу не был уверен, является ли это новое восприятие взаимным. Они медленно дрейфовали навстречу друг другу, сближаясь, пока наконец сексуальное влечение не стало очевидным и молчаливо признанным обоими.

Как только это случилось, они оба стали изобретать предлоги для встречи. Их разговоры наполнились намеками, хотя любому стороннему наблюдателю они показались бы вполне невинными. Случайно встречаясь взглядами, даже в общественных местах, в толпе людей, они глазами телеграфировали друг другу свое желание. Позже они признались друг другу, что этот тайный обмен сигналами заставляет их вспыхнуть и вызывает слабость.

Однажды вечером они получили то, чего независимо друг от друга так долго желали: время наедине.

Уильям поднялся в горы ремонтировать старый дом, поэтому Мэри-Ли не нужно было спешить домой после школы. Она решила проверить тетради, оставшись одна в классной комнате, а не тащить их домой в портфеле только для того, чтобы назавтра нести обратно в школу.

Он заметил ее машину на школьной стоянке и вернулся в здание, сделав вид, что ему нужно поговорить с кем-то из учителей. Не с ней.

Он появился в открытых дверях ее класса, и она вздрогнула: ей казалось, что она была одна во всем здании. Поначалу они вели обычный разговор – вежливый и приличный. Он спросил, не видела ли она того, кого он якобы ищет, и она ответила, что нет, не видела. При этом каждый знал, что этот разговор – сплошное притворство.

Он все не уходил. Она взяла в руки дырокол и принялась изучать его, словно это было бог весть какое невиданное и непонятное изобретение, потом поставила его на то же место. Он снял куртку и перебросил ее через руку. Она потрогала свою жемчужную сережку. Они обменялись еще несколькими словами.

Вскоре они исчерпали весь набор тем для разговора, кроме разве что совершенно идиотских. А он все не уходил. Он стоял, глядя на нее с голодной тоской в ожидании сигнала, разрешающего утолить тот физический голод, который толкал их друг к другу.

В конце концов он предоставил инициативу ей. Он не был вправе завести себе любовницу. Все понимая, Мэри-Ли этим пренебрегла. Раз в жизни она решила действовать эгоистично и взять то, что хотела, не спрашивая ничьего разрешения. И к черту все последствия!

Это был самый смелый поступок в ее жизни. Она попросила его помочь ей перенести в класс коробку книг из кладовой.

– На следующей неделе мои пятиклассники начинают читать «Айвенго», – объяснила она, пока они пересекали недлинный коридор и их шаги эхом отдавались от тянущихся по обеим стенам металлических школьных шкафчиков. – Книжки хранятся здесь.

Она отперла дверь кладовой и вошла впереди него. Дернув одной рукой за шнур, зажигавший свет под потолком, она одновременно протянула другую руку мимо него, захлопнула и заперла дверь. Затем, повернувшись к нему лицом, она опустила руки и стала ждать. Она довела ситуацию до этой точки. Следующий ход за ним.

Он выждал, должно быть, секунды три, потом рывком притянул ее к себе и впился губами в ее губы с ненасытным жаром. Он грубо тискал ее груди, мял ягодицы. Он сорвал круглую резинку, стягивающую ее волосы, схватил рассыпавшиеся пряди в кулаки, намотал их себе на пальцы.

До сих пор Мэри-Ли о таких огненных всплесках страсти только в романах читала. Она и поверить не могла, что может стать объектом чьих-то столь сильных желаний.

Он полез ей под свитер, но она облегчила ему задачу: стащила свитер через голову и сняла лифчик, впервые в жизни обнажив грудь перед мужчиной. Потом она стянула с себя колготки вместе с трусиками и призывно раздвинула ноги, прислонившись к груде коробок.

– Делай со мной, что хочешь, – прошептала она. – Все, о чем мечтал, о чем фантазировал. Смотри, сколько хочешь. Трогай, где хочешь.

Он провел ладонями вверх по внутренней стороне ее бедер. Она уже была влажной. Когда его пальцы скользнули внутрь, она запрокинула голову.

– Все, что хочешь. Все.

Его глаза были затуманены страстью, но когда он расстегнул ширинку и натянул презерватив, ему хватило ума спросить, не девственница ли она. Мэри-Ли рассказала ему о своем единственном опыте. Она была на последнем курсе колледжа. Он учился с ней в одной группе по философии. Это случилось только раз, без всяких ухаживаний, без нежностей, если не считать одного торопливого поцелуя.

– Чертовски неудобно ломать целку на переднем сиденье машины.

Вот уж от кого он не ожидал услышать подобные слова, так это от мисс Мэри-Ли Ритт. Произнесенные ее чопорным голосом, они так его завели, что он больше не в силах был сдерживаться. Все опасения вылетели у него из головы. Он овладел ею стремительно и грубо и кончил раньше, чем она.

