Маяк и звезды Тор Анника
Но у маячника было странное выражение лица, он едва заметно усмехался, словно знал что-то, о чем они еще не догадывались.
Мама вышла из спальни — как и предполагала Бленда, с нижней юбкой в руках.
— Я глажу, — ответила она. — Осталась только эта юбка.
— Вот как. Значит, гладишь, — сказал смотритель Нурдстен. — Надеюсь, мои выходные рубашки ты тоже погладила?
— Конечно, — отозвалась Тура так, будто иначе и быть не могло.
— Надо же, как мне повезло, — сказал смотритель. — Мое белье стирает такая опытная прачка, и прямо на дому.
Мама улыбнулась. Бленда удивилась ее спокойствию. Она чувствовала, что смотритель готовит им ловушку, которая вот-вот захлопнется.
— Ты только посмотри, — продолжил он, взяв выглаженную рубашку из стопки на кухонном столе. — Как аккуратно и красиво. Вот еще одна. И еще. Но что это? Мне казалось, у меня было четыре выходные рубашки. Разве не все четыре только что сохли на улице, пока мы обедали? Что же случилось с четвертой рубашкой, Тура?
Бленда видела, как улыбка сошла с маминого лица, а глаза забегали.
— Я ее отложила, — тихо и неуверенно ответила Тура.
— Но почему?
Смотрителю никто не ответил. Он прошел в спальню и с такой силой выдернул ящик комода, что он рухнул на пол. До Бленды и Туры донесся разъяренный крик.
В следующую секунду маячник влетел в кухню, держа на вытянутых руках прожженную рубашку.
— Кто это сделал?
— Я, кто же еще, — Тура говорила так же тихо, только немного быстрее.
— Так я тебе и поверил. Ты перегладила тысячи рубашек и до сих пор ни одной не испортила.
Смотритель подошел к Туре, тыча ей в лицо рубашку так, как некоторые хозяева тычут носом щенка в лужу на полу.
— Говори правду! Ведь это девчонка прожгла мою рубашку, так? А ты настолько обленилась, что позволяешь ей портить мои рубашки, вместо того чтобы взять и погладить самой?
У Бленды запершило в горле. Ее мать, одна воспитавшая двух детей, одна содержавшая их столько лет, выслушивала нравоучения этого мерзавца, как последняя школьница. Бленда не могла этого вынести.
— Мама ни в чем не виновата, — сказала она. — Это я прожгла рубашку. Нарочно.
Смотритель обернулся. Его лицо покраснело от злости, он занес руку, готовый влепить ей оплеуху. Но Тура вмешалась прежде.
— Не говори ерунду! — сказала она Бленде. — Карл, ты же понимаешь, что это не так. Бленда, выйди, пожалуйста. Поднимись ненадолго к себе.
Рука смотрителя повисла в воздухе, словно он не знал, что с ней теперь делать. Уголок его рта дрожал. Он так сверлил Бленду взглядом, что она не выдержала и отвела глаза. Она знала, что он победил, но без маминой поддержки она не могла ему противостоять.
— Делай, что велит тебе мать, — рявкнул смотритель. — Отправляйся к себе и не смей выходить до утра.
Бленда медленно поднялась наверх. Чтобы попасть в свою комнату, ей надо было пройти через старый захламленный чердак. Однако Бленде нравилось жить одной наверху, как можно дальше от человека, который изображал из себя их отчима.
У нее в комнате висели картины, которые они привезли из Хаги. Хотя на них было изображено море, маячник не захотел повесить их в гостиной, как предлагала мама. Он сказал, что они безвкусные и плохо написаны, и Бленде разрешили забрать их себе, хотя в крохотной комнате со скошенным потолком для них едва нашлось место на стене.
Бленда взяла шкатулку с ракушками на крышке, которую подарил ей папа, и положила рядом с собой на кровать. В ней хранились все письма, которые она писала ему, не зная, как их отправить. Зачем она делала это, если он не мог их прочесть?
Но Бленда все равно достала тетрадь и начала писать.
— Согрей мне воды, я буду бриться.
Расстегивая на ходу рубашку, смотритель пошел за бритвенным прибором.
Он был возмущен, но в то же время гордился тем, что сохранил достоинство. Его бесило безволие Туры, но он считал, что проявил великодушие, закрыв глаза на ее недостатки. Теперь ему хотелось побыть одному.
