Любить или воспитывать? Мурашова Екатерина

Интеллигентные люди

Я совершенно не понимала, что творится с этим ребенком.

В свои девять лет он писался в кровать, боялся темноты, каких-то загадочных привидений, то и дело покрывался никак не связанной с изменением диеты коростой – то ли дерматит, то ли экзема, а вдобавок ко всему в последнее время у него еще и болели ноги, да так, что он, бывало, не мог встать утром с кровати.

Многочисленные врачи, анализы, томографии, аллергопробы ничего такого особенного не выявляли. От всевозможных вариантов лечения, которые специалисты все же считали необходимым прописать, садился иммунитет и заводились новые болезни – грибок, гастрит, не проходящая простуда… Съездили к бабке-ворожейке в Псковскую область. Бабка пошептала над водичкой, раскинула на столе гречневую крупу и уверенно диагностировала: сглаз от зависти. Даже не поинтересовавшись, чему тут, собственно, завидовать, родная бабушка ребенка напрямую спросила: «Сколько будет стоить снять? За ценой не постоим». Ворожейка тяжело вздохнула и честно предупредила, что попробовать, конечно, можно, но гарантий никаких: сглаз не на самом мальчике, а работать с колдовской материей опосредованно очень трудно. Два месяца (пока длилась работа над сглазом) пятеро людей с высшим образованием следовали рекомендациям бывшей колхозной скотницы. Состояние их сына и внука как будто бы улучшилось, но потом все вернулось на круги своя.

Сказать честно, я понимала в происходящем еще меньше скотницы-ворожейки – у нее, по-видимому, имелась хоть какая-то концепция. Вообще-то у детей лет до десяти не бывает своих психологических проблем – только проблемы, идущие из семьи. Если, конечно, у ребенка нет органического поражения нервной системы или каких-то тяжелых хронических заболеваний. У Максима ничего подобного, к счастью, не имелось (его достаточно обследовали, чтобы можно было говорить об этом с уверенностью).

– Расскажите о вашей семье. Как там у вас все обстоит?

– Да-да-да, мы понимаем, о чем вы спрашиваете, – согласно закивали головами мама и бабушка. – Не было ли ссор, скандалов, насилия, выяснений отношений при ребенке и все такое. Нет-нет-нет – ничего подобного у нас никогда не было. Мы все интеллигентные люди и понимаем, что ребенку в первую очередь нужен психологический комфорт. Бабушка у нас кандидат наук, а второй муж мамы и вовсе доктор, профессор. В нашем доме даже голос повышают крайне редко – по пальцам можно за последние годы пересчитать.

– Из кого состоит ваша семья?

– Кроме Максима – мама, отчим, бабушка, дедушка. Была собака, но поскольку у Максима предполагали аллергию, пришлось ее отдать… До сих пор по ней скучаем.

– Живете все вместе?

– В общем-то, да, но дедушка у нас большую часть времени проводит на даче, в загородном доме. Переезжает в город только на январь-февраль, а уже в середине марта – снова за город.

– Родной отец Максима?

– Здесь все совершенно цивилизованно. Он регулярно приходит, приносит подарки, водит его гулять, в театр, в зоопарк. На день рождения Максим его всегда приглашает, и мы, конечно, не препятствуем. Отец есть отец…

– Отношения с отчимом?

– Хорошие. Они вместе смотрят хорошие фильмы, чинят велосипед, когда здоровье Максима позволяет, мы всей семьей ездим куда-нибудь…

Никаких зацепок.

Проще и честнее всего было бы признаться в моем полном в данном случае бессилии и послать их дальше по медицинским инстанциям – искать какие-нибудь хитромудрые глисты, редкую инфекцию, неопознанное генетическое заболевание и т. д.

Но интуиция подсказывала иное: Максим – мой пациент.

Мама с бабушкой вроде бы сказали мне все, что могли и хотели.

Попробовать вызвать и разговорить мужчин? Дачный дедушка оказался недосягаем. Родной отец Максима пришел вместе с бывшей женой и с очень недовольным видом подтвердил все то, что она говорила прежде. Никаких собственных соображений о причинах болезней Максима у него не было. А мальчика между тем высадили из школы на домашнее обучение – он пропустил почти целиком две четверти. Максим очень переживал – он любит общаться, в школе у него много приятелей…

Оставался отчим. Я попросила его прийти без жены. Действительно – спокойный, интеллигентный мужчина с легкой сединой на висках, несколько удивлен тем, что оказался в детской поликлинике.