– Ты ведь не кончила, да? – спросил он, отодвигаясь от нее.

– Это неважно.

– Черта с два это неважно.

Он пустил в ход пальцы.

Она была так потрясена, что с трудом сумела одеться. Ему пришлось ей помочь. Они оба смеялись над его неуклюжестью, вздыхали, когда, бросив одевание на полпути, он принимался гладить ее. Она шутливо бранила его, когда он отпускал восхитительно неприличные замечания. Он помог ей натянуть трусики, а потом начал ласкать ее прямо сквозь влажную ткань. Она снова кончила, цепляясь за его плечи и задыхаясь.

В кладовой стало душно и жарко. Выходя из помещения, Мэри-Ли рассеянно подумала, не почует ли тот, кто следующим войдет в кладовую, запах секса. Она надеялась, что почует. Эта греховная мысль заставила ее улыбнуться.

Атмосфера тайны, царившая в кладовой, добавила остроты их первой встрече, но с практической точки зрения помещение было непригодно для постоянного использования. Риск, что их накроют, был слишком велик.

– С северной стороны моей спальни есть балкон, – объяснила она ему. – Я каждую ночь буду оставлять дверь открытой для тебя. Приходи, когда сможешь.

Ему этот план показался сомнительным, но она развеяла его опасения насчет того, что Уильям может их застукать.

– Он рано ложится спать и не выходит из комнаты до самого утра.

В первую ночь, когда он прокрался к ней в дом, они согласились, что заниматься любовью лежа, полностью раздевшись, стоит любого риска. Он расхваливал каждый дюйм ее тела такими словами, что она краснела в темноте. Но и его тело вызывало у нее жгучее любопытство. Она поражала его своим неприкрытым интересом.

– Мой прекрасный любовник, – шептала она теперь, повторяя слова, которые говорила ему ночью, втягивая его пенис губами. Ему это нравилось. Нравилось, когда она обхватывала губами одну лишь головку, напоминавшую упругую и гладкую сливу.

Телефон зазвонил, прерывая ее сладкие воспоминания.

Перевернувшись на бок, Мэри-Ли взглянула на определитель номера. Оказалось, что это Уильям звонит из аптеки. Может, не стоит отвечать? Она всегда может сказать, что была в ванной. Но вдруг ему действительно нужна помощь? Если она не снимет трубку только из-за того, что ей хочется помечтать о своем тайном любовнике, сможет ли она потом простить себя? Чувство вины победило.

– Что тебе, Уильям?

Голос у Мэри-Ли был сонный и в то же время раздосадованный. Может, она вернулась в постель, когда он ушел из дому после завтрака? Не исключено, решил Уильям. Ей почти не удалось поспать прошлой ночью. Что ж, такова цена страсти. Она, видимо, решила, что имеет право весь день проваляться в постели после вчерашнего. Что ж, она ошиблась. Так ей и надо.

Вообще-то, надо отдать ей должное за выносливость. Кто бы мог подумать, что его сестра еще способна ползать после своего ночного секс-марафона? Ее любовник тоже достоин восхищения. Два чемпиона по выносливости.

Уильяма частенько так и подмывало устроить засаду и накрыть их обоих. Он буквально облизывался в предвкушении заветного момента, когда выложит им все, что ему известно об их лихорадочной случке. Они уставятся на него в ужасе, когда поймут, что их будущее в его руках.

О, какой это будет триумф! Конечно, приятно сознавать, что такой триумф неизбежен, в том-то вся и сласть. Что ж, он подождет. Он дождется самого подходящего момента и только тогда захлопнет ловушку. А пока пусть спариваются до потери пульса. Пусть думают, что разоблачение им не грозит.

Трудно было удержаться от злорадства, прорывавшегося в его голосе.

– Мэри-Ли, мне нужна твоя помощь. Немедленно приезжай в аптеку.

– Но почему? Что случилось?

– Ничего не случилось. У меня клиенты. Важные клиенты, – добавил он, понизив голос. – Два агента ФБР. Они уже ждали, когда я подъехал. Они тут встречаются с Датчем, хотят обсудить исчезновение Миллисент Ганн. Я должен предложить им завтрак, а Линда не может сюда попасть, ты же знаешь.

– Я не знаю, как пользоваться этой плитой.

– Неужели трудно сообразить? И не тяни. Ты мне нужна тут немедленно. Я позвонил Уэсу…

– Почему Уэсу?

– Он председатель городского совета. Я решил, что он имеет право знать. Словом, он уже выехал. Скоро ты здесь будешь?

– Дай мне десять минут.

Уильям повесил трубку с ухмылкой и самодовольным смешком.