Он любил стоять перед домом в одних брюках, поставив на табуретку газик с теплой водой и повесив на стену зеркальце. Бритье успокаивало его. Он часто принимал важные решения, пока брился.
Но первое, что он услышал, выйдя на улицу с бритвенными принадлежностями в руке, — это истошный крик чаек. На скале было полно мидий, и птицы клевали их, ссорясь друг с другом. Смотритель быстро подошел к чайкам, хотел разогнать их ногой, пнул, но попал по пустым раковинам — птицы уже взлетели в воздух. Стиснув зубы, он решил не поддаваться раздражению.
Тура поставила тазик на табуретку, повесила на перила чистое полотенце и ушла в дом. Смотритель снял рубашку, намочил и намылил помазок. Чайки тем временем вернулись, теперь они расположились подальше. Смотритель старался не обращать на них внимания. Он намазал пышной пеной подбородок и щеки. Иногда он подумывал, не отпустить ли ему бороду, и потому, приступая к бритью, первым делом всегда стирал мыло на шее. Оставшаяся пена напоминала окладистую белую бороду. Маячник посмотрелся в зеркальце, повернул немного голову, чтобы разглядеть себя в профиль. Ему казалось, что с бородой он выглядит сильным и мужественным. Но у него никогда не хватало терпения — подбородок под щетиной ужасно чесался, и он чувствовал себя грязным. Поэтому в конце концов он всегда брался за бритву.
Сегодня он тоже решил сбрить всё. Он наклонился к зеркальцу и соскреб несколько длинных волосков из-под носа. И тут сзади опять увидел чаек. Мидии были съедены, и птицы летали над домом. Две из них имели наглость усесться на край крыши прямо над его головой. Делая вид, что их не замечает, маячник продолжил бриться медленными, четкими движениями, выжидая подходящий момент для удара.
Но вдруг в бадью что-то шлепнулось. Одна из чаек нагадила прямо в его воду для бритья. Смотритель заорал и, схватив полотенце, стал неистово лупить им по воздуху. Чайки загалдели еще громче и отлетели в сторону. Смотритель опрокинул тазик и, вне себя от ярости, взбежал на скалу.
— Чертовы птицы! — кричал он. — Ну давайте, летите сюда, если не боитесь!
Но чайки были уже вне досягаемости, высоко в воздухе.
Смотрителю снова пришлось взять себя в руки. Стирая с лица остатки пены, он пошел к дому. Криком их было не испугать, это он знал уже давно. Поэтому он решил преподать им более наглядный урок.
Встревоженная шумом, Тура вышла на крыльцо.
— Унеси все в дом, — сказал ей смотритель. — Эти твари совсем обнаглели, я должен их проучить.
Он натянул рубашку и вошел в комнату. Набив карман патронами, он взял двустволку и нахлобучил на голову фуражку.
— Сейчас мы им с Эриком покажем, кто тут главный, — сказал он Туре, прежде чем она успела спросить, что случилось. — Где мальчик?
Покончив с очисткой сети, Эрик отложил ее в сторону и завел в тетрадке новый раздел, «Рыболовные снасти», где записал: «Мелкая рыболовная сеть, разорванная, по всей видимости, килем парусного судна. Возможно, какой-то бриг шел в сторону…»
Крик дяди Карла отвлек его:
— Эрик, ты где?
Смотритель стоял на скале у маяка и размахивал чем-то длинным. Эрик положил тетрадку в карман и побежал к нему.
Чайки кружили над маяком, дядя Карл нетерпеливо расхаживал взад-вперед с ружьем в руках.
— Почему ты не идешь, когда я тебя зову? — сердито сказал он, схватив Эрика за локоть. — Я звал тебя трижды. Ты должен слышать меня с первого раза!
Он решительно потащил Эрика за собой. Обогнув маяк, он остановился в тени и только тогда отпустил мальчика.
— Ты должен меня слушаться, я хочу быть уверен, что могу на тебя положиться. Понятно?
Эрик кивнул, хотя совершенно не понимал, что дядя Карл имеет в виду.
— Отныне у тебя будет новая обязанность, поэтому сейчас я научу тебя стрелять.
