Любить или воспитывать? Мурашова Екатерина

О счастливом детстве

Изначально они пришли, чтобы похвастаться.

Другой сознательной цели у их визита как будто бы не было. Получить от специалиста восхищенное подтверждение: «Жаконя – молодец!», может быть, распространить с его помощью свой потрясающе удачный опыт куда-то дальше, но, скорее, просто вот это естественное желание сотворившего нечто: показать товар лицом понимающему человеку.

Детей они привели с собой как доказательство своих слов. Симпатичная девочка была вполне «в теме» и ерзала на стуле, поглаживая огромную папку с рисунками и нетерпеливо ожидая, когда настанет ее черед хвастаться. Мальчик – высокий, юношески красивый – скучливо смотрел в окно.

Говорил в основном отец, но мать регулярно и распространенно дополняла мужа.

– Когда настало время, мы разумно подошли к вопросу увлечений. Это ведь школьное образование обязательно, а дополнительное должно доставлять удовольствие и поднимать самооценку. Выбирали, пробовали, все время с ними советовались. В конце концов, стало понятно, что у Вани способности к спорту и языкам, а у Маши – к рисованию и пению. Сейчас у сына второй взрослый разряд по легкой атлетике, а у Маши было уже две персональных выставки – в школе и в городской технической библиотеке, где наша бабушка работает.

Я, сделав усилие, попросила у Маши папку с рисунками. Они оказались технически очень грамотными для ее возраста и, скажем так, идеологически выдержанными (в достатке имелись петербургские пейзажи, портреты матери и брата, что-то на тему войны и блокады и т. д.), но не будили никаких чувств.

– По выходным мы все вместе ходим в театры, в музеи на выставки, выезжаем на природу с дружественными семьями, летом – ролики и велосипеды, зимой – обязательно горные лыжи, Маша и Ваня прекрасно катаются. Телевизор и компьютер, конечно, имеются (мы же не на необитаемом острове живем), но в ограниченных масштабах, дети до сих пор любят слушать, как мама читает вслух наши любимые книги, и еще мы очень любим всей семьей, особенно когда бабушка приходит в гости, играть в классическое лото.

– Ты забыл сказать, что у обоих детей есть четко очерченные обязанности по дому, – напомнила мать. – Ваня отвечает за посудомоечную машину, ковры и прогулки с собакой (ее купили по его просьбе). Маша помогает мне с закупкой продуктов и следит за нашими многочисленными цветами (мы обе увлекаемся цветоводством и в наших ближайших планах – вместе ходить на соответствующие курсы). Большую уборку у нас делает приходящая женщина, готовлю в основном я, но все мелочи по уходу за собой – убрать кровать, простирнуть какую-то мелочевку, приготовить чай с бутербродами – на них с самых ранних лет. У Вани в комнате еще бывает беспорядок, а у Маши, несмотря на ее художество, всегда все практически безукоризненно. Ей самой так нравится: поработал – убрался…

Невольно поглядывая на часы и лениво раздумывая над тем, стоит ли задать вопрос: «А чего вы ко мне пришли-то?» или лучше все-таки воздержаться, я выслушала, как непросто выбрать хорошую школу для обоих детей, как способный к языкам Ваня дополнительно занимается французским и испанским по своему выбору, какие интересные мероприятия проходят в Машиной школе «с индивидуальным подходом» и какие красивые замки они всей семьей осмотрели минувшим летом, путешествуя по Хорватии на арендованной машине. Маша, которой явно не терпелось принять участие в разговоре, рассказала мне, какие бренды в одежде она предпочитает, как советуется с мамой в выборе и как они вместе ходят по магазинам. Потом отец подробно рассказал о семейных праздниках…

Сказать по чести, в этом месте я уже ждала, когда они уйдут. В коридоре у меня сидел записанный следующим подросток, который после смерти отца (от алкогольного цирроза) явно пошел «налево», и теперь его выгоняли из школы. Я помнила лукавого и смышленого мальчишку еще с тех времен, когда он десятилеткой воровал у матери деньги на компьютерный клуб, симпатизировала ему и всегда находила с ним контакт. Сейчас мать очень просила с ним поговорить, он (на удивление – все-таки пятнадцать лет!) пришел и смирно сидел, ожидая.

– Я очень рада знакомству с вашей замечательной семьей, – я решила быть максимально дипломатичной. – Правильно ли я поняла, что у вас нет ко мне никаких вопросов?

– Да, нет, – сказал отец.

– Нет, есть, – сказала мать.

– Я слушаю вас.

– Мне кажется, что мы с мужем сделали для них все, что могли, и даже чуть больше, и у нас все получилось. Но вот Ваня часто говорит, что ему скучно, и нам это, конечно, обидно – ведь редко кто из родителей уделяет детям столько времени, сколько мы. А недавно у нас с Машей был о чем-то разговор, и я в нем по случаю обмолвилась: «Вот когда ты станешь взрослой…» – а она мне вдруг совершенно серьезно и даже с каким-то испугом: «Мама, но я не хочу вырастать и становиться взрослой!»

– Так! – сказала я. – Сейчас вы идете домой и по пути записываете ко мне Машу и Ваню. Отдельно.