Колокольчик над дверью звякнул, когда Датч вошел в аптеку. Веселый звук вызвал у него зубовный скрежет. Он волок за собой Кэла Хокинса, держа его за руку чуть выше локтя, как уличного вора, пойманного с поличным. Подтащив своего пленника к стойке бара, Датч взгромоздил его на табурет в надежде, что встряска поможет Кэлу проснуться.

– Налей ему кофе, пожалуйста, – обратился Датч к Уильяму Ритту, чья жизнерадостная улыбка раздражала его не меньше, чем дурацкий колокольчик над дверью. – Покрепче и без молока. Мне тоже.

– Уже на подходе, – бодро отозвался Ритт и кивнул на булькающую кофеварку.

Подъехав этим утром к развалюхе Кэла Хокинса, Датч ничуть не удивился, убедившись, что тот оказался, мягко говоря, не готов. Хокинс не отозвался на стук, поэтому Датч вошел в дом, не дожидаясь, когда ему откроют. Дом был так захламлен, что хозяина можно было смело сажать за нарушение правил пожарной безопасности. Пахло засорившимся водопроводом и скисшим молоком. Он застал Хокинса полностью одетым и храпящим в постели, в которой постеснялся бы умереть бродячий пес. Датч извлек его оттуда и протащил по всему дому к своему «Бронко».

Всю дорогу к центру города Датч втолковывал Хокинсу, что он во что бы то ни стало должен взять себя в руки и поднять свой грузовик с песком на гору. Но, хотя Хокинс на все его увещевания отвечал кивками и утвердительным хмыканьем, Датч сомневался, что до него дошло.

А теперь – будто мало ему возни с Хокинсом! – пришлось любезно договариваться с этим гребаным ФБР. Ему было бы противно иметь дело с ФБР при любых обстоятельствах, а уж после нынешней веселенькой ночки просто с души воротило.

Вчера, высадив Уэса у его дома, Датч не поехал прямиком в участок. До участка он добрался очень поздно, и дежурный вместо приветствия протянул ему целую кипу записок с телефонами звонивших.

Все это были жалобы, с которыми он ничего не мог поделать, пока погода не наладится. Ледяному сугробу, намерзшему перед входом в банк, пропавшей дойной корове, отломившемуся под весом налипшего льда суку, пробившему навес над пристроенной к дому ванной-джакузи, придется подождать, пока буря не утихнет.

«Какого черта! Разве это мои проблемы?»

Потом был звонок от миссис Крамер, у которой денег было больше, чем у господа бога, потому что ее дед был мудр и в свое время купил по дешевке акции «Кока-колы». Тем не менее сам господь бог не сумел бы создать вторую такую зловредную и скупую старушонку. Она позвонила, чтобы сообщить о подозрительной личности, которую якобы заметила у себя на парадном дворе. Датч перечитал сообщение, записанное дежурным.

– Тут сказано – Скотт Х.?

– Ну да, она говорит, что Хеймеров мальчишка прогуливался мимо ее дома, будто это был майский вечер. Замышлял что-то недоброе, по ее мнению.

– Ну, я ее мнения не спрашивал, – ответил тогда Датч. – У нее не все дома. Я сам был в доме Хеймера. Скотт был у себя в комнате, у него там стерео надрывалось так, что стены прогибались. Да и не отпустил бы его Уэс на улицу в такой вечер.

Дежурный пожал широкими плечами, не отрывая взгляда от Джона Уэйна[19], палившего в плохих парней на экране маленького черно-белого телевизора.

– Чего еще ждать от старой колотушки, роющейся в помойках?

Весь город знал об удивительном пристрастии миссис Крамер: под покровом темноты она натягивала резиновые перчатки и рылась в мусорных баках. Мало ли что могло прийти ей в голову?

Датч скомкал листок с запиской и бросил его в уже переполненную мусорную корзинку. Остальные записки он спрятал в нагрудный карман рубашки, чтобы разобраться с ними позже, после того, как заберет Лилли и доставит вниз с пика Клири. Вот все, что интересовало его этим утром: подняться с Кэлом Хокинсом в его грузовике с песком на пик Клири и спасти Лилли.

Правда, снег все еще сыпал. А под снегом скрывалась наледь в дюйм толщиной. Такие возражения, хоть и был нетрезв, выдвинул Хокинс, и это были веские возражения. Но все-таки обстановка была не такая ужасная, как вчера вечером, когда против них работала темнота. Во всяком случае, именно такой контраргумент выдвинул Датч.

Случайно взглянув на свое отражение в зеркале над баром, Датч увидел то, что, несомненно, бросится в глаза агентам ФБР: неудачника, никчемного забулдыгу. До рассвета он прикорнул за своим письменным столом, и его недолгий сон то и дело прерывался тревожными мыслями о Лилли. Что она там делает? Что делает Бен Тирни? Что они там делают вдвоем?