Прежде чем Эрик успел спросить, о какой обязанности идет речь, дядя Карл поднял винтовку, направил дуло в сторону моря и выстрелил. Эрик вздрогнул: он не ожидал, что будет так громко.
— Это очень хорошее ружье, — сказал дядя Карл. — А теперь твоя очередь.
Винтовка была тяжелая, и Эрик едва удерживал ее, целясь куда-то за горизонт. Но дядя Карл поднял дуло вверх.
— Ты должен стрелять в чаек, ты будешь отпугивать их, чтобы эти чертовы птицы не смели здесь больше летать.
Он положил ружье Эрику на плечо и объяснил, как целиться. Потом показал, где курок.
— Когда захочешь выстрелить, нажимай сюда.
Дядя Карл отпустил ружье и отошел в сторону.
— Давай, покажи мне, как ты будешь стрелять.
Чайки кружили над маяком, и Эрик пытался следить за ними в прицел, но ствол был такой тяжелый, что не подчинялся ему. Эрик не мог предугадать, куда полетит пуля. И очень боялся грохота.
— Я не могу, — сказал он, опустив дуло в землю, — я не могу стрелять в птиц.
Тут дядя Карл снова вцепился в его руку.
— Делай, как тебе говорят, — стреляй!
Он с неистовой силой задрал руку Эрика, так резко, что выстрел прогремел раньше времени. Пуля царапнула белую стену маяка и угодила куда-то под железную крышу. Эрика отбросило назад, и он свалился на землю с винтовкой в руках. В ушах звенело, правое плечо ломило от боли.
Дядя Карл выхватил ружье.
— Что ты делаешь, сопляк? Зачем ты стреляешь в маяк?
Он переломил ствол и вытряхнул пустые гильзы.
— Ты что, совсем спятил? Я же сказал целиться в чаек и не стрелять раньше времени!
Не дожидаясь ответа мальчика, он снова зарядил ружье.
— Я же говорил тебе: надо делать вот так!
Третий выстрел попал в чаек. Эрик видел, как одна из них дернулась и метнулась в сторону. Стремительно опускаясь, она приземлилась где-то на скалах — где точно, Эрик не видел.
— Вот как надо, — сказал дядя Карл. — Пусть знают, кто здесь главный.
Он ударил прикладом о землю.
— Я думал, ты хочешь чему-то научиться, но теперь-то я все про тебя понял. Ты просто сопляк, на которого нельзя положиться.
Не дожидаясь ответа, маячник зашагал прочь.
Эрик остался на скале. Плечо дрожало от боли, сердце колотилось. И все же он чувствовал, что поступил правильно. Он никогда не будет стрелять в птиц. Никто не заставит его убивать своих друзей, они тоже имеют право жить.
Он увидел, что чайки возвращаются. Они снова, как ни в чем не бывало, кружили над маяком. Казалось, им не было дела до того, что их стало меньше. Но Эрик знал, что где-то между скал лежит раненая, перепуганная чайка, которой больно. Эрик встал и побежал ее искать.
Распустив одно крыло по земле, птица лежала на его вычищенной сети. Приземлилась ли она прямо на сеть или доползла туда, потому что видела, что там мягче, Эрик не знал. Но это было не важно. Важно было вылечить ее, чтобы она снова могла летать.
Чайка посмотрела на него своими темными глазами, словно спрашивая, друг он или враг. Это была не взрослая особь, а молодой сизый птенец.
— Я тебе помогу, — сказал Эрик. — Ты очень красивая птица.
Он осторожно провел рукой по ее спине. Чайка не сопротивлялась.
— Ты можешь остаться здесь, я буду тебя кормить. Скоро ты снова сможешь летать, я тебе обещаю.
Эрик подвинул сеть с чайкой поближе к скале. Из обломков досок смастерил косую крышу, чтобы птицу не было видно, если кто-то пройдет мимо. Теперь она в безопасности, следующим делом было накормить ее.
Чайка клевала мелких раздробленных крабов, а Эрик тем временем писал в своей тетради: «21 июля 1917 года. Чайка с подбитым крылом, раздробленным пулей. Подстреленная по ошибке».
Он пососал карандаш, раздумывая, правильно ли он написал. Дядя Карл рассердился, и Эрик не понимал почему. Он зачеркнул «по ошибке» и написал «по неизвестной причине».
