Класс коррекции Мурашова Екатерина

Глава 16

На следующий день в школе Мишаня посматривал на меня как-то странно, но ничего не спросил и не сказал. Я тоже не напрашивался. Витька подошла и тихо сказала:

— Я не знаю, что это и как. Но все равно — спасибо. А Митьку туда — можно?

Я сразу понял, что она все помнит. Как и я сам. На секунду мне очень захотелось рассказать Витьке про меч и черные холмики у кабачка «Три ковбоя». Я удержался, конечно. Витьке своих проблем хватает.

— Понимаешь, Витька, все очень сложно… — сказал я.

— Понимаю, — кивнула Витька и отошла.

А рядом со мной возник Митька. Он явно хотел что-то сказать или сделать, но, как обычно, не находил слов. Я попробовал ему помочь:

— Хочешь набить мне морду?

Митька отрицательно помотал головой.

— Хочешь узнать, о чем мы с Витькой разговаривали?

Митька неуверенно кивнул.

— Прости, я не могу тебе сказать. Витька сама расскажет, если захочет. Но ничего плохого я ей не сделаю. Не бойся. Да и не получится. Витька сильнее нас обоих. Не физически сильнее, а по-другому. Понимаешь?

— Я не боюсь, — наконец выговорил Митька. — Она рассказала мне. А потом — смеялась. Я не знаю, как ты… Я — могу?

— Что можешь, Митька? Попасть туда?

— Нет, — Митька снова отчаянно замотал кудлатой головой. — Для нее — это? Ты знаешь, Витька не смеется. Никогда. А тут… Я хочу для нее… Я тебе — все…

— Я понял, Митька, — серьезно кивнул я. — Ты готов отдать что угодно, лишь бы еще раз услышать Витькин смех. Потому что Витька никогда не смеется. Но я не знаю…

Митька смотрел на меня глазами умоляющей собаки. Мне хотелось провалиться сквозь землю или хотя бы — завыть.

Чтобы этого не делать, я стал вспоминать — и действительно — не вспомнил ни одного раза, чтобы Витька смеялась. Иногда она улыбается. Кривовато и редко. Раньше я на это не обращал внимания, и только теперь, когда Митька сказал… Впрочем, это как раз понятно, потому что для меня Витька — просто девчонка, одноклассница, а для Митьки… для Митьки — вся жизнь. И на какую-то короткую секунду я вдруг позавидовал несчастному дебилу Митьке. Ему хоть понятно, для чего жить и что делать…

Дни ползли, как троллейбусы по широкому проспекту во время осеннего дождя — одинокие, мокрые, расплывчатые.

Юрка прилежно учился и помогал Пашке. У Пашки стали лучше оценки, а в глазах немного рассеялась муть. Однажды на перемене я видел у него в руках книжку. Все учителя говорили, что у Пашки прогресс и хвалили Юру. Юра смеялся, кланялся и, как конферансье в сторону артиста, вытягивал руку в направлении Пашки. Пашка надувался от гордости, хрустел и переливался разными красками, как пакетик из-под чипсов.

Иногда на переменах к Юре приходил со своего этажа маленький «ашка» Вадик. О чем-то они с ним шептались, чем-то обменивались, катались на коляске и вообще — дружили. Вадиковой учительнице эта дружба явно не нравилась, поэтому она норовила Вадика выследить, изловить и утянуть обратно, к своим. Мне казалось, что сама она против Юры ничего не имеет, но опасается неодобрения спонсора — Вадикова отца.

Милкина мать так и не вернулась. Девчонки старались помочь Витьке, говорят, даже Стеша однажды сидела с Милкой и делала все правильно и хорошо. Но ночью все равно надо было ее укачивать и поить. Витька ночью утешала Милку, днем училась — и стала похожа на тень. Митька нервничал и все чаще где-то раздобывал выпивку. Один раз Пантелей его избил, чтоб прекратил, но это не помогло. Потом Витька сказала Пантелею, чтоб Митьку не трогал, и он подчинился.