Никаких «скелетов в шкафу». В личных разговорах брат и сестра подтвердили мне все то, о чем рассказывали родители. Практически идеальная семья, мама с папой, несомненно, любят друг друга и своих детей. Юноша не смог ничего конкретизировать: да, ску-учно. Почему? Не знаю. Единственная зацепка: много приятелей, но нет близких друзей. Как будто его избегают, не доверяют ему. А делится ли он с ними своими проблемами? А какие у меня проблемы? У меня же все хорошо…

Младшая девочка оказалась более внятной: девчонки в школе такие вредные, противные, и Марья Петровна в художественной школе ко мне придирается, не хочу вырастать, потому что боюсь – меня никто нигде больше так любить не будет, как дома.

– Кое-что прояснилось, – сказала я родителям, снова, уже без детей, пришедшим ко мне на прием. – А расскажите-ка мне, как росли вы сами?

Отца и его старшего брата растила мать-одиночка, по профессии библиотекарша. Именно тогда он решил: мои дети не будут донашивать обноски друг друга! И, к удивлению матери, настаивал: купим Маше новые ролики, а еще исправные (стали малы) Ванины выбросим.

У матери в перестройку отец, потеряв работу, по-черному запил, ее мать боролась, работала и практически не обращала на прилежную и беспроблемную дочь никакого внимания. Та тоже решила: когда у меня будет дочь, мы будем очень близки, я позабочусь об этом.

У них все получилось.

– Понимаете, детство не должно быть слишком счастливым, – сказала я им. – Максимально счастливой должна быть старость, потому что она – конец жизни. А детство – это начало. Им же надо потом много лет куда-то идти, что-то исправлять, к чему-то стремиться. «Вот подождите, я вырасту – и уж тогда…» А у них так не получается, ведь Маша права: никто больше никогда не будет ее любить так безусловно, так прислушиваться к ее желаниям, так бескорыстно восхищаться ее мнимыми и реальными достижениями. И что же, ей потом всю жизнь сравнивать и вспоминать свое реальное детство как навсегда утраченный рай, о котором издавна грезит человечество? А Ваня? Ему же нечего предложить подростковому социуму – у него нет обычных проблем и обычных конфликтов, и он чувствует себя изолированным, упакованным в целлофан…

– Не понял! – перебил меня отец. – Что же, мне теперь следует начать пить водку и бить сына, чтобы Ване было чем поделиться с приятелями, а матери перестать разговаривать с дочерью, чтобы она оценила участие своих стервозных подружек?

– Ну зачем же так радикально? – улыбнулась я. – Для начала достаточно просто разрушить существующий симбиоз и слегка отстраниться. Чтобы они могли оглядеться и выстроить новые связи с миром, оценить их достоинства…

– Не поняла, – повторила мать слова мужа. – Как это, куда мы можем отстраниться от собственных детей?! Это же и есть наша жизнь!

– Да, – грустно согласилась я. – Это ваша жизнь и ваша цель. Вы к этому шли и выстроили все это для себя. Но стоит ведь и о них подумать, оставить им, так сказать, простор для дальнейших маневров…

Родители переглянулись.

– Вы говорите странные вещи. У нас прекрасные дети. Нашей семье все завидуют. Мы не собираемся делать то, что вы говорите. Если сыну скучно, значит, нужно подобрать ему еще какие-то занятия. Если Маша боится, значит, нужно работать с ее страхами. Мы найдем другого психолога… Всего доброго!

– И вам всего доброго и удачи, – сказала я и достала с полки справочник «Профтехучилища и колледжи Санкт-Петербурга» – нам с моим знакомым парнишкой предстояло выбрать ПТУ, где учат «чинить машины, чтобы потом зарабатывать как следует и чтоб я своим детям мог все купить».

Бомжонок Гарик

Много лет у меня сохранялись довольно тесные отношения с популяцией бомжей нашего квартала. И вот почему: у меня была собака, огромная дворняга по кличке Уши. Когда-то Уши был взят с улицы и на всю жизнь сохранил твердое убеждение: самая вкусная еда находится в мусорных баках. Поэтому при малейшей возможности Уши от меня сбегал и отправлялся в вояж по окрестным помойкам. Через некоторое время вслед за ним отправлялась и я, потряхивая поводком и истошно вопя: «Уши! Мерзавец! Где ты?!» Копающиеся в помойках бомжи узнавали меня издали и дружелюбно направляли мой путь: «Была, была здесь ваша собачка! Сожрала кость и вон туда побежала, за ту хрущевку, минут десять назад как…»

Однажды я возвращалась с работы домой и внезапно была остановлена персонажем весьма недвусмысленного вида и аромата:

– Я дико извиняюсь, но можно ли вас спросить…

Я удивилась. Наши бомжи никогда не просили денег. На еду и выпивку они зарабатывали честным трудом, тачками сдавая во вторсырье все, что удавалось найти на помойках и газонах.

– Вы ведь в поликлинике работаете… Детской, да?

«Вот это популярность!» – мысленно восхитилась я. Моя самооценка бодро перепрыгнула на следующий уровень. Я кивнула.