Так-то лучше.
Он нарвал немного вереска, прикрыл им доски и медленно пошел к дому.
Лилла Эйдершер, 21 июля 1917 года
Папа, помнишь ли ты сказку, которую рассказывал мне в детстве? Про то, как злая ведьма заточила в своей башне принцессу, а прекрасный принц спас ее? Меня тоже заперли, только не в башне маяка, а в моей комнате на чердаке. Тот, кого мама просит называть дядей Карлом, велел мне сидеть здесь до утра, и меня оставили без ужина. А мама за меня не вступилась, потому что не смеет ему перечить.
Я не понимаю, что с ней происходит. Раньше она всегда поддерживала и жалела нас, всегда помогала, когда нам было трудно, всегда защищала от сердитых соседок, хозяев, от всех, кто мог нас обидеть. Но с тех пор, как мы переехали сюда, она стала такой слабой. Она делает все так, как хочет этот человек, и никогда не высказывает своего мнения. Я ее не узнаю. И самое худшее, что она, похоже, сама не замечает, как изменилась.
Окажись я в сказке, принц пришел бы и спас меня. Но это не сказка, и никто не приходит — ни ты, ни Аксель. Ты же помнишь Акселя? Я тебе о нем рассказывала. Он, наверное, давным-давно забыл меня. В последний раз, когда мы виделись, он совершил одну глупость, но об этом я не хочу писать.
Папа, мне здесь так одиноко. Маму волнует только мнение этого человека, а Эрик… ты же знаешь нашего Эрика. Много ли ему надо — лишь бы не мешали возиться с его находками, птицами, тетрадкой — он и доволен. И вообще, он без ума от своего «дяди Карла». Только потому, что тот умеет зажигать маяк, так что все якобы начинает мигать и светиться. Но я-то ничего этого не видела, мне туда подниматься не разрешают. Девчонкам здесь, видите ли, делать нечего, — заявил этот Нурдстен. А я, между прочим, помню, как ты брал меня на верфь и показывал слип, по которому корабли спускают на воду. Да, ты ходил со мной по докам, хотя я была маленькой девочкой, а не мальчиком, который вырастет и сможет работать на верфи.
Иногда я думаю, что сбегу, тайком заберусь на лоцманский катер и спрячусь. А когда катер пришвартуется в Гётеборге, я останусь лежать там, тихо как мышка, пока лоцманы не сойдут на берег. Когда стемнеет, я выберусь на причал и побегу домой в Хагу. Наверняка я смогу пожить у кого-нибудь из соседей — может быть, у Лундбергов, потому что дядя Оскар очень добрый, хотя и слишком много пьет.
Но скорее всего, я не сбегу, ведь что тогда будет с нами со всеми? Ты и так уже уехал, а если уеду и я, бросив Эрика и маму одних, от нашей семьи ничего не останется. Пока не хватает только тебя, и кажется, что твое место за столом ждет тебя, — неважно, что сейчас там сидит этот тип. Но когда ты вернешься, ему придется потесниться, потому что мамин муж — ты, и ты — наш настоящий папа!
Навечно,твоя Бленда
Назови все фьорды провинции Бухюслен, с севера на юг.
Дядя Карл сидел за письменным столом в гостиной, Эрик стоял напротив. Тут никогда не бывало светло: комната выходила окнами на север, а плотные шторы к тому же почти не пропускали свет. Эрик знал, что мама и Бленда на кухне, но через закрытую дверь он не слышал их голосов. Тикали часы, и от этого звука Эрику становилось еще тревожнее.
Дядя Карл постучал карандашом по черной тетради, где записывал задания для Эрика.
— Ну, быстрее.
Эрик знал ответ на вопрос: он знал, что первый на севере — Идефьорд, а Хакефьорд — последний на юге. Но он не мог думать о фьордах и других водоемах, он думал о чайке по имени Моссе, которую только что оставил в расщелине. Вот уже два месяца он ухаживал за раненой птицей и кормил ее. Рана на крыле затянулась, и Эрик надеялся, что скоро Моссе снова сможет летать.
Дядя Карл перестал стучать.
— Ты что, не знаешь ответа?