Мать взяла еще один офис для уборки и купила мне на развале теплую куртку. Куртка оказалась больше на два размера, и я внутри нее мог разворачиваться, убирать руки и по-всякому шевелиться, но мать этому только радовалась — на дольше хватит. Маринка сказала, что я в этой куртке, как в тумбочке. Я неожиданно разозлился, сам не понимая, почему. Какое мне дело до того, что думает Маринка по поводу моей одежды?!

Однажды на улице ко мне подошел Шакал Табаки. Я остановился и смотрел на него, а он — на меня. Сначала я подумал, что он хочет драться, а Дима Димура и остальные где-то рядом (одному Табаки меня не одолеть никогда), и обрадовался, что Юры рядом нету. Потом понял, что Табаки один. Он молчал минуты три, потом повернулся и пошел прочь. Он шел медленно и загребал ногами снежную кашу. Я хотел его окликнуть, но передумал, потому что не знал, что ему сказать.

Таракана выписали из больницы, и он как с цепи сорвался. И был-то не особенно психически уравновешенный, а теперь… Все учителя от него просто стонали и начинали урок обычно с того, что выгоняли Таракана из класса (хотя это, кажется, запрещено, потому что если с Тараканом во время урока что-то случится, то учитель за это по закону отвечает). Таракан из школы не уходил, слонялся по этажам, курил в туалетах. Рано или поздно его находил кто-нибудь из учителей или служащих и возвращал на урок. Отдохнув пять минут, он снова начинал борзеть. Я попытался поговорить с ним, но у него глаза сделались белые, и он полез на меня с кулаками. Драться с ним я не стал, но спустя пару дней спросил у Пантелея, не возьмет ли он Таракана в свой «бизнес», ведь голова-то у Таракана варит очень хорошо (для нашего класса, конечно), а в школе ему явно делать нечего, по крайней мере сейчас.

— Мне психи не нужны! — коротко ответил Пантелей.

Географ Сергей Анатольевич продолжал «бороться» за наш класс, и, поскольку все «обнажения» уже засыпало снегом, устроил-таки нам экскурсию в музей почвоведения имени Докучаева. На экскурсию явились пять человек: Маринка (она влюблена в географа), Ленка со Стешей (он очень просил их прийти, а Ленка не умеет людям отказывать), Игорь Овсянников (ему просто нечего было делать) и я (мне тоже нравился географ, но не так, как Маринке, конечно). Юрка хотел поехать с нами, но на метро туда не добраться, а в троллейбус в часы пик ни с коляской, ни с костылями не влезть. Впрочем, экскурсия была очень скучная, хотя Сергей Анатольевич очень волновался и старался рассказывать интересно. Чтобы его подбодрить, я изображал интерес и задавал вопросы по теме. В конце Ленка с Маринкой подучили Стешу, и она поклонилась и сказала своим удивительным голосом:

— Благодарим вас за доставленное удовольствие!

Географ покраснел и смешался. Сказал:

— Ты шутишь, Стефания! (как будто Стеша умеет шутить!)

Но мне показалось, что Стеше и правда понравилось. Она любит слушать, когда кто-нибудь плавно говорит «об умном». А уж что она сама при этом думает и понимает, это никому неизвестно.

Глава 17

Спустя еще пару недель Юрка пришел в школу на костылях, страшно возбужденный, и еще перед уроком пытался отвести меня в сторону и о чем-то заговорить. Я делал вид, что его не понимаю, и быстро решал на подоконнике домашние задачи по геометрии. Рядом со мной стояли Ленка, Игорь и Ванька и прилежно переписывали и перерисовывали в свои тетради все, что я изображал. Весь урок Юрка сверлил взглядом мой затылок. Иногда мне казалось, что у меня даже волосы колышутся. Ванька получил за мои задачи жирную тройку и был очень доволен, так как теперь его, скорее всего, аттестуют по геометрии в триместре. Я тоже за него порадовался. На перемене я хотел сбежать, но Юра со своими костылями попросту перегородил мне проход.

Оттеснив меня в угол, Юра бросил на пол ранец и прошипел:

— Я Мишаню видел!!!

— Я тоже, — примирительно сказал я. — Много раз. И сейчас увижу, если ты немного подвинешься.