– Так вот, хотелось бы обратиться. Тут, понимаете, такое дело… Мальчонка к нам в подвал прибился. Зовут Гарик. Сколько лет – не знаем. Про семью не говорит ничего. Утруждается с нами, а после на равных водку пьет. Нехорошо ведь это? Может, вы бы с ним побеседовали, а?

– Безусловно, нехорошо! – согласилась я. – Но станет ли Гарик со мной говорить?

– Если мы ребром вопрос поставим – станет, – твердо ответил мой собеседник. – Я так понимаю, что ему, кроме нас, сейчас податься некуда.

– Хорошо, – сказала я. – Завтра у меня вечерний прием, приходите к семи. Второй этаж, восемнадцатый кабинет.

Бомж замялся:

– Вечером… понимаете… я не уверен…

К вечеру мальчишку будет уже некому привести, поняла я. Да еще в каком состоянии будет он сам…

– Ладно. Тогда в четверг к девяти утра.

– Да! Вот это хорошо! Спасибочки вам!

Люди, собравшиеся у дверей лаборатории, чтобы сдать кровь, откровенно расступались, когда они проходили мимо. Регистраторша высунулась в окошко, но увидев меня, спряталась обратно. Передав мне мальчика с рук на руки, мой знакомый с облегченным вздохом убежал на улицу, по пути нервно закуривая. В гардероб я Гарика не повела. Испачканную известкой и кирпичной крошкой куртку он аккуратно свернул и положил под скамейку в предбаннике. Я попросила его снять обувь (у меня в кабинете ковер) и тут же пожалела об этом.

В нашу первую встречу я ничего у него не спрашивала. Вообще ничего. Просто рассказывала о своей собаке, о работе в цирке и зоопарке, о биологических экспедициях, о виденных мною поселках бичей на побережье Белого и Охотского морей… Гарик слушал внимательно, иногда тихим голосом задавал уточняющие вопросы.

– Еще придешь? – спросила я, когда истек час, отведенный на прием.

– А вы меня не заложите? – спросил он.

– Кому?

Если честно, то это был именно тот вопрос, над которым я думала с самого начала. Кому бы «заложить» Гарика? Разгар перестройки. Все борются за демократию и личное обогащение. Свобода. Первоначальное накопление капитала. Передел сфер влияния. Про детей просто забыли. Социально неблагополучные ребята с минимальной мозговой дисфункцией в школьно-урочное время бегают по улицам стаями. В детских домах происходят вещи, о которых обычным людям лучше не знать, иначе спать не смогут.

Еще через встречу я спросила Гарика: пойдешь в приют? Американцы финансируют.

– Не пойду, – подумав с десять секунд, ответил Гарик. – Это пусть малявки, которые сами прокормиться не могут. Я уже большой.

– А сколько тебе лет?

– Тринадцать, скоро вообще-то будет четырнадцать. (Он выглядел на одиннадцать-двенадцать, но, скорее всего, виновато было элементарное недоедание.)

– Сколько законченных классов?

– Пять. Но вообще-то я учиться люблю. Мне математика нравится и природоведение.

– Семья есть?

– Вообще-то есть. Но я туда не пойду, не уговаривайте. Боюсь.

– Бьют? Насилуют?

– Наоборот. Я боюсь, что сам убью. Мать или кого-нибудь из ее хахалей. Если меня сильно разозлить, я себя не помню, хватаю, что под руку подвернется. Уже было вообще-то… Я после того и ушел.

– Ага. Вообще-то надо бы тебе в школу, раз любишь учиться…

– Да я понимаю. Но кто меня с улицы возьмет?

– Боже мой! Боже мой, какой ужас! – тетенька в районо осторожно приложила ладони к лаковой укладке. – Все рушится! О чем они думают, когда рушат?! Ведь их детям жить рядом с этими гариками!

– Может, они своих в Англию отправят? – предположила я.

– И в Англии достанет! – пророчески высказалась чиновница. – Что ж, давайте думать, куда вашего Гарика девать…

Вместе с коллегой, с которым я работала по программе «Врачи мира», сначала звоним в неработающий звонок, потом стучим, потом входим в дверь, которую открывает девочка лет шести – младшая сестра Гарика.

Описывать увиденное не буду. Не хочу. Кроме девочки, еще один ребенок, лет четырех. Женщина на кровати. Никаких мужчин.

– Гарик… Он жив?! – плачет.

– Жив, – говорю я. – Бомжи приютили. Если все будет продолжаться, детей отберем, пособий на них не будет. Хотите – ради Гарика помогу устроиться в поликлинику уборщицей. Решайте.

– Я сейчас… я все что угодно…

Вижу, что врет.

– При вашем образе жизни Гарик на пороге колонии, – говорю я. – А мог бы в школе учиться, уйти в нормальную жизнь, даже малых вытащить…

– Я сейчас… На фабрике работала, деньги перестали платить, потом уволили, с детьми…

– Решайте!