Обучение началось в конце августа. Три раза в неделю, после обеда, дядя Карл проверял его знания, остальные дни Эрик должен был заниматься сам. Дядя Карл мог запросто перечислить все города, поселки, горы и реки, как по списку, сверху вниз. Сейчас, с наступлением осени, Эрик стал очень скучать по своей учительнице в Гётеборге. Она умела внушить Эрику, что он молодец и уже многое знает, и благодаря этому ему всегда хотелось узнать еще больше.
Эрик заметил, что дядя Карл начинает раздражаться, и поспешил ответить:
— На самом севере находится Идефьорд.
Дядя Карл сделал в тетради пометку, и Эрик продолжил:
— Это на границе Швеции с Норвегией, и это один из двух настоящих фьордов в Бухюслене. И единственное место в Швеции, где одновременно водятся окунь и макрель.
— Окунь и макрель? Я тебя об этом спрашивал?
Смотритель хлопнул рукой по тетради.
— Какой вопрос я тебе задал?
С того самого дня, как дядя Карл заставил Эрика стрелять по чайкам, все изменилось. Он перестал дружелюбно отвечать на вопросы мальчика и лишь бросал коротко: «Это неважно» или «Ты что, не видишь, я занят». Хорошие отношения, вроде бы установившиеся между ними летом, портились с наступлением осенней темноты.
Смотритель снова хлопнул по тетради, на этот раз сильнее.
— С севера на юг!
Эрик мог перечислить все фьорды, по ему надоело тараторить одно и то же. Он знал, что, как только он назовет самый южный фьорд, последует следующий вопрос: «Какие горные породы есть в Бухюслене?» или «Назови все города области, начиная с самого крупного». Эрик знал все ответы, он легко запоминал подобные факты, но это было так скучно. Он отвечал только ради того, чтобы угодить дяде Карлу. Он понимал, что есть куда более интересные вещи, и хотел, чтобы дядя Карл тоже понял это.
— Мне не очень нравится просто перечислять названия, — сказал Эрик. — В моей школе в Гётеборге фрекен хотела, чтобы мы знали больше. Она просила, чтобы мы сами узнавали, что творится под водой, какие где водятся рыбы и звери.
Дядя Карл свернул свой протокол допроса и медленно встал со стула.
— Что ты хочешь сказать? Твоя фрекен хотела, чтобы вы учились сами?
Эрик засомневался, правильно ли дядя Карл его понял.
— Да, она говорила, что человек лучше понимает то, что выяснил сам.
Дядя Карл задвинул стул.
— Ты хочешь сказать, что твоя фрекен учила тебя лучше, чем я?
Смотритель медленно надвигался на мальчика.
— Ты хочешь сказать, что городская вертихвостка, болтающая об окунях и макрели, знает больше, чем я?
Он остановился перед Эриком, уголки его рта дергались.
— Ты хочешь сказать, что маячный смотритель Карл Нурдстен неправ?
Брызгая слюной, он зашипел:
— Знаешь что, мальчишка, на этот раз ты зашел слишком далеко.
Он схватил Эрика за ухо и подтащил к столу.
— Снимай штаны! — рявкнул он и сильно дернул мальчика за ухо.
Эрик быстро снял подтяжки и начал расстегивать пуговицы. Смотритель отпустил ухо и грубо приказал:
— Нагнись!
Эрик не мог сопротивляться, он прислонился к столу, ожидая первого удара. Но так дяде Карлу было неудобно. Стол был высокий, и попа Эрика оказалась слишком низко.
— Не двигайся, — прорычал смотритель. — Я сейчас задам тебе такой урок, который ты не скоро забудешь.
Он повернулся к закрытой двери, ведущей в кухню, и заорал:
— Тура, дай табурет!
Тура слышала, что Карл зовет ее, но она зажала во рту восемь булавок и не могла ответить. В кои-то веки Карл разрешил ей купить ткань Бленде на платье. Но он не пустил ее в Гётеборг и купил ткань сам. Туре не нравились ни качество, ни цвет материала, но это было лучше, чем ничего. Ей бы только немного времени — и Бленда ходила бы настоящей красавицей.
Тура думала сделать юбку подлиннее, ведь Бленда уже большая и вполне может одеваться, как взрослая женщина. Но слишком много оставлять тоже не стоило, чтобы не трепался подол. Поэтому сейчас Бленда стояла не табуретке в полуготовом платье, а Тура ползала вокруг нее на коленях и подкалывала подол.