— Ты ни черта не понимаешь! — Юра всплеснул руками и чуть не упал. Я шагнул вперед, чтобы его поддержать, но он отмахнулся от меня и судорожно вцепился в свои костыли. — Я видел его там!

— Ага! — я сориентировался на удивление быстро. — То есть он научился попадать в твой параллельный мир без тебя?

— Точно! — Юру прямо-таки трясло от какого-то непонятного мне чувства.

— И что же он там делает? Он тебя видел? Узнал?

— Он играл в футбол, — честно начал вспоминать Юра. — Потом купался в пруду. Потом ел мороженое. Потом лежал на берегу и караулил таких маленьких птичек…

— Ладно, ладно, — оборвал я Юрку. — Вы разговаривали?

— Нет, я… Я отчего-то не решился к нему подойти. Я подумал: вдруг ему будет неприятно? Как ты считаешь…

— Я считаю, что все нормально, — твердо сказал я. — Ты не ходишь, Мишаня не видит, не слышит. Вы оба там оттягиваетесь. Все нормально. Ничего плохого. В следующий раз вполне можете пообщаться.

— А ты? — тихо спросил Юра.

— Я — нет! — я старался придать своему голосу увесистую железобетонность. — Ты помнишь, какой там кавардак вокруг меня начинается? Я, знаешь ли, вовсе не уверен, что они там, на полянке, все понарошку умерли. Кому это надо?!

— Но почему, Антон, почему?! — воскликнул Юра. Глаза его, как всегда, когда он нервничал, засветились голубыми фонариками.

— Откуда я знаю? — я пожал плечами как мог безразличнее. В самом деле, что мне какие-то там параллельные миры, горы трупов, заколдованные принцессы и мечи короля Артура! У меня и здесь интересных дел невпроворот… Обмануть таким образом можно было бы разве что Милку…

— Зачем ты врешь, Антон? — с горечью спросил Юра.

— Отвяжись, пожалуйста! — я сдерживался из последних сил. — Я, честно, ничего против тебя не имею, но… Отправляйся в свой край вечной весны, лопай там свою землянику, а меня оставь в покое!

— Антон, так нельзя! Ты не можешь… — закричал Юра.

Проходящие мимо старшеклассницы удивленно оглянулись на нас и прямо-таки впились взглядами в Юрины костыли.

Я хотел было ответить, но понял, что не успеваю. Бросив портфель к ногам Юры, я ссыпался вниз по лестнице и, едва не сбив с ног охранника, вылетел на улицу. Морозный серый декабрьский воздух показался мне вкусным, как кока-кола.

Столовая в нашей школе огромная и холодная, как утонувший Титаник. В ней две общих раздачи и два буфета — для школьников и для педагогов. И, наверное, пятьдесят или даже сто столиков. На столиках лежат клетчатые пластиковые салфеточки и стоят сухие букеты в стаканчиках, которые изготовили малыши-«ашки» на уроках эстетики и дизайна. Где-то высоко-высоко над головой висят и гудят голубые лампы дневного света.

Я сидел за столиком и ел пирожок с компотом. Прямо передо мной на стене красовалась картина, на которой мальчик и девочка со странными улыбками запускают куда-то вдаль огромную модель самолета. Даль была написана голубой краской и почему-то состояла из дымящих труб.

— Можно? — рядом со мной остановилась Маринка, поставила на стол свекольный салат с котлетой и тарелочку с полоской и чаем.

— Садись, — сказал я. — Места не купленные.

Маринка молча села на стул и насупилась. Потом начала ковырять что-то на лбу.

— Оставь прыщи в покое, — посоветовал я. — Ешь свою свеклу. От нее цвет лица улучшается.

— Дурак ты, Антонов, — сказала Маринка. — Дурак и уши холодные.

— Возможно, — согласился я и на всякий случай потрогал ухо. Ухо и вправду было ледяным.

— Вон, смотри, сзади сидят Клавдия с географом. И говорят, конечно, о нас, — у Маринки был поразительно острый слух.

Стоя у доски, она легко разбирала подсказки с последней парты. Я прислушался, но ничего, кроме «бу-бу-бу» на два голоса, не услышал. Осторожно оглянулся. Клавдия Николаевна ела такой же салат, как у Маринки. Географ хлебал щи. В этот момент в двери с шумом вбежали малыши, «ашки» или «бэшки» (для них накрывали завтраки на отдельных, сдвинутых по четыре, столах, а родители отдельно платили за дополнительное питание), и я вообще перестал что-либо слышать.

— …Слышал, что Виталика Тараканова собираются исключить. Куда же он пойдет? Говорил и с директором, и с завучем по внеклассной работе. Мне кажется, что они просто подсмеиваются надо мной…

— Вам, безусловно, кажется. Иногда ирония бывает просто защитной реакцией. Тараканов, скорее всего, действительно окажется на улице, потом в криминале. Тогда им займется милиция. Но мы должны, обязаны охранить от него тех ребят, которые могут и хоть сколько-то хотят учиться. Когда ничего другого сделать нельзя…

— Но почему же нельзя?! Клавдия Николаевна! Это же ваш класс, ваши дети, вы знаете их лучше других. Неужели в двенадцать, в тринадцать, пусть даже в четырнадцать лет — все безнадежно? Я не верю!

— И правильно делаете. Как только поверите окончательно, не сможете работать в школе. Кстати, я давно хотела спросить: что вас вообще сюда привело?

— Куда? В школу? Мой отец — геолог-полевик. Я окончил педагогический институт, я… хочу учить детей, открывать для них чудесную планету, на которой мы все вместе живем… Черт! Когда я произношу это вслух, мне кажется, что я говорю чепуху…

— Господи, Сергей Анатольевич! Мне уже страшно подумать, сколько мне лет! У меня двадцать семь лет педагогического стажа! Я вроде бы уже все видела, и вот гадаю: что еще должно произойти в нашей стране, чтобы у нас наконец перевелись идеалисты? Почему вы не пошли по стопам отца? Ну, это — «под крылом самолета о чем-то поет…», «милая моя, солнышко лесное…» — и все такое… Школа пройдется по вам, как асфальтовый каток, и… И вы уже не сможете пользоваться розовыми очками…

— Геологоразведка в нашей стране почти умерла. К тому же мне нравится общаться с людьми, а не только с камнями. Я люблю детей… Ну вот, опять! Клавдия Николаевна! Почему обычные, хорошие слова часто звучат… как-то нелепо…

— Не берите в голову, как говорят современные дети. Оставайтесь таким, какой вы есть, пока хватит сил и желания.

— И все-таки… эти дети… Администрация школы ведет себя так, как будто бы их уже списали со счетов… как брак или я не знаю, что… Но ведь они же остаются детьми! Живыми, чувствующими!

— Послушайте меня внимательно, Сергей Анатольевич! — Клавдия Николаевна напустила на себя серьезный, даже суровый вид. — Администрация делает все от нее зависящее, чтобы этим детям помочь, хотя зачастую им помочь просто невозможно. Школа не может изменить мир, который существует за ее пределами. Какое, по вашему, место уготовано в этом мире Ване Горохову, Паше Зорину, Игорю Овсянникову, Виталию Тараканову?.. Я уж не говорю про особые случаи — Миша Штекман, Юра Мальков, Стеша Пархоменко… Не перебивайте меня! Мы разработали для класса коррекции особые программы, учителя преподают там в условиях, приближенных к боевым (да вы и сами это знаете), мы научили их читать, писать и считать, но поймите, мы не можем изменить их судьбу! А если говорить конкретно про седьмой «Е» класс, то мы вместе с директором под свою ответственность второй год держим и обучаем там ребенка, который вообще не числится ни в каких документах! Если эта ситуация вскроется, неприятностей у всех будет море…

— О чем, о ком вы говорите, Клавдия Николаевна?!

— О Виктории Слуцкой.

— Я думал, что она сестра Мити. Они всегда держатся вместе и, кажется, вместе живут… Но…

— Если бы! Я даже не уверена, что Виктория — это ее настоящее имя. Слуцкий, как вы понимаете, фамилия Мити. Она появилась из ниоткуда полтора года назад и стала ходить на уроки. Никто точно не знает, сколько ей лет. Судя по всему, до появления у нас она едва закончила два-три класса…

— Но как же… А ее семья?.. Кто-то, наверное, ее ищет…

— У Виктории (если, конечно, она действительно Виктория) нет семьи, и ее никто не ищет. Мы проверяли. До знакомства с Митей она вроде бы два года ездила по стране с дальнобойщиками. Где и с кем жила до этого — не говорит. Мы просили ее не приходить, пытались не пускать в школу, узнать что-то через комиссию по делам несовершеннолетних, но Виктория и Митя исчезали оба, а спустя какое-то время опять появлялись на уроках. Собрали специальный полуподпольный педсовет: что делать? Все педагоги подтвердили: Виктория ведет себя на уроках очень хорошо, действительно хочет учиться, положительно влияет на Митю. Решили: пусть будет, как есть. Хотели отправить ее в четвертый класс, но она упорно ходила вместе с Митей в шестой. Сейчас она почти догнала класс, по успеваемости ее вполне можно переводить дальше, но никто не знает, как быть с документами. А по Мите плачет спецшкола, потому что с нормальной программой, даже в классе коррекции, он не справляется… Но все знают, что он туда ни при каких обстоятельствах не пойдет, а Виктория в этом случае просто перестанет учиться и снова выйдет на панель. Вам все еще кажется, что все так просто?

— Но почему?!

— Школа — всего лишь слепок с общества в целом. Неужели вы не видите разделения «на классы» всего нашего мира? Бедные и богатые. Удачливые и неудачники. Умные и глупые…

Учительницы «ашек» и «бэшек» собрали своих накормленных подопечных в два тихо гудящих роя и повели к выходу из столовой. К покинутым столикам тут же осторожно приблизились несколько малышей из «Д» и «Е» классов.

Я отвернулся, но тут же услышал громкий вопрос географа:

— Что они делают?

Наша классная отвечала тихо. Малыши так же тихо доедали «ашный» салат и прятали по карманам почти нетронутые булочки и пирожные.

Младшеклассникам из малообеспеченных семей в нашей школе дают талоны на бесплатные завтраки. Мне, в первом и во втором классе, тоже давали. В третьем я почему-то от этих талонов отказался. Сейчас уже не помню, почему. Наверное, завтраки были совсем невкусными, или дразнил кто-то. Большим бесплатных талонов не дают. Видимо, считается, что, подрастая, детеныши сами могут добыть себе еду. По закону джунглей.

И, конечно, эти бесплатные завтраки ни в какое сравнение не идут с теми, которыми кормят по спецзаказу родителей-спонсоров гимназические классы.

Не знаю, как уж там Клавдия все эти тонкости объясняла географу. Да и неинтересно совсем.

— Антон! — географ стоял, заложив руки в карманы и слегка наклонив голову.

Его коричневые глаза умно поблескивали, и он явно настроился на разговор. Меня замутило, как бывает, когда уже начал что-то есть и вдруг понял, что оно несвежее.

— Антон, ты знаешь, как появилась в вашем классе Виктория?

— Витька? Знаю. Она познакомилась с Митькой, когда сбежала от своего шофера, и они вместе собирали хабарики для бомжей.

— Хабарики?

— Ну да, окурки. Бомжи вытрясают из них табак и набивают новые папиросы. Или так докуривают. Стакан окурков стоил тогда три рубля. Сейчас — не знаю, может, подорожало. Витька с Митькой так зарабатывали и познакомились. Потом… ну, понравились друг другу. Витьке жить было негде, и Митька позвал ее к себе.

— А родители Мити?!

— Из родителей там только тетя Нина, а она… Ну, в общем, ей все равно. Их там и так то ли пятеро, то ли шестеро детей, Витьку и не заметил никто. К тому же она кашу варить умеет и прибирается иногда.

— А что значит «сбежала от шофера»?

— До Митьки она с дальнобойщиками ездила. Шофер один… она говорит, он ее полюбил… ну, как дочку, понимаете? Книжки ей детские читал, кукол покупал и… страдал очень, что так… сами понимаете, домой-то он ее никак не мог привести… У него ж семья. Витьке его жалко стало, она и сбежала, чтоб он не мучился…

— А как же… А как же это все получилось?!

— Вначале-то? Да это я толком и не знаю. Витька не очень-то всем рассказывает, а у Митьки, сами знаете, не спросишь. Вроде бы родители ее потерялись где-то давно, то ли спились, то ли в тюрьме. Она жила со старшей сестрой, училась, а потом сестра вышла замуж, родила ребенка и что-то у них там… В общем, она сказала Витьке: уходи. Витька и ушла. У них там рядом трасса была…

— Какой ужас! Нет, какой ужас! — Сергей Анатольевич переступил с ноги на ногу, наклонил голову сначала в одну, потом в другую сторону и любопытно блеснул глазами. Меня замутило сильнее.

— Это все, что вы хотели узнать? — вежливо спросил я.

Географ растерянно кивнул.

Глава 18

На асфальтовой площадке перед гимназией стоял большой красный автобус. Высоко в окнах виднелись мягкие пустые кресла в белых чехлах. Над асфальтом и пустым футбольным полем мела поземка. За колесом автобуса пряталась от школьников тощая полосатая кошка. Автобус уютно пах теплом и бензином. У его дверей галдела небольшая кучка малышей-гимназистов во главе с учительницей. Несколько сопровождающих родителей стояли поодаль. Мы с Пашкой и Ванькой остановились возле выхода из гимназии и ждали, пока Юра как следует вденется в свои костыли, чтобы идти домой. И что бы нам выйти минут на десять пораньше или попозже?

Именно в этот момент к Юре подбежал его дружок, «ашка» Вадик.

— А мы в Эрмитаж едем! На экскурсию! И по городу! — подпрыгивая на месте, сообщил он. — Вон автобус стоит!

— Здорово! — завистливо вздохнул Юрка. — Везет вам! Я бы тоже хотел на экскурсию на автобусе поехать. Я в Эрмитаже всего один раз был, маленький, и ничего не помню. Сам понимаешь, мне с моими костылями…

— Коляску взять, и никаких делов, — пробурчал Пашка. — Свободно. О чем разговор. В метро. А там — с ветерком.

— Да, пожалуй… — вздохнул Юра.

Вадик жевал палец от кожаной перчатки и о чем-то сосредоточенно думал. Потом еще раз подпрыгнул и закричал:

— Юра! Я придумал! Ты поедешь сейчас, с нами. У нас в автобусе пустых мест полно! Галя Борзова и Стасик Никитин собирались ехать, но заболели. И еще сегодня у Саши Голисаевой живот заболел. Поехали с нами, Юра! Так здорово! Я сейчас у Марины Николаевны спрошу! — он сорвался с места и побежал к автобусу, крича на бегу. — Марина Николаевна! Марина Николаевна! Можно вместо Саши мой друг Юра поедет? Он сам не может, а у нас — автобус! Ведь можно, да? Юра, иди сюда!.. Марина Николаевна, вы подождите! Он ходит, только медленно, потому что на костылях…

Марина Николаевна растерянно переводила взгляд с подпрыгивающего Вадика на Юру, с Юры на Пашку, с Пашки на малышей, с малышей на родителей. Лицо ее медленно заливалось краской. Прежде чем я успел его остановить, Юрка решительно заковылял к автобусу. Видно было, что ему действительно хочется поехать на эту чертову экскурсию.

— Здравствуйте, Марина Николаевна! — вежливо поздоровался Юрка. — Вадик говорит, что у вас есть пустые места, потому что кто-то не смог поехать. Это правда?

— Чего я, вру, что ли?! — насупился Вадик.

— Э-э… Мнэ-э… — промямлила Марина Николаевна.

— Простите? — Юрка вместе с костылями изобразил светский поклон. Одна из мамаш прикрыла рот рукой в замшевой перчатке. Другая с ужасом смотрела на медленно приближающегося Пашку.

— Прости, мальчик, — Марина Николаевна наконец пришла в себя. — Тебя Юрой зовут, да? Понимаешь, Юра, Вадик, он маленький, он все не так понял. Эта экскурсия, она ведь платная, понимаешь? Родители сдавали деньги…

— Понимаю, конечно, — кивнул Юра. — А сколько стоит эта экскурсия?

— Семьдесят рублей, — влез Вадик, который уже перестал прыгать и улыбаться и становился серьезнее с каждой секундой.

— У меня только пятьдесят, — сказал Юра и обернулся к нам с Пашкой. — Антон, у тебя есть деньги?

Я вытащил из кармана пятнадцать рублей, все, что у меня было, и молча протянул их Юре. Мне очень хотелось уйти и не видеть того, что будет дальше. Но уйти я почему-то не мог.

— Пяти рублей не хватает, — Юра изобразил самую обаятельную из своих улыбок. — Но вы ведь, Марина Николаевна, поверите мне в долг? Я обязательно верну.

«Ашка» Вадик приподнял куртку и вынул из кармана школьного пиджачка несколько скомканных десятирублевок и горсть мелочи.

— Вот, теперь точно хватит! — гордо сказал он.

— Но это невозможно! — вскрикнула Марина Николаевна.

— Почему? — в три голоса спросили Юрка, Вадик и Пашка. Я, естественно, промолчал.

— Экскурсия рассчитана на семи-восьмилетних детей…

— А у меня задержка в развитии, — усмехнулся Юрка. Кажется, он тоже наконец все понял.

Но Вадик сдаваться не собирался.

— Пусть он поедет, Мария Николаевна! — крикнул он. — Это нечестно! У нас пустые места! И деньги он заплатил! Пусть он поедет!

— Вадик! — одна из мамаш решила вмешаться, подошла ближе и мягко обняла малыша за плечи. — Успокойся! Папе не понравилось бы твое поведение. Пойдем в автобус. Юра посетит Эрмитаж в другой раз, со своим классом, со своими друзьями…

— Я — Юрин друг! — ловко уворачиваясь от объятий, возразил Вадик.

— Простите, но наш класс не возят на экскурсии, — зачем-то сказал я.

И чего я вечно лезу, куда меня не просят?!

— И правильно делают! — нервически огрызнулась другая мамаша, опасливо глядя на нас. — Дети, в автобус! Скорее!

— Да пошли вы все знаете куда! — громко сказал Пашка, до которого тоже что-то дошло. — Идем, Юрка. Сейчас возьмем дома коляску и поедем в этот долбанный… как его… Эрмитаж — вот!

— Юра! — крикнул Вадик, в голосе которого уже звенели близкие слезы. — Я тоже с вами поеду. Я не хочу с ними! Я буду твою коляску катить! — и прежде, чем учительница успела его удержать, он быстро перебежал к нам и остановился между Пашкой и Юрой.

Немая сцена.

— Зина! Гарик! — позвал Вадик несколько секунд спустя, видимо, своих друзей. Сам он выглядел принявшим решение и уже совершенно успокоившимся. — Пошли с нами! Так интереснее! Вы на метро сами ездили?

Толстый, неуклюжий Гарик и тоненькая, бледная Зина переглянулись, взялись за руки и в наступившей тишине пересекли нейтральную полосу. Учительница качнулась вперед.

— Безобразие! — высказалась нервная мамаша.

— Вадик! Я тоже с вами! — выкрикнул совсем маленький «ашка» с хулиганским, обезьяньим личиком, вырвался из рук собственной родительницы, весело подпрыгивая, подбежал ко мне и цепко ухватился за полу моей огромной куртки. — Я с тобой буду, ладно? — лукаво глядя на меня снизу вверх, попросил он.

— Даниил! Немедленно вернись! — заголосила лишившаяся ребенка мамаша.

— Чего это у вас тут происходит, а? — сзади, незаметно для нас, подошли Маринка, Ванька и Митька с Витькой.

— Ты его чего, усыновить решил? — спросила Маринка, оглядывая вцепившегося в меня малыша.

— Нет, мы тут на экскурсию в Эрмитаж собираемся, — разъяснил ситуацию Юра. — Прямо сейчас. Кто с нами?

— Мы не можем, — сразу же отказалась Витька.

— А я, пожалуй, пойду, — пожала плечами Маринка. — Все равно делать нечего.