Мать умерла через два года – алкогольное отравление. Младшие попали в интернат. Гарик вернулся домой, похоронил мать, поступил в училище – тогда туда брали любого достигшего четырнадцати лет, независимо от законченных классов. Низкий поклон всем, кто это пробил, – они спасли немало судеб. Еще прежде я отправила Гарика на автостанцию, помогать на подхвате моему другу детства – автомеханику. На станции Гарика любили и жалели. Он готов был работать круглые сутки и часто ночевал там вместе со сторожем.

Сейчас Гариков на улице стало меньше. В Петербурге и вовсе почти не осталось. Трудно передать словами, как я этому рада.

Вампир как герой нашего времени

Симпатичная девочка-подросток села в кресло, пристроила на коленях холщовую сумку, подтянула полосатые гетры и спросила:

– Скажите, пожалуйста, а что вы думаете о вампирах?

Я, скажем прямо, несколько растерялась. Честный ответ – «Я о них вообще не думаю» – девочку явно не устроит…

– Ты имеешь в виду графа Дракулу и все такое? – наконец спросила я. – Кладбищенские истории? Ты гот?

Наряд девочки, на первый взгляд, не имел никакого отношения к этой молодежной субкультуре, но кто знает – вдруг она маскируется?

– Да нет, что вы! – девочка очаровательно улыбнулась, обнажив свежие белые клычки, и махнула узкой кистью. – Это все уже устарело. Я имею в виду настоящих вампиров. Вы в них верите?

– В каком смысле настоящих? – мне стало слегка не по себе.

– Ну таких… сексуальных, – моя посетительница мечтательно закатила глаза. – Вы что, вампирскую сагу Стефани Майер не читали? Не смотрели фильм «Затмение»? Не слушали рок-оперу «Между любовью и смертью»? – девочка оборвала себя, но в воздухе явно повис заключительный вопрос: «Как же вы вообще живете, не зная всего этого?!»

Ну что поделать, такая судьба… Я всегда, как выражаются подростки, слегка не догоняла. Тут же вспомнился эпизод из далекого детства: «Как, ты не знаешь, кто такие ABBA и Boney M?! Как же ты вообще…»

– Знаешь что? – примирительно сказала я девочке. – Давай сделаем так: сейчас поговорим о чем-нибудь другом, а через две недели встретимся еще раз. Я тебе обещаю, что к этому времени у меня уже будет какое-то личное мнение о сексуальности вампиров.

– Замечательно! Спасибо! – искренне обрадовалась девочка. – А то мы с девчонками уже сто раз все переговорили, а родители не хотят, только носы морщат, а Клавдия Ивановна по литературе сказала: почитали бы лучше классику, там про это тоже есть… Она совсем уже… А я же серьезно обо всем этом думаю… Мы к вам с мамой приходили, когда я во втором классе была, у меня страхи были. Вы помните? А потом я еще вашу книжку у мамы читала… ну не всю, конечно…

Мы немножко поговорили о девочкиных отношениях с мамой и с подружками и расстались до следующего раза.

Количество «вампирских» материалов в интернете произвело на меня серьезное впечатление. Налицо была просто какая-то вампиромания. Я растерялась, не зная, как подступиться к этому богатству. Мои собственные дети провели краткий ликбез, и я начала немного ориентироваться в потоке.

Вампирская сага Майер, если исключить чудовищность переводов, которые мне попадались, в общем, не вызвала у меня никаких вопросов. Обычная девушка становится предметом безумной и безусловной страсти сверхчеловека, который к тому же еще и по объективным причинам не может с ней переспать, от чего оба ужасно страдают. Мечта любой девочки-подростка, современный рыцарский роман… С рок-оперой оказалось сложнее. Граф Дракула и прочие древневампирские персонажи почему-то не столько пили кровь и занимались сексом, сколько ставили остросоциальные вопросы строго нашего времени. Странное впечатление произвел вампирский эпизод из фильма «Париж, я люблю тебя», где бывший хоббит Элайджа Вуд лишает себя жизни ради любви случайно встреченной на улицах Парижа вампирши. Про вампирский андеграунд Лукьяненко я вспомнила сама, так как когда-то прежде читала один из «Дозоров».

Не без интереса узнала, что в каком-то популярном списке самых сексуальных мужчин за 2010 год оказались… одни вампиры.

Странное дело, нежить, персонажи, для которых у наших предков не находилось ничего, кроме осинового кола (в народе) или серебряной пули (у аристократов), вдруг становятся чуть ли не героями нашего времени. Вампиры – носители сверхромантической любви и верности. Видели бы вы, как безнадежно проигрывают им обычные американские парни в романах Стефани Майер и ее многочисленных подражательниц (у нас, кстати, тоже уже есть своя многология о вампирской любви, ее по заказу крупного издательства написала молодая и очень милая – мы знакомы – писательница Елена Усачева). Вампиры волнуются о судьбах человечества и они же составляют когорту «оппозиции».

Что за морок?

Я попробовала идти от истоков. Кто такой вампир? Мертвое существо, которое питается кровью живых людей, убивая их или превращая в вампиров. Существо свирепое, ночное, кусачее, смертельно опасное. Что здесь может быть привлекательным?

Естественно, в голову сразу полезли какие-то псевдофрейдистские соображения об инфантильности современных молодых людей и оральной фазе развития (обычно от этой мысли я не могу отделаться, когда вижу подростков с разнообразными банками и бутылками и даже молодых мужиков с явно не угасшим вовремя сосательным рефлексом). С досадой отогнав эти простенькие спекуляции, я задумалась о том, что литературный или киношный герой всегда не столько отражает реальность, сколько восполняет то, чего в реальности не хватает.

Чего же не хватает современным подросткам обоего пола и почему для воплощения этого им понадобились именно вампиры?

Почему-то довольно долго ускользала от меня одна важная характеристика вампира: он вечен. В принципе, вампира можно убить, но сам по себе, регулярно и правильно питаясь, он не умрет, и к тому же будет вечно молод. А погоня за вечной молодостью в нашей цивилизации налицо. Не случайно главная героиня романа «Сумерки» волнуется, что ей уже исполнилось восемнадцать, а значит, она стареет, стареет… Да, для нас с вами это звучит дико. Но ведь известно, что подростки более внушаемы и откликаются на рекламную истерию («Не миритесь с морщинами! Наш новый крем разглаживает их на 68 процентов!») активнее взрослых людей.

Существенно и то, что у вампира не только вечная жизнь – у него еще и вечные чувства. Даже «плохие» вампиры неуклонно верны погибшему любовнику и, не отступая, мстят за него, пока не погибают сами. А уж про «хороших» вампиров и говорить нечего!

Наш мир одноразовых салфеток и многоразовых любовей, которые можно менять, как несвежие сорочки, быть может, и удобен, но очень уж неромантичен. Ведь в двенадцать, тринадцать, пятнадцать лет так хочется верить, что это навсегда! Любовь – одна на всю жизнь! И пусть многоразовыми будут салфетки – накрахмаленные, с монограммой, при свечах, в старинном замке… Ах, вампиры с их нестареющей любовью!

И еще одно. Вампир – всегда в таинственной и опасной оппозиции «официальному» миру. Он – член тайного общества, фактически подпольщик. А что может быть привлекательнее для молодого человека с активной жизненной позицией? Куда ему податься? Всех революционеров прошлого как будто бы развенчали, современные националистические движения откровенно дебильноваты. И вот уже рок-вампиры (новые подпольщики!) поют о нищете и глобальном изменении климата…

Итак, вечно молодой, диетически питающийся, строго моногамный кровосос, член тайной организации, находящейся в оппозиции правящему большинству… Вам нравится этот образ? Он вам ничего не напоминает?

Подойдя к своему кабинету, я удивленно поморгала: в коридоре на банкетке сидели в ряд три похожие друг на дружку девочки, среди которых я не сразу опознала свою знакомую. Она – видимо, угадав мое затруднение – по-школьному подняла руку:

– Это я, я у вас была! Ничего, что Катя и Света со мной пришли? Они тоже про вампиров хотят поговорить…

– Ничего, – вздохнула я. – Проходите…

Я честно поделилась с девчонками результатами своих размышлений. В свои тринадцать они были поражены и вдохновлены глубиной открывшихся для осмысления перспектив. Благодарили за разговор. Уходя, моя первая посетительница лукаво подмигнула мне и спросила:

– А ведь правда, вы же теперь знаете, вампиры – такие сладкие душки? А?

Я не нашлась, что сказать, и подмигнула в ответ.

Диагноз по фотографии

Не знаю, как сейчас, но во времена перестройки в газетах было не счесть объявлений типа «Трансцендентальный психолог. Диагностика кармы. Снятие венца безбрачия. Диагноз и лечение по фотографии». Читая их, я добродушно посмеивалась над людским легковерием и была совершенно уверена, что ко мне все это не имеет никакого отношения. Но вот однажды…

– Так всегда было. Им все равно. Пока я не скажу двадцать раз, никто ничего не сделает, – вытирая платочком глаза, быстро говорила полная женщина со следами былой миловидности и тщательно уложенными негустыми волосами. – Садись за уроки, вынеси ведро, купи картошки, почини кран, поменяй рубашку, поздравь свою маму с днем рождения… Я всегда работала, как и муж, но должна была все помнить, за всем следить. Мои подруги и его друзья завидовали, какой у нас хороший дом. Много лет их все устраивало. А теперь у меня просто не хватает сил, и меня выбросили, как старую тряпку. Сын шляется, где придется, прогуливает школу, дочка огрызается, муж завел молодую любовницу. Со мной они почти не разговаривают, хотя и едят исправно то, что я приношу из магазина и готовлю, надевают чистое, что я постираю и поглажу. Немудрено, что я то и дело срываюсь. Ору, да, самой потом стыдно. Но все это как будто в пустоту, даже кот, и тот отворачивается… Что же мне делать, я не могу так больше!

Женщина расплакалась. Я ее не останавливала.

Очевидно, что их семейный корабль дал существенный крен. Но в чем причина? Ее видение ситуации причин не проясняет. Надо говорить отдельно с мужем и сыном (дочке десять лет, вряд ли корень проблемы в ней). Вполне возможно, что объяснение происходящего – в одновременном наступлении кризиса среднего возраста (у мужчины) и подросткового кризиса (у мальчика)…

– …Да, да, да! – мужчина устало потер ладонями небритые щеки. – Все верно. У меня действительно есть любимая женщина. Да, много моложе жены. Я не ухожу к ней немедленно только из-за сына. Ведь он и так… забрать его с собой я не могу, но стоит мне окончательно уйти, и она своими вечными наездами и выяснениями отношений просто столкнет его в пропасть. Эта ее страсть все контролировать, всем управлять… Постоянные крики, требования, слезы, угрозы… Неудивительно, что мальчишка озлобился. И моя половинчатость, признаю, тут ничего не спасает. Страдаю я, страдает любящая меня и любимая мной женщина, а сыну это все равно ничем помочь не может.

– А не связана ли эмоциональная нестабильность жены с вашим романом? – поинтересовалась я.

– Нет, в том-то и дело! – мужчина взглянул мне прямо в глаза. – Все это началось до того, как я познакомился со Светой. Я вообще-то по природе отнюдь не ловелас, но дома, поверьте, стало просто нестерпимо. У жены всегда был командирский характер, это верно, но стервой она прежде точно не была.

– А как давно это началось?

– Да где-то года полтора назад…

– …Пусть она от меня отстанет, и все! – заявил взъерошенный подросток. – Никаких проблем. Да, у меня сигареты – и что? Вредно для здоровья? Слыхали. Так это мое здоровье, мне и решать. Ну выпили с друзьями по банке пива. Это что, преступление? Я от этого алкоголиком стал? А рыться в моих карманах, читать сообщения в моем мобильнике – это как?!

– Послушай, предположим, ты прав, – миролюбиво сказала я. – Пусть ты уже достаточно взрослый, чтобы распоряжаться своим здоровьем, временем, способами проведения досуга. Но вот скажи мне как взрослый ответственный человек: не кажется ли тебе, что мать сейчас переживает не лучший период жизни, нуждается в сочувствии и поддержке?

– Не кажется! – отрезал юный максималист. – Пусть она сначала орать перестанет, на нас с отцом наезжать и своими выяснениями позорить меня перед друзьями!

Я честно пыталась с ней работать. Самыми разными методами. Вспомнила то, чему меня учили в университете и что я обычно в своей работе не применяю. Разговоры с пустыми стульями. Установки. Анализ ее родительской семьи. Парадоксальная интенция по Франклу. Если бы у меня в кабинете была кушетка, я, наверно, использовала бы и ее. Я видела сотни людей, которые говорят, что хотят измениться, но на самом деле не собираются ничего менять. Есть те, кто приходит просто «поговорить». Эта женщина не относилась ни к первому, ни ко второму типу. Она слышала и понимала меня, была исполнена решимости исправить семейную ситуацию, пыталась изменить свое поведение и применяла в семье все то, что мы с ней разрабатывали на сеансах. Ничего не получалось. После непродолжительного перемирия она снова срывалась и устраивала очередной скандал. Сын научился просчитывать последействие ее визитов к психологу и, издеваясь, кричал отцу и сестре: «Во, глядите, сейчас она опять будет на нас психологические опыты ставить!»

Я готова была опустить руки, послать ее к другому психологу, малодушно надеялась, что она сама поймет бесперспективность нашего с ней общения. Но она приходила исправно, ни разу не пропуская времени визита, говорила, что после общения со мной ей становится чуточку полегче.

И вот однажды…

– Как все было хорошо – и как быстро все рассыпалось! – тоскливо сказала она, достала из сумочки фотографию и протянула ее мне. – Вот поглядите, это мы с мужем и детьми, отдыхаем на море, два года назад…

Я не люблю смотреть чужие фотографии. Тем не менее бросила вежливый взгляд. Мужчина, женщина, двое детей, синее небо, лазурная волна, кружевная пена прибоя… Взглянула еще раз. Сама почувствовала, как удивленно ползут наверх мои брови. На фотографии была изображена другая женщина. Сильная, грациозная, даже немного хищная, с блестящими глазами и влажной копной темно-каштановых волос, она практически ничем не напоминала рыхлую блондинку, которая уже несколько месяцев ходила ко мне.

Некоторое время я молчала, обдумывая увиденное. Держа фотографию перед глазами, я все больше укреплялась во мнении, что здесь мы имеем дело не с психологической, а с чисто соматической проблемой. Она не мой пациент.

Женщина, наблюдавшая за моим лицом, забеспокоилась.

– Да, потолстела я, – сокрушенно признала она. – Да и неудивительно. Как расстроюсь, так сразу за утешением к холодильнику бегу.

– Сколько вам лет? – спросила я.

– Сорок один.

Значит, на фотографии тридцать девять. Это не могут быть естественные возрастные изменения. Для климакса еще рано. Впрочем, всякое бывает.

– Как вы себя вообще чувствуете? Физически? Есть ли какие-то боли, функциональные нарушения?

– Я… я… – женщина растерялась, посреди семейных забот она явно не привыкла думать о своем здоровье. – Да ничего вроде… Бывает, конечно, поболит, но это как у всех, подруги тоже говорят… А что?

– Вот что: вам надо обследоваться, – решительно сказала я. – Быстро. Кровь, гормоны, все такое. Начните с хорошего эндокринолога.

Женщина побледнела:

– Я поняла: вы думаете, у меня это… эта болезнь. Там ведь сначала никаких болей нет.

Я даже зажмурилась от страха. И вовсе не потому, что действительно подозревала у нее онкологию. Просто я неплохо осведомлена о последствиях ятрогении – когда неосторожные слова врача могут вызвать у пациента ухудшение здоровья.

– Не говорите ерунды! – прикрикнула я. – При раке люди худеют, а не толстеют!

Она выдохнула и деловито достала свой блокнотик:

– А что эндокринологу сказать?..

Больше она ко мне не приходила. Я испытывала облегчение и некоторое чувство вины: сбагрила ведь человека, так ничем и не сумев ему помочь.

Но фотография на взморье впечаталась в мою память. И потому женщина, которая спустя два-три года вошла ко мне в кабинет с девочкой лет пяти, сразу показалась мне знакомой.

Она с порога напомнила о себе и пожаловалась на ночные страхи у девочки.

– Вы прекрасно выглядите! – честно сказала я.

– Это была сочетанная дисфункция щитовидки и поджелудочной, – улыбаясь, объяснила она. – Даже эндокринологи не сразу разобрались. Внешне я похорошела не так давно, но бушевать перестала сразу, как только начали лечение.

– Что ваша семья? – происхождение пятилетней девочки оставалось для меня непонятным.

– Муж ушел к своей женщине. У них родился ребенок, Шурочка. Сын поступил в техникум и сейчас живет с ними – ему оттуда ближе ездить. У нас с ним теперь очень хорошие отношения. Представьте: он жалуется мне, что отец на него наезжает! В прошлом году я снова вышла замуж и совершенно счастлива. Танечка – наша младшая дочь. Родная мама Танечки умерла, когда ей было два года. Теперь мы живем все вместе. При этом обе наши дочки регулярно общаются с обоими братьями. Новая жена моего бывшего мужа тому не препятствует. А моя старшая так к Танечке привязалась, что даже нас с отцом старается оттеснить… Но вот у Танечки страшные сны, муж говорит, что это еще у них дома было.

– Сейчас попытаемся разобраться, – улыбнулась я. – Танечка, ты любишь рисовать?

Неэтичный поступок

– У меня двое детей, тринадцати и четырнадцати лет, но дело не в этом. К вам на консультацию меня направил мой онколог…

Выглядела женщина соответственно заявлению. Простонародное «краше в гроб кладут» полностью описывало представившуюся мне картину. Возраст ее я определила приблизительно, по возрасту детей, с поправкой на болезненное состояние: года сорок два – сорок три.

– В следующем году мне исполнится пятьдесят, – сказала женщина. – Дети поздние, мы с мужем почти десять лет пытались зачать, обследовались, лечились…

Я немного приободрилась. Получалось, что, несмотря на стресс и болезнь, моя посетительница выглядит моложе своего возраста. Стало быть, есть еще порох в пороховницах.

Разумеется, как и всякий практикующий психолог, я слышала апокрифические истории о случаях излечения онкологии с помощью психотерапии. Не то чтобы я им не верила… мир полон чудес и загадок, и я об этом прекрасно знаю. Но – здесь и сейчас?

Интересно, зачем онколог направил ее в детскую поликлинику к семейному психологу? Ведь в онкологии, кажется, есть какая-то своя психологическая служба, знакомая с особенностями контингента. Наверно, у него была какая-то мысль…

– Расскажите мне о вашей семье.

Бурные рыдания. Я, естественно, пережидаю, ибо пока не владею информацией для аргументов.

– Чем вы занимаетесь? Работаете? Где? – может быть, на нейтральные вопросы она сумеет ответить?

– Понимаете, в некотором смысле я человек искусства, окончила театральный, актерское отделение…

Я еще приободрилась и одновременно задумалась: если она актриса, с одной стороны, может быть, все не так плохо, как мне показалось вначале, но с другой стороны, истерические неврозы хуже всего поддаются психологической коррекции. Ну и не придумала же она этого онколога, какая бы она там ни была актриса-разактриса… Но выхода у меня не было:

– Итак, ваша семья…

Как я и предполагала, с рыданиями было покончено в предыдущем акте.

– Больше года назад мой муж ушел к другой женщине. Абсолютно гормональная, хрестоматийная история. Она моложе меня ровно на четверть века. Я знаю, что это встречается сплошь и рядом, но отчего-то именно у меня никак не получается это пережить. Муж – режиссер, когда-то мы вместе учились, потом все делили на двоих – успехи, неудачи. Нам многие завидовали, в актерской среде, вы понимаете, больше скандалов, чем гармонии, а у нас был теплый, открытый дом. Потом не получалось с детьми, сначала лечилась я, после выяснилось, что и у него тоже проблемы. Мы годами поддерживали друг в друге надежду и пробовали все подряд – от лечения в Германии до бабки-ворожихи из Гатчины. Собирались даже взять детей из детского дома, обязательно двоих, думали, может быть, брата и сестру или двух братьев. Но тут нам наконец повезло, одна из десятков методик принесла успех. Господи, какое это было счастье! И – после всех ожиданий – два раза подряд! Мы укладывали сыновей спать и по часу стояли над их кроватками – любовались. А потом в кухне за чаем говорили почти до утра и не могли остановиться. Нам всегда было о чем поговорить друг с другом! Мы почти не ссорились. Никогда. И теперь тоже он утверждает, что ему не хватает меня как собеседника. С молодой женой ему, надо думать, говорить не о чем. Она, сами понимаете, для другого. По его словам, я все преувеличиваю, и нам ничто не мешает остаться друзьями. Ничто, кроме его предательства…

– Мальчики общаются с отцом?

– Старший – да, он более… практичен? Младший эмоциональный, он видит, что делается со мной, не может простить. Недавно оскорбил отца. Тот пытался ему что-то объяснить про свою любовь, а сын крикнул: «Это у вас с мамой была любовь! А то, что у тебя теперь, не больше любовь, чем порнушка в интернете!» Сейчас они не разговаривают.

– Та-ак. А вы?

– Половина моих знакомых женщин прошла через что-то подобное. Я думала, что справлюсь. Сама не знаю почему… у меня не получилось. Начала болеть. Сделали операцию – к счастью, на ранней стадии. Онколог сказал: либо вы как-нибудь разрешите свою проблему, либо… либо сами себя сожрете. Вы понимаете, что он имел в виду… Это страшно…

Я молча кивнула, соглашаясь.

И уже знала способ, который, вполне вероятно, мог бы ей помочь. Одна загвоздка: он не вписывался в этические каноны. Причем не в канон врачебной этики, а вообще… Имею ли я право?

Женщина на удивление хорошо молчала – не напряженно и в то же время внимательно. Актриса держала паузу.

Немного подумав, я решилась. В конце концов, я, здесь и сейчас, работаю в интересах детей. А они, два мальчика-подростка, только что пережившие уход отца, если не предпринять чего-нибудь радикального, могут в самом скором времени остаться без матери…

– Слушайте меня! Вы прожили с мужем больше двадцати прекрасных лет. Вы понимали друг друга с полуслова и делили пополам беды и радости. Он подарил вам двоих чудесных сыновей. У вашего совместного очага годами согревались ваши друзья. Но в мире ничто не вечно. И вот его больше нет… – женщина вздрогнула, но не произнесла ни звука. Огромные, обведенные темными кругами глаза ловили мой взгляд. Я смотрела прямо в них, куда-то в черную глубину ее болезни. – Он уехал, умер, провалился в параллельный мир, похищен инопланетянами – какая разница. Его нет! Но его любовь пребудет с вами и мальчиками вечно… Он не предавал вас. И ваших воспоминаний о нем и о вашем общем счастье никто не отнимет.

Немолодая актриса немного подумала, потом будто бы что-то сообразила, прищелкнула тонкими пальцами.

– А этот, который теперь?..

– Да, его место, кажется, занял кто-то другой, – я пожала плечами. – Ну не пропадать же добру. Этот кто-то отчасти похож… немного… Иногда его даже можно использовать в домашнем хозяйстве… Но вы же сами понимаете, насколько это бледная копия. Она просто не может вызвать у вас никаких чувств, ведь вы помните того, единственного…

– Кажется, я вас понимаю… – в глубоких глазах актрисы зажглись какие-то огоньки, подозрительно напоминающие чертиков.

Когда она снова пришла ко мне спустя несколько месяцев, я вздрогнула. На ней был строгий черный костюм, черные ботики на пуговках и шляпка с черной вуалью. В руках – букет желтых роз.

– Это вам! – сказала она и откинула вуаль.

Сказать по чести, я ее с трудом узнала. Никаких кругов под глазами, чудесный цвет лица.

– Э-э-э?.. – неопределенно проблеяла я, кое о чем догадавшись.

– Да-да, я еще не сняла траур, а что вы хотите? Все-таки столько лет… Вы знаете, когда я была маленькой, мы жили недалеко от Волковского кладбища. А я была романтической девочкой, ходила туда гулять и еще в детстве приметила заброшенную могилку… Там такой полустертый портрет красивого юноши, чем-то похожего на моего мужа. Сейчас я ее обиходила, поправила оградку, посадила цветы…

Как выражаются мои клиенты-подростки, меня конкретно заколбасило. Интересно, кроме посещения могилки, она еще что-нибудь делает?

– А-а-а… здоровье? – хотя все было видно и так.

– Ну да! – не скрывая торжества, сказала женщина. – Я потому и пришла. Именно вчера онколог отпустил меня и сказал, что раньше, чем через полгода-год, видеть меня не желает. Я вышла на работу – у меня театральная студия для подростков, очень современная, мы ставим Лукьяненко, знаете такого писателя? Рассказ «Трон», это фантастика, о том, как важны родители для ребенка… Оба моих сына тоже играют. Я снова живу! Память о муже и о нашей любви дает мне силу. Все мои друзья и подруги рады, что я снова с ними! А как я-то рада…

– У-у-у, – сказала я. – Здорово…

И добавила про себя: никогда больше!