— Тура! — снова заорал Карл, и по его голосу Тура поняла, что ждать он не намерен.
Она выплюнула булавки и ответила:
— Да, Карл, что ты хотел?
— Табурет!
Табурет? Тура ничего не понимала.
— Дай мне табурет!
Тура все еще стояла на коленях, когда дверь распахнулась и показался Карл.
— Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? — он злобно сверкал глазами.
— Конечно, слышу, — попыталась его задобрить Тура. — Но я держала во рту булавки. К тому, же на табурете стоит Бленда. А зачем он тебе понадобился?
Глаза Карла сузились, рот сжался в тонкую полоску. Он захлопнул за собой дверь и встал перед Турой, широко расставив ноги.
— Не твое дело.
— Бленда, — сказала Тура, чувствуя, что голос ее дрожит. — Бленда, слезь, пожалуйста.
— Не слезу.
— Не глупи, Бленда.
— Почему мы вечно должны его слушаться? У тебя что, больше нет своей воли, мама?
— Ну все, с меня хватит! — заорал смотритель. Он подошел к табурету, на котором стояла Бленда.
Чувство ликования охватило Бленду, когда она увидела, как этот высокий мужчина на секунду засомневался. Она знала, что он подумал о том же: сейчас Бленда была его выше, и, чтобы встретиться с ней взглядом, ему пришлось задрать голову. Она знала, что это решающий поединок.
— Немедленно слезай!
— Не слезу!
Смотритель схватил Бленду за руку. Она не двинулась с места. Хочет стащить ее силой — пожалуйста. Добровольно она не слезет.
Смотритель все крепче сжимал ее руку. Но когда дверь в гостиную по своему обыкновению со скрипом отворилась, смотритель кинулся было ее закрыть. Он двигался быстро, но все же не настолько, чтобы Тура и Бленда не успели заметить маленькую дрожащую фигурку со спущенными до колен штанами.
— Карл! — воскликнула Тура. — Что происходит? Почему Эрик без штанов?
Она поднялась с колен и стояла теперь между смотрителем и дверью.
— Если ты собирался выпороть моего сына, то знай: пока я жива, никто не поднимет руку на моих детей. Если ты тронешь Эрика, я заберу детей и мы уедем отсюда со следующим же лоцманским катером. Так и знай. И немедленно отпусти Бленду.
— Да что ты несешь? — сказал смотритель, но Бленда слышала, что его голос звучит уже не так уверенно. — Ты уедешь? Да куда ты подашься? У тебя ничего нет. Ты зависишь от меня. Вы будете жить там, как последние бедняки, еще хуже, чем раньше.
— Мы отлично справлялись раньше, справимся и теперь, — сказала Тура. — Правда, Бленда?
— Да, мама, — ответила Бленда, и на душе у нее потеплело.
Бленда следила за Турой взглядом, когда та прошла в гостиную, склонилась над Эриком, надела ему брюки, как маленькому, и застегнула их. Она видела, как мама что-то шепчет ему, она не могла разобрать слов, но догадывалась, что та обещала, что смотритель Нурдстен не будет его бить. Ни сейчас, ни когда бы то ни было.
Карл Нурдстен не верил своим глазам. Его, смотрителя маяка и хозяина этого дома, выставили последним идиотом, а женщина, от которой он ждал солидарности и поддержки, посмела в открытую прекословить ему. Мало того, она еще и потворствовала своим невоспитанным детям, подстрекала их пойти против его воли. Даже не побоялась шантажировать его, когда он хотел наказать Эрика за упрямство.
Неужели она не понимает, что он желает мальчику добра? Детей нельзя не наказывать. Иначе как они станут порядочными и ответственными людьми? Такими, как он сам, Карл Нурдстен.
На табуретке, уставившись на него, стояла Бленда. Он видел злорадство в ее глазах, ведь он по собственному опыту знал, как приятно поставить кого-нибудь на место, приятно настолько, что дух захватывает. Но сейчас это чувство испытывал не он. Как же ему хотелось влепить девчонке оплеуху за этот наглый взгляд. Но Тура пригрозила ему, она связала ему руки, и теперь он никогда не сможет приструнить ее неотесанных детей.