– Я, право, даже не знаю, что вам сказать. Если честно, то я ведь с Максимом почти не общаюсь. Мама, бабушка, все эти лечения, процедуры…

– У вас есть свои дети?

– Нет, к сожалению. В молодости я много занимался наукой, карьерой…

– А теперь, здесь, в этой семье?

– Я очень хотел. Но жена сказала, что ей просто не потянуть еще одного. Заняться вторым ребенком – значит, махнуть рукой на здоровье Максима.

– А вы?

– Что ж, я согласился. Надо быть реалистом: вряд ли от меня была бы большая польза в уходе за младенцем. Стало быть, все действительно легло бы на ее плечи. А если ребенок окажется не слишком здоровым – ведь мы оба не так уж молоды…

Он говорил по-прежнему спокойно, но в его глазах была такая тоска…

– Вы согласились, но вы…

– Мне регулярно снится один и тот же сон. Я держу на руках своего собственного ребенка, такого, знаете, лет двух… Он такой теплый, увесистый, и я подбрасываю его наверх, к солнцу, лучи пробиваются сквозь его волосики, бьют мне в глаза, он смеется… Я даже не могу разглядеть, мальчик это или девочка…

– И когда вы видите этого вечно чем-то болеющего Максима…

– Не спрашивайте!.. Понимаете, мы с женой действительно любим и уважаем друг друга…

– Почему дедушка все время живет на даче?

– У него плохие отношения с женой. Давно. Там, в поселке, есть молодая любовница…

– Какие на самом деле отношения у вашей жены и свекрови?

– Очень сложные. Мать, конечно, все время пытается ей диктовать… Я так понимаю, что и первый брак у жены отчасти из-за этого распался…

– И все это действительно шито-крыто, тихо-интеллигентно?

– Безусловно! Никаких ссор, скандалов…

– Ага! – сказала я.

– Что – ага?! – удивился доктор наук.

– Придете все вместе, включая папу Максима и дедушку. Кажется, я поняла, что происходит.

Вся взрослые в сборе, кроме все-таки увильнувшего дедушки.

– Есть темная комната, – говорю я. – В ней что-то, может быть, опасное. Когда в нее страшнее войти? Первое: вы знаете наверняка – там спрятался грабитель, или там лежит труп, или там притаился волк. Второе: вы не знаете, что там, но чувствуете – оно там есть…

– Конечно, второе страшнее! – говорит отчим. – К первому можно приготовиться, настроить себя, осознанно сражаться, в конце концов.

– Да, пожалуй, – соглашается бабушка.

Остальные кивают.

– В психологии это называется «ситуация нависшей угрозы». Особенно страшно, когда угроза неопределенная и не знаешь, откуда ждать удара. Это изматывает.

– А вы вообще-то о чем говорите? – с подозрением осведомилась бабушка.

– О вас, интеллигентные люди, и о вашем Максиме, – невесело усмехнулась я. – Он буквально с рождения чувствует, как ходят над его головой черные тучи, но поскольку все успешно скрывают свои действительные чувства, он ничего не может понять. Все происходит внезапно и без какого-либо разумного для ребенка объяснения: любимый дедушка вдруг «насовсем» переселяется на дачу, отец уходит и не возвращается. Потом появляется отчим, который сначала вроде бы потянулся к ребенку, а потом вдруг возникло – и не проходит – отчуждение (Максим чувствует, что он оказался «не таким»). Отец появляется вежливо и регулярно, даже сидит за праздничным столом, но при этом откровенно торопится уйти в свою настоящую жизнь, в которую Максима не приглашают. А мама с бабушкой (единственный вроде бы устойчивый факт Максимовой вселенной) никогда не повышают голоса, но время от времени разговаривают между собой так, словно случайно встретились в очереди в Британский музей.

– Да, – сказал отец Максима. – Именно. Мне моя теперешняя жена говорит: тебе как будто нравится, когда я начинаю шипеть или орать. Стыдно признаться, но ведь действительно нравится. Видно, что человек разозлился, и понятно, из-за чего. И понятно, что делать. А если все молчат, вздыхают и многозначительно смотрят…

– Что ж нам теперь, сковородками друг друга по голове лупить, как в старых комедиях? – язвительно осведомилась бабушка.

– Предлагаю эксперимент, – быстро сказала я. – Театр абсурда, но ничуть не круче, чем сглаз от зависти на гречневой крупе. Две недели скандалов.

– П-простите, я, наверное, неправильно вас п-поняла, – заикаясь от неожиданности, сказала мама.

– Правильно, правильно! – энергично и почти весело воскликнул отчим (признаюсь, предварительно мною подготовленный). – Я первый начну! Я хочу ребенка! Своего ребенка, ты слышишь, Маруся! Может быть, даже двух! После этого я готов сколько угодно возиться с Максимом, а сейчас я его вечно постную бледную физиономию на дух не могу переносить. Ребенок должен быть веселым!

– Будешь тут веселым, когда все такие ходят – не то храм, не то склеп! – вступился за сына отец.

– Да вы чего, с ума, что ли, сошли?! – мать.

– Вот видишь, дождалась! Я тебе говорила, нечего сор из избы выносить! Какие тебе психологи, когда ребенка надо в больницу на обследование класть! – бабушка дочери.

– Да она его до смерти залечит! Будешь потом рыдать! – муж жене.

Отличный, качественный, я бы даже сказала, вдохновенный скандал.

– Брек! – вскочила я и подняла руки вверх. – Не тратьте порох, Максима тут нет, а мне как психологу неинтересно, я и так все это уже знаю. Получается у вас замечательно. Вот приблизительно так – две недели. Потом поглядите на здоровье Максима. Если хоть чуть-чуть улучшилось, продлеваете эксперимент еще на полмесяца. Потом – ко мне.

– Бред какой-то! – фыркнула бабушка и вышла, высоко подняв голову.

Отец раздувал ноздри и тяжело дышал. Отчим подмигнул мне. Мать смотрела в пол.

Больше они не пришли. Спустя пару лет я встретила мать Максима в коридоре поликлиники с толстым годовалым карапузом, который, впрочем, оказался девочкой.

Она поздоровалась, и я сразу ее вспомнила.

– А-а, – улыбнулась я. – Поздравляю. Ну как, скандалите? Понравилось?

– Все изменилось, – улыбнулась она в ответ. – Как плотину прорвало. Две недели орали друг на друга, не могли остановиться, а потом на убыль пошло. И тут сообразили, что Максик (он во всем этом принимал деятельное участие) уже давно на ножки не жаловался, и корочки между пальцами отвалились… Мама теперь живет за городом с папой, а мы своей семьей. Вот Лизочка родилась…

– А Максим-то?

– Вырос. Вы бы его не узнали. Занимается футболом. Сестренку очень любит, учится хорошо, а муж так охотно с ними обоими возится…

– Ладно-ладно, только не перебарщивайте с интеллигентностью, – я предупреждающе покачала пальцем и, улыбаясь, пошла по своим делам.

Зависимость

– Его одноклассники вьют из него веревки, а он не умеет им противостоять. Нужно как-то объяснить ему, научить. А я не знаю как…

Мальчик лет десяти смотрел на меня и окружающее без всякого интереса. Мать, напротив, озиралась энергично и даже слегка хищновато, как будто собиралась охотиться у меня в кабинете. Одета она была неброско, но со вкусом, все аксессуары тщательно подобраны, прическа – волосок к волоску. Все в ней было аккуратное и какое-то неуловимо «брендовое».

– Шура, у тебя есть друзья? – спросила я.

– Да, – ответил мальчик. – Много.

– Да какие это друзья! – воскликнула мать. – В крайнем случае – приятели. Вот вы сами скажите: недавно он простудился, болел неделю – так никто ни разу ему даже не позвонил. Это хорошо?

– Нет, нехорошо, – согласилась я.

– Васька звонил три раза и хотел зайти, – сказал Шура. – Ты не разрешила.

– Вот только Васьки этого нам и не хватало! Ты вспомни, что было, когда он в прошлый раз к тебе приходил!

– А что было?

– Бомбы с водой из окна на прохожих кидали, а потом Вася у него игрушку украл.

– Я ему сам отдал.

– А я помню эти бомбы! – оживилась я. – Их из листочков в клеточку делают, а потом надувают. Они классно на асфальте взрываются. Не знала, что это искусство еще сохранилось…

– В нашей семье и Шуриной школе подобные искусства не поощряются, – мать взглянула на меня с подозрением. – Вася – приятель со двора. И это тоже проблема! Понимаете, у нас совершенно приличная семья, но его почему-то вечно тянет к детям… ну или из социально неблагополучных семей (например, Васю воспитывает одна мама-продавщица), или таких… ну раньше их назвали бы хулиганами. Это было даже в детском саду заметно… Если уж ты все повторяешь за всеми и не имеешь своего мнения и своей позиции, то почему бы не повторять хорошее? Вот Алеша у них в классе серьезно занимается шахматами, Игорь играет на скрипке, Андрей ходит на теннис и плавание…

– Мне неинтересно на скрипке и в шахматы, – сказал Шура.

– А что тебе интересно? – спросила я.

– Я собаку хочу, или кошку, или крысу, или кого-нибудь, – быстро ответил мальчик. – Только не рыб – они холодные и молчат. И в компьютерные игры.

– На животных может быть аллергия, в детстве был сильный диатез, – объяснила мама. – Мы завели ему морской аквариум, очень красиво, но Шура к нему даже не подходит. А компьютерные игры – это кошмар! Никаких уроков, или почитать книгу, или даже поесть. Как будто ныряет туда с концами…

– Ваша семья – это Шура, вы…

– И еще мой второй муж. Моя мама живет отдельно, с бабушкой. Шура к ним иногда ездит на выходные, но скажу сразу – я это не очень одобряю. Бабушки, сами понимаете, целый день – чипсы и телевизор.

Я еще поговорила с Шурой. Он, само собой, не видел в своей жизни никаких особых проблем. Со вторым мужем матери (он моложе ее) отношения хорошие, иногда вместе играют в футбол. Папа вообще-то есть, но Шура его давно не видел и не слышал, наверное, он куда-то уехал, мама вроде бы говорила. Школа английская, что-то вроде полупансиона. Никаких лидерских наклонностей у Шуры действительно нет, он готов играть во что предложат другие, интересуется тем же, чем интересуются его друзья, разделяет их взгляды.

– Это плохо? – спрашивает он.

– Да нет, почему, не всем же быть вожаками, – пожимаю я плечами. – Если есть вожак, подразумевается, что есть и те, кем он командует. Стало быть, они нужны ничуть не меньше.

– Я тоже так думаю, но маме не нравится, – мальчик отзеркаливает мой жест.

– Как ты думаешь, почему?

Глупый вопрос. Я задаю его, потому что не знаю, что делать дальше. Но Шура внезапно отвечает:

– Потому что она сама такая.

– ?!

– Как прочтет или услышит про новую диету, сразу старую бросает. И шмотки себе и Олегу все время новые, модные покупает, чтобы как в журналах были. А я старые люблю, они удобнее…

Что ж, парень, во всяком случае, наблюдательный (ведомые почти все такие, им же нужно внимательно отслеживать настроения и пристрастия лидеров). Но я считаю невозможным обсуждать привычки матери в присутствии десятилетнего сына.

В заключение немного говорим с ним о КЮЗе – клубе юных зоологов при зоопарке, в котором когда-то занималась я сама.

– Пожалуйста, в следующий раз придите ко мне без Шуры.

– Хорошо.

– Видите ли, зависимость от мнения окружающих в этом возрасте, в общем-то, обычное дело. Ведь человек – животное социальное.

– Откуда же в нем это взялось? – задумчиво спросила мать. – Ведь отца он почти не помнит.

– А Шура похож на отца?

– Отец был мямля. Никогда не мог настоять на своем, решиться что-то кардинально изменить, все ему было неудобно… Например, как-то он три месяца не решался потребовать уже заработанные им деньги…

– Вы расстались именно поэтому?

– В целом – да. Это прозвучит не очень красиво, но я скинула его, как балласт с корабля. Мне нужно было двигаться вперед, кормить ребенка, у нас не было своего жилья…

– А что с ним стало теперь?

– Он спился. Шуре не говорите.

– Не скажу. Вы его любили?

– При чем тут это? Я и профессию свою любила – окончила институт культуры по специальности библиотечное дело. Вы знаете, сколько сейчас библиотекари получают? И булки с кремом я люблю, и колбасу, и картошку, жаренную на сале, моя мама с бабушкой всю жизнь поперек себя толще были. Однако я сумела сформировать для себя прочный достаток и правильный образ жизни…

«Черт побери! – подумала я. – Она же калечит мальчишке жизнь, а мне все равно ее жалко! Ведь Шура стоит на пороге подростковости и, с его ведомостью и наследственностью, в поисках укрытия от материнской активности действительно может зайти очень далеко…»

– Послушайте, зависимость от мнения референтной группы у подростка укладывается в нормальное возрастное развитие. Если вас не устраивает эта конкретная группа, можно предложить Шуре другую (только дело, которым она занимается, должно быть ему интересно – тогда у него будет стимул поменять уже имеющееся и, может быть, раскрыть в этом деле какие-то свои потенции). Все другие зависимости современного общества – от алкоголя, моды, табака, здорового образа жизни, диет, интернета, физических упражнений, путешествий и так далее – гораздо менее естественны.

– Чем это, интересно, плохи путешествия?

– Хороши, пока они для удовольствия, а не для мелькания картинки. Сейчас очень много людей просто мечется по земному шару…

– Ага! Поняла! Знаю, что вы хотите мне сказать. Не надо никуда ездить. У нас во дворе уже расцвели одуванчики. Можно сесть на асфальт спиной к помойке и через долгое созерцание одного одуванчика постичь всю гармонию мира… Возможно. Но это не для меня. И не для Шуры. У него вообще-то гиперактивность. Я с нею к вам и собиралась. Ну не сложилось…

Шура похож не только на отца, но и на нее. Они одинаково зависимы: он – от самых ярких стимулов своего детского мира (неудивительно, что ими оказываются «хулиганы»), она – от сильных стимулов мира взрослого – моды, брендов, общепринятых стандартов «правильной» жизни. Оба приносили и еще принесут жертвы на этот алтарь… Но она этого не видит. И не хочет об этом слышать и говорить. Единственная слабая надежда, что десятилетний мальчишка вроде бы что-то понимает…

– Этот ваш кружок, про который вы ему говорили… Он туда просится. Но это же звери, грязь. Я буду еще думать. Лучше бы, конечно, теннис или дополнительный английский…

Она ушла. Надо признать: это была моя неудача. К сожалению, одна из многих.

Как заставить ребенка учиться

– Мы дома уже исчерпали все резервы, поэтому приняли решение обратиться к специалисту, – энергично сказала мать и рубанула воздух ребром ладони. Мне сразу показалось, что кое-какие резервы еще остались. – Вы наверняка с такими случаями уже сталкивались, поэтому скажите нам сразу: как мы можем заставить его учиться?

Я оглядела рослого и крепкого на вид мальчишку лет десяти, внешне очень похожего на мать, и пожала плечами:

– Заставить? Да никак не можете.

– ?!

– Понимаете, есть такая поговорка: лошадь можно привести к воде, но нельзя заставить ее пить. Это правда.

– Но что же нам делать? – мать опустила руки на колени и понурилась. – Его выгонят из школы…

– Сами виноваты – разбаловали. С самого начала, – вступила в разговор молчавшая до сих пор бабушка. – Часто болел, жалели, все было можно – и то, и это. Ах, у ребеночка горлышко болит, ах, ребеночек без отца растет – давай ему игрушечку купим, пусть он подольше телевизор посмотрит… Я дочери говорила: с самого начала драть надо было за непослушание как сидорову козу, и все было бы в порядке. Мы в деревне в школу за три километра каждый день бегали, и никто нас не подгонял, взрослые засветло на ферму, а ты печь растопи, воды принеси…

– Погодите, погодите… – вполне домостроевская, хотя и выросшая в советской деревне бабушка явно уводила наш разговор от темы. – Давайте вернемся к Жене. Обстоятельства сложились так, что ему не надо по утрам топить печь и носить воду…

– Вот! – бабушка подняла крючковатый палец, по-видимому, услышав в моих словах поддержку своей позиции.

– Дайте мне Женину медицинскую карту и расскажите все с самого начала, – попросила я мать. – Особенно внимательно – про первый год жизни ребенка. Вы тогда высыпались?

– Да какое там! – махнула рукой мать. – Он то и дело просыпался и орал как резаный. Врачи говорили: зубки, животик… Я его к себе в кровать клала, было получше, но он так вертелся все время и, простите, – она улыбнулась, – ко мне присасывался… Потом, когда мы уже с мужем разбежались, все прошло. Стал спать хорошо, с вечера до утра. И сейчас так спит, в школу не добудиться, приходится водой брызгать…

Я уже нашла в карточке Жени интересующую меня запись невролога – ПЭП (перинатальная энцефалопатия, в нынешней классификации ее обозначают как ППЦНС – перинатальное поражение центральной нервной системы). Надо думать, все это произошло оттого, что ребенок родился крупным «головастиком» – больше четырех килограммов весом.

До школы все было неплохо. Женя ходил в ясли, а потом в самый обычный детский сад. Там считался в меру драчливым и непоседливым, но воспитательницы его любили, потому что он всегда первым откликался на любую игру и был готов помочь – расставить стульчики, унести или принести коробки с игрушками. В школе проблемы начались сразу, с первого класса, – учиться Жене не понравилось с самого начала.

– Пригрозишь, что телика вечером не будет, – сядет за уроки уже под вечер и сделает тяп-ляп за пару минут, а чтобы постараться и покрасивше – такого и в заводе не было, – рассказывала мать.

На уроках Женя отвлекался, болтал, пускал бумажных голубей и, естественно, пропускал все объяснения учительницы, а потом не мог выполнить задания. С одноклассниками то дрался, то дружил, но никогда не жаловался. А про школу однажды еще в первом классе сказал: неинтересно мне учиться, не буду я туда ходить. Мать отмахнулась от «этих глупостей» и приступила к ежедневной корриде – усаживанию сына за уроки.

К третьему классу вопрос стоял острее некуда – двойки за все контрольные по русскому и математике, учительница, которая вначале говорила, что Женя соображает вполне по возрасту, теперь настоятельно советует: забирайте, он не усваивает программу, потому что попросту ничего не делает на уроках. Я не могу его заставить, у меня еще двадцать девять детей.

– Я учительницу понимаю: у нас он один, так мы тоже заставить не можем, – качает головой бабушка.

– Все пробовали? – спрашиваю я.

– Все! – уверенно говорит мать. – Упрашивала. Плакала. Орала. Договоры составляли (это мне соседка посоветовала, она в книжке прочла). Конфеты за оценки покупала. С ремнем рядом стояла. Компьютер на месяц выключала и телевизора лишала. К друзьям на двор не пускала. Ничего!

Быстренько тестирую Женю. Интеллект, как я и ожидала, в пределах нормы. Истощаемость внимания.

– Вы все время пытались его чего-то лишить, – говорю я. – В надежде, что на освободившееся место вползет тяга к учению. С точки зрения закона Ломоносова – Лавуазье это правильно, но в вашем случае закон сохранения вещества и энергии не сработал.

Мать взглянула на меня с откровенным испугом: неужели у них все настолько плохо, что даже базовые законы природы отказываются работать?!

– Теперь для разнообразия попробуем добавить. Но! – при этом убрать все, что уже было и доказало свою неэффективность.

– И тряпку? – внезапно встревает в разговор Женя.

– И тряпку, – твердо говорю я, не очень понимая, о чем речь, но индукционно, от мальчика, проникаясь ненавистью к этой самой тряпке.

– Так он же тогда вообще ничего делать не будет! – вскрикивает бабушка.

– А что добавить? – спрашивает мать.

– Женя по-прежнему готов расставлять стульчики и носить коробки? – осведомляюсь я.

– Да-да, – кивает бабушка. – Если со мной в магазин, сумки принести, или пропылесосить, или с собакой погулять, или даже прибить чего – тут у нас с ним никаких ссор не бывает, он всегда готов!

Черт побери, жил бы он в той бабкиной деревне, топил бы по утрам печь и бегал в ту же школу как миленький, если, конечно, ее еще не закрыли как малокомплектную…

Пишу записку учительнице, ляпаю печать.

– Делаете вместе какой-нибудь не глобальный ремонт в квартире, ездите в лес жарить сосиски (возьмите парочку Жениных одноклассников), идете в аквапарк… Что вы сами-то любите?

– Когда-то рисовать любила, ходила в художественную школу…

– Отлично! Вместе придумываете и рисуете смешные комиксы про школу и нерадивого ученика Петю.

– И девочку еще, отличницу, и ихнюю собаку, – добавляет Женя. – И кота с помойки.

– Да-да, – киваю я. Мне уже хочется посмотреть получившуюся историю.

– А уроки-то? – тянет шею бабушка. – Уроки?!