Копи Царя Соломона. Сценарий романа Лорченков Владимир

– Мы мля, трудимся не покладая рук, – говорит он.

– Бытовуха цветет мля пышным кустом, – говорит он.

– А вы блядь, интеллигентишки чертовы, – говорит он.

В это время открывается дверь и раздается крик:

– Капитан Петреску!

– Я, – лениво отзывается мусор и выходит.

Наталья сидит так же прямо, старается не смотреть в угол. Писатель, низко склонив голову, сцепив руки в замок, тоже молчит, сопит.

– Гребанный папа! – говорит Натали по-английски.

Молчание. Сопение.

– Гребанный папа, гребанная Молдавия, гребанная… – говорит она.

– Гребанная… гребанные… гребанное… – размышляет она вслух.

– Гребанные папиросы «Жок»! – восклицает она, заметив дымящуюся папиросу на столе.

В это время она становится очень похожа на отца.

– Гребанный папа, – вспомнив, вместе с нами, его, говорит Натали.

– О ты, чья месть отцу взывала к бытию тех фурий… – говорит по-английски избитый пьяница.

Наталья поворачивается.

– И ты, чья радость лишь омыла… – продолжает она стих.

Приходит время удивляться писателю.

– Первый раз вижу американку, которая знает «Короля Лира» наизусть, – говорит он.

Понятно, что этим он хотел сказать всего лишь «первый раз в жизни вижу американку».

– Я учусь в школе актерского мастерства, – говорит с неожиданно детской улыбкой Натали.

– Мой папа не одобряет этого, – говорит она со вздохом.

– Ему кажется, что я бы больше преуспела в семейном бизнесе, – говорит она.

Писатель молчит. До Натальи доходит, что эти две фразы «О ты, чья месть отцу взывала к бытию тех фурий» и «Первый раз вижу американку, которая знает „Короля Лира“ наизусть», – и есть все, что ее собеседник знает на английском.

(Прим. В. Л. – само собой, таких строк в «Короле Лире» нет, и я уверен, что этого никто не заметил, а если вы сразу так подумали, то я вас поздравляю – Вы очень продвинутый хипстер, интеллектуал, посетитель Пермских выставок и педераст.

– Я учусь в школе актерского мастерства, – повторяет она на русском.

– Мой папа не одобряет этого, – повторяет она со вздохом.

– Ему кажется, что я бы больше преуспела в семейном бизнесе, – повторяет она.

– Что с нами будет? – спрашивает она без паузы.

Мужчина пожимает плечами:

– Ну, в одном можно быть безусловно уверенным, – говорит он.

– Мы все умрем, – говорит он.

– Папа предупреждал меня, что русские мужчины склонны к излишним философствованиям, – говорит Натали, становясь похожей на педантичную американку (собственно, на себя саму – прим. В. Л).

– Твоя папа Гитлер, что ли? – спрашивает Лоринков.

– При чем тут Гитлер? – холодно спрашивает Наталья.

– Так это он так говорил, – говорит Лоринков.

– Мы евреи, – ледяным тоном говорит Натали.

– Так мля Гитлер и был еврей, ты че, не знала? – говорит Лоринков.

– Это гнусная ложь, – говорит Наталья сухо.

– Чья? – спрашивает Лоринков.

– Гитлеровской мля пропаганды? – говорит он.

Наталья проделывает невозможное – испепеляет ледяным взглядом собеседника. Но тот настолько с похмелья, что ему даже не неловко. Смотрит на Наталью с вызовом. Обе меряют друг друга презрительным взглядом, каждый – забыв о том, как сейчас выглядит сам. Наконец, отводят взгляд, Лоринков снова смотрит в пол, Наталья на окурок «Жока».

Видно, что они сумели не понравиться друг друга за очень короткий срок.

***

Мы видим перед собой гигантского чертика, сплетенного из резиновых трубочек. Таких в пост-СССР делают в местах заключения осужденные. Остатками трубочек они переплетают ручки, которые шлют своим девушкам с записками «ты только жди». У каждой уважающей себя девчонки в конце 80—х была такая ручка. А у автомобилиста – чертик.

Камера отъезжает, и мы видим, что это и правда автомобильный талисман. Он болтается на зеркале заднего вида. В нем мы видим недовольные лица Натана и Иеремии. А еще – лицо полного, краснорожего мужчины, с золотыми зубами. Тот, хохоча, рассказывает. Общий план машины, салона, дороги. Мы видим, что таксист умудряется: а) курить, б) есть семечки, в) вести машину, г) жестикулировать.

На одном, особо лихом, повороте побледневший Иеремия машинально крестится.

Натан глядит на него, высоко подняв брови.

Иеремия краснеет, и отворачивается.

Таксист, хохоча, говорит:

– Ну и, значит, к нему приходят внуки и говорят, Мойше, ты че, мля, собрался подыхать, и не откроешь нам этого мля секрета заварки?

– И он говорит им класть больше заварки, – говорит с кислой миной Натан.

– Знаете, да? – спрашивает, обернувшись (машина оказывается без управления) таксист.

– Да, – говорит Натан, и уже не смотрит на Иеремию, который снова испуганно крестится.

– Ну тогда про яйца и навар, – говорит таксист, ничуть не смутившись.

– Еврей берет яйца по рублю, варит, продает по рублю, – говорит он, все так же обернувшись к пассажирам, и придерживая руль лишь коленом.

– А в чем смысл такой торговли? – спрашивает Иеремия, не утративший национальную страсть к торговле даже на краю гибели.

– Так навар остается! – хохочет таксист.

Дикий хохот. Натан страдальчески морщится. Иеремия тупо глядит в спинку сидения шофера.

– В чем смысл? – спрашивает он у Натана на иврите.

– Говори по-английски, они не должны заподозрить в нас израильтян, – говорит Натан.

– К чему такие предосторожности? – спрашивает Иеремия, но уже по-английски.

– Ой, я тебя умоляю, – говорит Натан, и видно, что он издевается над самой этой фразой. – А то ты не знаешь…

– С нас, евреев, спрос мля тройной, – говорит он.

– Англичане могут какому угодно президенту яйца отрезать, даже в прямом эфире, – говорит он.

– Ну, конечно, в обычном камуфляже МИ-6 – борода, армия спасения джихада от неверных, черные маски, Аллах Акбар, все такое, – говорит он.

– Американцы мочат кого хотят, и это по телевизору транслируют в перерывах матчей по баскетболу, – говорит он.

– Даже русским разрешили супы полонием заправлять, – говорит он.

– Месячишко потом газетчики покудахчут и все, – говорит он.

– А если где учуют след Моссада, так вони будет на сотни лет вперед, – говорит он.

– А почему нас так не любят, Натан? – спрашивает Иеремия.

– Ну, понимаешь, говорят, все началось со сказки про Хрис… – начинает говорить Натан.

– Да нет, Натан, – перебивает его Иеремия.

– Я имею в виду, за что не любят нас, Моссад – говорит он.

– А, – говорит Натан.

– Да вот хрен его знает, если честно, – говорит он.

– Но на всякий случай, говорим по-английски, – говорит он по-английски.

– Ладно, – говорит Иеремия.

– Кстати, нам обязательно было этих двух мудаков-голубых убивать? – говорит он, с отвращением глядя на одежду гастарбайтера, надетую на себя.

– Ну, я думаю, нет, – говорит Натан.

– Ну тогда почему мы не проехали по удостоверением «Интерпола»? – говорит Иеремия.

– Они бы перед нами на границе расстелились все, – говорит он, – сказали бы им, что девчонка преступница…

– Их полиция за нас все бы сама сделала, – говорит он.

Потом осекается.

– А, ну да, – говорит он.

– Деньги, – говорит он.

– Верно, малыш, – говорит Натан.

– Мы из них потом деньги будем сто лет выбивать, – говорит он.

– Да и еще один аспект есть, – говорит он.

– Мы, конечно, могли бы и как официальные представители Интерпола въехать, – говорит он.

– Но тогда какие мы, на хрен, секретные агенты? – спрашивает он.

Молчание длится меньше секунды. Таксист, дождавшийся, когда оба пассажира замолчат, моментально вклинивается. Он кричит:

– А про Абрама в цирке, а?

– А-ха-хах-а! – разогревает он себя перед выступлением.

Крупно: золотые зубы во рту, потом – каменные лица Натана и Иеремии.

***

Кабинет полиции. Натали и Лоринков все еще вдвоем.

– Страшный кавардак! – не выдерживает Наталья.

– Бардак, – мрачно поправляет ее Лоринков.

Девушка нехотя – а что делать, другого собеседника нет, – опять поворачивается к нему. Спрашивает:

– А вы здесь…?

– В самолете, знаешь, плохо стало, – говорит Лоринков.

– Давление, перепады, то, се, – говорит он.

– Надо же, я тоже только сегодня прилетела, – говорит она.

– И что, в аэропорту украли что? – спрашивает он.

– Нет, я… ну я выпила… – говорит она.

Он смотрит на нее с усмешкой. Потом, в приступе похмельной откровенности, говорит:

– Гребанная Молдавия! – говорит он.

– Ну, что я здесь делаю? – говорит он.

– А что вы здесь делаете? – спрашивает девушка.

– Вообще, я писатель, – говорит он.

– Великий писатель, меня во всем мире знают, – говорит он.

– Лоринков, – представляется он.

Девушка чуть хмурится.

– Нет, я не слышала, – с англо-саксонской прямотой говорит она.

– Ну, вы американцы ни черта вообще не слышали, – бросает Лоринков.

Видно, что он расстроен. Чтобы поскорее замять тему, спрашивает:

– А ты чего сюда?

– Что? – спрашивает она, фраза «зачем ты сюда прилетела» была бы ей намного понятней.

– Ну, чего прилетела? – спрашивает он.

– Э-э-э, на могилу дедушки, – говорит она.

– Ясно, – говорит он, – на еврейском кладбище?

– Нет, он в провинции, – говорит она.

– Ларга, – говорит она.

– Ничего себе, – говорит Лоринков.

– Что? – говорит она.

– Далеко, – говорит он.

– А вы что, там были? – спрашивает она.

Лоринков смеется. Он становится похож на спившегося актера ТЮЗа, который встречает пополнение из колледжа искусств, и твердо намерен трахнуть новенькую исполнительницу роли Снегурочки, поэтому играет демона: смех актрисы Вертинской, взгляд Иннокентия Смоктуновского, поза Лермонтова… В общем, из этого микса получается что-то вроде Фаины Раневской и Ефремова в костюме балерины, только – с похмелья и в мужском рваном костюме. Но так же карикатурно и тошнотворно.

– Был ли я? – спрашивает Лоринков.

– Был ли я, деточка… – говорит он.

– Деточка, – говорит он (сходство с Раневской усиливается – прим. В. Л.).

– Да я 15 лет был репортером криминальной хроники, – говорит он.

– Я каждый день выезжал в села… в провинцию… – говорит он.

– 15 лет каждый день, это 365 на 15, это… – говорит он.

– Это… это… – говорит он.

– Это до хрена! – находит выход он, потому что посчитать в уме быстро не получилось.

– Я знаю Молдавию вдоль и поперек, я смогу с закрытыми глазами провести в любой населенный пункт, – говорит он.

– Я же, кроме этого, еще вел рубрику «История края», – говорит он.

– 15 лет истории и крови, – говорит он, зажмурившись, отчего едва не падает, потому что с похмелья с закрытыми глазами и одна нога на другой удержать равновесие очень трудно.

– Именно это дало мне уникальный жизненный опыт, благодаря которому я и стал писателем, – говорит он.

– Великим, – добавляет он сердито.

– А какая Ларга? – говорит он Наталье, которая глядит на него, как советская девочка-подросток на настоящую Барби.

– А их что…? – спрашивает Наталья.

– Деточка, – говорит Лоринков.

– Ларга есть на севере, в нее я ездил, когда мальчишка подорвался на мине второй мировой войны, – говорит он.

– Ларга есть на юго-востоке, и там гнездились пеликаны, которые перестали это делать, когда озеро забросали ядовитыми отходами с местной птицефабрики, о чем я написал острый репортаж, – говорит он.

– Ларга есть на Западе, там жеребец откусил яйца хозяину, который решил его кастрировать, я об этом тоже писал, и эту заметку потом ретранслировало СиЭнЭн, – говорит он.

Наталья резко вздергивает головой, как жеребец, заслышавший голос ненавистного хозяина. Хлопает в ладоши, вернее, пытается, потому что на ней наручники.

– Я видела это в новостях, пару лет назад! – восклицает она.

– Серьезно? – говорит Лоринков.

– Да! – говорит она. – В той части, где про мировые курьезы!

– Вот видишь, – говорит Лоринков.

– А говоришь, не знаешь, – говорит он, и только тогда нам становится понятно, что, в общем, персонаж умеет над собой смеяться.

Наталья и Владимир тихо смеются, глядя друг на друга.

– Так в какую Ларгу ты собралась? – спрашивает он.

Девушка открывает рот, и в эту минуту в кабинет заходит лейтенант полиции.

– Ну что, хулиганы? – говорит он.

– По штрафу, расписке, и по домам? – спрашивает он устало.

Крупно – печать с грохотом опускается на бумаги.

***

Общий план Кишинева со стороны аэропорта. Видны два гигантских дома в виде ворот. Это «Ворота города». Каждый молдаванин считает своим долгом вынести мозг приезжим рассказом про эти чертовы ворота (автор сценария и таксист – не исключение, так что… – прим. В. Л.).

– Ворота города! – кричит таксист.

– Самое большое здание, его еще в 87 году построили! – говорит он.

– Строил, значит, Щусев! – говорит он.

– Архитектор, который мля мавзолей строил, Ленину, чтоб его мать! – кричит он.

– Ленин тоже кстати сука здесь жил да был! – кричит он.

Машина несется с большого холма (за 2—3 км до Ворот Города), скорость – примерно 200 км в час, дорога ужасная, вся в выбоинах, машина вот-вот взлетит. Натан и Еремия крупно. Лица белые.

– У нас и Пушкин на хрен жил! – кричит он.

– Но тот не маланец, тот черножопый! – кричит он.

– Еще эта, звезда, как ее, – кричит он.

– А, Чепрага! – кричит он.

– Но то нормальная женщина, молдаванка! – кричит он.

Показана крупно газета на переднем сидении рядом с водительским. Буквы прыгают, но мы можем прочитать:»… ОМСОМОЛОЧКА НАШЛА ВСЕХ САМЫХ ЗНАМЕНИТЫХ УРОЖЕНЦЕВ МОЛДАВИИ». Лица Натана и Иеремии, которые АБСОЛЮТНО не понимают, что это за люди упомянуты, о чем речь.

– Ну, минут пять есть, сейчас еще расскажу, – говорит водитель, и у Иеремии начинают играть желваки.

– Значит, в поезде молдаване и еврей едут, молдаване травят анекдоты про евреев, – говорит он, и Натан вымученно улыбается.

– Абрам то, Абрам, се, – говорит таксист.

– Короче, еврею надоело, он говорит, – говорит водитель.

– Шо вы таки травите мне анекдоты за евреев, если я сам еврей, – пародирует водитель карикатурный еврейский выговор.

– Молдаване замолчали, – болтает он без умолку.

– А потом говорят ему, ну, еврею, значит, – говорит он.

Снова поворачивается, бросив руль, машина несется на обочину дороги, глаза пассажиров раскрыты в ужасе.

– Встречаются два молдавана, один Абрам, другой Мойше! – орет он, хохоча.

Затемнение.

***

Сумерки, по главной улице Кишинева идут Лоринков и Натали. Камера приближается во время разговора. Говорит Натали.

–… ляли фашисты, и сбросили в ров, – говорит она.

– Ужас, – сочувственно говорит Лоринков.

– Ты извини, что я та… – говорит он.

– Ничего, папа предупреждал меня, что у мужчин в пост-СССР своеобразное представление о чувстве юмора, – говорит она.

– Значит, ты хочешь найти могилу? – говорит он задумчиво.

– Да, ведь с этим связана наша семейная история… – говорит она.

– Только я не готова ее рассказывать, – говорит она.

– Мне в душ надо, – говорит она, помявшись.

– Нужно найти банкомат а потом гостини… – говорит она (шумы дороги врываются то и дело в разговор).

Лоринков глядит в сторону, потом, решившись, поворачивается к ней:

– Вообще, я живу совсем ря…

Дальше мы ничего не слышим, потому что камера отъезжает, мы видим две фигурки у световой реки – дороги. Огни города сливаются в сплошное цветовое пятно (в этот съемочный день придется потратиться, уличного освещения в Кишиневе почти нет – прим. В. Л.).

Отъезд, мы видим что это свет в душевой кабинке (наконец-то эротика! – В. Л.) Наталья принимает душ, но мы не видим ее обнаженной, потому что стена кабинки почти не прозрачная, только розовое пятно, намек на тело.

Наталья у зеркала.