У смотрителя перехватило дыхание. Он ослабил воротник и попробовал сделать глубокий вдох, но это не помогло. Ему стало вдруг тесно и душно в этой кухне, в этом доме. Надо выйти на улицу, на воздух.
Не сказав ни слова, Карл Нурдстен схватил с крючка свой китель и дернул ручку. Он вышел на крыльцо, с размаху хлопнул дверью и остановился, тяжело дыша. Не задумываясь, он отмечал все, что видел вокруг себя: сгущающиеся облака, быстро бегущие по небу, лиловое пятно над материком, означавшее, что скоро начнет смеркаться и наступит вечер. Через полчаса пора будет зажигать маяк.
Он должен взять себя в руки и попытаться мыслить ясно. Иначе все пропало, и Тура с детьми уедет — обратно в свои городские трущобы.
Но может, так оно и лучше? Что, если жизнь их так потрепала, что они уже никогда не смогут приспособиться к другому, более достойному существованию, чем на задворках в Гётеборге?
Нет, едва ли.
Он просто был слишком мягок, и ситуация вышла из-под контроля.
Теперь или никогда. Он должен взять власть в свои руки и заставить их уважать себя.
Внезапно Карл Нурдстен понял, что он должен делать. Он открыл дверь в кухню и увидел, что Тура с детьми сидят за столом. Их голоса затихли. Не обращая внимания на их пристальные недоуменные взгляды, смотритель подошел к стенному шкафу и достал винтовку. Он чувствовал их беспокойство и упивался им.
На этот раз он взял только один патрон.
Этого будет вполне достаточно, чтобы подстрелить птицу, которая не может летать.
— Он хочет застрелить Моссе!
Опрокинув стул, Эрик вскочил из-за стола и, прежде чем Тура и Бленда успели что-либо сказать, выбежал за дверь. Он видел, как дядя Карл шагает в сторону расщелины, где лежала чайка. Он слышал железный лязг винтовки — вот она заряжена, и теперь смотрителю остается только прицелиться и спустить курок.
— Нееет! — закричал Эрик и побежал.
Он догнал смотрителя прямо у расщелины и обеими руками повис на ремне винтовки.
— Не стреляйте, дядя Карл, не стреляйте!
Смотритель остановился.
— Отпусти, это может плохо кончиться.
Он отцепил пальцы Эрика от ремня и толкнул его в грудь, так что тот потерял равновесие и упал. Прежде чем Эрик успел подняться на ноги, смотритель быстро приблизился к расщелине, спрыгнул в нее и сорвал доски с домика Моссе.
— Где эта тварь?
Домик был пуст! Отпихнув доски, птица выбралась из укрытия. Эрик был вне себя от радости. Он поднял голову, пытаясь разглядеть в небе чайку с перебитым крылом. Но никого не увидел.
Дядя Карл ходил взад-вперед, кроша каблуками ракушки и пробки, пиная деревяшки и обрывки сетей так, что они разлетались в стороны.
— Где чайка? — его голос звучал тихо, но решительно. — Где ты спрятал птицу?
Сердце смотрителя колотилось. Но он держал себя в руках — чтобы достичь желаемого, нужно четко мыслить и действовать строго по плану. Поставив ногу на большой камень, чтобы залезть повыше, он вдруг услышал крик и увидел, как из-за скалы выпрыгнула серо-белая птица. Она расправила крылья и еще раз громко крикнула.
Вот она! Смотритель оперся второй ногой о скалу и приготовился стрелять. Не повышая голоса, он сказал:
— Ну все, тебе конец.
Он прищурил левый глаз и прицелился в прыгающую птицу.
— Нееет! — завопил Эрик и бросился к нему. — Не стреляйте!
Смотритель видел, что Эрик бежит к нему, но мальчик был вне опасности, и Нурдстен спустил курок.
Чайка вскрикнула. Из-за отдачи в плечо смотритель пошатнулся, камень под ним закачался, и нога потеряла опору. Он судорожно замахал свободной рукой в воздухе, ища, за что бы схватиться.
Нурдстен повалился назад, винтовка лязгнула о камень. Правая нога подвернулась, раздался хруст, и по всему телу разлилась боль.
Смотритель не закричал, нет, с его губ не сорвалось ни звука. Он просто неподвижно лежал на раздавленных ракушках.
Читать бесплатно другие книги:
